САРАТОВСКИЙ  ОРДЕНА  ТРУДОВОГО  КРАСНОГО  ЗНАМЕНИ

 

 

На  правах  рукописи

 

 

АНТОНОВА  Татьяна  Викторовна

 

 

БОРЬБА  ЗА  СВОБОДУ  ПЕЧАТИ

В  ПОРЕФОРМЕННОЙ  РОССИИ

1861 – 1882 гг.

 

 

Специальность 07.00.02. – Отечественная  история

 

 

Автореферат

диссертации  на  соискание  ученой  степени

доктора  исторических  наук

 

 

 

 

 

 

 

САРАТОВ – 1993

 

 

 

      Работа  выполнена  на  кафедре  отечественной  истории  Московского  государственного  открытого  педагогического  института

 

 

      Официальные  оппоненты:                                 доктор  исторических  наук  профессор

                                                                                         И.В. Порох

                                                                                         доктор  исторических  наук 

                                                                                        доктор  исторических  наук  профессор

                                                                                         Н.И. Цимбаев

      Ведущая  организация:      Российский  государственный  гуманитарный  университет

 

 

      Защита  состоится  «____»  ________1993 г.  в ____ часов  на  заседании  специализированного  совета  Д. 063.74.03  по  защите  диссертаций  на  соискание  ученой  степени  доктора  исторических  наук  в  Саратовском  государственном  университете  им. Н.Г. Чернышевского  (410003,  Саратов,  ул.  Радищева,  д.  41,  исторический  факультет,  ауд.  №18).

 

 

      С  диссертацией  можно  ознакомиться  в  Научной  библиотеке  СГУ  им. Н.Г. Чернышевского.

 

 

      Автореферат  разослан  «____»  апреля  1993 г.

 

 

Ученый  секретарь  специализированного

совета,  кандидат  исторических  наук,

                      доцент                                                                                                В. Н. Данилов 

       

 

 

 

                        

[3]

 

      Актуальность темы. Не переломе двух исторических эпох – крепостнической   и буржуазной – идея свободы печати приобретала  значение «великого искомого современной России» (А.И. Герцен). К ее пропаганде были причастны лучшие интеллектуальные силы страны, выдающиеся писатели, публицисты, редакторы, деятели «вольной» эмигрантской и подпольной  прессы. Она объединила во временном союзе тех, кто,  несмотря  на  непримиримость в отношении других общественных  вопросов, видел в ней единственно приемлемою  альтернативу  цензурному  порядку России.

Пик борьбы  за  свободу  печати  приходится  на   1862–1882  гг., когда  работали правительственные комиссии  по  составлению  проектов нового закона о печати: первая и   вторая  комиссии  кн. Д.А. Оболенского (1862–1864 гг.); комиссия кн. С.Н. Урусова (1869–1871 гг.); комиссия П. А. Валуева (1880–1881 гг.). Именно в эти годы русская журналистика широко  обсуждала проблему освобождения от цензуры, разрабатывала  свои программы, создавая тем самым серьезный  противовес  цензурной  политике правительства. Такая  возможность  практически была прервана законом 27  августа  1882  гг.,  завершившим цензурную контрреформу.

      Изучение  опыта  борьбы  за  свободу  печати  актуализируется  ситуацией  нашего времени, возвращающего Россию к демократическим ценностям. Не будет преувеличением утверждение  о  том, что оплаченная ею цена за гражданские свободы, в  том  числе и за свободу слова, была одной из самых  великих.  За свою многовековую историю Россия не апробировала  правовой  системы, которой исключалось бы вмешательство  государственной  власти,  политической  цензуры,  в  деятельность прессы. Закон о печати и средствах массовой  информации (1990 г.) создал юридическую предпосылку  для  ее  формирования, но в общественном сознании еще не сложилось  устойчивого  представления о том, что такое свобода  слова  и  печати  в  ее цивилизационном значении. Тем важнее  знать  историю  борьбы за свободу печати, уникальный  эпизод  которой  приходится на пореформенное двадцатилетие.

 

 

[4]

 

      История темы (историография и источники). До 1917 г. и в советское время монографического исследования темы не предпринималось. В конце XIX – начале XX вв. на фоне раз­вертывавшегося демократического движения с требованием гражданских свобод в обществе усиливался интерес к прош­лому русской цензуры и борьбе с ней интеллигенции. Из сравнительно большого фонда вышедшей, тогда литературы по изучаемой или близкой ей проблеме можно выделить две концептуально различные группы работ – буржуазно-либе­рального и марксистского направлений. Первую представля­ют обобщающие труды по истории реформ Александра II[1] и по истории русской цензуры[2]. Сюда же можно отнести очер­ки об общественных деятелях пореформенного времени, ска­завших свое слово о цензуре и свободе печати[3]. Вторую груп­пу составили статьи о свободе печати В. И.; Ленина и М. С. Ольминского[4].

      Для либерально-буржуазной историографии характерна мысль об оппозиционности всей русской прессы цензурной по­литике правительства эпохи «великих реформ». Многие авто­ры работ этого направления отметили вклад пореформенной журналистики начала 1860-х годов и, в первую очередь, пуб­лицистики И. С. Аксакова в борьбу за права русской литера­туры. Приверженцы идеала свободы печати, писавшие о цен­зуре накануне первой русской революции, они увидели глубо­кий демократический смысл «всех доводов» журналистики прошлого «против печати, регулируемой цензурой», за пе­чать, «регулируемую законом» (Вл. Розенберг).

      Взгляд на свободу печати как буржуазную идею, неприем­лемую для классовых интересов пролетариата и целей боль­шевистской партии высказан В. И. Лениным и М. С. Ольмин-

 

 

[5]

 

ским. Он обозначил контуры классовой концепции, основан­ной на отрицании исповедуемого буржуазным обществом те­зиса свободы слова как «анархического», «демагогического» и «лицемерного». Исходя из этого, М. С. Ольминский прихо­дил к заключению о существовании жесткого противостояния в журналистике прошлого различных течений и по вопросу о свободе печати.

      Советская историография развиваласть в условиях уже совершенно иной идеологическое ситуации. После октября 1917 г. мысль о фиктивности буржуазной свободы постепен­но приобретала характер методологической установки. Лишь в некоторых работах начала 1920-х годов еще встречались упоминания о журналистах прошлого в тональности либе­ральной историографии (М. Н. Куфаев, Л. М. Клейнборт)[5]. Но постепенно преобладающим становился дух классовой критики, которым принизаны статьи Г. В. Плеханова и Н. Л. Рубинштейна о славянофилах, литературоведческие выступ­ления перед аудиторией и в печати А. В. Луначарского и Л. Д. Троцкого, работы по истории журналистики порефор­менной России, опубликованные в конце 1920-х–1930-е годы[6].

      Результатом упрочнения ленинской методологии явилось отрицание даже элементов прогрессивности либеральной журналистики 1860-х гг. и резкое противопоставление ей «ра­дикально-освободительных» (В. Переверзев) изданий – «Сов­ременника», «Русского слова», «Колокола». В постановке на их страницах общественно-политических вопросов им при­писывался подтекст призыва к крестьянской революции. Статьи о свободе слова или исключались из орбиты исследо­вания, или оценивались по классовой схеме. Таким был старт, историографии темы в эти годы.

      В 40–50-е гг. тема не вызывала серьезного интереса историков. В крупных работах, посвященных общественному движению и журналистике пореформенной России, практи-

 

 

[6]

 

чески отсутствуют связанные с ней эпизоды[7]. Только с 60–70-х гг. публицистика о свободе печати, глазным образом, периода цензурной реформы, включается в орбиту исследо­вания[8].

      В монографиях П. А. Зайончковского, В. Г. Чернухи, Б. П. Балуева и др.[9] раскрыты взаимоотношения власти и печати и выборочно позиции журналистики в цензурном вопросе. То же можно заметить и в исследованиях по истории столичной журналистики, о деятелях литературно-общественного дви­жения пореформенной России[10].

      Но целенаправленного изучения истории борьбы за свобо­ду печати предпринято не было. В определенной мере оно блокировалось классовым отрицанием исторической право­мерности свободы печати как буржуазно-демократической идеи. В силу этого исследователи если и касались фактов журнальной борьбы за свободу слова, свое внимание сосре­доточивали на доказательстве противостояния демократичес­кой и либеральной публицистики, делая акцент на революци­онности первой и охранительности второй, не углубляясь в анализ формулы свободы печати, защищаемой демократами и либералами.

 

 

[7]

 

      Для исследования темы имеется достаточно широкий и разнообразный круг источников, включающий в себя мате­риалы журналистики, официальную документацию периода подготовки новых цензурных законов 1862–1864, 1869–1971, 1880–1992 гг.; законодательные акты о цензуре и печати 1862–1882 гг.; дневники, мемуаристику и частную переписку государственных лиц и деятелей журналистики.

      Первая группа источников – материалы журналистики – представлена записками литераторов, редакторов и издателей в адрес официальных инстанций и журнально-газетной пуб­лицистикой, посвященной цензуре. «Записка русских литера­торов»[11] 1861 г. определяет точку отсчета открытой борьбы журналистики за свободу слова и отражает первоначальный уровень проработки ее концепции. Интересны и записки 1862 г., включенные в сборник «Мнения разных лиц о преоб­разовании цензуры» (СПб. 1862). Помимо опубликованных, имеются и архивные – «Записка издателя с критическим разбором проекта Устава о книгопечатании»[12], «Записка жур­налиста о свободе печати в России[13], «Записка» К. В. Труб­никова[14]. В совокупности они отражают мнения журналистов различных политических групп.

      Но самым информационно емким источником, позволяю­щим в хронологической последовательности рассмотреть все этапы и нюансы общественного движения за свободу печати, является журнальная и газетная публицистика Петербурга и Москвы. Общее число учтенных публикаций на тему цензуры и печати более 300.

      Вопрос о свободе печати рассматривался в различных по жанру материалах прессы – статьях, очерках, внутренних обозрениях или хрониках, рецензиях, принадлежавших демок­ратическим (включая и эмигрантские), либеральным и охранительным (в том числе официальным и официозным) изданиям.

      Демократическая публицистика представлена статьями «Современника», «Русского слова» «Отечественных записок» (с 1868 г.), «Дела», «Библиографа», «Современного обозре­ния», «Наблюдателя», эмигрантских «Колокола», «Свобод­ного слова», «Вперед!», «Общего дела», а также подпольны­ми органами «Народной воли».

      Взгляды либеральной интеллигенции на свободу печати в начале 60-х гг. отражают материалы «Отечественных запи­сок» (до 1868 г.), «Библиотеки для чтения», «Времени»,

 

 

[8]

 

«Эпохи», «Светоча», газеты И. С. Аксакова «День», «Санкт-Петербургских ведомостей», «Голоса» и др. В последующие десятилетия центр обсуждения либеральными журналистами цензурного вопроса переместился на страницы «Вестника Европы», «Русской мысли», «Русского богатства», «Юриди­ческого вестника», исторической периодики – «Русской ста­рины», «Исторического вестника»,  аксаковских изданий «Москва» и «Русь», петербургских газет лорис-меликовского времени «Страны», «Порядка», «Новой газеты» и др., а также «Судебного вестника».

      Указанные органы печати отразили перемены в оценках либеральной общественностью цензурной реформы правитель­ства; колебания ее оппозиционности в отношении официаль­ного курса и попытки противопоставления ему альтернатив­ных вариантов разрешения цензурного вопроса; раскрывают и содержание либеральной формулы свободы печати.

      Особый вид публицистики – книжной – представлен трудами видных деятелей общественного движения порефор­менной России – В. В. Берви-Флеровского («Свобода речи, терпимость и наши законы о печати». СПб. 1869), А. И. Кошелева («Конституция, самодержавие и земская дума». Лейпциг. 1862; «Наше положение». Берлин. 1874; «Что же теперь?» Берлин. 1882).

      Охранительное направление русской журналистики тра­диционно представляют издания М. Н. Каткова «Русский вестник», «Современная летопись», «Московские ведомости», в которых материалы о гласности и цензуре помещались довольно часто. К этому направлению принадлежат «Ли­тературная библиотека», «Заря», «Весть», официальная «Се­верная почта». Орган Академии православного вероисповеда­ния «Православное обозрение» выражал отношение духовен­ства к переменам в светском цензурном законодательстве (1862, 1870) и его намерение повлиять на изменение правово­го статуса духовной литературы. Книжную публицистику охранительного направления представляют издания Р. А. Фадеева «Чем нам быть?» (Берлин. 1875) и «Письма о совре­менном состоянии России» (Лейпциг. 1881).

      Вторую группу источников составили официальные доку­менты и материалы: журналы и протоколы комиссий по пе­ресмотру законов о печати Д. А. Оболенского (1862–1864), С. Н. Урусова (1869–1871) и П. А. Валуева (1880–1881); проекты подготовленных ими законов, доклады и официаль­ные записки должностных лиц, делопроизводительная документация учреждений, курировавших прессу. В них раскры­ваются механизмы формирования тактики властей в отношении прессы; они информируют о различии подходов к разре-

 

 

[9]

 

шению цензурного вопроса в среде высшей бюрократии, что нередко являлось катализатором журналистских акций в защиту свободы печати. Многие из этих документов опубли­кованы[15]. В диссертации анализируются и другие материалы официальных учреждений и должностных лиц.

      К третьей группе источников относятся те законодатель­ные акты, с введением которых менялся порядок регулиро­вания печати[16].

      Для выяснения обстоятельств подготовки правительством тех или иных цензурных решений, реакции верхов на выдви­гавшиеся журналистикой требования радикальных перемен правового положения печати определенную ценность пред­ставляют дневники государственных и общественных деяте­лей пореформенной России. Наиболее содержательными из них являются дневники А. В. Никитенко, П. А. Валуева, гос. секретарей Е. А. Перетца и А. А. Половцева[17].

      Мемуарная литература передает оценки современниками деятелей цензурной реформы (Е. М. Феоктистов, В. Е. Руда­ков), настроение либеральной интеллигенции и ее отзывы о реформе и последующих мероприятиях правительства по де­лам печати (П. С. Усов, Н. В. Шелгунов, М. А. Антонович, Г. 3. Елисеев, А. М. Унковский, Г. К. Градовский А. А. Чумиков, А. М. Скабичевский), информирует о позиции правой журналистики (В. П. Мещерский)[18].

      Частная переписка деятелей пореформенной эпохи также дает возможность выяснить некоторые подробности о взаимо-

 

 

[10]

 

отношениях власти и прессы, чаяния их авторов в связи с цензурной реформой и пр. В диссертации учтены опублико­ванные письма Н. Г. Чернышевского, М. Е. Салтыкова-Щед­рина, М. М. Стасюлевича, С. С. Громеки и Н. А. Мельгунова к А. И. Герцену, письма деятелей печати начала 60-х гг.. к А. В. Дружинину, письма И. С. Аксакова и др.[19]

      Цель и задачи диссертации. Исследование темы предпри­нято с целью определения исторического значения борьбы русской пореформенной журналистики за свободу слова. За­дачи исследования сводятся к следующему:

      – проследить за перипетиями сложной игры в российских коридорах власти вокруг разработки цензурного законода­тельства, с одной стороны, и требованиями журналистикой прав на свободу выражения в печати собственного мнения, с другой;

      – определить формулу свободы печати, выработанную публицистами в 1861–1882 гг.;

      – установить периодизацию дискуссии в прессе по цен­зурному вопросу в России;

      – выявить содержание требований журналистов, пред­ставляющих разные направления общественной мысли (де­мократическое, либеральное и охранительное), к прави­тельству по реформированию цензурного законодательства и тактику их борьбы за свободу слова

а) в 1861–1864 гг.,

б) в 1865–1871 гг.,

в) в 1872–1882 гг. – в периоды, когда правительство приступало к очередному пересмотру цензурных правил к принимало решения, последовательно склоняясь от весьма умеренных замыслов реформы цензурных установлений к их контрреформе в 70-е и в начале 80-х гг.;

      – оценить роль пропаганды журналистикой идей свободы печати для развития общественного самосознания.

      Научная новизна диссертации состоит в том, что это пер­вое монографическое исследование темы, в котором движе­ние литературной общественности представлено в совокуп-

 

 

[11]

 

ности всех идейных течений, с учетом политических обстоя­тельств, влиявших на тактику защиты идеи свободы печати. Впервые раскрыто содержание формулы свободы печати, всех частных требований, предлагаемых русской журналистикой в качестве альтернативы решения цензурного вопроса. Выяв­лены различия и сходство позиции демократических, либе­ральных, а в ряде случаев и охранительных изданий 1861–1882 гг. Показано участие радикальных изданий эмиграции и подполья в движении за политическую свободу печати. Введены новые источники (записки Д. А. Оболенского, В. К. Плеве), позволившие углубить представление об отношении высшей бюрократии к проблеме свободы печати в России. Сделана попытка отойти от обличительного тона и классовой непримиримости при оценке деятельности А. В. Головнина (в 1861–1863 гг.) и М. Т. Лорис-Меликова (в 1880–1881 гг.) как представителей правительственного либерализма.

      Практическая значимость исследования обусловлена его результатами. Они могут быть использованы историками, политологами, литературоведами, деятелями культуры при изучении истории освободительного движения, журналистики и книжного дела России 60-х – 80-х годов XIX века, а также в общих курсах истории России XIX река, в спецкурсах и спецсеминарах.

      Апробация исследования. Материалы диссертации обсуж­дались на заседаниях отдела истории культуры института отечественной истории РАН (1990 г.), апробировались в вы­ступлениях автора на научных конференциях в МГОПИ, СГУ нм. Н. Г. Чернышевского (1990 г.).

      Структура диссертации. Исходя из факта, что основание аргументы противостоящих сторон – администрации и жур­налистики – по вопросу о свободе печати были выдвинуты в период подготовки цензурной реформы в 1861–1864 гг., а впоследствии, в зависимости от политической обстановки в стране, лишь варьировались, исследование раздельно на две части, хронологически определенные 1861–1864 и 1865–1882 годами.

      В первой из них рассматривается законодательная дея­тельность правительства и участие в ней его представителей, а также усилия публицистов добиться раскрепощения печати от цензурных оков, чему посвящены две соответствующие главы: «Администрация и печать в начале 1860-х гг.» (гл. первая) и «Разработка концепции свободы печати русской журналистикой в начале 1860-х гг.» (гл. вторая).

      Во второй части отражается реакция журналистики на принятый цензурный закон –«Критика в прессе закона 6 ап­реля 1865 г. и практики его применения в 1865–1871 гг.»

 

 

[12]

 

(гл. первая) – и последующую его контрреформу – «Цен­зурная контрреформа и защита журналистикой идеи свободы печати в 1872–1882 гг.» (гл. вторая).

      Диссертация открывается введением с постановкой и обос­нованием проблемы исследования, анализом литературы и источников. В заключении подведены итоги изучения темы. Примечания содержат научный аппарат глав диссертации. В приложении указаны источники и литература.

 

 

      Во введении помимо обоснования темы исследования по­казаны идеологические истоки одностороннего подхода исто­риографии к журнальной борьбе вокруг цензурного вопроса в пореформенной России, сформулированы задачи исследова­ния.

      В первой части «Власть и журналистика о свободе печати в России в период подготовки нового цензурного устава (1861–1864)» анализируется отношение правительства и журналистики к статусу печатного слова в эпоху начавшихся реформ. Позиция правительства характеризуется (глава пер­вая) от первых попыток выработать концепцию цензурной реформы (в 1857–1861 гг.) при министрах народного про­свещения А. С. Норове, Е. П. Ковалевском, Е. В. Путятине до окончания работы второй комиссии кн. Д. А. Оболенского (1864 г.), подготовившей последовательно три проекта рефор­мы. При этом рассматриваются мнения, которые по ходу разработки вопроса высказывались представителями не толь­ко высшей, но и средней бюрократии (чиновниками цензурно­го ведомства). Заметны две тенденции подхода к реформе цензуры: либеральная и консервативная. Первая связана с деятельностью министров А. С. Норова, Е. П. Ковалевского и продолжившего их инициативу расширения прав печати ми­нистра А. В. Головнина. Поскольку последний как министр народного просвещения курировал цензурное ведомство в то время, когда разработка цензурной реформы перешла в стадию конкретных решений, на что он пытался оказывать влияние (декабрь 1861 – январь 1863 гг.), характристике его деятельности в диссертации уделяется специальное внима­ние. Историография, начиная с М. К. Лемке до работ по­следнего времени, не видела в нем представителя правитель­ственного либерализма. Его либеральные намерения рас­сматривались как маневр охранителя, вынужденного в усло­виях осложнения политической обстановки прибегать к так­тике лавирования (Ю. И. Герасимова, Н. Г. Патрушева). В диссертации же показывается, что Головнин был убежденным

 

 

[13]

 

сторонником отмены предварительной цензуры и замены ее «взысканиями по суду»[20]. Но так как, по его словам, тогда «такое предложение» многими не разделялось и не было «ни малейшей надежды его осуществить», он представлял себе реформу как ряд переходных мер, как постепенное освобождение печати, началом которого стала бы частичная отмена цензуры для специальной научной литературы и сох­ранение ее на некоторое время для «всего, что читается на­родом»[21]. Но для достижения даже этих скромных замыслов ему и приходилось маневрировать между двумя противостоя­щими силами – самодержавной властью с ее устойчивым неприятием оппозиционности и общественным мнением, ис­пользовавшим эту прессу в качестве своей трибуны и настаи­вавшим на либерализации цензурных законов.

      Контролируя по должности печать, Головнин апробировал новый для российской администрации подход, суть которого выразил В. А. Цеэ в письме к Валуеву: «...При всеобщем тре­бовании отмены цензуры... нельзя цензуре действовать на жандармском праве и грубом произволе...»[22]. Следуя этому принципу, Головнин пытался сдерживать произвол высшей власти в отношении печати и радикализм прессы в отношении власти. В смысле последнего он уповал не на практику за­прещений, а на практику опровержений. Разрешил он и дис­куссию о свободе печати, хотя при этом и ограничивал ее по выше названным мотивам. Но практика показала закономер­ную обреченность министерского либерализма как инициа­тивы отдельного лица, стремившегося действовать в духе реформ.

      Ведущей фигурой, в конечном счете определявшей исход дела, был царь Александр II, который на всех этапах под­готовки цензурного закона опирался на консервативно на­строенных представителей власти и был их идейным настав­ником. В 1859 г. он давал установку на такие действия, при которых «не могло быть и речи» об отмене предварительной цензуры[23], а в 1862 г. на тезис И. С. Аксакова о свободе слова «как безусловном праве каждого», заметил: «подобное право у нас не признается и не может быть признано»[24]. По­этому власти, идя на пересмотр цензурного закона, думали не о раскрепощении печати, а лишь о совершенствовании сред­ств для борьбы с ней в новых, меняющихся общественно-политических условиях жизни.

 

 

[14]

 

      Этим целям и соответствовали принятые в 1862 г. цензур­ные постановления. Указ 10 марта 1862 г. упразднял Главное управление цензуры, но высший административный контроль за литературой до выхода в свет (предварительная цензура) оставался у Министерства народного просвещения, а наблю­дение за вышедшими в свет изданиями (последующая цензу­ра) возлагалось на Министерство внутренних дел. Печать оказалась под контролем сразу двух министерств. 13 марта 1862 г. начала работать первая комиссия для выроботки за­кона о печати, но 12 мая этого же года на срок до окончания ее работы были введены «Временные правила по делам кни­гопечатания»[25], которые усугубили положение прессы. Все три варианта проекта ориентированы прежде всего на поли­цейский интерес власти[26]. Элементы новой карательной систе­мы (судебная ответственность деятелей печати) сочетались в проектах со старой системой, что давало и консерваторам шанс рассчитывать на дисциплинированно прессы в будущем.

      Во второй главе первой части характеризуется точка зре­ния на свободу печати представителей литературной среды. При этом отмечается, что критика цензуры, как публицисти­ческая тема, не была нова для России. Прогрессивные дея­тели, начиная со времени Екатерины II, то и дело избирали ее своей мишенью. На «бесполезность» цензуры или «паче вред ее в царстве науки» указывал А. Н. Радищев (1790). А. С. Пушкин ратовал за образованного цензора («Будь строг, но будь умен»). Известно, что в конституционных проектах М. М. Сперанского, Н. Н. Новосильцева, декабрис­тов предусматривалась отмена цензуры и провозглашалось «свободное тиснение». В дальнейшем все крупные деятели литературы и общественного движения в той или иной форме выразили неприятие цензуры как системы государственного контроля над мыслью и словом. Но это был индивидуальный и чаще всего скрытый протест, которым не разъяснялся прин­цип свободы печати. С 1861 г. голос в защиту свободы печа­ти мог звучать уже громче. Литераторы использовали откры­тую им Головниным возможность обращения к правительст­венным лицам и публичного обсуждения в прессе цензурного вопроса.

      Прежде всего о «петиционной» кампании. Речь идет о «Записках», которые поступили в 1861–1864 гг. в адрес пра-

 

 

[15]

 

вительства и царя. В главе проанализированы записки 1861,  1862 и 1864 гг.[27]

      Первая из них, «Записка русских литераторов», была на­писана М. Н. Катковым и, кроме него, в сентябре 1861 г. под­писана Н. Г. Чернышевским, А. А. Краевским, И. С. Аксако­вым В. М. Белозерским, В. Ф. Коршем, М. М. Достоевским, Н. Г. Писаревским, Н. Ф. Павловым, В. А. Кремпиным и Г. Е. Благосветловым. В, ней впервые открыто сформулиро­вано положение о свободе печати как общем требовании рус­ских журналистов. Под свободой печати они понимали такую правовую ситуацию, когда литература ограждена «ясным и твердым законом» и «за свои злоупотребления» подлежит «не административной расправе, а разбирательству правиль­но устроенного суда». В «Записке» говорилось, что свобода печати «предполагает... много существенных преобразований в административной и судебной системах», правда, не затра­гивающих самодержавного порядка. В качестве первых мер предлагалось отменить предварительную цензуру, заменив ее ответственностью редактора; выражено желание, «чтобы Главное управление цензуры приняло в некоторой степени характер судебный»; и чтобы всякое распоряжение прави­тельства являлось с «истинным характером закона, то есть как высшая воля, обнародованная правильным путем»[28].

      Вторая «Записка» 1861 г. была составлена петербургски­ми литераторами и также обсуждалась у Каткова, но не по­лучила поддержки в Москве. По своей общей идее она, в от­личие от первой, предлагала один путь реформы цензуры – ­ее отмену и не ставила вопроса о переходных мерах[29].

«Записки» 1862 г. достаточно подробно рассмотрены М. К. Лемке[30], основное содержание их изложено в диссер­тации с соответствующими комментариями.

После смены (по цензуре) Головнина Валуевым актив­ность литераторов заметно упала, коллективные адреса пре­кратились. Лишь в 1864 г. оставшийся неизвестным издатель подал Валуеву записку под названием «О проекте Устава о книгопечатании». Автор выразил полное крушение надежд журналистов на цензурную реформу, ультимативно заявив:  или полная свобода, или никакой реформы[31].

 

 

[16]

 

      «Записки» литераторов столичных изданий указывают на их стремление объединить свои усилия и создать фронт за­щиты своих интересов и борьбы за полную отмену предвари­тельной цензуры при гарантии невмешательства администра­ции в дела печати, которая должна отвечать только перед судом и законом. Правда, пока это требование формулиро­валось как перспектива будущего, но оно было выдвинуто и в этом было политическое значение.

      В отличие от «Записок», не имевших широкого распро­странения и воздействия на общественное мнение, периоди­ческая печать давала журналистам возможность не только открыто изложить свои мнения о реформе цензуры и правах печати, но и обратиться за поддержкой их к обществу.

      Материалы прессы изложены в диссертации в последова­тельности обусловленной традиционным делением ее на три идейных направления – демократическое, либеральное и ох­ранительное.

      Имея в виду роль демократической журналистики в умст­венном движении России, Н. В. Шелгунов в свое время пи­сал: «Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обсуждались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России, становившиеся в зависимость от того или другого разрешения реформ»[32]. Стремление повлиять на ход реформ и определяло характер публицистики конца 1850-х – начала 1860-х гг.

      «Передовым и главным боевым полком» (выражение Шелгунова) демократической журналистики в России 60-х гг. были «Современник» и «Русское слово».

      До приостановки журнала главную роль в борьбе за сво­боду слова в «Современнике» играл Н. Г. Чернышевский. В главе проанализированы статьи 1859–1862 гг., указано на четко выраженное в них требование точного, ясного закона как первого условия защиты литературы от «неприятностей и опасностей, низвергающихся незаконным путем»[33]. Но глав­ный акцент перенесен на альтернативу Чернышевского: «до­статочно для общественной и частной безопасности прила­гать к делам печати те самые законы, какие прилагаются вообще ко всяким делам»[34]. С его точки зрения, это единст­венная разумная гарантия свободы печатного слова, доказан­ная опытом Англии, Соединенных Штатов, Швейцарии. В сущности то же доказывали П. П. Пекарский, А. Н. Пыпин,

 

 

[17]

 

в «Современнике», Д. И. Писарев в «Русском слове»[35], Н. Г. Писаревский в «Современном слове»[36].

      В целом легальная демократическая журналистика этого периода выдвинула следующие требования: 1. Полная отмена предварительной цензуры. 2. Введение правовых гарантий не­вмешательства администрации в дела прессы. 3. Установле­ние судебной ответственности редактора и издателя за нару­шение закона о печати. 4. Передача дел о правонарушениях и преступлениях печати суду присяжных.

      В публикациях демократов нет открытого призыва к ре­волюционному изменению строя; они видели изменение цен­зурной системы в ее реформировании, но более глубоком, чем то, на которое оказалось способно правительство Алек­сандра II и прежде всего он сам.

      Эмигрантская демократическая печать, «Колокол» и «Сво­бодное слово», энергично боролись за раскрепощение слова в России. «Колокол» посвятил этому вопросу более 150 мате­риалов! Но его редакторы, отстаивая принцип «действитель­ного» освобождения литературы, однако, не раскрывали его смысла, а сводили свои требования к лаконичному призыву «долой цензуру!» Они ограничивали свою роль обличением цензурных гонений и творцов цензурной реформы, оказывая тем самым пропагандистскую поддержку российской демок­ратии. Сила этой поддержки заключалась в оператив­ности реакции «Колокола» на события в России и в разитель­ности его обличений. Запрещение «Современника», «Русского слова» и «Дня» Герцен оценил как «самый опасный и бес­смысленный террор оторопелой трусости»[37]; опубликовал «Особое наставление» к «Временным правилам по делам книгопечатания» под заглавием «Временно Обязанная ли­тература». Сразу же отреагировал «Колокол» и на появление проекта цензурного Устава в конце 1862 г.

      Позиция Блюммера в «Свободном слове» была несколько иной. Он – сторонник конституционной монархии и «посиль­ных» мер с тем, чтобы «спокойно и беспрестанно» влиять на общество, исправляя его пороки, но не громя их и не отрицая «безусловно настоящего», не требуя «от него искупительных жертв». При этом он был ярым противником самодержавия и к принятым законам о печати относился резко отри­цательно: правительство, затевая цензурную реформу, «ду­мает только о перековке литературы в новые кандалы»[38].

 

 

 

[18]

 

      Идея свободы печати становится тогда же одной из глав­ных и в либеральном публицистике. Ей были посвящены статьи «Библиотеки для чтения», «Отечественных записок», «Времени», «Эпохи», «Светоча», периодика И. С. Аксакова и др. Ряд статей, написанных для либеральных изданий, ока­зались под цензурным запретом, что свидетельствует о нали­чии в них высокой ноты в поддержку идеи свободы печати.

      Редакция «Библиотеки для чтения» постепенно меняла отношение к намерениям правительства реформировать цен­зуру – от поддержки его курса в марте 1862 г. к резкой кри­тике в начале 1863 г.[39]. Идея свободы печати пропагандиро­валась журналом по трактату Дж.-Ст. Милля «О свободе».

      В «Отечественных записках» к теме свободы печати обра­щались С. С. Громека, К. К. Арсеньев, В. Д. Скарятин, А. И. Рыжов и др.[40]. Примечательно, что идею свободы печати они рассматривали в реформистском духе, как перспективу по­степенного преодоления обществом политического тупика и культурного застоя. Одни делали акцент на необходимости поддержки свободы печати соответствующими учреждениями (парламентом) – К. К. Арсеньев, другие – на значении твер­дого закона и роли суда – С. С. Громека, третьи – на воз­можности средствами свободного слова избавить общество от нигилизма – В. Д. Скарятин.

      Более обстоятельный анализ публицистки «Отечествен­ных записок» в диссертаци показывает, что она в полной мере может быть отнесена к «золотому» фонду русской журналстики, так как убедительно противостояла правительствен­ной программе цензурной реформы и аргументирование от­стаивала идею свободы печати.

      Журналы так называемого почвенничества – «Время» и «Эпоха» М. М. и Ф. М. Достоевских и «Светоч» А. И. Калиновского – также не остались безучастны к вопросу о свобо­де печати.

      «Время» осудило политику гонений на журналистику, до­казывая, что «ложную и вредную идею ничто не может так быстро и глубоко уронить и обессилить, как всенародное об­личение ее ложности и вредности. Зло ничего так не боится, как гласности и общеизвестности». Что касается преступле­ний печати, то в этом случае, утверждал публицист журнала А. С. Разин, «должен действовать общий для всех суд»[41].

      Позицию «Светоча» отразила запрещенная цензурой статья «Свобода слова и ее ограничение». В ней обосновыва­лась мысль о свободе печати как естественном праве лично-

 

 

[19]

 

сти, оцененного автором выше права власти. Цензурная тема рассматривалась им с «русской точки зрения», в соответствии с принципом народности. По его мнению, успех циви­лизации приведет к приоритету общественного мнения, когда для регулирования печати в России, в отличие от Запада, достаточно будет контроля общества. Но, будучи реалистом, для своего времени он видел один путь – постепенное про­движение к карательной системе[42]. В диссертации высказа­но предположение, что автором этой статьи мог быть А. Е. Разин, сотрудничавший в этом журнале.

      «День» И. С. Аксакова, выступивший одним из пионеров борьбы за свободу печати, хорошо изучен, но в диссертации, в силу значимости газеты в разбираемом в ней вопросе, ему уделено внимание. Для Аксакова важно было доказать, что свобода печати, возвышаясь над политическими институтами, сама способна стать гарантом их охранения или преобразо­вания, что без свободы печати реформы невозможны. Свобо­да слова, свобода духа, первична по отношению к власти[43]. Свобода печати – исцелитель зла. Лишь «при свободе слова литература разделалась бы сама с подобного рода уродливейшими явлениями, как «Молодая Россия»[44].

      Введение «Временных правил» Аксаков назвал «узаконе­нием об усилении цензуры» и выдвинул свой контр-проект цензурного Устава. Он расширил журналистскую полемику, заострил внимание на юридических аспектах реформы и, главное, раскрыл правовой смысл понятия «свобода печатно­го слова», предложив конституировать его как «неотъемле­мое право каждого подданного Российской империи, без раз­личия звания и состояния» и внести это «твердое правило» в первый том Свода Законов[45]. Аксаков основательно обогатил журналистику аргументацией в пользу освобождения печати от архаичной цензурной опеки.

      Кроме «Дня», на высказанных им позициях стояли публи­цисты московской газеты «Наше время» (Н. ф. Дмитриев) и петербургской «Северная пчела»[46].

      Либеральная публицистика внесла крупный вклад в разра­ботку вопроса о свободе печати. Она детально проработала его юридическую сторону (К. К. Арсеньев, С. С. Громека,

 

 

 

[20]

 

А.Е. Разин, И. С. Аксаков и Др.), что говорит о рассчете ли­бералов на реализацию свободы печати в современной им России. Причем они не ставили разрешение этого вопроса в связь с проблемой политической власти даже и в том случае, когда предполагали и желали государственной модернизации в духе западничества (конституционализм) или славянофиль­ства (соборность). Либеральные публицисты доказывали вы­годы свободы печати не только для литературы, но и самого правительства. В ней им виделось средство избавления от неразделяемых ими и враждебных правитльству «ошибок нигилизма».

      В разработке концепции свободы печати была преодолена дуалистичность либерализма: несмотря на стремление сла­вянофилов и почвенников обойтись без копирования европей­ских образцов, декларирование ими свободы слова как есте­ственного, а не политического, права, они, так или иначе, но пришли к универсальной ее формуле, признав необходимость общего закона и судебно-правового ее обеспечения.

      Высшую отметку оппозиционности либеральной журнали­стики в цензурном вопросе отражают недозволенные к выхо­ду в свет статьи 1862 года.                             

      Выступления либеральных публицистов о свободе печати. имело много общего с демократической журналистикой. Как и она, либералы осуждали намерения правительства сохра­нить предварительную цензуру; критиковали «Временные правила о книгопечатании» 1862 г., проект комиссии Оболен­ского; солидарно не поддержали переход к административно-карательной системе, дающий простор произволу министра внутренних дел. Многие из них ратовали за регулирование печати общим судом. В целом либеральная и демократичес­кая журналистика составили единую оппозицию цензурной политике правительства, выступив за принципиально иной ва­риант цензурной реформы.

      В эти годы представляющие охранительное направление издания М. Н. Каткова продолжили начатую «Русским вест­ником» еще в конце 1850-х годов популяризацию идеи глас­ности и свободы печати. Всякое стеснение мысли, попытки повлиять на нее «принудительными и постановительными спо­собами» редакция «Русского вестника» и в начале 1860-х го­дов считала напрасными. Для развития мысли, писал тогда Катков, надо не сдерживать ее запрещениями, а «дать ей полный простор», «полный доступ к делу». Ясность, опреде­ленность, точность – «вот условия, которые не может выдер­жать никакое зло»[47].

 

 

 

[21]

 

      В 1862 г. Катков переориентировался от «отрицательного либерализма» (выражение Б. Н. Чичерина) к защите само­державия как принципа власти и реальному противоборству с демократами. Либеральная интеллигенция уже не видела в нем прежнего союзника[48]. Тем не менее редактируемый им журнал находит повод выступать с критикой цензуры. Читателю говорилось, что свобода печати это прежде всего поли­тическая, правовая и экономическая независимость от власти. При свободе печати не существует цензуры как учреждения и как функции предварительного контроля прессы и книжных изданий со стороны государства. Но, став «четвертой влас­тью», печать не беспредельна в своей свободе и должна быть регламентирована законом и судом. Такой порядок выгоден власти и обществу, поскольку нейтрализует край­ности той и другой сторон законом и судом.

      Осенью 1862 г., когда уже были видны контуры будущей цензурной реформы, «Русский вестник» в сущности поддер­жал ее проект, который он рассматривал как «приготовление литературы к состоянию полной свободы». Но печать должна научиться пользоваться свободой. Тут уже звучит голос офи­циоза. Постепенное освобождение печати изменит духовную среду, которая перестанет питать «наши нигилизмы и эман­сипации». При старой системе, писал Катков, «испорченная, загнанная и озлобленная мысль находила себе пути во всем, – в критике, в фельетоне, а цензура только «утончала» ее действия, отнимая у нее «возможность выразиться опреде­ленно»[49]. Но пресса «добросовестная», «доброжелательная» и «законная», т. е. неоппозиционная, может быть независи­ма. В полной мере эти симптомы официоза проявятся позже.

С 1863 г., когда стали выходить «Московские ведомости» под редакцией Каткова, антицензурная тема переходит и на их страницы[50].

      Рассмотренные материалы главы в их совокупности сви­детельствуют о том, что в начале 1860-х гг., т. е. до завер­шения цензурной реформы, журналистикой была начата кам­пания в защиту свободы печати. Писатели и публицисты, редакторы и издатели придали цензурному вопросу значение важнейшей общественно-политической проблемы, предлагая ее разрешение с учетом европейского опыта. На него ориенти­ровалась выработанная ими формула свободы печати, реали­зуемая на основе закона и суда.

 

 

 

[22]

 

      Все частные издания – от «Современника» до «Русского вестника» – добивались, как первого шага к свободе слова, отмены предварительной цензуры, создания точного и четко­го гласного закона. Высказанная тогда их редакциями в офи­циальных обращениях к правительству, в прессе беспощад­ная критика цензуры и административно-карательной систе­мы, эмоциональная аргументация в пользу свободы слова была исчерпывающей. Главное было найдено именно в этот, первый и самый острый, момент столкновения журналистики с властью за перспективы цензурной реформы. Журналистика направляла общественное мнение в освободительном духе, создавала такой настрой, который власть не могла игнориро­вать и была вынуждена включить в проект нового цензурного закона положение о судебной юрисдикции прессы и ее час­тичным освобождением от цензуры.

      Во второй части диссертации – «Борьба журналистики за свободу печати в 1865–1882 гг.» – показано, как был принят обществом закон о печати, введенный 1 сентября 1865 г. и почему журналистика продолжала дискутировать на тему свободы печати (глава первая); как менялась ее тактика в условиях постепенного контрреформирования закона 1865 г. какова была реакция властей на новые попытки литераторов добиться освобождения отечественной прессы от цензуры (глава вторая).

      Второй этап (1865–1871) борьбы журналистики за свобо­ду печати проходил в ситуации усиления реакции в стране. В обстановке политического противоборства правительство проводит новый закон, а затем различные постановления, последовательно ущемляя права печати. Дискуссия о свобо­де печати оживилась в годы работы комиссии С. Н. Урусова (1869–1871), тогда журналистика вновь выдвинула свои аль­тернативы. В главе рассмотрены публикации «Современни­ка», некрасовских «Отечественных записок», «Современного обозрения» Н. Л. Тиблена, «Библиографа»[51], публицистика В. В. Берви-Флеровского[52] и «Колокола» А. И. Герцена и Н. П. Огарева[53].

      Легальная демократическая журналистика оценивала ре­форму как смену форм стеснения, констатируя дальнейшее усиление зависимости печати от администрации и произвол последней в практическом применении закона. На ее страни­цах отчетливее зазвучала социальная тема, мысль о необхо-

 

 

[23]

 

димости решить прежде всего вопрос о труженнике (Ю. Г. Жуковский). В то же время демократы полемизировали с за­паднических позиций с И. С. Аксаковым, доказывая необхо­димость для свободы печати политических гарантий (М. А. Антонович). По-прежнему отстаивали они принцип законно­сти и судебной ответственности печати (Г. 3. Елисеев, М. Е. Салтыков-Щедрин). Только «Колокол» не связывал серьез­ных надежд на суд в делах печати, обреченной существовать в деспотическом государстве.

      Отношение либеральной интеллигенции к закону о печати не было однозначным. В апрельских номерах газет 1865 г. мелькали заметки с восклицаниями такого рода: «Крепостная зависимость наша от цензуры кончилась», «отныне печать будет поставлена в возможность говорить правду, а не по­добие правды»[54]. Но были и сдержанные оценки. «Это не бо­лее как первый пробный шаг к уничтожению предваритель­ной цензуры»[55].

      Надежду на благоприятные последствия закона 6 апреля либеральные деятели связывали с «буквальным смыслом» статей о праве на бесцензурное издание, о судебной юрисдик­ции печати, со строгим соблюдением закона и правильно организованным судом. Но скоро либеральная публицистика в оценке закона и практики его применения решительно ме­няет тон.

      Новую кампанию в защиту свободы печати возглавил с 1860-х годов «Вестник Европы», где цензурную тему вел Арсеньев. Большой интерес в обществе вызвала его статья «Русские законы о печати». Автор констатировал, что цензур­ная реформа 1865 г. не обеспечила условия для развития пе­чати: «для одних периодических изданий предварительная цензура не была уничтожена вовсе, для других – заменена карательной властью администрации, столь же безотчетной, как и цензура». Он поставил под сомнение понятие о «вре­де»: то, что сегодня кажется вредным, завтра может быть признано полезным и наоборот, поэтому «не может быть и речи о вредном направлении журнала». Уничтожение следов «долговременного рабства» литературы, сохраненных рефор­мой 1865 г., он видит в одном – подчинить печать «общему закону и судебной власти»[56].

      В 1869–1871 гг. «Вестник Европы» не раз в связи с дея­тельностью комиссии Урусова высказывал пожелание «дать печати возможность серьезной самостоятельности, свободы и безопасности от произвола», что означало полностью отме-

 

 

[24]

 

нить предварительную цензуру, административные наказания и подчинить печать исключительно суду.

      Система административных преследований осуждалась в газетной публицистике    1868–1871 гг. Аксаков, не исключая перспективы примирения печати и власти, говорил, что оно невозможно за счет ущемления литературы, превращения ее в «приличную, благородную, даже либеральную, но поводливую, слушающуюся указаний»[57].

      Критически оценивал практику применения закона и А. Д. Градовский, который предлагал комиссии Урусова «изгнать» из нового закона вопрос о направлениях, «чтобы все партии могли вести истинно-литературную борьбу под защитою за­кона и суда»[58].

      В целом либеральная публицистика сохранила свою оппо­зиционность, что и было выражено в публикациях Аксакова, Арсеньева и Градовского.

Среди изданий охранительного направления статьи о цен­зурном вопросе публиковали «Заря», «Литературная библио­тека», газета «Весть» В. Д. Скарятина и «Московские ведо­мости» М. Н. Каткова.

«Заря», ссылаясь на гармонию в России трех начал – православия, самодержавия и народности, – говорит о воз­можности свободы печати, но только в границах той деятель­ности, которая не противоречит этим началам. Журнал обес­покоен только возможностью сохранения административных кар, практики предостережений, все же остальное в законе о печати его устраивает[59].

      С откровенной апологетикой закона 6 апреля в «Литера­турной библиотеке» выступили ее редактор Ю. М. Богушевич и Д. П. Ознобишин в «Заметках по поводу о нашей печати и цензуре». Богушевич заявил оппонентам закона, что вооб­ще не должно быть критики правительственного установле­ния, которое, худо или хорошо, «но служит всецело оплотом и гарантией нашего социального быта». Цензурную реформу он ставил выше всех других реформ. Ознобишин возмущен теми, кто находит «недостаточными льготы, дарованные на­шей печати Высочайше утвержденным мнением 6 апреля 1865 г.»; правительство не может допустить образования в печати «рассадника демократических и социалистических идей» и должно, было удержать «в своих руках право за­прещения административным порядом».

 

 

 

[25]

 

      Издатель «Вести» В. Д. Скарятин был уже другим. Теперь он говорил, что «демократический характер суда присяжных вреден», если присяжные на суде не принадлежат «к тем классам, в которых преимущественно развито общественное сознание и преданность порядку». По существу он предлагал создать два правовых режима: благоприятный – для поли­тически благонадежной журналистики и режим «нетерпимости», жесткого преследования административно-карательны­ми органами – для оппозиционной[60].

      Приветствуя закон 6 апреля 1865 г., Катков видел и тене­вые его стороны. Он отменил только первый «грубейший вид» зависимости печати – предварительную цензуру, но от­дал власть министру, что сделало «быт» печати хуже преж­него. Осуждал он подчинение провинциальной печати цензу­ре губернатора.

      Продолжая в передовицах газеты ратовать за свободу пе­чати, Катков обрушивался на своих оппонетов справа и сле­ва. Консерваторам возражал, убеждая, что расширение прав печати не только не поможет нигилистической пропаганде, но, напротив, убьет ее. О «либеральной оппозиции» и ради­калах писал, что если их поставить посреди условий, «обеспе­чивающих свободу английской печати», то и тогда они будут недовольны, потому что не того хотят, «что проистекает из правильной, твердым законом обеспеченной свободы». Теперь он держит заметную дистанцию от либеральных кругов[61].

      В диссертации отмечается, что большинство частных изда­ний не поддержали в    1865–1871 гг. политику правительства в отношении печати, которая не освободилась от предвари­тельной цензуры и оказалась под усиливающимся влиянием министра внутренних дел. При этом, отстаивая тезис свобо­ды печати, демократическая пресса («Современник», «Коло­кол», «Отечественные записки») одновременно ставила воп­рос о «низших» классах общества и о демократизации со­циальных отношений. Либеральная не связывала разрешение цензурного вопроса с социальными проблемами. Она рас­сматривала свободу печати как универсальный принцип, ос­новополагающий в иерархии прав личности, равно выгодный всем слоям общества, его культуре и просвещению; доказы­вала целесообразность свободы печати в самодержавной Рос­сии для обеспечения ее политической стабильности и борьбы с революционным движением.

      Катков, ратуя за свободу печати, ее ответственность толь­ко перед судом и протестуя против административного про-

 

 

[26]

 

извола, не расходился в этом с демократами и либералами, но с первыми его решительно разнила цель борьбы за сво­боду печати, а со вторыми масштаб постановки вопроса. Он заботился исключительно об интересах верховной власти, отчего требование им свободы печати не имело оппозицион­ного подтекста. Демократическую по своей сути идею сво­боды печати Катков использовал в целях борьбы с демокра­тией.

      Десятилетие 1872–1882 гг. заполнено событиями, кото­рые так или иначе влияли на политику верхов в делах печа­ти и движение за свободу слова. Это – появление в начале десятилетия «рабочего вопроса; голода в середине его; тя­желой русско-турецкой войны 1877–78 гг.; активного наступ­ления на самодержавие революционного народничества, соз­давшего («Народная воля») в конце 70-х – начале 80-х гг. политический кризис в стране; «диктатура сердца» М. Т. Лорис-Меликова и, наконец, 1-е марта 1881 г. Во второй главе этой части показано, как в этой сложной обстановке россий­ской жизни власти использовали цензурную политику для укрепления своих позиций и как она влияла на поведение журналистики, характер ее требований в защиту свободы печати.

      Исполняя волю Александра II по ужесточению курса в отношении печати, министр А. Е. Тимашев весной 1872 г. представил в Госсовет проект нового закона «О дополнении и изменении некоторых действующих законов о печати», ко­торый и был утвержден 7 нюня этого года[62]. Закон устанав­ливал приоритет министерского «усмотрения» при определе­нии состава преступления печати, его право на чрезвычай­ные меры в чрезвычайной ситуации. Начало контрреформы цензуры было положено.

      В 1878 гг. Тимашева сменил Л. С. Маков, но изменения политики не произошло. В 4-х принятых при нем распоряже­ниях по цензуре говорилось о новых ограничениях гласности, о запрещении печатать «всякие намеки на изменение нашего государственного строя», а также сведения об арестах и доз­наниях по политическим делам[63].

      Только с приходом в феврале 1880 г. к власти М. Т. Лорис-Меликова наступили перемены в духе правительственно­го либерализма, которые Валуев воспринял как «нечто вроде заговора против нормального порядка законодательства и администрации»[64]. Созданные в октябре 1880 г. Особое сове-

 

 

[27]

 

щание для пересмотра уголовных законов по делам печати и комиссия для подготовки новых законов о печати были, по указанию царя, возглавлены Валуевым. Но, хотя он и заяв­лял, что ведет дело совсем иначе, чем того желал Лорис-Меликов, в подготовленном его комиссией проекте администра­тивно-карательная система уступала место судебно-карательной системе. Однако после 1 марта появился манифест Алек­сандра III от 29 апреля 1881 г. с призывом навести «поря­док», что означало конец либерального курса. В мае Лорис-Меликова сменил Н. П. Игнатьев.

      В разработанном Игнатьевым проекте закона о цензуре и печати предполагалось усилить роль официальной прессы – «Правительственного вестника» и «Сельского вестника»[65]. Печать должна была окончательно лишиться незначительных льгот 1865 г. В мае 1882 г. Игнатьев был заменен гр. Д. А. Толстым, который и завершил его дело.

      Проект, минуя Госсовет, был утвержден Комитетом ми­нистров – побыстрее и без дискуссий – 27 августа 1882 г. Новый закон тоже был назван «Временными правилами о печати». Восстанавливалась предварительная цензура в прежнем объеме и право цензора при усмотрении им значи­тельного вреда задерживать издание; предусматривались и другие ограничения печати, чем и завершалась цензурная контрреформа[66].

      Русская журналистика описываемого десятилетия продол­жала дискуссию о свободе печати и вела ее параллельно попыткам правительства найти то или иное, в зависимости от политического, момента, разрешение цензурного вопроса. В «Отечественных записках», редактировавшихся после смер­ти в 1878 г. Н. А. Некрасова М. Е. Салтыковым-Щедриным, ей были посвящены «внутренние обозрения» Г. 3. Елисеева, Н. К. Михайловского, С. Н. Кривенко. Елисеев по-прежнему признает суд высшей инстанцией для печати. На тех же по­зициях остается он и при Лорис-Меликове. Н. К. Михайлов­ский, выступивший в 1872 .г. в октябрьском литературном обозрении журнала, вел полемику с либералами по поводу идеализации ими свободы печати на Западе[67]. В августе 1880 г. он тоже считал бессмысленным разговор о свободе печати, так как она сама собой разумеющаяся необходи­мость. Он полагал, что журналистика, не затрагивая «прин­ципов» и «основ» социально-экономического строя, снисходи-

 

 

[28]

 

ла лишь до мелкого обличительства, отвлекалась от глав­ного[68].

      После 1 марта вопрос о свободе печати в журнале затра­гивал экономист-народник С. Н. Кривенко. Уже заголовки его статей 1882 г. «Необходимость свободы печати», «Пер­спектива жить при одном «Правительственном» и «Сельском» Вестниках» и др. говорят об отрицательном отношении их автора к закону о печати 1882 г.[69].

      Если в 1880 г. демократы могли позволить себе обозна­чить социально-политическую остроту цензурного вопроса и писать об устарелости либеральных призывов к свободе сло­ва, то в 1882 г. они заняли уже оборонительные позиции и защищали свободу слова как общечеловеческую ценность.

      Традиции «Колокола» и «Свободного слова» в 70-е и в 80-е гг. продолжили «Вперед!», «Общее дело», «Община», «Начало», «Земля и воля» и «Народная воля».

      В изданиях Лаврова обращают на себя внимание два мо­мента: освещение цензурного положения отечественной лите­ратуры и оценка позиции либеральной и охранительной жур­налистики. В первом номере журнала «Вперед!» (1873) Лав­ров выступил со статьей «Наши просветители», в которой подверг критике закон 7 июня 1872 г., «удушивший русскую мысль». В органах «Вперед!» помещались корреспонденции из России с материалами о пагубных последствиях тимашевских преобразований цензуры[70]. На жалобы либералов о притеснении их печати Лавров предлагал им создать свою вольную прессу за границей, но они, по его словам, предпоч­ли покорность. По отношению к охранительной журналистике Лавров не допускал даже временного взаимодействия[71].

      Публицисты «Общего дела», а это главным образом изда­тель газеты А. X. Христофоров и В. А. Зайцев, рисовали цен­зурную ситуацию в России в мрачных тонах –будь это поряд­ки середины 60—70-х гг., время «диктатуры сердца» или пост—лорис-меликовской реакции. Сама же идея свободы пе­чати рассматривалась газетой как политическое право, ре­гулируемое только судом, что, по ее мнению, невозможно в самодержавной России[72].

      «Община» поместила лишь одну статью В. Н. Черкезова «Россия. III», в которой он высказался в духе анархистского неприятия всякой регламентации со стороны государства об-

 

 

[29]

 

щественной деятельности и требовал полной свободы печати для народа и социалистов[73].

      В отличие от «Колокола» 60-х гг., публицистика эмигрант­ских изданий этого времени не адресовала своих требований в защиту отечественной печати русскому правительству.

      Подпольная революционная пресса подлинным гарантом свободы слова считала только изменение общественных отно­шений, поэтому на ее страницах нет ссылок на юридические пути разрешения цензурного вопроса и на опыт в этом деле Запада[74].

      Либеральная журналистика этого периода продолжала остро реагировать на перемены в цензурном законодатель­стве. В этом вопросе первенствовал по-прежнему «Вестник Европы»[75].

      Как и раньше, сильно и убедительно в эти годы звучал голос И. С. Аксакова в защиту свободы печати, хотя 1 мар­та и привнесло новый оттенок в его публицистику: после убийства народовольцами царя он допускал временное ограниче­ние свободы слова. Но для ситуации не чрезвычайной, Акса­ков добивался тех же прав на свободу слова, о которых пи­сал еще в 60-е годы[76].

      В полифонии столичной прессы, активно обсуждавшей в дни Лорис-Меликова проблему свободы печати, выделялись голоса двух петербургских газет – «Страны» Л. Полонского и «Порядка» М. Стасюлевича. Они выразили надежду на взаимодействие власти и прессы, отстаивали свободу слова, подчиненного только суду, выступали за реформу цензуры сверху[77].

      Среди других столичных изданий, поддержавших в эти годы требование свободы печати, была «Неделя» П. А. Гайдебурова и «Новая газета» В. И. Модестова[78]. Идею свободы печати разделяло и земское либеральное движение, пози­ции которого отражали столичные журнал «Русская мысль» и газета «Земство»[79]. Немалые усилия в борьбе за свободу

 

[30]

 

печати приложил видный деятель либерализма А. И. Кошелев[80].

      Ф. М. Достоевский, выступая против «формальностей» буржуазной свободы, видел достижение истинной свободы в нравственном совершенствовании личности и понимал необ­ходимость «полной свободы печати» ради мирного прогресса под покровительством российского монарха и в целях иско­ренения крамолы[81].

      Либеральная публицистика удержала цензурный вопрос на уровне острой общественно-политической проблемы. Ее борьба за свободу печати проявлялась в прежнем сочетании критики действующего законодательства и альтернативных предложений правительству, содержавших требование отме­ны предварительной цензуры, административного преследова­ния печати и подчинение ее только суду.      

      Иная позиция обнаруживается в публицистике охрани­тельного направления, которая рассматривала цензурный вопрос в связи с поиском рецепта спасения системы, основ самодержавного строя, что ярко выражено в выступлениях М. Н. Каткова, генерала Р. А. Фадеева, инициатив некоторых деятелей прессы, подававших частные записки правитель­ству.

      Катков, став после 1 марта одним из самых свирепых критиков демократических и либеральных изданий, утверж­дал, что никакой борьбы за свободу печати вести не надо, т. к. в России журналистика будто бы даже свободнее, чем в Европе[82].

      Фадеев, напротив, убежден, что печать в России находит­ся в положении «крайне неправильном», что она не стала органом общественного мнения и виною тому монополия «ра­стленной клики» журналистов, владеющих «нечестным спо­собом писания» в пол-слова. Вся эта печать оторвана «от почвы». В качестве исправления дела он предлагал дать слову свободу – освободить ее от предварительной цензуры, полицейской опеки и подчинить суду, но особому, – состав­ленному из правительственных чиновников и получившему право на строжайшие приговоры[83].

      Е. Е. Комаровский в «Записке о свободе печати» (нач. 80-х гг.) выступил с позиций, близких Фадееву[84]. В «Запис­ке» К. В. Трубникова высказано недовольство законом 1865г.,

 

 

 

[31]

 

который, по мнению автора, не изменил соотношения сил в пользу правительства. Поэтому он предлагал «положить ко­нец» «разнузданности» печати, применив акционерное нача­ло — объединяя материальные средства  «здравомыслящей публики». «Складочный капитал» «должен соответствовать силам больших газет»[85].

      В том же ключе написано и частное письмо Валуеву (ано­нимного автора). И ему хотелось подорвать материальные позиции прогрессивной печати[86].

1872–1882 гг. стали временем последней широкой моби­лизации литературных сил на защиту свободы печати. Замет­но выделяются три периода в тактике борьбы за нее:    1872–1880, характерные эпизодической критикой закона 1865 г. и поправок к нему; февраль 1880 – март 1881 – отмечен усиле­нием тональности этой критики, более настойчивым требова­нием отмены всех ограничений свободы печати, кроме суда; март 1881–1862 – постепенное свертывание дискуссии о сво­боде печати в связи с завершением правительством контрре­формы закона о печати.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

      Исследование позволило выявить формулу свободы печа­ти, принятую литераторами за основу и цель своей борьбы. Она заключала положения, реализация которых обеспечива­ет политическую независимость печати. Это — регулирова­ние печати точным законом, равным для всех лиц и учреж­дений государства; судебная юрисдикция печати; отсутствие предварительной цензуры и каких-либо иных контролирую­щих функций со стороны государства; участие суда присяж­ных в процессах по делам печати; регистрационный принцип организации издательского дела; гарантии имущественных прав для деятелей печати.

      Развернувшаяся главным образом на страницах столич­ных периодических изданий борьба за свободу печати прошла три этапа – 1. 1861–1864; 2. 1865–1871; 3. 1872–1882 гг. Эта периодизация обусловлена мерами, предпринимавшими­ся правительством в отношении цензурного законодательства, что, в свою очередь, вызывало соответствующую реакцию журналистики. Своеобразие первого периода состоит в том, что, с одной стороны, это был момент наиболее острого про­тивоборства власти и общества вокруг цензурной реформы; с другой, именно в этот период и прежде всего в 1862 г. соз­далась уникальная и позже уже не повторявшаяся ситуация,

 

 

 

[32]

 

возможная только в переломные моменты истории, в пору высочайшей общественной активности и реформаторских уст­ремлений правительства, когда и власть, и журналистика от­крыто заявили о своих позициях, когда состоялась широкая дискуссия о свободе печати, «обмен» инициативами.

      Литераторы в разработке цензурного вопроса ушли дале­ко вперед от официальной программы реформы. Журналистика боролась за радикальный ее вариант. При этом выявились особенности постановки вопроса демократической, либераль­ной и охранительной прессой.

      Попытки демократов-социалистов привнести в дискуссию социальный аспект отражали их стремление преодолеть бур­жуазность идеи свободы печати, найти решение, в котором сочеталось формальное право с интересами крестьянства. Но им удалось лишь поставить этот вопрос. В историографии он послужил основанием для заключения о революционном (через крестьянскую революцию) устремлении демократов к «истинной» свободе слова.

      Либеральная интеллигенция в понимании смысла свобо­ды печати была вполне солидарна с демократами. Более того, именно здесь выяснилась точка соприкосновения их инте­ресов.

      Особенность этого периода заключается и в том, что идею свободы печати поддерживали и издания М. Н. Каткова. Его идейная эволюция в эти годы (от либерализма к охранительству) не сказалась на его симпатиях к гласности и убежде­нии в необходимости освобождения русской прессы от цен­зурного и административного контроля. Свобода печати мыс­лилась им как одно из средств борьбы с революционным дви­жением, укрепления самодержавной власти и тем самым не противоречила его мировоззрению.

      Второй период – 1865–1871 – примечателен тем, что с завершением цензурной реформы именно в силу низкой сте­пени ее «буржуазности», вопрос о свободе печати не был снят. Напротив, русская журналистика направила свои уси­лия на критику состоявшейся 6 апреля 1865 г. цензурной ре­формы, затем и практики применения нового закона, проти­вопоставляя ему прежнюю альтернативу.

      Третий период – 1872–1882 – приходится на время «второй революционной ситуации», резких колебаний власти от репрессий (1872–1879) к либерализации        (1880–1881) и снова к реакции (апрель 1881–1882). Позиция русской жур­налистики этого десятилетия отразила все своеобразие его политической атмосферы. В ответ на попытки правительства контрреформировать цензурную систему, исправить закон 1865 г. литераторы выступили с резкой их критикой и, про-

 

 

[33]

 

должая отстаивать прежние требования политической неза­висимости слова, взяли под защиту закон 6 апреля 1865 г.

      При Лорис-Меликове, когда вновь появилась надежда на изменение цензурной системы в прогрессивном духе (с на­чалом работы комиссии по пересмотру цензурного законода­тельства), журналистика усилила тональность своих требова­ний и критики в адрес закона 1865 г. Это было характерно для демократической и либеральной прессы.

      Принципиально иной, по сравнению с предшествующим временем, подход к проблеме свободы печати демонстрирова­ли издания М. Н. Каткова. С конца 1870-х годов, остро реагируя на активизацию народнических выступлений, Катков провозгласил право свободы только для изданий, преданных самодержавию. Более мягкий вариант охранительной позиции запечатлела публицистика генерала Р. А. Фадеева, а также записи Е. Е. Комаровского и К. В. Трубникова.

      В целом журнальная дискуссия о свободе печати являлась серьезным фактором общественно-политической жизни поре­форменной России. Мнение прессы не могло полностью игно­рироваться правительством, хотя и пренебрегавшим ее «тем­ными намеками». За пятнадцать лет после цензурной ре­формы власти дважды принимались за пересмотр законов о печати для решения, по лаконичному замечанию министра Л. С. Макова, одного вопроса «Администрация или суд». В значительной мере он был инициирован журналистикой. Ре­зультатом ее воздействия на правительство было и то, что оно не осмелилось посягнуть на само существование частной прессы.

      Изучение проблемы борьбы за свободу печати в России 1861–1882 гг. позволяет с полным основанием рассматривала деятельность литературной общественности в защиту своих прав как одно из направлений освободительного движении в стране.

 

 

 

 

 

      1. Н. П. Поляков и царская цензура.//Вопросы истории. 1979. № 9. (0.5 п. л.).

      2. Обзор советской историографии демократической журналистики по­реформенной России.//Проблемы историографии общественно-политическо­го движения в России в  XIX – нач. XX вв. Иваново. 1986. (1 п. л.).

      3. Советские  историки об общественном значении  пореформенной книги и ее деятелях.//Из истории общественно-политической мысли Рос­сии XIX века. М. МГПИ им. В. И. Ленина. 1989. (1 п. л.).

      4. Пореформенная цензура в оценке русских журналов 1865–1871 гг. //Общественно-политическая проблематика периодической печати России/ХIХ – начало XX вв./.М. МГЗПИ. 1989. (1 п. л.).

      5. Столичные журналы о цензурных преобразованиях в России 1862–1882 гг. Рукопись депон. в ИНИОН АН СССР. № 44024 от 26.02.91. 175 с.

      6. Борьба за свободу печати в России 1862–1882 гг. М. 1992. (5 п. л.).

      7. Формула свободы печати в русской журналистике начала 1860-х годов.//Общественное движение в России во второй половине XIX – на­чале XX вв. М. МГОПИ. 1993. (1 п. л.).

 

 

 

 

 

 

 

 

Ответственный  за  выпуск – доктор  исторических  наук профессор

      Заказ  885                                                                                                                  тираж  100   

ПП    «Печатник».  Москва,  ул.  Талалихина,  33.

---