Цензоры
"На них намордники надо надеть"
Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР, известное как Главлит, просуществовало до 1991 года. О советской цензуре корреспонденту "Власти" Дмитрию Солопову рассказал бывший заместитель начальника управления Главлита (1984-1989 гг.) Юрий Отрешко.
– С чего начинал свою работу только что пришедший в Главлит рядовой цензор?
– С изучения "Перечня сведений, запрещенных к печати". Этот документ утверждался Совмином, предварительно проходя согласование во всех заинтересованных ведомствах.
– Что было указано в перечне?
– Например, информация о стратегических сырьевых ресурсах страны, названия и номера оборонных заводов, месторасположения воинских частей, любая информация, касающаяся оборонного потенциала страны и т. д.
Выучить весь этот объем информации трудно. Поэтому в Главлите цензоры специализировались по тематикам.
– Каков был механизм исправления текстов или изъятия их из печати?
– В периодических изданиях, издательствах сидели редакторы и старшие редакторы цензуры. Снимать текст самостоятельно они могли только при явном нарушении гостайны. Права делать замечания идейно-политического характера у них не было. Рядовой цензор мог только доложить вышестоящему о своем сомнении. Звонил, приезжал в Главлит на Китайский проезд. И только у руководящих цензоров, не ниже моего ранга, было право пригласить к себе руководителей издательства или СМИ и согласовать с ними, а не с автором, тот или иной вопрос.
Гораздо чаще цензоров необоснованным вмешательством грешили работники самих издательств и редакций. Ну представьте себе: работает в редакции сопливая девочка. Если видит чуть живой текст, уже боится и не пропускает. По принципу: что шевелится, то плохо. А авторы ей верят и молчат. До меня иногда доходило, проверял: совершенно невинные тексты страдали.
Помню, иду я по коридору издательства "Советский писатель". Захожу в комнату. Вижу: с Борисом Васильевым сидит теперь очень известный редактор, которая работала еще с Твардовским, и разбирает роман "А зори здесь тихие". Мол, у вас здесь нехудожественно – уберите, здесь тоже нехудожественно – уберите. Цензура никогда не позволяла себе так разговаривать! У нас были претензии только к конкретным фактам в тексте. А художественно или нет – не наше дело.
Кстати, на цензуру часто сваливали то, чем она не занималась и о чем не знала. Главные редакторы – вот главные цензоры. Кромсали, снимали, а авторам говорили: иначе нельзя, а то цензура не пропустит.
Цензура обижала многих. Но еще больше писателей и журналистов рубили задолго до цензуры.
– А журналист мог выйти на руководство Главлита, не согласившись с рядовым цензором?
– Все зависело от личных качеств человека. Один струсит, а другой скажет: дайте мне главного цензора. Я всегда принимал автора. Всегда с открытым забралом.
– Так все-таки за что снимали тексты?
– Что касается журналистики, то снимали в подавляющем случае за относящиеся к закрытой информации данные. Напишет корреспондент про какой-нибудь завод и назовет его номер. Про завод пиши, пожалуйста. А номер нельзя. Или освещает поездку композиторов на Ямал. Пишет: они были на заводе номер 97. Мы исправляем: были на некоторых предприятиях полуострова Ямал.
– А запретные темы?
– Повторяю, какого-либо списка запретных тем не существовало.
– И вы пропустили бы материал, скажем, о проституции в Москве в начале 80-х?
– Смотря как бы это было подано. Вульгарщину бы не пропустил, а серьезную постановку вопроса пропустил бы.
– Через цензуру проходила вся печатная продукция страны?
– Нет, исключения были. От чтения цензорами была освобождена вся классика. К классике относился, кстати, и Константин Симонов. Школьные учебники тоже нами никогда не читались. А в регионах цензуры практически не было. Только в областных центрах – обллиты. В отдельных городках – в лучшем случае уполномоченный от Главлита на очень небольшой ставке. Так что никакой идеологии в районных и поселковых газетках не было.
– Вы говорите о цензуре, касающейся конкретных данных, составлявших гостайну. Но советская цензура больше прославилась как цензура идеологическая...
– Литературная и журналистская цензура не были основным занятием для Главлита. 80-90% деятельности Главлита – проверка текстов на предмет охраны данных, являющихся государственной тайной.
– Но ведь в Главлите были идеологические отделы. Какими документами регламентировалась их деятельность?
– Никаких специальных документов не было. Существовала партийная идеология. Конкретно она выражалась в том, что Главлит контролировали два отдела ЦК КПСС – пропаганды и культуры. При возникновении сомнений мы обращались в ЦК. Но это происходило редко. Обычно вопросы удавалось утрясти с главными редакторами или руководителями издательств. Да и вопросов было немного. Никто ничего из ряда вон выходящего не позволял себе писать, чтобы специально не напороться на цензуру. Люди, подвизающиеся в советском литературном процессе или в советской журналистике, знали как избежать цензорскую редактуру.
Я думаю, точнее было бы сказать, что в мое время цензура никогда не запрещала антисоветчины. По той причине, что ее никто не писал. Может быть, писали в стол. Но в газеты, журналы и издательства не несли.
– Но все-таки что-то правили по идеологическим мотивам?
– У нас было такое понятие: фига в кармане. Вот разве что такие фиги мы и вытаскивали из произведений. Помню, принесли мне однажды стихотворения какого-то молодого поэта. Этот художник написал целый цикл стихов про службу в войсках стратегического назначения. Причем зарифмовал все, что только можно: и село, где он служил, и глубину шахты, и какой норматив – за сколько секунд ракета выстрелит. Ну кому это нужно?! Пиши себе о березах и любви. Я тогда снял весь этот цикл. Теперь, наверное, этот поэтишка бьет себя в грудь и говорит: меня травила цензура.
Или революционная тематика. Вот помню стихотворение: Ленин ест пельмени. И эти пельмени напоминают Ленину ушки Надежды Крупской. Ну как-то это дешево. Кому нужны такие образы? Выкинули к чертовой матери!
Кстати, у Валентина Григорьевича Распутина первый вариант "Прощания с матерой" заканчивался не затоплением деревни, а самосожжением ее жителей. Именно цензура не согласилась с подобным концом. И потом многие писатели выпущенный в печать финал считали более художественным. И понятным читателю.
Цензура служила не только государству. Цензура служила обывателю. – Были случаи, когда вас наказывали за выпуск произведения? За несоблюдение идеологических норм?
– Наказывали рядовых цензоров, если пропускали что-нибудь по перечню. А что касается идеологии... У меня таких случаев не было. Надо было знать владык.
И поскольку никакой конкретики в идеологической цензуре не было, то проблем не возникало. Если мне и звонили с претензиями из ЦК, вопрос быстро улаживался, удавалось уговорить. Да и надо сказать, что ЦК не слишком интересовался работой Главлита и доверял нам полностью.
– То есть идеологического контроля над цезурой не было?
– Приведу конкретный пример. Многие убеждены, что "Мастер и Маргарита" Булгакова исключительно антисоветское произведение. Я вам говорю как не самый последний цензор, что там нет ни одного слова антисоветского. И если бы мне хоть кто-нибудь принес Булгакова, я бы его разрешил. Вот спрашивают: почему преследовали Высоцкого? Не печатали! Не печатали потому, что он сам не пытался напечататься, а кто же за ним бегать будет?
– Сегодня цензура может быть восстановлена?
– Цензура не может быть восстановлена в принципе. Сила цензуры была в том, что ни одна из типографий не печатала без штампа цензуры. Типография проверки цензора боялась больше, чем проверки следствия. А кому вы сейчас запретите печатать? А потом цензура есть. Просто другая. Цензура денег.
– Ну, а если все-таки придется поработать цензором?
– Если придется... Да с сегодняшними журналистами и писателями одной цензурой не справиться! На них намордники надо надеть и кандалы на руки. Чтобы не поганили и не оглашали свет своим хамством и матом.
– А как вы попали в Главлит?
– Естественно я с детства об этом не мечтал. И долго советовался с друзьями. Но дело в том, что я хотел писать. А дорожка через цензуру в писательское общество короче, чем дорожка с улицы. Попробовали бы вы прийти в 70-е годы в "Новый мир". Никто не стал бы разбираться – талант вы или не талант. А вот когда свое произведение приносил цензор...
– А кто отчитывал ваши произведения?
– По субординации – вышестоящие цензоры или ЦК, а по сути – никто. Я писал, естественно не забывая о своих цензорских навыках. Проблемы были другого рода. Получишь гонорар, потратишь честно заработанные деньги. Бежит секретарь парторганизации: откуда? Отвечаю: написал рассказ. Тут и начиналось. "Ах, ты еще и пишешь!.." "Вот помню стихотворение: Ленин ест пельмени. И эти пельмени напоминают Ленину ушки Надежды Крупской. Ну как-то это дешево. Кому нужны такие образы? Выкинули к чертовой матери!"
Опубл.: Коммерсантъ-Власть. 1998, 17 марта. № 9. [Рубрика: Сюжет]
Воспоминания и интервью
