Интенсивного общения между различными археографическими школами в России нет. Знаем мы друг о друге до обидного мало. Между тем, даже предварительные итоги работы дагестанских специалистов вызывают уважение. Собирание сопоставимого по значимости материала – рукописных книг средневековой традиции (в Дагестане – арабографических, в центральной России - преимущественно кириллического письма) ведёт к тому, что коллекция Института ИАЭ РАН (г. Махачкала) по числу единиц хранения неуклонно приближается к 4000, тогда как, например, суммированная совокупность по всем гос. хранилищам Нижегородской области не дотягивает до 1200. При этом, область в плане рукописного наследия считается весьма богатой, да и по численности населения вдвое превосходит Дагестан.

Попасть в экспедицию автору этого отчёта удалось почти чудом. Все ранние договорённости оказались смяты непредвиденным ходом событий, а на подъезде к Астрахани из Махачкалы пришла запоздавшая СМС-ка с пожеланием поменять билет с июля на август, если нет желания оказаться у разбитого корыта. Рефрен известной сказки повторился и в коридорах Института, где коллеги ради невовремя нагрянувшего гостя вели сложные переговоры с руководством экспедиции, днём ранее отправленной в горный Дагестан.

Уже получив дипломатично оформленное «нет» и выйдя на лестницу, я услышал в спину: «Игорь – вернитесь!» Таможня всё-таки дала добро.

Ехать предстояло в райцентр Ахты, находившийся на самом южном выступе дагестанской земли, у границы с Азербайджаном.

Ахты – территория лезгин. В Дагестане вообще принято обсуждать национальные проблемы, ибо количество живущих там народов неизвестно даже специалистам, но совершенно точно не менее нескольких десятков.

В нашей экспедиции, помимо руководителя – гуру дагестанской археографии А.Р. Шихсаидова, с приездами и отъездами перебывало 12 человек. Национальный состав был, как положено, пёстрый – кумык Шамиль, даргинка Саида, два лезгина – Амри и Замир, две аварки – Карина и Патимат (на экспедиционном сленге – тетя Патя), табасаранцы – Насият и Руслан, немец Михаэль (просивший называть его просто «Миша»), голландка Амика, и двое с половиной русских – потомок донских казаков Дмитрий Криштопа, ваш покорный слуга и Ольга, у которой мама русская.

Несмотря на общение преимущественно на «ты» и по именам, в миру носители этих имён зачастую оказывались людьми непростыми: тетя Патя заведовала архивом, Ольга – библиотекой, Руслан был учённым секретарём  НИИ, Миша более известен в научных кругах как профессор Кемпер, а его голландская половина Амика – как аспирантка Виттенбергского университета. Наши студентки – Карина, Саида и Насият представляли факультет востоковедения ДГУ.

Впрочем, экспедиционный быт быстро опускает на землю. Чтобы развезти нас по объектам, зав. отделом восточных рукописей Ш. Шихалиев по утрам превращался в шофёра. Патимат и Ольга вообще принесли себя в жертву науке, перейдя на заведование столовой и хозяйством.

Во время работы каждый искал своё. Этнограф Р. Сефербеков опрашивал пожилых сельчан по поводу известных им случаев встречи с нечистой силой. Специалист по эпиграфике З. Закарияев обходил соседние сёла в поисках надписей на камнях и стенах зданий. Истории об этих надписях – одна другой удивительней – можно слушать бесконечно. В соборной мечети села Хрюг встречает посетителей граффити следующего содержания:

«Произошло сражение между нами и Рутулом с его магалом (соседнее село с прилегающими общинами) и Ахты с его магалом в течение 3 лет, и было убито среди нас много мужчин. И они (Рутул и Ахты) помирились с нами в дату пророка 1190 (1775 – 1776 от Р.Х.) год». Замир обводит руками контур склона горы напротив, показывая, из-за чего разгорелся весь сыр-бор – земля здесь в дефиците, и стоит хорошей войны. Иногда отсутствие надписи – тоже документ эпохи. В одной из арок старого квартала Ахты палец гида указал на едва заметное под слоем известки углубление в стене. «Когда-то давно к старейшинам Ахты, располагавшегося тогда на одной стороне реки, пришли люди, и попросили разрешения поселиться на участке через реку. Разрешение было получено под обещание считать себя вассалами ахтынцев и платить им дань. Договор скрепили надписью. Так прошло много лет, люди за рекой умножились, стали сильны, и однажды ночью надпись была сбита. После этого «плебеи» отказались выплачивать харадж: нет надписи – нет договора!»

Помимо надписей исторических (которые, вообще говоря, - редкость), вдоль дороги на месте бывших и нынешних кладбищ встречаются надписи поминальные, а на домах – строительные.

В Хрюге мы разговаривали со стариком, который после двухминутного оживленного общения заявил, что знает одну такую надпись, привёл нас на двор (заднюю часть) какого-то дома – вероятно, дома родственников, и долго скоблил черенком лопаты потемневшую от времени стену. Память подвела – здесь ничего не было, и старик передвинулся на полметра вправо, говоря, что, видимо, тут. «Вот она! Вот она!» - радостно вскинулся он уже через несколько мгновений. Завораживающее зрелище – открываются глаза Истории, и она смотрит на нас нитями арабской вязи.

Несмотря на чудный антураж, Замир был, видимо, разочарован: ранних надписей мы в тот день не нашли, был только 19 век, и позднее.

Предметом поиска для остальных членов экспедиции стали рукописи, чаще всего – на арабском. В Дагестане подобное можно встретить в трёх местах: в госхранилищах, в мечетях и у частных лиц. В центральной России формально - то же самое, на деле – явный перевес в пользу первого, два других источника уже выбраны настолько, что, по признанию большинства специалистов – на русском материале в масштабах страны полевая археография приказала долго жить. Дагестанские коллеги на особом положении. С одной стороны, ещё пару десятилетий назад набожные люди отдавали рукописи просто так – в музей, в мечеть, или даже оставляли в могильном склепе известного в округе святого (фрагменты тех стихийно образовавшихся коллекций сохранились до сих пор, достаточно заглянуть в окошко склепа). С другой стороны, были здесь свои «лихие девяностые», когда ночной визит машины с номерами «не из нашего района» оставлял хранилище разорённым. Да и частные владельцы бесплатно с рукописями расставаться больше не спешат. Работа с ними – дело по-кавказски тонкое. Никаких просьб «подарить» или «продать», описание и любая информация – бесплатно, только бы показали. Показывают некоторые, хотя, по словам коллег, на следующий день после первоначального согласия, бывают и смехотворные отговорки, типа: «отдал коллекцию сестре, а сестра в Махачкале, а Махачкала - …» Хозяин – барин, куда денешься. В мечетях нас принимали охотнее. А главной базой для работы стал ахтынский музей.

Музей Ахты стоит отдельного рассказа. Уже третье поколение директорами здесь – представители семьи Дагларовых. Ими музей и основан, и обслуживается. У нынешнего главы – Ахмеда Дагларова – на должности научных сотрудников работают сестра и жена. Сын – старшеклассник, неофициально заведующий здесь компьютерным делом, пока ещё раздумывает, куда пойти после школы. Но, по местным обычаям, младший сын наследует ремесло отца. Видно, быть и ему директором.

У «семейного подряда» свои преимущества. Принимали нас по-семейному тепло, как самых дорогих гостей.

Работа была нелёгкая, но благодарная. До 200 рукописных книг и фрагментов за неполные 10 дней успела описать наша маленькая бригада. Замир, воевавший на два фронта, помимо прочего, успел пересмотреть музейные кувшины, найдя несколько клейм мастера, и перевёл надпись на камне, содержание которой вызывает дрожь: в 18 веке здешний край посетила чума.

Членамм экспедиции, «сидевшим» на рукописях, посчастливилось стать первооткрывателями пяти книг позднего средневековья – 16-17 вв. К известной ранее рукописи 15 в. из мечети с. Луткун тоже прибавили одну 17 века, найдя её среди ранее нетронутых. Разнообразие содержания тоже порадовало: помимо вполне уместных тут Коранов - сочинения по грамматике, логике и астрономии.

Я, едва научившись отличать Коран от не-Корана, возгордился страшно. Так и вижу объявление в интернете: «молодой арабист Игорь ищет себе друзей». Но тягаться с местными кадрами пока рано – учиться, учиться, учиться…

Свободного времени у нас оставалось мало. Только в обеденный перерыв с террасы здешней чайханы под шум реки, чуреки и чуду, успели налюбоваться видами старого Ахты, сурово посматривавшего со скалы, да раз после работы поднялись на гору Кэлевхэд, где герой здешнего эпоса Шарвили обрёл свой богатырский меч. В последний день удалось добежать до русской крепости 1830-х годов постройки, стоящей в километре от Ахты и известной двумя штурмами от войск Шамиля, отбитыми с немалым трудом. История эта наделала шуму. По мотивам рассказов осаждённых при Николае I написали плохую оперу, при Ельцине – хорошую повесть в жанре лав стори. По иронии судьбы, последний владелец крепостных казарм – некое госпредприятие, устроило там производство…игрушечных бронетранспортёров. Пластмассовыми колёсами от них до сих пор завален один из бывших цехов.

Полностью свободными у нас оставались только вечера. Но и тут повезло. Экспедицию поселили в двух шагах от знаменитых на всю округу серных бань. Вылезая из бассейна, мы с головой окунались в лингвистику, беседы о которой тянулись за полночь, ибо дагестанцы - самая лингвизированная нация в мире. Никогда не забуду, как этнограф Руслан расписывал особенности 52-х табасаранских падежей и по-табасарански воспроизводил слово «мужчина»: сначала свист продолжительностью в полторы секунды, потом движение округлыми губами с придыханием и шипением. Научный трёп за окном был весьма оживлённым, и бедному нашему руководителю оставалось лишь стойко принимать невозможность заснуть вовремя. Впрочем, с высоты своих 80 лет Амри Рзаевич снисходительно смотрел на сорокалетнюю молодёжь.

Невыспавшихся археографов по утрам будили коровы своим отчётливым дагестанским «ме-э-э…!» Новый день приносил новые открытия.

Конец экспедиции пришёл стремительно, как горный рассвет. Как-то поутру те из нас, кто имел привычку вставать поздно, обнаружили под окном автобус, в который меньшие сони уже забрасывали вещи. Водитель Саид пришпорил железного коня, и помчался крупной рысью, вызываю содрогание у пассажиров и наваленных грудой раскладушек. Коллег ждала солнечная Махачкала, меня – солнечный Нижний.

The end.