1.1.Музей как социальный институт

 

Что есть музей в современном понимании? Как воспринимается музей различными слоями общества? Каким является музей и как видится его будущее?

Эти далеко не праздные вопросы волнуют современное общество. Слово «музей» давно стало популярным, и музеями часто называют то, что музеем, по сути, и не является.

В музееведческой литературе дано достаточно много определений музея. Но часто они противоречивы. В современных условиях представляется важным не только дать очередное толкование музея, но и определить смысл и назначение музея. Прежде всего, ‑ раскрыть сущность музея, его место в обществе. А посему обратимся вначале к одному из основоположников музееведческой мысли в России – Николаю Фёдоровичу Фёдорову. Именно он глубоко разработал понятие музея, его смысл и назначение. Фёдоровское понимание музея гораздо глубже, нежели интерпретация музея, принятая Международным советом музеев (ИКОМ).

В статье третьей Устава ИКОМ в редакции 1995 г. записано: “Музей – постоянное некоммерческое учреждение, призванное служить обществу и способствовать его развитию, доступное широкой публике, занимающееся приобретением, хранением, использованием, популяризацией и экспонированием свидетельств о человеке и его среде обитания в целях изучения, образования, а также для удовлетворения духовных потребностей”[1].

Здесь музей представляется как учреждение. Это учреждение служит обществу. С этим, безусловно, можно согласиться. Только с оговоркой: учреждение следует понимать не как контору управления (офис), а как социальный институт. Музей доступен широкой публике. Но всегда ли это оправданно? И весь ли музей (ведь его основа – фонды, коллекции) должен быть доступен всем и каждому, широкой публике! Это учреждение приобретает материальные свидетельства о человеке и его среде. Но почему же только о человеке? А о природе? Технологических процессах? Макро- и микромире?

Вероятно, при толковании понятия “музей” следует исходить не только из того, что он есть учреждение. За исходное, всё-таки, нужно брать нечто более глубокое и содержательное, нежели просто “учреждение”. Авторам цитируемой выше формулировки, видимо, были не знакомы высказывания Н. Ф. Фёдорова. Да и наши отечественные музееведы обходили его труды стороной. Лишь в 1990-е годы стали появляться различные ссылки на него, а специальное исследование его творчества как музееведа было опубликовано лишь в сборнике[2], который издан небольшим тиражом и широкому кругу читателей мало известен.

Формулировка понятия музея, несколько изменена в принятом ИКОМ в 2010 г. Кодексе музейной этики: «Музей – это некоммерческое учреждение на постоянной основе, действующее на благо общества и его прогресса, открытое для публики, которое приобретает, сохраняет, исследует, пропагандирует и экспонирует – в целях обучения, образования и развлечения – материальные и нематериальные свидетельства человека и окружающей среды»[3]. Как видим, снова музей трактуется как учреждение, хотя и не коммерческое.

Музей имеет высокий общественный статус. Он служит, прежде всего, обществу. Понимая это, государственная власть стремится использовать музей-учреждение как инструмент своей политики. Часто это наносит ущерб музейной деятельности. Так было в 1930-е годы, когда музеи были превращены в политико-просветительные учреждения (политпросветкомбинаты). Так происходит и в современных условиях, когда музеи пытаются превратить в учреждения, выполняющие распоряжения органов власти по оказанию услуг населению. В результате такого подхода появляются неприемлемые для музея термины как «музейный продукт», «музейное обслуживание», «музейный бренд», «музейная услуга». Вместо понятия «посетитель» нам навязывают понятие «потребитель», вместо «сотрудничество с посетителем» ‑ «оказание услуг». Вместо «авторитет музея» ‑ пресловутый бренд.  Тем самым чиновники от культуры и послушные им теоретики, выбивают наши музеи из сферы его основного предназначения и из принятых правил международного музейного сообщества. В Кодексе музейной этики редакции 2010 г. первая глава гласит: «Музеи сохраняют, истолковывают и пропагандируют природное и культурное наследие человечества». Принципом для музеев определено: «Музеи несут ответственность за материальное и нематериальное природное и культурное наследи». А руководящие органы, связанные с управлением музеями «несут основную ответственность по защите и пропаганде наследия, а также материальных и финансовых ресурсов, выделенных для этой цели»[4]. Отсюда следует, что руководящие органы призваны обеспечить функционирование музеев в полном объёме в соответствии с его основным предназначением, а не превращать в учреждения по исполнению их распоряжений.

Рассмотрим, как представляется музей по Н. Ф. Фёдорову: “Музей есть не собирание вещей, а собор лиц”[5]; “музей... есть собор ученых, его деятельность есть исследование”[6]. Действительно, музей является собором (от – собрание, собор, единение) всех лиц прошлого, настоящего и будущего; собор учёных и деятелей, учителей и исследователей, учащихся и их наставников, отцов и детей, людей всех поколений. Эта соборность и определяет понятие музея. Соборность – в широком смысле слова. Собор понимается и как храм, и как собрание, единение, общее дело всех живущих ради будущего, их братское состояние.

Когда мы сегодня говорим: “музейное собрание”, то под этим традиционно понимаем собрание разнообразных предметов – памятников материальной и духовной культуры (то есть – склад? Возможно, если там хранятся вещи). Но предметы не просто хранятся, как на складе, они собраны воедино для отражения исторического процесса и нашего взаимодействия с прошлым. Если музей – собор лиц, то его коллекции (музейное собрание) отражают деятельность этих лиц, заключают в себе социальную память о природе и человеке в окружающей его среде. Поэтому музей следует рассматривать не как учреждение и даже не как собрание коллекций (материальных свидетельств), а как хранилище социальной памяти, собор лиц, чья деятельность документируется этими самыми материальными свидетельствами. Вещи, приобретаемые музеем – не самоцель (в противном случае, он превращается в склад и только склад, каким бы высоко организованным и хорошо оборудованным он ни был). Музейные предметы, прежде всего, носители информации о человеческой деятельности в быту, на производстве, в природе и т.д. Н. Ф. Фёдоров по поводу собираемых учёными коллекций, вещей ради вещей, иронически замечает: “Собирание начинает и современная наука; она собрала лишённых жизни животных, высушенные растения, минералы и металлы, извлеченные из их естественных месторождений – всё это в виде обломков, осколков, гербариев, чучел, скелетов, манекенов и проч. – в особые кладбища, названные музеями. Не изумительно ли при этом то обстоятельство, что это собрание, если бы даже оно было приведено в такой порядок, что могло бы служить полным отображением развития всей жизни мира, могло считаться окончательно целью знания (музеолатрия)?”[7].

И действительно, многие музеи современности (не говоря уж о конце XIX в.) с их застывшими экспозициями напоминают кладбища (иногда хорошо ухоженные, иногда нет) каких-то вещей, для кого-то и важных, а для кого-то и нет. Иногда экспозиции «оживляются» всевозможными конструкциями, но это только принижает значение музейного предмета-памятника.

Подход к музейному предмету как к отжившей вещи нередко приводит к трагедии, когда уничтожается и само “кладбище” или “склад”, то есть те музеи, которые функционировали как коллекции вещей, а не соборы лиц. Пример тому – уничтожение музеев “царских” после Октября 1917 г. и разгром историко-революционных музеев в постсоветский период. И в том и другом случаях, погромщики, уничтожая музеи и памятники[8], пытались разрушить связь времён и поколений, вырубить из сознания людей память о предшествующих поколениях, их жизненный опыт, нравственные устои, культуру, выработанные веками способы производства и взаимоотношения людей с природой. А без всего этого – как понять ход исторических событий, их закономерности, как наметить пути развития без ущерба для самих людей? Лишение памяти выгодны только своекорыстным политикам, ибо они понимают, что сознанием людей, лишённых социальной памяти, легко манипулировать.

Память и памятник. От того, что мы вкладываем в эти понятия, зависит сущность музея, его концепция. Если музей хранит памятники только как вещи – это все-таки, повторимся, склад. Но любая материальная вещь поддаётся физическому воздействию и, рано или поздно (в каких бы идеальных условиях мы её ни хранили) исчезнет. Материальные предметы (какими бы ценными памятниками они ни были) либо «стареют», ветшают со временем сами по себе (под воздействием света, влаги, перепада температур, биологического или радиационного разрушения), либо уничтожаются в результате форс-мажорных обстоятельств (пожар, наводнение, война, социальные потрясения и т.д.). В этих условиях вещи гибнут. Гибнет и музей, если он был хранилищем этих вещей (складом). Но память остаётся. И если музей был хранилищем социальной памяти, он музеем и остаётся, вбирая в себя всё новую и новую память, новую информацию, связанную со вновь происходящими закономерными событиями, стихийными бедствиями или волевыми решениями людей, пришедших к власти. Память не поддаётся уничтожению, она гибнет лишь с гибелью самого человечества. Но пока человечество живо, жива и память. Вот почему мы знаем, что происходило столетия тому назад, хотя и нет для этого достаточного количества материальных предметов – свидетельств прошлого. Вот почему мы не знаем о жизни тех людей, кои исчезли с земли начисто, не оставив о себе памяти. А редкие фрагменты памятников об этих народах несут в себе лишь глухую информацию о некогда былой жизни. Музей поэтому и обязан хранить память, заключённую в вещах, а для самих вещей создавать условия как можно более длительного их существования, чтобы с их помощью выявлять новую информацию и закреплять в памяти человечества.

Музей (среди прочих социальных институтов) формирует всеобщее понимание сущности памятника. В противном случае, сам по себе памятник не может обеспечить себе бессмертие, c каких бы высоконравственных общечеловеческих позиций он ни оценивался современниками. Особенно это проявляется во время межэтнических и межгосударственных распрей, в ходе завоевательных войн, насильственного покорения иных народов и т.д. Один из теоретиков памятниковедения А. Н. Дьячков пишет, что “судьба памятников зависит от отношения к ним людей, живущих возле них и постоянно с ними соприкасающихся. Государство может издавать хорошие законы и постановления, выделять крупные денежные средства на уход за памятниками, создавать широкую сеть органов охраны и, тем не менее, не получать желаемых результатов, если его действия не будут поддержаны широкими слоями общества, восприняты ими с пониманием”[9]. В современных условиях проблема сохранения социальной памяти особенно актуальна в связи с нарастающей приватизацией памятников культуры. Какими бы законами и указами государство ни гарантировало сохранение национального наследия, оно будет использоваться по разумению их владельцев, по принципу «что хочу, то и ворочу».

Особенно опасно это стало в связи с навязыванием музею чужеродных форм деятельности, исходящих из того, что музейное собрание есть имущество, а сам музей должен предоставлять услуги населению. Нет и ещё раз категорически нет! Музейные коллекции – не имущество, которым так хотят распоряжаться чиновники от культуры. Музейные коллекции – памятники, хранящие информацию человеческого бытия. А памятниками никакой высокопоставленный чиновник не вправе распоряжаться, изымать из фондов, передавать в другие музеи или учреждения, продавать и т.д. Музейные коллекции – национальное достояние. Хранят их, изучают и используют специалисты музеев. Музейное собрание неприкасаемо для чиновников. Чиновники от культуры как раз обязаны обеспечить условия достойного существования музеев, а не требовать от них предоставления услуг населению.

Уместно напомнить мнение директора Государственного Эрмитажа М. Б. Пиотровского: «Наше общество неожиданным образом одичало, и в разных его слоях нелегко найти людей, понимающих великое значение национальной памяти. И приходится снова и снова объяснять, что национальное культурное достояние, которое в первую очередь хранят музеи, ‑ это ДНК народа и страны, что всякое нарушение памяти делает народ таким же болезненно беспамятным, как это бывает отдельно с больным человеком. Неуважение к наследию предков, их материальным ценностям – одна из причин удивительной необразованности, которое поразило наше общество… Психоз приватизации, рождённый атмосферой «базарного капитализма», породил многочисленные атаки на музеи… Государственный аппарат не имеет стопроцентного морального права распоряжаться культурным наследием. Его задача – получив это наследие, приумножить его и передать следующему поколению. В этом специфика культурной жизни, из которой должны быть исключены обращение с искусством, как с товаром, и восприятие культуры как сферы услуг населению. Музеи, архивы, библиотеки не оказывают услуги – они выполняют государственную функцию по сохранению, освоению, изучению и передаче через поколения самого главного, что отличает один народ от другого, человека от животного, ‑ культурного наследия в его разных формах»[10].

Музей не услуги призван оказывать. Он, прежде всего, сохраняя социальную память, формирует общечеловеческое взаимопонимание. Отсутствие понимания и утрата социальной памяти часто приводит к трагедиям. В одном из номеров журнала “Museum” отмечалось: “Многие народы во время сложных событий потеряли бесценную часть... наследия, в котором выражается их древняя самобытность... Народы – жертвы этого иногда векового расхищения – были ограблены не только в отношении незаменимых шедевров: их лишили памяти, которая, без сомнения, помогла бы им лучше познать самих себя и, возможно, лучше быть понятыми другими”[11].

Быть понятыми другими и самим понимать других – вот, наверное, одно из коренных положений общего дела человечества. И вопрос здесь даже не в форме правления, характере собственности или национальной принадлежности создателей памятников, а в понимании друг друга, в осознании необходимости хранения социальной памяти (и не только памяти отдельных групп или слоёв населения, а памяти всего человечества, памяти отцов не только своих собственных). Когда в 1990-е гг. в России начали раздаваться голоса, требующие разрушить памятники и музеи эпохи социализма (и многое было уничтожено), обвиняющие во всех наших бедах социализм как систему и призывающие ко всеобщему и поголовному охвату всех людей частным предпринимательством, утверждающие, что приватизация сохранит наследие, тогда начались попытки не только физического уничтожения памятников, но и избавления от памяти о прожитой эпохе. А это не что иное, как отказ от изучения уроков истории, исследования причин наших бедствий. Однако раздаются и трезвые голоса, призывающие быть осторожными в ломке социальных отношений, замене одних памятников (идолов) другими (тоже идолами), обращающие внимание на возможные негативные последствия в деле сохранения наследия, доставшегося нам от отцов наших. По мнению специалистов – исследователей древнерусского искусства “нет никакой гарантии, что с развитием в нашей стране частной инициативы, частного предпринимательства драгоценные остатки фресок (речь идет об уникальных фресках Дионисия в Ферапонтовом монастыре – Н.Р.) в один прекрасный день не станут объектом сознательного и масштабного грабежа”[12].

Пока мы будем хранить памятники как материальные ценности, т.е. имущество, будет существовать их грабёж (независимо от формы собственности в обществе). И чем ценнее будут отдельные предметы или коллекции, чем больше мы будем говорить о материальной их ценности (да еще непременно в долларовом выражении), тем сильнее будет развиваться их грабёж. Если же мы будем хранить заключённую в них социальную память, и будем активно при этом формировать сознание широких слоев населения, убеждать в необходимости сохранения этой социальной памяти, то, может быть, тогда сократится и ограбление музеев. Мы же вольно или невольно (особенно в этом преуспевают средства массовой информации) формируем стремление украсть ту или иную драгоценность. Вот пример. Возвратили в Эрмитаж украденную античную вазу, образец тонкого искусства. И все журналисты, сообщая об этом факте, непременно указывали её стоимость в долларах. Конечно же, после такой информации у многих может появиться соблазн снова украсть эту чашу (или другой музейный предмет (в понимании вора – вещь, имущество), который “плохо лежит”, а “плохо лежащие” памятники есть в каждом музее. Следовало бы говорить не о цене предмета, а о памятнике культуры, о том, какая историческая память в нём заключена, каково художественное мастерство авторов и уровень развития того общества, которое смогло создать вечные образцы культуры, принадлежащие ныне всем живущим людям, всем поколениям всех времён и народов. Это память наших отцов (именно – наших, а не только, скажем, античных). А память, как известно, не поддаётся ценностному выражению в долларах или рублях, марках или иенах, тугриках или гривнах. Может быть, тогда поубавится соблазн хищения наследия прошлого, принадлежащего всем ныне живущим.

Нашему обществу уже было серьёзное предупреждение в 1917 и последующие годы, когда разрушение памятников либо декретировалось властью, либо они расхищались. Нынешнему поколению следовало бы сделать соответствующий вывод из последовавших событий, закрепить их в памяти для общего дела и не подменять социальную память, память своих отцов материальной ценностью предметов, превращая музейные коллекции в имущество.

Но всё это легко сказать. Гораздо труднее воплотить в жизнь, то есть выработать у общества историческое сознание, чем и должен, в сущности, заниматься музей. Самосознание же вырабатывается тогда, когда есть историческая память. Один из теоретиков музейного источниковедения В. М. Суринов пишет: “Слушая рассказы старожилов о дореволюционном прошлом, зримо представляешь неторопливое течение крестьянской жизни, процесса сельскохозяйственного освоения территории, в которых прошлое ценилось не меньше настоящего, где существовала гармония между средой (почвой) и деятельностью человека. Потому что мужики “крепко в земле разбирались”, любые новации оценивались с учётом их возможных последствий... Впоследствии в поскотину сибирского села ворвались “продотрядовцы”, “коллективизаторы” (а в конце ХХ столетия “приватизаторы” – Н.Р.) и произошло то самое, что один из бывших сибирских крестьян назвал “опущением культуры”. В наше время очень важно собрать по крупицам всё то, что сохранилось от культуры прошлого, показать на этой основе значимость целого и максимально использовать его в интересах повышения исторического самосознания людей”[13]. К сожалению, в современных условиях приходится наблюдать это самое «опущение культуры». Яркий образец этого – киевский «майдан», московская «болотная площадь», европейские гей-парады и прочее.

Человеческое общество (на то оно и человеческое, на то оно и общество) веками вырабатывает сознание необходимости хранения памяти отцов, оно сознательно хранит традиции, обычаи, нравы, правила, обряды и т.д. В этом его жизнестойкость. Инструментом этого хранения и является музей, представляющий собой не только учреждение, но и особое состояние человеческой души; состояние, данное человеку с рождения и развивающееся или затухающее в соответствии с развитием или деградацией общества.

Однако, “передача традиций никогда не бывает полной, иначе это положило бы конец историческому процессу. Чем больше развито общество, тем больше его историческая и культурная память, но тем меньше в общекультурном наследии доля и устойчивость традиционной народной культуры, на базе которой вырастает культура профессиональная и элитарная”[14]. Согласимся с этим высказыванием Е. Е. Кузьминой, как и с тем, что “в развитом обществе существует и передаётся от поколения к поколению ядро культуры. Полный разрыв традиций и негативное отношение ко всему ядру культуры приводит к нарушению преемственности и утрате достижений предшествующей цивилизации. Ядро культуры из открытой динамической системы становится мёртвой сокровищницей, что обусловливает разрыв общества, элитарность и последующую гибель культуры”[15].

Музей как раз и служит связующим звеном между традициями и новациями, а эта связь не позволяет оторваться обществу от ядра культуры. Музей является цементирующим звеном между прошлым, настоящим и будущим, хранит веками накапливаемую социальную память и передаёт её из поколения в поколение, то есть хранит это самое ядро культуры. Когда музей перестаёт выполнять это своё предназначение, превращается в застывшую выставку вещей или вольно интерпретируемую экспозицию (с помощью инсталляций, перфомансов, всякого рода конструктивных нагромождений), он перестаёт быть музеем, а общество может утратить связь времен, утратить ядро культуры.

Важным представляется соотношение всеобщего и частного (или корпоративного) дела. Почему всё-таки памятники время от времени гибнут не от стихийных бедствий и не от физического их разрушения, а в результате сознательного их уничтожения самим человеком? Ответ не прост. Но задуматься над этим крайне необходимо.

Есть вещи, которые создаются в процессе человеческой деятельности как необходимые: орудия труда, жилища, дороги, мосты и т.д. Они не для памяти создаются – для жизни. Поэтому их человек не разрушает, а совершенствует. Но есть другие вещи – памятники, специально создаваемые человеком, как память о чём-либо или в назидание кому-либо. Как правило, эти памятники (монументы, стелы, бюсты, мемориалы, те же музеи) создаются группами людей или отдельными лицами, выразителями определённых интересов, взглядов, идеологий. Пока эти группы господствуют в обществе, создаваемые ими памятники сохраняются (почти на каждом из демидовских заводов на Урале в своё время были воздвигнуты памятники их владельцам). Но в любом обществе есть и другие группы людей, с иными социальными установками. Если они при изменившихся обстоятельствах занимают господствующее положение, то зачастую уничтожают памятники своих предшественников (где теперь те же демидовские памятники?) и утверждают новые, как символ своей власти, cвоей идеологии. Эта извечная борьба людей, не имеющих общего дела, отстаивающих лишь свои корпоративные интересы, всегда будет сопровождаться разрушением существующих памятников (как и самой памяти) и насаждением новых (вспомним знаменитый Ленинский план монументальной пропаганды). Но никто из враждующих группировок не сможет вытравить память поколений полностью (демидовых-то мы знаем, да и ленинцев тоже). Память всегда будет сохраняться, пусть и фрагментарно, пусть в искажённом виде (как мифологемы), но из фрагментов может быть воссоздано нечто целое, а искажения со временем можно и ликвидировать. И не последнюю роль в сохранении социальной памяти человека играет музей. В обществе же всё громче и громче звучат голоса, призывающие хранить память. Так, еще в 1994 г. на научно-практической конференции “Личные фонды и коллекции – источник сохранения национальной Памяти Отечества” прозвучало напутствие архимандрита Иннокентия Просвирина, напомнившего о главной заботе – “сохранять от гибели, вернуть в память народа бесценное документальное наследие незаслуженно забытых служителей и деятелей нашего отечества”[16].

Но вернёмся к назначению музея. Один из современных музееведов России Н. А. Никишин пишет: “Нельзя не согласиться с тем, что первые музеи вполне целенаправленно служили удовлетворению реальных потребностей, определявших их судьбу представителей господствующей части общества в организации для них условий приятного провождения времени. Очевидно, музей должен был ориентироваться на заказ, исходящий прежде всего от господствующих классов”[17]. Сменился господствующий класс – сменился и социальный заказ, что и приводит к ликвидации одних и созданию других музеев. И каждый такой класс (социальная группа) считает себя правым. Но право ли в целом общество? В этом ли его общее дело? Такое положение вещей способствует вражде, а не согласию, не общему делу. Можем ли мы сегодня, в начале XXI века, стоять на этих позициях? Не пора ли понять, что музей, его сущность, его назначение выше интересов отдельных лиц, социальных групп или господствующего класса. Задача музея – не выполнять волю правящей партии и чиновников госаппарата, а хранить социальную память, формировать в обществе братское состояние, объединять интересы общества вокруг его ядра культуры.

Реальности, происходящие в обществе, соответствующим образом накладываются не только на музеи и памятники, определяя их судьбу, но и на теоретическую науку, обосновывающую, определяющую или оправдывающую существующую идеологию в целом и музейную политику, в частности. Это можно сказать и о музееведении, согласившись с М. Б. Гнедовским и В. Ю. Дукельским: “Музееведение служило проводником и механизмом распространения сверху вниз идей и идеологических установок, организатором и координатором музейной работы. В ситуации, когда новое поколение музейных работников пошло на смену старому, воспитанному до революции, это позволило поддерживать некоторый профессиональный уровень, но впоследствии превратилось в фактор, сдерживающий развитие профессии, закрепляющий её вторичный, исполнительский характер^”[18]. В современных условиях всё более и более агрессивно музеям навязывается этот самый исполнительский характер. Научно-исследовательская, научно-просветительная, научно-фондовая, экспозиционно-выставочная и издательская деятельность становится ненужной. От музея требуют лишь предоставления услуг населению. Да и население ныне трактуется не в качестве посетителя, а в качестве потребителя. И не знания должны сегодня популяризировать музеи, не историческое сознание формировать, а выдавать в качестве услуг музейный продукт. Такой подход к музею – тупиковый путь его развития, его деградация.

Пора уж музееведению (как теоретической науке, так и практическому музейному делу) остановиться в верноподданнических настроениях, перестать служить господствующей идеологии, освободиться от необходимости сиюминутного выполнения социального заказа политических партий и групп. Музей как самостоятельный социальный институт исходит в своей деятельности из наличия и состава коллекций (независимо от чьей-либо субъективной воли), из той социальной памяти, которую он хранит и направляет на ликвидацию социальных противоречий, на общее дело человека.

Но это всё можно осознать, лишь поняв сущность музея. Понять же эту сущность можно лишь при изучении различных обстоятельств, в том числе и того, с чего музей начинается, каково его место в жизни различных поколений.

Задумываемся ли мы в обыденной жизни, почему человек собирает и хранит коллекции или памятные вещи? Почему в каждой семье имеются фотографии или фотоальбомы? Кто заставляет нас хранить первый локон ребёнка, его первые рисунки, поделки? Зачем мы привозим из путешествий различные камни и растения? Кому нужны наши дневники, письма?

Можно задавать бесконечный ряд подобных вопросов. Но ведь хранение памятных предметов – не только особенность нашего времени. Это присуще всем народам всех времён. Вспомните наскальные рисунки первобытного человека, каменные фигуры скифов и жителей острова Пасхи. Вспомните, что у всех племён были свои тотемы, священные места, где хранились родовые реликвии. Не относится ли всё это к понятию музея?

Конечно, относится. Н. Ф. Фёдоров по этому поводу писал: “Всякий человек носит в себе музей, носит его даже против собственного желания, ... ибо хранение – закон коренной, предшествовавший человеку, действовавший до него”[19]. И далее: “Первая вещь, cохранённая на память об отцах, была началом музея”[20].

Можно приводить много высказываний Н. Ф. Фёдорова относительно понятия музея. Здесь же лишь скажем, что не только сотрудникам музея, но и госчиновникам, должно осознавать значение музея как собора лиц (а не только как учреждения по оказанию услуг). Музей как собор лиц включает в себя единение отцов и детей, взаимосвязь прошлого и будущего через настоящее. В этом соборе хранится и передаётся будущим поколениям таинство общения. Отсюда музей – есть храм. В нём происходят различные формы общения, иногда выходящие за рамки собственно музея. И музей в этом случае становится форумом[21].

Коль скоро мы заговорили о различных проявлениях музея, остановимся на некоторых его составляющих. Музей выступает в самых разнообразных формах: собор лиц, храм, форум, склад, магазин, учреждение, собрание вещей, кладбище, церковь, школа, клуб, театр, архив, библиотека, экспозиция, реабилитационный центр. При этом современные музееведы отмечают, что в настоящее время “всё более осознается роль музея как хранилища необходимого уже сегодня социального, технологического, художественно-творческого опыта предыдущих поколений”[22]. Объединяет же все эти составляющие музея память – социальная память поколений, заключённая в музейных предметах (не случайно мы их называем памятниками). Следовательно, музей есть хранилище социальной памяти. Социальная память формируется по-разному, по-разному интерпретируется, в разных формах проявляется (от устных и биологических до письменных и технологических).

Назовём лишь несколько форм проявления музейной интерпретации социальной памяти.

Если обратиться в связи с этим к Н. Ф. Фёдорову, то музей есть школа. Школа в широком смысле слова, где учителя (музейные работники) передают знания учащимся (посетителям), но и сами являются учениками перед учёными. Музей есть школа начальная, где посетитель получает первоначальные знания. Он же есть и школа средняя, в которой ученики получают углублённые специальные знания и практические навыки, а также осознают свое собственное место в непрерывном историческом процессе и в конкретном обществе. То есть, в музее формируется человек как личность. Вместе с тем, музей не только начальная и средняя школа, но и школа высшая – университет, где изучаются закономерности жизни, формируется историческое сознание, осознание общественного бытия, когда “человечество есть также отечество”[23]. Согласимся с Н. Ф. Фёдоровым, что музей “состоит и из учёных, ставших учителями, а также и из учителей, которые тоже должны сделаться и деятелями, и исследователями. Cловом, в музее объединяются все эти три функции: исследования, учительства, деятельности”[24].

Передача знаний (то есть образовательный процесс) всегда сопровождался воспитанием. Вольно или невольно музей всегда воспитывает. Воспитывает самим музейным собранием, архитектурно-художественным решением экспозиции, рекламной и научной продукцией, формами деятельности и т.д. Иное дело – как воспитывает? Воспитание может осуществляться в духе преданности господствующей идеологии (что мы уже проходили, когда музеи были превращены в полит-, а затем культпросветучреждения, когда они выполняли социальный заказ не всего общества в целом, а отдельной господствующей его части). Воспитание может быть направлено на уважение к прошлому, настоящему и будущему человечества, на развитие чувства вражды, розни или, наоборот, единения, родства и братства всех народов. Воспитанием можно утверждать чувство собственного “Я” и пренебрежения к другим, но можно развивать стремление каждого человека к общему делу, cозданию справедливого общества, обеспечивающего счастье и радость всем людям.

Н. Ф. Фёдоров, будучи человеком православным, стремился понять, что есть общее дело человечества. В решении этого вопроса большое значение он придавал музею, его народообразовательной сущности. “Если православие, – писал он, – есть иконопись, обряд или вообще искусство как средство народообразовательное, ... все наглядные средства образования должны быть соединены, то есть должны быть соединены все музеи: исторический, этнографический, антропологический... и музей земледельческий... Все эти музеи должны быть соединены и обращены в храм премудрости (выделено мною Н.Р.), в чём и будет выражаться объединение светского и духовного, научного и религиозного, классического и реального в христианском, потому что христианство не сторона, не партия, оно само объединение”[25].

Оставаясь на принципах сохранения культурных ценностей, сбережения исторического наследия, формирования нравственных общечеловеческих идеалов, воспитания любви и уважения к отцам нашим, передачи памяти от них грядущим поколениям, можно согласиться с мнением Н. Ф. Фёдорова о назначении музея: “Создание музея, коего центром, основанием и венцом будет храм Премудрости Божией, и укажет человеку дальнейшую его цель и долг. Создание такого народовоспитательного храма есть превращение промышленной, художественной и научной (хаотической) розни в одно общее отеческое, прародительское дело”[26]. Согласимся с этим, но с одной оговоркой: под храмом Премудрости Божией совсем не обязательно понимать его религиозное содержание, скорее всего – общечеловеческое, как отмечал сам Н. Ф. Фёдоров – светское и духовное.

Что же мы можем понимать под прародительским делом? Почему так упорно и настойчиво Н. Ф. Фёдоров говорит об общем деле человеческого общества?

Оставим в стороне его убеждения в возможном физическом воскрешении человека. Это вопрос не бесспорный, и каждый волен иметь по сему поводу своё мнение. Но примем за истину: общим прародительским делом является продолжение своего рода, в продолжении – его воскрешение и бессмертие. Продолжение же рода человеческого возможно только в условиях мирного времени – без войн и вражды, при братском состоянии всех народов. Вот почему Н. Ф. Фёдоров утверждает (и совершенно справедливо), что музей есть олицетворение братства, cоборности, единства помыслов поколений всех людей. Там, где есть вражда – там музея нет. Есть лишь учреждение, cпособствующее розни человеческой (и чем более музей сеет рознь, тем скорее он гибнет сам, как это и произошло с ленинскими музеями). Соборность и братство предполагают единство отцов и детей, музейных работников и посетителей, учителей и учащихся, учёных и практиков – всех, кто делает общее прародительское дело. И действительно, музей примиряет людей и способствует их развитию. С помощью своих коллекций музей говорит: смотри, человек, к чему привела вражда твоих предков, избегай повторения зла; смотри, как расцветало человечество в мирные дни, как оно становилось прекраснее, понимая других и думая об общем деле; смотри, как оно зверело, помышляя о корысти и личной выгоде.

Для достижения цели сохранения человечества музей и становится хранилищем социальной памяти, чтобы направлять её на общее дело, на созидание.

Музей выступает и в иных ипостасях. Рассмотрим некоторые из них.

Известно выражение: “Музей – памятная книга человечества”[27]. А если книга – значит библиотека. Музей – библиотека? Да, безусловно. С одной стороны, без самой книги, без книжного фонда – что за музей? С другой – каждую вещь, документ в музее мы прочитываем, как книгу. Не случайно, одним из первых музеев была Александрийская библиотека, а одной из самых знаменитых является библиотека Британского музея.

Среди различных предметов, документирующих исторический процесс, большую группу составляют письменные источники, хранение которых – прерогатива архива. Отсюда – музей есть архив, отбирающий на хранение документы, исследующий социальную жизнь, производственные отношения, людские судьбы. Но если в архивных учреждениях откладываются документы определённой номенклатуры, то музей хранит самые разнообразные и всевозможные письменные источники. В определённом смысле по содержанию документальных памятников, Музей глубже и шире, чем Архив.

Когда мы приходим в музей, то первое, с чем встречаемся – это его экспозиция. Экспонаты, представленные в ней определённым образом, являются действующими лицами прошедшей эпохи или «актёрами». Сама же экспозиция в этом случае служит декорацией к спектаклю, где экспозиционер выступает в роли драматурга, а художник в роли режиссёра. Стало быть, музей есть в то же время и театр, где имеется сцена, актёры, постановщики, зрители. Подтверждение тому – широкое развитие музейных театрализованных представлений, творческих занятий, мастер-классов, ролевых игр, литературно-музыкальных композиций, вечеров, концертов и т.д.[28].

Известно, что в музее работают люди, объединённые общим интересом. А кто приходит в музей? Тоже ведь те, кого объединяет общий интерес. Одни люди тяготеют к музеям художественным, другие – историческим, третьи – литературным и т.д. У всех групп посетителей музея есть в чём-то их объединяющий общий интерес. Объединение же людей по интересам – есть клуб. Значит, музей выполняет и роль клуба. И чем разнообразнее клубные формы работы, тем интереснее и многограннее деятельность музея.

Вспомним скансены, музеи под открытым небом, музеи-заповедники национальные парки, в которых реконструируется какой-либо производственный процесс, историческое событие, народный быт, обычай, традиции и т.д. Для их реализации музей становится научной лабораторией, производственной мастерской, исследовательским кабинетом, опытной станцией и т.п.

Музей воспроизводит материальные и культурные ценности[29]; в этом его непреходящее значение, ибо современный человек, пришедший в музей, оказывается в среде бытования предшествующих поколений. Поскольку музей занимается профильными научными изысканиями, он становится научно-исследовательским институтом.

Подтверждение вышесказанному можно найти не только у Н. Ф. Фёдорова, но и у современных музееведов. Говоря о проектировании в музейном деле, М. Б. Гнедовский пишет: “Наследие имеет своим источником прошлое, но принадлежит оно настоящему. И его освоение – задача культуры живой, сегодняшней, в частности задача музеев, в стенах которых сосредоточена в наши дни значительная часть культурных ценностей”[30]. А поэтому “музей будущего видится нам как множество площадок или пространств, где в условиях соревнования развиваются различные краткосрочные и длительные проекты, направленные на осмысление предметного мира”[31]. Именно осмыслению предметного мира служит музей, а не оказанию услуг потребителю.

Множество разнообразных площадок и форм выражения музея создаёт неповторимый его облик музея, который воспринимается каждым по-своему и, вместе с тем, создаёт условия для хранения социальной памяти, нужной для всех и направленной на реализацию общего дела через музейную коммуникацию, теоретическую, институциональную, историческую и проектную интерпретацию музейной деятельности[32].

Для реализации музейной коммуникации и служит социальная память, заключённая в предмете, памятнике. Как отмечал директор Римско-Германского музея в Кёльне Хансгерд Хелленкемпер, музей есть место, где “происходит сугубо индивидуальное “общение” посетителя с теми, кто создавал или пользовался выставленными предметами. Таким образом, экспонаты являются связующим звеном в процессе коммуникации”[33].

Но чтобы процесс коммуникации происходил без деформаций, чтобы социальная память не интерпретировалась субъективно, волюнтаристски, нужны профессионально подготовленные музейные работники, обладающие не только музееведческими знаниями и владеющие профессиональным мастерством, но и компетентные в других областях знаний: профильной науке, педагогике, психологии, социологии, искусствознании, технологии, информатике и др.[34].

Итак, музей выступает во множестве и многоликости своих проявлений. Но как бы ни были развиты отдельные его составляющие, он музеем не станет, если будет олицетворять одну из этих составляющих. Только взаимосвязь, взаимообусловленнность, взаимодополнение, комплексное взаимодействие хранилища социальной памяти, собора лиц, храма и форума, склада и магазина, школы и университета, научно-исследовательского института и производственной мастерской, библиотеки и архива, театра и клуба, наконец, учреждения и памятника культуры – все это вместе взятое и есть музей. Выпадение одной из составляющих (или крен в сторону какой-либо из них) обедняет музей, меняет его сущность. А проявление только в одном (в экспозиции, например, культурно-просветительном учреждении, клубе или школе) вообще лишает его понятия музея – музея как социального института, хранящего память предков и опыт поколений, направляющего свою деятельность на созидание, совершенствование человеческого общества, на его общее дело.

А если это так, то в обществе следует формировать иное отношение к музею, отличное от традиционно сложившегося. В бытовом сознании музей ассоциируется с экспозицией или зданием, в котором выставлены различные предметы для осмотра – экспонаты. Иные трактуют музей только как коммуникационную систему, или только как собрание коллекций и предметов, или только как учреждение в качестве юридического лица.

Это обыденное сознание присуще не только широким слоям населения, но и людям государственным. Может быть, отсюда проистекают многие беды музея, когда он ютится в жалких помещениях, не может создать оптимальных условий хранения коллекций в фондохранилищах и на экспозиции, не имеет достаточной материально-технической базы, финансируется по “остаточному” (как было в советское время) или «частичному» (как трактуется в современных уставах музеев) принципу и т.д. Без всего этого, а главное – без осознания обществом и руководителями государства того, что такое музей, он не может функционировать, исходя из своего предназначения, а становится лишь учреждением (культуры, науки, народного образования и т.п.), тем самым ограничивая свою деятельность. Его функции школы, университета, научно-исследовательского института, клуба, театра, склада, магазина, лаборатории, мастерской, архива, библиотеки и т.д. реализуются (если реализуются?) с большим трудом. Формы же деятельности при этом (то есть когда музей понимается односторонне, не комплексно) выглядят жалкими и примитивными, далёкими от достоверности, вызывая лишь неприятие музея обществом, исключение его из социальных приоритетов. Поэтому и возникают многочисленные проблемы в практической музейной деятельности.

Так что же есть музей? С одной стороны – это особое состояние человеческой души, духовная потребность человека хранить память. С другой – это хранилище социальной памяти, собор лиц, храм и форум. С третьей – учреждение, назначение которого заключается в развитии многообразных форм деятельности, направленных на хранение носителей информации, передачу опыта поколений, обучение и воспитание, воспроизводство духовных и материальных ценностей, формирование личности человека и организацию его досуга, обеспечение условий музейной коммуникации, связи времен и народов, служащее их братскому состоянию и общему делу человечества.

Если же прибегнуть к краткому выражению, вбирающему в себя все перечисленные выше понятия (и вcё, что естественным образом из них проистекает), то музей можно определить как хранилище социальной памяти, заключенной в объектах природы и предметах материальной культуры. Иными словами МУЗЕЙ не какое-нибудь там учреждение, а СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ.

Формы деятельности музея многогранны. Его миссия заключается в сохранении историко-культурного наследия, формировании исторического сознания и передаче опыта поколений.

 

 

 

 

 

1.2.Музей и глобальные вызовы современности

 

Всем известно, что музеи выполняют важную культурно-образовательную миссию. В Советском Союзе они до преобразования народных комиссариатов в министерства входили в подчинение Народного комиссариата просвещения. В том и другом случае государственные, ведомственные и общественные музеи, в соответствии с социальным заказом времени, так или иначе, выполняли идеологические установки. В определённом смысле это было глобальным давлением правящей власти. Глобальность эта заключалась в том, что музеи обязаны были пропагандировать коммунистическую идеологию и прославлять успехи социалистического строительства.

Сменилась эпоха. Время советской власти и коммунистической идеологии ушло в прошлое. Появилась новая идеология. Формируется общество потребителей. Расширились коммуникационные связи, как внутри страны, так и международные. Ныне на музеи воздействуют новые глобальные вызовы современности.

Одним из таких вызовов является проникновение в музеи новых всеобщих технологий. Технический прогресс сводится к тому, что музеи на основе лазерных и цифровых технологий превращают свои экспозиции в одинаковые картинки. Как при советской власти музейные экспозиции были братьями-близнецами по своему идеологическому замыслу, так и в настоящее время, внедряя новые, но одинаковые технологии, музеи могут потерять свою индивидуальность. Музейный предмет как хранитель социальной памяти превращается в предмет бутафорский, вписанный дизайнерами в сюжетные образы, инсталляции, перфомансы.

Глобально развивающиеся цифровые технологии, внедряемые в музеи, с одной стороны, создают условия более эффективной экспозиционной презентации. Но с другой стороны, музеи теряют свою сущность, своё предназначение в сохранении социальной памяти и передаче опыта поколений. Общество потребления требует развлечений, «хлеба и зрелищ». В этих условиях глобальных вызовов современности музею всё сложнее и сложнее выполнять свою образовательно-воспитательную миссию. Вместо того, чтобы давать людям знание, формировать историческое сознание, развивать человеческий разум, музеи вынуждены ограничиваться преподнесением информации в качестве развлечения. Информация же эта, построенная на новых технологиях и запросах потребителей, порой даётся искажённой. Одно дело ‑ осмотреть ткацкий стан в экспозиции и при проведении интерактивных занятий самому выткать полотно. Одно дело – при проведении мастер класса подержать в руках глиняную игрушку и под руководством мастера её изготовить. Одно дело – в художественном музее побывать на уроке живописи и самому выполнить рисунок. Но совсем другое дело – всё это увидеть в виртуальном пространстве. Информация будет получена. Образная информация. Но ощущения предмета, его восприятия в среде бытования, его технологии изготовления не возникнет. Поверхностная информация будет получена, но знания при этом не будет. А ежели не будет знания, не будет развиваться и разум. А без разума, без осмысливания процесса, какое может быть продвижение вперёд? При такой информации в виртуальном пространстве человек получает поверхностное знание. Он перестаёт быть Homo sapiens. Он может только потреблять информацию и слепо копировать. Глобально развивающееся общество потребителей в разумности не нуждается.

Новые технологии, в том числе цифровые, в музейном деле необходимы. Но они не должны превалировать над самим музейным предметом. Новые технологии призваны усиливать восприятие предмета-памятника, способствовать его более разностороннему представлению. Но не подменять собой музейный предмет. Однако глобальное увлечение цифровыми технологиями начинает довлеть над традиционными формами музейной презентации. Состоявшийся в 2014 году фестиваль «Интермузей» яркий пример такого давления. Посетители на фестивале не увидели ни музейных коллекций, ни оригинальности самих музеев. Собственно, это был не фестиваль музеев, а выставка компьютерных технологий. Прошедшая в Центральном выставочном зале «Манеж» выставка «Рюриковичи» пользовалась огромной популярностью. Но это тоже была не музейная выставка. Там практически не было музейных предметов и коллекций. Это было своеобразное художественное произведение в виртуальном пространстве на основе мультимедийных программ.

Если музеи пойдут по глобально развивающемуся пути виртуальных технологий, то в таком случае отпадёт необходимость комплектования музейных коллекций, изучения музейного предметы, среды его бытования. Не нужно будет и решать проблемы решения экспозиционного пространства. Всё можно будет представить в виртуально. В таком случае не будет надобности и в самом музее. И формироваться будут не живые знания и практические навыки, а поверхностная информация. Пришёл, посмотрел, получил удовлетворение с тем и ушёл. Какой же может быть извлечён урок познания?

Этот глобальный вызов современности настораживает и побуждает задумываться над будущим музея как социального института. Но это лишь одна сторона такого вызова. Здесь ничего не изменишь, не отменишь. Нужно только разумно подходить к использованию новейших технологий по такому пути, чтобы они способствовали образовательной миссии музея.

Другая сторона дела заключается в самом обществе. Общество перестаёт быть производителем духовных и материальных благ. Общество становится их потребителем. И от музея общество требует уже не знаний, умений и навыков, а удовлетворения своих потребностей. Но у музея другие более фундаментальные цели, более глубокие задачи. Они не заключаются в удовлетворении запросов потребителей – это лишь одна из многих второстепенных задач. Музей, изучая опыт поколений и передавая накопленные знания новому поколению, подобен Прометею, освободившему из застенок Зевса огонь и давшего его людям. Об образовательной миссии музея с предельной ясностью писал М. Б. Пиотровский: «Музеи являются средством познания мира, средством объяснения мира, средством передачи культуры и воспитания поколений. Они являются элементом политической, экономической и ценностной системы отдельных обществ и человечества в целом»[35].

Музей служит связующим звеном между традициями и новациями, а эта связь не позволяет оторваться обществу от ядра культуры. Он является цементирующим звеном между прошлым, настоящим и будущим, хранит веками накапливаемую социальную память. Когда музей перестаёт выполнять это свое предназначение, он превращается в застывшую выставку вещей или вольно интерпретируемую экспозицию (например с помощью авангардных дизайнеров, не понимающих существа музея), он перестаёт быть музеем, а общество может утратить связь времен.

Музеи служат сохранению социальной памяти. А память нам нужна, чтобы быть понятыми другими и самим понимать других – вот. И дело здесь даже не в форме правления, характере собственности или национальной принадлежности создателей памятников, а в понимании друг друга, в осознании необходимости хранения социальной памяти (и не только памяти отдельных групп или слоев населения, а памяти всего человечества, памяти отцов не только своих собственных).

Современное общество формируется как общество потребителей, что  напрямую связано с оказанием услуг населению. Потребитель не способен производить. Потребитель требует услуг. Он может только потреблять предоставляемые ему услуги. Отнесение культуры, образования, следовательно, и музеев к сфере услуг – один из глобальных вызовов современности.

Новая идеология по оказанию услуг путём предоставления населению музейного продукта низводит на нет смысл и назначение музея, что и предопределяет музеи к их деградации. Необразованность, отсутствие разума, коммерциализация общества, потребительство, услужливость, информационная агрессивность – всё это и есть глобальные вызовы современности. Чтобы противостоять проникновению этих явлений в музеи, требуются неимоверные усилия здравомыслящих музееведов и практиков музейного дела. Однако наблюдается совсем иное.

Услужливые теоретики от музейного дела пытаются обосновать понятие музея как учреждения по оказанию услуг населению. Появились и новые понятия в музейной терминологии – культурные услуги и музейный продукт. Лабораторией музееведения подготовлен новый словарь музейных терминов[36]. В нём указывается «Культурные услуги ‑ область целесообразной экономической и культурной деятельности, в процессе выполнения которой создается материально-вещественный продукт или изменяется качество уже созданного продукта. В музейном деле К.у. связаны с освоением и презентацией наследия, представляя собой интеграцию свойств музейного продукта и условий его потребления. Особенностями К.у. являются нематериальный характер производимого эффекта, активное участие потребителя в производстве услуг, воздействие эффекта от услуги на личность потребителя, пространственно временная локализация. К.у. подразделяются на основные, которые служат достижению уставных целей учреждения культуры и направлены на реализацию его миссии), и дополнительные, которые реализуют второстепенные цели, не вступающие в противоречие с основными. Для музеев законодательно установлены следующие основные услуги: сохранение, в т.ч. обеспечение безопасности, пополнение и изучение Музейного фонда РФ; обеспечение доступа населения к музейным фондам». И далее: «Продукт музейный – результат деятельности музея, представляемый в материально-вещественной, нематериальной, информационной форме; имеет творческий нестандартизированный характер. Особенностью некоторых форм П.м. является одновременность его производства и потребления. К специфике П.м. относится ценообразование, которое не соответствует затратам на его производство, в результате чего они частично компенсируются заинтересованными в формировании культурных потребностей граждан сторонами (государством, спонсорами, благотворителями). Продвижением на рынке музейного продукта занимается музейный маркетинг».

Вот так в затуманенной форме излагаются понятия культурных услуг и музейного продукта. Тут же фигурируют понятия рынка музейных услуг и музейного маркетинга, что противоречит тому непреложному факту, что музеи по своим уставным положениям (в том числе и по уставу ИКОМ) являются некоммерческими организациями.

Мы видим, что коммерциализация общества (как глобальный вызов современности) проникает и в музеи. Это проявляется и в отнесении одних музеев к федеральной форме собственности, других – к муниципальной, и в пресловутой оптимизации музеев, и в разделении их на государственные, казённые и автономные. При этом из правового поля выпадают музеи ведомственные, корпоративные, частные, школьные. Естественно, в таких условиях всё сложнее и сложнее решать проблемы образования и воспитания молодого поколения.

Всеобщая подмена музейного предмета виртуальными презентациями ведёт к глобальной одинаковости. Всеобщее внедрение в музей коммерции лишает музей его индивидуальных особенностей. Всеобщий переход в сферу услуг сводит на нет творческие усилия научных сотрудников. Научные исследования перестают быть востребованными. Пресловутая всеобщая оптимизация музеев, основанная на рыночных отношениях, создаёт конфликтные ситуации внутри музеев и препятствует развитию эффективных форм деятельности. Теряется и обратная связь с населением. Вместо творческого сотрудничества с посетителем, музей вынужден искать пути зарабатывания денег, предоставляя не знания, а музейный продукт в качестве услуги потребителю.

В этих условиях у музееведческих кафедр возникает проблема подготовки кадров. Каких специалистов они должны готовить? Научных сотрудников или служителей торговых точек? Хранителей социальной памяти или маркетологов? Музейных педагогов или обслуживающий персонал по удовлетворению культурных запросов потребителей?

Но не пора ли музееведению (как теоретической науке, так и практическому музейному делу) остановиться в верноподданнических настроениях, перестать служить господствующей идеологии, освободиться от необходимости сиюминутного выполнения социального заказа политических партий и групп? Музей как самостоятельный социальный институт исходит в своей деятельности из наличия и состава коллекций и заключённой в них социальной памяти, которую он хранит и направляет на ликвидацию социальных противоречий, на общее дело человека.

Оставаясь на принципах сохранения культурных ценностей, сбережения исторического наследия, формирования нравственных общечеловеческих идеалов, воспитания любви и уважения к отцам нашим, передачи памяти от них грядущим поколениям, музей выступает во множестве и многоликости своих проявлений. Взаимосвязь, взаимообусловленнность, взаимодополнение, комплексное взаимодействие хранилища социальной памяти, собора лиц, храма и форума, школы и университета, научно-исследовательского института и производственной мастерской, библиотеки и архива, театра и клуба, памятника культуры и, наконец, учреждения. Всё это вместе взятое и есть музей, который хранит память предков и передаёт опыт поколений, направляет свою деятельность на созидание, совершенствование человеческого общества, формирует его историческое сознание, выполняя свою образовательную миссию.

Музей в любой социополитической парадигме, в любом глобальном процессе призван находить свою индивидуальность, сохранять основную задачу сохранения социальной памяти и достойно выполнять свою образовательную миссию. Если это будет основополагающим в подготовке музейных кадров, мы сохраним музей как социальный институт. Если бездумно вовлечёмся в общий поток глобальных вызовов современности, мы можем получить контору по оказанию услуг и утратить само понятие МУЗЕЙ.

 

 

 

 

 

1.3.Проблемы музеефикации историко-культурного и природного наследия

 

Рассматривая поставленную проблему, прежде всего, определим понятие музеефикации. В обыденной жизни слово это практически не употребляется. Термин музеефикация не включен в словари и энциклопедии общего пользования. Да и компьютерной программе это слово не известно. То есть для широкого круга читателей понятие музеефикации не раскрывается. Оно рассматривается только в специальных музееведческих изданиях. К сожалению, несколько в упрощённом виде. В словаре музейных терминов читаем: «Музеефикация памятников – направление культурной политики и отрасль музейного дела, сущность которой заключается в превращении недвижимых памятников истории и культуры или природных объектов в объекты музейного показа»[37]. Из музейной энциклопедии следует, что музеефикация ‑ направление музейной деятельности, заключающееся в преобразовании историко-культурных или природных объектов в объекты музейного показа с целью максимального сохранения и выявления их историко-культурной, научной, художественной ценности.

Однако при этом не рассматриваются некоторые важные аспекты в понятии музеефикации. Во-первых, музеефикацией в широком смысле слова можно считать переход в музейное состояние любого объекта, не только относящегося к недвижимым или средовым объектам. Во-вторых, если объект подлежит музеефикации и, следовательно, он определён как памятник, существенным является раскрытие социальной памяти, заключённой в музеефицируемом объекте. В третьих, характеристика социальной среды вокруг памятника и восприятие его человеком. В полной ли мере он осознаёт действительную значимость памятника? Если осознаёт, будет к нему бережно относиться. Если не осознаёт, в лучшем случае, будет его игнорировать, проходить мимо, не замечая, не задумываясь о музеефикации, в худшем – подвергать вандализму.

Рассмотрим примеры отношения к памятнику со стороны разных категорий людей. В Сибири под Томском находится город Северск. Это закрытый город с секретными разработками, и именовался он как почтовый ящик Томск-7. Там работает городской музей с интересными и эффективными формами работы. Однако директор музея на конференции «Шатиловские чтения» (2012) сетовала на то, что памятники в городе подвергаются постоянному вандализму. Даже новые, не имеющие отношения к советской власти музеефицированные объекты, оскверняются. В противоположность этому, директор музея в отдалённом районе Томской области отмечает, что к памятникам у них относятся бережно, и никто, никогда не подвергал их осквернению. В чём причина такого разного отношения к памятникам? А причина как раз в состоянии социальной памяти людей, отчего и зависит их поведение. Томск-7 строился узниками ГУЛАГа. Там проводились разработки химического производства. Тяжёлые условия работы на предприятиях, рабочий состав которых формировался из числа уголовников. Ныне там работают их дети и внуки. Это особый контингент людей, негативно относящихся к любой власти. Неприязнь к власти сохраняется. Выражается она в разного рода пакостях, в том числе и по отношению к памятникам, ежели эти памятники исходят от власти. А в далёком районе местные жители знают и уважают свою историю, потому и бережно относятся к памятникам любой эпохи.

Почему во многих городах доселе оскверняются не использующиеся по назначению храмы? Даже те, которые, судя по табличкам, охраняются государством. За годы правления воинствующих безбожников и в последующее время формировалось негативное отношение к религии, а храмы приспосабливались под хозяйственные нужды. Всё это повлияло на сознание людей, хотя коммунистическая идеология ушла в прошлое. Определённой категории людей и невдомёк, что это памятник эпохи, что к памятнику нужно бережно относиться. А если не понимают этого люди, особенно молодёжь, то памятник подвергается осквернению. Иногда жители одного поселения и одного возраста по-разному воспринимают памятники эпохи. В селе Никольском Тотемского района Вологодской области восстанавливается Николаевская церковь. На её стенах во всю высоту стен выложены кирпичной кладкой шестиконечные кресты. Здесь уже оборудованы выставочный зал и молельная комната, где проводится служба. На вопросы, почему храм называют Николаевским, а не Никольским, что означают шестиконечные кресты и почему место службы называют молельной, местные жители ответить не могут. Одни из них посещают службы в храме, но подобные вопросы их не волнуют. Другие отвечают, что им дела нет до какого-там храма: «Мы при советской власти воспитаны, и никакая церковь нам не нужна». Изменится ли их настроение, если в результате музеефикации полуразрушенное здание приобретёт статус памятника?

В музееведческой литературе отмечается, что наибольшее количество среди музеефицированных объектов составляют памятники архитектуры. Полно и разносторонне рассматривает музеефикацию М. Е. Каулен, посвящая этой проблеме свою монографию[38]. Но в её и других работах рассматриваются лишь памятники архитектуры как таковые. Градостроительное наследие и окружающая среда не рассматриваются или только упоминаются в связи с изучаемой темой. Не рассматривается и состояние социальной памяти, а также проблемы восприятия сущности памятника.

Но ведь проблему изучения и сохранения памятников нужно рассматривать с разных позиций:

1) памятники архитектуры и градостроительства как объект специального изучения;

2) изучение их в контексте городской историко-культурной среды;

3) изучение и сохранение памятников храмовой и гражданской архитектуры;

4) музеефикация и формирование социальной памяти;

5) отношение к памятникам и памятным местам местного населения и восприятие им историко-культурного наследия.

Если первые три позиции так или иначе рассматриваются исследователями, то проблема музеефикации и формирования социальной памяти практически не раскрывается и поэтому требует специального изучения.

Любой памятник – будь то храм, обелиск, дворец, крестьянский дом, святой родник… ‑ представляет для нас интерес не столько своим внешним обликом, сколько тем содержанием, которое в памятнике заключено. Нам важно, какую историко-культурную значимость имеет памятник, какая социальная память в нём заключена, с какими событиями ассоциируется. Когда мы идём по Валушкам в Каргополе, у нас возникает образ крепости, и мы вспоминаем героическую оборону от нашествия «литвы» в 1612 году. Одновременно возникает ассоциация с земляными валами в Дмитрове Московской области и Белозерске. Наша социальная память подсказывает необходимость музеефикации каргопольских Валушек. Это если мы знаем ситуацию или стремимся к её познанию. А если мы ситуацией не владеем, то перед нами просто заросшая травой земляная насыпь, внутри которой расположены дома и огороды местных жителей. Ассоциаций с историко-культурным наследием не возникает. Отсюда и вопрос: а зачем нам эта самая музеефикация?

При изучении историко-культурного наследия важным представляется выявление гармонического их архитектурного и градостроительного сочетания. У каждого города свой облик, своё лицо. Этот облик связан с основными реперными точками. В Кириллове это монастырь, в Великом Устюге – храмы на набережной, в Каргополе – Соборная площадь. Но как гармонируют эти памятники с городской средой, со средой обитания местного населения? Как воспринимает местное население существующие и вновь создающиеся памятники? В этом отношении имеются различные примеры.

В Каргополе церковь Иоанна Предтечи после её закрытия и использования в качестве склада была передана музею. Затем здание передали церкви, это воспринималось закономерным явлением. Местные жители ныне активно посещают все службы. А вот в селе Могочино Томской области, где в центре поселения на бывших улицах и огородах возник женский монастырь, местные жители Никольскую церковь в монастыре не посещают, а сам монастырь обходят стороной. В первом случае произошёл процесс музеефикации, затем демузеефикации, когда музейный объект передан церкви. Во втором случае вообще речь не идёт ни о какой музеефикации. Но дело здесь не в музеефикации памятников, а в отношении людей к архитектурному и градостроительному наследию, которое имеет духовную составляющую. Церковь Иоанна Предтечи, являясь архитектурным памятником, гармонично входит как в сложившийся облик города, так и в духовную жизнь прихожан. Могочинский монастырь, являясь архитектурным памятником, в духовную жизнь местного населения не вошёл по причине отсутствия гармонического взаимопонимания между монастырём и местным населением.

Памятник может сохраняться в условиях, когда в нём испытывают потребность местные жители. Ни законы, ни материальные средства, ни охранные таблички не сохранят памятник, если в этом не заинтересованы местные жители. Отсюда необходимость формирования общественного сознания по сохранению национального достояния. Усилиями музея и научной общественности эту проблему, по большому счёту, не решить. Только при совместных, скоординированных действиях всех сторон, при непременном участии органов власти, может быть решена проблема сбережения памятников и сохранения сложившейся историко-культурной и природной среды.

Проблема сбережения памятников тесно взаимосвязана с проблемой использования как самих памятников, так и окружающей среды. В Барнауле, например, создан музей «Город». Казалось бы, что такой музей, прежде всего, отражает историю города и его изначальное возникновение. Известно, что в своё время Демидов, открывая новое производство на реке Барнаулке и набирая рабочих, переселил 400 семей крестьян из Олонецкой губернии. Память об этом до сих пор сохраняется в названиях двух Олонских улиц. Но сотрудники музея «Город» проигнорировали этот значительный для истории города факт. В экспозиции не отражается, научные исследования не проводятся, охранная зона не устанавливается, историко-культурная среда не музеефицируется. А ведь на той территории сохранился старинный городской парк, заложенный более двух веков назад. Там находятся здания, представляющие собой архитектурную и градостроительную ценность. Историческое и культурное прошлое этой части городской среды не фиксируется, хотя там в одном из особняков XIX века располагается краеведческий музей. Окружающая историческая среда, характер и особенности в архитектуре и градостроительстве, социальные условия местного населения не отражаются.

Это одна сторона вопроса – использование памятников в окружающей городской среде. Другая сторона заключается в характере использования. Например, на Соборной площади Каргополя логично вписываются ярмарки, праздники мастеров, фестивали колокольного звона. Но совершенно не вписываются концерты рок-исполнителей да ещё и непременно в ночное время.

Здесь важно понять, что любое мероприятие в городской среде, имеет воспитательное значение для молодёжи, формирует её моральный облик и характер поведения в обществе. Сравним. Для наведения порядка и пресечения неправомерных действий во время проведения рок-концертов в Каргополе привлекаются значительные силы полиции, сотрудники которой нередко вынуждены пресекать буйство молодых людей. В то же время при проведении вечеров ретро-танца в Музейном дворике и концертов хора духовной музыки «Светилен» в церкви Зосимы и Савватия надобности в полицейской охране нет. Там царит иной дух, иные поведенческие настроения. Там приобщаются к своему историко-культурному наследию, формируется историческое сознание и уважение к своей истории и культуре.

Известно, что отношение к памятнику зависит от складывающейся социо-культурной обстановки. Меняется эпоха, меняется политический строй, меняется экономические условия развития. Всё это ведёт к смене историко-культурных приоритетов. В каждом социуме создаются свои памятники, утверждающие господство той или иной части общества. Происходит процесс музеефикации. В эпоху революционных преобразований, либо при завоевательных войнах победители стремятся свергнуть памятники прошлого и утвердить новые. Происходит обратный процесс ‑ демузеефикация. Это опасное явление. Оно приводит к утрате исторической памяти и, следовательно, не позволяет использовать опыт поколений прошлого для строительства будущего. Однако, история, развиваясь не по кругу, а по спирали, повторяется на более высоком уровне. Возникает потребность возвращения к прошлому опыту. И тогда общество восстанавливает порушенные памятники. Происходит процесс ремузеефикации. Общество в разных его формациях затрачивает физические и моральные силы в одном случае на создание памятников, в другом ‑ на их разрушение и в третьем – на их восстановление. Нужны ли обществу такие затраты? Не пора ли задуматься обществу над тем, что, прежде чем музеефицировать какой-либо объект, надобно проанализировать последствия такой музеефикации? Не последует ли вслед за скороспелой музеефикацией в угоду политической ситуации демузеефикация? Не возникнете ли необходимость ремузеефикации после разрушения существующих памятников?

Можно с уверенностью сказать, что рассматриваемая проблема решается при комплексном подходе к сохранению архитектурного и градостроительного наследия. Восстановление памятника и его использование, то есть музеефикация, достигает своей цели в случае совместных усилий архитекторов, искусствоведов, реставраторов, инженеров, музееведов, церковных деятелей, работников культуры, молодёжных организаций, местного населения и, конечно же, органов власти. И здесь представляется необходимым рассмотреть наиболее важные позиции.

1. Формы восстановления. Необходимость единства в сохранении экстерьера и интерьера, как реставрируемых памятников, так и городских строений. При восстановительных работах, прежде всего, следует решать проблемы консервации, а затем уже и реставрации. Отсюда и предназначение восстановленного памятника. Если восстанавливается в его первоначальном использовании, это одно дело. Если ‑ в приспособлении для другого назначения в качестве памятника, то требует музеефикации.
2. Ответственность реставраторов. Качество реставрационных работ и их долговечность. Необходимость фиксации в договорах условий материальной ответственности и возмещения утрат в случае некачественно проведённых работ.
3. Согласованность действий пользователей историко-культурного наследия. Необходимость отчисления доходов предпринимателей и турфирм на реставрацию памятников. Положительным примером можно назвать опыт Тотемского района Вологодской области, где проблемы сохранения историко-культурного и природного наследия решают совместно и согласованно Тотемское музейное объединение, муниципальное унитарное предприятие «Туризм и народные промыслы», Молодёжный центр «Тотьма», местный театр, Школа путешественников Фёдора Конюхова, отдел культуры и туризма администрации Тотемского района. При этом тесная связь осуществляется с Клубом деловых людей Вологодского землячества, Петровской ремесленной школой, музеями Вологодской области, а также с Центром научного просветительства «Бирюзовый дом» (с. Никольское ‑ Зеленоград, Москва), национальным заповедником Форт Росс (Калифорния, США) и научно-просветительным обществом «Русская Америка» (Москва). В таком взаимодействии в Тотьме музеефицируются новые памятники истории и культуры, разрабатываются новые экскурсионные маршруты.
4. Предназначенность памятников при их использовании. Каждому зданию-памятнику может быть своё предназначение. Например, в зданиях православных храмов (если они не переданы церкви) могут создаваться музеи церковного искусства, истории православия, истории православных праздников, житийных деяний святых, православных обрядов, духовной музыки, истории церкви, истории прихода и т.д. В Тотьме, например, осуществлена музеефикация православного храма, в котором успешно функционирует музей церковной старины. Жилые сельские дома могут быть музеефицированы как дома-памятники крестьянского быта с проведением в них мастер-классов, как это делается в сёлах Биряково и Никольское Вологодской области или в селе Шушенское Красноярского края.
5. Город мастеров. Каждый исторический город имеет свои особенности, свои привлекательные стороны. Каргополь, например, известен как город мастеров. Он славится не только каргопольской глиняной игрушкой, но и резьбой по дереву, изделиями из бересты, ткани, живописными работами. Закономерно, что именно здесь проводится традиционный праздник мастеров России. Музеефикацию здесь можно осуществить в различных вариантах: 1) музеефикация каждого дома народного мастера, разработка экскурсионных маршрутов, обеспечение деятельности мастер-классов; 2) оборудование городка мастеров на набережной и вокруг Соборной площади с мастер-классами, реализацией продукции и созданием гостиничного комплекса. Основа для этого уже заложена созданием Николаем Фоминым музея-мастерской «Медвежий угол».
6. Пешеходная зона в исторической части города. Такие зоны создаются во многих странах, в том числе и в городах нашей страны. В Дмитрове, например, горожан и гостей привлекает пешеходная улица, воссоздающая облик средневекового города. Создание историко-культурной заповедной зоны в каждом историческом городе – это и есть одна из форм музеефикации. Этим достигается, с одной стороны, сохранение историко-архитектурного наследия, с другой – привлекается внимание гостей, увеличивается их количество, расширяются формы работы с посетителями, что приносит доход в городской бюджет.
7. Культурно-познавательный туризм. Тема эта становится всё более и более актуальной. В условиях развала народного хозяйства, когда остановлено производство, пахотные земли зарастают бурьяном, кустарником и деревьями, крайне важно найти формы выживания малых исторических городов и сёл. Опыт такого выживания уже имеется, и его полезно изучать и применять, учитывая свои местные традиции. Например, в Тотьме проводятся научно-практические конференции «Культурно-познавательный туризм как фактор развития российской глубинки». При взаимодействии с сохранившимися колхозами и лесхозом здесь отреставрированы практически все архитектурные памятники. В двух храмах располагаются музеи, одна церковь восстановлена как действующая, другая отреставрирована, но пока ещё не предназначена к использованию, третья находится в стадии начала реставрации. Восстанавливается и Спасо-Суморин монастырь, на территории которого располагаются хранилище Тотемского музея и гостиница «Монастырские кельи». В селе Никольском Тотемского района создаётся Школа русского слова на родине вологодского поэта Николая Рубцова. Здесь планируется создание летних лагерей с активными формами познания края и организуются научно-просветительные экскурсии с проведением различных мастер-классов. В селе Биряково Сокольского района Вологодской области действует Интерактивный музей «Сделано в СССР» с новым познавательным природным объектом «Кульсевель». На его основе решаются наболевшие вопросы вымирающей деревни в рамках программы культурно-образовательного туризма. Примечательно, что объектами музеефикации здесь стали: бывшее здание машино-тракторной станции с сохранением всей её сельско-хозяйственной техники, конюшня с шестью лошадьми; действующая пекарня; некоторые сельские дома; бывшая автостанция в доме Рубцовых; урочище и гора Кульсевая; и другие объекты. И всюду в активной форме проводятся мастер-классы, в том числе школа верховой езды, прогулки на тракторах и комбайнах, выпечка хлеба в пекарне. Здесь приступили к реставрации двух полуразрушенных храмов, в центре села построена новая церковь, а неподалеку в лесу облагорожена площадка у родника святого Вассиана Тиксненского. В Каргопольском районе силами общественности села Ошевенское создаётся народный музей под открытым небом «Ошевенская слобода», где предполагается музеефицировать храмы, сельские дома, а также местные историко-культурные и природные достопримечательности с разработкой различных туристских маршрутов и восстановлением традиционного была и сельскохозяйственного производства.
8. Памятник и окружающая среда. Памятники могут сохраняться при условии, если будут «жить» в среде бытования, если будут востребованы местным населением, если буду действовать в разнообразной форме, если внешние формы будут соответствовать внутреннему содержанию, если органы власти будут обеспечивать меры по сохранению историко-культурного наследия. Наша задача – формировать общественное сознание и ответственность за сохранение историко-культурного наследия.

Всё это вместе взятое можно рассматривать как музеефикацию памятников историко-культурного наследия и может служить его сохранению для будущих поколений. При наличии общественного движения важное значение имеет решение проблем музеефикации государственными органами. Когда местное население участвует в восстановлении памятников, решаются узконаправленные локальные задачи. В целом задача сохранения историко-культурного и природного наследия в регионах не решается. Для этого необходимо разрабатывать долгосрочные программы и включать их в национальную целевую программу «Культура России».

Решение обозначенных и иных проблем может способствовать решению вопроса музеефикации памятников и включение их в состав историко-культурного и природного наследия.

 

 

 

 

1.4.Социальная функция музея

 

О социальных функциях музея отечественные музееведы стали задумываться в 1970-е гг., причем статья Ю. П. Пищулина на эту тему появилась совсем не в музееведческом издании[39]. Затем появилось несколько статей Д. А. Равикоич[40], которая рассматривала социальные функции музея в информационной системе музея и в соответствии с их профильностью. О динамике социальных функций высказалась А. Б. Закс[41]. Однако её статья появилась после того, как в 1980-е гг. в музееведении разгорелась полемика по поводу определения социальных функций музея[42]. Излагались различные точки зрения. Д. А. Равикович и Е. Г. Ванслова настаивали на функциях документирования, образовательно-воспитательной и организации свободного времени. И. В. Иксанова к этому добавляла функции хранения и коммуникации. А. И. Фролов говорил о главной, с его точки зрения, задаче сохранении национального наследия и вытекающих из этого функциях документирования, хранения, научного исследования и образовательно-воспитательной. Н. Г. Макарова, вопреки мнениям большинства, утверждала, что социальными функциями могут быть эстетическая, гносеолого-аксеологическая и воспитательная, то есть всё, исходит из аспекта воздействия на личность. А. Н. Дьячков ограничился общими рассуждениями.

Американская ассоциация музеев определяет две социальные функции музея: Воспитание и Эстетическое удовлетворение. Швейцарская ассоциация музеев выделяет три функции: Воспитание, Эстетическое удовлетворение, Помощь развитию науки. ИКОМ настаивает на пяти функциях: Хранение, Экспонирование, Воспитание, Обучение, Наслаждение

В Словаре Лаборатории музееведения Центрального музея революции СССР 1986 года зафиксированы две функции: Документирование и Образовательно-воспитательная. Но в 2001 году, в новых социально-политических условиях, эти функции значительно расширились в интерпретации Е. Г. Артёмова: Хранение культурно-исторического достояния и духовного наследия; Документирование политических, экономических, социальных процессов; Просвещение общества; Воспитание и образование; Социальная адаптация членов общества; Формирование демократических и гуманистических принципов взаимоотношений в обществе; Формирование исторического самосознания; Обеспечение культурного досуга[43].

В коллективной монографии «Музейное дело России» трактовка более расширенная: «Социальные функции музея, исторически формирующиеся и изменяющиеся формы общественного назначения/использования музея как многофункционального учреждения, реализуемые в основных направлениях музейной деятельности. В музееведении (музеологии) выделяют основные С.ф.м.: 1) функцию документирования явлений и процессов в природе и обществе посредством сохранения и освоения культурного и природного наследия; ряд музееведов подразделяет её на функции документирования, хранения и исследования; 2) функции образования и воспитания. В кон. 20 в. в связи с акцентированием роли человека как субъекта коммуникации музейной исследователи признали за музеем также функции рекреационную и коммуникативную. В современном музееведении выделяются также: репрезентативная, информационная, эстетическая, экономическая и другие функции. Проблема С.ф.м. является предметом дискуссий»[44].

Разъясняется и миссия музея: «1) предназначение (сверхзадача) музея, определяемая как генерирование культуры настоящего и будущего на основе сохранения и актуализации наиболее ценной части видов наследия. 2) Элемент стратегического направления деятельности конкретного музея, программное заявление, в котором сформулирована главная цель музея, его роль и общественная сущность, принципы его функционирования. Не являясь юридическим документом, программное заявление служит (наряду с Уставом музея) основополагающим компонентом разработки средне- и долгосрочной музейной политики и планирования. Уточняется и пересматривается с определённой периодичностью»[45].

По мнению А. С. Балакирева, «Историко-культурный музей сегодня призван:

‑ содействовать восстановлению, сохранению и передаче новым поколениям базовых ценностей российского общества, общественных норм и традиций как на локальном, групповом, так и на общенациональном уровне;

‑ вести работу по интеграции большой общенациональной традиции, преодолевать разрывы исторического времени и культурного пространства; формировать национально государственное сознание, сохранять и восстанавливать культуру современности, т.е. ориентиры гуманизма, свободы, рациональности, справедливости в сознании и граждан, и общества;

‑ формировать современное рациональное историческое мышление;

‑ обеспечивать демократические принципы воссоздания и развития общества посредством поддержания широкой научной и общественной дискуссии о содержании её важнейших составляющих, что является условием динамичного обновления развития общества»[46].

Он же определяет и решения этих задач в соответствии с характером музейной деятельности:

«‑ работа с подлинными памятникам и наследия на основе достижений современного гуманитарного (социально исторического, культурологического, философского) знания и реконструкция всех состоявшихся на данной территории традиций, социокультурных проектов, культурных моделей. Превращение их в достояние общественного сознания;

‑ прослеживание, выявление внутренних связей между ними, а также связей, взаимоотношений региональной и общенациональной истории, культуры, традиций; раскрытие их реального ценностного содержания;

‑ показ действия социальных макропроцессов, логики и последовательности исторических событий; особое значение с точки зрения поддержания модернизационных тенденций имеет наследие, связанное с предшествующим опытом развития»[47].

В. Ю. Дукельский в споре о будущем даёт свою трактовку социальным функциям музея: «Формирование мировоззрения и системы ценностей; Консолидация и демократизация общества; Социализация и развитие творческой активности личности; Формирование национального, регионального и профессионального сознания; Обеспечение исторической преемственности; Расширение возможностей человеческого познания»[48].

А. С. и Е. Е.  Кузьмины, рассуждая о социальных функциях музея пишут: «Музей – средство межкультурной трансляции и внутри культурной рефлексии, которые служат расширению пространства культуры, понимаемого как массив освоенных культурных феноменов и более точное формирование этих границ и укрепление или пересмотр определённых аксиологических структур»[49].

М. Т. Майстровская излагает сворю точку зрения. Она утверждает, что социальными функциями музея являются: Коммуникативные и Презентационные[50]

В своё время А. М. Разгон выделил четыре основные функции: документирования, охранную, исследовательскую и образовательно-воспитательную.

Такое разнообразие мнений говорит о том, что авторы определяют социальные функции музея либо со своих субъективных позиций, либо исходя из реально складывающейся практики музейной деятельности, зависящей от социокультурной и идеологической обстановки, при которой музей превращается в нечто иное, чем музей, например, в большой «Красный уголок», как это было при советской власти. Поэтому теоретическая дискуссии зашла в тупик, и отечественные музееведы не смогли выработать понятия социальной функции музея, не смогли стать на позицию понимания музея как хранилища социальной памяти. Поэтому определение социальных функций следует искать не в направлениях деятельности, не в профиле музея, не в его ведомственном подчинении, а в другом измерении – исходя из определения сущности музея, а не из его форм работы. Сущность же музея определяется в его понимании как социального института – хранилища социальной памяти и опыта поколений.

А если музей – есть хранилище социальной памяти, то его социальной функцией и является сохранение социальной памяти. Все же остальное (документирование историко-культурных и природных процессов, тезаврирование, образование и воспитание, научные исследования, воздействия на личность, рекреационная, организация досуга и т.д.) – есть инструмент, методика, формы реализации функции сохранения социальной памяти.

Для реализации функции сохранения социальной памяти и передачи опыта поколений музей организует самую разнообразную деятельность в области научного комплектования, научных исследований, учётно-фондовой и экспозиционно-выставочной работы, сотрудничества с посетителем и т.д.

Каждое из этих направлений в совокупности с другими может способствовать созданию системы музейной деятельности, позволяющей не только выжить в современных условиях социальной нестабильности, но и успешно реализовать свою социальную функцию, поднять на более высокую ступень роль музеев в обществе. Об этом свидетельствуют региональные научно-практические конференции в Архангельске, Вологде, Перми, Краснодаре, Красноярске, Нарьян-Маре, Тотьме Вологодской области, Каргополе Архангельской области и других городах России[51].

От понимания музея вообще зависит и разработка концепции каждого конкретного музея и определение форм его деятельности. Одни формы характерны для центральных музеев, другие – для местных. В прошлые годы, когда речь шла о музеях в целом, подразумевались музеи столичных центров и областных городов. Но сегодня мы всё больше задумываемся о музеях российской глубинки. Поэтому не случайно проблемы изучения истории малых городов стали предметом внимания участников конференций в Рязани, Нарьян-Маре, Шушенском, Каргополе и Сольвычегодске Архангельской области, Сургуте Тюменской области, в селе Коптелово Свердловской области (на базе музея истории земледелия и крестьянского быта).

Если мы социальную функцию музея будем считать как хранение социальной памяти, если будем понимать музей комплексно, широко и разносторонне, если убедим в этом наши органы управления, то посетитель от этого только выиграет, а мы сможем, во-первых, добиться разносторонней государственной материально-финансовой поддержки, а во-вторых, развивать и совершенствовать все направления музейной деятельности, отыскивать и внедрять новые формы её реализации.

Одно из важнейших направлений в реализации функции социальной памяти – научное комплектование музейных коллекций, кстати, многими узко трактуемое как социальная функции документирования.

Довольно длительное время в наших музеях не было действительно научного комплектования. Они занимались преимущественно собирательской работой. При этом фонды пополнялись во многом за счёт тиражированных материалов. Вместо научного существовал формальный подход к формированию музейного собрания. Но простое увеличение единиц хранения приводило, с одной стороны, к засорению фондов, с другой – снижало уровень их научной обработки и с третьей – однотипные материалы обезличивали каждый конкретный музей, лишавшийся своей оригинальности и самобытности.

Если с этим положением музеи в своё время вынуждены были мириться, если этому в прошлом способствовала социально-политическая обстановка, то в наше время концепция собирательской работы становится могучим тормозом в формировании музейных коллекций и развитии музейной деятельности, а, следовательно, и в благополучии самих музейных работников. При собирательской работе конечно же не приходится сколько-нибудь серьёзно говорить о социальных функциях, в том числе функции документирования.

Отметим сразу, что научное комплектование – это не только основное условие создания фондов музея и сохранения социальной памяти, но и залог широких возможностей разностороннего и разнообразного использования памятников материальной и духовной культуры, что ведёт к самостоятельности музея и его дееспособности.

Успех научного комплектования во многом зависит от соблюдения его принципов[52]. Но всегда ли они соблюдаются?

Посмотрим внимательно на состав тематических и персональных коллекций исторических и краеведческих музеев. Всегда ли они разносторонне и разнообразно отражают историю предприятия, творческую лабораторию писателя или художника? Можно ли по документам участника гражданской войны охарактеризовать в достаточной мере его личность? Можно ли определить условия её формирования, объяснить причины тех или иных поступков, смысл деятельности изучаемого лица; дать ответ, кого и почему он защищал, против кого и за что боролся? Нет, конечно. И это как раз следствие того, что музей собирал документы того или иного лица тематически, относящиеся к одному или нескольким периодам его жизни, а не формировал его личный архивный фонд, в котором отражалась бы вся деятельность на протяжении его жизни. Нередко, приходя в дом ветерана войны, музейный работник скрупулезно отбирал фронтовые письма и фотографии военных лет, пренебрегая при этом другими документами до- и послевоенных лет. По вполне понятным причинам мы трепетно относились к собиранию партийных и комсомольских билетов (упаси боже, придать их забвению сейчас), орденов и медалей прославленных земляков и не обращали при этом внимания на предметы их творческой деятельности, документы семейной жизни. Что же мы можем сегодня рассказать о своём земляке, не имея комплекса источников? Только при наличии сформированного комплекса источников по многим видам и периодам деятельности человека можно проводить множество различных по форме и характеру музейных мероприятий. Чем полнее и разнообразнее коллекция, тем шире и разностороннее её можно использовать, а значит, и приносить больше пользы посетителю и музею.

Но сам по себе уже сформированный в музее комплекс источников может не иметь достаточно полной информации без изучения среды бытования, без выявления условий жизни человека, деятельности предприятия или учреждения. Выясняя легенду источника, мы не можем обойтись без изучения той обстановки, в которой функционировал предмет, без выяснения обстоятельств его возникновения, то есть без исследования окружающей среды, без изучения влияния этой среды на формы и признаки предмета, характер и судьбу человека. Причем, важно знать, как изменяется не только сама среда бытования источников, но и тот их ”конвой”, в окружении которого этот источник функционирует.

Более полно мы можем раскрыть содержание, специфику, особенности предмета, если будем знать его принадлежность. Это имеет не только содержательный, но и психологический аспект. Известно, что интерес у посетителей вызывает в большей степени не тиражированный предмет, выпущенный в массовом производстве, а принадлежащий конкретному лицу. Если предмет имеет авторское происхождение, то он, несомненно, усиливает его воздействие на посетителя. Потому-то нам важно при комплектовании выявить степень мемориальности предмета, определить, кто, когда, при каких обстоятельствах его создавал, пользовался им, передавал по наследству или дарил, приобретал или продавал, как пользовался, хранил и т.д. И всё это опять-таки расширяет и углубляет информационное поле предмета, позволяет более разнообразно его использовать.

Изучение музейных фондов показывает, что личные архивы и тематические коллекции часто распылены по разным музеям или разным коллекциям одного музея. Одной из причин такой раздробленности фондов является то обстоятельство, что “собирание” материалов проходит в разное время, по различной тематике, разными лицами, но на одном и том же объекте или у одного и того же лица. Порой в одну семью или на одно производство приходят разные лица из разных музеев и каждый из них берёт те предметы или документы, которые представляют интерес для музея с его точки зрения. И сложившийся в среде бытования комплекс источников распыляется по разным хранилищам. Это и приводит к нарушению принципа неделимости фонда. А расформированный по разным хранилищам фонд теряет свою научную значимость. В музейной же практике снижаются возможности его разнообразного использования.

Что же делать в складывающейся таким образом обстановке? Извлекать памятники из разных коллекций и формировать единый фонд? Передавать отдельные предметы из одного музея в другой? Отнюдь нет. Распыления фонда нельзя допускать при комплектовании. Если же музейные коллекции уже сформированы, то они должны таковыми и оставаться. В данной ситуации важным является не физическое соединение разных источников одного лица или предприятия в одном фонде, а информация: где, в каких музеях, архивах, библиотеках хранятся составные части фонда. Для этого нужны каталоги-путеводители по музейным собраниям. Сегодня каталогизация фондов с созданием глубоко проработанного научно-справочного аппарата со всевозможными взаимоотсылками – задача архиважная, проблема – актуальнейшая. При наличии же изданных каталогов, которые охватывали бы весь музейный фонд страны, проблема неделимости фонда не будет стоять так остро, ибо для науки (в том числе и для музееведения) важно не само место хранения, а информация об этом и степени научной обработки источников.

Актуальность научной каталогизации ещё и в том, что всем музеям сегодня предстоит выполнить громадную и сложнейшую работу по компьютеризации фондов, включения их в единую информационную систему. Только тогда, возможно, нас будет в меньшей степени волновать проблема неделимости фондов, ибо информация о них будет заложена в каталоги и электронную память, откуда мы можем получить любые сведения и сможем избежать распространённого ныне дублирования работы, как по комплектованию фондов, так и их научному описанию, что, в свою очередь, позволит более оптимально использовать музейное собрание.

Программы научного комплектования в целом и музейные экспедиции, в частности, в современных условиях можно реализовать, привлекая различные средства, используя научный, производственный, коммерческий потенциал местного края. Для решения же крупных научных задач, требующих привлечения специалистов различного профиля (каталогизация фондов, компьютеризация, экспедиция, реэкспозиция, научная конференция и издание сборника трудов) музеи разрабатывают целевые программы, которые финансируются из местного или федерального бюджета в зависимости от значения поставленной проблемы. К разработке таких целевых программ, требующих долговременного финансирования, музеи, будучи их застрельщиками, активно привлекают учёных – специалистов в различных областях знаний и различные заинтересованные организации.

Говоря о функции сохранения памяти, следует отметить также одну из главных особенностей. Она заключается в том, что сегодня музеи получили, наконец, возможность заняться непосредственно своим профессиональным делом: комплектовать, хранить, исследовать, использовать музейные коллекции, а не заниматься преимущественно культурно- или политико-просветительной работой, как это было на протяжении долгих лет.

Но это только возможность. На самом же деле многие музеи продолжают стоять на позициях просветительства и пропаганды сиюминутных установок очередной политической власти. Вчера мы пропагандировали идеи коммунизма и воспитывали молодёжь на примере жизни и деятельности В. И. Ленина и его соратников. Сегодня мы клеймим их позором и поём славу новым идеям и новым лидерам, либо восхваляем тех, кого осуждали вчера. Такая концепция не может быть музейной. Такой подход к истории – удел публицистики, служащей клановым интересам, интересам господствующей партии, социальной группы. Задача музея – быть выше всяческих политических страстей, стоять над политическими течениями, отражать в экспозиции и других формах деятельности все нюансы жизни: победы и беды, славу и позор, взлеты и падения – и независимо от того, как все это трактует господствующая идеология. Музей – не журналистика, как об этом говорил Н. Ф. Фёдоров: “Журналистику, в противоположность музею как Собору, нужно назвать раздором, потому что журналистика раздробляет учёное сословие, распределяя его между органами (журналами) небратских враждебных состояний. Таким образом, учёное сословие вместо объединения потворствует разъединению; учёные продают свои услуги различным небратским состояниям, нуждающимся в брехачах, и, следовательно, это сословие, поскольку оно участвует в журналистике, ничем иным и быть не может, кроме “reptilia”[53]. Актуально звучит и другая мысль Николая Фёдоровича: “Партиям всякого рода не достаёт исторической почвы, чтобы понять своё ложное положение. Музей же, как создание истории, и притом истории, для коей факт борьбы – не святыня, не идол, напротив, примирение борющихся, составляет задачу и проект – такой музей соответствует потребности всевозможных партий, заключающейся в том, чтобы понять своё ложное положение, примириться и таким образом устранить разделение по партиям, окончить рознь и борьбу, ведущие к страданию и смерти”[54]. Музей, по Н. Ф. Фёдорову, призван служить братскому состоянию общества. Это можно принять как сверхзадачу музея, его социальную миссию.

За свою многовековую историю человечество сменило много идеологий, пережило несколько различных социально-экономических формаций. Но музей, возникший на заре человечества, всегда оставался. В нём хранилась социальная память, какой бы радостной или горькой она ни была. Потому он и оставался музеем. Правда, те музеи, которые хранят одностороннюю социальную память и служат очередной господствующей идеологии, правящей группе общества, как правило, были недолговечными и со сменой идеологии отмирали, что и наблюдалось в 1990-е гг. повсеместно.

Следовательно, основное внимание музей призван уделять музейному предмету, той социальной памяти, которая в нём заключена. Отсюда проистекает необходимость знания материальной культуры, чем многие у нас, к сожалению, не владеют. Мы порой не знаем простых вещей. Общаясь с посетителем, мы можем, показывая пику, назвать ее копьём, а меч – саблей. Увы – это реальность. Мы порой не можем дать характеристику лицу, изображённому на портрете XIX в., по его мундиру. Мы не можем во многих случаях атрибутировать оружие, предметы быта, одежду и многие другие вещи. Всё это ведёт к разрыву в связях времён и поколений, к искажённой музейной коммуникации.

Сегодня в профессиональной деятельности музея стоят две проблемы. Первая – овладение знаниями сущности музейного предмета, изучение материальной и духовной культуры, выявление многообразных связей источника с человеком и окружающей средой. Вторая – профессиональная музееведческая подготовка кадров на уровне высшего специального образования, а не только курсов повышения квалификации и семинаров, что, безусловно, важно, но является лишь дополнением к высшему музейному образованию.

Решение этих проблем позволит создавать интересные и научно обоснованные экспозиции без идеологического налёта или политического прицела, добиваться действительного сотрудничества с посетителем, а не обслуживания его, внедрять эффективные формы музейной педагогики, на деле осуществлять музейную коммуникацию, без всякой фальсификации и фальши. Тогда наш музей станет собором лиц, формирующим братское состояние в обществе.

Однако, рассматривая социальную функцию музея, обратим внимание на два взаимоисключающих друг друга обстоятельства.

Первое. Благополучие музея зависит от его активной, разносторонней и многоплановой работы по реализации своих задач. Чем глубже осуществляется процесс документирования исторического процесса и природных явлений, чем полнее проводится научное комплектование, научно-исследовательская, экспозиционно-выставочная, научно-просветительная и образовательно-воспитательная работа, тем больше открывается возможностей сотрудничества с посетителем. Активные поиски разнообразных форм музейной деятельности способствуют развитию и различных форм предпринимательства. Предпринимательство же не только позволяет улучшить материальное положение музея, но и соответственно расширять сферы музейной деятельности. Одно дополняется другим, что способствует выходу музея на новый, более высокий уровень развития. Музееведение и музейный маркетинг, наука и творческая деятельность, свободный выбор направлений в работе музея могут успешно влиять в целом на развитие музейного дела. Хранение социальной памяти становится полезной для общества, музей включается в процесс производства материальных и духовных ценностей.

Второе. А второе обстоятельство связано с социально-политической обстановкой, которая в нынешнем её выражении такова, что перед музеем возникают проблемы, решение которых от него самого не зависит. Ведь многие наши проблемы чисто музейными не являются. Они могут зависеть от многих составляющих: политической власти, экономических условий, национальных отношений, территориального положения, ведомственного подчинения и т.д. И решать эти проблемы, исходя только из концепции музея, его социальной функции – невозможно. Следовательно, овладеть в полной мере приёмами и методами организации музейного дела – непосильная задача, если её решают только сами музеи без поддержки общества в целом и органов власти, в частности. Значит, нужно искать рычаги управления, пути развития, формы и методы, применяемые в других областях жизни социума.

Скажем – маркетинг. Это ныне модное слово для многих ещё остаётся непонятным. Овладеть же сущностью маркетинга только через музееведение невозможно. Если маркетинг – это система управления производством, система регулирования производственных отношений в условиях рынка, то овладеть маркетингом в условиях искаженных рыночных отношений – весьма великое искусство. Нельзя внедрить систему в бессистемные условия жизни, в разрушенные экономические и культурные связи. Прежде чем внедрять маркетинг в музейное дело, следовало бы изучить его механизм действия в иных сферах социальных отношений: в производстве материальных и культурных ценностей, банковской, торговой, предпринимательской деятельности. Для развития коммерческого дела (и это притом, что музей – не коммерческая организация) музей может трансформировать опыт из других областей хозяйственной жизни. Только трансформировать, но не перенимать в чистом виде. Главное ведь заключается в том (и в этом вся сложность), что товаром в музее не может быть музейный предмет как таковой, а лишь информация о нём, заключенная в нём социальная память (но всегда ли память может быть предметом торговли?). Информация эта может быть самой разнообразной и выраженной в разных формах: в экспозиции, научной публикации, рекламном альбоме, сувенирах, памятных знаках и т.д., что может выступать как товар. Но можно ли только этим привлечь посетителя в музей? Как заинтересовать его нашей информацией? Как побудить его не скупиться на вознаграждение за полученную информацию? Решение этих и многих других вопросов – в искусстве владения маркетингом, в создании системы управления музейным делом.

Весьма актуальной в современных условиях является проблема авторских программ, разрабатываемых музейными педагогами[55]. В отечественном музееведении накоплен достаточно большой положительный опыт в этом деле, что нашло отражение в опубликовании специального сборника[56], в котором со своими программами выступают Е. Г. Ванслова, Т. В. Чумалова, Т. Н. Панкратова, М. В. Мацкевич, Т. В. Романова, Т. М. Меденникова, Н. Д. Наумова, С. С. Аралов, В. В. Константинова, О. Ф. Арнаутова. Эти авторы разрабатывают свои экспериментальные программы для младших школьников в курсе “Музей и культура”[57]. По интересным авторским программам работают музейные педагоги в Вологде, Сыктывкаре, Иванове, Тамбове, Пензе, Каргополе, Краснодаре, Зеленограде и других городах России. Положительного в этом опыте много. Однако всякий опыт подлежит критическому усвоению. Да, мы отходим от стандартных экскурсий и лекций. Да, мы свободны от цензуры. Да, мы по-своему организуем сотрудничество с посетителем, Да, мы вольны работать по авторским программам.

Но!!! Как часто именно в авторских программах встречается множество различных вольностей и фантастической интерпретации событий. Пытаясь найти интересную форму работы, авторы программ порой пренебрегают историческими фактами, а порой и самим музейными предметами, свободно ими манипулируют, подстать современной журналистике. Если такие вольности будут прогрессировать в музейном деле, то музейная педагогика дискредитирует себя, а мы получим современный негативный вариант официальной советской педагогики. Сегодня во многих музеях создаются отделы музейной педагогики. Порой в них работают люди со слабой профессиональной подготовкой, вчерашние студенты, не овладевшие ещё сложной клавиатурой различных музейных инструментов. А, ведь по большому счёту, музейный педагог – это научный сотрудник высшей квалификации на уровне кандидата или доктора наук в области педагогики и музееведения, привлекающий к своей деятельности различных учёных и специалистов (педагогов, историков, литературоведов, искусствоведов, психологов, социологов и т.д.), о чём поднимался вопрос еще в 1984 г.[58]. В сотворчестве различных специалистов и могут появиться интересные авторские программы, свободные от субъективистских заблуждений. Всякая же самодеятельность и дилетантство приведёт лишь к отторжению музея от общества, тогда как научно обоснованные творческие авторские программы будут способствовать повышению авторитета музея.

Музей вправе сегодня внедрять любые формы работы, но с соблюдением непременного условия: они должны быть без фальши. А исторические явления, события культурной жизни, факты действительности, коль скоро мы их затрагиваем, должны раскрываться в полном объёме, без преувеличения и уничижения, без умалчивания и придумывания несуществующего.

О новых подходах к музейному делу, новых формах работы сегодня мы в большей степени можем узнать не из центральных музееведческих изданий, а из публикаций местных музеев, что подтверждается проведением региональных научно-практических конференций, в том числе указанных выше. Это тоже особенность нашего времени. Примечательно, что не в Москве, а в Петербурге начали выходить новые сборники[59], раскрывающие поиски, исследования и опыт работы музеев России, разрабатываются и предлагаются новые подходы к решению музееведческих проблем и организации музейной деятельности[60].

А Москву можно считать одним из центров разработки музейно-педагогической деятельности музеев. Здесь разрабатываются различные программы взаимодействия с посетителем как общего плана, направленные на развитие подрастающего поколения[61], так и конкретные – авторские[62]. Многие музеи России перенимают опыт друг друга, приобретая его на ставших уже традиционными семинарах школы музейного всеобуча “Музей и дети” и на занятиях творческой лаборатории “Музейная педагогика” и творческой группы лаборатории музейного проектирования при НИИ культурологии. Что в этих программах нового и примечательного для нашего времени? “Новая образовательная концепция отечественного музея выражается, прежде всего, в отказе от жёстких идеологических установок, которые ранее диктовали содержательную направленность всей культурно-образовательной деятельности музеев. Развиваются диалоговые формы общения с аудиторией, когда на посетителя не смотрят как на объект воспитательного воздействия, а видят в нем партнера, собеседника”[63]. Сотрудничество музея с посетителем – отличительная черта современности. Кто это понимает, тот с большей долей вероятности может “войти” в контекст эпохи и развивать музейную деятельность в соответствии с духом времени, когда приоритетным является не только сам музейный предмет, а заключенная в нём социальная память и стоящая за ним личность человека. Но нельзя забывать, что именно музейный предмет (а не его воспроизведение или интерпретация) является носителем информации, хранителем социальной памяти. Поэтому приоритетным в музейном деле является формирование и изучение музейного собрания, а не идеологические установки или субъективные намерения самовыражения музееведов-теоретиков или отдельных творческих коллективов, пытающихся в новаторских порывах создать нечто неординарное, образно-сюжетное, используя музейный предмет в качестве бутафорского, а не основываясь на нём. Современные так называемые дизайнеры в музеях порой решают не проблемы экспонирования музейного предмета с целью передачи сохранённого опыта, социальной памяти, а технику инсталляции с целью реализации авторского замысла по созданию какого-либо образа. Такой подход, по сути, не отличается от прежних. С одной лишь разницей: в советское время содержание экспозиций зависело от партийных идеологических установок, а ныне – от идеологических же и эстетических установок дизайнера. В том и другом случае социальная память интерпретируется субъективно, как это часто происходит в журналистике.

Поскольку на рубеже XX-XXI вв. резко изменилась социокультурная обстановка, постольку изменились и формы деятельности музея и, в какой-то степени, сама его направленность, которая определяется новыми разработками музейных концепций. Постепенно от “монологического” характера своей работы музей переходит на “диалоговый”. В музеях развиваются альтернативные идеи, различные формы педагогического сотрудничества с населением, музейной коммуникации как взаимодействия с аудиторией и средой бытования. В такой ситуации усиливается роль социологических исследований, значение деятельности социолога как выразителя общественного мнения[64]. Вместе с тем, стеснённые наши финансовые возможности не позволяют в должной мере реализовать задачи социологической службы. А без социологических исследований, без выявления социокультурной ситуации и определения прогнозов довольно проблематично рассуждать о развитии музейного дела и тем более развивать сами формы деятельности музея.

Особенную значимость имеет развитие различных форм деятельности в музеях сельской местности. Здесь музей ближе к состоянию души народной. Местное население видит в музее свое духовное выражение. Это действительно так, если сотрудники музея уважительно относятся к своим землякам, видят в них равного партнёра в деле сохранения традиций и в целом – социальной памяти. Если музею интересны все люди, независимо от их ранга и социального положения, то и музей становится интересным для всех. Когда музей со вниманием и душевной теплотой относится к местным жителям, тогда и местные жители отвечают музею тем же. И в этой связи большое значение имеет партнёрство музея не только с другими музеями, учреждениями и организациями, но и местным населением[65].

И ещё один аспект. Являясь государственным учреждением – в какой мере и чего именно музей может требовать от государства?

Конечно же, достойного бюджетного финансирования и необходимого материального обеспечения, ибо оно, государство, является учредителем музея. Государство (в лице органов управления на местах) должно понять, что без надстройки оно не может существовать. А одна из составляющих частей надстройки – общественное сознание. Сознание же без социальной памяти может выступать только в деформированном виде. И если музей есть хранитель социальной памяти, то государство должно, обязано уделять максимум внимания развитию музейного дела, тем более, что музей решает (как показано выше) задачи различных учреждений науки, образования, культуры.

Можем ли мы сегодня уповать целиком и полностью на государство? Можем ли ждать от него решения своих проблем? Нет, конечно. Сегодня государство даёт нам шанс выжить в новых рыночных отношениях, самим решать свою судьбу. У государства следует искать правовой поддержки, социальной защиты и необходимого финансирования. Всё остальное, касающееся профессиональной деятельности, музеи могут решить сами. Во взаимодействии государства и общества музей с успехом сможет реализовать свою функцию сохранения социальной памяти и передачи опыта поколений.

Именно такой формулировкой можно объединить все другие толкования социальной функции музея.

 

 

 

 

 

 

1.5.Музейный предмет и его свойства

 

Проектируя музей и его деятельность, немаловажно определить свойства музейного предмета, исходя из которых, определяются основные направления и формы его использования. Без понимания свойств музейного предмета невозможно проектировать музейную деятельность.

Музейный предмет – памятник истории и культуры или объект природы, изъятый из среды бытования, прошедший все стадии научной обработки и включенный в состав музейного собрания благодаря его способности служить источником знаний и способный длительно сохраняться. Он является носителем социальной или естественно-научной информации – аутентичным источником знаний и эмоций, культурно-исторической ценностью – частью национального достояния.

По определению Федерального Закона "О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации" от 24 апреля 1996 г. музейный предмет есть «культурная ценность, качество либо особые признаки которой делают необходимым для общества ее сохранение, изучение и публичное представление».

В Словаре музейных терминов музейный предмет трактуется как «движимый памятник истории и культуры, памятник природы, характеризующий процессы развития общества и природы, обладающий научной, исторической, художественной или мемориальной ценностью, изъятый из среды бытования и включённый в состав музейного собрания. Является составной частью национального культурного достояния, что делает необходимым для общества его хранение, изучение, экспонирование, создание условий для использования»[66].

Музейный предмет представляет собой памятник со сложным механизмом взаимодействия заключенной в нём социальной памяти. Он может служить источником, ключом к раскрытию тайн бытия, связующим звеном в цепи событий. Он даёт не только знания, но и вызывает определённые эмоции. Эмоционально воздействуя на посетителя, музейный предмет вызывает к себе интерес и способствует стремлению к углублению в изучении прошлого, исследованию своих исторических корней и, стало быть, становлению человеческой личности, наделённой социальной памятью и способствующей развитию общества и формированию братского состояния в нём, а не вражды, соборности лиц, а не их противоборства. Музейный предмет – хранитель социальной памяти, уровень, глубина и значимость которой во многом зависит от фиксации разносторонней информации как при комплектовании музейных коллекций, так и при их научном изучении.

Музейный предмет нельзя понимать только как вещь в себе. Сама по себе любая вещь ничто, если она не несёт никакой информации. Именно как носитель информации вещь становится музейным предметом, отражающим историко-культурный или естественно-природный процесс, взаимоотношения людей с окружающим миром.

По этому поводу Н. Ф. Фёдоров писал, что “музей есть не собирание вещей, а собор лиц; деятельность его заключается не в накоплении мертвых вещей, а в возвращении к жизни останков отжившего, в восстановлении умерших по их произведениям живыми деятелями”[67]. И далее: “Музей и с предметной стороны есть совокупность лиц, само человечество в его книжном и вообще вещественном выражении; то есть музей есть собор живущих сынов с учёными во главе, собирающий произведения умерших людей – отцов. Задача музея поэтому, естественно – восстановление последних по первым”[68], а не их противопоставление, отчуждение друг от друга. Музейный предмет как памятник и служит этому благородному делу – восстанавливать, соединять, продолжать род человеческий, а не только “складировать” результаты деятельности человека. “Музей есть выражение памяти общей для всех людей, как собора всех живущих, памяти, неотделимой от разума, воли и действия, памяти не о потере вещей, а об утрате лиц. Деятельность музея выражается в собирании и восстановлении, а не в хранении только”[69].

В музееведческой литературе фиксируются три основные группы свойств музейного предмета:

1 – аттрактивные свойства (способность предмета привлекать внимание внешними признаками);

2 – ассоциативные свойства (способность предмета вызывать у субъекта ассоциации);

3 – свойства сопричастности к явлениям или событиям прошлого, настоящего и будущего)[70]. Отмечая такие свойства музейного предмета, как способность оказывать эмоциональное воздействие, и такие качества, как мемориальность, уникальность, необыденность, В. В. Кондратьев указывает на необходимость изучения свойств репрезентативности; свойств, указывающих на степень его представительности в ряду аналогичных предметов и возможность, способность отображать то или иное явление действительности. При этом он отмечает, что «для музейного собрания будет интересен тот источник, который отражает явление одновременно максимально полно, максимально типично, максимально широко»[71].

Репрезентативность, по мнению В. В. Кондратьева, слагается из нескольких взаимосвязанных компонентов: полнота и достоверность информации, типичность и уникальность[72].

Музейный предмет рассматривался  в различных статьях, в т.ч. В. Н. Цукановой[73], Л. Т. Сафразьяна[74], В. Ю. Дукельского[75], Е. К. Дмитриевой[76]. На более глубоком теоретическом уровне проблема музейного предмета выявлена В. М. Суриновым. Анализируя своих предшественников[77], он определяет «музейность» источника и свойства музейного предмета:

- презентатизм,

- полифункциональность,

- дифференцированность отображения действительности.

При этом он поясняет: «Предложенная нами совокупность элементов «музейности» не носит характера замкнутого круга. Она допускает возможность включения в неё других объективных, доказанных и выверенных характеристик». В отличие от других теоретиков, В. М. Суриновым при определении «музейности» за основу взята не содержательная характеристика источника, … а специфика фиксации действительности в источнике. Относительно письменного источника он пишет, что существуют условия, которые придают ему характер музейного предмета. Это «связь с материалом изготовления (материальный носитель), дифференцированное отражение действительности, презентатизм (долгое вне зависимости от производственного процесса существование в качестве самостоятельной информационной единицы) и специфика информационного поля»[78].

Здесь мы встречаем два подхода к определению понятия музейного предмета, представляющего собой реальную действительность. Это репрезентатизм и презентатизм. Устоявшийся термин репрезентитизм означает способность музейного предмета восстанавливать факт, событие, явление. Через свои свойства, видимые в настоящее время, музейный предмет представляет самого себя в контексте прошедшей эпохи, восстанавливает, реконструирует. В то же время, музейный предмет презентативен, так как представляет самого себя в настоящем времени. Презентативным (представительным) музейный предмет может быть всегда, но свойство репрезентации он приобретает тогда, когда несёт в себе информацию, когда насыщен содержанием, когда является средством «прочитывания» и понимания того факта, которое и представляет.

Принимая мнения В. В. Кондратьева, раскрывшего семантические, содержательные свойства музейного предмета, и В. М. Суринова, акцентировавшего внимание на специфике фиксации действительности, отметим, что музейный предмет, в конечном счете, есть хранитель социальной памяти, включающей в себя как семантику, содержательную информацию, так и специфику фиксации действительности на материальном носителе. Эта специфика и сам материальный носитель также информативны, ибо являются составной частью социальной памяти.

Говоря о свойствах музейного предмета, следует отметить необходимость понимания материальности музейного предмета и его нематериальной составляющей. Музейный предмет олицетворяет собой не только и не столько материальную культуру, сколько нематериальную, духовную. В музейном предмете мы видим не только и не столько вещь, сколько событие, явление, нравы, обычаи, традиции, которые он представляет. В учебниках Л. В. Беловинского по материальной культуре[79] раскрываются, с одной стороны, внешние признаки предмета, а с другой, более важной, способ производства, назначение, взаимодействие в среде бытования, авторство, принадлежность, то есть сама атмосфера создания и существования. От предметов материальной культуры он естественно переходит к описанию их бытования[80].

При составлении научного паспорта обязательным является выявление легенды музейного предмета. На основании музейного предмета, если он содержит в себе информацию (т.е. нематериальную часть), восстанавливаются события общественной жизни и явления природы. Надо только уметь «читать», расшифровывать «знаки» на музейном предмете. Например, по годовым кольцам (материальная часть) мы узнаём о возрасте дерева (его нематериальная часть). По отшлифованной ручке ухвата мы определяем степень его использования. По размеру и форме валька или трепала представляем, кто и как ими пользовался. Способ изготовления лаптя мы поймём, когда узнаем, что такое кочедык. Назначение двух плоских камней округлой формы нам не понятно, пока не получим разъяснение, что это жернова и как они действуют. Узнавая предназначение и способ действия жерновов, получаем представление о производстве муки из зерна.

Сочетание материального и нематериального – одно из важных свойств музейного предмета. С одной стороны он аттрактивен, экспрессивен, эмоционален, а с другой – информативен, коммуникативен, репрезентативен и презентативен.

В этой связи необходимо отметить и такие свойства музейного предмета как его мемориальность[81], коммуникативность[82] и достоверность[83].

Музейный предмет следует рассматривать в контексте культуры, понимаемой в широком, всеобъемлющем значении этого слова. В определенном смысле, культура есть порядок вещей. По мнению А. Ф. Иванова, это означает: “1 – Упорядоченные вещи сами себя мыслят; человек только встроен в систему вещей. 2 – Вещь как продукт человеческой деятельности всегда предпослана человеку. 3 – Встроенность человека выражается в его участии в повествовании и ритуале”[84].

Пожалуй, это так. Но всё-таки надо признать, что не человек встроен в систему вещей, а он сам создает эту систему. И она, система, выстраивается вокруг него. Человек не просто участвует в повествовании и ритуале, сам творит, сам совершает дело.

Рассматривать сущность музейного предмета нельзя в отрыве от других источников, в отрыве от музейного фонда. Только совокупность, целостность, системность музейных предметов, коллекций может дать адекватное представление о реальной действительности. Только при разностороннем и комплексном изучении источника и его свойств, его семантики, выявлении способа фиксации действительности можно понять сущность музейного предмета. А предназначение его заключается в сохранении историко-культурной, естественнонаучной, технологической – социальной памяти.

Итак, музейный предмет – хранитель социальной памяти, аккумулятор историко-культурных процессов и природных явлений. В определённом смысле – он действующее лицо в социокультурном пространстве. Он выступает как материальный носитель информации о жизни общества и природы.

 

 

 

1.6.Музейные свойства письменных источников[85]

 

Рассматривая музейные свойства письменных источников, прежде всего, примем за исходное: письменный источник здесь рассматривается как документ, заключающий в себе информацию, зафиксированную в знаковых системах на материальных носителях.  Если же всякий источник зафиксирован на материальном носителе, то возникают сложные информационные взаимосвязи, обеспечивающие сохранение социальной памяти.

Если обобщить существующие классификации, то все виды источников можно объединить в два корпуса: письменные и вещевые. Изобразительные, кино-, фото-, видеоисточники тоже ведь закреплены на материальных носителях. Да и устные источники, прежде чем войдут в музейное собрание, фиксируются тоже на материальных носителях. По А. С. Лаппо-Данилевскому, к первым относятся изображающие, а ко вторым ‑ обозначающие факт[86]. Примерно на той же основе («произведения слова» и «вещи») делились остатки прошлого и В. О. Ключевским[87]. В той или иной мере этот принцип классификации признавался и другими исследователями[88]. Такое деление на уровне здравого смысла не вызывает сомнения. Однако при более глубоком осмыслении можно обнаружить не только различия, но и некоторые общие черты письменных и вещевых источников, когда в отдельных разновидностях и формах письменных «сообщений» проявляются свойства вещевых предметов[89].

Заметим, что проблемы классификации источников рассматривались многими отечественными учёными с разных позиций. В области музейного источниковедения классификация определена в работах Н. Г. Самариной[90]. Она выделяет шесть типов (классов) источников: вещественные[91], изобразительные, вербальные, знаковые, звуковые, этологические.

Общеизвестно, что любой документ, любое свидетельство о социальной жизни являет собой многослойную информационную структуру. Рассматривая документ как результат закрепления на определённой основе (графически, фонозаписью или другими способами) информации о явлениях или событиях, можно констатировать: информационное поле, наиболее адекватное вещевому предмету в письменном источнике, формируется тем материалом, который был использован при написании документа. Под материалом мы понимаем и сам материальный носитель документа, и материал, с помощью которого наносится информация (тушь, чернила, карандаш, типографский шрифт и т.д.).

В отличие от Н. Г. Самариной, рассмотрим иную классификацию. Вначале определим значение материального носителя документа, то есть материальной основы письменного источника.

Материалы и средства, применяемые при «изготовлении» документа, могут иметь самые разнообразные значения по отношению к тексту. «Цензором», определяющим размеры фиксируемой информации о событиях и явлениях может являться качество и цена «средств производства» ‑ писчего материала, орудий труда, с помощью которых наносится информация. Дороговизна выделки пергамента, стоимость серебряного карандаша и другие обстоятельства  оказывали определённое влияние на масштабы и отбор фактов для фиксации. Исследователями ещё в 1960-е годы отмечалась зависимость содержания источника от характера каллиграфии, особенностей алфавита и способов нанесения текстов на тот или иной материальный носитель[92].

Материальная основа источника может как бы редуцировать содержательное значение записи. Так, после разгрома народнического движения (после 1 марта 1881 г.) для оставшихся на воле революционеров представлялось очень важным наличие вещественного свидетельства существования организации. Поэтому по разным городам России распространялись сырые листы «Народной воли». Как отмечал народоволец А. Н. Бах, после предъявления даже не до конца напечатанных листов значительно поднимался энтузиазм молодёжи, и факт появления очередного номера журнала играл несравненно большую роль, чем содержание его, ибо свидетельствовал о существовании организации. Важно было «не содержание, а само появление на свет; причём по степени типографского совершенства судилось о силе организации»[93]. По его мнению, прокламации с красной печатью «Исполнительный комитет» являлись отблеском приближающейся грозы[94]. Суждения народовольца согласуется с наблюдениями заграничной агентуры департамента полиции. В донесении за 1886 год (спустя 5 лет после разгрома народовольцев) сообщалось, что появление в Париже «Летучего листка Народной воли» было воспринято П. Л. Лавровым как доказательство существования в России революционного кружка. Исключительно на «появлении» «документа» зиждилось в среде парижских эмигрантов мнение о существовании в России «крепко сплочённой группы»[95].

В период действия революционного кружка С. Г. Нечаева  содержательная сторона документа подменялась формальной – синей бумажкой с клеймом в виде топора с надписью: «Комитет народной расправы». Система бланков, их реквизитов как бы отменяла необходимость выяснения целей подпольной организации. Сам он говорил своим соратникам: «Плохие или нет листки, это другой разговор, но я вам заявляю, вы должны в своих же интересах озаботиться их сбывать скорее»[96]. Он же, передавая книжечку «Катехизис революционера» И. Прыжову, указывал на её значение как на символ, по которому узнают членов Комитета. При этом сама книжечка не переводилась и не читалась.

О значении такого рода символов в советское время пишет Ю. Домбровский: «У них же ордер. А ордер сильнее всего на свете. И когда он увидел эту гнусную зубчатую бумажку с синим факсимиле внизу, онемел, отупел и просидел два часа не шелохнувшись»[97].

Возобладание в информационном воздействии материальной основы документа над содержанием, заключённом в тексте, было характерной чертой для революционных сообщений. В листках, посылаемых «Жертвам мщения», употреблялось название Центрального комитета с изображением в печати топора и револьвера. В реальности организация была «не есть нечто недвижно сформированное, но существует к мщению»[98].

Из рассмотренных примеров следует, что материальная основа и внешний вид документа может быть по отношению к тексту средством выражения в самой общей форме его содержания, а в некоторых случаях редуцировать его до уровня целеполагания. Это, кстати сказать, является ещё одним доводом в пользу принципа комплексности при комплектовании и изучении музейных коллекций.

Материальная основа документа порождает не только боязнь «бумажки», своеобразный трепет перед ней, но и иные чувства и эмоции. За внешним видом «одёжкой» документа угадывается или предполагается определённая информация о его содержании, значимости личности владельца (учреждения, общества, организации), как автора документа.  Отсюда исходит повышенное требование к качеству полиграфического издания, художественному оформлению бланка и т.д. Двуязычная с золотым тиснением визитная карточка вызывает больше почтения, нежели машинописный текст на серой бумаге. Текст объявления, набранный на компьютере, распечатанный на мелованной бумаге, выглядит более престижно, чем небрежная рукопись. Иногда внешние формы заменяют и само содержание, как было, например, в 1980-е годы, когда во многих семьях формировались библиотеки по оформлению переплётов книг, а не по их содержанию. Известный всем по литературе Остап Бендер наводил страх на обывателей, показывая вместо милицейского удостоверения карманное зеркальце, покрытое с обратной стороны красным цветом.

В равной мере внешний облик предмета является источником для извлечения информации об отношении к документу как к определённой реликвии в рамках определённого социума. Аттестат о среднем образовании образца 1950-х годов является необходимым документом для поступления его владельца в высшее учебное заведение. Но позднее этот документ утрачивает своё функциональное назначение, и он хранится как семейная реликвия, вобравшая в себя различную информацию, в том числе легенды, связанные с получением высшего образования. Один и тот же документ, а назначение его и отношение к нему разное в разное время.

Документ в зависимости от его внешнего вида вызывает разные чувства и эмоции. Телеграмма на цветном бланке с поздравлением вызывает чувство радости, благодарности. Но телеграмма на простом бланке с извещением о смерти близкого человека повергает человека в смятение. По тому, каков материальный носитель, зачастую определяется содержание документа. Но нередки и противоположные значения ожидаемому содержанию. Так например, красочные рекламные листки современных бизнесменов совсем не свидетельствуют о их качественной продукции.

Когда документ оказывается в музее, то есть становится музейным предметом, возникают сложные проблемы передачи посетителю не только информации, но и чувств и эмоций. Встаёт вопрос, с одной стороны, как показать, как объяснить посетителю, что переживали люди, впервые увидевшие предназначенный для них документ – письмо, телеграмму, извещение?  С другой – как и какие чувства может вызывать документ у посетителя. Важно и то, какое место занимает документ в жизни человека, как влияет на формирование личности, воздействует на его окружение и что происходит в душе посетителя после «встречи» с документом-экспонатом?

Обращение к материальному носителю даёт информацию об условиях появления текста, что усиливает его эмоциональное воздействие. На местах военных сражений до сих пор сохраняются записи: «Проверено. Мин нет». На зданиях Невского проспекта в Санкт-Петербурге сохраняется надпись, гласящая, что эта сторона ленинградской улицы подвергалась наибольшей опасности во время артиллерийских обстрелов.

Прикреплённость надписи, текста сообщений к определённому материальному носителю, будь то здание рейхстага или Берлинская стена, производит определённое психологическое воздействие, вызывая своеобразный психологический всплеск, порождающий дополнительную информативность обоих компонентов предмета – текста и его материальной основы. Начертанные на таких материальных носителях (предметах, сооружениях) «изречения» иногда как бы приглашают к «масштабным» дискуссиям. Во время наполеоновских войн летом 1812 года один из французских военачальников на стене дома запечатлел своеобразную похвальбу: «По пути на покорение Москвы». Через год, в 1813 году начальник штаба Багратиона эту надпись дополнил: «Видел и одобрил. Г. Сен-При… по пути русских в Париж»[99]. В дискуссию с помощью настенных начертаний вступали представители различных политических партий во время выборных компаний в древнем Риме. Отголоски этой традиции прослеживаются и в настоящее время.

Материальная основа документа может отразить не только грандиозность событий, но и бытовую сторону жизни общества. Известную стеснённость жизненных обстоятельств передают, например, листки из конторских книг, на которых были написаны письма на фронт[100]. Клочок бумаги с рваными краями, на котором написана предсмертная записка солдата, зримо дополняет трагизм ситуации, отражённой в тексте[101].

Специфическое значение имеет материальный носитель документа в формировании информационного поля времени. Книги, изданные в начале ХХ века для народного чтения на серой бумаге в мягком переплёте, служили одному-двум поколениям. И лишь став библиографической редкостью, они привлекают внимание коллекционеров, сотрудников музеев, архивов, библиотек. Не будь этого внимания, многие из них навсегда исчезли бы из среды бытования и, как следствие, из человеческой памяти. Глиняные таблички Древнего Шумера и Аккада, берестяные грамоты средневекового Новгорода интересны не только текстами, но и материальной основой, которая отражает уровень развития общества.

Как известно, вещевому предмету особое «ценностное» и  информационное значение придаёт «патина», свидетельство его существования в длительном времени. Нечто подобное можно наблюдать и в отношении «бумаг». Писатель В. Катаев следы, оставленные на бумаге временем, называл «сожжённостью серной кислотой времени»[102]. Отсюда логично предположить, что ставшее расхожим в журналистских кругах выражение «пожелтевшие от времени листы архивных документов» определяет дополнительный информационный потенциал источников. Более того, «сожжённостью» бумаги «кислотой времени» в какой-то мере компенсирует непривлекательность её изначального оформления. Но не всегда. Это обстоятельство проявляется в оценке сотрудником музея одной из книг, хранящихся в Александровском музее-заповеднике: «К большому сожалению, книга Елпатьевского «Крутые горы» изд. 1929 г. (внешний вид) совершенно ничем не выделяется, попросту «плохо смотрится». Если её представить в экспозиции, она вряд ли привлечёт внимание посетителя. Огромный интеллектуальный труд писателя не находит выражения в её общем виде. Эта невыразительность книги как предмета материальной культуры несколько ограничивает возможность её экспонирования, хотя это яркий и своеобразный источник, раскрывающий социально-экономические и психологические моменты в развитии Александровского края второй половины XIX века»[103]. Таким образом, не смотря на то, что книга отражает судьбу целого поколения, «колорит» её внешнего оформления для его потомков оказался существеннее содержания. Здесь мы видим крайне интересную форму конфронтации между материальной основой документа и письменными знаками.

Отметим ещё, что информационная связь между тем, на чём пишется, чем пишется, кем пишется и что пишется, возникает на самой ранней стадии создания документа. Отсюда приверженность авторов к определённой бумаге, определённым чернилам и определённому перу. У каждого свои предрасположения к материальному носителю и  средствам производства текста. Известно, что Ф. М. Достоевский писал  на бумаге с едва заметными линейками. Поэт князь К. Романов отмечал, что его творчеству способствовали золотое перо и шведские чернила[104].

Играя немаловажную роль в формировании социальной памяти, материальный носитель, его фактура, средства и способ нанесения текста также выступают в роли своеобразного накопителя разнообразной, зачастую противоречивой информации.

Говоря об информационной многослойности источника, можно предположить, что слои информации не располагаются в виде кристаллической решётки, а находятся во взаимной связи и взаимном проникновении. При всей сложности и разнообразии накопленного источником потенциала информации важно обозначить качественную определённость того или иного слоя документа, в частности его материальной основы. Это особенно важно в том случае, когда возникающее около неё информационное поле находится в реальной конфронтации с содержанием текста документа. Герой драмы У. Шекспира «Генрих VI» Кед восклицает: «А пергамент, когда на нём нацарапают невесть что, может погубить человека. Говорят, что пчела жалит, а я говорю, жалит пчелиный воск, поэтому я один только раз в жизни приложил печать к какой-то бумаге и с той поры я сам не свой»[105].

Смешение сообщений, порождаемой материальной основой документа и содержанием его текста, может носить характер неразрешимого противоречия и вести к созданию «гибридного»  информационного поля документа. Об информационных полях книги (материальных и содержательных) можно проводить бесконечные  по разнообразию тематики исследования. Раскроем Каталог-путеводитель «Памятники письменности в музеях Вологодской области»[106]. Книги в нём описываются с разных позиций: внешний вид, форма, размер, материальный носитель текста и обложки, содержание и др. Особое место занимают пометы и записи. В них усматривается особый мир человека, имеющего какое-либо отношение к конкретной книге (автор, владелец, покупатель, продавец, читатель). Это авторские, владельческие дарственные записи; размышления и замечания по поводу содержания книги; сведения о купле-продаже, стоимости, передаче с указанием фамилий, адресов, званий, названий населённых пунктов, монастырей, церквей; характеристики героев книг; наставления и заповеди потомкам; хозяйственные и бытовые записи; пометы о повседневных делах; пробы пера и т.д. Всё это свидетельствует о среде бытования книги, характере её использования. Можно сказать, что книга не только своим содержанием и внешним видом, но и нанесёнными записями, вклейками, зарисовками свидетельствует о сохранении социальной памяти и формировании исторического сознания. Любопытна, например, запись в дневнике тотемского крестьянина Вологодской губернии А. А. Замараева, сделанная рукой его товарища на полях книжки за 1908 год: «Друже Саша! К сожалению нашему, казнили следующих декабристов:  I – Пестель, II – Рылеев,  III – Муравьёв,  IV – Каховский, V – Бестужев. Вечная память казнённым героям. Писал В. М.»[107] .эта запись объясняет многое, в том числе сетования автора дневника на то, что власти запрещают собираться на беседы, «обязывая» при этом подпиской. Цитируемая запись показывает, нам на какие беседы собирались крестьяне, какие вопросы обсуждали. Характеризует запись и самого А. А. Замараева, который не только землю пашет, сено косит, дрова заготавливает, на базар ездит, в церковь ходит, но и участвует в общественно-политической жизни. Отсюда становятся понятными и многие его высказывания мировоззренческого порядка (приветствие революции в Китае, осуждение завоевательной политики Германии, поддержка Временного правительства) Любопытен крестьянский дневник и как материальный носитель информации. Он представляет собой несколько тетрадей серой бумаги небольшого формата, сшитых нитками. Внешний вид, да и расположение текста по всему полю бумаги, свидетельствуют о степени достатка крестьянина, а текст записей – о совершенстве слога. Из года в год записи становятся более подробными и упорядоченными. Так, если в первой тетради фиксируются отрывочные сведения за 1906-1908 годы, то в тетрадях-книжках с 1912 по 1921 год записи ведутся за каждый год в отдельной тетради, иногда пространные, с включением как собственных рассуждений по поводу происходящих событий, так и выписок из прочитанных книг и газет. За каждый год в конце декабря помещается запись об итогах прошедшего года.

Естественно, что материальная основа, фиксирующая информацию, обладает всеми свойствами музейности: дифференцированностью отражения (часть действительности, «сколок» жизни, фрагмент явления), презентатизмом, полифункциональностью. И в этом качестве документ является ядром информационного поля, источником организации индивидуальной и общественной памяти о нефиксированных событиях и забытых фактах, как и любой другой вещевой источник. Фронтовой блокнот, изрядно потрёпанный, может стать источником самых далёких ассоциаций о военном лихолетье, подвигах солдат, фронтовой дружбе (при всём при том, что фронтовые записи по вполне понятным причинам были запрещены).

Когда речь идёт о полифункциональности документа, его дифференцированности, то подразумевается полифункциональность и дифференцированность самого музейного предмета вообще и экспоната в частности. Как отдельные предметы, так и коллекции, подвергаются особым системам учёта, научного описания, хранения; проводятся профильные исследования предмета как такового историко-культурной среды, в которой он бытовал; прослеживаются связи во времени и пространстве между предметом, средой и человеком; по особым законам (или пренебрегая ими) экспозиционного искусства осуществляется музейная презентация; с помощью многочисленных приёмов и методов используется предмет в научно-просветительной и образовательно-воспитательной деятельности. Иными словами, документ как музейный предмет продолжает функционировать в многочисленных проявлениях, но уже в другой его жизни и с другими функциями (вне связи со средой его бытования). Поэтому и возникает сложность использования документа в музее, когда он входит в состав музейного собрания.

Многими музеями применяются методы использования функциональных качеств предмета: на ткацком стане можно соткать половик или полотенце в присутствии публики, под микроскопом – рассмотреть строение микроорганизма, на жерновах – смолоть зерно и т.д.

А как быть с письменным источником? Можно ли с депутатским удостоверением принять участие в инсценировке заседания законодательного собрания; с мандатом уполномоченного – «конфисковать» имущество кулака; на «собрании трудового коллектива» ‑ вручить передовику удостоверение к медали…? Всё это решается не однозначно и уж, тем более, не прямолинейно. Стало быть, процесс использования документа как музейного предмета в сочетании его «прижизненных» и «внутримузейных» функций представляет собой сложную проблему, решение которой видится в как можно более глубоком изучении свойств самого музейного предмета, заложенной в его тексте и материальном носителе информации, его функциональности, связей со средой бытования.

Естественно, что документ в своей материальной форме может отличаться высоким уровнем презентатизма, сохраняться в неизменном виде на протяжении столетий и даже тысячелетий (как, например, клинопись на глиняных табличках), то есть представлять самого себя как продукт эпохи. Стремление сохранить книгу, придать ей свойства презентатизма, не всегда находится в тесной связи с её содержанием. Существенным является сам факт её создания, отражённый в материальном, «вещном» проявлении. Это заставляет сохранять книгу, несмотря на следующие переиздания (которые, в свою очередь будут презентативны для своей эпохи).

Определённая конгруэнтность, внешнее соответствие материальных носителей зафиксированной информации, среде, их породившей, и создаёт предпосылки для моделирования процессов, устойчиво существовавших в прошлом. Как это сделать – особый разговор, касающийся сферы музейного искусства.

В формировании информационных свойств предмета, определяющих его музейную ценность, имеют значение так называемые «оттиски», своеобразные «оговорки», заключающие «нечто постороннее» по первоначальному целеполаганию его создания и назначения. Один из способов материальной регистрации «оговорки» ‑ использование разноцветных карандашей, изменение почерка, применение различного шрифта и т. д. Как эта процедура создаёт новый информационный слой в документе, отображено в автобиографической повести В. В. Карпова: «Я прочитал заголовок «Наградной лист». Ниже шла моя фамилия, биографические данные и описание тех дел, за которые меня представляли к званию Героя Советского Союза. Но как бы зачёркивая всё это, наискосок наградного листа крупные красные буквы кем-то написанной резолюции. В этих буквах ещё до того, как я понял их смысл, даже внешне вписалось раздражение того, кто их писал: «Вы думаете, кого представляете?!». Подпись была неразборчива, будто вся состояла из восклицательных знаков»[108]. Этими знаками убедительно обозначался «вождь народов» И. В. Сталин, в руках которого было сосредоточено всё правление кадрами.

В составе корпуса документов есть своеобразные «накопители» материальных «оттисков», являющихся ядром сублимации информационного процесса. К ним можно отнести книжную продукцию, вращающуюся в определённой среде. Даже подчёркивания А. П. Чехова в справочнике «В мире садоводства» красным, малиновым и зелёным карандашами, обозначают в какой-то мере оценку той или иной культуры, которая давалась владельцем книги. Они же дают определённую информацию о круге его интересов как любителя растениеводства. Интересны в этом отношении книги старых библиотек. Они свидетельствуют об условиях существования самих книжных собраний (к нашему времени исчезнувших), об отношении к изданиям отдельных личностей, социальных групп, формах связи между ними. «По подписям в некоторых книгах из крепостной библиотеки я узнал, что в крепости сидел мой знакомый студент-технолог Чиков, арестованный по долгушинскому делу. Попадалась фамилия Нечаева, который, впрочем, сидел не в нашем здании. Надписи были сделаны, или лучше сказать, выдавлены спичками»[109].

Пометы, записи, закладки, наклейки, загнутые углы страниц, капли от восковой свечи, масляные пятна, закоптелые листы, следы примитивной реставрации и тому подобные материальные «оттиски» характеризуют обращаемость книг, в частности, в старообрядческих общинах. Они свидетельствуют о степени развития книжной культуры, культуры чтения. Исследователь русского раскола при изучении наследия одного из начётников поморского толка писал: «Среди индивидуальных специфических помет А. Н. Нифантова следует выделить, например, следующую: маленькая диаметром один сантиметр круглая печать, оттиск с которой делался красными чернилами на полях текста, иногда эти печати ставились по две, четыре штуки рядом, образуя своеобразный цветок. Тем же целям, очевидно, служат и вырезанные из металлической бумаги типа фольги «бляшки», наклеенные на полях текста. Такую же функцию, видимо, выполняют и капельки воска, аккуратно сделанные на полях текста в нескольких местах»[110].

Информационные поля, порождаемые материальной основой документа, имеющимися «оттисками» (внешний вид, форма, размер, материальный носитель текста и обложки) воссоздают особый духовный мир человека, связанный с его общением с письменным источником, культурой чтения, созданием документа.

Таким образом, материальная основа документа передаёт определённую полифункциональность его пользования в жизни и в последующем ретроспективном осмыслении. И в этом смысле музейный предмет является объектом массового исторического познания, что позволяет улавливать малозаметную (на первый взгляд) информацию, заключённую в источнике, в частности, в той материальной основе, на которой он фиксируется знаковой системой. Поэтому в научных описаниях документов всякого рода пометы и сведения по истории бытования предмета фиксируются полностью, ибо они отражают запросы и потребности читательской среды[111].

Одной из потенциальных возможностей предмета (как источника музейного значения) является способность сохранять заключённую в нём информацию (социальную память) относительно длительное время. Это и есть свойство презентатизма, позволяющее использовать предмет в качестве источника, ядра накопления информации за время его бытования в различных ситуациях и в различные времена. Как и всякий другой предмет, книга, делопроизводственный документ, листовка и т. д.  обладают этим свойством – свойством не меняться в своей основе и формировать информационное поле по оси времени, накапливать «культурную ауру» с учётом изменений социальных идеалов общественной жизни.

И в этой ситуации материальная основа документа, его фактура, является как бы несущей конструкцией запечатлённых на ней текстов. От качества бумаги, металла, глины, выделки кожи, чернил, типографской краски и тому подобное зависит обеспечение их сохранности, а также воздействие во времени «записей», «оттисков» в их становлении как ядра, сублимирующего информацию о различных фрагментах социальной действительности в ретроспективе.

Одной из сторон музейной деятельности является моделирование устойчиво существовавших процессов общественного производства, социальной и культурной жизни. С этой целью широко используются функциональные качества предметов (например, когда в экспозиции звучит музыкальный инструмент). Несколько сложнее обстоит дело с письменным источником, но всё же его функциональное использование возможно. Для решения задачи музейного использования функциональных свойств письменного источника существенна конгруэнтность, внешнее соответствие материальных носителей зафиксированной информации среде, их породившей, что создаёт предпосылки для моделирования процессов, оживления их движения в «поле времени».

Материальная часть письменного или печатного документа может служить основой моделирования, воссоздания, например, процесса семейного чтения. Отсюда следует, что обращение к предмету позволяет яснее обозначить часть информационного потенциала, зависящего не только от содержания книги, но и от её материальной основы, потенциала, который порождается обстоятельствами, сопутствующими её проявлению и бытованию.

Предметом особого рассмотрения может стать проблема взаимного соответствия содержания, заключённого в знаковой системе, и материального носителя, его физического качества и художественного оформления. Зададим только несколько вопросов, требующих специального исследования. Какими, например, представляются герои русских народных сказок, которые являются в разном исполнении: в книге, на слайдах, в мультипликации иди художественном фильме? Насколько полно воспринимается содержание книги, если она набрана крупным или мелким шрифтом? Влияет ли на формирование образа сказочного персонажа отсутствие иллюстраций, их стиль, реалистическое изображение или конструктивно-модернистское? Воздействует ли на восприятие орнаменты, заставки, вставки, вклейки? Вызывает ли трепетное чувство полиграфическое качество издания, мягкий или картонный переплёт, сам формат книги? Нацеливает ли само издание на долговременное хранение или вызывает чувство одноразового использования? Формируются ли при этом этические основы, культура человека? Представляется, что эти и другие подобные вопросы являются важными как для создателя книги (в целом документа), так и для читателя, в том числе научного сотрудника музея.

Рассуждая о совокупности, неразделённости информации, заключённой в тексте документа и его материальном носителе, обозначим проблему изучения связи документа с его окружением. Нередко информация, содержащаяся в письменном источнике, становится ясной лишь при наличии описываемого предмета. Текст на памятнике А. С. Пушкину в Москве в какой-то мере говорит о единстве информации текста и материального носителя. Эта информация в тексте памятника частично раскрывает творчество поэта, его духовное завещание. Но целостный образ памятника усиливается оформлением места памятника в окружающей среде: постамент, ограждение, сама площадь, живые цветы, окружающие здания, люди, пришедшие на свидание с поэтом. Одно дело – надпись на траурной ленте, другое – наличие при этом венка и место его возложения (городское кладбище, братская могила, траурный поезд, ставший музеем). Одно дело – дарственная запись в книге и другое – наличие ручки ли карандаша, с помощью которых появилась эта запись. Одно впечатление о технике машинописи возникает при виде текста, напечатанного на листе бумаги, другое – при экспонировании рядом самой пишущей машинки. Одно восприятие телетайпной ленты, когда мы её рассматриваем в экспозиции музея, другое – когда нажимаем на клавиши передающего аппарата, а на принимающем аппарате появляется текст с идентичным содержанием. Образ мысли солдата мы можем понять из его писем, но представить его внешний облик можно только с помощью фотографии. Отсюда проистекает одна из важнейших проблем музееведения – комплексность источников, о чём говорилось выше.

Всё это даёт основание полагать, что при известной самостоятельности слоя информации, порождаемого материальной основой письменного источника, она по отношению к содержанию текста может играть разные роли:  усиливать его значение, находиться в конфронтации или в состоянии неразрешимого противоречия. Но при всём этом материальная основа как часть действительности, не связанная с предварительным отбором для фиксации, является тем, что придаёт письменным источникам музейное значение.

Материальная основа документа обеспечивает перенос информации и её накопление во времени. Она играет роль «включённого наблюдателя» при моделировании общественных процессов, воссоздавая фрагменты жизни прошлого. Следовательно,  материальная основа как часть действительности имеет вполне самостоятельное музейное значение. Всё это расширяет информационное поле документа, многоаспектность его восприятия.

Более сложным является вопрос об идентификации текста документа со свойствами музейности вне зависимости от его материальной основы. Здесь, прежде всего, следует выделить из памятников те,  которые иначе как через знаковую систему не могут быть выражены. Письменные источники, фоно- и видеозаписи, фотографии являются единственно возможными средствами, способами, при помощи которых можно их показать с предельной дифференциацией.

На уровне обыденного сознания отбор фактов из реальной действительности связан с результатами абстрагирующего мышления, и, прежде всего, с выявлением их ценности во времени. Один из корреспондентов Б. Пастернака отмечал, что у «неграмотных людей часто бывает изумительная память. Лишённая книжной пищи, она впитывает в себя все события своей и чужой жизни и до самой могилы хранит, ничего не отсеивая, всё нужное и ненужное»[112]. В этом изречении справедливо только предположение, что документирование сопряжено с «отсеиванием» «нужного и ненужного». Совершенно очевидно, что занесению информации на определённый материальный носитель предшествует процесс «проговаривания».

Значение образной, яркой речи в осмыслении ретроспективы «лежит чувство меры… простые неграмотные люди были творцами языка, на котором мы говорим и пишем»[113]. Без этого «проговаривания» не могло возникнуть документирование общественных процессов. Создание письменного документа не может быть сведено лишь к изобретению письменных принадлежностей и печатного станка. Этому должно было предшествовать осмысление общественной жизни в рамках «устной традиции». Справедливо в этом отношение высказывание В. П. Фофанова о том, что исторической предтечей и фактической предпосылкой фиксации на материальном носителей информации является память размышляющего человека[114]. А по А. Платонову, «лишь слова обращают текущее чувство в мысль, поэтому размышляющий человек беседует»[115]. «Проговаривание» событий, фактов текущей общественной жизни предполагает их оценку перед фиксацией, то есть оценку с позиций человека, «стоящего во времени».

По мнению А. Т. Болотова, при написании дневников нельзя быть «пространным» и «упоминать только об интереснейших происшествиях в делах наших»[116]. Большое значение он придавал отбору фактов и действий при публикации документов.

Определённая мыслительная коммуникация в оценке фактов, событий, явлений общественной жизни предшествует как написанию документа, так и его публикации. Логично предположить, что она инициируется уровнем исторического осмысления действительности. В обыденной жизни это присутствует в скрытом состоянии. Ещё в 1913 году источниковедами было замечено, что документ создаётся исключительно «для удовлетворения непосредственных внутренних нужд, а не ради увековечения… каких-либо событий»[117]. Не отрицая того, что любому документу свойственно то или иное функциональное назначение, следует признать, что любая фиксация событий, явлений происходит несколько позже их совершения и, как правило,  с учётом выбора, исходя из ранее происходивших событий. В этом случае мы сталкиваемся с явлением искажения информации при её отборе во времени. При этом во многих случаях содержание текста документа имеет налёт существующей социально-политической обстановки и идеологической позиции создателя документа. Упоминавшийся вышек крестьянин А. А. Замараев, делая подневные записи, фиксирует наиболее значимые для него события. По прошествии времени вносит пометы и делает записи на полях. А 31 декабря ежегодно подводит итоги, называя основные события прошедшего года, характеризует их и даёт им эмоциональную оценку, выражая надежду на изменение условий жизни в следующем году в лучшую сторону.

Отбор фактов для их фиксации, предварительные или заключительные, по прошествии времени, помогают сохранить нечто важное для ретроспективной оценки. Следовательно, первоначальный набор сведений являет собой определённую нишу, из которой отбираются факты для перенесения их на следующую интеграционную ступень исторического познания, происходит своеобразная «двойная выборка».

Идея историзма, свойственная любой знаковой системе,  фиксирующей действительность, в делопроизводственном процессе частично реализуется в итоговых документах. Можно сказать, что уже сам факт выделения для фиксации из сумм явлений и событий наиболее значимых служит отправной точкой проявления этой тенденции. И здесь переход от простого к сложному сопряжён с повышением уровня ретроспективного абстрагирования действительности. Это обстоятельство часто осознавалось даже делопроизводителями. Сотрудник Общества сельского хозяйства в XIX веке писал, что составляемый в учреждении отчёт «имеет особое назначение» как «экстракт прошлого»[118]. Это явление, известное в архивной теории и практике как «поглощение информации», вело к «деиндивидуализации» содержания отдельно взятого документа по хорошо разработанной системе реквизитов и имело в процессе развития человеческого общества тенденцию к усилению; вело к утрате качества документа как самостоятельной единицы информации. Сам по себе синтез информации, её интеграция, усиление уровня абстракции не ведут, как полагают некоторые, к утрате ценности источника. В ряде случаев, наоборот, «осмысление во времени» позволяет понять истинное значение описываемых событий или явлений. Частично справедливым можно признать мнение, в соответствие с которым установление истины не означает того, что историк должен непосредственно наблюдать событие – достаточно, если это сделано кем-либо другим. Сопоставляя различную информацию, исходящую от различных источников, можно максимально выразить достоверность действительности.

Эту мысль можно развить и дальше. Логично предположить, что историзм как форма осмысления жизни проявляется через систему разного рода документальных «сообщений». Да и само историческое исследование, по сути своей, является одним из них, правда, с более высоким уровнем синтеза и обобщения.

«Деиндивидуализация» документа в делопроизводстве также происходит благодаря структурированию документальных комплексов, фондообразованию. Ценность письменного сообщения в этом случае определяется его местом в системе фондовых связей. Инициативный документ является ядром, вокруг которого формируются все другие сообщения, близкие ему по содержанию, образующие своего рода конвой документов. Правда, в этом случае нет такой жёсткой определённости, которая возникает при обобщении информации по определённым реквизитам. Но и это, в известной степени повышает информационную ценность отдельного документа, включённого в систему музейных коллекционных связей, создаёт определённую целостную картину развития того или иного явления в пространстве и во времени. Бесспорно, содержательная, текстовая «связь документов» имеет исключительное познавательное значение, является важным в раскрытии типологии явления. Этим и объясняется устойчивый интерес историков к реконструкции документальных комплексов.

Но абсолютизировать значение тенденций, проявляющихся при документировании процессов, в историческом осмыслении не следует. Здесь дело связано с целевыми установками, которые возникают в рамках  делопроизводственного процесса. По ним можно обозначить, какие явления и на каких этапах остаются вне документирования и даже могут искажаться. Во время Великой отечественной войны на стол главнокомандующего И. В. Сталина ложились донесения из армейских штабов. В свою очередь, сведения в армейские штабы поступали из дивизий, в дивизии из полков. Полковые командиры обобщали информацию, полученную в политдонесениях из действующей армии. Политдонесенния основывались на полевых донесениях непосредственно с мест боевых действий. На каждом этапе информация обобщалась и «сглаживалась» в «нужную сторону». Поэтому до ставки верховного главнокомандования доходили обобщённые и, мягко говоря, не совсем точные сведения. Историк, музеевед может сегодня проанализировать все этапы прохождения документов и выяснить истинное положение дел на том или ином участке фронта. Но дело в том, что полевые донесения, точно передающие обстановку на линии боевых действий, до сих пор закрыты и не каждому исследователю доступны. Поэтому и достоверность событий по имеющимся документам трудно установить. И тем более нельзя полагаться на свидетельства и воспоминания участников войны, какими бы высокопоставленными и авторитетными начальниками они ни были.

Принцип фиксации явлений общественной жизни определяется «социо-культурными средствами» той или иной эпохи[119]. По мнению Б. Г. Литвака, «чем ближе к нашему времени, тем больше разновидностей документов, тем легче их формула и тем беднее их содержание»[120]. Развитие делопроизводства привело к тому, что создаваемые документы уже относятся не к деятельности отдельных лиц, а к общим вопросам, то есть человек с его страстями и интересами остался за пределами зоны исторического осмысления. Личность человека, его судьба, характер, эмоции остаются во многих случаях за пределами внимания музеев. Из каких документов формируются личные фонды и персональные коллекции? Да всё из тех же: характеризующих успехи и производственные достижения[121]. По какому принципу происходит отбор личностей для формирования их фондов? Всё по тому же: передовик производства, ударник труда, депутат, делегат, то есть выдающаяся личность. А то, что у этой «выдающейся личности» есть свой характер, свои радости, горести, переживания, что он «имеет сметь своё суждение иметь», мало кого волнует. Поэтому в экспозициях наших музеев не живые и страстные натуры, а схематические изображения. Так-то мы документируем историческую реальность? Так-то создаём в фондах базу документальных источников? А что даёт нам эта база без фиксации повседневной среды бытования.

Наряду с некоторыми общими закономерностями, в соответствии с которыми невозможно осмысление ряда сюжетов во времени, существенное влияние на искажение информации могут оказать и частные, групповые интересы. По мнению Н. М. Дружинина, реформа 1861 года вызвала «массу раздробленных и трудно согласуемых мнений», но их публикация зависела «не только от внешней правительственной цензуры», но и от «внутреннего непреоборимого влияния господствующих взглядов»[122]. По этому поводу Н. Ф. Фёдоров писал: «Та история, которая исходит из-под перьев партийных и политических деятелей, проникнута сильным чувством, но она не заслуживает названия истории, ибо, хотя она не бесчувственна, но зато она пристрастна, она грешит против правды»[123].

Не грешит ли против истины музей, когда подчиняется партийным пристрастиям и общественному мнению? Ведь он, музей, призван хранить вечность беспристрастно. В музее сохраняется память о прошлом и настоящем. Он документирует единство противоположностей, единство времён, эпох, взглядов, мнений; единство вещей, находящихся в вечной взаимообусловленности друг к другу. Музей, храня память, объединяет философию Древней Греции и Востока, средневековья и современности, являясь собором лиц, хранилищем памятников, школой знаний, храмом, объединяющих учёных и учеников, местом передачи исторического опыта, разнообразного и противоречивого в своём единстве, как разнообразны и противоречивы в своём единстве письменные источники и их материальная основа.

Дифференцированное отражение действительности в единстве всех её противоположностей является объективно наиболее вероятной основой для «сцепки времён». Обладающий свойствами дифференцированного отражения действительности (см. принцип комплексности источников), источник создаёт широкий диапазон для сопоставления прошлого с настоящим не только в виде прямых, но и часто очень отдалённых ассоциативных связей и является психологическим толчком, порождающим процесс сопоставления.

Наиболее идеально в этом отношении проявляется вещевой предмет, материальный остаток. Его формы вполне конгруэнтны действительности, его породившей. В связи с этим остановимся  на одном из часто употребляемом, но теоретически абсурдном понятии – «первоисточник».

По существу, все письменные сообщения – «первоисточники», если не по отношению к фактам и событиям, то по принципам их осмысления. Совершенно лишена смысла концепция предпочтительности при использовании в историческом исследовании синхронных показаний на том де основании, что им присуща «наибольшая непосредственность», «свежесть восприятия», не осложнённая последующим изменением ситуации. Ведь «непосредственность» может быть искажена (или откорректирована)[124] до неузнаваемости «конкретно-исторической обстановкой»[125]. Очевидно, что единственной и окончательной «свежестью восприятия» может быть степень дифференцированности отражения действительности. Именно это обстоятельство создаёт возможность «одновременного осмысливания» прошлого и настоящего в самых различных ситуациях и при самых разных аспектах исторического исследования. И здесь дело будет не столько во времени создания источника, сколько в его форме, в его атрибутике.

Документ возникает  под влиянием определённого общественного мнения, в наибольшей степени проявляющегося в науке, культуре и политической жизни. Это влияние «господствующих взглядов», существующего или формирующегося «общественного мнения» сказывается на оценке происходящих событий в соответствии с «установками» эпохи, идеологии, политического строя, убеждений партийной элиты. Простой пример. В изображении разных политологов в разное время образ В. И. Ленина как вождя мирового пролетариата, выдающегося государственного деятеля, гениального мыслителя, «самого человечного человека», доброго дедушки Ленина. Но как только изменилась общественно-политическая ситуация в стране сменился и его образ. Он стал трактоваться злым гением, безумным фанатиком. Злостные и повинные во всех грехах белогвардейцы, предатели родины превратились в героев, страстных защитников Отечества. И эти политологи, называющие себя историками, в соответствии со своими убеждениями, то есть под влиянием определённого общественного мнения, создают соответствующие своим взглядам документы, извлекают «первоисточники», сохраняющие «избыток смысла», которые не включаются в общий информационный поток в связи с идеалами исследователя. Но трактуются эти «первоисточники» представителями разных группировок по-разному, в зависимости от партийных взглядов и убеждений.

Музеи не могут исповедовать такую позицию и ссылаться для достоверности на «первоисточник». Музею следует показывать, от кого и исходит этот «первоисточник» и почему он появляется в конкретных социо-культурных ситуациях.

В музее происходит ретроспективное осмысление жизни общества в рамках определённой исторической обстановки, в пределах устойчиво сложившихся форм процесса создания документов. Это не может не приводить к тому, что в ряде случаев явления, имеющие «перспективу» развития, или вовсе не регистрируются, или фиксируются в документе таким образом, что они выявляют в нём такой «избыток смысла», при котором прилипший к бумаге «кусочек жизни» не склеивается с другими в рамках документирования системы делопроизводства. Интерпретация таких «кусочков жизни» может быть самой различной в зависимости от влияния общественного мнения, под которым находится сам интерпретатор.

В общей массе письменных источников имеется ряд категорий документов, содержание которых не может быть синтезировано традиционной и текущей системой документирования. В них раскрывается сложная система человеческих взаимоотношений в таком тематическом, идеологическом разнообразии, которое не вмещается в те реквизиты, по которым идёт обобщение информации. К ним можно, например, отнести такие документы как заявления, жалобы, протоколы и т.д. Именно  для них характерно присутствие не искажённой «прямой речи», имеющей по определению М. М. Бахтина, «непосредственное предметное значение, не лежащее в одной плоскости с её интерпретацией»[126]. Зачастую содержание такого рода документов, не попадающих в общую интеграционную систему, обозначает ход истории. Зафиксированные в них мелкие особенности какого-нибудь даже незначительного события порождают тот «избыток смысла», который, по определению Г. Ф. Гегеля, «с бьющей очевидностью выражает собой время, народ, культуру»[127]. В этих документах, своей содержательной стороной не входящих в накатанную колею процесса документирования, подчинённого социальной демагогии, «тайный смысл» исторического процесса обнаруживается яснее и отчётливее»[128]. Поэтому их содержание интегрируется в рамках новой схемы исторического осмысления общественного развития.

«Бьющая очевидность» «мелких особенностей» важна не только для раскрытия «тайн», но и для сопоставления прошлого с настоящим по более широкому диапазону событийной феноменологии, нежели обобщающие документы, фиксирующие информацию в узком коридоре идеологической парадигмы той или иной эпохи, той или иной социальной группы, того или иного «летописца». Это обстоятельство позволяет более широко освещать прошлое с настоящим, достигать той самой «соборности лиц», о которой писал Н. Ф. Фёдоров. А «возможность одновременного сосуществования, М. Бахтина, является как бы критерием для отделения существенного от несущественного. Только то может быть осмысленно дано одновременно, что «может быть… связано между собой в одном времени…   может быть перенесено в вечность, ибо в вечности всё одновременно, всё сосуществует»[129]. Сосуществование в вечности и обеспечивается музеем как хранителем социальной памяти. Всей памяти, а не отобранной по идеологическим или иным соображениям.

Одновременное осмысливание прошлого и настоящего при дифференцированном отражении комплексом источников возможно в самых различных ситуациях, оно исходит из разных подходов исторического исследования. Поэтому дело не столько во времени создания источников, сколько в их форме, многоаспектности, мелких подробностях, отражённых в документах, которые потенциально могут быть востребованы как объекты ретроспективного исследования.

Многоплановое отражение действительности требует особых форм его освоения в современности. Наиболее идеальным в этом отношении может быть массовая историческая рефлексия, свойственная публичному осмыслению заключённой в документе информации в рамках музейной деятельности.

Дискретность, известная информационная изолированность, свойственная документам, отнюдь не снижает их значимости. Простое перечневое сопоставление сообщений, формируемый из них ряд, иногда оказывается не менее существенным для понимания исторического процесса, нежели сводные документы, возникшие в результате аналитико-синтетической переработки сведений первичных сообщений. Так, об объявлениях в печати времён крепостного права А. Романович-Славутинский писал: «Малоизвестные, они необыкновенно ярко отображают эпоху. Наряду с объявлениями о сбежавших собаках и потерянных вещах, за возвращение которых обещаются награды… объявления о сбежавших дворовых людях и крестьянах, за возвращение которых обещается также довольное вознаграждение. Вслед за объявлениями о продаже коров, жеребцов, малосольной осетрины, лиссабонских апельсинов – объявления о продаже крепостных семьями и порознь и чаще всего о продаже молодых девок, собою видных[130]». Сила этого информационного ряда была столь велика, что впоследствии правительство, почувствовав «иголки под кожей», вынуждено было «строжайше запретить публикацию подобных объявлений в таком порядке»[131].

Не трудно также догадаться, что документы с «избытком смысла» по сравнению с теми, которые создаются с определённой целью, широко используются в социологических исследованиях, в изучении проблем, оставшихся вне пределов интегрирования и обобщения в рамках текущего документирования.

Особо следует отметить встречающиеся в текстах описания материальных предметов. При определённом уровне они могут приблизиться к поисковому образу вещевого предмета. До революции 1917 года существовал такой документ как «Статейный список», в котором с почти осязаемой достоверностью воспроизводился облик арестанта. Именно из такого документа стало известно, что у заключённого Иосифа Джугашвили (Сталина) большой и второй пальцы на левой ноге были сросшимися. Но не только представители сыска дореволюционной России тяготели к описанию подробностей. Ещё приказные XVIII век составляли в своих списках портреты, описывали предметы на уровне бытовой археологии.

Следовательно, возможна ситуация: материальные «остатки» конгруэнтны действительности, а письменные описания конгруэнтны «остаткам». Они, то есть «описания», очень важны в решении важных задач такого вида музейной работы, как реконструкция прошлых состояний, прошлых действий, процессов. И это особенно ценно в том случае, когда «остатки» не сохраняются.

Таким образом, эта категория документов позволяет максимально дифференцировать процесс общественного развития, ту его «однородность», которая «создаётся в представлении некоторым отдалением от предмета наблюдения – всё равно – в пространстве или во времени»[132]. Следовательно, эта категория документной информации может быть идентифицирована с вещевыми предметами, являющимися основными источниками пополнения музейного фонда. Отражая и сублимируя качественные различия в восприятии различных явлений в разные эпохи, разными социальными группами, они выступают в каждом отдельном и конкретном случае «первоисточниками». То есть они являются документами с достаточно широким диапазоном «сообщений» для осмысления действительности в рамках той или иной идеологической установки, людьми с разным уровнем исторического сознания.

Из вышесказанного можно заключить, что наряду с репрезентативностью существует и такое свойство «музейности» как презентативность, т.е. свойство присутствия вещи, письменного источника (или их фрагментов) в качестве их неизменных частиц действительности относительно длительного времени. Это обстоятельство предполагает известную несводимость документа с другими в системе документообразования и тесно связано с «намыванием» особого информационного поля. В таких документах, как отмечал Н. Морешаль,  «идея аутентичности отделяется от идеи текста»[133]. К ним можно отнести, например, акт на вечное пользование землёй, жалованную грамоту дворянству и целый ряд других, которые создавались не с целью «сиюминутной» передачи информации, а для многократного воздействия на определённую общественную среду.

Прямая «задействованность» «текущих документов» в общественной жизни предполагала и специфику формирования соответствующего им информационного поля. Уже при самом их создании закладывалась идея обеспечения широкой их связи с общественностью, максимальной публичности. В силу своего производственного назначения подобного рода документы издаются в идентичном виде в большом количестве. При издании первой Советской Конституции местным властям вменялось в обязанность вывешивать её текст на видных местах во всех советских учреждениях, на станциях и в других общественных местах. Более того, для убедительности и привлечения внимания после издания законодательного акта в его честь воздвигается «Памятник свободы».

Продолжительность воздействия документа, уровень его социального осмысления порождают такое свойство музейного источника, как полифункциональность. Различное толкование различными социальными группами одних и тех же документов создаёт условия для структурирования различных информационных полей вокруг документов, повышает их значимость в ретроспективном осмыслении явлений. «Мифологемы», возникающие в связи с изданием документа (по-своему толкуемого разными слоями населения), представляют исключительный интерес для понимания духовной жизни общества, угла или точки зрения конкретных слоёв населения.

Это ярко иллюстрируется на оценке двух законодательных актов, изданных в России различными организациями. В 1855 году министр внутренних дел Ланской издал циркуляр предводителям дворянства, в котором говорилось, что Всемилостивейший Государь повелел ему нерушимо охранять права, дарованные дворянству. Циркуляр министра не давал оснований для каких бы то ни было определённых надежд, да и сам он не мог иметь законодательного значения. Тем не менее, в нём увидели залог сохранения для дворянства его главной привилегии. Циркуляр покупали и читали так усердно, что понадобилось второе издание. Год спустя вышел указ о порядке совершения записей на основании закона о вольных хлебопашцах. На этот раз покупателями явились мастеровые и рабочие из крепостных, отпущенных на оброк. Они толпами стояли перед сенатской типографией, чтобы получить указ, в котором ожидали найти весть об отмене крепостного права. Если в среде дворянства «общие места» правительственных предписаний трактовались в свою пользу, то информационное поле документа среди полуграмотного крестьянства приобрело фантастические оттенки: официальный неясный для них язык правительственной «бумаги» вводил в заблуждение крестьянские умы.

Необходимо отметить, что в принципе возможна ситуация, когда документ выводится из системы тех смысловых и исторических связей, которые формировались в процессе деятельности фондообразователей, и как бы выставляются на всеобщее обозрение, до известной степени непредвзятое суждение социума, его различных общественных слоёв. Обычно это происходит при публикации документов.

Термин «публикация» применяется и в музейном деле. Им обычно обозначают процедуру выставления хранящихся в фондах предметов для экспонирования, всеобщего обозрения. В результате, заключённая в них информация становится объектом массового исторического осмысления, источником структурирования многих информационных полей. При «публикации» осуществляется связь источника с массовым ретроспективным сознанием. Отсюда можно заключить, что и ординарный, одиночный документ, изъятый из среды бытования и подвергнутый массовой исторической рефлексии, обретает дополнительный информационный потенциал, полифункциональное значение. И здесь очень важно, чтобы, как отмечал Ф. И. Шмит, автор «не насиловал вещь и чтобы он не был в плену… вещей»[134].

Таким образом, с точки зрения «дальних соответствий» термином «публикация» как в архивном, так и музейном деле, обозначается одна и та же связь с массовым ретроспективным осознанием действительности. Здесь можно согласиться с А. А. Курносовым в том, что в этом случае сам источник выступает как органическая целостность историко-культурной среды, которая не связана с его происхождением, целеполаганием его создания. «Такой подход позволяет совместить в представлении об источнике знание о его месте в развитии относительно консервативных, медленно протекающих процессов (эволюции языка, например, или формуляра, присущего данному виду, с «особенным» ‑ определённой системой взаимоотношений эпохи, и, наконец, «конкретным», «частным», то есть документом как фактом истории»[135].

Когда мы говорим о документе как музейном предмете, нужно понимать, что он рано или поздно станет достоянием общественности, то есть будет опубликован: или представлен в экспозиции, или издан в средствах массовой информации. В этом случае начинается новая точка отсчёта в его жизни. Документ, изъятый из среды бытования, сферы действия одного социума, попадает в иную, искусственную среду (в экспозицию, книгу, каталог, журнал…), иную сферу взаимоотношений. Здесь и возникает проблема приближения документа к новому поколению людей, адекватного его осознания обществом. Но если, как отмечалось выше, функционирующий в реальной среде документ по-разному воспринимается разными социальными группами, восприятие зрителей, читателей разнится с авторским замыслом, в музейной экспозиции масштабы этих различий увеличиваются многократно. Важнейшей и трудноразрешимой проблемой здесь становится сохранение соответствия документа-экспоната документу-подлиннику или памятнику.

В самом деле, представление в музее документа как экспоната уже содержит в себе определённую интерпретацию экспозиционера. А экспозиционер (научный сотрудник, экскурсовод, музейный педагог) вольно или невольно навязывает посетителю своё мнение о документе-памятнике и его месте в социуме. Так или иначе, желая того или нет, музей формирует понятие документа-экспоната исходя из своих собственных представлений, которые могут быть отличными от представлений и восприятия посетителей. Следовательно, информационные поля документа-памятника и документа-экспоната могут значительно разниться и по-разному влиять на восприятие посетителей и, в конечном счёте,  на формирование их исторического сознания или размывание оного.

Теоретики музейного дела говорят о музейной коммуникации как о самостоятельной категории. Утверждается право на авторскую интерпретацию событий музейными средствами, на замену исторического сознания мифологическим[136]. Уже сама постановка этих проблем свидетельствует о тенденции к самопроизвольному толкованию документа, обоснованному, якобы, необходимостью нового осмысления исторического процесса. Осмысливать исторический процесс, естественно, необходимо постоянно. Но во всяком «новом» осмыслении маскируется новый идеологический подход, ведущий к субъективизму и тенденциозности, к интерпретации документа (и стоящего за ним события) в соответствии с общественным мнением господствующей части социума. Такое «новое» осмысление выполняет так называемый социальный заказ по принципу: «чего изволите-с».

Чтобы осмыслить исторический процесс, нужны не «новации», а историческое сознание, состоящее условно из трёх составных частей (или блоков): фольклор – искусство – наука. Как отмечает Э. А. Шулепова, «памятники всех трёх блоков исторического сознания выполняют функции социальной памяти. Эти функции могут претерпевать серьёзные изменения в зависимости от того, какие социальные силы оказываются двигателями социального прогресса»[137]. Посему необходима не вольная (авторская), а научная интерпретация событий музейными средствами, в основе которых лежит их исследование, а не визуальное наблюдение. К сожалению, во многих современных экспозициях превалирует мнение художника, дизайнера, оформителя, а экспозиционер из научного руководителя превращается в простого консультанта, не имеющего возможности отстоять своё мнение. Не происходит ли это от отсутствия исторического сознания у тех и других, от непонимания сущности музейного предмета-памятника?!

Не вызывает восторга и та ситуация, когда диктат осуществляет экспозиционер, мало советующийся с художником, опирающийся только на музейные коллекции, подчас недостаточно изучив и расставляя их в хронологическом, тематическом или ином порядке.

Чтобы не быть, по выражению Ф. И. Шмита, в «плену у своих вещей» и не замыкаться только в архитектурно-художественном решении экспозиции, необходимо, как уже отмечалось, комплексное изучение документа-памятника и в комплексе с другими источниками при непременном выявлении контекста эпохи, среды бытования, условий функционирования предмета в повседневной жизни. Это и позволит моделировать процесс, не прибегая к различного рода инсталляциям, перфомансам, конструктивным сооружениям и иного рода декорационным приёмам.

Отметим справедливость нижецитируемых рассуждений Г. С. Кнабе и несколько разовьём его мысль. Он говорит о вещи вообще, а мы – о письменном источнике как части понятия «вещь», ибо любой текст (кроме устного) всегда нанесён на какой-либо материальный носитель. Для каждой эпохи вещи и их взаимодействие составляют свою систему, потому понять «поведение человека в определённую эпоху прошлого можно лишь, если не прилагать к ним мерки нашей эпохи, а стремиться понять его в его собственной системе». Историку же, музееведу, посетителю музея «важно, прежде всего, понять вещь как отражение внутреннего мира и эмоционально-психологического склада, откуда идут непосредственные импульсы его общественного поведения». Исходя из свойств вещи Г. С. Кнабе выводит две их функции – прагматическую и знаковую[138]. По нашему же разумению, документ как письменный источник не только обладает тем и другим, но ещё и усилен содержанием в знаковой системе. Знаковость для него заключается и в материальном носителе и собственно в той системе знаков, которые избраны автором для нанесения текста на материальный носитель (клинопись, иероглифы, рукопись, машинопись, компьютерный набор и т. д. и т. п.). Следовательно, информационная ёмкость документа более глубока и многогранна. А в контексте эпохи (в случае её изучения, конечно) его информационные поля расширяются и тем самым музейное значение документа приобретает более глубокий смысл.

Решение проблемы изучения документа в контексте эпохи усложняется тем, что сам документ-подлинник зачастую очень сложен по своему составу, содержанию, замыслу и т.д. Так например, относительно летописи С. А. Морозов пишет: «… Следует различать летописную запись, носящую «информационный» характер (то есть сообщение), летописный рассказ, основанный на личном впечатлении или рассказе очевидцев, и летописную повесть, включающую художественную (мифологическую) информацию»[139].

Кроме того, само всестороннее и глубокое изучение документа ещё не даёт основания полагать, что он полностью изучен. Мы уже говорили о необходимости дифференцированного изучения документа. Отметим ещё раз как существенное – необходимость изучения письменного источника в комплексе с другими видами памятников, широко используя при этом междисциплинарные связи. Да и в целом документ может быть изучен только в контексте явления, события, факта, времени, пространства, межличностных и производственных отношений, то есть в контексте культуры[140].

Итак, мы установили, что существуют условия, которые придают письменному источнику характер музейного предмета:

связь текста с материалом изготовления (материальным носителем);

дифференцированное отражение действительности; 

презентатизм и репрезентатизм

специфика информационного поля.

В то же время музейность письменных источников не отождествляется с полным поисковым образом, она является лишь «обращённой системой». Так, например,  знаковая система не может дифференцировать предмет на уровне трёхмерного изображения его деталей; описание (изображение)  их словами (текстом) не всегда может достигнуть полного соответствия. При определённом уровне, мастерстве и таланте можно достигнуть описания, лишь приближающегося к поисковому образу  (вспомним «постатейный список» арестанта).

Однако существует и такая ситуация, когда событие (явление, не имеющее форм) не может быть никаким иным способом выражено, кроме как через знаковую систему, то есть через письменные источники. И здесь они, наряду с фото-, кино-, видеодокументами, могут быть единственно возможными для синхронного, дифференцированного отражения действительности.

Выше было рассмотрено значение «оттиска» для формирования музейности документа, его информационных полей, исходя из структуры его материальной основы. Но и сама знаковая система может формировать «оттиски» (точнее «оговорки»), которые возникают как следствие целенаправленности информационного поля документа. Так, исследователи книжности отмечают: «Редкая из древних книг не имела записей, и, вместе с тем, в редкой книге записи сохранились полностью. Записи, расположенные на нижнем поле листа обрезали при позднейших переплётах, их заклеивали при «починке», но главная опасность для записей была заключена в них самих. Владельцы книг менялись, причём часто вопреки воле их хозяев. Призывы, содержащиеся в записях о том, чтобы книга была «без выносу, а кто покусит сию книгу вынести… да будет проклят», не останавливали новых продавцов и покупателей. Они буквально истребляли старые записи, вычищая, заклеивая, вырезая их для того, чтобы снабдить книгу ещё одной записью, свидетельствующей о том, что эта книга в очередной раз продана «зачисто». Поэтому сохранность большинства записей оставляет желать лучшего.  Вместе с тем, важность сведений, содержащихся в них, заставляет внимательно изучать этот источник по истории книги»[141].

Вымарывание, уничтожение, заклеивание старых записей, помет, изображений, штампов, печатей да и самого текста – характерное явление  не только для прошлых веков, но и для настоящего времени. Все эти свидетельства имеют существенное значение для характеристики историко-культурной, социально-бытовой или политической ситуации времени или «безвременья» (уничтожались ведь и сами книги, документы, неугодные новому политическому режиму, как в средние века, так и в новейшее время). Даже отсутствие записей является той «густотой песни молчания»[142], которая может служить свидетельством культуры чтения того или иного периода, того или иного социума.

Внешний облик книги, пометы и записи в ней, наклейки и прочее свидетельствуют не только об особенностях эпохи и среды бытования предмета, но и «творческой лаборатории» автора, читателя, их отношения к книге и отдельным её частям. При подведении итогов программы по выявлению и описанию памятников письменности в музеях Вологодской области А. А. Амосов отмечал: «Единственный элемент описания, предусмотренный без каких-либо сокращений – сведения об истории бытования каждого конкретного экземпляра учтённого памятника. Поскольку каждая книга, помимо самоочевидного и самоценного значения, имеет ещё и свойство отражения (хотя бы и косвенного) запросов и потребностей читательской среды, где эта книга бытовала в разные периоды своего существования, ‑ все следы такого отражения (записи, пометы, старые библиотечные и архивные шифры, штемпеля, печати и т. п.) включались в описания полностью без каких-либо изъятий»[143].

Конечно, чем больше в книге всевозможных физических наслоений, тем более она «выразительна» как экспонат. Но нам представляется, что этот показатель не должен быть основным при комплектовании музейного собрания. Нельзя забывать, что и отсутствие «выразительности» в материальном носителе само по себе является тоже характеристикой эпохи и среды бытования. Здесь и возможности полиграфического производства, условия и уровень производительных сил, и отношение читателя к книге, складывающееся под влиянием определённой культурно-исторической обстановки. Вспомним сетования научного сотрудника Александровского музея по поводу книги С. Я. Елпатьевского «Крутые горы». Да, книга внешне не выразительна, как экспонат «плохо смотрится». Но такие книги и в таком внешнем оформлении никогда больше, в иные времена не издавались. Книги эти ‑ сами свидетели эпохи. В этом их самоценность. А чтобы книга (или любой другой предмет) «смотрелась», на то существует искусство музейной экспозиции.

Некоторые сторонники современной теории коммуникации утверждают, что коммуникации можно достигнуть всевозможными методами и средствами, в том числе и без использования самого подлинника, а лишь при помощи его копии. Согласимся, что в экспозиции без копии не обойтись. Мало того, хорошего качества ксерокопия или сканированный документ более «выразительны». Но ведь материальная основа будет уже другая. И сам документ, таким образом, будет представлять другую эпоху, другую технологию, другие производительные силы, другие производственные отношения. Кроме того, как можно ксерокопией воспроизвести капли воска на странице книги или наклеенные «бляшки»? Будут пятна-изображения без всякой материальной основы. На ксерокопии исчезают оттиски штемпелей, сургучные печати. Физические «остатки» исчезают и заменяются в этом случае графическими изображениями. Но это, согласитесь разные вещи, перед нами будет уже другой документ, другой эпохи, на другом материальном носителе, выполненный с помощью новых технологий.

Физическое состояние материального носителя документа не передаётся копированием, ибо появляется новый материальный носитель. Но, коль скоро, мы показали единство содержания материального носителя и содержание нанесённого на него текста, то отсюда следует, что искажение (подмена)  одной из составных частей музейного предмета ведёт к искажению его в целом, то есть к его фальсификации и, как следствие, к фальсификации явления, события,  факта. К тому же подмена материального носителя ведёт к утрате информации о его происхождении, способе производства, среде бытования, социальных отношениях, в которых пребывает источник и пользующиеся им люди, личном взаимодействии автора или читателя с документом и т.д. Иными словами, при воспроизведении музейного предмета мы утрачиваем не только понимание физической основы предмета, но и сам дух эпохи. Поэтому любую копию, на наш взгляд, нужно рассматривать не как копию с подлинника, а как новый, вновь созданный документ, заключающий в себе не вновь создаваемый текст, а передачу (перенесение, трансляцию) текста с другого документа. Использование же копии напрямую в качестве экспоната, на наш взгляд, вполне возможно, но как вспомогательный материал. В противном случае, если мы пойдём по пути завышения роли вспомогательных средств, то можем потерять самое важное – подлинность источника, что определяет главную особенность музейной деятельности.

Отметим ещё одно важное обстоятельство. Прежде чем давать оценку текста, прежде чем проводить его текстологический анализ, представляется важным определить не только время создания материального носителя (и средства нанесения текста), но и условия (экономические, политические, культурные), в которых проявляется письменный источник. Рассмотрим простой бытовой пример. Талон разового проезда в городском транспорте стоимостью в 5 копеек и такой же талон, на такую же поездку в 150 рублей. Разница в стоимости проезда увеличилась за одно десятилетие. Современники этого процесса удорожания на себе испытывают его результаты и хорошо знают, что происходит. Исследователь же через какие-нибудь 50-100 лет будет вынужден изучать причины и следствия происходящих социальных перемен и объяснять своему поколению, что, как и почему всё это происходило. Следовательно, перед научным сотрудником музея всегда стоит задача как можно более полной фиксации событий, когда речь идёт о комплектовании документов и их изучении.

Далее. Знание эпохи, уровня развития культуры в момент появления письменного источника есть необходимое условие и для научной интерпретации самого текста. При прочтении русских летописей исследователь сталкивается с лексическими трудностями, возникающими в частности в результате утраты значения слов. Это приводит к неверному толкованию текста. Так, в «Псковской правде» слово «пословица» употребляется в значении «согласно», а не в современном его толковании. В Волынской летописи говорится, что в 1281 году полки князя Кондрата осадили город его родного брата Болеслава, «сташа около города, аки борове велицеи». Этот тест истолковывался так: «Стали около города, как свиньи». Но термин «боров» означал раньше сосновый лес, в современном звучании «бор»[144].

Современный слэнговый язык тоже требует знания и верного перевода в соответствии со значением слов в конкретный период времени, в конкретной среде.

Письменный источник как музейный предмет имеет целый ряд специфических особенностей, внешне никак не выраженных, но имеющих исключительно важное значение в изучении исторической реальности. Одна из этих особенностей – авторство документа. Оно не всегда прямо выражено. В литературе широко известно использование псевдонимов. Без их знания, выявления причин их возникновения, порой трудно или даже невозможно познать условия работы автора, его целенаправленность, убеждённость в своём деле или вынужденность в написании чуждого ему текста. По исследованиям Н. М. Супруна в Архангельской губернии политических ссыльных привлекали к различного рода научным исследованиям. Они изучали природу, историю, геологию местного края, создавали музеи, нередко публиковались. «При этом следует иметь ввиду, ‑ пишет он, ‑ что результаты отдельных научных исследований ссыльных были напечатаны либо под псевдонимом, либо анонимно. Иные же, вследствие их прикладного значения (например, проект освещения Архангельска Х. Ф. Шапиро или проект строительства Екатерининской набережной братьев Масленниковых), так и не были опубликованы»[145].

Наш разговор был бы неполным без весьма существенного замечания. Речь мы ведём не вообще о документе, а о музейном предмете. Критерием его научности может служить степень документированности поступающих в музей источников. Как отмечают источниковеды, долгое время этому не придавалось должного значения, «следствием чего является огромное количество «тёмных» рукописей… «Беспаспортность» большинства подобных собраний существенно снижает возможность их использования в качестве источников историко-культурологических исследований»[146].

Поэтому мы полагаем чрезвычайно важным научное изучение документа как в момент изъятия его из среды бытования, так и во всё последующее время нахождения его в фондах музея. Процесс изучения документа-памятника непрерывен. Мы придерживаемся того мнения, что «источниковый потенциал… зависит не только от самой книги, но и от исследователя, выявляющего книгу в той или иной среде»[147].

Под научным изучением мы понимаем, кроме всего прочего, комплексный подход к исследованию документа. Та же книга «может быть пергаментной или бумажной по материалу, рукописной или печатной по технологии, кириллической или гражданской по алфавиту, духовной или светской по содержанию, древней или новой по времени создания, хорошо сохранившейся или ветхой, полным кодексом или незначительным фрагментом, но во всех случаях она остаётся памятником культуры и минувших поколений и уже потому заслуживает уважения и бережного отношения. Однако всякий памятник является в то же время и потенциальным историческим источником, способным поведать не только о себе, но об обстоятельствах, сопутствовавших его появлению, дальнейшему бытованию"[148].

Отсюда вытекает естественная необходимость привлечения к изучению документа специалистов различных областей науки, литературы, искусства, делопроизводства и т.д.

Книга (как любой документ как музейный предмет) фактом своего существования документирует исторический процесс, культурно-историческую среду, взаимоотношения людей в обществе. Но чтобы предмет «заговорил», приобрёл свой «язык» и поведал нам о прошлом, необходимо разностороннее исследование его составляющих: текста, материального носителя, условий производства и бытования, авторства «следов» использования и т. д. тогда письменный источник как музейный предмет становится полифункциональным: будучи объектом изучения, он выступает и как средство, форма, метод познания действительности. Имеющиеся в документе «оговорки» иногда придают ему более широкое значение, часто совершенно не совместимое с первоначальной целью его создания. Так, на обратной стороне листа Вольного экономического общества с просьбой о представлении Д. И. Менделееву отпуска для обследования тверских маслоделен, рукой учёного сделаны первые наброски, относящиеся к открытию периодического закона химических элементов[149]. Тем самым сила воздействия документа вышла далеко за рамки его функционального назначения.

Элементы, составляющие музейность источника, являющиеся основой для формирования его особой функции в системе ретроспективного осмысления социальной действительности, в определённых условиях и ситуациях наличествует и у письменных источников, в широком смысле – у документов со знаковой системой. В то же время установление некоторых однозначных свойств, могущих служить целям экспонирования (шире и глубже – целям формирования исторического сознания), является, по нашему мнению,  фундаментальным основанием для построения генетического музееведения. Вместе с тем, рассмотрение информационных свойств документов свидетельствует, что они не имеют того набора признаков, который присущ вещевым предметам и который определяет потенциал в формировании массовой исторической рефлексии, то есть музейность документов является «обращённой системой», отождествляется не с полным поисковым образом, а лишь с отдельными его признаками.

Исследователи в области архивного дела выдвигают два принципа отбора документов на постоянное хранение: 1 – по происхождению и 2 – по степени использования. Естественно, что вопрос происхождения в обозначении параметров не представляется столь сложным. Но когда речь заходит об использовании документов (в научной и практической деятельности архивистов и музееведов), мы наталкиваемся на тот факт, что количественные (да и качественные) показатели запросов учёных и населения постоянно меняются, ибо меняется историческая обстановка, меняется общественное сознание, что ведёт к иной интерпретации социальной значимости, как самих документов, так и интереса к ним. Думается, что для массового ретроспективного осмысления оптимально возможный выход из этого положения заключается в обозначении рассмотренных потенциальных возможностей документов, музейных свойств письменных источников. При этом мы настаиваем на том, чтобы исследование текста документа (а также его практическое экспозиционное и иное использование) сопровождалось изучением текста и его материальной основы, несущую важную информацию об изучаемых процессах, событиях, фактах социальной жизни.

Таким образом, из всего вышесказанного следует, что музейными свойствами письменных источников являются:  полифункциональность; информатизм; дифференцированное отражение действительности; презентатизм и репрезентатизм; взаимосвязь текста и материального носителя.

Учёт этих музейных свойств и специфики фиксации информации будет способствовать повышению эффективности музейной деятельности и формированию исторического сознания на основе изучения и сохранения социальной памяти.

 

 

 

1.7.Музей и проблемы искусства управления его деятельностью

 

В Федеральном законе Российской Федерации «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации» музей рассматривается как институт социальной памяти (здесь и далее выделено мною – Н.Р.). Это ‑ с одной стороны, а с другой – музей определён как «некоммерческое учреждение культуры, созданное собственником для хранения, изучения и публичного представления музейных предметов и коллекций». Отсюда следует, что сущность и предназначение музея заключается в сохранении социальной памяти, а для реализации этого основного положения музей выступает в форме юридического лица ‑ учреждения культуры. Однако современные чиновники от культуры трактуют музей однозначно, только лишь в правовом значении как учреждение культуры. А если это учреждение, рассуждают они, то им, музеем, можно распоряжаться по своему усмотрению, заставляя руководителей музеев выполнять чиновничьи требования. И нет им, чиновникам, дела до того, что музей есть социальный институт памяти и трансляции опыта поколений. Не понимая сущности и предназначения музея, видя в нём только юридическое лицо, чиновники превращают его в учреждение, исходя из сиюминутных конъюнктурных установок. В 1930-е годы музеи выполняли роль политико-просветительных учреждений. В 1950-1970-е годы на них возлагалась задача массовой политико-воспитательной работы. В 1980-е годы их стали называть научно-просветительными учреждениями. Это был период господства коммунистической идеологии. Но и в начале XXI века, в период демократизации общества, идеологические установки продолжают быть решающими. Чиновники от культуры смотрят на музей по-прежнему как на учреждение и повелевают, как ныне стало повсеместно, оказывать услуги населению. И не могут они понять, что музей призван сохранять социальную память и передавать опыт поколений, а чиновники обязаны создавать для этого соответствующие условия, а не требовать выполнения их распоряжений.

Понятие музея зависит от того, с каких позиций рассматривается музей. Можно определить пять таких позиций:

1. Музей – это собрание музейных предметов и коллекций;
2. Музей – это здание и его экспозиция;
3. Музей – это информационно-коммуникативная система;
4. Музей – это учреждение культуры, то есть юридическое лицо;
5. Музей – это социальный институт.

Такое разнообразие понятий музея ставит перед ним сложные проблемы научного проектирования музейной деятельности. Эти проблемы можно объединить в две основные группы.

Первая – дилетантский подход к понятию музея со стороны представителей органов власти, считающих музей инструментом своей политики, методом реализации идеологических установок.

Вторая – недостаточно высокий профессиональный уровень самих музейных работников. К сожалению великому, они вынуждены выполнять распоряжения вышестоящих чиновников, иначе ведь могут просто уволить с работы.

Рассмотрим ещё раз, что такое МУЗЕЙ, и каково искусство управления им.

Оговоримся сразу, что искусство управления музеем заключается в научном проектировании его деятельности. Но, прежде чем говорить о научном проектировании, рассмотрим различные толкования музея и определимся в его сущности и предназначении.

В Российской музейной энциклопедии феномен музея рассматривается с философских позиций: музей — это «исторически обусловленный многофункциональный институт социальной памяти, посредством которого реализуется общественная потребность в отборе, сохранении и репрезентации специфической группы природных и культурных объектов, осознаваемых обществом как ценность, подлежащая изъятию из среды бытования и передаче из поколения в поколение, — музейных предметов».

В кратком курсе лекций «Музееведение» утверждается: «Музей – исторически обусловленный многофункциональный институт социальной информации, предназначенный для сохранения культурно-исторических и естественно-научных ценностей, накопления и распространения информации посредством музейных предметов. Документируя процессы и явления природы и общества, музей комплектует, хранит, исследует коллекции музейных предметов, а также использует их в научных, образовательно-воспитательных и пропагандистских целях. И далее: «Музей ‑ это орган общественного сознания, он является посредником между современным человеком и музейным предметом как частью прошлого. В современных условиях общепризнана роль коммуникативных и образовательных функций музеев» [150].

В Российском гуманитарном энциклопедическом словаре читаем: «Музей — хранилище артефактов и/или предметов природы, получивших в культуре знаковую ценность, одно из средств самосохранения культуры. Подразумевается, что данный набор является эталоном образца культуры (или природы) или может им стать, и в этом плане всякая вещь, помещаемая в Музее, есть вещь избранная, причем целенаправленно. В предметах, сохраняемых в Музее, знаковые свойства неотъемлемы от материального носителя, в отличие от находящихся в библиотеках, архивах и фотоархивах текстов, принципиально имеющих и допускающих иную материальную форму; для Музея книга, рукопись, печатный документ существуют, прежде всего, как предметы, а не как записи в них[151].

С этим мнением можно согласиться лишь частично. Если признать, что в музее «книга, рукопись, печатный документ существуют, прежде всего, как предметы», то тогда можно ограничиться понятием музея как склада, где хранятся вещи. На самом деле музей хранит вещи не ради вещей, а ради сохранения заключённой в них социальной памяти, информации, заключённой в тех же записях, пометах, изображениях и т. д.

Как видим, музей трактуется как институт сохранения социальной памяти и её трансляции различными формами музейной коммуникации. В этом выражается научный подход к понятию музея. Но есть и другое толкование музея, с точки зрения аппаратного чиновника, понимающего музей как учреждение.

К примеру, Большой энциклопедический словарь трактует музеи как «научно-исследовательские и научно-просветительские учреждения, осуществляющие комплектование, хранение, изучение и популяризацию памятников естественной истории, материальной и духовной культуры»[152].

В третьей статье устава Международного совета музеев отмечается, что музей – постоянное некоммерческое учреждение, призванное служить обществу.

Понимая, что музей служит обществу, государственная власть стремится использовать музей как инструмент своей политики. Часто это наносит ущерб музейной деятельности, что неоднократно отмечалось в музееведческой литературе.

В 2009 году в журнале «Музей» были опубликованы материалы дискуссии об актуальных терминологических проблемах современного музееведения, в т.ч. и сам словарь. В нём сформулировано понятие музея: «Музей (лат. museum, от греч. Museion – храм муз), культурная форма, выработанная человечеством для сохранения, актуализации, трансляции последующим поколениям наиболее ценной части культурного и природного наследия. В процессе генезиса и исторической эволюции музей реализуется как открытое для публики некоммерческое учреждение, осуществляющее свои социальные функции на благо общества. Являясь институтом социальной памяти музей отбирает, хранит, исследует, экспонирует и интерпретирует источники знаний о развитии природы и общества – музейные предметы, их коллекции и другие виды движимого, недвижимого и нематериального культурного наследия»[153]. Современные музееведы считают, что музей есть институт социальной памяти, а как учреждение он выступает лишь для организации своей работы. Отсюда, музей есть своеобразная и многофункциональная культурная форма.

Объясняя понятие «культурная форма», А. А. Сундиева пишет: «Культурная форма … рассматривается как универсальное понятие, которое используется в гуманитарных науках, в культурологи и определяется как способ удовлетворения какой-либо групповой или индивидуальной культурной потребности людей, выработанный социальной группой или человечеством в целом на определённом этапе своего развития»[154].

Однако, годом позднее, в 2010 году, вышло учебное пособие, в котором по-прежнему утверждается: «Музей – постоянное некоммерческое учреждение, призванное служить обществу и способствовать его развитию, доступное широкой публике, занимающееся приобретением, исследованием, популяризацией и экспонированием материальных свидетельств о человеке и среде его обитания в целях изучения, образования, а также для удовлетворения духовных потребностей общества»[155].

Лаборатория музееведения Центрального музея революции СССР в разработанном ею словаре в 1986 году трактовала музей как научно-исследовательское и культурно-просветительное учреждение[156]. И только во втором издании Словаря музейных терминов говорится, что музей есть «социокультурный институт современного общества, осуществляющий с определёнными принципами собирания, хранения, изучения, демонстрацию движимых и недвижимых памятников историко-культурного наследия с целью их сохранения и формирования общего духовного достояния в виде ценностей, идей, коллективного опыта, социальной памяти, научных знаний. Выступает средством социализации, воспитания, образования, познания личностного и группового самоопределения, общения и взаимодействия людей. Современный музей, как правило, существует в форме некоммерческой организации культуры, ставящей своей целью служение обществу и открытый для широкой публики»[157].

С профессиональной точки зрения музей представляет собой социокультурный институт, хранилище социальной памяти и опыта поколений, культурная форма, собор лиц и содружество учеников, учителей и исследователей (по Н.Ф. Фёдорову»[158]).

С обывательской, непрофессиональной точки зрения музей есть учреждение.

Это мнение (музей – учреждение) поддерживали и насаждали в своих идеологических целях органы ВКП(б)-ЦК КПСС в советское время. Музей как учреждение истолковывают и нынешние чиновники от культуры, отнимая у музеев его научную и образовательную деятельность и заставляя их оказывать услуги населению.

Однако надо понять, что музей как социокультурный институт интегрирует в себе другие социокультурные институты (библиотека, архив, театр, школа) и, наряду с вербальной информацией, предоставляет человеку зрительное восприятие, которое непосредственно погружает человека в ситуацию общения со средой бытования, материальной и духовной культурой человечества.

МУЗЕЙ ‑ комплексное и многоёмкое понятие, подробно раскрываемое в ранее опубликованных работах[159]. С одной стороны ‑ это форум, где проходят «собрания» поколений. С другой ‑ это склад вещей, где хранятся памятники истории и культуры (музейные фонды), и магазин, который предлагает свою продукцию (информацию) посетителю. С одной стороны ‑ это паноптикум с собранием необычайных предметов, и мавзолей и пантеон, где сохраняется память отцов. С другой ‑  клуб, где собираются люди по своим интересам; театр, где экспозиция является декорацией к историческим событиям и природным явлениям; библиотека, где музейные предметы в совокупности представляют собой памятную книгу человечества; архив, где хранится всевозможная информация, зафиксированная на различных материальных носителях; мастерская, где реставрируются и возвращаются к “жизни” свидетельства деятельности человека разных исторических эпох. Музей ‑ это храм с его духовным содержанием – не случайно по одному из первых определений музей есть храм муз. Музей – это здание (иногда выступающий как памятник, иногда как комплекс памятников) с их охранной зоной, нередко являющиеся памятниками культурного и природного наследия. Музей ‑ это и научный центр, занимающийся исследованиями; и школа, в широком смысле этого слова, где формируются знания подрастающего поколения. Музей – это экспозиция и его фонды. Музей – это издательство, выпускающее свою научную и рекламную продукцию. Музей – это творческая лаборатория, производственная мастерская, исследовательским кабинет, опытная станция. Музей вбирает в себя многие формы деятельности и выступает в различных культурно-образовательных проявлениях. Это и университет высшего образования, и научный центр, и ателье, и заповедная зона, а также реабилитационный центр, игротека, кинотеатр, оранжерея и т.д. Музей трактуется и как кладбище культуры, ибо он хранит отжившее, умершее, но продолжающее существовать в сознании людей. Музей понимается и как церковь, хранящая религиозные традиции и утверждающая правила и нормы поведения, в частности, православные.

Таким образом, МУЗЕЙ – сложный комплекс, объединяющий в себе различные формы научной, образовательной, культурной и досуговой форм деятельности. Музей через разнообразные формы коммуникации, принципы музейной педагогики и методы интерактивности осуществляет сотрудничество с посетителем. Музей хранит социальную память и через неё передаёт опыт поколений, осуществляет связь времён и народов, служит их братскому состоянию и общему делу человечества

Музей – это особое состояние человеческой души, духовная потребность человека общаться с прошлым. А потому он и выступает как хранилище социальной памяти[160]. Естественно, музей есть и учреждение (в правовом отношении), назначение которого заключается в создание условий для развития многообразных форм деятельности, обеспечение условий музейной коммуникации.

Музей выступает во множестве и многоликости своих проявлений. Но как бы ни были развиты отдельные его составляющие, он музеем не станет, если будет олицетворять одну из этих составляющих. Только взаимосвязь, взаимообусловленнность, взаимодополнение, комплексное взаимодействие хранилища социальной памяти, собора лиц, храма и форума[161] – все это вместе взятое и есть МУЗЕЙ.

От понимания сущности музея и его предназначения зависит и его деятельность. Непонимание сущности музея приводит к его дискредитации и, в конечном счете, к его вымиранию.

Итак, музей – многофункциональный социокультурный институт. Архив прежде всего хранит. Театр – показывает. Библиотека ‑ популяризирует. А музей ‑ хранит, показывает, исследует, реконструирует, популяризирует, демонстрирует, практикует.

Резюмируя понятие музея, можно предложить краткую формулировку: музей есть хранилище социальной памяти, заключенной в объектах природы и предметах материальной культуры.

Но в современных условиях на музеи (как на учреждения) всё настойчивее распространяется требование об оказании услуг населению. И хотя музей продолжают называть некоммерческим учреждением, в сознание музейной общественности внедряется необходимость не социальную память сохранять, а деньги зарабатывать. Отсюда – выпадение части музеев из государственного субсидирования и определение их как автономных учреждений. Отсюда – подталкивание музеев к вхождению в европейский культурный рынок, т.е. в коммерцию, что противоречит назначению музея с его некоммерческими задачами. Наконец, отсюда и внедрение в сознание музейной общественности новых понятий-новоязов: музейный продукт, музейные услуги, музейный потребитель, музейный бренд, брендинг и прочие брендовые брендизмы, обосновывающие вхождение музея в маркетинговые отношения, бизнес, коммерцию. «Купи-продай» вместо научного формирования музейного собрания. Сбывание музейного продукта вместо музейной педагогики. Потребительство вместо научного познания. Предоставление услуг вместо сотрудничества с посетителем. Одним словом – не музей ныне нужен, в соответствии с современной идеологией, а торговая точка.

А что же сами музеи? Как они реагируют на эти установки? С одной стороны, резко против политики услуг выступают журнал «Музей» и видные музейные деятели, в том числе директор Государственного Эрмитажа М. Б. Пиотровский. С другой – услужливые теоретики от музейного дела пытаются обосновать понятие музея как учреждения по оказанию услуг населению. Открываем новейший словарь музейных терминов[162]. Читаем:

«Культурные услуги ‑ область целесообразной экономической и культурной деятельности, в процессе выполнения которой создается материально-вещественный продукт или изменяется качество уже созданного продукта. В музейном деле К.у. связаны с освоением и презентацией наследия, представляя собой интеграцию свойств музейного продукта и условий его потребления. Особенностями К.у. являются нематериальный характер производимого эффекта, активное участие потребителя в производстве услуг, воздействие эффекта от услуги на личность потребителя, пространственновременная локализация. К.у. подразделяются на основные, которые служат достижению уставных целей учреждения культуры и направлены на реализацию его миссии), и дополнительные, которые реализуют второстепенные цели, не вступающие в противоречие с основными. Для музеев законодательно установлены следующие основные услуги: сохранение, в т.ч. обеспечение безопасности, пополнение и изучение Музейного фонда РФ; обеспечение доступа населения к музейным фондам»… И далее: «Продукт музейный – результат деятельности музея, представляемый в материально-вещественной, нематериальной, информационной форме; имеет творческий нестандартизированный характер. Особенностью некоторых форм П.м. является одновременность его производства и потребления. К специфике П.м. относится ценообразование, которое не соответствует затратам на его производство, в результате чего они частично компенсируются заинтересованными в формировании культурных потребностей граждан сторонами (государством, спонсорами, благотворителями). Продвижением на рынке музейного продукта занимается музейный маркетинг».

Таким образом, услугами в музее теперь являются «сохранение, в т.ч. обеспечение безопасности, пополнение и изучение Музейного фонда РФ; обеспечение доступа населения к музейным фондам». Только не ясно, какими документами эти услуги «законодательно установлены». Не является ли это плодом мифотворчества ретивых на услуги теоретиков от музееведения? А как же быть музею без научного комплектования, научных исследований, научно-просветительной, экспозиционно-выставочной работы и издательской деятельности? Что же делать с музейной педагогикой? И как быть без повышения квалификации и научно-методической работы?

Это одна группа проблем, связанная с пониманием сущности музея и его трактовкой бюрократическим аппаратом. Согласимся, что в условиях рыночных услуг сложно говорить о каком-либо научном проектировании музея и направлений его деятельности.

Другая группа проблем искусства управления музеем связана с профессиональной подготовкой самих музейных работников. Если учёт музейных предметов и коллекций стал постепенно принимать научно обоснованные формы, если музеи внедряют автоматизированные системы учёта, то научное комплектование практически мало где проводится, и музеи продолжают заниматься собирательской работой. Практика показывает, что в музеях не знают принципов научного комплектования и не владеют его методикой. Научные исследования проводят немногие музеи. Научная конференция и публикация её материалов – важное, но очень редкое событие в музейной жизни. Бюджетное финансирование на этот счёт отсутствует, а система грантов не всем музеям доступна. С переходом на рыночную систему музеи имеют ограниченную возможность повышения квалификации научных сотрудников. Многие выпускники музееведческих кафедр, хотя и получают профессиональное образование, но из-за низкого уровня зарплаты находят место приложения своего труда не в музеях, а в других, более высокооплачиваемых местах. Отсюда и проблемы научного проектирования музейной деятельности, разработки сценария музейной экспозиции, внедрения форм и методов музейной педагогики и т.д.

Особый разговор о музейной экспозиции.

Увлечение дизайнерскими проектами зачастую приводит к выхолащиванию сущности музейной экспозиции как таковой. Музейный предмет нередко становится не носителем социальной памяти, а бутафорским предметом, который включается в экспозицию по цвету или форме. Порой превалирует не предмет-памятник, а некая конструкция из строительных материалов, якобы создающая образ. Образ-то создаётся, но теряется назначение предмета – воссоздавать событие, явление, время, социально-экономические отношения, труд человека и образ его жизни. По-прежнему, как и в советские времена, музеи обвиняются в том, что они демонстрируют всего 10% своих коллекций. Отсюда перенасыщенность экспозиционных комплексов, что снижает восприятие содержания экспонатов. Но нужна ли музеям многочисленность в его экспозициях?

Рассмотрим примеры. Для начала посетим музеи Парижа.

По отдельным иллюстрациям произведений Рубенса возникает яркое представление о талантливости художника. В 2000 году я часто бывал в парижском Лувре. Не раз заходил и в зал Рубенса. Но экспозиционное представление его произведений начисто лишило восприятия таланта художника. Я видел огромный зал, где по всему его периметру вплотную друг к другу были установлены крупногабаритные картины. Их было превеликое множество. И сюжеты на картинах одни и те же. Глядя на это множество, поражался работоспособностью мастера. Но творческого его таланта не ощущал. Не возникало у меня восприятия мастерски выполненного произведения. В экспозиции было  множество «одинаковостей». Как человек-личность теряется в толпе, так и здесь – «толпа картин». И уходил я из зала не восхищённый, а разочарованный.

Такое же восприятие возникло и при посещении музея знаменитого Пикассо. Отдельные его произведения, даже в копиях, выразительны. Но когда их много, во всех залах, на всех этажах, они утомляют своим однообразием. Следовательно, музейный предмет достигает своей выразительности, когда он экспонируется персонально, а не «в толпе» себе подобных. Экспозиционный комплекс достигает своей цели не множеством предметов, а индивидуальностью ведущего экспоната.

Противоречивые чувства возникли и при посещении музея Родена, великого мастера скульптуры. Вначале я восхищался, когда ходил по музейному парку и любовался скульптурными композициями, вписанными в живописный ландшафт. Но в здании музея всё моё восхищение пропало, когда я увидел множество холодно-мраморных обнажённых фигур, преимущественно в горизонтальном положении. Создавалось впечатление, будто попал в мертвецкую. Где уж тут восприятие прекрасного? С угнетённым чувством покидал я музей и только в парке находил отдохновение.

Искусство экспозиционной презентации тесно связано с организацией работы с посетителем. Вернёмся в Лувр. После долгих поисков и блужданий по длинным и высоким залам нашёл я, наконец, зал Джоконды. Сердце моё трепетало от предчувствия встречи с шедевром мирового искусства. Вхожу в зал. И что же? Нет Джоконды. Прямо перед посетителем – огромное полотно «Иисус Христос на свадьбе». По боковым стенам другие картины. А где Джоконда? Да вон там она в дальнем правом углу, окружённая толпой посетителей. Желающих её лицезреть множество. Сквозь толпу и не пробиться. А пробьёшься локтями, так ничего и не разглядишь. Таинственная улыбка меркнет за стеклянным бликующим колпаком. Образ Джоконды в такой среде и в такой презентации утрачивается. Происходит это от того, что музейный предмет экспонируется без учёта психологического восприятия, а поток посетителей не организован. И хотя сегодня в Лувре зал Джоконды претерпел реэкспозицию, Джоконда так и не воспринимается величайшим произведением Леонардо да Винчи. Картина выставлена на переднем плане, но принцип доступности остался прежним. Близко из-за барьера ничего не рассмотришь, стеклянный колпак бликует, толпа народу давится… Какое уж тут восхищение? Возникает разочарование.

Здесь специально рассмотрены примеры из ведущих, всемирно известных музеев Парижа. Можно представить, как решаются проблемы архитектурно-художественного решения экспозиций в наших музеях. За примерами далеко ходить не надо.

Музейно-выставочный центр в г. Дмитрове Московской области. В экспозиции представлена курная изба, подлинник. А что в избе? Ни бабьего кута, ни мужицкого коника нет. А в красном углу девица в ярком бело-красном сарафане. Девица в красном углу? Такого не может быть, воскликнет любой музейный работник. А дизайнеру никакая достоверность не нужна. Ему, видите ли, важно было показать поэзию крестьянского бытия. Для этого он и курную избу поставил вместо подиума на четыре ярко красных кубика. И получилась избушка на красных лапках.

Зеленоградский историко-краеведчекий музей (г. Москва). Выставка «Военно-исторический мундир в миниатюре». Несколько сотен маленьких фигурок, «одетых» в мундиры различных родов войск. Изготовлены из пенопласта местным мастером В. П. Филипповым. Интересная была выставка. Но пришёл в музей дизайнер и разрушил эту целостную коллекцию, разместив миниатюрные фигурки в диораму с крупногабаритными  предметами. Представьте себе изображение пушки 1812 г. с приставленным к нему подлинным колесом (только не орудийным, а тележным) и под ним миниатюрные гусары и драгуны «ростом» в 5-6 см. Правда, от этой выставки быстро отказались. Сейчас в музее действует отдельный зал, где миниатюра как драгоценный камень вставлена в достойную оправу. Экспозиция не меняется более 10 лет и вызывает постоянный интерес у посетителей.

Каргопольский музей Архангельской области. Одна из экспозиций располагается в большой однокупольной Троицкой церкви. В храме всегда сложно решать проблему экспозиционной презентации. Но дизайнера интерьер храма не смущает. Он разместил в зале группу из четырёх больших деревьев, оголённых и покрашенных в четыре цвета, олицетворяющих четыре времени года. А экспонаты (предметы крестьянского труда и быта) разместил на ветках деревьев. Эта инсталляция, может быть, и интересна с точки зрения художника-авангардиста. Она может стать зрелищной на какой-либо художественной выставочной площадке. Но музей-то тут при чём? Музей решает иные задачи – сохранение социальной памяти. Такая экспозиция вызывает лишь недоумённые вопросы, а экспонаты висят, как ничего не говорящие побрякушки. Когда этому дизайнеру предложили сделать историческую экспозицию, он не стал интересоваться наличием предметов, а потребовал 14 кубометров досок – это и есть его понимание музейной экспозиции.

Таковы ныне современные дизайнеры. Но научные сотрудники музеев подчиняются их магическому влиянию, забывая о предназначении музея.

Таким образом, решение проблемы искусства управления музеем и научного проектирования музея и его деятельности зависит от двух составляющих:

1 ‑ понимания сущности музея, в отличие от толкования его чиновниками от культуры;

2 ‑ профессиональной подготовки музейных работников.

Если к музею подходить с дилетантских позиций, то развития его мы не добьёмся. Музей будет терять свою сущность. А это, в свою очередь, приведёт его к ликвидации при очередной смене социально-политической формации. Новая власть, как показывает исторический опыт, будет требовать замены одних музеев другими, исходя из собственных представлений о их назначении. Большевики уничтожили «царские» музеи. Демократы уничтожили «большевистские» музеи. Что дальше? История на месте не стоит. Власть преходяща. А музеи вечны. Они сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Чтобы их сохранить и развивать, необходим профессиональный подход к решению проблем проектирования музейной деятельности. Управление же музеем должно стать действительно искусством, а не ремесленничеством.

 

 

1.8.К вопросу о методике проектирования музейной деятельности

 

Проектирование музейной деятельности начинается с разработки основных документов. Это научные концепции[163], сценарии и проекты художественного решения[164].

Общеизвестными формами деятельности музея являются:

- научно-фондовая работа;

- экспозиционно-выставочная работа;

- научно-просветительная работа;

- научно-исследовательская работа;

- научно-методическая работа;

- редакционно-издательская деятельность;

Для обеспечения этих форм деятельности необходимы менеджмент и маркетинг (управление и административно-хозяйственная деятельность).

Все эти виды деятельности выражаются в различных формах и модификациях. Если музееведение как научная дисциплина опирается на достижения в различных областях науки (истории, географии, этнологии и антропологии, литературоведении, искусствознании, экологии, техники и т.д.), то музей вбирает в себя различные формы социальных институтов, интерпретируя их через свои музейные коллекции

При разработке научных концепций предусматривается внедрение новых форм и методов работы, в том числе интерактивных, а также использование новейших достижений науки и техники, включая электронные и лазерные приспособления, цифровую аппаратуру. Составными частями экспозиции могут быть виртуальный музей, электронные диорамы, аттракционы и т.д. При этом необходимо иметь ввиду, что основу музея составляет музейный предмет. Он является главным действующим лицом во всех видах музейной деятельности, а все технические приспособления служат только для усиления его восприятия.

При проектировании предусматривается акцентирование музея на каком-либо виде его деятельности и различные формы повышения эффективности презентации музейного предмета. Это могут быть какие-либо конструкции, видеоряды, виртуальные изображения, использование лазерной и цифровой техники и т.д.

Первоначально разрабатывается научная концепция музея, затем на её основе ‑ концепции научно-фондовой, научно-исследовательской, научно-просветительной, экспозиционно-выставочной, редакционно-издательской и административно-хозяйственной деятельности.

В концепции научно-фондовой работы рассматриваются проблемы научного комплектования, учёта, хранения, изучения, научного описания и использования музейных предметов и коллекций.

В концепции научно-исследовательской работы рассматриваются вопросы исследования музейных предметов и коллекций, среды их бытования, а также формы и методы их использования. Важным обстоятельством является проведение не только профильных исследований и изучение музейных предметов, но и социологические исследования с целью выявления восприятиях музейной деятельности посетителем и для повышения эффективности использования музейного собрания во всех формах деятельности.

В концепции научно-просветительной работы рассматриваются принципы деятельности музея и формы его сотрудничества с посетителем. Ставятся проблемы разработки сценариев и методик работы с посетителем, использования интерактивных форм и применения методов музейной педагогики с учётом дифференцированной аудитории разных типов.

В концепции экспозиционно-выставочной работы рассматриваются вопросы научного подхода к экспозиционной публикации музейных предметов и коллекций, формы их использования, а также сценарии экспозиций и выставок.

В концепции редакционно-издательской деятельности рассматриваются вопросы подготовки музейных публикаций, как научных, так и информационных.

В концепции административно-хозяйственной деятельности рассматриваются вопросы менеджмента и маркетинга в музее в соответствии с современными условиями.

Разработка научной концепции музея

Проектирование музейной деятельности исходит из понятия музея и начинается с разработки проекта научной концепции музея[165].

Для начала заглянем в словарь, который определяет научную концепцию музея как «обобщённое системное изложение общественного назначения (миссии), теоретических основ деятельности, целей, методов, задач музея и путей их реализации. Основывается на всестороннем анализе истории и современного состояния музея, культурно-политических и социальных ситуаций в обществе, на месте музея в системе культуры региона и музейной сети, результатах современных музееведческих и профильных для музея научных исследований и передовой практике музейного дела. Включает основные направления научно-исследовательской, фондовой, экспозиционно-выставочной, научно-просветительной и культурно-образовательной деятельности музея, управления музеем и его маркетинговой деятельности, финансового и технического оснащения музея, организации его помещений и персонала. Призвана связать воедино различные направления деятельности музея, подчинить общим задачам работу всех подразделений. Ставит условия для комплексного использования музейного собрания, определяет перспективы развития музея, служит основой для составления концепций, программ и планов деятельности музея по различным направлениям»[166].

Рассмотрим другие мнения музееведов. В «Основах музейного дела» говорится, что научная концепция как часть научно-исследовательской работы музея есть «всестороннее обоснование целей и задач создания, функционирования и развития музея, … целей и задач, способов и средств их реализации»[167]. В «Основах музееведения» эта точка зрения принимается и дополняется тем, что концепция «должна включать все функциональные характеристики, соответствующие отдельным направлениям»[168].

Соглашаясь с этими авторами Н. Г. Самарина пишет: «Научная концепция – это теоретическое обоснование целей, задач и основных направлений деятельности музея, которое подразумевает позицирование музея по отношению к предшествующему опыту его развития однопрофильным музеям данного региона, а также формирование функциональной модели развития музея»[169].

В советском музееведении научные концепции музея начались разрабатываться в 1980-1990-е гг. Среди опубликованных научные концепции музеев Иван-города, Красноярска, Ноябрьска, Дудинки, Самары. Однако все они носят более теоретический, чем прикладной характер. Например, концепция Самарского областного историко-краеведческого музея состоит из четырёх частей. В первой части «История и современные условия музейного развития» ‑ 7 позиций; во второй части «Теория музейной коммуникации как теоретическая база развития музейного дел» ‑ 2 позиции. Только в третьей части рассматривается Концепция развития музея, а в четвёртой – механизмы реализации концепции[170]. При этом, рассматривая концепции отдельных направлений музейной деятельности и уделяя внимание информационной системе музейной коммуникации и музейному менеджменту и маркетингу, авторы обошли стороной научно-просветительную работу, экспозиционно-выставочную и научно-исследовательскую деятельность.

В качестве методических материалов предложена концепция музея, разработанная в Казани[171]. В ней, кроме введения, три раздела. В первом разделе две главы – «Музей и его деятельность» и «Музей и его социокультурная среда». Основу концепции составляет второй раздел, включающий семь глав: 1 – Стратегия развития, 2 – Менеджмент музея, 3 – Основные направления деятельности, 4 – Музей и посетитель, 5 – Региональные аспекты деятельности музея, 6 – Музейная коммуникация, 7 – Финансово-экономические аспекты деятельности музея; музейный маркетинг. В третьем разделе рассматриваются этапы реализации концепции.

В этой концепции музей рассматривается не как социальный институт по сохранению историко-культурного и природного наследия, а преимущественно как учреждение культуры с его управленческими функциями.

Но какова бы ни была направленность той или иной уже разработанной концепции, она может быть полезной при разработке концепции конкретного музея. Разработка концепции – творческий процесс научного коллектива музея, который может опираться на опыт других музеев, но основываться необходимо на конкретных местных условиях социокультурной обстановки.

Каковы же этапы работы над концепцией? По мнению Л. М. Шляхтиной, процесс разработки научной концепции имеет три этапа: 1 – подготовка и анализ исходных данных, 2 – разработка «идейного замысла» музея, 3 – составление генерального плана развития музея[172]. По мнению Н. Г. Самариной, «такое понимание представляет проектно-социологический подход к музейной деятельности, смещает акцент в сторону коммуникативных функций и музейного менеджмента, что порождает недооценку хранительской и фондовой работы музея»[173]. Она предлагает свой вариант этапов работы над концепцией: 1 – определение профиля, цели и задач деятельности музея, 2 – изучение фондов и источниковой базы, 3 – изучение музееведческой и научно-исследовательской литературы, 4 – создание функциональной модели развития музея, 5 – анализ механизмов реализации концепции (научных, информационных, организационных, экономических)[174]. С этим мнением можно согласиться, хотя первые три этапа можно объединить в один, подготовительный. Добавим только, что эта схема применительна не только для концепции музея в целом, но и для концепций его форм деятельности.

При разработке научной концепции вначале определяется цель написания научной концепции. Для чего, собственно, она нужна. Для создания нового музея? Для перепрофилирования существующего музея? Для переориентации музея в связи с изменившейся социокультурной обстановкой? Для более полного отражения в экспозиции вновь поступивших коллекций? Для внедрения в экспозиционно-выставочную и научно-просветительную работу новых технических средств на электронных носителях?

Определившись с целью, пишем обоснование создания (или перепрофилирования) музея и его профильной и тематической направленности. Здесь важно зафиксировать специфику музея и определить его место в системе задач, стоящих передним.

С одной стороны, музей может создаваться как профильный (исторический, литературный, художественный, технический, естественнонаучный, музыкальный, а также комплексный). С другой стороны, музей может иметь конкретную направленность в своей деятельности и выступать как музей-выставка, музей-мастерская (студия), музей-клуб (театр), музей-адаптационный центр, музей-центр досуга, музей-научный кабинет и т.д.

Затем необходимо:

- проанализировать социокультурную обстановку

- определить миссию музея;

- рассмотреть историю вопроса;

- проанализировать современное состояние музея;

- охарактеризовать культурное пространство, в котором будет функционировать музей;

- определить аудиторию, с которой будет взаимодействовать музей:

- наметить основные формы сотрудничества с посетителями;

- кратко охарактеризовать подходы к решению основных форм деятельности музея;

- описать здание музея и его охранную зону;

- определить основные положения Устава музея и документов, определяющих его деятельность;

- сформулировать основные подходы сотрудничества музея с местным населением, учреждениями и организациями;

- обосновать создание отделов музея;

- определить штатное расписание;

- описать техническую оснащённость музея, а также формы охранной и пожарной сигнализации;

- определить перспективы развития музея;

- разработать основные положения менеджмента и маркетинга;

- обозначить формы реализации концепции.

Отдельным пунктом могут быть прописаны охрана труда сотрудников музея и техника безопасности.

На основании научной концепции музея разрабатываются концепции:

- научно-фондовой работы;

- научного комплектования;

- научно-исследовательской работы;

- экспозиционно-выставочной работы;

- научно-просветительной работы;

- научно-методической работы;

- редакционно-издательской деятельности;

- административно-хозяйственной деятельности.

Все концепции увязываются воедино для наиболее полной и эффективной деятельности музея, исходя из общих его задач. Важное место уделяется научной организации труда, внедрению новых форм деятельности и использованию новейших методик и достижений в области науки и техники. Концепции предусматривают комплексное использование музейного собрания в различных формах деятельности. На их основании разрабатываются перспективные программы и планы деятельности.

Разработав концепции музея в целом и форм его деятельности в отдельности, приступаем к разработке документов, необходимых для реализации концепции.

Для организации работы научных сотрудников музея разрабатываем должностные инструкции на основании Устава музея и основополагающих документов управленческих органов в системе культуры (квалификационные справочники и требования).

Для создания экспозиции и выставок разрабатываются художественные проекты, затем сценарии, на основе которых создаются расширенная тематическая структура и тематико-экспозиционные планы. Среди музееведов существуют и другие мнения. Например, вместо общепринятых документов при архитектурно-художественном решении экспозиции достаточно лишь одного сценария.

Для организации научно-просветительной работы разрабатываются методические разработки экскурсий и музейных мероприятий, сценарии музейных праздников.

Для организации научно-исследовательской работы определяется направленность профильных и социологических исследований, разрабатываются программы научных экспедиций.

Для организации редакционно-издательской деятельности определяется форма изданий трудов музея и направленность информационной продукции.

Для организации административно-хозяйственной деятельности определяются основные положения внутримузейной организации по взаимодействию отделов музея, обосновываются формы финансовой деятельности и материально-технического оснащения.

Содержанием концепции музея являются:

Социокультурная обстановка. Краткая история местности, где располагается музей или проектируется его создание. Особенности хозяйственного развития и сложившихся трудовых отношений. Характеристика категорий населения, с кем предстоит работать музею. Традиции и особенности культуры. Сеть научных и культурных учреждений.

Понятие музея и музейного предмета. Место музейного предмета в исследовательской, экспозиционной и научно-просветительной работе.

Обоснование новой концепции музея. Название музея, проблематика и объяснение, почему именно такой музей необходим.

Определение профиля музея. Профиль музея определяется по названию научной дисциплины. Музей может быть историческим, литературным, художественным, техническим, естественно-научным, музыкальным, театральным, этнографическим. Если  музей сочетает в себе несколько направлений деятельности, он является комплексным. Например, краеведческий музей с его разновидностями: историко-краеведческий, литературно-краеведческий, историко-литературный и художественный, историко-архитектурный и художественный и т.п. Профиль музея определяется также по составу коллекций и направлению его деятельности. Например, Музей хлеба. К какому профилю его отнести? Если его коллекции отражают технологические процессы изготовления хлеба, он может быть техническим. Если музей отражает историю развития хлебопроизводства, он может быть историческим. Ели же отражает способы производства и традиции употребления хлеба у разных народов, то может быть этнографическим. Мемориальные музеи относятся к историческому, художественному или литературному профилю, исходя из того, кем было в жизни меморируемое лицо. К комплексным музеям относятся музеи под открытым небом, музеи-заповедники, национальные парки.

История музея и особенности его становления. Основные вехи в истории музея. Изменения его предназначения. Если музей только создаётся, то выявляется, какие существуют аналоги и почему выбран именно этот предлагаемый вариант.

Актив музея и формы его организации. Характеристика групп населения, активно сотрудничающих с музеем. Кружки, клубы, секции, совместные экспедиции и т.д.

Посетители музея и формы работы с различными категориями населения. Характеристика категорий посетителей, на которых будет направлена музейная деятельность. Все категории или только детская аудитория. Формы и программы работы с разными возрастными и семейными группами, с посетителями, имеющими ограниченные физические возможности. Учёт возрастных, профессиональных, национальных, социальных, физиологических и других особенностей посетителей.

Сотрудничество музея с учреждениями, предприятиями и организациями. Цель сотрудничества. Планирование взаимосвязи с ними. Формы сотрудничества. Выездные или внутримузейные мероприятия.

Территория музея, охранная зона, комплекс памятников и формы их использования. Место расположения здания музея. Рекреационные зоны. Транспортная сеть. Наличие и характер использования памятников истории  и культуры.

Менеджмент и маркетинг. Характер управления музеем. Способы обеспечения научной работы и образовательно-воспитательной деятельности. Условия финансирования и материально-технического обеспечения.

Штатное расписание. Необходимое количество научных сотрудников музея по каждому проектируемому отделу. Состав административно-хозяйственной части.

Основные направления реализации Концепции и ожидаемые результаты. Путь решения положений концепции. Конечная цель создания музея и основные направления музейной деятельности. Проектируемое место музея в социокультурной среде и план реализации с указанием ответственных лиц.

Научные концепции по видам музейной деятельности. Проекты научных концепций по видам музейной деятельности разрабатываются на основании общей научной концепции музея: научно-фондовая, экспозиционно-выставочная, научно-исследовательская, научно-просветительная, научно-методическая, редакционно-издательская деятельность, то есть то, что относится к понятию МУЗЕЙ, а также менеджмент и маркетинг, что относится к понятию УЧРЕЖДЕНИЕ.

Публикуется впервые

 

(7.1 печатных листов в этом тексте)

• Размещено: 26.02.2016
• Автор: Решетников Н.И.
• Ключевые слова: Музей и музееведческие проблемы современности
• Размер: 324.81 Kb
• постоянный адрес:
• © Решетников Н.И.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции