[228]
282. Ж. ДЮРАНУ
Анжер, 21 сентября 1914.
Мой дорогой друг,
Пишу вам из Анжера, куда тенденциозные слухи прогнали нас из Парижа[1]. Со своей стороны, признаюсь вам в моем горьком сожалении по поводу этого дорогостоящего и трудного путешествия. Мне кажется, что при большем доверии правительству парижане смогли бы избежать, смешных сторон провинциального покровительственного гостеприимства.
[229]
Здесь, как вы, вероятно, это знаете, находишься, так сказать, на кухне Войны! Так что интересовать это может одних специалистов; я же держусь в стороне, ожидая возвращения в Париж. По местным сведениям, это полно еще трудностей.
Я понимаю ваше душевное состояние, так как и сам близок к подобному же; однако мне кажется, что энергию надо беречь для послевоенного времени, так как если мы победим,- а на это нужно страстно надеяться,- места для занятий искусством останется тогда мало. Никогда, ни в какие времена Искусство и Война вместе не уживались, значит, придется с этим считаться, не имея права даже сетовать.
Как ни борешься с собой, столько обрушивающихся один за другим ударов, столько возмутительных ужасов сжимает и разбивает сердце. Я не говорю о двух месяцах, за которые я не написал ни одной ноты и не касался рояля: я хорошо знаю, что это неважно в свете теперешних событий, но думать об этом без печали я не могу... в моем возрасте время потерянное потеряно навсегда.
Два ваших письма пришли почти одновременно… я тем более этому рад, что был в отчаянии по поводу того, что не видел вас перед вашим отъездом. Вопрос о том, когда мы теперь увидимся, должен остаться без ответа! Надеюсь вернуться на днях в Париж. Еще раз повторяю - это бездействие меня угнетает. Хоть ничто хорошее и не ждет меня в Париже, я предпочитаю все, что угодно, пережитым здесь дням отчаяния!
Не могу просить вас ответить, так как не знаю, сколько дней мы еще проведем здесь. На всякий случай адресуйте ваше письмо на почту, до востребования, а мне его потом перешлют.
Неизменно ваш старый, верный, хоть и немного поломанный
Клод Дебюсси <…>
[230]
284. Р. ГОДЭ
[Париж], 1 января 1915.
Дорогой Годэ,
Вы, вероятно, единственный из людей понимаете, что молчание не означает забвения! Однако наше грубое время превратило деликатность в редкостный цветок, чей аромат так приятен.
Забываются и страшнейшие из ужасов - и для будущего это даже необходимо. Но вот что еще долгое время не сотрется - это фальшивый и тяжелый чужеземный вкус, который бог весть каким скрытно-ханжеским образом просочился в нашу манеру говорить, слушать и даже чувствовать. Сорок четыре года мы играли на понижение собственных акций[2]; даже сами французы культивировали во Франции пуаризм и собирались набить наши мысли свинцом.
Говоря о музыке, признаюсь вам, что вот уже несколько месяцев, как я больше не знаю, что это такое; мне стал ненавистен даже привычный звук фортепиано. Пифагор [?], погруженный в свою математику, пока какой-то солдат его не прикончил; Гёте, писавший «Свойства естественного отбора» во время французской оккупации Веймара,- мыслители восхитительные. Мне что же, остается только признать собственное несовершенство и заняться теперь математикой?
По просьбе «Daily Telegraph» мне пришлось написать кое-что для « Книги короля Альберта»[3]. Оказалось, что это очень трудно, тем более что «Брабансона»[4] не наполняет героизмом сердца тех, кто на ней был воспитан.
Результат этих изысканий получил название «Героической колыбельной»[5]… и это все, что я мог сделать, так физически давила на меня близость военных действий. Прибавьте к этому еще и мою полную военную бездарность, потому что я никогда бы не смог даже выстрелить из ружья ...
Я все еще не навестил ваших дочерей, так как мне-то именно и не хватает того света, который, как вы полагаете, я из себя источаю. И, право же, нечего являться с натянутыми улыбками к людям, попросту занятым своим делом. Я лучше дождусь более счастливых дней и, надеюсь, они меня извинят?
Вот вам, мой дорогой, не слишком-то содержательное письмо, и я, право, предпочел бы обнять вас лично, сейчас мне бы так хотелось почувствовать, что вы где-то поблизости от вашего старого и верного
Клода Дебюсси.
[231]
285. П. ВАЛЕРИ-РАДО
[Париж], 6 января 1915.
Как мило, дорогой Валери-Радо, что вы вспомнили о вашем старом друге, которому первый день года не принес ничего нового, если не считать ежедневного возвращения старого почтальона и юного телеграфиста, на которых никогда не скажутся и наихудшие события.
Бесшумное преследование бесчисленных микробов должно все же напоминать вам и о тех «других» гадких микробах, минус прекрасный пушечный грохот и живописный драматизм полей сражения, после которых всякое существование должно казаться пресным; и, насколько я могу судить по собственному военному бездействию, я вас искренне жалею[6]. Как ни говорите, но грубая возможность угробить боша несет в себе удовлетворение, единственно логичное при подобном физическом состоянии. Вообще, люди проводят жизнь в разрушении если не кого-то, то во всяком случае, чего-то! Вы же знаете, сколько существует всяческих «формул», от которых избавляешься с таким трудом! Последствия борьбы умов могут быть для народов еще более убийственными, чем сама война?... Но это уже совсем другая история, которую я никогда бы не взялся написать.
Я снова стал сочинять, музыку, главным образом для того, чтобы не совсем разучиться это делать, и почти не для собственного удовлетворения. Мне кажется возможным вернуться к французской традиции, не в ее узком и слишком современном понимании, а к той, «истинной», которую во времени можно поместить вслед за Рамо, к эпохе, когда она начала уже исчезать. Как видите, это случилось не вчера. Посмеем ли мы извлечь французскую ясность глубин, где она оказалась зарытой?
Мне хотелось бы пожелать вам всего того, чего вы больше всего хотите… Вновь обрести ваши душевные волнения прошлого месяца. Словом, старайтесь жить с независимой интенсивностью, которая и есть лучший способ существовать, и верьте в дружеские чувства вашего
Клода Дебюсси.
Госпожа Дебюсси поручает мне поблагодарить вас и передать её самые искренние дружеские пожелания.<…>
[239]
298. Ж. ДЮРАНУ
Пурвиль, 28 августа 1916.
Мой дорогой Жак, извините меня! Я несколько дней попросту находился в том же положении, что и Россия! Прервалось снабжение, то есть: не оказалось больше той нотной бумаги, формата Quarto Papale,- к которой я за последнее время пристрастился. Пришлось прибегнуть к уловкам, достойным немецких апашей, чтобы закончить переписку шести Этюдов,- вы их получите вместе с этим письмом. Скажу вам по этому поводу, что в одном из ваших писем вы доверительно говорили о том, как трудно быть терпеливым!.. Поверьте мне, что для того, чтобы переписать начисто этюд «для октав» или «для хроматических гамм», надо обладать поистине железным терпением! Притом я отлично знаю, что, в принципе, это не так уж и мучительно, поэтому допускаю, что мои рассуждения не могут стать правилом для всех.
Долгое время длительная игра секстами мне представлялась обществом жеманных барышень, чинно сидящих в гостиной за вышиванием и завидующих скандальному хохоту безумных нон". И вот сейчас я пишу такой этюд, где забота о секстах доходит до того, что пользуешься гармониями только с участием этих интервалов, и это совсем не противно[7].
Почти все шесть этюдов идут «В оживлённом темпе»; не бойтесь,
там будут и более спокойные. Если я начал именно с первых то лишь потому, что их труднее сочинять и варьировать, раз избранный принцип быстро исчерпывает и самые искусные из комбинаций. Прочие [этюды] служат мне для поисков новых звучаний, в том числе этюд «для кварт», где вы найдете нечто никогда еще не слышанное, хоть ваши уши и привыкли ко многим «любопытным вещам».
Вы ничего не ответили на мой вопрос о посвящении: Куперен или Шопен?[8]
Не слишком ли мало внимания в свое время обратили на то, что великий князь Николай чересчур высокого роста? Сей человек невнимательно смотрит себе под ноги, где рушатся его армии...[9] зато он сразу видит Петроград, Москву, а, может быть, и тибетскую столицу? ... Я забыл, как она называется, кажется Лхасса? - Не будем, однако, прикидываться дурачками.
Что касается тайного совещания, которого желают наши депутаты, то это мечты швейцаров, жаждущих наград. Господин Вивиани[10] хорошо говорит, но красноречие - это дилетантизм и бег на месте. Подобные размышления не имеют, конечно, значения, и прежде всего потому, что они исходят от меня, и все же раздражаешься, когда констатируешь, как мало меняются политические деятели и как растет количество дураков.
Вернемся к музыке, она много чище... В будущность этюдов я вложил много любви и веры. Надеюсь, что они вам понравятся и по музыке, и по ее назначению.
Поверьте, как уверовал я, что для того, чтобы показаться действительно серьезным [музыкантом], нечего еще больше огорчать фортепианную технику, а некоторое количество обаяния никогда еще ничего не портило. Шопен это доказал, но я знаю, что, таким образом, это желание само по себе становится очень дерзким, при том я еще недостаточно умер для того, чтобы оказаться застрахованным от нелестных сравнений со стороны моих современников, собратьев и всяких прочих ...
Ваш старый, преданный
Клод Дебюсси.
Опубл.: Дебюсси К. Избранные письма. Л.: Музыка, 1986. С. 228-230, 239.
Дебюсси этюды 1,2,3,4,6,8,10,12 из цикла 12 этюдов для фортепиано 1915 г. исполняет Святослав Рихтер Барселона. Любительская запись.
[1] В Анжер Дебюсси с женой уехали из страха бомбардировок Парижа
немецкой авиацией.
[2] С 1871 г. - времени окончания франко-прусской войны - до 1915 г.
[3] «Книга короля Альберта» - сборник литературных и музыкальных
произведений, посвященных войне с Германией; был издан с благотворительной целью в Англии в 1915 г. Свое название сборник получил по имени короля Бельгии Альберта I (1875-1934), возглавившего в те годы героическое сопротивление бельгийского народа германскому нашествию.
[4] Бельгийский национальный гимн.
[5] «Героическую колыбельную» (1914) на собственный текст для голоса и фортепиано (позднее была инструментована) Дебюсси посвятил «Королю
Альберту и его солдатам».
[6] П. Валери-Радо незадолго до того был переведен из пехоты в армейскую
лабораторию.
[7] № 4 из «Двенадцати этюдов» для фортепиано.
[8] Дебюсси посвятил этюды памяти Ф. Шопена.
[9] Главнокомандующий русской армией, назначенный в 1915 г.
[10] Вивиани - французский государственный деятель.
Дебюсси К.
