ИСТОРИОГРАФИЯ [от история (см.) и греч. — пишу, буквально — описание истории] — 1) История исторической науки, являющейся одной из важнейших форм самопознания человеческого общества. Историографией называют также совокупность исследований, посвященных определенной теме или исторической эпохе (например, историография чартизма, историография Великой Отечественной войны Советского Союза), или совокупность исторических работ, обладающих внутренним единством в социально-классовом, теоретико-методологическом или национальном отношении (французская историография, немецкая буржуазно-юнкерская историография, марксистская историография). 2) Научная дисциплина, изучающая историю исторической науки. 3) В наиболее широком (и менее употребляемом в современном языке) значении историографией называется сама историческая наука (отсюда историограф — то же, что историк).

Основные этапы развития. В доклассовом, рабовладельческом и феодальном обществах, когда господствующим было религиозное мировоззрение, историческое мышление почти не выходило за рамки простого описания исторических фактов, в основном шло лишь накопление исторических знаний и развитие исторических представлений. Процесс превращения исторических знаний в науку, становления истории как науки занял значительный исторический период. Еще отдельными античными историками, а затем в эпоху Возрождения гуманистической историографией были сделаны самые первые шаги в этом направлении (зарождение научных методов исследования, критического отношения к источникам, элементов рационалистического объяснения исторических событий). Но важнейшей вехой начала научного изучения истории является эпоха ранних буржуазных революций в Западной Европе, ознаменованная переворотом в историческом мышлении — понимание истории окончательно освобождается от церковных пут, возникает более или менее развитое представление о законах развития истории, в исторические представления входит идея историзма, происходит выделение исторических знаний в особую отрасль гуманитарных наук. К сер. 19 в. завершается процесс становления буржуазной исторической науки, быстро развивающейся во 2-й пол. 19 в. С конца 19 в. начинается новый ее этап, связанный с переходом капитализма в стадию империализма и характеризующийся началом кризиса буржуазной историографии; дальнейшая эволюция буржуазной историографии эпохи империализма связана с процессами, происходящими в буржуазной идеологии в период общего кризиса капитализма. Однако эволюция буржуазной историографии является лишь одной из сторон процесса развития исторической науки. Другой, определяющей, стороной его стало появление и развитие марксистской историографии. Важнейшими вехами в развитии марксистской исторической науки являются: возникновение марксизма, в результате чего история впервые получила последовательно научную методологическую основу; дальнейшее развитие марксистской методологии истории и марксистских исторических концепций В. И. Лениным, развитие марксистского направления историографии (в условиях, когда господствующим направлением оставалась буржуазная историческая наука); превращение марксистской историографии после победы Октябрьской революции в господствующее направление исторической науки в СССР, а после создания мировой системы социализма — и в других социалистических странах, усиление в этих условиях марксистского направления в историографии капиталистических стран. Важным явлением в общемировом процессе развития историографии стало развитие историографии в странах Востока, освобождающихся и освободившихся от колониального господства (процесс, ставший всеобщим в условиях распада колониальной системы империализма после 2-й мировой войны).

Накопление исторических знаний и развитие исторических представлений в доклассовом, рабовладельческом и феодальном обществах. Еще до появления письменности исторические представления и некоторые элементы исторических знаний существовали у всех народов в изустно передаваемых сказаниях, преданиях и т. д. Являясь продуктом синтетического мышления и отражая представления человеческого коллектива о самом себе, о крупных исторических событиях, об отношении человека к природе, эпос часто в мифологической, художественно-обобщенной форме отражал исторические факты. Сам отбор фактов является показателем того, что представлялось существенным для первых зачатков исторического сознания (трудовые процессы, борьба за овладение силами природы, взаимоотношение человеческих коллективов, изменения в их внутренней структуре и др.). Историко-критический анализ позволяет обнаружить следы исторических представлений доклассовой эпохи в дошедших до нас редакциях древнеиндийского эпоса — «Махабхарата», «Рамаяна», древнекитайской «Книге песен» («Ши цзин»), во многих древнегреческих мифах и эпосе «Илиада», «Одиссея», в некоторых русских былинах и т. д.

Переход от доклассового общества к классовому, возникновение государства расширили потребность в исторических знаниях и в связи с появлением письменности, позволили приступить к их накоплению. Об этом свидетельствуют исторические надписи царей Шумера и Аккада, китайские надписи эпохи Шан-Инь, древнейшие погодные записи событий (летописи) раннерабовладельческих государств в Египте, а также появление государственных, храмовых и частных архивов. Возникают классово целенаправленный отбор и интерпретация исторических фактов (надписи эпохи Древнего и Среднего царства в Египте, прославлявшие завоевательные походы фараонов, надписи о реформе Урукагины в Лагате, древнеперсидская Бехистунская надпись и др.). .Огромное влияние на описание и истолкование исторических событий оказывали древневосточные религиозные системы; все исторические события объяснялись «волей богов». Исторические книги Библии («Книга царств» и др.) оказали сильное влияние и на последующую феодально-церковную историографию. Вместе с тем в рабовладельческих государствах Древнего Востока были подготовлены некоторые условия для развития исторического познания (создание и разработка различных систем летоисчисления, хронологических систем и т. д. Происходит становление некоторых форм исторических сочинений: анналистики (летописания), биографических и автобиографических сочинений, наблюдается усложнение и смена форм исторических сочинений [например, в Древнем Китае— от лаконичных надписей к летописанию в форме сухого перечня событий и дат (1-я китайская летопись «Чуньцю», 8 в. до н. э.), а затем к комментированному летописанию].

Важным этапом в прогрессивном развитии исторического познания были исторические представления, возникшие в античном мире и связанные прежде всего с деятельностью древнегреческих историков Геродота и Фукидида. Хотя у Геродота историческое повествование в собственном смысле слова еще не выделено из рассказа, содержащего сведения по естествознанию, географии, этнографии, литературе, однако в центре его внимания находится именно изложение исторических событий, объединенное общим замыслом (дать описание предыстории и истории греко-персидских войн) и содержащее определенную концепцию (она характеризуется освещением исторических событий в духе идеологии афинской рабовладельческой демократии и пониманием истории, основанным на представлении о решающей роли в жизни людей неумолимого рока — Немезиды). В сочинениях Геродота появляются элементы исторической критики, попытка отделить достоверные факты от вымысла. Внимание к документальной обоснованности повествования, отказ от объяснения истории вмешательством божественных сил, стремление проникнуть во внутреннюю причинно-следственную связь событий и на этой основе установить общие черты в истории разных народов сделали труд Фукидида «История Пелопоннесской войны» важным этапом в прогрессе исторического познания. Освещая прежде всего политическую историю, соперничество между греческими государствами, но отчасти и классовую борьбу внутри этих государств, а также некоторые элементы истории социально-экономических отношений, труд Фукидида во многом явился вершиной исторической мысли древнего мира, оказав большое влияние не только на античную историографию, но и на историков нового времени. Историческая литература Древней Греции 4—2 вв. до н. э., значительная по объему, по своему исследовательскому уровню в целом не пошла дальше Фукидида. Наиболее крупным явлением в ней была «Всеобщая история» Полибия (2 в. до н. э.), в которой впервые изложена история не одной страны, а всех важнейших стран Средиземноморья, завоеванных Римом, — впервые зарождается понятие всемирной истории. Существенное значение в античной историографии в плане развития форм исторических повествований имели сочинения Саллюстия, Тацита и Плутарха, которым было свойственно стремление к объяснению событий психологией участвовавших в них лиц, использование портретных характеристик как средства изображения исторических эпох. Особое место среди историков времен Римской империи занимает Аппиан (2 в.). «Из древних историков, которые описывали борьбу, происходившую в недрах Римской республики, — указывал Ф. Энгельс, — только Аппиан говорит нам ясно и отчетливо, из-за чего она в конечном счете велась: из-за земельной собственности» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 312). Стремление «...докопаться до материальной основы этих гражданских войн» было соединено у Аппиана, как отмечал К. Маркс, с изображением Спартака «...самым великолепным парнем во всей античной истории» (там же, т. 30, с. 126). Значительным историческим сочинением, созданным в древности, были «Исторические записки» («Ши цзи») китайского историка Сима Цяня (рубеж 2—1 вв. до н. э.) — первый обобщающий труд по истории Китая.

С возникновением феодального общества и вплоть до появления предпосылок разложения феодализма феодально-религиозная идеология была силой, определяющей историческое мышление, что тормозило развитие исторического познания. Пронизанные идеями укрепления феодальных общественных отношений, возвеличивания политических и религиозных деятелей, исторические сочинения того времени оценивали исторические события как результат вмешательства небесных сил в жизнь людей, считали, что ход истории предопределен божественной волей (провиденциализм). Первоначально наиболее распространенной формой исторических сочинений феодальной историографии у большинства народов были анналы, затем главное значение получили хроники (на Руси анналам и хроникам соответствовали летописи). Появляются также «истории» (сочинения Иордана, Григория Турского, Павла Дикона и др.), исторические биографии (напр., написанные арабским историком 8 в. Ибн Исхаком, франкскими авторами 8—9 вв. Эйнгардом и Теганом), житийная литература (Жития святых). Возрождается (но уже на феодально-религиозной основе) идея всеобщей, всемирной истории («История пророков и царей» багдадского историка 9 — 1-й четв. 10 вв. Табари), возникает характерная для христианско-феодальной историографии средневековой Европы периодизация истории по «четырем монархиям», лежащая, например, в основе сочинений немецкого хрониста 12 в. Оттона Фрейзингенского. В силу ограниченности религиозного мировоззрения авторы хроник и летописей могли, как правило, выделять лишь внешние связи явлений в виде их хронологической последовательности; отсюда форма погодной записи событий («летопись»); у их авторов, как правило, отсутствовало критическое отношение к источнику. Средневековые хроники и летописи нередко содержали в переработанном виде произведения фольклора и литературы, являясь синтезированными памятниками культуры и общественно-политической мысли. Важным культурно-историческим памятником Древней Руси является Повесть временных лет (нач. 12 в.), оказавшая большое влияние на всю последующую феодальную историографию средневековой Руси. Одним из характерных видов феодальной историографии Китая (а также некоторых других стран Древнего Востока) были (вплоть до 19 в.) т. н. династийные истории. Усложнение структуры средневекового общества, рост городов, обострение классовой борьбы, процесс централизации феодального государства — все это расширило круг исторических явлений, освещавшихся в хрониках (летописях). Увеличивается число хроник, возникают различные их типы, усложняются принципы отбора и истолкования фактического материала, усиливается политическая тенденциозность описания. Развиваются такие жанры исторических сочинений, как мемуары, значительное распространение получают учебники и хрестоматии по истории. Городские хроники, оставаясь на почве феодальной историографии, носят, однако, в большей степени светский характер (как и вся городская культура). Некоторые из городских хронистов, в отличие от большинства средневековых историков, с сочувствием описывали народные движения. В этом плане повествует о Жакерии парижанин Жан де Венет; демократические настроения проявились в новгородском и псковском летописании. Процесс ликвидации феодальной раздробленности приводит к появлению общегосударственных летописных сводов, обосновывавших необходимость государственного единства и сильной центральной власти. Таковы «Большие французские хроники» (13—15 вв.), «Всеобщая испанская хроника» (13—14 вв.), Московские летописи 15—16 вв. и т. д. Эти же идеи находят яркое выражение и в других формах исторических сочинений (напр., «Мемуары» Ф. де Камина, оказавшие значительное влияние на французскую политическую литературу 16—17 вв.).

Обострение социальных противоречий феодального общества находит отражение в различном понимании смысла истории. Если феодально-католическая историография Западной Европы, руководствовавшаяся идеями Августина, рассматривала будущее человечества в плане неизбежного конца его земной истории, за которым последует «успокоение праведников» в «царстве небесном», то, выражая идеологию масс, борющихся против феодального гнета, Иоахим Флорский выдвинул в 12 в. концепцию исторического развития человечества от рабства к свободе (облеченную в мистическую форму). Эта концепция содержала утверждение о неизбежности гибели и католической церкви, и феодального государства задолго до завершения земной истории человечества. Подобное понимание хода истории характерно для многих идеологов крестьянско-плебейской оппозиции феодализму, выражавшейся в средневековых ересях. Позднее, в условиях раннего обострения антифеодальной борьбы в Чехии 15 в. и Германии 16 в., возникают социально-исторические теории, последовательно враждебные феодализму. Их вершиной явилась концепция Томаса Мюнцера, выдвинувшего идею о революционном уничтожении классового неравенства и частной собственности.

Поворотным пунктом развития исторического познания по пути преодоления феодально-религиозных концепций и феодальных методологических принципов понимания истории было возникновение гуманистической историографии эпохи Возрождения, связанное с зарождением раннекапиталистических отношений в Западной Европе. Созданная итальянскими философами и историками конца 14—10 вв. гуманистическая историография имела, однако, своих предшественников далеко за пределами Италии. Крупнейший арабский историк 14 в. Ибн Хальдун во «Введении» к обширному историческому труду «Книга примеров по истории арабов, персов, берберов и народов, живших с ними на земле» развивал философско-исторические идеи, стоявшие во многом на уровне взглядов передовых представителей гуманистической историографии в Италии. Отвергая объяснения истории с позиций религиозной идеологии, Ибн Хальдун рассматривал историю как постоянное изменение быта и нравов людей, как непрерывный процесс возвышения и падения государств. Полагая, что он «проник в изучение частных явлений через врата общих причин», Ибн Хальдун придавал особое значение влиянию географической среды на историю общества.

Гуманистическая историография в Италии, представленная именами Л. Бруни, Ф. Бьондо, Н. Макиавелли, Ф. Гвиччардини и др., решительно порвала с феодально-теологической трактовкой исторического развития. Она искала объяснение истории в ней самой, поставив вопрос о ее внутренних законах и считая, что они определяются природой человека. Обратившись к человеку, к его интересам и мотивам его деятельности, наиболее выдающиеся представители гуманистической историографии (Макиавелли, Гвиччардини) увидели движущую силу исторического процесса в политической борьбе партий и социальных групп, сменявших друг друга у руля государственной власти. Хотя историки-гуманисты чрезвычайно преувеличивали роль личности в истории, почти не уделяли внимания действиям масс и ограничивались почти исключительно политической историей, однако такой светский подход к историческим событиям был огромным прогрессивным шагом в развитии историографии. Для историков-гуманистов достоверность исторических знаний определялась их доказательностью, а также возможностью рационального объяснения исторических событий. Из этого проистекало большое внимание к вопросам критики исторических источников, которая в руках историков-гуманистов была мощным оружием преодоления концепций и представлений, выработанных феодальной историографией. Внимание к доказательности породило возникновение научного аппарата в сочинениях ряда историков-гуманистов. Выло положено начало филологической критике (Л. Валла), возникают зачатки археологии, исторической топографии (Ф. Бьондо). Огромную роль в развитии гуманистической историографии и историографии последующего времени сыграло изобретение (сер. 15 в.) и распространение книгопечатания. Показав несостоятельность господствовавшей в средние века идеи о «непрерывности» существования Римского государства, представители гуманистической историографии доказывали качественное своеобразие античности но сравнению с последующим периодом (господство феодализма), которому они противопоставляли современную им эпоху. Тем самым были заложены основы новой — трехчленной — периодизации истории (древняя, средняя и новая история); эта периодизация получила окончательное признании лишь в 18 в. Новое понимание истории историками-гуманистами было бы невозможным без достижений гуманистической философской и политической мысли, без успехов в области языкознания, без глубокого изучения античной культуры, а главное — без изучения современного им исторического опыта, впервые обнаружившего в Италии преходящий характер феодализма и порожденных им политической и идеологической систем. Гуманистическая историография имела общеевропейский характер. Ее видными представителями вне Италии были У. Кемден, Ф. Бэкон — в Англии, Я. Вимфелинг, С. Франк и др.— в Германии. Французский политический мыслитель Ж. Боден предпринял попытку вскрыть законы исторического развития и связать их с более общими законами, которым подчинен мир; он впервые систематизировал вопрос о влиянии природы на историю (который ставился уже античными писателями).

Гуманистическая историография, подорвав монополию феодальной историографии, не смогла полностью преодолеть последнюю, т. к. в 16—17 вв. в большинстве стран сохранялась со социальная база, опираясь на которую феодальная историография вела ожесточенную борьбу с новым пониманием истории. В этой борьбе представители феодально-абсолютистской историографии для нового оснащения фактическим материалом своих взглядов использовали некоторые методические принципы, выдвинутые историками-гуманистами. Представители феодально-абсолютистской историографии обратили большое внимание на собирание, систематизацию и обработку источников в соответствии со своими историческими представлениями. Это привело к появлению в 17 в. вспомогательных исторических дисциплин, таких, как дипломатика, палеография и др., к созданию обширных публикаций документов (издания, предпринятые болландистами, мавристами, Балюзом и др.). Эта деятельность ставила реакционные задачи — защиту и прославление католицизма, но она объективно имела определенное научное значение, т. к. способствовала совершенствованию частных методик источниковедческого анализа и сделала доступным для изучения огромную массу средневековых документов.

Становление истории как науки. В длительном процессе становления истории как науки огромная роль принадлежит идейным течениям 17—18 вв., возникшим в эпоху ранних буржуазных революций в Европе и связанным с дальнейшим развитием буржуазной идеологии. 17 и особенно 18 вв. характеризуются решительной борьбой с феодально-религиозным мировоззрением, настойчивыми исканиями в области общих законов развития человеческого общества — попытками научного подхода к истории. В преодолении феодально-религиозного мировоззрения как методологической основы исторического мышления огромное значение имела просветительская историография. Несмотря на то, что в различных странах эта историография имела существенные особенности, ей были присущи определенные общие черты. Она являлась частью широкого идейно-политического и философского течения в общественной мысли эпохи подымающегося капитализма, когда фокусом всей социальной жизни была борьба против феодально-абсолютистского строя во всех его проявлениях, расчистка путей для буржуазного развития. В условиях неразвитости противоречий буржуазных общественно-экономических отношений борьба за освобождение от средневекового, феодального по своей сущности, мировоззрения, против феодального общественного и политического строя определяла общую идейную основу взглядов историков-просветителей, при всех их нередко весьма существенных теоретико-методологических расхождениях. Решающее значение для формирования исторических воззрений просветителей имела острейшая социально-политическая борьба эпохи ранних буржуазных революций. Теоретическое осмысление просветителями достижений в области современного им естествознания и техники оплодотворило историческое мышление философскими выводами, сделанными на этой основе. Деятели французского Просвещения 18 в., являвшегося классической формой западного Просвещения в целом, поставили с неизвестной до того времени отчетливостью вопрос о законах в истории. Их предшественниками были голландские и английские мыслители 17 в. (Г. Гроций, Т. Гоббс), предпринимавшие попытки создать теории общественного развития на основе т. н. «социальной физики», теории естественного права, и других рационалистических теорий. Итальянский мыслитель Дж. Вико сделал первую глубокую попытку охватить всю историю человечества как процесс, определяемый строгой закономерностью, и выдвинул идею круговорота в истории. Французские просветители, подойдя к проблемам истории с позиций рационализма, искали законы истории или в разумной сущности человека, или во взаимодействии человеческого общества с природой, или же механически уподобляли законы истории законам природы. При всей их метафизической и идеалистической ограниченности изыскания просветителей в области исторических закономерностей имели огромное значение для становления истории как науки. Просветители выдвинули требование создания всеобщей истории человечества, исходящее из признания единства судеб человеческого рода, и связанный с этим принцип сравнительного изучения истории всех народов (Вольтер); теорию «естественного состояния», утверждающую, что в начале исторического развития человек являлся только частью природы (Руссо): идею непрерывного прогресса, утверждающую в качестве сущности исторического процесса движение человечества по восходящей линии от низших к высшим формам общественной жизни (нашла наиболее полное воплощение у Кондорсе); учение о влиянии на общественное развитие естественно-географической среды (Монтескье). Непосредственно с опытом революций были связаны первые более или менее определенные попытки дать историографии материалистическую основу, в частности появление идеи о зависимости форм государства и его учреждений от распределения собственности в rocударстве (Дж. Гаррингтон — на опыте английской революции, А. Барнав — на опыте французской революции). Отвергнув в качестве единственного объекта изучения политическую историю, представители просветительской историографии считали, что основным предметом занятия историков должна являться история культуры, охватывающая все стороны жизни общества и включающая историю науки, просвещения, литературы, хозяйства и т. д. Английская просветительская историография, развивавшаяся уже после английской буржуазной революции и в целом отличавшаяся политической умеренностью, дала в трудах своих наиболее выдающихся представителей У. Робертсона и Э. Гиббона обстоятельное освещение с антиклерикальных и антифеодальных позиций важных периодов истории средневековья. Виднейший деятель просветительской философии истории в Германии И. Г. Гердер развивал идеи единства и закономерности исторического развития, характеризующегося противоречивостью, но идущего к высшему состоянию — гуманности. Идеалистическое в целом понимание истории Гердера включало в себя, однако, некоторые стихийно-материалистические моменты. Новые тенденции в развитии историографии своеобразно проявлялись в России, продолжавшей в 18 в. оставаться дворянско-крепостнической страной. Освобождение от религиозного взгляда на историю, рационализм, понимание истории как политической истории государства характерны для В. И. Татищева, одного из крупнейших представителей русской дворянской историографии; он попытался дать целостную схему русской истории, служившую у него идеям обоснования прогрессивности русского самодержавия. Стремление исследовать национальную историю в рамках всемирно-исторического процесса, в котором чередуются периоды упадка и расцвета, обнаруживается повторяемость этапов в развитии разных народов; взгляд на историю как на средство воспитания гражданских и патриотических качеств в русском народе характерны для исторических взглядов М. В. Ломоносова. Дальнейшая разработка русской истории дворянской историогграфией связана с именами М. М. Щербатова, И. Н. Болтина и др., причем Болтиным были выдвинуты идеи сравнительно-исторического метода изучения истории и причинно-следственной связи исторических явлений. В 18 в. в России было положено начало собиранию и публикации исторических источников (Татищев, Н. И. Новиков и др.). Революционно-просветительское понимание истории нашло яркое выражение во взглядах А. Н. Радищева, подходившего к вопросам истории с точки зрения революционной борьбы против самодержавия и крепостничества. Это позволило ему подойти к истории как к циклически развивающейся борьбе свободы и деспотизма и тем самым обосновать закономерность революционных переворотов в истории. В противовес революционному пониманию истории Радищевым, дворянско-монархическая историография в России (Н. М. Карамзин, М. П. Погодин и др.) отстаивала тезис о якобы решающей роли самодержавия в русской истории. В условиях роста буржуазных революционных движений в Западной Европе и назревания кризиса крепостнического строя в России русская дворянская историография развивала идею самобытности русской истории как якобы исключающей возможность революции в России. С решительной критикой монархических концепций Карамзина выступили дворянские революционеры — декабристы.

Главным противником просветительской историографии в Европе в конце 18 — нач. 19 вв. стал реакционный романтизм, зародившийся и оформившийся как идеология дворянской реакции на французскую буржуазную революцию, просветительскую философию и идеологию. В выработке реакционной по своей сущности идейно-политической основы романтической историографии решающую роль сыграли Э. Бёрк, Ж. де Местр, Ф. Шатобриан, Ф. Шлегель, К. Л. Галлер, А. Мюллер. Поставив своей целью реабилитацию средневековья, присущих ему общественно-политического строя и идеологии, историки-романтики решительно отвергали идею переворота, революции в истории (эта идея была ими отчетливо поставлена и решена в реакционно-негативном плане). Они отвергали рационалистическое объяснение истории просветителями, отказывались усматривать в естественных законах человеческой природы законы истории. Выступив против просветительской историографии с реакционных политических позиций, они в то же время справедливо указывали на антиисторическое отношение просветителей к средним векам и настаивали на наличии внутренней связи во всех исторических эпохах. Они полагали, что современное состояние каждого народа является продуктом медленного и длительного исторического развития (идея т. н. «органического развития»), в котором воплощен «дух народа». В связи с этим романтики выдвигали в качестве первоочередной задачи исторического исследования изучение качественного своеобразии истории различных народов, выяснение индивидуальных особенностей исторических явлений. Наибольшее распространение идеи романтизма получили в Германии, где они оказали влияние на изучение истории государства и права (историческая школа права — Савиньи, Эйхгорн и их последователи). Историческая школа права придавала исключительное значение изучению исторических источников и критике их. Огромную роль в разработке критических методов исследования в исторической науке сыграла также разработка их в филологии (Ф. А. Вольф) и особенно научную деятельность в области античной истории А. Бёка и прежде всего Б. Г. Нибура. Это позволило, в частности, приступить к созданию серийных публикации источников по истории античности (Corpus inscriptionum Graecarum) и средних веков (Monument a Cermaniae historica), являющихся во многом образцовыми. Руководствовавшиеся теоретико-методологическими принципами романтизма братья Я. Гримм и В. Гримм проделали огромную работу по изучению истории германских языков, мифологии, фольклора, обычного права. С романтическим направлением было связано складывание школы Л. Ранке в Германии. Историческая концепция Ранке со свойственным ей провиденциализмом в истолковании исторического процесса, представлением о решающей роли идей (прежде всего религиозных) в развитии общества, культом сильного государства, апологией войны, утверждением о примате внешней политики над внутренней, крайним национализмом оказала существенное влияние на юнкерско-буржуазную германскую историографию.

Если романтическое направление историографии при всей реакционности своих политических идей сделало в первые десятилетия 19 в. определенный шаг вперед в развитии исторического познания, то еще большее значение для создания исторической науки имели философско-исторические концепции утопического социализма, философия Гегеля и работы представителей буржуазно-либеральных исторических школ 1-й пол. 19 в. (особенно во Франции). Основополагающие идеи философии истории утопического социализма были выдвинуты А. К. Сен-Симоном. Среди них: необходимость и относительная прогрессивность каждой исторической эпохи и порожденных ею общественно-политических институтов, зависящих от отношений собственности; противоречивость и неравномерность исторического процесса, приводящая к закономерной смене всех социальных и государственных форм; признание экономики и классовой борьбы — наряду с человеческим разумом и философией — движущими силами истории; историческую неизбежность перехода к социалистической организации общества. Идея Сен-Симона о классовой борьбе, возникшая из обобщения им исторического опыта французской буржуазной революции, была воспринята французскими буржуазно-либеральными историками эпохи Реставрации — О. Тьерри, Ф. Минье, Ф. Гизо, А. Тьером. «Со времени великой французской революции европейская история с особой наглядностью вскрывала в ряде стран эту действительную подкладку событии, борьбу классов. И уже эпоха Реставрации во Франции выдвинула ряд историков (Тьерри, Гизо, Миньо, Тьер), которые, обобщая происходящее, не могли не признать борьбы классов ключом к пониманию всей французской истории» (Ленин В. И., Соч., т. 21, с. 42). Эти историки еще не могли дать научного ответа на вопрос о происхождении классов (напр., Тьерри объяснял происхождение классов из завоеваний), отождествляли борьбу классов с борьбой разных народностей. Кроме того, в изображении либерально-буржуазных историков закономерной выступала лишь классовая борьба в феодальном обществе, борьба «третьего сословия» во главе с зарождающейся буржуазией против феодальной аристократии, борьба, находящая свое завершение в переходе политической власти к буржуазии, а классовая борьбы пролетариата против буржуазии они не замечали или считали ее нарушением нормального, естественного порядка. Однако, несмотря на все это, разработка конкретной истории Франции и Англии как истории классовой борьбы привела к научным результатам первостепенной важности. Произошло также расширение источниковедческой базы исторических исследований, появились многочисленные публикации по социально-политической истории.

В рамках идеалистической философии истории наиболее плодотворная попытка раскрыть внутреннюю связь беспрерывного движения, изменения и преобразования, присущих истории человечества, была предпринята Ф. В. Гегелем. И своей картине развития человеческого общества Гегель как бы объединил идею всемирно-исторического прогресса, выдвинутую просветителями, и принцип «органического развития», выдвинутый романтиками. Но главным было то, что Гегель внес в концепцию всемирно-исторического процесса диалектический принцип развития — историческое развитие предстало как борьба противоположных начал. Это привело к существенному обогащению методологии исторического исследования. Однако у Гегеля принцип диалектического развития был применен не по отношению к материальному развитию общества, а но отношению к развитию идеи «абсолютного духа»; в силу идеализма своей системы Гегель истолковывал внутреннюю связь исторических событий как неизменное стремление к осуществлению абсолютной идеи. Предложенная Гегелем схема всемирной истории, в основе которой лежало представление о ее сущности как прогрессе сознания свободы, оказалась по своему содержанию искажающей подлинный процесс общественного развития (деление народов на исторические и неисторические, исключение из исторического процесса большой части народов Востока, провозглашение истории германских народов вершиной истории человечества, апофеоз прусского милитаристского государства и т. д.). Именно эта сторона взглядов Гегеля оказала наибольшее влияние на реакционное направление буржуазной историографии, особенно в Германии. В то же время часть историков восприняла прогрессивные стороны учения Гегеля. «Левогегельянцы» Д. Штраус, Б. Бауэр висели большой вклад в разработку проблем истории христианства. Однако подлинными наследниками всего революционного в учении Гегеля стали Маркс и Энгельс. Взгляды Гегеля оказали большое влияние на формирование к середине 19 в. либералыю-буржуазной историографии в России, представленной в области всеобщей истории Т. Н. Грановским, в области отечественной истории С. М. Соловьевым, и др. Для исторической концепции Соловьева были характерны представления о внутренней, «органической» закономерности исторического процесса, обусловленного объективными (преимущественно географическими) факторами, о надклассовом характере государства, как высшем воплощении истории народа, отрицательное отношение к народным выступлениям и к революции вообще, понимание борьбы противоположностей в истории как борьбы «родового» и «государственного» начал. Соловьев считал, что с реформ Петра Россия пошла по пути «европеизации». Идеи противоположности исторической закономерностей на Западе, где развитие общества шло «снизу», и в России, где якобы «организатором» общества, сословий и их отношений между собой выступило самодержавное государство, были развиты историками государственной школы. (К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин и др.) и получили у них теоретическое обоснование.

Домарксистская научно-историческая мысль получила высшее развитие в революционно-демократической концепции истории. В наиболее последовательной форме она была разработана русскими революционными демократами на основе революционной идеологии борьбы против самодержавно-крепостнического строя, критики социальных антагонизмов капиталистического строя в Западной Европе. В исторических взглядах В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского нашло выражение приближение исторического познания к материалистическому пониманию истории. Освоив достижения домарксистской философской, исторической и социологической мысли в Западной Европе, опираясь на прогрессивные традиции русской философии и науки, революционные демократы увидели ограниченность либерально-буржуазной теории классовой борьбы, философии истории Гегеля, отвергли представления о возможности социалистических преобразований в результате мирной эволюции (свойственные западноевропейским социалистам-утопистам), подвергли развернутой критике дворянскую и буржуазную историографию в России (теорию официальной народности, историческую концепцию славянофилов, государственную школу). Стержнем революционно-демократической концепции явилась идея о решающей роли народных масс в общественном развитии, в ходе которого определяющее значение имеет революционная борьба угнетенных против угнетателей. Социально-политическим выводом из этой концепции был тезис о неизбежности — в результате революционного движения народных масс — освобождения от всех видов социального угнетения. Оставаясь в конечном счете на позициях идеализма в области методологии общественных наук, революционные демократы вместе с тем при постановке вопроса об объективных законах истории, которые они считали общими для всех народов, придавали особое значение развитию экономического быта, изменениям в социально-экономическом положении народных масс. Показав социальную обусловленность истолкования истории дворянскими и буржуазными историками, революционные демократы в то же время были убеждены в объективности результатов научно-исторического познания. Они полагали при этом, что наибольшую объективную истинность познания обеспечивает рассмотрение истории с точки зрения народных выгод. Революционно-демократическая концепция истории во многом содействовала подготовке условий для распространения в России материалистического понимания исторического процесса.

Возникновение марксистской историографии. Несмотря на значительный прогресс исторического познания, для всей домарксистской историографии было характерно идеалистическое истолкование основных причин развития общества. С открытием К. Марксом и Ф. Энгельсом материалистического понимания истории, последовательным распространением ими материализма на область общественных явлений история впервые получила последовательно научную методологическую основу. Будучи переломным этапом в развитии познания общественной жизни, открытие материалистического понимания истории базировалось на всей совокупности объективно истинных результатов познавательной деятельности многих поколении историков, философов и экономистов (представителей классической буржуазной политической экономии — Л. Смита, Д. Рикардо и др.). Говоря о связи между развитием общественной науки до Маркса и возникновением марксизма, В. И. Ленин писал: «Так как эту науку строили, во-первых, экономисты-классики, открывая закон стоимости и основное деление общества на классы,— так как эту науку обогащали далее, в связи с ними, просветители XVIII века борьбой с феодализмом и поповщиной,— так как эту науку двигали вперед, несмотря на свои реакционные взгляды, историки и философы начала XIX века, разъясняя еще дальше вопрос о классовой борьбе, развивая диалектический метод и применяя или начиная применять его к общественной жизни, — то марксизм, сделавший ряд громадных шагов вперед именно по этому пути, есть высшее развитие всей исторической и экономической и философской науки Европы» (Соч., т. 20, с. 184). Возникнув и развиваясь как научное обобщение «...совокупности революционного опыта и революционной мысли всех стран света» (там же, т. 21, с. 321), марксизм доказал, что движущие силы истории определяются материальным производством, возникновением, развитием и гибелью различных способов производства, порождающих всю общественную структуру и все формы взаимоотношения людей. В законах развития способов производства был найден ключ к исследованию самодвижения человеческого общества. Тем самым был указан путь «...к научному изучению истории, как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости, процесса» (там же, с. 41). Применение в качестве руководящего методологического принципа учения об общественно-экономических формациях к анализу конкретных обществ, явлении давало возможность «...правильно и точно изобразить действительный исторический процесс...» (там же, т. 1, с. 147). На этой основе Маркс и Энгельс показали, что сам объективный ход истории ведет к победе пролетариата над буржуазией, к ликвидации в результате социалистической революции капиталистического способа производства, к победе коммунизма. Выявление Марксом и Энгельсом в их классических трудах значения классовой борьбы и революций в истории, всемирно-исторической миссии рабочего класса, роли диктатуры пролетариата, пролетарской партии вооружало историческую науку пониманием главных и решающих вопросов общественного развития. Гигантским шагом вперед в развитии исторического познания явились выдвижение и обоснование Марксом и Энгельсом принципа материалистического историзма, практическое преодоление идеалистического историзма, присущего предшествующей историографии. Материалистический историзм предполагал постановку всех социальных проблем на историческую почву «...не в смысле одного только объяснения прошлого, но и в смысле безбоязненного предвидения будущего и смелой практической деятельности, направленной к его осуществлению...» (там же, т. 21, с. 50). Тем самым историческое познание было органически соединено с практикой революционной борьбы пролетариата. Свойственное марксизму, подчеркивал Ленин, соединение «...полной научной трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного хода эволюции с самым решительным признанием значения революционной анергии, революционного творчества, революционной инициативы масс...» вытекает из всей совокупности исторических взглядов Маркса, согласно которым именно в революционные периоды разрешаются социальные противоречия (там же, т. 13, с. 21—22). Присущее всем работам Маркса и Энгельса на исторические темы последовательное рассмотрение всех фактов и явлений с позиций революционного пролетариата вытекает из самого существа материалистической диалектики, о которой Маркс писал, что «...в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в движении, следовательно также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна» (Марке К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 23, с. 22).

Буржуазная историография 2-й половины 19 в. Открытие Марксом и Энгельсом диалектико-материалистического понимания истории означало полный революционный переворот в историографии. Использование в ходе научно-исторического исследования всей системы категорий материалистической диалектики и материалистического понимания истории впервые давало возможность историкам воспроизводить объективно истинную картину общественных явлений в их взаимной связи и развитии, позволяло познавать единство прошлого, настоящего и будущего. Однако революционные выводы, неизбежно вытекающие из научной марксистской интерпретации исторического процесса, были неприемлемы для буржуазной исторической науки по самой ее классовой сущности. Поэтому, хотя с распространением марксизма в исторический науке возникает марксистское направление, однако и условиях господства буржуазной идеологии буржуазная историческая наука, базировавшаяся на идеалистической методологии, продолжала прочно удерживать свою монополию в кругах профессиональных историков, в научных учреждениях и учебных заведениях. Развитие буржуазной историографии продолжалось и после возникновении марксизма, становясь, однако, все более сложным и противоречивым. Марксистское понимание исторического процесса уже не могло не оказывать существенного и все возрастающего влияния на все дальнейшее развитие историографии. Отрицая марксизм и борясь с ним, отождествляя его с экономическим материализмом и объявляя о своем стремлении подняться «выше» материалистических «крайностей», буржуазная историческая наука тем не менее оказывалась вынужденной подойти вплотную к кардинальным проблемам истории, на которые дал ответ исторический материализм, — к проблемам развития и оценки места социально-экономических отношений в истории. К этому буржуазную историческую науку толкала и сама историческая действительность, новая социально-экономическая обстановка (развитие капитализма с его бурным прогрессом производительных сил и резким обострением классовой борьбы), и логика развития самой исторической науки, освоение фактического материала многовековой истории человечества. Эти идеи развития и признания значимости «экономики» действительно оплодотворяют историческую науку 2-й пол. 19 в. Однако они входят в буржуазную историографию в обедненных (но единственно приемлемых для буржуазии) формах — идея развития не в форме развития диалектического и революционного, а в форме признания медленных и постепенных эволюционных изменений, признание «экономики»— в форме эклектической, не дающей ключа к пониманию исторического процесса, «теории факторов».

Ко 2-й иол. 19 в. буржуазная историческая наука имела крупные успехи в области накопления фактов и первоначальной обработки собранного материала, серьезного повышения уровня исследовательской работы, ее техники, быстрого развития таких вспомогательных исторических дисциплин, как палеография, археография, нумизматика, эпиграфика, источниковедение и др., массовой публикации исторических источников. Крупных успехов достигает организация исторической науки и исторического образования — повсеместно создаются кафедры истории и исторические семинары в университетах, специальные институты истории (при академиях наук или как особые учреждения), исторические общества; быстро увеличивается число исторических журналов, которые нередко становятся важными центрами исторической науки. Ведущее положение в организации исторической науки занимала Германия. Устанавливается общение между историками различных государств, а в 1900 созывается первый Международный конгресс историков. Это было время громадного хронологического расширения периодов истории, ставших предметом научного изучения в результате археологических раскопок в Египте и Месопотамии, не говоря уже о начавшемся изучении археологами и антропологами тех десятков и сотен тысяч лет человеческой истории, которые предшествовали появлению первых государственных образований. Крупным и прогрессивным явлением был сдвиг в изучении ранних этапов развития человеческого общества, связанный прежде всего с именами Г. Л. Маурера и Л. Г. Моргана. В трудах Моргана впервые получила широкое истолкование проблема рода, представшего как основная форма организации первобытного общества; была доказана универсальность развития человеческого общества от матриархата к патриархату (чем был нанесен сокрушительный удар господствовавшей в течение веков патриархальной теории, постулировавшей извечность патриархальной семьи как зародыша и основной ячейки общества). Трудами Маурера, основателя общинной теории, было доказано, что частная собственность на землю не являлась исходным пунктом исторического развития у германских племен, а что ей предшествовали общинные формы землевладения (вывод, распространенный затем и на раннюю историю других народов). Значительный вклад в изучение родового строя и общины был внесен английским ученым Г. С. Мэном, русским ученым М. М. Ковалевским. Происходит расширение проблематики, изучаемой исторической наукой. Несмотря на то, что, начиная еще с Вольтера и других деятелей Просвещения, историки эпизодически обращались к истории культуры, прежде всего духовной, главное внимание было сосредоточено на изучении политической истории. Историография 2-й пол. 19 в., хотя история политических событий по-прежнему занимала в ней доминирующее положение, приступила к широкому исследованию истории не только духовной, но и материальной культуры, истории социально-экономического быта, промышленности, торговли и несколько позднее — истории социальных движений; усиливается внимание к изучению исторических процессов. Устанавливаются связи историографии с социологией, политэкономией и демографией, появляются примеры использования статистики в историческом исследовании.

Господствующие позиции примерно со 2-й пол. 19 в. и вплоть до империалистической эпохи в ведущих странах Европы (кроме Германии) и в США завоевала позитивистская историография, являвшаяся проявлением идеологии буржуазного либерализма в исторической науке. Позитивистской историографии были лишь отчасти свойственны многие слабости и схематизм, характерные для позитивистской социологии и ее признанных теоретиков (О. Конт, Дж. С. Милль, Г. Спенсер). Труды видных историков-позитивистов — Г. Бокля, Дж. У. Дрейпера, Г. Ч. Ли, Дж. Грина, К. Лампрехта и мн. др. были серьезным вкладом в развитие исторической науки. Проведение идеи развития, отказ от сведения науки к повествованию об отдельных исторических деятелях и внимание к истории экономики, социальной жизни и культуры, вера в существование объективных закономерностей развития общества и в возможность их научного познания с помощью особо разработанных методов исторического исследования (статистический метод, сравнительно-исторический метод), в общественный прогресс были сильными сторонами историков-позитивистов. Однако характерной чертой позитивистской методологии истории стал эволюционизм, понимание исторического развития как процесса, по существу лишенного внутренней противоречивости, а потому не знающего перерывов и скачков. В этом сказалась эволюция самого класса буржуазии, превращавшегося из революционного класса эпохи борьбы с феодализмом во все более консервативную и даже контрреволюционную силу. Серьезное влияние на выработку эволюционных представлений оказало развитие естественных наук, прежде всего учение Дарвина, которое частью историков-позитивистов механически распространялось на историю человечества. Слабостью позитивистской методологии было и то, что она пыталась втиснуть исторический процесс в искусственные рамки абстрактных «вечных» законов, часто конструировавшихся по механической аналогии с законами естествознания, что по существу приводило к игнорированию специфических задач исторического исследования.

Одним из наиболее важных явлений в развитии буржуазной историографии 2-й пол. 19 в. было зарождение т.н. экономического направления. Его формирование повсеместно совершалось прежде всего под влиянием современной общественной практики — бурного экономического прогресса, роста рабочего движения и распространения марксизма —в этих условиях игнорирование социально-экономической тематики не могло удовлетворить запросам, которые буржуазная идеология в целом предъявляла к буржуазным историкам.

Возникновение «экономического направления» в английской буржуазной историографии (с 60-х гг.; наивысший расцвет — в 80—90-х гг.) связано с именем Т. Роджерса (другие представители — У. Эшли, У. Кеннингем, Л. Тойнби Старший). У таких историков, как Г. Галлам, Дж. Кембл, Т. Б. Маколей, позднее Дж. Фруд, Э. Фримен, факты экономической и социальной истории не рассматривались еще как сколько-нибудь важные для исторического развития; Г. С. Мэн, У. Стебс уделяли большее внимание социально-экономическим проблемам, но и у них политико-юридическое толкование истории оставалось преобладающим.

В Германии господствующие позиции в историографии занимали историки, вышедшие из школы Л. Ранке, которая сосредоточивала внимание на политической истории и истории права. Но если Ранке под маской объективности заявлял о недопустимости связи исторической науки с политикой, то «малогерманцы» откровенно провозглашали необходимость такой связи (И. Г. Дройзен, Г. Зибель, Г. Трейчке). Все эти историки проповедовали реакционные политические воззрения, видели движущую силу исторического развития в государстве, обожествляя прусское государство, проповедуя «культ силы», национализм. В немецкой историографии нашли отражение два направления среди сторонников объединения Германии «сверху» (полемика между «малогерманцами» — Г. Зибель, Г. Трейчке и др., и «великогерманцами» — Ю. Фиккер и др.). Господствовавшие в германской историографии реакционные политические тенденции проявлялись не только в работах, посвященных политической истории средневековой «Священной Римской империи», прусского государства, Германской империи, в прославлении прусских королей и государственных деятелей (особенно Фридриха II, Бисмарка), но и в трудах по истории античности — Дройзена, Т. Моммзена. В то же время эти ученые, особенно Моммзен, внесли значительный вклад в историческую науку. Наиболее крупным представителем позитивистской историографии в Германии был К. Лампрехт, противопоставивший описательной политической истории школы Ранке изучение истории культуры (в широком смысле слова) и большое внимание уделявший экономической истории. Хотя первые серьезные исследования в области социально-экономической истории в немецкой историографии были даны уже в 1-й пол. 19 в. (Г. Л. Маурером, представителями т. н. старой исторической школы в политической экономии), однако поворот к изучению социально-экономических отношений произошел в Германии в 70—90-х гг. и был связан с деятельностью историков и экономистов т. н. новой исторической школы в политэкономии и историков, примыкавших к ней (Г. Шмоллер, К. Т. Инама-Штернегг, К. Бюхер, А. Дорен и др.).

Русская историография 2-й пол. 19 в. отличалась известными особенностями, определявшимися спецификой социально-экономического и политического развития России в этот период. Русская буржуазно-дворянская историческая наука еще не исчерпала своих прогрессивных возможностей и переживала подъем. Хотя господствующим направлением русской историографии пореформенного периода была государственная школа, считавшая определяющей силой русского исторического процесса государство, однако все большее значение приобретает деятельность историков, обращающихся к социально-экономической проблематике. Крупнейшим представителем этого направления был В. О. Ключевский. Главными темами исследования русских историков становятся история крестьянства, проблемы крепостного права, общины, истории народных движений, что было непосредственно связано с русской исторической действительностью. Эти проблемы находили различное освещение у таких разных историков, как И. Д. Беляев, Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, В. И. Семевский (крупнейший представитель народнической историографии). Освещение истории крестьянства отличалось у историков-народников сочувственным отношением к народу, крестьянский вопрос в их работах (как иногда и в исследованиях историков-либералов) выступал не только как чисто экономический, но и как вопрос крестьянской борьбы. Те же проблемы (аграрной истории, общины) разрабатывались русскими историками на материале зарубежных стран, прежде всего Франции и Англии (П. Г. Виноградов, М. М. Ковалевский, И. В. Лучицкий, Н. И. Кареев, позднее Д. М. Петрушевский, A. Н. Савин и др.), Византии (В. Г. Васильевский, Ф. И. Успенский). «Русская школа» аграрной истории приобрела мировую известность. Несколько позднее к разработке социально-экономической проблематики приступили и русские востоковеды (В. В. Бартольд), хотя преобладающим в русском востоковедении было направление, продолжавшее исследование политической истории, вопросы культуры, религии в отрыве от экономической истории (крупнейший представитель Б. A. Тураев).

Во Франции Г. Фаньез впервые сосредоточивает внимание на экономической истории средневековой Франции; в Италии в конце 19 — нач. 20 вв. «экономическое направление» было представлено такими историками, как Г. Сальвемини, Дж. Вольпе, позднее Н. Родолико и др. В Польше консервативной краковской исторической школе противостояла буржуазно-либеральная позитивистская варшавская историческая школа, которая стала уделять значительное внимание вопросам экономической истории. Возникновение «экономического направления» в США относится к нач. 20 в., оно связано с именами Ф. Тернера, Ч. Вирда (это направление, впервые попытавшееся вскрыть экономические причины борьбы английских колоний в Северной Америке за независимость, Гражданской войны 1801—65 и других важнейших событий в истории США, стало ведущим в американской буржуазной историографии после 1-й мировой войны, особенно в 40-х гг. 20 в.). Деятельность многих историков «экономического направления» способствовала интенсивной разработке социально-экономической проблематики. Однако буржуазные историки-«экономисты» при всем интересе к экономической истории остались чужды пониманию законов смены общественно-экономических формаций. Для них стало характерным внимание не столько к взаимоотношениям людей в процессе производства, сколько к проблемам обмена, представление об «экономике» (под которой они обычно понимали рост населения, развитие техники и обмена вне зависимости от господствующих в общество производственных отношений) лишь как об одном из «факторов», отрицание закономерности классовой борьбы и революций в истории, стремление смягчить социальные противоречия. «Экономическое направление» не вышло за рамки идеалистической методологии истории и представляло собой по существу одну из главных и наиболее тонких форм борьбы с марксизмом в буржуазной историографии.

Буржуазно-либеральная историография была крайне неоднородна. В то же время во 2-й пол. 19 в. она сохраняла еще некоторые общие черты либеральной интерпретации истории. Так, например, ей были свойственны: идеализация и преклонение перед древнегреческой демократией (получившие наиболее яркое воплощение у Дж. Грота, английского историка буржуазно-радикального направления); представление о ведущей роли рабского труда в античной экономике — в сочетании с внеисторической оценкой рабства как «абсолютного зла» и противопоставлением его буржуазной «свободе» (французский историк А. Валлон); разоблачение реакционной роли католической церкви (Ли и др.); представление об эпохе Возрождения как о прогрессивном, по сравнению со средневековьем, этапе в развитии европейской культуры (трактовка эпохи Возрождения, данная Я. Буркхардтом, стала на долгое время господствующей в буржуазной историографии). Для освещения аграрной истории средневековья было характерно сочетание элементов общинной теории и вотчинной теории (Инама-Штернегг, Лампрехт, Виноградов и др.).

В буржуазной литературе господствовала идущая еще от историков Реставрации либеральная интерпретация истории капиталистического общества, приобретшая ярко выраженные апологетические черты. Ее  главными отличительными признаками были антиисторическое изображение промышленного капитализма естественным строем, за который веками боролись поборники свободы против тирании, вера в бесконечный прогресс этого строя, изображение роста капиталистического богатства в виде общенародного процветании.

В народных движениях прошлого либеральная историография все больше видела лишь «печальное явление», не заслуживающее внимания, отклонение от «нормального», эволюционного пути. Во Франции ярким и ранним симптомом политической эволюции буржуазии явилась вышедшая после революции 1848 книга аристократа А. Токвиля, пытавшегося доказать ненужность французской буржуазной революции конца 18 в. и отрицать революционные скачки в истории. Непосредственной реакцией на события Парижской Коммуны стало сочинение И. Тэна — злобный контрреволюционный памфлет против французской революции и особенно якобинской диктатуры. Но такое освещение революции в условиях 3-й республики, рассматривавшей себя как «наследницу идей 1789», встречало резкую оппозицию буржуазно-либеральной и радикальной историографии. В 80-е гг. во Франции оформилась и стала господствующей школа историков буржуазно-либерального направления во главе с А. Оларом (подвергшим резкой критике реакционные писания Тэна), которая внесла большой вклад в изучение политической истории революции. Растущая консервативность английской буржуазии отчетливо проявилась в противопоставлении (вслед за Маколеем) бескровной «славной революции» — т. е. переворота 1688—1689 — «крайностям» революционных событий 40-х гг. 17 в. и особенно в создании концепций английской революции как чисто религиозной, «пуританской» революции, революции без классовой борьбы (С. Р. Гардинер). Так, уже в этот период развития буржуазной историографии отчетливо проявилась ее классовая ограниченность и наметилась тенденция к ее эволюции вправо (хотя это сказалось, как видно на примере России, не во всех странах). Демократическое крыло историков (Ж. Мишле, В. Циммерман, Л. Блан, Г. Тридон и др., русская народническая историография) в противовес историкам-либералам демонстрировало симпатии и интерес к народу, но оно было неспособно создать научные концепции, правильно оценивающие роль народных масс и классовой борьбы в истории.

Историография периода империализма (до 1917). Начало кризиса буржуазной исторической науки. Начало ленинского этапа в марксистской историографии. Превращение домонополистического капитализма в империализм, а буржуазии развитых капиталистических стран — в реакционную и контрреволюционную силу привело к глубоким изменениям в буржуазной идеологии. Эти изменения определили вступление буржуазной историографии. в новый этап ее развития, характеризующийся началом кризиса буржуазной исторической науки и прежде всего — ее теоретико-методологических основ. Классовые интересы буржуазии толкали буржуазную историографию на путь отрицания объективных исторических законов и прогресса в истории, на путь отрицания объективности исторического знания и возможности познания исторических явлений, на путь все более изощренной борьбы с марксизмом и марксистским пониманием исторического процесса, вскрывающим преходящий характер капиталистического строя. В своей методологической переориентации буржуазная историография опиралась на различные идеалистические философские и социологические теории, возникающие в этот период. Большое влияние на методологию истории приобретает неокантианство и родственные ему философские направления: В. Виндельбанд и Г. Риккерт пытаются доказать принципиальное различие между методологией естественных и общественных наук, утверждая, что в общественных науках невозможно установление общих законов, что цель их — лишь описание отдельных неповторяющихся событий (этим методологически обосновывались описательство, эмпиризм буржуазной историографии); М. Вебер своей теорией «идеальных типов» отрицал объективное существование таких общих понятий социальных наук, как общественно-экономические формации, государство и т. д., объявляя их лишь чисто умственными конструкциями, не имеющими прообраза в пестрой эмпирической действительности. Делаются попытки подвести философскую основу под субъективизм буржуазно-исторической науки, под произвольность в «организации» и оценке исторического материала (В. Дильтей). Происходит проникновение в мировоззрение буржуазных историков субъективного идеализма Маха и Авенариуса, агностицизма, прагматизма с его отрицанием объективной истины, социологических теорий Ф. Ницше с его культом «сверхчеловека» и других реакционных социологических теорий.

Новые методологические установки буржуазной исторической науки делали для нее неприемлемыми методологические принципы старого позитивизма с его признанием закономерностей исторического развития (хотя бы и в идеалистической форме), идеи развития (даже путем эволюции), прогресса, признанием роли экономики в историческом развитии (даже в числе одного из равнозначных «факторов») и т. д. Все эти положения рассматривались как «уступка» материалистическому пониманию истории и начали с конца 19 в. подвергаться систематическим нападкам. С другой стороны, кризис позитивистской историографии был связан с методологической несостоятельностью самого позитивизма (положенные в его основу принципы механического детерминизма и вульгарного эволюционизма опровергались самой жизнью) в условиях резко обострившихся социальных противоречий, роста рабочего движения; они не соответствовали и достигнутому уровню конкретно-исторических исследований. Интенсивная исследовательская работа в различных областях исторической науки, совершенствовавшаяся техника исторического исследования, развитие вспомогательных исторических дисциплин, успехи смежных наук, продолжавших с нарастающим успехом изучение истории доклассового общества, Древнего Востока, Греции и Рима, более углубленное обращение, к локальной истории, к узкоспециальным темам, вводившее в научный оборот огромную массу фактического материала, ставили буржуазную историческую науку в тупик (сложность и эмпирическая пестрота конкретного фактического материала не укладывались в искусственные рамки позитивистских схем и общих, отличающихся стройностью построений историков-позитивистов, сосредоточивавших обычно внимание на общем и типическом и игнорировавших местные и индивидуальные особенности). Единственный выход из возникшего тупика — переход на позиции диалектического материализма — отвергался буржуазными учеными. Кризис позитивистской историографии, являвшийся частью кризиса идеологии буржуазного либерализма, был связан с усилением реакционности буржуазии в наступившую империалистическую эпоху. Этот кризис находил различные конкретные проявления. С ним связана эволюция теоретико-методологических позиций ряда крупнейших историков (например, В. Зомбарта, усвоившего многие положения неокантианства, Д. М. Петрушевского, испытавшего влияние неокантианства, Я. Вуркхардта, перешедшего на позиции иррационализма). Многие крупные буржуазные историки объявили себя последовательными сторонниками неокантианской методологии (Г. Белов, Э. Мейер, А. С. Лаппо-Данилевский); усилился эклектизм буржуазной исторической науки. Кризис проявлялся и в отказе от постановки общих проблем — буржуазная историческая наука все более уходила в область специальных, локальных исследований, в изучение индивидуального, а не общего.

Ярким проявлением методологической переориентации буржуазной историографии явилась методологическая дискуссия 90-х гг. среди немецких историков в связи с выходом в свет трудов Лампрехта, показавшая, что большинство ее участников (Г. Белов, Ф. Мейнеке и др.) отвергало идею исторической закономерности, даже истолкованной в идеалистически-позитивистском духе, ставило под сомнение принцип прогресса в истории. Ввод в оборот нового научного материала при методологической ограниченности позитивистских схем породил в буржуазной историографии скептицизм, гиперкритицизм (в отношении ранней античной истории — К. Ю. Белох, Э. Пайс и др.). В буржуазной исторической науке надолго преобладающим стало «критическое направление», подвергшее пересмотру прежние строго установившиеся понятия буржуазно-либеральной историографии 19 в. При этом критика велась с реакционных методологических позиций. Так, Ф. Мейтленд, основатель и крупнейший представитель «критического направления» в английской историографии, подверг критике классические представления Виноградова и др. историков-позитивистов об английском майоре, представление Стебса о парламенте как органе «народной свободы». «Критическое направление» в немецкой медиевистике 90 — нач. 900-х гг. (Г. Белов, Г. Зелигер, т. н. Страсбургская школа историков, позднее А. Допш) встало на путь пересмотра представлений об общинном строе, основывавшемся на коллективной собственности на землю, как об исходной форме социально-экономического развития раннего средневековья и другие научно плодотворные положения буржуазной историографии 19 в. Во Франции с отрицанием коллективного характера первоначальной земельной собственности и революционного характера перехода от античного мира к средним векам выступил уже ранее Н. Д. Фюстель де Куланж (поддержанный в Англии Ф. Сибомом). В этот период получила широкое распространение модернизация в освещении докапиталистических формаций, связанная в конечном счете с попытками утверждения «извечности капитализма» (Э. Мейер, Р. Пёльман). Э. Мейер выступил с реакционной теорией цикличности. В противовес господствовавшей концепции о большой роли рабства в античности, у Э. Мейера рабство как база античной экономики не только затушевывалось, но модернизатором представлялось в виде отношений наемного труда.

В России кризис буржуазной историографии принял отчетливые формы в работах П. И. Милюкова, А. С. Лаппо-Данилевского и др. Сторонники государственной школы открыто противопоставляли себя марксизму, отрицая единство и закономерность всемирно-исторического процесса, резко противопоставляя историческое развитие России развитию Западной Европы. В плане борьбы с представлениям о полной «самобытности» исторического развития России была заострена концепция Н. П. Павлова-Сильванского, доказывавшего наличие феодализма в средневековой России. Характерным и своеобразным явлением было распространение в России «легального марксизма» (М. И. Туган-Барановский, П. Струве), пытавшегося использовать марксистское учение (без революционных выводов) для доказательства неизбежности и прогрессивности развития в России капитализма. Важнейшей вехой в углублении и развитии кризиса русской либерально-буржуазной историографии была революция 1905—07, когда русская либеральная буржуазия открыто проявила себя как контрреволюционная сила. Одновременно усилилось размежевание в среде буржуазных историков.

Идейный кризис буржуазной историографии не был равнозначен общему упадку буржуазной исторической науки. Продолжалась интенсивная исследовательская работа в различных областях истории, крупный прогресс был достигнут в технике исторического исследования. Многие историки добивались положительных результатов в области конкретных исследований. Давая более верное, чем в предшествующий период, изображение отдельных явлений и сторон исторического процесса.

В эпоху империализма постепенно усиливался кризис традиционно-либеральной концепции капиталистического строя, относительную живучесть которой отражала сравнительная устойчивость буржуазного общества в 19 в. Подрыв прочности капиталистической системы заставлял буржуазию все чаще выступать, вместо прежней открытой борьбы против социализма, с защитой политики социальных реформ против идеи социалистической революции. Это требовало и соответствующих сдвигов в освещении истории промышленного капитализма, признания его частных недостатков, уверений, что только после ряда реформ он может стать тем воплощением вечных идеалов и венцом исторического развития, каким его объявили историки-либералы 19 в. Усвоить накопленный наукой материал (опровергавший представления о гармонии интересов и сотрудничестве классов буржуазного общества 19 в.), не порывая с задачами апологии, можно было лишь путем проведения все более резкого различия между капиталистическим строем в 19 и в 20 вв. Показательны поиски буржуазной историографией и прежде всего историками, проповедовавшими пересмотр ее методологических основ, новых путей в интерпретации проблемы возникновения капиталистического общества (теория В. Зомбарта о возникновении капитала из накопленной землевладельцами феодальной ренты, ссылки М. Вебера на «этику протестантизма» и т. д.). Здесь явственно обнаруживалось намерение «преодолеть» как наивно-апологетическое объяснение вульгарной политэкономией и либеральной историографией 19 в. «тайны первоначального накопления» — объяснение, уничтожающе раскритикованное К. Марксом в «Капитале», так и научную марксистскую концепцию перехода от феодализма к капитализму.

С начала империалистической эпохи зарождается специальная отрасль буржуазной историографии — т. н. «деловая история», или «историография бизнеса», поставившая своей задачей изображение якобы благотворной роли монополий. Раньше всего она получила развитие в США, где существовала значительная литература, содержащая мелкобуржуазную критику империализма. Главные усилия «историки бизнеса» направляли на «моральную» реабилитацию «баронов-разбойников», как именовали в критической литературе магнатов финансового капитала. В буржуазной историографии появилось открыто колониалистское крыло, проповедовавшее «миссию» белого человека, якобы предназначенного к господству над «цветными народами» (английские историки Дж. А. Фруд, Дж. Сили, Ч. Дилк, Д. Крэмб); американские реакционеры Дж. Фиске, Дж. Бёрджесс, А.Мэхэн и другие призывали к утверждению мирового господства «высшей» англо-саксонской расы и к широким империалистам, захватам. Европоцентризм буржуазной европейской историографии, первоначально в значительной степени являвшийся наследием сравнительно слабого знакомства с историей и культурой народов других континентов, но уже в процессе формирования буржуазной историографии содержавший в зародыше идею исключительности и превосходства Европы, ее мнимого права на господство над другими народами и континентами (у О. Конта и Т. Бокля, не говоря о Ранке и его школе), в конце 19 — нач. 20 вв. приобрел более или менее откровенно расистский и колониалистский характер. Полностью в духе европоцентризма были написаны основные буржуазные сводные труды по всемирной истории.

Рост рабочего движения заставляет буржуазную историографию обращаться к освещению этой проблемы. Первоначально в буржуазной историографии рабочего движения (возникшей во 2-й пол. 19 в.) преобладало изображение революционного движения в виде «преступного заговора», а марксизма — как какой-то «зловредной секты», стоящей в стороне от общеисторического развития. Публиковались работы (О. Тестю, Э. Вильтар и др.), носившие открыто реакционный характер и содержавшие множество тенденциозных измышлений о революционной борьбе пролетариата; исследования, в которых давалась буржуазно-реформистская трактовка «рабочего вопроса» (Я. Венедей, Р. Мейер и др.); позднее появляется некоторое число как либеральных, так и открыто реакционных работ, основанных на более широком круге источников (В. Зомбарт, Э. Левассёр, Ж. Вейль). С последней четверти 19 в. возникает также социал-реформистская и анархистская историография рабочего движения (супруги Вебб, Э. Бернштейн, М. Беер, П. Луи, А. Тома, Дж. Гильом., В. Малон, М. Хилкуит и др.). Однако в целом буржуазная и реформистская литература по рабочему движению в этот период не оказывала существенного влияния на «академическую» историческую науку, в которой революционному движению пролетариата по-прежнему отводилось незначительное место.

Буржуазной и оппортунистической историографии противостояла молодая марксистская историография, основание которой было наложено трудами К. Маркса и Ф.Энгельса. С последней трети 19 в., в условиях, когда научный коммунизм одерживает победу над домарксовым социализмом в рабочем движении, марксистское направление в исторической науке усиливается, демонстрируя необходимость теории исторического материализма для успешного развития историографии. Работы А. Бебеля, Ф. Меринга, К. Каутского (в ранний период деятельности), Ж. Геда, И. Лафарга, Г. В. Плеханова, Ю. Мархлевского, Р. Люксембург, А. Лабриолы, Д. Благоева и др. (хотя и несвободные от ошибочных взглядов) были серьезным вкладом в научную разработку истории рабочего движения, капитализма, крестьянства и крестьянских движений, революции, общественной мысли и других проблем. Однако в работах ряда идеологов 2-го Интернационала (К. Каутский, Э. Бернштейн, Г. Кунов, Б. Бакс, О. Бауэр и др.) высказывание марксистских положений со временем все более обесценивалось защитой оппортунистических взглядов на важнейшие проблемы истории капитализма, международного рабочего движения, колониальной политики и тесно связанных с этими взглядами теоретических отступлений от исторического материализма (особенно подмена его экономическим материализмом). Серьезную научную ценность представляли работы Ж. Жореса, в которых он выступал скорее не как сторонник реформизма, а как последовательный и искренний буржуазный демократ. В 80-х гг. зарождается марксистская историография в России, первым представителем которой был Г. В. Плеханов. Он положил начало разработке с марксистских позиций русского революционно-освободительного движения, истории русской общественной мысли, истории рабочего класса и рабочего движения в России.

Новый этап в марксистской историографии связан с развитием революционной борьбы в России, куда переместился к нач. 20 в. центр мирового революционного движения, с героической борьбой российского рабочего класса, с деятельностью большевистской партии и ее основателя — В. И. Ленина. Развитие в этих условиях Лениным теории диалектического и исторического материализма, усовершенствование марксистского диалектического метода создали основу для дальнейшего прогресса исторической науки. Ленинская теория империализма заложила единственно научную базу для изучения истории человечества в 20 в. Ленинское учение о социалистической революции, показавшее возможность победы социализма первоначально в одной, отдельно взятой капиталистической стране, осветило ярким светом смысл и историческое значение рабочего движения в новую историческую эпоху. Ленинизм представлял собой дальнейшее развитие и поднятие на новую, высшую ступень марксистского учения о всемирно-исторической роли пролетариата и революционной рабочей партии, о классовой борьбе и диктатуре пролетариата, о роли народных масс в истории, о значении буржуазно-демократических революций, о национальном и крестьянском вопросе и других узловых проблемах истории человеческого общества. Огромное значение для дальнейшего развития исторической науки имело решение Лениным ряда центральных методологических вопросов (проблема партийности в исторической науке, создание научной периодизации истории, характеристика природы и законов развития социально-экономических формаций). Труды Ленина содержат глубокую критику и вскрывают научную несостоятельность философско-исторических, гносеологических, методологических и логических основ буржуазной и реформистской историографии и освещения ею многих важнейших конкретно-исторических проблем. Ленин разработал методы конкретно-исторического исследования, поднявшие на качественно новую ступень технику научного изучения истории развития общества — экономики, политической жизни, общественной мысли, культуры и науки, в т. ч. самой историографии. Наконец, в трудах Ленина были исследованы и разрешены с марксистских позиций многие проблемы русского исторического процесса, такие, как периодизация истории России, развитие революционного движения, генезис капитализма, история русских революций и мн. др. все гигантское идейное наследие политических, философских, экономических и прочих работ Ленина имеет богатейшее историческое содержание и в своей совокупности составляет основу ленинского этапа в развитии марксистской исторической науки.

В сложных условиях царской России, в легальной и подпольной большевистской печати выходило немало исторических работ большевиков и близко приникавших к большевистской партии авторов; в этих работах освещалась с позиций марксизма актуальная историческая тематика. К этому периоду относится серьезная попытка применить марксизм к разработке общей концепции всего русского исторического процесса, принадлежащая М. Н. Покровскому. Эта попытка, несмотря на ряд серьезных ошибок, являлась важным шагом в борьбе за построение марксистской концепции русского исторического процесса. Вся эта работа подготовила развитие и победу марксистской исторической науки в России после Великой Октябрьской социалистической революции 1917.

Историография в эпоху общего кризиса капитализма и утверждения коммунизма. Победа Великой Октябрьской социалистической революции в России положила начало новому этапу в развитии мировой историографии. Характерными особенностями его стали: развитие и укрепление марксистской исторической науки, ставшей безраздельно господствующим направлением историографии в СССР, а затем и в других социалистических странах, рост ее влияния в капиталистических странах; развитие национальной историографии в странах, добившихся освобождения от колониального господства; углубление кризиса буржуазной историографии, усиление ее общей реакционности при все большем размежевании в рядах буржуазных историков в условиях изменения соотношения сил в мире.

Марксистская историография (с 1917). С победой Великой Октябрьской социалистической революции создалась возможность для утверждения марксизма-ленинизма как господствующей идеологии и марксистского направления в историографии (сначала в одной стране — в СССР). Формирование советской исторической науки проходило в ожесточенной идейной борьбе против буржуазно-помещичьих и меньшевистских исторических концепций, завершившейся победой марксистско-ленинской методологии. Советская историческая наука опиралась на основополагающие труды Маркса, Энгельса, Ленина. Огромное значение имело развитие марксистской концепции исторического процесса Лениным — основателем советской исторической науки. Если его труды дооктябрьского периода подготовили возникновение советской исторической науки, то в работах, созданных после победы Октября, ленинская историческая концепция получила дальнейшее развитие на новом материале. Ленин глубоко осветил вопросы подготовки и проведения пролетарской революции, истории первых лет Советской власти, международного рабочего движения и др. Советские историки использовали и то, что было создано трудами русских и зарубежных историков-марксистов в предшествующие десятилетия. Развиваясь в упорной борьбе с буржуазной историографией и ее методологией, сохранявшей определенное время свои позиции, советская историческая наука в то же время усваивала и все лучшее из наследия дореволюционной русской и зарубежной буржуазной исторической науки. Коммунистическая партия, пролетарское государство уделяли большое внимание развитию марксистской исторической науки и пропаганде исторических знаний; историческая наука заняла важное место и ряду общественных наук, призванных служить коммунистическому воспитанию трудящихся. Были приняты меры, обеспечивавшие развертывание исторических исследований: открыт доступ к новым архивным материалам, созданы новые научные учреждения [в 1918— Социалистическая академия, в 1920 — Комиссия но изучению истории РКП(б) и Октябрьской революции — Истпарт, в 1921— Институт красной профессуры (ИКП), в 1921—23 — Институт Маркса—Энгельса и Институт Ленина, Институт истории Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН)]. стали выходить такие исторические журналы, как «Пролетарская революция», «Красная летопись», «Историк-марксист» и др. В первые годы Советской власти кадры историков-марксистов были немногочисленны. Большую роль в становлении марксистской исторической науки сыграли М. Н. Покровский, Н. М. Лукин, Е. М. Ярославский, В. И. Невский, В. Я. Быстрянский, В. А. Карпинский, А. С. Бубнов, В. П. Волгин, А. Д. Удальцов и другие историки, многие из которых были и видными партийными деятелями. В ходе идейной борьбы 20 — нач. 30-х гг. кадры историков-марксистов выросли и закалились, в 30-х гг. окончательно определился переход на сторону марксизма-ленинизма лучшей части старых специалистов-историков (Е. В. Тарле, С. В. Бахрушин, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, А. Е. Пресняков, И. Г. Любомиров, И. А. Джавахишвили и др.). Уже в первые полтора десятилетия своего существования советская историография обогатилась значительными марксистскими трудами по истории русского революционного движения (о трех русских революциях и др.), истории рабочего класса и крестьянства в России, истории французской буржуазной революции конца 18 в., домарксистского социализма и других важных проблем. Широко развернулась публикация источников по истории классовой борьбы, революционного движения и международных отношений 19 — нач. 20 вв. Тогда же были предприняты первые попытки создать обобщающие труды, противостоящие концепциям буржуазной историографии. Вышедшая в 1920 книга М. Н. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке», несмотря на существенные недостатки, явилась крупным достижением советской исторической науки. М. Н. Покровский раскрыл русский исторический процесс как историю классовой борьбы, показав, что трудящиеся массы являются главным двигателем исторического процесса. В то же время отсутствие конкретно-исторических марксистских исследований по большинству важнейших исторических проблем в соединении с недостаточной марксистской подготовкой научных кадров породили распространение вульгарного социологизма. В некоторых работах отражались еще немарксистские концепции.

К середине 30-х гг. марксистско-ленинская историческая наука заняла безраздельно господствующее положение в СССР. Преодоление вульгарного социологизма и других форм вульгаризации исторического материализма способствовало росту профессионального мастерства советских историков и марксистскому решению ряда важнейших проблем истории народов СССР и всеобщей истории на основе конкретно-исторических исследований и анализа накопленного фактического материала. Началась интенсивная монографическая разработка проблем экономического развития (слабо представленная в 20 — нач. 30-х гг.). Одним из свидетельств успешного развития советской исторической науки явилось становление марксистской историографии в национальных республиках. Быстрому прогрессу советской исторической науки, однако, во многом помешал сложившийся ко 2-й пол. 30-х гг. культ личности Сталина. Культ личности покушался на методологические основы марксистской историографии (вульгарное противопоставление партийности и объективности исторической науки, волюнтаризм в оценке ряда исторических событий и т. д.), внедрял догматизм и начетничество, препятствовавшие теоретическому осмыслению собранного наукой конкретного материала, порождал упрощенчество, попытки втиснуть сложный и диалектический процесс исторического развития в рамки примитивных схем, извращал историческую истину ради возвеличивания Сталина и т. д. Многие видные историки стали жертвами репрессий. Большой ущерб исторической науке нанесла также подмена товарищеских дискуссий голым администрированием, нетерпимым при решении научных вопросов. Отрицательное воздействие культа личности сказалось наиболее сильно на истории советского общества и истории партии, однако он не мог изменить ее марксистско-ленинскую основу и остановить поступательное движение.

Образование мировой социалистической системы создало предпосылки для победы марксистско-ленинского направлении в историографии уже в большой группе государств. Становление марксистской историографии сопровождалось в молодых социалистических странах, как некогда в СССР, острой идейной борьбой историков-марксистов при активной помощи коммунистических партий с господствовавшими ранее буржуазными направлениями в историографии. Переход историков на позиции марксизма-ленинизма был здесь значительно облегчен опытом советской науки, возможностью использовать при разработке различных проблем исследования советских историков (широко переводившиеся в других социалистических странах). Большую роль играли и непосредственные контакты советских историков с историками социалистических стран (совместные разработка ряда кардинальных проблем истории, общие научные конференции, дискуссии), подготовка кадров марксистов-историков из других социалистических стран в вузах СССР и т. д. Марксистское направление стало господствующим во всех социалистических странах. Однако культ личности оказывал пагубное воздействие на историческую науку не только в СССР, но и в других социалистических странах.

Решения XX съезда КПСС (1956), творческое развитие в них марксистско-ленинской революционной теории, разоблачение партией культа личности Сталина положили начало новому периоду в развитии советской исторической науки; они явились началом нового этапа марксистской историографии в целом. Партией, коллективом историков была проделана огромная работа по ликвидации тяжелого наследия культа личности. Это дало положительные результаты. Годы после XX съезда КПСС ознаменовались количественным и качественным ростом исследовательской работы историков-марксистов. Решения XXII съезда КПСС (1961) и принятая им Программа КПСС вооружили историков-марксистов новыми важнейшими теоретическими положениями и способствовали дальнейшему развитию марксистской историографии.

Марксистская историография с первых же своих шагов противопоставила буржуазной историографии свое понимание истории. Признание исторических закономерностей, исторического прогресса, познаваемости явлений прошлого стало неотъемлемыми чертами марксистской историографии. Показать в научных исследованиях историю как закономерную и прогрессивную смену социально-экономических формаций, диалектический, противоречивый характер исторического прогресса, классовую борьбу не как «случайное» и «печальное» явление истории, а как ее главную движущую силу, народные массы — как главного творца истории, рассмотреть развитие государственных, правовых учреждений, идеологии и культуры как обусловленное в конечном счете социально-экономическое развитием — все эти задачи встали перед марксистской историографией. При этом было необходимо не просто усвоить марксистскую социологическую схему развития общества, но и овладеть всеми научными приемами и методами, выработанными в процессе развития исторической науки, освоить и творчески осмыслить огромный и бесконечно разнообразный материал конкретной истории, использовать все ценное в наследии буржуазной историографии, ведя в то же время непримиримую борьбу со всякого рода фальсификациями истории и буржуазной методологией истории.

Само понятие «социально-экономическая формация» — основное понятие исторического материализма — далеко не сразу (применительно к конкретной истории) вошло в историческую науку. Большую роль здесь сыграла серия дискуссий, проходивших в конце 20—30-х гг. в СССР (напр., об «Азиатском способе производства»). Для становления марксистской историографии Древнего Востока большое значение имело преодоление широко распространенной «теории цикличности» Э. Мейера, представления о феодальном характере древневосточных обществ и утверждение точки зрения об обществах Древнего Востока как рабовладельческих, выдвинутой (на основе марксистско-ленинского учения о социально-экономических формациях) В. В. Струве (1933) и поддержанной Ю. И. Францевым, Ю. Я. Перепелкиным, А. Б. Рановичем и рядом других историков. Работы последующих лет были направлены на доказательство, что социально-экономические отношения Древнего Востока — это одна из разновидностей рабовладельческого строя. Было установлено принципиальное единство путей общественного развития Древнего Востока и античного мира, преодолена ненаучная буржуазная концепция «вечного феодализма» на Востоке. В то же время в процессе исследований в первоначальные, иногда еще схематичные, представления вносились уточнения, выявлялась специфика рабовладельческих обществ Древнего Востока по сравнению с античными обществами, в частности большая роль общины. Исследования в этом направлении ведутся не только применительно к районам Ближнего Востока (прежде всего работы В. В. Струве, А. И. Тюменева, И. М. Дьяконова), но и Дальнего Востока (напр., работы молодых историков Л. С. Васильева и Л. С. Переломова о Древнем Китае). Археологические работы, развернувшиеся под руководством С. И. Толстова, М. Е. Массона, А. Ю. Якубовского, М. М. Дьяконова, Б. Б. Пиотровского и др. в Средней Азии и Закавказье позволили установить особенности развития здесь рабовладения. К выводу о существовании на Древнем Востоке рабовладельческого строя пришли ученые и других стран. Представление о наличии рабовладельческой формации в Древнем Китае стало у китайских историков общепризнанным, хотя в конкретном понимании этого вопроса еще много неясностей и расхождений.

Важное значение для выработки представлений о социально-экономических формациях, о различных исторических вариантах складывания классового общества и государства и, наконец, для создания марксистской концепции русской истории имели дискуссии (30-е гг.) об общественном строе Киевской Руси. В их ходе утвердилась точка зрения о феодальном характере Киевской Руси (представление о ее рабовладельческом характере было отвергнуто); большую роль в утверждении этой точки зрения сыграл Б. Д. Греков. Последующие исторические исследования и материалы археологических раскопок (А. В. Арциховского, Б. А. Рыбакова, П. И. Третьякова и др.), широко привлекавшиеся для решения проблемы становления классового общества и государства у восточных славян, конкретизировали представление о переходе восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму, минуя рабовладельческую формацию. Советские ученые сумели проследить процесс генезиса феодализма у славян и зарождения у них государства в результате внутреннего развития, показав, в частности, полную научную несостоятельность т. н. норманской теории, утверждавшей, что Киевское государство было создано пришлыми варягами. В разработку проблем генезиса и развития феодализма у славянских народов и исследование других общих проблем славяноведения большой вклад внесли В. И. Пичета, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, С. А. Никитин, чешский ученый З. Неедлы и другие ученые. Изучение древнейших периодов истории славян ведется многими историками зарубежных социалистических стран (чешские ученые Я. Бем, Я. Филип, югославский историк Б. Графенауэр, польский историк Г. Ловмяньскнй и др.). Дискуссии о характере общественного строя Великоморавской державы заняли одно из центральных мест в тематике чешских медиевистов; в Польше особый размах исследования по формированию классового общества и государственности у славян приобрели в связи с тысячелетием польского государства. Достижением марксистской историографии явилось доказательство феодального характера общественных отношений в Византии (хотя о времени перехода к феодализму до сих пор ведутся научные споры) и разработка советскими византинистами (М. В. Левченко, Н. В. Пигулевской, З. В. Удальцовой, М, Я. Сюзюмовым, Е. Э. Липшиц, А. П. Кажданом и др.) и византинистами других социалистических стран широкого круга проблем, связанных с исследованием византийского феодализма. Историки-марксисты воссоздают историю генезиса феодализма в его различных вариантах — от народов, не переживавших, как и славяне, стадии развитого рабовладения (прежде всего работы А. И. Неусыхина и его учеников), до народов, у которых переход к феодализму совершался путем синтеза низлагавшихся рабовладельческих и первобытнообщинных отношений (З. В. Удальцова, А. Р. Корсунский и др.). Советские востоковеды (Б. Я. Владимирцов, Н. И. Конрад, А. Ю. Якубовский, Н. В. Пигулевская и др.) показали, что в развитии феодальных отношений в странах Азии проявлялись общие закономерности, свойственные феодализму как социально-экономической формации в целом. Проблема генезиса феодализма ставится в работах современных китайских историков.

Проблемы социально-экономической истории, изучение базиса общества заняли центральное место в исследованиях историков-марксистов. При этом марксистской историографии свойствен новый подход к освещению экономики. Во-первых, она рассматривается не в юридическом, а в социально-экономическом плане, во-вторых, в центре внимания марксистской историографии находится судьба непосредственного производителя. Так, для историков, занимающихся историей рабовладельческих обществ, такой центральной проблемой является проблема рабства, его роль в социально-экономической жизни рабовладельческих обществ. Это проявилось уже в общих работах советских историков по истории античности — С. И. Ковалева, В. С. Сергеева, Н. А. Машкина и др., а затем стало предметом специальных исследований. Интенсивно разрабатываются проблемы рабства применительно к истории Греции (К. М. Колобова, Я. А. Ленцман и др.) и Рима (М. Е. Сергеенко, Е. М. Штаерман, С. Л. Утченко и др.). Историки античности коллективными усилиями создают марксистскую историю рабства, опровергая ложность буржуазных теорий, принижающих роль рабства в античном мире. Принципиальное значение имеет также разработка вопроса о роли товарного производства в античном мире (К. К. Зельин и др.).

Особое внимание марксистских историков феодализма привлекает история крестьянства — основного производящего класса феодального общества. Б. Д. Греков в обобщающем труде раскрыл судьбы русских крестьян с 9 по 17 вв.; в монографиях Н. М. Дружинина, А. А. Новосельского, К. В. Сивкова, А. Г. Манькова, В. И. Шункова и др. исследуется история русского крестьянства с 17 по 19 вв. Советские ученые отказались от созданной буржуазной наукой легенды о «свободе» русских крестьян до конца 16 в., вскрыли несостоятельность буржуазных концепций о закрепощении крестьян в общегосударственных нуждах и показали, что оно диктовалось ростом феодального хозяйства и отвечало потребностям господствующего класса феодалов, интересы которого защищало государство. Медиевисты — специалисты по зарубежной истории исследуют социально-экономическую историю эпохи феодализма во многих европейских странах (А. Д. Удальцов, Н. П. Грацианский, С. Д. Сказкин, Е. А. Косминский, А. И. Неусыхин, М. А. Барг, А. Я. Гуревич и мн. др.), в странах Востока (А. Али-Заде, И. П. Петрушевский, Л. И. Думан, Б. Н. Заходер и др.). В изучение аграрных отношений феодального общества и, в частности, истории крестьянства марксистская историография вносит много принципиально нового. Она ставит в центр исследования проблему феодальной ренты, смены форм эксплуатации в деревне; марксистская историография считает, что основой сельскохозяйственного производства при феодализме является не помещичье (как утверждала буржуазная вотчинная теория), а мелкокрестьянское хозяйство, в котором в первую очередь происходит прогресс развития производительных сил; все «движение» феодального общества она рассматривает через классовую борьбу прежде всего крестьянских масс.

Важной темой марксистской историографии стало изучение истории феодального города, ремесла как существенного фактора феодальной экономики. Оно проводилось применительно к Древней Руси историками в содружество с археологами (А. В. Арциховским, Б. А. Рыбаковым, Б. А. Колчииым и др.). Были выяснены материальные предпосылки городского развития, чего не сделали буржуазные ученые, занимавшиеся в основным правовыми вопросами городского устройства. В трудах М. Н. Тихомирова, П. П. Смирнова и др. поставлены крупные проблемы истории феодального города, раскрыты общие закономерности городского развития России и других европейских стран (хотя общий уровень развития русских средневековых городов оценивается по-разному). Принципиально новый, по сравнению с буржуазной историографией, подход марксистской историографии к проблеме средневекового города можно проследить и в работах историков-медиевистов (В. В. Стоклицкой-Терешкович, Я. А. Левицкого) и специалистов по истории восточного города (Н. В. Пигулевской и др.).

Историки-марксисты уделяют огромное внимание истории классовой борьбы, показывая, что она действительно пронизывает всю историю антагонистических формаций. В этом вопросе марксистская историография выступила подлинным новатором, ибо замалчивание (или преуменьшение) роли классовой борьбы трудящихся масс или ее извращение — одна из наиболее характерных черт буржуазной историографии. Советские историки развернули интенсивную работу по изучению классовой борьбы в древности (С. А. Жебелев, А. В. Мишулин и др.) и в средние века [монографии о крестьянских и городских движениях в Киевской Руси и в феодальных княжествах до татаро-монгольского нашествия, о городских восстаниях 16—17 вв., восстании Болотникова (М. Н. Тихомиров, И. И. Смирнов и др.), публикации документов о восстании С. Т. Ра.зина и т. д.; о народных восстаниях в других странах Европы и Азии (Б. Ф. Поршнев, М. М. Смирин, И. П. Петрушевскнй, Г. С. Кара-Мурза, Л. В. Симоновская и мн. др.)]. Большое внимание истории классовой борьбы уделяют и историки других социалистических стран. Так, например, одной из центральных тем чешской медиевистики стала проблема гуситского революционного движения (Й. Мацек, Ф. Граус и др.); румынские историки изучают многочисленные крестьянские восстания, особенно восстание Т. Владимиреску (работы А. Оцетя, Н. Адэнилоае, ценные публикации источников). Китайскими историками поднят значительный материал о крестьянских восстаниях в феодальном Китае (в частности, в работах о тайпинах). Появляются обобщающие труды, ставящие задачу теоретического освещения и осмысления роли народных масс в эпоху феодализма в целом (Б. Ф. Поршнев). В марксистских исследованиях классовая борьба учитывается как важнейший фактор, влияющий на все стороны общественной жизни. Однако на освещение в конкретных исторических исследованиях роли народных масс и личности в истории и классовой борьбы пагубно сказалось влияние культа личности Сталина, в условиях которого нередко идеализировалась роль царей и полководцев в истории и по существу принижалась роль народных масс, умалялось значение классовой борьбы.

Исходя из представления об обусловленности — в конечном счете — всех основных проявлений общественной жизни социально-экономическими отношениями и классовой борьбой, марксистская историография подошла к освещению истории надстроечных явлений — государства, права, идеологии и т. д. Так, Н. А. Машкин вопрос о принципате Августа поставил в связь с основными закономерностями рабовладельческого общества и показал, что Римская республика, как определенная форма политической надстройки, не могла уже в тот период эффективно защищать интересы господствующего класса. Новый подход марксистской историографии к проблемам феодального государства проявился, например, в работе Л. В. Черепнина об образовании русского централизованного государства в 14—l5 вв., в работе Е. В. Гутновой о возникновении английского парламента. Для советской историографии характерен принципиально иной, по сравнению с буржуазной историографией, подход к истории культуры и общественной мысли. Историки-марксисты показывают социально-экономическую обусловленность этих исторических явлений и в то же время их влияние на общественную жизнь; их интересует прежде всего материальная и духовная культура трудового народа (напр., работы Е. М. Штаерман, Н. А. Сидоровой). Как проявление идеологии народных масс, как форма антифеодальной борьбы рассматриваются народные еретические движения средневековья; при этом главную причину распространения той или иной ереси историки-марксисты усматривают не во внешних влияниях (что так характерно для буржуазной историографии), а прежде всего в конкретных социально-экономических условиях (работы Н. А. Бортника, болгарского ученого Д. Ангелова о богомильстве и мн. др.). По-новому поставлены вопросы истории общественной мысли в средневековой России А. И. Клибановым, А. А. Зиминым, Н. А. Казаковой, Я. С. Лурье и др. Социальные корни религии Востока вскрываются в работах Е. А. Беляева, Н. А. Смирнова и др. Проблемы происхождения религии освещены в работах Ю. П. Францева.

Большое место уделяет марксистская историография изучению социально-экономических предпосылок перехода от феодализма к капиталистическому общественному строю. Особенно интенсивно советской историографией исследуются проблемы разложения феодальных отношений и становления капитализма в России. Появился ряд монографий, посвященных истории промышленности 17—18 вв. (С. Г. Струмилин, Б. Б. Кафенгауз, Н. В. Устюгов, Н. И. Павленко, Е. И. Заозерская и др.). Советские исследователи опровергли тезис буржуазной историографии о якобы «искусственном» характере русской промышленности, насаждаемой «сверху», государством. Дискутируется вопрос о характере и особенностях русских мануфактур, этапах генезиса капитализма в промышленности России, проблемы разложения феодализма и зарождения капиталистических отношений в сельском хозяйстве России (Н. М. Дружинин, Н. Л. Рубинштейн, П. Г. Рындзюнский, И. Д. Ковальченко и др.). Разложение феодальных отношений в сельском хозяйстве и промышленности и генезис капитализма исследуются применительно к широкому кругу стран: Англии (В. Ф.Семенов, С. И. Архангельский, В. М. Лавровский и др.), Италии (В. И. Рутенбург), Германии (М. М. Смирин), Франции (А. Д. Люблинская), Нидерландам (А. Н. Чистозвонов) и т. д. В противовес идиллическим картинам возникновения капиталистических отношений, нередко рисовавшимся буржуазной историографией, историки-марксисты, следуя за Марксом, воссоздают истинную картину истории «первоначального накопления» как истории экспроприации непосредственных производителей и ограбления колониальных стран. Последняя сторона проблемы наиболее обстоятельно исследована применительно к истории Индии (И. М. Рейснер, К. А. Антонова и др.). Аграрная история позднего средневековья стран Восточной Европы, в частности оценка сущности «Второго издания крепостничества», находится в числе проблем, в тесном сотрудничестве изучающихся многими историками социалистических стран. В результате дискуссий в основном была отброшена мысль о том, что эти процессы следует рассматривать как подготовку капиталистического производства в деревне. Большой вклад в изучение промышленной истории стран Европы позднего средневековья вносят работы польского историка М. Маловиста; переходом от феодализма к капитализму занимаются И. Штрейзанд, Г. Шильферт, Г. Шелль (ГДР), А. Клима (Чехословакия) и др., а также историки-марксисты капиталистических стран (напр., английский историк М. Добб). Работы историков-востоковедов по проблемам генезиса капитализма в странах Востока (например, сборник «О генезисе капитализма в странах Востока», (М., 1902) показывают, как колониальная экспансия западноевропейских держав затормозила и исказила естественное развитие социально-экономического строя этих стран.

Принципиально новое вносит марксистская историография в разработку такой кардинальной проблемы, как буржуазная революция. Она вскрывает социальную, классовую основу политической и религиозной борьбы, протекавшей в период революций, особый интерес проявляет к участию в буржуазных революциях трудящихся масс, доказывая, что они играли важную, как правило, решающую роль в развитии революционных событий; марксистский подход позволяет также более глубоко и разносторонне вскрыть роль в революциях буржуазии. Изучаются Реформация и Крестьянская война 1524—26 в Германии (М. М. Смирин, ученые ГДР Л. Штерн, А. Мейзель и др.), нидерландская буржуазная революция 16 в. (A. П. Чистозвонов), английская буржуазная революция 17 в. (итоги работы подведены в коллективном труде советских историков, вышедшем в 1954), французская буржуазная революция конца 18 в. (Н. М. Лукин, Я. М. Захер, И. Г. Фридлянд, К. П. Добролюбский, А. З. Манфред и др., в 1941 вышел коллективный труд советских историков; французские историки — А. Собуль, К. Мазорик и др.), революция 1848—49 (в 1952 вышел обобщающий труд советских историков); ведется разработка проблем, связанных с капиталистическим развитием и буржуазными революциями в США (А. В. Ефимов и др.; американские историки Дж. Аллен, Дж. Харди, Г. Морейс и др.). Итальянские марксисты большое внимание уделяют истории Рисорджименто (Дж. Берти, Ф. Делла Перута и др.). Характерно, что в настоящее время именно марксистская историография подчеркивает прогрессивное значение во всемирно-историческом процессе буржуазных революций, Возрождения, Просвещения, в то время как значительная часть буржуазных историков ныне отрицает такое прогрессивное  значение.

Для историков-марксистов главное содержание эпохи всемирной истории между французской буржуазной революцией конца 18 в. и Парижской Коммуной 1871 состоит в том, что это была эпоха буржуазно-демократических движений вообще и буржуазно-национальных — в частности (В. И. Ленин). При изучении этой эпохи историки-марксисты раскрывают историю утверждения буржуазного общества в разнообразии ее национальных вариантов. Они показывают, что и в тех странах, в которых еще не совершились буржуазные революции, происходили в эту эпоху огромной силы антифеодальные, антиабсолютистские, национально-освободительные движения, носившие глубоко прогрессивный характер. Так, большой темой исследования стало изучение первого этапа освободительного движения в России (в частности, движения декабристов), первой русской революционной ситуации 1859—61, истории общественного движения пореформенной России. Итогом многолетнего развития советского декабристоведения явился труд М. В. Нечкиной, проложивший путь для дальнейших изысканий (С. С. Волк, С. В. Окунь и др.). Много сделано по изучению народных движений и передовой общественной мысли 50—60-х гг., вскрыты новые факты о деятельности нелегальных кружков и групп, раскрыто на конкретном материале значение классовой борьбы и революционного движения как решающей причины падения крепостного права (Ш. М. Левин, И. А. Федосов, П. А. Зайончковский, Я. И. Линков и др.; сборники «Революционная ситуация в России в 1859—1861 гг.», (М., 1960—63). В годы после XX съезда КПСС историческая наука встала на путь преодоления возникшей ранее под влиянием культа личности Сталина неправильной трактовки ряда проблем общественных движений России; особое значение имеет возвращение к научному исследованию проблемы народничества (работы Б. П. Козьмина, Б. С. Итенберга и др.). Историками-марксистами изучаются демократические и национально-освободительного движения рассматриваемой эпохи и других стран: освободительное движение сер. 19 в. в Чехии (советский историк И. И. Удальцов, чешский историк А. Клима и др.), польское демократическое и национально-освободительное движение (С. Кеневич, Б. Лесьнодорский и др.); изучение польского освободительного восстания 1863—64 приняло особый размаха связи сего столетием. Большое вниманием советские и польские ученые уделяют русско-польским революционным связям. Примером сотрудничества между историками социалистических стран является подготовленная советскими и польскими историками фундаментальная публикация документов по истории польского освободительного восстания 1863—64, проводимая советскими и болгарскими историками работа по публикации документов о национально-освободительном движении южных славян в 70-х гг. 19 в. и роли России в освобождении Болгарии от турецкого ига и др.

Из методологических указаний Маркса и Ленина, впервые позволивших раскрыть закономерности и существо капиталистического способа производства, исходят историки-марксисты в освещении эпохи капитализма. Уже в 30-х гг. были сделаны первые шаги в исследовании промышленного переворота, напр. во Франции (Ф. П. Потемкин), разрабатываются проблемы промышленного переворота и капиталистического развития России 19 в. (В. К. Яцунский, К. А. Пажитнов, П. Г. Рындзюнский, М. К. Рожкова и др.). Вопросы истории капиталистической промышленности и положения рабочего класса разрабатывают Ю. Кучинский (ГДР), Н. Гонсёровская-Грабовская (Польша) и мн. др.

В свете общих закономерностей поступательного развития всемирной истории историки-марксисты особое значение придают исследованию истории рабочего класса и не только как главного непосредственного производителя капиталистического общества, но в первую очередь как класса, с которым связан весь дальнейший прогресс истории. Историки-марксисты обращаются к истории классовой борьбы пролетариата, как главной силы исторического движения человечества от капитализма к социализму. Исходя из этого, они изучают его идеологию, возникновение его политических партий, показывают его возрастающую и решающую роль в дальнейшем ходе истории. Исследуются первые шаги истории пролетариата, зарождение рабочего движения (работы о восстании силезских ткачей — С. Б. Кан, лионских ткачей — Ф. В. Потемкин; особенно много работ посвящено разработке рабочего движения в Англии, начало которой в советской историографии положено Ф. А. Ротштейном). Значительный вклад в изучение истории русского рабочего класса и рабочего движения в России внесла А. М. Панкратова. Опубликован фундаментальный сборник документов и материалов «Рабочее движение в России в XIX в.» (т. 1—4, М., 1955—63). Наибольшее внимание исследователей рабочего движения в России привлекало революционное движение пролетариата — от первых стихийных выступлений до массовой политической борьбы против самодержавия и буржуазии. Раскрываются исторические причины, обусловившие высокую революционность рабочего класса России. Стали появляться работы, посвященные возникновению пролетариата, источникам его формирования (А. Г. Рашин, Л. М. Иванов, Ф. Е. Лось и др.).

Крупных успехов добилась марксистская историография в освещении социалистических учений, домарксистского социализма. Разработка этой проблемы в СССР связана прежде всего с научной деятельностью В. П. Волгина. В его многочисленных трудах выявлена роль народных масс как коллективного автора начальных программ общественного переустройства и выразителя социалистических идеалов. Под руководством Волгина началось издание серии «Предшественники научного социализма», создающей картину развития идеологии социализма от утопических мечтаний к научному социализму. Историей социалистических учений занимаются многие советские исследователи (В. М. Далин, А. Р. Иоаннисян, Б. Ф. Поршнев, Н. Е. Застенкер и др.). Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС осуществил издание Сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, что имело огромное значение для развития марксистской историографии. Завершается 2-е издание Сочинений Маркса и Энгельса и Полное собрание сочинений Ленина. В исследованиях, посвященных истории марксизма, раскрывается закономерность его возникновения, марксизм предстает как великое учение, оказавшее могучее воздействие на весь дальнейший ход исторического развития. Истории марксизма, 1-го Интернационала посвящены исследования Д. Б. Рязанова, В. В. Адоратского, Ю. М. Стеклова, М. О. Зоркого, позднее — Е. А. Степановой и др.; сотрудниками Института марксизма-ленинизма подготовлена серия сборников статей из истории марксизма и международного рабочего движения, к столетию 1-го Интернационала — коллективная монография, первое систематическое и всестороннее исследование его истории. Из работ зарубежных марксистов следует отметить прежде всего исследование У. Фостера, представляющее первую попытку дать обобщенную историю международного рабочего движения с середины 19 в. по середину 20 в. Издаются документальные материалы но истории рабочего движения разных стран. В ГДР создан «Очерк истории германского рабочего движения», ведется подготовка 3-томного труда по истории немецкого рабочего движения. Возникновению самостоятельной марксистской рабочей партии в Германии посвящают своп исследования Э. Энгельберг, И. Штрейзанд, К. X. Лейдихкейт и др. историки ГДР. Разработкой истории чешского и словацкого рабочего движения занимаются З. Шолле, М. Госиоровский, польского рабочего движения — Г. Яблоньский, Ф. Тых и др. Болгарские историки издали коллективный труд о стачечной борьбе. Очерки развития рабочего движения своих стран выпустили Г. Манакорда (Италия), Ж. Брюа (Франция), Ф. Фонер (США), И. Арнот (Англия). Изучение опыта и уроков Парижской Коммуны 1871, первой в истории пролетарской революции, не могло не привлечь самого пристального внимания историков-марксистов. Неудивительно, что ее исследование не выходит из поля зрения советской историографии (И. И. Скворцов-Степанов, Н. М. Лукин, П. М. Керженцев, А. И. Молок, Э. А. Желубовская и мн. др.; итогом многолетних исследований явился коллективный труд «Парижская Коммуна 1871 г.», т. 1—2, М., 1901), привлекает большое внимание французских марксистов (Ж. Дюкло, Ж. Брюа, Ж. Дотри и Э. Терсен и др.). Показывая возрастающую роль рабочего класса в истории, ученые воплощают в конкретно-исторических исследованиях ленинскую идею о решающей роли рабочего класса в поздних буржуазных революциях, о возможности его превращения в гегемона буржуазной революции. Особое значение в этом плане имеет разработка истории революции 1905—07 в России (особенно много работ опубликовано в связи с ее 50-летием; осуществлена фундаментальная публикация документов). Это событие раскрывается как событие всемирно-исторического звучания.

По-новому ставит марксистская историография и разработку проблем международных отношений и истории дипломатии. Большое значение имела публикация документов «Международные отношения в эпоху империализма», «Внешняя политика России XIX и начала XX века» (изд. Комиссией по изданию дипломатических документов при МИД СССР). В «Истории дипломатии» [1 изд., т. 1—3,М.,1941—45, 2 изд., т. 1—2 (под ред. А. А. Громыко, И. Н. Земскова, В. А. Зорина, В. С. Семенова, С. Д. Сказкина и В. М. Хвостова), М., 1959—63], дающей систематическое освещение истории дипломатии на всем ее протяжении, проявился марксистский принцип подхода к освещению внешнеполитических проблем — рассмотрение внешней политики как продолжения внутренней, классовой политики. Как бы дополнением и продолжением этой работы явился другой коллективный труд — «Международные отношения на Дальнем Востоке» (М., 1951, 2 изд., М., 1956). Широкую популярность приобрели блестящие работы Е. В. Тарле по проблемам международных отношений и внешней политики России. Этому посвящены также работы В. М. Хвостова, А. П. Фадеева, Л. Н. Кутакова, А. Л. Нарочницкого и др. Показ тесной связи внешней политики с борьбой классов и партий как характерная черта марксистской историографии отчетливо проявился в таких монографиях советских историков, как работа А. З. Манфреда о внешней политике Франции 1871—91 или А. С. Ерусалимского о внешней политике и дипломатии германского империализма в конце 19 в. В то же время в область изучения внешней политики (особенно внешней политики царской России) в период культа личности Сталина проникли ложные, чуждые марксистско-ленинской методологии оценки. В ряде случаев не проводилось различия между объективно прогрессивными результатами войн и реакционными целями, которые ставил царизм, многие военные деятели идеализировались и т. д.

Принципиально новым событием в науке явилось марксистское исследование колониальной политики империалистических держав. В числе первых монографий, разоблачающих колониальную политику, были монографии Ф. А. Ротштейна о захвате и закабалении Египта Англией, А. Я. Канторовича о политике США в Китае, Б. А. Романова о политике русского империализма на Дальнем Востоке и др. Обобщающий труд о колониальной политике капиталистических держав на Дальнем Востоке во 2-й иол. 19 в. принадлежит А. Л. Нарочницкому. Изучается история британской агрессии на Среднем Востоке (Е. Л. Штейнберг), порабощение и закабаление Филиппин американским империализмом в конце 19 в. (А. А. Губер), политика империалистических держав в Китае и других странах Дальнего Востока (В. Я. Аварин, А. Л. Гальперин, Г. В. Ефимов) и т. д. Антинародный характер колониальной политики империалистических держав раскрывается в работах историков-марксистов капиталистических стран (работы Р. Палм Датта о Британской империи, французского историка Ж. Шено по истории вьетнамского народа и др.).

Одна из отличительных особенностей марксистской исторической науки и одна из ее принципиальных позиций — это большое внимание к проблемам новейшей истории. Марксистская историография с самого начала была нацелена на разработку современных актуальных проблем, на активное участие в революционном переустройстве мира. С развитием хода мировой истории жизнь выдвинула в качестве ведущих тем марксистской историографии новейшего времени раскрытие основного содержания новейшей истории как переходного этапа от капитализма к социализму, показ огромного значения СССР и всего лагеря социализма в прогрессивном развитии всемирно-исторического процесса. Все это поставило перед марксистской историографией новейшего времени особенно большие теоретические и политические задачи. А между тем новейшая история, особенно история советского общества, история КПСС, оказались теми областями исторической науки, где пагубное влияние культа личности сказалось с особой силой. В 20-х гг. изучение истории партии и истории советского общества развивалось в ожесточенной борьбе против троцкистской фальсификации истории, против правооппортунистических извращений; важную роль в борьбе с различными видами оппортунизма, за марксистско-ленинское освещение истории большевизма и Октябрьской революции сыграли XIII, XIV, XV съезды партии. Но уже с 30-х гг. Сталин поставил разработку проблем истории партии под свой контроль, подчинив ее задаче возвеличения своей личности. Культом личности Сталина был проникнут «Краткий курс истории ВКП(б)» (1938), приобретший значение официальной догмы в истолковании истории партии и важнейших вопросов истории СССР кон. 19—20 вв. В освещении послеоктябрьского периода истории Сталин насаждал волюнтаризм, декларированное выдавалось за реально существующее; на версии о «решающей» роли Сталина была построена вся концепция гражданской войны в СССР. «Мудрому руководству» Сталина приписывались все успехи партии и народа в строительстве социализма, победа советского народа в Великой Отечественной войне. Принижалась роль Ленина. Ряд крупных партийных, государственных и военных деятелей, соратников Ленина, был объявлен врагами народа. Замалчивались грубые ошибки Сталина по национальному строительству, в проведении коллективизации сельского хозяйства и др. Достижения советской исторической науки 20 — нач. 30-х гг. в области истории партии и истории советского общества были перечеркнуты, многие полезные работы (В. Н. Невского, Е. М. Ярославского, А. С. Бубнова, Н. Н. Попова, В. Г. Кнорина и др.) — изъяты. Большой ущерб неверные положения, выдвинутые Сталиным, нанесли и разработке кардинальных проблем новейшей истории зарубежных стран (напр., современного империализма, национально-освободительных движений). Разоблачение культа личности Сталина, решения XX и XXII съездов КПСС, восстановление ленинского теоретического наследия и дальнейшее его творческое развитие в Программе КПСС, в программных документах международного коммунистического движения существенно облегчили научную марксистско-ленинскую разработку проблем новейшей истории.

Одна из центральных проблем истории новейшего времени — освещение периода революционного перехода от капитализма к социализму, социалистических революций и прежде всего Великой Октябрьской социалистической революции 1917, открывшей начало утверждению нового, социалистического строя; Октябрьская революция, как событие всемирно-исторического значения, открывает, согласно марксистской периодизации, историю новейшего времени. Принципиально важное значение в плане исследования закономерностей перехода от капитализма к социализму имеет изучение советской историографией вопроса о материальных предпосылках Октябрьской революции. В результате разработки экономической истории России периода империализма (А. Л. Сидоров, И. Ф. Гиндин, А. П. Погребинскин, П. В. Волобуев, К. Н. Тарновский, М. Я. Гефтер и др.) был опровергнут тезис об особой экономической отсталости царской России и слабости российских монополий и доказано, что экономика России прошла через стадию государственно-монополистического капитализма. Это явилось научным опровержением тезиса о том, что Россия якобы экономически не созрела для пролетарской революции. Изучаются история Октябрьской революции и гражданской воины, первые преобразования Советской власти в области промышленности, ее аграрная политика, образование Советского государства (И. И. Минц, Е. Н. Городецкий, Э. Б. Генкина, П. Н. Соболев, Е. А. Луцкий, Ю. А. Поляков, С. И. Якубовская, Г. Н. Голиков и др.), опубликовано большое количество документов, в т. ч. многотомная серия «Великая Октябрьская социалистическая революция» (т. 1—10, М., 1957—63). Интенсивно разрабатывается история установления Советской власти на местах. Шире, чем ранее, освещается инициатива масс в революции, роль Ленина, деятельность ЦК и местных органов партии [напр., коллективный труд «Петроградские большевики в Октябрьской революции» (Л., 1957)]. Наиболее фундаментальный труд советских историков по истории гражданской войны в СССР — коллективная «История гражданской войны в СССР» (т. 1—5, однако первые два тома, написанные с позиций культа личности, содержат немало ошибочных оценок). Историки показывают международное значение Октябрьской революции, то огромное революционизирующее влияние, которое она оказала на международное рабочее и национально-освободительное движение (коллективные труды и сб. «Международное значение Великой Октябрьской социалистической революции», М., 1958; «Октябрьская революция и зарубежные славянские народы», М., 1957; «Великая Октябрьская социалистическая революция и народы Востока», М., 1957, и мн. др.). Вышло немало работ, посвященных революционному подъему этого периода в отдельных странах (работы мн. советских историков, зарубежных историков — Л. Штерна, П. Константинеску-Яшь и мн. др.). Большое место, в частности заняло изучение Ноябрьской революции в Германии, определение ее характера (работа, в которой приняли участие партийные деятели, историки ГДР В. Ульбрихт, Г. Матерн, X. Байер, Ф. Клейн и советские историки). XX съезд КПСС поставил перед советскими историками задачу создать фундаментальный труд по истории Октябрьской революции. Разработка проблемы всемирно-исторического значения Октябрьской революции рассматривается историками-марксистами социалистических стран как общая задача.

Важной темой марксистских исследований является изучение исторического опыта созидательной работы по построению нового, социалистического общества, форм и методов социалистического строительства, выработанных творчеством масс под руководством партии. Появились работы по истории социалистической индустриализации в СССР, о роли рабочего класса на различных этапах социалистического строительства, при этом наиболее изучены такие проблемы как трудовая активность рабочего класса, его участие в управлении производством (рабочий контроль и производственные совещания, коммунистические субботники и соцсоревнование). Изданы ценные сборники документов и материалов: «Политический и трудовой подъем рабочего класса СССР (1928—1929)» (М., 1956), «Первые шаги индустриализации СССР (1926—27)» (М., 1959) и др. Возрождается (начатая с 30-х гг. и в кон. 30-х гг. прерванная) работа по созданию «Истории фабрик и заводов». Большое число работ и публикаций документов посвящено истории коллективизации в республиках (напр., сборник документов «История коллективизации сельского хозяйства Украинской ССР», К., 1962). Начато монографическое исследование отдельных проблем коллективизации и последующей истории советского крестьянства (напр., работы В. П. Данилова, Ю. В. Арутюняна). Работы М. П. Кима и др. положили начало интенсивному изучению истории культурной революции. Однако научная разработка истории социалистического строительства в СССР еще отстает от задач современности. Всесоюзное совещание историков 1962 поставило перед советскими историками задачу создания серьезных научных трудов, обобщающих историю рабочего класса в СССР, историю советского крестьянства.

Конкретно-историческое раскрытие ленинского положения о том, что «некоторые основные черты нашей революции имеют не местное, не национально-особенное, не русское только, а международное значение» (Соч., т. 31, с. 5), получило новое значение в условиях образования мировой социалистической системы. Проблемы становления строя народной демократии в странах Центральной и Юго-Восточной Европы и строительства социализма в них нашли отражение в обобщающих трудах Института славяноведения АН СССР, в специальных сборниках и монографиях (напр., «Народы Чехословакии в борьбе за социализм», М., 1957). Важные вопросы характера народно-демократических революций, их этапов, особенностей прохождения в разных странах стали предметом исследования и обсуждения в Чехословакии, Болгарии и др. странах. В СССР изданы сборники статей: «Социалистическая индустриализация стран народной демократии» (М., 1960), «Аграрные преобразования в народно-демократических странах Азии» (М., 1957), «Социалистические преобразования в сельском хозяйстве европейских стран народной демократии» (М., 1963). Поворот к более интенсивному исследованию такого рода проблем заметен в последние годы и в других социалистических странах.

Руководящая роль марксистско-ленинских партий в социалистических революциях и в социалистическом строительстве определяет значение историко-партийной тематики для историков-марксистов. В СССР на основе решений XX съезда КПСС была проделана огромная работа по восстановлению ленинских принципов изучения истории партии. Развернулась широкая публикация ранее закрытых документов, исследования стали в большей степени строиться на архивных материалах. Авторским коллективом во главе с Б. Н. Пономаревым был создан новый учебник истории КПСС (1959, 2 изд. 1962). Изданы очерки по истории компартий большинства союзных республик. Советскими историками написано много работ, показывающих руководящую роль партии в различные периоды и в различных областях социалистического строительства, освещающих деятельность местных партийных организаций и т. д. И то же время, как отметило Всесоюзное совещание историков 1962, многие важные, актуальные проблемы истории партии ждут глубокого освещения: созидательная деятельность партии в период после XX съезда КПСС, опыт борьбы партии против мелкобуржуазной полуанархической революционности и проявлении догматизма и сектантства, тактика ленинизма на различных этапах борьбы и др. В 1964 начала выходить в свет многотомная «История КПСС» [гл. ред. П. И. Поспелов (пред.) и др.], подготовляемая Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Этот фундаментальный научный труд ставит своей задачей осветить весь исторический путь партии, на большом фактическом материале показать торжество ленинского учения о партии нового типа, обобщить многогранный опыт революционной борьбы и преобразовательной деятельности партии, ее организационного строительства в разных исторических условиях, закономерность ее развития. Историко-партийная тематика разрабатывается и в других социалистических странах. Созданы исторические очерки марксистско-ленинских партий в ряде социалистических стран (напр., история КПЧ, Болгарской компартии, ПОРП), а также в Италии, Франции, Испании. Работа по некоторым вопросам истории зарубежных компартий смогла по-настоящему развернуться только после разоблачения культа личности (напр., разработка истории компартии Польши, освещение истории Венгерской советской республики, таких выдающихся ее деятелей, как Бела Кун). Историки-марксисты разрабатывают важную тему пролетарского интернационализма (напр., сборник «Пролетарский интернационализм», изданный в ГДР в 1961, работа болгарского историка В. Хаджиниколова об интернационалистических традициях болгарской компартии и др.). Актуальные вопросы международного рабочего движения поставлены в работах О. В. Куусинена и Б. Н. Пономарева.

Всемирно-исторический процесс распада колониальной системы империализма, образование десятков суверенных государств поставили перед историками-марксистами новые задачи. Многое сделано для того, чтобы воссоздать историю народов, освободившихся и освобождающихся от колониальной зависимости, — народов, которых еще недавно буржуазная историография причисляла к «неисторическим», чтобы разбить европоцентристскую концепцию мирового прогресса, созданную буржуазной наукой. Проблемы национально-освободительного движения народов Востока уже в 20-х гг. заняли большое место в трудах М. Л. Павловича (Вельтмана), В. А. Гурко-Кряжина, П. П. Гриневича, А. Е. Ходорова и др. Со 2-й пол. 50-х гг. возможности для научно правильного освещения проблем национально-освободительного движения были созданы в результате преодоления ошибочных, сектантских оценок роли национальной буржуазии колониальных и зависимых стран, получивших распространенно в исторической литературе в условиях культа личности Сталина. Советские востоковеды исследуют особенности развития капитализма и процесса складывания новых обществ, классов — национальной буржуазии и пролетариата — в странах Азии (работы А. И. Левковского и др.), развитие национально-освободительных движений (сборник, посвященный индийскому народному восстанию 1857—59, деятельности Тилака, сборник «Синьхайская революция в Китае», работы А. М. Дьякова, В. Б. Луцкого, А. Ф. Миллера). Буржуазно-революционное и реформаторское движение в Китае конца 19 — нач. 20 вв. нашло отражение в трудах С. Л. Тихвинского. Появились работы, посвященные актуальнейшим проблемам современного развития освободившихся стран, например «Аграрные отношения в странах Востока» (М., 1958), «Государственный капитализм в странах Востока» (М., 1960), «Проблемы индустриализации суверенных слаборазвитых стран Азии» (М., 1960) и др. Созданы фундаментальные исторические очерки отдельных стран (напр., «Новейшая история Индии», М., 1959). Некоторых успехов достигли и наиболее молодые отрасли марксистской исторической науки — африканистика (советские ученые Д. А. Ольдерогге, И. И. Потехин и др.) и изучение истории стран Латинской Америки (впервые создается марксистская историография этих стран). Институт этнографии опубликовал коллективные монографии «Народы Африки» (М., 1954), «Народы Америки» (т. 1–2, М., 1959); вышел 2-томный энциклопедический справочник «Африка» (М., 1963)). Опубликованы исторические очерки наиболее крупных латиноамериканских стран (Мексики, Аргентины, Бразилии). Начато интенсивное изучение войны за независимость испанских колоний в Америке (в частности, выпущена обобщающая работа на эту тему), освобождения Кубы от колониального господства, Мексиканской революции 1910—17 и других важных вех в истории латиноамериканских народов.

Освещая новые, прогрессивные силы современности, марксистская историография исследует и противостоящие им силы империализма, не уходящие с исторической сцены без борьбы. Опираясь на ленинскую теорию империализма, ученые-марксисты (прежде всего экономисты, а также и историки) на конкретном материале раскрывают особенности последней стадии империализма, процесс возникновения и углубления общего кризиса капитализма. Актуальное значение имеет разработка темы государственно-монополистического капитализма — темы, которая в условиях культа личности была фактически закрыта для изучения, что наносило большой ущерб правильной оценке современного империализма, расстановки классовых сил, перспектив антиимпериалистической борьбы. В конкретно-исторических исследованиях по истории фашизма марксисты (итальянский историк П. Алатри, историки ГДР, советский экономист И. М. Файнгар и др.) раскрывают его сущность как диктатуры наиболее реакционных кругов финансового капитала, разоблачают попытки буржуазной историографии извратить социальную сущность фашизма, замаскировать силы, которые привели фашизм к власти. Разрабатывается история борьбы народов против наступления фашизма (издан ряд сборников документов и материалов о международной пролетарской солидарности в борьбе с наступлением фашизма, особое внимание привлекала национально-революционная война испанского народа 1936—39), история рабочего движения в отдельных странах в межвоенные годы. Большой вред нанес догматический подход к изучению социал-демократии, сложившийся отчасти под влиянием культа личности и постепенно изживаемый. Марксистско-ленинский подход к явлениям внешней политики, к освещению дипломатических отношений и войн позволил вскрыть классовую природу мировых войн, в частности 2-й мировой войны, показать ответственность за войну монополистического капитализма как общественной системы. Работы, посвященные предыстории и ходу 2-й мировой войны, ставят в центр внимания такие важные вопросы, как ее происхождение и характер, показывают решающую роль СССР в разгроме блока фашистских держав, разоблачают буржуазных фальсификаторов истории, стремящихся умалить эту роль. Проблемы международных отношений в межвоенный период и в период 2-й мировой войны освещаются в трудах ряда советских историков (Л. Н. Иванов, В. Г. Трухановский, В. Л. Исраэлян и др.). Большую работу по изучению предыстории и истории 2-й мировой войны ведут историки ряда зарубежных стран (напр., В. Краль, автор труда о развитии Чехословакии в период войны и др.). Важные проблемы 2-й мировой войны разрабатываются совместными усилиями историков ряда социалистических стран (напр., этой теме были посвящены конференции историков СССР и ГДР в 1957, 1959). Советские историки из всего комплекса вопросов, связанных со 2-й мировой войной, наибольшее внимание уделяют Великой Отечественной войне. Коллективный труд, подводящий итоги этого исследования, — многотомная «История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941—1945» [ред. комиссия П. Н. Поспелов (пред.) и др., т. 1—5, М., 1960—63]. Во многих странах развернулось изучение Движения Сопротивления, явившегося ярким проявлением возрастающей роли народных масс в истории. Большой вклад в изучение Движения Сопротивления внесли историки-марксисты Италии (Л. Лонго, Р. Батталья), Франции, а также Чехословакии, Полыни, ГДР; в 1962 вышел сборник статей советских историков «Антифашистское движение Сопротивления в странах Европы в годы 2-й мировой войны».

Всемирно-исторические сдвиги, происшедшие в области международных отношений в условиях создания мировой системы социализма, отражены во многих монографиях и трудах. Работа «Международные отношения после 2-й мировой войны» (т. 1 — 1945—49, М., 1962, т. 2 — 1950—55, М., 1963) сочетает исследование международных отношений с экономическим анализом исторического развития, показывает, что после 2-й мировой войны международные отношения в огромной степени стали развиваться под воздействием крепнущих сил социализма. Важнейшим аспектам современных международных отношений посвящены такие коллективные труды, как «Борьба Советского Союза за разоружение. 1946—60» (М., 1961) и др. Опубликованы специальные сборники документов и работ об отношениях между Советским Союзом и странами Азии и Африки [«СССР и арабские страны» (М., 1961), «СССР и страны Африки» (т. 1—2, М., 1963) и др.], показывающие, какую огромную политическую, экономическую и дипломатическую поддержку оказывает Советский Союз государствам, борющимся за национальную независимость и освободившимся от колониального господства.

Значительное место в советской историографии занимает разработка проблем военной истории. Истории военного искусства, русской армии, военной мысли посвящены работы Л. Г. Бескровного, С. Н. Красильникова,. Е. А. Разина и др. Серьезный вклад в изучение 1-й мировой войны был внесен военными историками, перешедшими в Красную Армию из старой армии,— А. М. Зайончковским, А. К. Коленковским, Н. Г. Корсуном, В. Ф. Новицким и др. Их труды дополнили советские историки В. А. Меликов, И. А. Таленскнй и др. Исследованию истории гражданской войны в СССР посвящен ряд коллективных многотомных трудов [работы Военно-научного общества 20-х гг., 3-томник «Гражданская война 1918—21» (М., 1928—30), названная выше 5-томная «История гражданской войны в СССР»] и большое количество работ отдельных авторов. Огромная работа по изучению истории Великой Отечественной войны 1941—45 и 2-й мировой войны 1939—45 была проведена Военно-историческим отделом Генштаба Вооруженных Сил СССР (С. П. Платонов и др.), издавшим коллективный труд «Вторая мировая война 1939—45», и Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, объединившим основные силы советских военных историков для написания 6-томной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза». В этой работе участвуют Е. А. Болтин, М. М. Минасян и др. Ряд отдельных монографических работ выполнен Институтом истории АН СССР (А. М. Самсонов, А. В. Карасев), институтами истории АН союзных республик.

Разработка кардинальных проблем отдельных периодов истории позволила создать обобщающие труды по истории отдельных стран, содержащие марксистскую концепцию исторического процесса той или иной страны на всем ее протяжении, марксистские учебники для средних школ и вузов по всем периодам истории (эта работа шла параллельно с монографическим исследованием отдельных проблем истории, а в некоторых случаях вынуждена была и предварять такие исследования). Одновременно вырабатывалась научная марксистская периодизация исторического процесса. Созданы девятитомные «Очерки истории СССР» (докапиталистического периода), написаны исторические очерки союзных республик («История Украинской ССР», «История Белорусской ССР», «История Азербайджана», «История Грузии», «История армянского народа», «История Узбекской ССР», «История таджикского народа» «История Туркменской СОР», «История Казахской ССР», «История Киргизии», «История Молдавской ССР», «История Латвийской ССР», «История Литовской ССР», «История Эстонской ССР»). Изданы монографические исследования, посвященные истории народов СССР (работы И. А. Джавахишвили, Я. Я. Зутиса, Б. Г. Гафурова и др.). Развернулась работа по созданию фундаментальной «Истории СССР» с древнейших времен до настоящего времени (в 12 томах). Созданы обобщающие работы по истории ряда зарубежных стран, прежде всего — стран социализма. В СССР уже вышли в свет «История Польши», «История Болгарии», «История Чехословакии», «История Югославии», «Очерки новой и новейшей истории Венгрии». Историки зарубежных социалистических стран также широко ведут подготовку исторических очерков своих стран. Вышел обобщающий труд «Обзор чехословацкой истории», несколько томов «Истории Польши», «Истории Югославии», «Истории Болгарии», «Истории венгерского народа», несколько частей марксистского учебника по истории Германии и т.д. Характерной чертой подготовки таких изданий стало тесное научное сотрудничество историков различных социалистических стран. Ведется работа по созданию исторических очерков капиталистических стран. В СССР изданы исторические очерки США (коллективный труд «Очерки новой и новейшей истории США», т. 1—2, М., 1960, работы А.В. Ефимова, Л. И. Зубока), Англии (В. Г. Трухановский, Н. А. Ерофеев и др.), Испании (И. М. Майский), Германии, Австрии, Турции, Ирана и ряда других стран, коллективные труды по новой и новейшей истории стран зарубежного Востока. Важное значение имеет работа историков-марксистов зарубежных стран по созданию марксистской концепции национальной истории (У. Фостер, Г. Аптекер — по истории США, А. Мортон — по истории Англии, С. Райерсон — по истории Канады, Дж. Канделоро — по истории Италии и др.).

Первая «Всемирная история» (в 10 тт., гл. ред. Е. М. Жуков, т. 1—9, М., 1955—62), составленная на основе марксистско-ленинской методологии, содержит развернутое обоснование закономерности пережитых человечеством революционных переворотов, показывает неизбежность гибели капитализма, торжества социализма и коммунизма. Издается первое марксистское универсальное справочное издание по вопросам истории — многотомная «Советская историческая энциклопедия».

Заметный перелом ощущается в 50—60-х гг. в исследовании проблем истории исторической науки. Если в предшествующий период имелось сравнительно ограниченное число трудов по истории исторической науки (Н. Л. Рубинштейна, О. Л. Вайнштейна и др.), то ныне проблемы историографии разрабатываются более интенсивно. Вышло 3 т. «Очерков истории исторической науки в СССР» (М., 1955—63) под ред. М. В. Нечкиной, появились крупные историографические труды по отдельным периодам и проблемам (напр., А. И. Данилова, Е. Б. Черняка). Над проблемами истории исторической науки работают Б. Г. Вебер, М. А. Алпатов, В. Е. Иллерицкий и др. Критика концепций буржуазных историков стала более глубокой и обстоятельной.

Марксистская историческая наука развивается в борьбе не только с буржуазной историографией «справа», но и с догматическим, антиисторическим подходом к истории «слева».

Все это ставит особенно остро перед историками-марксистами задачу глубокой разработки методологических проблем, общетеоретических вопросов, широких обобщений. Вопросы методологии истории, необходимости повышения теоретического уровня исторических исследований заняли видное место на Всесоюзном совещании историков в СССР (дек. 1962), были предметом специального обсуждения на секции общественных наук Президиума АН СССР (янв. 1964).

Марксистско-ленинская историческая наука уже смогла прочесть заново не одну страницу истории, переосмыслить всемирно-исторический процесс, противопоставить буржуазной историографии более плодотворные научные концепции, а во многих случаях— и дать их фундаментальную научную разработку на основе анализа большого количества исторических документов. Значительное увеличение удельного веса марксистской историографии в мировой исторической науке после 2-й мировой войны, коллективная разработка историками-марксистами многих стран важных проблем истории — все это новые явления в развитии мировой историографии в целом. Участвуя в работе Международных конгрессов историков, советские ученые выступают ныне на международной трибуне вместе с историками других стран социализма, находя поддержку прогрессивных представителей исторической науки капиталистических стран.

Буржуазная историография (с 1917). Победа Октябрьской социалистической революции 1917, мощный подъем революционного рабочего движения во всем мире, развитие общего кризиса капиталистической системы вызвали ломку многих традиционных канонов буржуазной историографии, связанных с уверенностью в незыблемости капиталистических порядков. О. Шпенглер в кн. «Закат Европы» (1918—22) пытался представить кризис мирового капитализма как «закат Европы» и кризис всего человечества; идее поступательного движения общества он противопоставлял теорию круговорота, повторения сменяющих друг друга культур, переживающих одинаковые циклы развития. Т. Лессинг развивал мысли о том, будто историография — придание «смысла бессмысленному», т. е. хаосу исторических явлений. Все большее влияние на взгляды буржуазных ученых оказывал и фрейдизм, подчинявший индивидуальное человеческое сознание (в котором субъективисты растворяли весь реальный мир) действию неконтролируемых инстинктов, темных, подсознательных сил, и идеи прагматизма, отождествлявшего истину с практически полезным или выгодным. Релятивизм и субъективизм, глубоко проникшие в буржуазную историографию, фактически сводили на нет историю как науку. В этих условиях часть буржуазных историков предпринимала настойчивые поиски, направленные на преодоление кризиса буржуазной историографии. Примером могут служить методологические искания части буржуазных историков Германии — страны, которая считалась в буржуазном мире (до 1-й мировой войны) признанным лидером в развитии буржуазной историографии и в которой кризис буржуазной историографии сказался особенно отчетливо (в условиях военного разгрома Германии и обострения классовой борьбы). Часть немецких буржуазных историков (Э. Трёльч, Ф. Мейнеке) пыталась вывести буржуазную историческую науку из тупика путем укрепления позиций крайне идеалистического понимания истории, немецкого неоидеалистического историзма, основными принципами которого были провозглашены идея индивидуальности и идея развития. Эти «новые» принципы, направленные своим острием против идеи исторической закономерности, по существу представляли эклектическую комбинацию тезисов Ранке («неоранкианство»), В. Дильтея, Г. Риккерта. Теоретико-методологические искания сопровождались отказом от некоторых традиционных для школы Ранке положений, непригодных, по мнению Мейнеке, в новых исторических условиях (отказ от рассмотрения государства в качестве воплощения «нравственной идеи», отказ от ортодоксально-бисмарковской интерпретации истории Германии 19 в.). Часть немецких историков считала необходимым сочетать прежние консервативные принципы школы Ранке с более утонченными, с налетом либерализма, формами защиты германского империализма (X. Дельбрюк, Г. Онкен, Э. Бранденбург). Однако господствующие позиции в послевоенной Германии продолжали занимать историки, открыто проповедовавшие империалистические захватнические войны, национализм и шовинизм. Множились сторонники расовой теории, которые возобладали в официальной германской историографии после 1933 и превратили ее в орудие неприкрытой фальсификации истории для «обоснования» гитлеровских планов завоевания мирового господства. Эти расистские измышления, наряду с «историческими» писаниями фашистских проповедников геополитики, уже целиком находились вне рамок исторической науки. В итальянской историографии в условиях фашистской диктатуры часть ведущих буржуазных историков перешла на позиции фашизма (Вольпе): либеральную оппозицию фашизму в историографии наиболее отчетливо представлял Б. Кроне.

Примером методологических исканий, предпринятых на иной, чем у германских и итальянских историков, теоретико-методологической основе, может служить основанный еще в 1900 французским ученым А. Бером международный центр исторического синтеза (в 30-х гг. вокруг него объединялись такие известные историки, как Ж. Буржен, М. Блок, П. Ренувен, Дж. М. Тревельян, А. Пиренн и др.). Бер решительно выступал против субъективистской методологии, иррационализма и агностицизма, но эта критика велась с позиций философского идеализма и фактического возвращения к «теории факторов» позитивистской историографии. Поэтому предпринятое Бером издание коллективного труда «Эволюция человечества», в подготовке которого участвовали крупные научной силы, не стало «синтезом» философии, социологии и истории и не привело к каким-либо коренным сдвигам в развитии исторической науки. В буржуазной историографии преобладали попытки «синтеза» с открыто реакционных позиций.

Борьба с марксизмом и революционным движением, различные политические и методологические установки, а также межимпериалистические противоречия окрашивали конкретно-исторические исследования буржуазных историков. Значительное место в историографии 20—30-х гг. заняла литература, в которой буржуазные историки пытались нарисовать приемлемую для правящих классов историческую картину возникновения 1-й мировой войны, публикация большого архивного материала для подкрепления концепций, выдвигавшихся историками различных стран.

В буржуазной литературе по истории войны обозначились четыре главные направления: антантофильское (Англия, Франция и др.), возлагавшее ответственность за войну на Германию (П. Ренувен, Л. Вудворд, Г. Темперлей, Р. Сетон-Уотсон, Р. С. Бейкер, Б. Шмидт и др.); германское националистическое, стремившееся снять вину с Германии и переложить ее на страны Антанты (Г. Онкен, Э. Бранденбург, X. Дельбрюк, А. Вегерер и др.); т. н. «ревизионистское», возникшее в США, Англии и Франции и желавшее подвести историческую базу под политику примирения с германским империализмом и поощрения гитлеровской агрессии (Дж. Гуч, Л. Дикинсон, Г. Варне, С. Фей и др.); мелкобуржуазно-пацифистское (и близкое к нему социально-демократическое), обвинявшее правительства, милитаристские круги, но отрицавшее ответственность за войну монополистического капитализма как общественного строя (У. Ньюболд, Ф. Ноэль-Бейкер, К. Каутский и др.).

Прежняя апология крупных либеральных деятелей прошлого постепенно сменялась идеализацией таких реакционеров, как Меттерних, Каслри (Г. Р. Србик, Ч. Вебстер и др.). Происходят изменения в освещении истории рабочего движения. Значительная часть историков выступает с откровенно враждебными, клеветническими работами против марксизма и большевизма (характерны в этом отношении работы Зомбарта, вышедшие после Октябрьской революции). Получает развитие буржуазно-либеральная и реформистская историография рабочего движения («социальная школа» Дж. Коммонса в США, работы А. Зеваэса, Компер-Мореля во Франции, Дж. Коула, Дж. и Б. Гаммондов в Англии и т. д.), скрыто или откровенно противопоставлявшая революционному большевизму реформистский путь рабочего движения. Усилилась борьба радикальной и реакционных линий в оценке французской буржуазной революции и других событий (по истории французской буржуазной революции конца 18 в.— труды А. Матъеза и Ж. Лефевра, с одной стороны, и работы Л. Мадлена и его единомышленников — с другой; по социальной истории английской революции середины 17 в.— исследования Р. Тоуни и многочисленные реакционные «переоценки» революции; по истории промышленной революции в Англии — труды Дж. и Б. Гаммондов и работы историков «манчестерской школы» — Д. Клефема, Т. Аштона и других, пытавшихся отрицать революционный характер сдвигов и приукрасить положение рабочего класса в период промышленного переворота).

Усиление прогрессивного направления среди историков Запада было связано в первую очередь с ростом влияния марксистской историографии на часть зарубежных историков. Это давало возможность последним в ряде случаев по-новому подойти к освещению истории, выдвинуть новые, гораздо более плодотворные концепции. Это видно на примере Л. Матьеза и его школы, обратившейся к исследованию народных движений и социально-экономической истории Великой французской революции, некоторых норвежских историков (X. Кут и особенно Я. Вулль), впервые попытавшихся осмыслить историю средневековой Норвегии в категориях классовой борьбы.

В условиях начавшегося революционного перехода от капитализма к социализму большую остроту и актуальность приобрела такая проблема, как характер перехода от античности к средневековью. Именно после 1917 была наиболее полно развита концепция А. Допша о «непрерывности» всех экономических форм от античности к средневековью, отрицающая натуральный характер производства в период раннего средневековья и находившая там «вотчинный капитализм». Откровенно заостренные против марксистской теории и революционной практики взгляды Допша, пытавшегося дать историческое обоснование «вечности» капиталистического строя, нашли много сторонников среди воинствующего антимарксистского направления в буржуазной историографии. Часть историков во главе с бельгийским историком А. Пиренном выступила против реакционных построений Допша и его школы. В то же время позитивная концепция Пиренна, предложившего новую периодизацию начала средневековья, видевшего определяющий фактор экономического развития в торговле, допускавшего модернизацию истории, свидетельствовала о несостоятельности буржуазной методологии, о неспособности даже наиболее выдающихся буржуазных историков предложить удовлетворительные решения крупных исторических проблем. Представления о торговле как главном экономическом факторе (Ф. Рёриг), модернизация истории (М. И. Ростовцев) получили широкое распространение среди буржуазных историков, занимавшихся экономическими проблемами древности и средневековья. В числе немногих трудов по медиевистике, носивших обобщающий характер и исходивших из признания исторических закономерностей, были труды французского историка М. Блока.

После 2-й мировой войны буржуазная историография заметно активизировалась, стремясь противопоставить свои теории и исследования марксистским. Количество исторических сочинений резко возрастает, при этом все значительнее становится удельный вес работ по новой и новейшей истории — происходит «актуализация» исторической тематики. Особую активность проявляет буржуазная историография в США, куда переместился центр буржуазной исторической науки. Историография США вышла за рамки «традиционных» американских тем, выпуская обильную историческую продукцию по всем периодам и проблемам истории. Однако все усиливающийся кризис буржуазной историографии, эклектизм методологических позиций, прогрессирующее раздробление на множество направлений, школ и «школок», усиление размежевания в рядах буржуазных исследователей в условиях изменения соотношения сил в мире, не говоря уже о растущем влиянии марксистского направления в историографии капиталистических стран,— все это снижает «боеспособность» буржуазной исторической науки как важного орудия в идеологической борьбе двух систем. Поэтому в послевоенной буржуазной историографии усиливаются поиски новых методологических принципов, стремление противопоставить марксистской методологии свой исторический синтез. С I960 в Нидерландах начал выходить международный журнал «History and Theory», призванный освещать теоретические проблемы историографии. Однако методологические поиски носят на себе печать эпигонства и эклектизма. По существу извлекаются на свет старые теории и методологические принципы, лишь несколько обновляющиеся и выступающие в новых, все более сложных и пестрых комбинациях; на первое место выдвигаются некоторые новые стороны исторического исследования, в частности логика исторического объяснения. Теоретическую основу буржуазной историографии продолжает составлять философский идеализм; при этом наиболее влиятельные системы философии истории (кроме неотомизма и родственных ему направлений) носят субъективно-идеалистический характер. Это предопределяет несостоятельное решение (или просто устранение) современной буржуазной историографией «онтологических» проблем — прежде всего вопроса о законах общественного развития, соотношения субъективного и объективного факторов в историческом процессе. Исходные философские позиции по существу предопределяют и решение гносеологических проблем (отрицание адекватного отражения исторической действительности), толкают к порочному решению методологических вопросов (и к обесцениванию отдельных правильных методологических выводов), в частности к возрождению в той или иной форме неокантианской методологии. Наиболее влиятельными философскими направлениями, оказывающими прямое воздействие на мировоззрение и практическую работу буржуазных историков, являются логический позитивизм (неопозитивизм) и иррационализм, (сторонники последнего — такие видные историки и социологи, как Г. Риттер, Э. Ротхаккер, А. Марру и др.). Заметно усилилось влияние на буржуазную историографию близкой к логическому позитивизму семантической философии с ее низведением научной теории до уровня словесных конструкций, не отражающих никакой реальной действительности. Значительное распространение получили взгляды итальянского философа и историка Б. Кроче, представляющие собой непоследовательно проведенную систему объективного идеализма (неогегельянство). Весьма значительным является воздействие на современную историографию христианской философии истории, особенно неотомизма. Ее сторонники из числа философов, богословов и профессиональных историков (Маритен, Нибур, Левит, Баттерфилд и др.) стремятся использовать банкротство, методологический скептицизм «светских» философских систем — неокантианства, неопозитивизма и иррационализма — для отрицания притязаний науки на подлинное знание, которое якобы способна дать лишь религия. Увеличение удельного веса католической (и вообще церковной) историографии является одной из характерных черт послевоенного развития буржуазной исторической науки.

Католические историки пытаются утвердить монополию клерикальной интерпретации истории церкви, в частности изгнать из науки работы либеральных ученых 19 — нач. 20 вв. (таких, как Д. Штраус, Б. Бауэр, А. Древс, Д. Робертсон, А. Немоевский и др.), много сделавших для воссоздания реальной картины возникновения христианства и доказавших мифичность Христа; дискредитируется «наивный позитивизм 19 в.», особенно исследования Дрейпера н Ли, открыто восхваляется инквизиция, «заслуги» миссионеров. Пытаясь утвердить господство «неоромантических» воззрений, культа средневековья, клерикальные и другие реакционные ученые создают теории «ренессанса XII в.», пытаются найти церковные корни современной культуры и т. д. (напр., Р. Лопес, Л. Страусс, Э. Санфорд, У. Холмс, В. Наэф). Критикуя эпоху Просвещения как время «антропоцентрического гуманизма», утверждая, что секуляризация общественной жизни привела к ее «дегуманизации», клерикальные и сочувствующие им историки по существу проповедуют идеи реформирования капиталистического строя в духе социальных принципов католицизма, являющихся на деле церковным вариантом теории «государства благосостояния». Клерикальные историки, не ограничиваясь своей традиционной тематикой, публикуют массу исследований по самым различным вопросам светской истории, как правило, освещая их с крайне реакционных позиций.

Т. о., «новые» методологические принципы буржуазной историографии не могут вывести ее из тупика, из все углубляющегося кризиса, усиливают элементы релятивизма и субъективизма в историческом знании, отрицают исторические закономерность и подрывают этим самый фундамент истории как науки. Связь между теорией и практикой буржуазной историографии не является, однако, механической и однолинейной. Нередко релятивистские взгляды буржуазных ученых находят лишь очень неполное отражение в их исследовательской практике. С другой стороны, формальное признание (особенно в полемике с марксизмом) объективности исторического знания, делаемое обычно лишь в отношении конкретного эмпирического исследования (при умолчании о философско-историческом аспекте проблемы) вполне совмещается со скрытым использованием принципов субъективистской методологии. Это ярко проявляется, напр., у многих западногерманских (Г. Риттер), американских и других реакционных историков. Однако, даже когда субъективистские методологические принципы, одобряемые в теории, не применяются сознательно на практике, они не могут не оказывать на нее серьезного влияния, во многих случаях полностью подрывающего научные основы и научную ценность исследований буржуазных историков. Показателен пример американского историка Ч. Бирда, начавшего с поисков социальных корней политических явлений и кончившего участием в деятельности «ревизионистской» школы историков, построенной на полном извращении фактов 2-й мировой войны.

В буржуазной историографии по странам существуют известные (порой весьма значительные) различия, связанные с особенностями социально-политического развития и расстановкой классовых сил, с традициями исторической науки и т. д. На крайнем правом, реакционном фланге стоит по своей методологической ориентации и по практике исторических исследований буржуазная историография США и ФРГ. В США заметны упадок «экономического направления», усиленно влияния наиболее реакционных социологических теорий, открытое «переписывание» в апологетическом духе истории империализма и колониализма, огромный количественный рост литературы, специализирующейся на фальсификации истории социалистических стран, и т. д. Для методологии реакционной историографии ФРГ характерно продолжение линии, определившейся в нач. 20 в. в работах Риккерта—Дильтея (неокантианство, иррационализм). Реакционное консервативно-националистическое направление, возглавляемое Г. Риттером, безраздельно господствовало здесь вплоть до 2-й пол. 50-х гг. (когда все больший вес стали приобретать историки, группирующиеся вокруг X. Ротфельса, выступающие за более гибкие формы отстаивания интересов германского империализма, а также возникла либеральная струя — Ф. Фишер и др.). В английской историографии, наряду со свойственным ей еще в предшествующий период преобладанием исследований по частным вопросам, значительным влиянием позитивизма и «экономического материализма», большой вес приобрели возникшие здесь откровенно идеалистические реакционные концепции (А. Тойнби, Г. Баттерфилд и др.), некоторые школы неопозитивизма. Для французской историографии характерно относительно слабое влияние агностицизма и субъективизма, значительная роль направления историков, признающих исторические закономерности, большой интерес к социально-экономической проблематике, значительное влияние марксистской историографии; в то же время здесь очень сильна католическая историография (особенно в изучении культуры). Сильная прогрессивная струя имеется в историографии Италии и Японии.

Общие, наиболее характерные черты современной буржуазной историографии выявляются в ее сопоставлении с марксистской историографией. Борьба буржуазной историографии с материалистическим пониманием истории принимает самые разнообразные формы: наряду с заимствованием современной буржуазной историографией старых приемов и методов, в новых условиях появляются новью, более тонкие. Часть буржуазных историков пытается использовать отдельные, вырванные из контекста, марксистские положения в эклектичном соединении с другими теориями для борьбы против основ марксизма. Продолжаются попытки опровержения марксистского понимания социально-экономических формаций (с помощью методов, берущих начало у Риккерта и М. Вебера), преуменьшения роли экономики с помощью эклектичной «теории факторов». С походом против марксистского понятия социально-экономических формаций тесно связана критика значительной частью буржуазных историков идеи прогресса, которая объявляется наследием «рационализма» века Просвещения; крах фритредерских и либерально-пацифистских иллюзий, возникших в период победы и утверждении капитализма, бедствия, которые были обрушены империализмом на человечество, выдаются реакционной историографией за крушение самой идеи общественного прогресса (К. Беккер, С. Фей, М. Гинсберг, X. Тревор-Ропер и др.). Используется и тот факт, что успехи исторический науки и археологии подорвали упрощенное схематичное представление о пути развития общества, которое преобладало в старой буржуазной историографии. Идее прогресса противопоставляются концепция круговорота в общественном развитии, к которой тяготеют сторонники изображения истории в виде механического соединения внутренне замкнутых в себе обществ (теория Ж. Пиренна о чередовании периодов «континентальной» и «морской» цивилизаций), концепции, рисующие историю бессмысленным, лишенным закономерностей нагромождением явлений. Широкую известность получила концепция А. Тойнби, попытавшегося представить историю человеческого общества как сумму «цивилизаций», переживающих одни и те же стадии возникновения, подъема и упадка.

Игнорирование решающей роли способа производства переплетается с попытками положить в основу освещения событий идею о примате надстройки. Характерным является изображение изменений в надстройке, проводимых самими господствующими классами для укрепления старого базиса, как борьбы за его ликвидацию. С этим связана показательная черта реакционной историографии — желание скрыть существование капиталистического базиса в современную эпоху, представить его ликвидированным вследствие перемен в надстроечных явлениях в буржуазных странах. Отрицание примата базиса, кроме того, служит основанием для методологического приема, красной нитью проходящего через новейшую реакционную историографию — отрыв сущности современного капитализма, как социального строя, от порождаемых им отрицательных явлений — кризисов, нищеты масс, колониального гнета, политической реакции, империалистических войн.

Одна из главных тенденций буржуазной историографии — маскировка классовой природы исторических явлений, в частности восприятие из современной реакционной социологии различных антинаучных представлений о классах, объединение под понятием «класс» определенных групп людей по произвольному признаку — религиозному, национальному, расовому, психологическому, профессиональному и т. п. (напр., последователи Ф. Тернера в американской историографии, ставящие на место классовой борьбы столкновение интересов различных географических районов США; т. н. просопографическое направление, пытающееся подменить борьбу классов в Древнем Риме столкновениями между знатными родами и фамилиями — Л. Р. Тейлор, Г. Скаллерд, Т. Броутон, Г. Хилл и др.). Характерным является также выдвижение на первый план борьбы между имущими классами (напр., между дворянством и буржуазией в период абсолютизма — в работах Р. Мунье, Ф. Гартунга и др.). Усиливается тенденция отрицания серьезного значения классовой борьбы в истории. Показательно в этом отношении возникновение новой школы американских историков, пытающихся, в отличие от школы Тёрнера и Бирда, отрицать серьезное значение классовой борьбы для истории США (Д. Поттер, Л. Харц, Д. Бурстин и др.); стремление изображать гражданскую войну 1861—65 в виде ненужного, случайного недоразумения (Дж. Рэнделл, А. Кервейн) или конфликтом, возникшим по моральным причинам (А. М. Шлезингер младший, А. Невинс и др.); объявление «ненужным» конфликтом даже войны английских колоний в Северной Америке за независимость (Р. Палмер) и т. д. Отрицание объективных законов развития общества, последовательной смены социально-экономических формаций и искажение роли классовой борьбы, волюнтаризм — все это используется для сокрытия роли трудящихся масс в историческом прогрессе.

Типичным является искажение исторической роли и характера государства: прямое отрицание его классовой сущности (изображение государства следствием расовых, психологических и других свойств человека); утверждение, что классовая сущность государства определяет лишь некоторые, не главные стороны его политики; тезис, что государство может защищать определенные классовые интересы, но не имеет классового характера; теория, что государство, несмотря на свой классовый характер, не является орудием подавления эксплуататорскими классами эксплуатируемых и т.д.

Фальшивое освещение роли государства служит составной частью искаженного изображения всего исторического развития надстроечных явлений. Замалчивание роли государства как аппарата насилия в руках господствующих классов устраняет самый вопрос о соотношении различных форм принуждения, применяемых со стороны господствующих классов (государство, церковь и религия, другие формы идеологии). Буржуазная наука, как правило, вообще не ставит вопроса о роли идеологии как орудия духовного принуждения масс. Преобладающей формой сочинений но истории идей по-прежнему являются жизнеописания наиболее известных мыслителей, которые (не говоря уже о консервативной, как правило, направленности этой литературы) сводятся к изложению личных биографий и системы взглядов вне связи с реальной жизнью и классовой борьбой эпохи. В послевоенный период буржуазная историческая литература пополнилась, правда, известным числом работ, авторы которых пытаются передать историю общественной мысли путем выяснения позиции «общественного мнения» (напр., монографии Р. Мак-Доуэлла но истории «общественного мнения» в Ирландии в 18 и 19 вв.), но и эти работы, вследствие исходных методологических позиций их авторов, по существу не анализируют взаимодействие развития базиса, классовой борьбы и идеологии. В западной историографии появляются отдельные ценные работы по коллективной психологии (напр., исследование Р. Мандру, посвященное «исторической психологии» французского общества, в т. ч. трудящихся масс в 10 — 1-й пол. 17 вв.). Однако отмечаются попытки утверждения, — как это сделал А. Дюпрон в докладе на 11-м Международном конгрессе историков, — что историческая наука должна по существу превратиться в часть психологии. Усиливается и стремление изучением морали, нравов, народного быта подменить исследование классовых взаимоотношений и классовой борьбы (напр., в ряде работ по социальной истории средневековой Англии, в монографиях Д. Каултона, Д. Хоменса, Дж. М. Тревельяна в коллективном труде «Кембриджская экономическая история Европы», вышедших в 20—40-х гг. 20 в.). Столь же тенденциозны попытки найти «психологическое», объяснение узловым событиям мировой истории — войнам, революциям и т. д.

В новейшей историографии сохраняется подчеркивание исключительно «разрушительной» стороны революций и отрицание их созидательной роли с помощью методов, восходящих к Токвилю и Тэну, например утверждение об отрицательном влиянии французской буржуазной революции кон. 18 в. на общественное развитие — у Г. Баттерфилда, Д. Брогена; отрицание, что она низвергла феодальный строй — у Р. Мунье, А. Коббена и др., встречающее сильное сопротивление у Ж. Лефевра и его учеников; аналогичное отрицание буржуазного характера английской революции сер. 17 в. — у X. Тревор-Ропера, X. Дж. Хабаккука и др. Наряду с этим возникли и новые методы фальсификации исторической роли революций, прежде всего теория, что они происходят обычно в начале развития, социально-экономических формаций, по крайней мере, поскольку речь идет о капиталистической формации. В интерпретации буржуазных историков, революции, следовательно, могут либо мешать утверждению еще неустоявшейся формации, либо же решать вопрос о формах, вариантах, а не о главном направлении развития и не о ликвидации самого строя, якобы осуществлявшейся эволюционным путем. В 20 в., по мнению буржуазных историков, революция может возникнуть только вследствие «паралича власти», «вакуума» как правило, наступающего лишь в результате войны. Часто причину революции (а не только ее особенностей) стремятся отыскать в национальной специфике, отрываемой от ее социальной основы. Часто буржуазные историки пытаются достичь своих целей неправомерным употреблением понятия революции (именуя «революцией» реформы, дворцовые перевороты и смены режимов в рамках старого строя, не носившие революционного характера, а также контрреволюционные мятежи). Иногда революция объявляется препятствием на пути прогресса, роста благосостояния масс, «развития демократии» и т.п.

Одна из наиболее показательных тенденций развития современной буржуазной историографии — окончательное утверждение в ней новой концепции истории капитализма. Связанная с изменением в соотношении сил между капитализмом и социализмом и изменениями в экономике капитализма (прежде всего рост государственно-монополистического капитализма), эта концепция по существу представляет собой подведение исторической базы под современный монополистический капитализм. Общественный строй эпохи промышленного капитализма теряет в изображении новейшей историографии свой «естественный», «разумный» характер и превращается в одно из звеньев процесса исторического развития Западной Европы и США — в столь же преходящее явление, как феодальный строй. Все общественные пороки, особенно лишения и страдания народных масс, объясняются  промышленной революцией, генезисом буржуазного общества, а не природой капитализма и капиталистической эксплуатацией. Последующее развитие капитализма приводит якобы к ликвидации пороков, свойственных раннему капитализму, и к перерастанию его в «строй благосостояния». Органической частью повой концепции является искажение реальных процессов, протекавших за последнее столетие в мировой хозяйственной системе капитализма. С помощью подтасованной статистики преуменьшается степень монополизации (напр., работы Л. М. Хаккера, Д. Наттера и др.), проповедуется теория «демократизации богатства» и перехода монополистических объединений чуть ли не во владение общества (А. Берли и др.); скрывается растущая острота противоречий между производительными силами и производственными отношениями в эпоху империализма; отрицается факт кризиса и вырождения буржуазной демократии. Теория извечности капитализма побуждает к подмене проблемы генезиса капитализма вопросом о возникновении крупной промышленности, к отодвиганию максимально назад периода промышленного переворота (Д. Неф). Открытая апологетика побуждает видеть во внешней торговле (к тому же рисуемой в идиллических тонах) главный источник для так называемого первоначального накопления, не замечать его внутренних источников — экспроприации непосредственных производителей, искать движущие мотивы деятельности представителей ранней буржуазии не в стремлении к прибыли, как это некогда делал М. Вебер, а в особенностях психологического типа предпринимателя, отрываемых от конкретной социальной почвы (В. Сапл, У. Ростоу и др.). В этой связи критикуется признававшаяся со времен Зомбарта, М. Вебера и Трёльча, хотя и истолковывавшаяся в идеалистическом плане, связь между капитализмом и кальвинистским крылом реформации и т. д. Теория «старого» и «нового» капитализма, в которой значительное место занимает идея о возможности для государства изменять по своему желанию экономические законы общественного развития, отразилась в откровенно «этатистской» трактовке многих аспектов хозяйственной политики абсолютной монархии в Западной Европе. Концепция «старого» и «нового» капитализма окрашивает освещение всех узловых событий и периодов новой и новейшей истории.

Одной из главных опор новой концепции является теория «народного национализма». Буржуазная историография постоянно отождествляет понятие «национальный» и «националистический» и т. о. подводит под единую рубрику формирование наций, национально-освободительного движения, с одной стороны, и реакционный национализм и шовинизм империалистической буржуазии — с другой. Буржуазная историография нередко пытается изобразить борьбу за национальную независимость противоречащей «тенденциям 20-го столетия», препятствием для международного сотрудничества. На основе лжетеории «народного национализма» буржуазная историография фальсифицирует роль милитаризма, объявляя его наследием массовых армий, созданных якобинцами во время французской революции (напр., Г. Риттер, А. Коббен и др.). Теория «народного национализма» служит также базой для концепций истории фашизма, пытающихся скрыть его характер реакционной диктатуры финансового капитала и приписать вину за него народным массам, а также клеветнически объявить его родственным коммунизму «тоталитарным мятежом» против демократии.

Последние два десятилетия отмечены большими сдвигами в историографии рабочего движения (количественный рост исторической литературы, активное участие в его изучении профессиональных историков, появление специальных изданий, научных обществ и исследовательских институтов, опубликование большого числа работ по истории марксизма, ленинизма, коммунистических и рабочих партий, написанных со всеми внешними признаками академической «солидности», и т.д.). Однако буржуазная историография дает искаженную картину развития международного рабочего движения, и это является одной из главных составных частей концепции «старого» и «нового» капитализма. У наиболее реакционной и примитивной части буржуазных историков сохраняется старое клеветническое изображение возникновения марксизма как организации «коммунистического заговора» (С. Поссони, Р. Штейдеман и др.) или близкое к атому утверждение, будто марксизм не имел никаких исторических корней (напр., Д. Броген). Однако у большинства буржуазных и реформистских историков возникновение марксизма предстает теперь как результат того, что утверждение капитализма в Западной Европе не сопровождалось сразу же ликвидацией феодальных политических учреждений и победой политической демократии — революционное движение пролетариата объявляется объективно направленным лишь против пережитков феодализма (напр., А. Штурмталь, У. Ибенстейн) или против пороков, свойственных лишь ранней стадии капитализма, и ставящим конечной целью победу буржуазной демократии (В. Лорвин). Проповедуется мысль, что теория марксизма возникла как неправомерное обобщение исключительных условий, в которых находилась одна страна  — Англия или, в крайнем случае, вся Западная Европа в сер. 19 в. (Д. Пламенац, Д. Коул, Р. Кросмен), или что она отражает условия, свойственные большинству капиталистических стран, но только на ранней, давно уже пройденной Западом ступени экономического и социального развития (У. Ростоу, С. Хук). Буржуазная историография пытается доказывать, будто марксизм игнорирует изменения, происшедшие в буржуазном обществе за последние сто лет; изображает рабочее движение конца 19 — нач. 20 вв. в своей основе реформистским, пропитанным национализмом (Г. Хейдеггер, А. Берлау, А. Мейер, Г. Риттер и др.). В реакционной историографии возникла целая школа, специализирующаяся на фальсификации исторических причин возникновения ленинизма, который изображается следствием специфических условий царской России, «недостаточного» развития российского капитализма и отсутствия политической демократии. Доказывая «случайность» Октябрьской социалистической революции и мнимое отсутствие предпосылок для пролетарской революции на Западе в годы после 1-й мировой войны, буржуазные историки пытаются представить возникновение международного коммунистического движения следствием «революционных иллюзий», изображают его «орудием Москвы» и т. д. Буржуазная историография дает фальсифицированное освещение процесса складывания мировой социалистической системы, изображает его как «отклонение» от естественного развития входящих в эту систему стран. Коллективизация сельского хозяйства рисуется противоречащей интересам крестьянства, преуменьшаются успехи социалистических стран в развитии промышленности и т. д., искажаются многие аспекты истории мирного сосуществования социалистических и капиталистических стран, предпринимаются попытки, следуя Тойнби, перенести суть проблемы в плоскость взаимоотношений «атлантической» и «восточной» цивилизаций, доказать на исторических примерах «невозможность» сосуществования государств с различным социальным строем (Г. Киссингер), представить единственным путем к миру «интеграцию» Европы и создание агрессивных военных блоков типа НАТО (В. Конце, П. Рассов, М. Болл и мн. др.) и т. д. Создана многочисленная буржуазная литература, в которой искажается политика мирного сосуществования в годы, когда во главе Советского государства стоял В. И. Ленин (напр., Дж. Кеннан, С. У. Пейдж, Г. Раух).

Теория «старого» и «нового» капитализма лежит и в основе концепций неоколониалистской историографии, т. е. части реакционной историографии, активно занимающейся пересмотром истории колониальной системы (П. Гриффитс, Б. Харлоу, А. Хэнна, Д. Перкинс и др.). Эта историография пытается отыскать доказательства существования принципиальных различий между старым колониализмом и колониальной политикой новейшего времени и особенно неоколониализмом, пытается оторвать колониализм от компрометирующих его связей с капитализмом, ведет настоящий поход против ленинской теории империализма и объяснения причин колониальной политики в 20 в. (Д. Лэндс, Д. К. Филдхаус, А. Брюншвиг, У. М. Макмиллан и др.).

В послевоенной буржуазной литературе много пишут о «кризисе европоцентризма» как характерном явлении современной историографии. Однако усиление внимания к истории неевропейских стран (вызванное глубокими причинами — прежде всего образованием мировой социалистической системы и крушением колониальной системы империализма, падением влияния капиталистической Западной Европы и перемещением главного центра империализма в США и т. д.) не сопровождается отказом от сущности европоцентристских воззрений. Наряду со старым абсолютным противопоставлением Запада Востоку и сменившим его тезисом, что всему миру предстояло или предстоит пойти по пути Запада, в буржуазной историографии усилилась тенденция к изображению исторического процесса как суммы замкнутых в себе «цивилизаций» (А. Тойнби, Дж. Барраклоу, западногерманский «остфоршунг» и др.), а самой цивилизации — прежде всего как некоей культурно-психологической, идейной целостности. Сохраняется и противопоставление Запада Востоку с помощью «теории» «атлантической цивилизации», европоцентристская суть которой лишь слегка замаскирована. Мнимая критика европоцентризма служит нередко для продолжающихся нападок на традиционную периодизацию всемирной истории (поскольку ее нельзя использовать против марксистского учения о смене социально-экономических формаций), используется для утверждений о принципиальной невозможности установления объективной периодизации или построения новой периодизации с целью выделения той же «атлантической цивилизации» (эти тенденции, в частности, ярко проявились в выступлениях на 11-м Международном конгрессе историков Т. Шидера, П. Ласлета, Э. Хассингера и других буржуазных историков при обсуждении проблем периодизации всемирной истории.

Ускоренному вызреванию в западной историографии реакционных тенденций, порожденных общим кризисом буржуазной идеологии и внутренними процессами, характерными для развития буржуазной исторической науки в современную эпоху, способствовала атмосфера «холодной войны». Субъективно-идеалистические основы мировоззрения привели в этой обстановке к применению субъективистских методов отбора и трактовки фактов, что низводило часть буржуазной историографии (особенно в США, ФРГ) до роли прямой прислужницы империалистической политики западных держав. Эта линия на фактическую ликвидацию исторической науки получила название презентизма (от present — современный), т. е. «переписывание» истории под углом зрения современных интересов реакции.

Реакционный пересмотр истории нашел отражение и таких работах, как сборник под редакцией Ф. Хайека («Капитализм и историки», Чикаго, 1954). Авторы этого сборника именовали научные взгляды на историю капитализма «демонологией левых», объясняли его возникновение и развитие ссылками на мальтузианские доводы о необходимости прокормить растущее население и т. п. Столь же типичный пример презентизма — американские работы, посвященные апологии «старого» рабовладельческого Юга и нападкам на аболиционизм, как на предшественника прогрессивных движений 20 в. (Э. Култер, Д. Итон и др.). Не менее яркий образчик «презентизма» — западногерманская реваншистская историческая литература, прямая наследница реакционной историографии кайзеровской Германии, а также нацистских фальсификаторов истории. Это не исключает наличия в западногерманской литературе различных течений как неофашистского, так и критикующего гитлеризм, но и то же время восхваляющего реакционное пруссачество, германский милитаризм, магнатов Рура, приведших к власти нацистских главарей (Г. Риттер и др.). Явственный отпечаток презентизма носит новая «ревизионистская» школа историков 2-й мировой войны, главные центры которой находятся и США и ФРГ (Ч. Тэнзил, Г. Бернс, Ф. Сэнборн и др.), по существу упрекающая правительства западных держав за то, что те не довели до конца «мюнхенскую» политику поощрения агрессоров, не вступили в союз с гитлеровцами и японскими милитаристами для уничтожения СССР и тем «спровоцировали» 2-ю мировую войну, приведшую к катастрофическим последствиям для империализма. Не менее презентистскими являются и многие другие буржуазные концепции происхождения 2-й мировой войны (напр., версия о том, что причиной войны было отсутствие должного сотрудничества между западными державами, и т. д.). Эти и подобные ей теории явились конъюнктурным «откликом» на политику создания агрессивного Северо-атлантического блока и включения в него ремилитаризованной Западной Германии. Явную печать презентизма носит литература по истории народов СССР и Восточной Европы, также издаваемая преимущественно в США и ФРГ (У. Чемберлен, М. Файнзод, М. Флоринский, Д. Кёртисс, А. Мурхед, Г. Обен, Г. Раух, У. Лемберг и мн. др.). Однако презентистская методология все чаще наталкивается на критику со стороны многих буржуазных ученых. С конца 50-х гг. она перестала быть господствующим направлением даже в США.

Наряду с ведущей реакционной тенденцией развития современной буржуазной историографии в исторической науке Запада усиливается и другое направление. Отчетливо выявляется стремление отказаться от понимания истории как простого изложения событий, с одной стороны, и от тенденциозных и грубо фальсификаторских приемов презентизма — с другой. Усиливается стремление видеть в истории закономерный процесс, а в исторической науке — науку, стремящуюся к раскрытию законов исторического развития. Проблемы причинной связи в истории привлекают все большее внимание значит, группы западноевропейских историков, особенно во Франции, а также в Италии, Норвегии, Англии и даже в ФРГ (где, однако, эта тенденция очень слаба). Это связано как со все усиливающимся влиянием на часть буржуазных историков марксистской методологии истории, так и со стремлением превратить историю в науку, которая участвовала бы в политической борьбе сегодняшнего дня не простым отрицанием смысла в историческом процессе или грубым переписыванием истории в презентистском духе, но своими позитивными выводами и обобщениями (характер которых зависит от классовой и политической ориентации историка).

В современную эпоху резко возросло влияние марксизма на буржуазную историографию. Оно проявляется не только в переходе части лучших ее представителей на марксистские позиции в освещении ряда крупных исторических проблем и сторон исторического процесса, но и в усвоении некоторых марксистских оценок различных исторических событий учеными, в целом остающимися в рамках буржуазных взглядов, а также во внимании к тем вопросам и аспектам исторического процесса, которые раньше игнорировались «академической» наукой; в признании (пусть неполном и сопровождаемом оговорками) социальной детерминированности многих общественных явлений; иногда даже в полемике против марксизма, которая, однако, сопровождается снятием возражений против отдельных марксистских положений и выводов. Это влияние марксистских идей определяет не только прогрессивные черты, но и научную значимость работ, напр., учеников А. Матьеза и Ж. Лефевра успешно продолжающих исследование истории французской буржуазной революции конца 18 в., или критических выступлений отдельных буржуазных историков против субъективистской методологии.

Сознание большой роли экономики в жизни общества все более проникает в ученую среду, Даже далекую от исторической концепции марксизма. Показателем возросшего интереса к экономическим проблемам является создание в буржуазных государствах многочисленных центров по организации и координации исследований по социально-экономической проблематике, проведение (начиная с 1960) международных конференций по экономической истории. Для послевоенного периода характерно усиленное внимание буржуазной историографии к экономической истории не только древности и средневековья (что имело место уже в предшествующий период), но также нового и новейшего времени. Это привело к увеличению удельного веса экономической истории в рамках буржуазной историографии и значительному накоплению фактического материала.

Изучается история сельскохозяйственной техники (Ж. Мевре, У. Д. Хоскинс, Б. X. Слихер ван Бат, Д. Фюссел и др.); технических изобретений и развития крупной промышленности (А. Данем, П. Леон, Р. Даншет, Л. Жирар, Э. Ролл, Н. Смелсер, Б. Жиль и др.); торговли и денежного обращения (Ф. Бродель, Ф. Спунер, Ю. и П. Шаню и др.); акционерных торговых компаний (Г. Фарбер и др.); банков и финансов (Д. Клефем, Э. Лабрус, Ф. Холл и др.); экономической политики правительств (О. Виеннот, М. Крузе, У. О. Хендероон и др.); циклов в развитии экономики (Д. Тинберген, А. Гайер, У. Ростоу, А. Шварц, А. Клейн, Г. Сегал и др.); демографических сдвигов (М. Рейнар, А. Шатлен, Л. Шевалье, В. Брепол, М. Рей, К. Коннел); эмиграции (У. С. Шелперзон, М. Л. Хансен, Р. Т. Бертхофф, О. Хэндлин, Ф. Тистлуайт и др.); отдельных классов, особенно буржуазии Франции, Германии и других стран (Э. Лабрус. Р. Мунье, К. Бо де Ломени, III. Моразе, Р. Порталь, Р. Шрамм, Ж. Ламберт и др.).

Усиленное занятие экономической историей сопровождается попытками переосмысления роли экономики в общественном развитии. Процесс этот чрезвычайно противоречив: он отражает, с одной стороны, усиление влияния марксистских идей на часть буржуазной историографии, а с другой — попытки западных ученых найти свою концепцию роли «экономического фактора», не взрывающую основ их классового мировоззрения, а также стремление наиболее реакционной части историков превратить тенденциозно интерпретируемые результаты конкретных исследований в орудие «опровержения» материалистического понимания истории и апологии современного капитализма.

Одним из заметных явлений послевоенной историографии стала деятельность во Франции т. н. школы «Анналов». Она получила название по имени исторического журнала, созданного в 1929 группой историков (среди которых наибольшим влиянием пользовались М. Блок и Л. Февр), воспринявших многие из идей А. Бера. В послевоенные годы организационной основой школы «Анналов» стала основанная Л. Февром 6-я секция («Экономические и социальные науки») в Высшей практической школе, которой в течение многих лет руководит Ф. Бродель. Это весьма пестрое течение, к которому принадлежат историки, нередко придерживающиеся различных методологических воззрений, не говоря уже об их оценке конкретно-исторических фактов и процессов (Ш. Моразе, Р. Мандру, А. Брюншвиг и др.). Это направление имеет сторонников также среди историков Бельгии, Нидерландов, Италии (Э. Халкин, Ф. де Фриз, Д. Паренти, Д. Сарделла и др.). Общим для него являются попытки внедрить в историографию исследовательские методы и результаты, достигнутые в смежных научных дисциплинах — социологии, экономике, демографии, экономической географии, социальной психологии и т. д. Аналогичное стремление заметно и среди части американских историков; оно послужило стимулом к публикации в 1954 Американской исторической ассоциацией доклада ее специального комитета по историографии — «Роль общественных наук в историческом исследовании». Эти тенденции, однако, нередко оказываются не только формой усвоения и использования реакционных теорий, господствующих в буржуазной социологии и других смежных дисциплинах, но и осуществлением самого «синтеза» в рамках идеалистической методологии современной буржуазной историографии (напр., придание чисто «инструментального» характера законам общественного развития и понятиям, используемым исторической наукой, и т. д.). Имея серьезные заслуги в изучении многих конкретных вопросов экономической истории Западной Европы, школа «Анналов» в методологическом отношении по существу не вышла за рамки экономического материализма в его главных разновидностях (техницизм, география, материализм и др.). Развитие экономики в изображении историков школы «Анналов» — это в конечном счете создание человеческого духа, следствие его творческой активности, поэтому изучение психологии — это путь к познанию глубинных причин исторических явлений, а социально-экономическая история — это лишь часть истории культуры. Для многих историков школы «Анналов», включая Ф. Броделя, характерно сосредоточение внимания на истории торговли и финансов, отчасти техники и уход от исследования производственных отношений, тяготение к эклектической «теории факторов», а также к рассмотрению экономики вне связи с классовой борьбой, к принижению ее роли и к распространенному в буржуазной социологии стремлению подменить понятие классов понятием общественных групп, формируемых по произвольным критериям, а марксистское учение о социально-экономических формациях — теорией существования разнообразных «социальных структур», характеризуемых на основании весьма неопределенных или эклектически отобранных признаков. Требование школы «Анналов» противопоставить политической истории изучение экономики, социальной жизни и культуры несет в себе здоровое начало борьбы против поверхностного сведения исторического процесса к рассказу о политических событиях, нередко случайных и малозначительных. Однако это противопоставление имеет и другую сторону — преуменьшение воздействия узловых политических событий, особенно революционного движения и революций, на ход исторического развития (работы Э. Лабруса, «Всеобщая история цивилизации», выходящая под ред. М. Крузе и др.). У большей части историков «Анналов» можно отметить скорее намерение подчеркнуть противоположность своих взглядов марксизму, чем стремление к хотя бы частичному использованию достижений марксистской науки. Однако в целом школа «Анналов» значительно меньше, чем упомянутая группа американских историков, склонна воспринимать откровенно тенденциозные, антимарксистские выводы реакционной социологии, экономики, демографии в психологии, применение которых подорвало бы научное значение исторических исследований.

Весьма консервативной направленностью отличается английская т. н. школа Нэмира, также возникшая еще в межвоенный период, но получившая широкое развитие после 2-й мировой войны. Сторонники этой школы считают программной книгу Л. Нэмира «Структура политической жизни в начале правления Георга III» (1929). Немалое значение для формирования взглядов «нэмиристов» имела также работа Г. Баттерфилда «Вигская интерпретация истории» (1931), полемизирующая против традиционно-либеральных взглядов на историю Англии и Западной Европы в целом, критикующая старую историографию за то, что она обращала внимание лишь на слова, на декларации политических деятелей, вместо того чтобы изучать их реальные интересы. Однако эти интересы трактуются нэмиристами чрезвычайно узко. Их «биографический метод» фактически сводится к попытке вывести политику из семейных связей и конфликтов, личных имуществ. интересов и т. д., в результате чего все более детальные исследования нэмировской школы, так же как и критикуемая ими старая «вигская» историография, по существу уводят от выявления классовой основы политической жизни и роли классовой борьбы. «Биографический метод» все более широко используется нэмиристами для тщетных попыток «опровержения» марксистских взглядов, например буржуазного характера английской революции сер. 17 в. (Д. Пеннингтоп, X. Тревор-Ропер, Д. Эйлмер, Дж. Э. Нил и др.), а также для открытой апологии традиционных героев реакционной историографии (напр., монография К. Фейлинга об У. Хейстингсе). Вооруженные новейшими приемами исследования, нэмиристы возвращаются на позиции «морализующей» историографии 18 в., уничтожающе раскритикованной теми самыми либеральными историками, в полемике против которых формировалась нэмировская школа.

Тенденция к углублению разрыва между экономической и социально-политической историей перерастает в стремление, наряду с изолированным рассмотрением развития производительных сил, непосредственно выводить из уровня их развития характер политической жизни, отвлекаясь от господствующего в данный период способа производства, от экономического строя и классовой борьбы. Эта методология получила законченное выражение в работе американского историка и экономиста У. Ростоу «Стадии экономического роста. He-коммунистический манифест». На основе произвольных критериев Ростоу попытался изобрести пять «стадий» развития, противопоставляемых им социально-экономическим формациям. «Методология» Ростоу позволяет возложить ответственность за противоречия эксплуататорского строя и порождаемые им отрицательные обществ, явления на производительные силы, а также доказывать, будто социалистическим странам, переживающим период индустриализации, свойственны те же процессы, которые были характерны для развитых капиталистических стран в прошлом столетии и которые уже «преодолены» на Западе. Подмена анализа роли способа производства, классовой борьбы в общественном развитии рассмотрением многочисленных равноправных «социальных факторов», тенденция к крайнему преувеличению значения локальных особенностей и противопоставлению их действительно решающим силам исторического процесса характерна для историков, пытающихся использовать методы микросоциологии Ж. Гурвича и Дж. Л. Морено (А. Мандр, Л. Шевалье, П. Буа, Ж. Пато, П. Комб).

Показательно также быстрое развитие новой школы «истории бизнеса» в США, пришедшей на смену старой апологетической историографии, дискредитированной во время мирового экономического кризиса 1929—33 (наиболее известны книги А. Невинса о Форде и Рокфеллере, многотомные работы Р. Э. Хиди, М. Э. Хиди и др. о «Стандард ойл» и т. д.). Начав с критики наивного восхваления мнимых моральных совершенств финансовых магнатов, распространенного в старой апологетической литературе, историки «новой школы» были склонны считать свои работы научным исследованием техники и объективных последствий деятельности монополий. Однако вскоре верх снова взяла тенденция к «личной» апологетике монополистических магнатов. Помимо США, исследование истории монополий в духе «истории бизнеса» развивалось в ФРГ (подобное изучение началось в Германии еще после 1-й мировой войны); в Англии, Франции, Нидерландах, скандинавских странах оно проводилось в небольшом размере (Г. Сименс, Ч. Уилсон, И. Рогге, О. Тигерстедт, Ш. Фолен и др.), причем откровенно апологетические черты, свойственные работам школы «истории бизнеса», здесь нередко отсутствовали.

Усиление внимания к экономике, тенденция к поискам обобщений характерны и для некоторой части историков-медиевистов. Однако, как и в предшествующий период, в экономической истории продолжали привлекать внимание прежде всего торговля и денежное обращение. Значительная часть литературы по экономической истории раннего и классического средневековья была связана с продолжавшейся полемикой вокруг теории Пиренна о роли средиземноморской торговли в истории Западной Европы, где продолжалось столкновение мнений «допшианцев» с защитниками положения о натуральном характере хозяйства в 6—11 вв., причем наиболее плодотворная в научном отношении разработка проблемы была дала историками, испытавшими влияние марксистской концепции средневековья (напр., итальянский историк К. Чиполла).

Тенденция к преодолению представлений, длительное время господствовавших в буржуазной историографии, прослеживается и в историографии Древнего мира, например отход с конца 50-х гг. ряда историков от оценки роли античного рабства, содержащейся у Э. Мейера — У. Л. Уэстермана; и в этой области наиболее плодотворно работа ведется историками, испытывающими влияние концепций марксистской исторической науки (напр., английский историк М. Финли).

В целом внимание историков-медиевистов переместилось с периода раннего средневековья на экономические проблемы более позднего времени — на 14—15 вв., которые рассматриваются как время «упадка» европейской экономики, как период «кризиса феодализма» и т. п. (М. Постан и др.); весь ход экономического развития средневековья представляется как своеобразная смена циклов подъема и упадка, за которыми невозможно обнаружить поступательное развитие общества.

Наиболее сильной стороной современной буржуазной историографии является высокая техника исторического исследования. Однако именно в этой области быть может яснее всего проявляется глубоко противоречивое развитие современной буржуазной историографии, разрыв между возможностями развития современной исторической науки и действительным уровнем буржуазной историографии. Историки применяют нередко новую, более высокого уровня, чем ранее, методику исторического исследования, стремясь основывать свои выводы на результатах сплошного обследования источников (а не иллюстративно-фрагментарного их использования, что было характерно для более ранней стадии развития исторической науки). Широкое распространение в исследованиях (в частности, экономических) получил метод рассмотрения явлений не на каком-либо ограниченном отрезке времени, не в статике, а в ходе длительного процесса развития; большое место занимает тщательный, скрупулезный анализ огромной массы статистического материала; расширилось применение математических методов исследования; большое место в трудах историков-экономистов занимают статистические таблицы, картосхемы, графики, диаграммы и т. п. Значительно расширился круг привлекаемых источников, в частности благодаря все более широкому использованию данных нумизматики, археологии; при работе со старыми письменными источниками применяются все более тонкие приемы филологического исследования, критики текстов. Однако буржуазные авторы постоянно искусственно подчиняют фактический материал априорным концепциям, вытекающим из их ложных общеисторических и методологических взглядов.

Введение в оборот нового материала источников, применение высокой исследовательской техники позволяют в ряде случаев буржуазным ученым делать интересные и весьма ценные частные наблюдения, давать огромный, подчас очень ценный фактический материал. Однако по главным, ведущим проблемам исторического исследования буржуазная наука (даже тогда, когда она и не преследует откровенно тенденциозно-реакционных целей) дает бедные, весьма ограниченные выводы, в лучшем случае лишь повторяя (в тех или иных вариантах) уже пройденные буржуазной исторической наукой этапы. Глубокий разрыв между высокой техникой исторического исследования и отжившей свой век буржуазной методологией является ярким свидетельством кризиса буржуазной историографии, свидетельством того, что развитие исторической науки возможно только на иных методологических принципах — на принципах исторического материализма.

* * *

В мировой историографии новейшего времени важным явлением стало развитие национальной историографии тех стран Азии и Африки, которые в прошлом попали в колониальную и полуколониальную зависимость и для которых период новейшего времени связан с процессом освобождения от этой зависимости и вступления на путь самостоятельного развития. Хотя начало становления национальной историографии наиболее развитых из этих стран (таких, как Индия) относится еще к 19 в., но повсеместным этот процесс стал именно в период новейшего времени, в условиях подъема национально-освободительного движения под влиянием Октябрьской революции и особенно распада колониальной системы империализма.

В условиях колониальной и полуколониальной зависимости историография в этих странах продолжала длительное время носить феодальный характер (преобладали в основном летописные формы исторических сочинений, отсутствовали широкие обобщения, современные методы научной критики и т.д.). Однако здесь даже феодальная историография в некоторой части приобрела патриотические антиколониалистские черты. Зарождение буржуазной историографии в этих странах было тесно связано с процессом формирования наций, ростом национального самосознания поисками национальных корней исторического развития и традиций, которые можно было бы противопоставить влиянию идеологии колонизаторов. Не случайно самые первые шаги в развитии национальной историографии, как правило, были связаны с деятельностью виднейших просветителей, направленной на национальное самоутверждение их народов. Так в Индии еще в нач. 19 в. Раммохан Рай первым в индийской историографии нового времени начал изучать историю отечественной культуры и религии. В Китае Кан Ю-вэй и Лян Ци-чао предприняли пересмотр конфуцианских текстов, пытаясь вывести из них необходимость прогрессивных преобразований. Начало историографии в арабских странах положили Бутрус аль-Бустани, Дж. Зейдан и др., в Иране — Мальком-хан, Мерагеи и др., в трудах которых уже поднимался вопрос о борьбе против колониального закабаления. На Филиппинах ту же роль сыграл Хосе Рисаль, в Турции — Намык Кемаль.

Связь между антиколониалистской идеологией и интересом к отечественной истории отчетливо прослеживается в историографии стран, освободившихся от колониального господства и добившихся политической независимости. Усиливается стремление переосмыслить концепции, оставшиеся от колониальной историографии, заново оценить события отечественной истории. Так, например, индийское восстание 1857—59, в противовес английской буржуазной историографии, трактовавшей его как военный бунт, индийские и пакистанские историки рассматривают как национальное, прогрессивное восстание. Современная иранская историческая литература в оценке иранской революции 1905—11 отходит от концепций английской буржуазной историографии. По-новому характеризует современная историография видных исторических деятелей (оценка Югурты в Алжире, Чаки и Диагаана в Южной Африке, Самори в Западной Африке, Лапулапу на Филиппинах). Она изображает их национальными героями, вопреки враждебной освободительному движению западноевропейской буржуазной традиции.

Изучение древности и средневековья, занимающее значительное место в историографии освободившихся стран, как правило, не свидетельствует об уходе ученых от актуальных вопросов современности. Напротив, в отдаленном прошлом их привлекают проблемы, перекликающиеся с сегодняшними интересами, увлекают периоды былого величия, которые национальная историография противопоставляет времени колониального гнета. В Индонезии доколониальному (т. н. славному) периоду посвящены труды М. Ямина, М. Д. Сагимуна, А. Муиса, Хазила, И. Якуба, М. Саида и др.; в Бирме историей доколониального периода занимаются Тан Тун, Йй Йи, Ма Чан, До Мья Тин. В этом же плане работают многие индийские историки. Характерным для историографии современных государств Африки является стремление доказать существование у африканцев собственной самобытной духовной и материальной культуры задолго до появления в Африке европейцев, очистить историю африканских народов от расистской фальсификации западной буржуазной историографии. В этом направлении работают К. О. Дике, Шейх Анта Диоп, Текле-Тсадык Макурия, Биобаку и мн. др. Особое значение имеют труды У. Дюбуа.

Объективному изучению прошлого способствует развитие археологических изысканий, разработка архивов, публикация и исследование исторических источников и документов, осуществляющиеся в странах Азии и Африки. Большое влияние на формирование и развитие национальной историографии оказывают труды видных деятелей национально-освободительного движения [Дж. Неру, М. Кемаля Ататюрка, К. Икрума (автобиографии), Дж. Кеньятты, Н. Азикиве и др.].

Национальная историография пополнилась работами, посвященными истории революционного и освободительного движения. В арабских странах опубликованы труды Амина Саида, Абд-ар-Рахмана ар-Рафии, Ю. X. Хелу, Мекки Шубейки и др.; в Иране — труды по истории иранской революции 1905—11 (А. Кесрави и др.), национально-освободительного движения 1918—22 (Али Азери, Малек-ош-Шоара Бехар); в Турции — труды по истории кемалистской революции (Э. З. Карал, X. Баюр, Э. Шапольо и др.). В Афганистане освободительной борьбе афганцев в 18 в. и созданию первого афганского государства посвящены работы А. Бенава, Азизуддина Попользая, М. Губара, истории освободительной борьбы афганцев в 19—20 вв. против английских колонизаторов — труды А. Кохзада, С. К. Риштия и др. Многие индийские (Р. Ч. Маджумдар, Т. Сингха, Б. П. Ситарамайя, X. Н. Гупта и др.), индонезийские (Сукарно, Сануси Пане, К. Л. Ситориус, Прингодигдо, Праната М. Бальфас, X. Субандрио, П. А. Тур) историки посвятили свои труды исследованию истории освободительной борьбы своих народов. Эту проблему освещают также К. Сайид в Пакистане, Т. Агонсильо на Филиппинах, Р. Сукарно, Д. Гей и Р. Сунтаралингам в Малайе, Бырхану Дынке в Эфиопии, Эридаде Мулира в Уганде, Л. Формен в ЮАР и др.

Значительное развитие исторических исследований в этих странах за последние десятилетия свидетельствует о том, что они сами становятся центрами исследования отечественной истории, в то время как раньше изучение истории стран Востока осуществлялось главным образом в Европе.

Путь, которым идут молодые национальные школы историков стран Азии и Африки — вначале преобладание интереса к чисто политической истории, затем появление работ, охватывающих более широкую тематику, в частности историю культуры, наконец, усиление внимания к проблемам экономической истории, —характерен для общего развития мировой исторической науки. В Индии экономической истории посвящены работы Р. Ч. Датта, Д. Р. Гадгила, В. Раманадхана; на Цейлоне — Г. П. Мендиса, М. Варнасурья; в ОАР — Рашида аль-Баррави; в Иране — Ахмеда Хумана, Джазаири; в Турции — О. Л. Баркана, М. Акдага.

Для историографии многих стран характерно растущее внимание к новейшему периоду истории (в Сирии — Наджиб Арманази, в Объединенной Арабской Республике — Ш. А. аш-Шафии; в Ираке — Абд-ар-Раззак; в Иране — X. Макки, Лисани; в Мальгашской Республике —Жак Рабеманандзара и др.).

Углубляется специализация историков не только по отдельным периодам, но и темам и проблемам внутри этих периодов. Если раньше для исторической науки в странах Азии и Африки были типичны исторические сочинения типа хроник, общие очерки полупопулярного характера или, во всяком случае, на очень широкую тему, то теперь все чаще появляются монографические исследования.

При всей прогрессивной антиколониалистской направленности национальной историографии стран Азии и Африки у некоторых ее представителей обнаруживается стремление преувеличить роль «своей» страны в мировой истории, переоценка уровня ее развития в отдельные периоды, идеализация деятелей прошлого. На выбор тем исследования, на трактовку многих процессов отрицательное влияние оказывают западная буржуазная историография, а также традиции феодальной историографии (идеализация прошлого), реакционные политические идеи, религиозная, национальная племенная рознь. Так, пакистанские историки изучают преимущественно те периоды средневековья, когда во главе индийских государств стояли мусульманские правители; при написании истории национально-освободительной борьбы их занимает главным образом движение мусульман, которое искусственно отрывается от общей борьбы народов Индии против английского колониального господства. В то же время для ряда историков Индии характерна тенденция умалить роль мусульман в антиколониалистских движениях.

В борьбе с западным буржуазным европоцентризмом в историографии националистическая антиимпериалистическая историография стран Азии и Африки иногда противопоставляет ему стремление выдвинуть на первый план государства Азии (азиоцентризм), доказать, что Африка идет особым путем, отличным от истории других континентов (теория африканской исключительности). Националистические концепции исходят из признания «исключительности» развития своей страны. Напр., в кн. «История и культура индийского народа» (главный редактор Р. Ч. Маджумдар) проводится мысль, что история Индии есть воплощение «творческого гения» ариев.

Несмотря на растущее внимание к материальным факторам в истории, значительная часть современных национальных историков в этих странах не считает их определяющими в историческом процессе, а лишь одним из равноценных факторов. Некоторые индийские историки (напр., К. М. Панникар) объясняют историю Индии «коллективной психологией», сменой идей. Наряду с откровенным идеализмом встречаются агностицизм и прагматизм в подходе к изучению истории; некоторые ученые призывают заниматься только описанием фактов.

Ученые-марксисты ведут решительную борьбу как против преувеличения роли народов Европы во всемирной истории, так и против раздувания роли народов какой-либо другой части света, выступая за объективный показ конкретного вклада каждого народа, большого или малого, во всемирно-исторический процесс.

В борьбе с буржуазными теориями, в противовес им, под влиянием методологии марксизма, отражая воздействие идей национально-освободительного движения и независимого развития народов Востока, развивается прогрессивное направление молодой национальной историографии стран Азии и Африки, которому все больше уступает дорогу прозападная и традиционно-феодальная историография.

В странах Востока, строящих социализм, господствующей стала марксистская историография.

Университеты, научные учреждения и исторические общества стран Азии и Африки становятся важными научными центрами изучения национальной истории и подготовки национальных кадров (некоторые из них возникли после 2-й мировой войны, напр: Индонезийский университет, осн. в 1950; университет в Гане, осн. в 1948, и т. д.; Общество историков Ганы, осн. в 1952; Научно-исследовательский институт истории Индонезии, осн. в 1959, и т. д.).

* * *

Историография как научная дисциплина, изучающая историю исторической науки.

Исследуя появление и накопление научно-исторических знаний, развитие исторической мысли, становление и прогресс исторической науки, историография призвана раскрыть закономерности различных этапов исторического познания и исторического мышления, изучить основное содержание и методы становящегося все более глубоким и полным процесса отражения исторической наукой социально-исторической действительности. Историографические исследования осуществляются на основе тех принципов, которые в данную эпоху присущи тому или иному направлению исторического познания, всегда связанного с определенными классовыми силами современности и выполняющего определенные социальные функции. Вместе с тем задачи историографических исследований диктуются потребностями развития самой исторической науки и находятся в прямой зависимости от достигнутого уровня исторического познания и исторического мышления и методов исследования.

Историографические исследования непосредственно связаны с общими проблемами истории как науки. Прослеживая пути развития исторического познания, они позволяют выяснить движущие силы прогресса исторической науки, закономерности появления и смены различных направлений и школ, меру объективной истинности созданных ими концепций, значение последних для общественной жизни своего времени и для развития исторической науки. Историографический анализ, включающий в себя выяснение вопроса, насколько та или иная историческая концепция выдержала проверку социально-исторической практикой, вплотную подводит к теоретическому обобщению опыта исторических исследований. Необходимость историографических исследований для развития исторической науки диктуется также тем, что развитие исторического познания требует, как правило, критической проверки ранее использовавшихся приемов интерпретации исторических фактов, установления степени их достоверности и, вместе с тем, нового осмысления уже накопленного фактического материала. Последнее становится объективно необходимым в результате обнаруживающегося в ходе истории нового значения и смысла уже известных фактов, являющихся звеньями непрерывно растущей цепи взаимосвязанных исторических событий.

Историография имеет следующие основные аспекты исследования:

1) Выяснение социальной основы исторического познания на каждом этапе его развития, определение его социальных функций в разные эпохи и того, как они осуществлялись. Этот аспект исследования позволяет установить взаимоотношение исторической науки и современности. Рассматривая взаимоотношение исторической науки и современности, историография изучает важнейший источник партийности исторического познания, устанавливает зависимость результативности исторического познания от социальных позиций историка.

2) Изучение теоретико-методологических принципов, присущих каждому направлению исторической мысли. Для этого требуется раскрытие связей между исторической наукой, с одной стороны, и философией, социологией, политэкономией, теориями государства и права, теоретическим естествознанием — с другой. При этом изучение теоретико-методологических принципов не может быть сведено лишь к анализу совокупности соответствующих общетеоретических высказываний историков той или иной школы, но предполагает анализ применения теоретико-методологических положений в практике исторических исследований.

3) Анализ источниковедческой базы исторических работ, характера использования источников, конкретных методик исследования. Изучение историографии в этом аспекте позволяет осветить своеобразие методов исследования, свойственных различным направлениям исторического мышления, определить место каждой школы в установлении и систематизации исторических фактов, выяснить взаимоотношение методологии и методики исторического исследования.

4) Анализ проблематики исторических исследований, ее развития и расширения — как важнейшего проявления прогресса исторического познания и как проявление социально-экономических и политических требований данной исторической эпохи.

5) Исследование исторических концепций, созданных различными направлениями и школами исторической мысли. Анализ исторических концепций позволяет, с одной стороны, проследить процесс преодоления отживших исторических представлений, а с другой — выяснить момент преемственности в развитии исторической науки, использование объективно истинных результатов предшествующих периодов этого развития в новых условиях. На этой основе конкретнее изображается борьба представителей разных школ по актуальным для данного времени вопросам истории.

6) Изучение организации и форм исследовательской работы в области истории, включая систему научных учреждений и архивов, вопросы подготовки кадров, издательской деятельности, форм использования и пропаганды исторических концепций и т. д.

Различные аспекты историографического исследования тесно связаны между собой. Лишь комплексное изучение историографического материала позволяет научно воспроизвести как основные линии истории исторической науки в целом, так и отдельные существенные явления этой истории, дает возможность использовать опыт исторического познания для разработки проблем, актуальных с точки зрения изучения истории в наши дни. Изучение историографических проблем в современных условиях требует от исследователя высокого уровня общеисторической культуры, хорошего владения конкретно-историческим материалом, овладения марксистско-ленинской теорией, позволяющего творчески применять к анализу историография, явлений и процессов категории диалектического и исторического материализма, без чего немыслимо последовательно научное познание истории исторической науки.

 

Литература: Маркс К. и Энгельс Ф., Немецкая идеология, К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., 2 изд., т. 3, с. 10—49; их же, Рецензии из «Neue Rheinische Zeitung. Politisch-Ökönomische Revue», там же, т. 7, с. 218—233; Энгельс Ф., Из фрагментов к работе «История Ирландии», там же, т. 16; его Же, «Анти-Дюринг», там же, т. 20 (особенно с. 10—27, 267—277); его же, Происхождение семьи, частной собственности и гос-ва, там же, т. 21 (см. указатель имен); его же. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии, там же; его же, Похороны Карла Маркса, К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч., 1 изд., т. 15; Маркc К. и Энгельс Ф., Избр. письма, М., 1953 (особенно стр. 61—64, 80—83, 121—122. 200—202, 360—361, 372, 376—377, 392, 404 — 411, 420—431, 453—456, 469—471, 488—490); Ленин В. И., Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов, Соч., 4 изд., т. 1, с. 121—125; его же, Экономич. содержание народничества и критика его в книге г. Струве, там же, с. 380—381; его же, Некритич. критика, там же, т. 3, с. 557—559; его же, Партийная организация и партийная литература, там же. т. 10; его же, Материализм и эмпириокритицизм, там же, т. 14 (особенно с. 328); его же, Три источника и три составных части марксизма, там же, т. 19; его же. Еще одно уничтожение социализма, там же, т. 20; его ж е, Карл Маркс, там же, т. 21.

Плеханов Г. В., К вопросу о развитии монистич. взгляда на историю, Избр. философ. произв., т. 1, М., 1956, с. 507—730; Покровский М. Н., Ист. наука и борьба классов, в. 1—2, М.—Л., 1933; Тюменев А., Марксизм и бурж. ист. наука, в кн.: Академия наук СССР. Памяти К. Маркса. Сб. ст. к пятидесятилетию со дня смерти. 1883—1933, Л., 1933; Никитина В. Б., Паевская Е. В., Позднеева Л. Д., Редер Д. Г., Литература древнего Востока, М., 1962; Вайнштейн О. Л., Историография средних веков..., М.—Л., 1940; Косминский Е. А., Историография средних веков..., М., 1963; его же, Проблемы англ. феодализма и историографии средних веков. Сб. ст., М., 1903; Алпатов М. А., Политич. идеи франц. бурж. И. XIX в., М.—Л., 1949; Реизов Б. Г., Франц. романтич. И. (1815—1830), Л., 1956; Данилов А. И., Проблемы агр. истории раннего средневековья в нем. И. конца XIX — нач. XX вв., М., 1958.

Очерки истории ист. науки в СССР, т. 1—3, М., 1955—63; Тихомиров М. Н., Начало рус. И., «ВИ», I960, № 5; Черепнин Л. В., Рус. И. до XIX в., М., 1957; Рубинштейн Н. Л., Рус. И., М., 1941; И. истории СССР с древнейших времен до Вел. Окт. социалистич. революции, под ред. В. Е. Иллерицкого и И. А. Кудрявцева, М., 1961; Шапиро А. Л., Рус. И. в период империализма, Л., 1962; Бузэскул В. П., Всеобщая история и ее представители в России в XIX и нач. XX вв., ч. 1, Л., 1929; Бартольд В., История изучения Востока в Европе и России, 2 изд., Л., 1925; Очерки по истории рус. востоковедения, сб. 1—6, М., 1953—63.

Двадцать пять лет ист. науки в СССР, [1917—1942], М.— Л., 1942; Пестовская Н. М., Изучение древней истории Ближнего Востока в Советском Союзе (1917—59), М., 1961: Дилигенский Г. Г., Утченко С. Л., Сов. И. античности, «ВИ», 1958, №1; Дилигенский Г. Г., Маринович Л. П., Изучение истории античного мира в 1956–1960 гг., «ВДИ», 1961, № 4; Сорок лет сов. медиевистики и ее осн. задачи, в сб.: Ср. века, 1957, в. 10; Косминский Е. А., Гутнова Е. В., Сидорова Н. А., Сорок лет сов. медиевистики, «ВИ», 1957, № 11; Византиноведение в СССР за 40 лет, Визант. врем., 1958, т. 13; Удальцова З. В., Литаврин Г. Г. Сов. византиноведение в 1955–1960 гг., там же, 1963, т. 22 (весь том посв. вопросам развития византиноведения), Ефимов А. В., Изучение в СССР новой истории за сорок лет (1917–1957), «ВИ», 1957, № 10; Королюк В. Д., Хренов И. А., Итоги и задачи славистических исследований в СССР (1945–1959 гг.), «ВИ», 1960, № 6; Актуальные проблемы славяноведения, «Краткие сообщения Ин-та славяноведения», № 33—34, М 1961; Михайлов С. С, Изучение Лат. Америки и Сов. Союзе, «ВИ», 1962, № 4; Soviet orientology between the XXV and XXVI Congr. of Orientalists, Moscow, 1963; Струве В. В., Сов. востоковедение за сорок лет, «Уч. зап. Ин-та востоковед. АН СССР», т. 25, 1960; Сов. ист. наука от XX к XXII съезду КПСС. Сб. ст., ч. 1—2, М., 1962—63 (обширная библ.); Жуков Е. М., XXII съезд КПСС и задачи сов. историков, «ВИ», 1961, № 12; И. социалистич. и коммунистич. строительства в СССР, М., 1962; Вопр. И. и источниковедения истории рабочего класса СССР, Л., 1962; Нек-рые проблемы истории сов. общества (историография), М., 1964; Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогич. кадров по ист. наукам, М., 1962; О методологических вопросах ист. науки, «ВИ», 1964, № 3.

Мацек И., Чехослов. ист. наука в период завершения стр-ва социализма, «ВИ», 1960, ,№ 3; Памлени Э., Развитие ист. науки в Венгрии в 1957—1958 гг., «ВИ», 1960, № 3; Вяткин Р. В., Тихвинский С. Л., О нек-рых вопросах ист. науки в КНР, «ВИ», 1963, № 10; Pietrzak-Pawlowska J., Les etudes historiques en Pologne au debut de 1960, «Rev. hist.», 1960, 84 annee, t. 224, fasc. 1; Historische Forschungen in der DDR, В., 1960; 25 ans d"bistoriographie tchecoslovaque, 1936—1960, Praha, 1960; Манби Л. M., Нек-рые вопросы развития прогрессивной И. в Англии, «ВИ», 1963, № 5.

Ritter М., Die Entwicklungsgeschichte der Geschichtswissenschaft, Munch.—В., 1919; Barnes H. В., A history of historical writing, 2 ed., N. Y., [1962]; Howald E., Vom Geist antiker Geschichtsschreibung, Munch.—В., 1944; Fueter E., Geschiehte der neueren Historiographie, 3 Aufl., Munch.—В., 1936; Thompson J., Holm B. J., A history of historical writing, v. 1—2, N. Y., 1942; Вrandi K., Geschiehte der Geschichtswissenschaft, 2 Aufl., Bonn, 1952; Gоoch G. P., History and historians in the 19th century, 2 ed., N. Y., 1952; Geyl P., From Ranke to Toynbee. Five lectures on historians and historiographical problems, Northampton, 1952; The development of historiography, ed., by M. a. Fitzsimons, A. G. Pundt and Ch. E. Nowell, Harrisburg. [1954]; Powicke F. M., Modern historians and the study of history, L., 1955; Stern F. R., The varieties of history from Voltaire to the present, N. Y., 1950; Histoire et historiens depuis cinquante ans. Methodes, organisation et resultats du travail historique de 1876 a 1926, v. 1—2, P., 1927—28; Relazioni del X Congresso Internazionale di Scienze Storiche, v. 6, Firenze, [1955]. [Историогр. обзоры: Momig1ano A., Sullo stato presente degli studi di storia Antica; Vercauteren F., Rapport general sur les travaux d"histoire du Moyen age de 1945 a 1954 (краткое изложение —«ВИ», 1956, № 4); Ritter G., Leistungen, Probleme und Aufgaben der internationalen Geschichtsschreibung zur neueren Geschiehte (16—18 Jahrhundert); Renouvin P., L"orientation actuelle des travaux d"histoire contemporaine; Sidоrоv A. L., Hauptprobleme und einige Entwicklungsergebnisse der sowjetischen Geschichtswissenschaft; Lesnodorski В., Les sciences historiques en Pologne au cours des annees 1945—1955; Ferrabino A., La liberta dello storico]; Hundert Jahre «Historische Zeitschrift» 1859—1959, «HZ», 1959, Bd 189; Literaturberichte uber Neuerscheinungen zur auβerdeutschen Geschiehte, «HZ», 1962, Sonderheft 1.

Studien über die deutsche Geschichtswissenschaft, Bd 1, В., 1963; Wege1e F., Geschiehte der deutschen Historiographie..., Munch.—Lpz., 1885; Below G. V., Die deutsche Geschichtsschreibung von den Befreiungskriegen bis zu unseren Tagen, 2 Aufl., Munch.—В., 1924; SrbikH. v., Geist und Geschiehte vom deutschen Humanismus bis zur Gegenwart, Bd 1—2, Munch., 1950; Jullian C, Extraits des historians francais du XIX siecle, 6 ed., P., 1922; Ha1phen L., L"histoire en France depuis cent ans, P., 1914; Stadler P., Geschichtsschreibung und historisches Denken in Frankreich 1789—1871, Zurich, 1958; Füssner F. S., The historical revolution; English historical writing and thought .1580—1640, N. Y., 1962; Some modern historians of Britain, N. Y., 1951; Croce В., Storia della storiografia jtaliana nel secolo decimo-nono, v. 1—2, 3 ed., Bari, 1947; Dahl O., Norsk historioferskning i 19. og 20. arhundre, Oslo, 1959 (ред. — «ВИ», 1962, № 3); Rosenthal F., A history of Muslim historiography, Leiden, 1952; Fuck J., Die arabischen Studien in Europa, Lpz., 1955; Historians of the Middle East, 1962; Historians of India, Pakistan and Ceylon. Ed. by С H. Philips, L., 1961; Markov W., Afrikanische Geschichtsschreibung heute, ZGW.1964, H. 1.

Кон И. С., Философ. идеализм и кризис бурж. ист. мысли, М., 1959; его же, Бурж. философия истории в тупике. «ВИ», I960, № 12; Против фаш. фальсификации истории. Сб. ст., М.—Л., 1939; Данилов А. И., Теоретико-методологич. проблемы ист. науки в бурж. историографии ФРГ, в сб.: Ср. века, в. 15, 1959; Бертольд В., «...Голодать и повиноваться» (И. на службе герм. империализма), пер. с нем., М., 1964; Виноградов К. В., Очерки англ. И. нового и новейшего времени. Л., 1959; Кунина А. Е. и Mарушкин Б. И., Миф о миролюбии США, М., I960; Кунина А. Е., Методологич. поиски в амер. бурж. И., «НИИ», 1964, № 2; Против фальсификации истории. [Сб. ст.], М., 1959; Критика новейшей бурж. И., Сб. ст., М.—Л., 1961; Против бурж. фальсификации истории сов. общества, М., 1960; Критика бурж. концепций истории России периода феодализма, Сб. ст., М., 1962; Черняк Е. Б., Бурж. И. рабочего движения, М., 1900; его же, И. против истории, М., 1902; его же, Адвокаты колониализма, М., 1964; Зельин К. К., Бергер А. К., Штаерман Е. М., О нек-рых направлениях в совр. бурж. И. античности, «ВДИ», 1959, № 1; Вайнштейн О. Л., Новейшая бурж. лит-ра по истории ист. науки, «ВИ», 1956, № 3; Сб. Средние века, в. 18, 1960 (весь вып. 18 посвящен проблемам И.); Историография, сб. Воронеж, 1960; Историографич. сб. Саратов, 1962; Методологич. и историографич. вопросы ист. науки. Сб. ст., в. 1—2, Томск. 1963—64.

Основные авторы: А. И. Данилов (история историч. науки — до возникновения марксистской И. включительно, И. как науч. дисциплина). Томск, Е. Б. Черняк (И. со 2-й пол. 19 в. до 1917 и бурж. И. с 1917). Москва. В написании статьи принимали участие также: А. М. Сахаров (рус. И.), Д. К. Шелестов (часть материала по сов. И.), В. Н. Никифоров, В. А. Тюрин, Л. Р. Гордон-Полонская, Н. А. Кузнецова, Г. И. Левинсон, А. С.Тверитинова (И. стран Востока).