Историография — термин недостаточно определенный, иногда отождествляемый с историею, понимается: 1) как изучение исторической литературы какого-либо предмета (напр. истории французской революции — тоже, что критически обзор источников и пособий по истории французской революции), 2) как синоним исторической литературы. В последнем значении обзор историографии является как бы «историею истории», и в этом смысле термин историография получил право гражданства в целом ряде специальных трудов последних десятилетий. Зачатки литературных произведений, входящих в область историографии, мы находим за несколько тысячелетий до Р. Хр. на древнем Востоке. В числе сохранившихся памятников египетской литературы так называемые царские надписи и древние папирусы дают то сухие перечни фактов, то поэтические рассказы о деяниях царей, со многими преувеличениями и неточностями. Выше стоят летописи ассирийских и вавилонских царей, начавшиеся с биографических записей государей Сиргуллы и Аккада, на памятниках и строениях, относящихся еще к IV тысячелетию до Р. Хр.; ассирияне отличались уже большим расположением к истории и сознавали важность хронологии. Существенно отличаются от сухих и слишком официальных записей египтян и ассириян исторические книги евреев, насколько они сохранились в Библии; так называемые книги Царств и др. представляют уже летописи, близко подходящие к типу западных; характерно в них постоянное объяснение человеческих отношений вмешательством Бога (религиозный прагматизм). Арийские народы Востока в историографии оставили мало следов: Индия не представляет чисто исторических сочинений, и самая хронология индусов — мифологического характера; единственный исторический источник для древнейшей истории Индии, как и для зендов — священные книги. Персидские цари вели летописи (кн. Есфирь VI, I, IX, 32, X, 2; Фукидид I, 129), не дошедшие до нас; сохранились, как пример придворных записей, лишь надписи (знаменитая Бегистанская) и отголоски преданий в Шах-Наме. Больше исторического чутья было у китайцев, ведших с древнейшей поры запись дел различных династий и правителей, без всякого внимания к прагматизму или связности содержания. Европейская историография обязана своим происхождением грекам. Зачатки эллинской историографии представляют, помимо записей легендарных поэтических преданий, списки олимпиоников с 776 г., летописи жрецов Симона и Аргоса, спартанских царей и коринфских пританов, записи важных местных событий, договоров, союзов и т. д. На высшую ступень стала греческая историография у так называемых логографов, большинство которых были ионяне. Логографы первоначально излагали в поэтической прозе теогонию и космогонию, генеалогию героев и выдающихся лиц, но потом стали рассказывать также эллинские и иностранные события. Кадма Милетского считают первым из логографов; много путешествовавший, прекрасно знавший современность, немного скептик и евгемерист в отношении к мифам Гекатей — самый значительный из них, а Гелланик представляет уже переход к чистой истории. Блестящую эпоху эллинской историографии начинаешь Геродот, «отец истории», стремящийся к правдивости, но во многом еще детски наивный историк Эллады и варваров. Он родоначальник и один из наиболее ярких представителей античной, писанной для народа, а не для немногих избранников художественной истории, с ее прекрасным изложением, живописными картинами, драматическими эпизодами и вставленными в рассказ разговорами. Наивное мировоззрение Геродота у позднейших греческих историков осложнилось и сменилось политическою тенденциозностью, но способ изложения остался тот же даже у Фукидида, глубокомысленного политика и одного из правдивейших историков. Его «Пелопоннесская война», по добросовестности в собирании материалов, верности суждений, высоте мысли и отчетливости характеристик до сих пор остается образцовым произведением. Это первая прагматическая история, в которой психологический анализ является на смену рока (Немезиды) Геродота. Разносторонний Ксенофонт продолжал труд Фукидида, излагая свой материал легко и ясно, но не без пристрастия; он скорее спартанец, чем афинянин, более дидактик, чем историк, менее политик, чем стратег. Из последующих историков к школе Геродота принадлежали Ктезий, Ефор и отчасти Феопомп, к школе Фукидида — сиракузянин Филист. У этих историков сказывается уже влияние риторической школы, главным образом Исократа; они стараются произвести впечатаете искусной группировкой событий и риторическим блеском; вместе с тем ими покидалась национальная почва и заменялась общеисторическою. Оживление внесла в историографию эпоха Александра и великих завоеваний на Востоке — с одной стороны расширением круга знаний, главным образом географических, с другой — возбуждением интереса к местным древностям. Масса писателей стали разрабатывать предания отдельных народов и стран, другие принялись за историческую обработку переживаемых ими, в тесных пределах их родины, событий, третьи взялись за рассказ о подвигах эллинов на далеком Востоке; наконец были сделаны попытки обработать весь успевший нагромоздиться исторический материал. Влияние риторики и декламации портит большинство этих трудов; особенно подвиги Александра представлялись в слишком романических чертах: в истории современников передавались прямые несообразности и вымыслы, на ряду с анекдотами и сплетнями. Из исследователей местной старины выдаются так называемые атфидографы, занимавшиеся хронологическими изысканиями (главные из них — Клидем, Димон, Филохор и Истр); по истории Александра и эллинистических государств — Анаксимен, Каллисфен и Клитарх, равно как и писатели-полководцы Птолемей Лагов и Неарх. Из общих историков замечательны: Тимей, субъективный, иногда тенденциозный и мало критический, но весьма ученый автор истории греков, главным образом западных, доведенной до 264 г., и Филарх, с массою отступлений изложивший историю событий до смерти Клеомена в 220 году. В первый раз в эту пору выступили на поприще более научной истории и «варвары» — знаменитые Бероз вавилонский и Манефон египетский; оба они по храмовым записям изложили, на греческом языке, историю своих отечеств. Ко времени падения греческой самостоятельности относится Поливий, может быть величайший греческий историк, пишущий неизящным языком, лишенный художественного таланта, но правдивый, добросовестный, точный и определенный, прагматик, всегда имеющий в виду причины и следствия, с большим критическим талантом и совершенно свободный от пустой риторики; он хорошо знакомь с литературою предмета, где возможно — почерпает свои сведения из документальных источников и в обсуждении фактов применяет накопившиеся у него за много лет наблюдения политического деятеля. Поливий — первый из ряда греческих историков, главным интересом для которых являются судьбы Рима, После некоторого застоя в греческой историографии, во время которого выдается лишь продолжатель Поливия — разносторонний Посидоний, историография опять оживляется в первый век империи. Появляются ученый географ-историк Страбон, сицилиец Диодор, в своей компиляции желавший ознакомить римлян с историей подвластного им мира, Николай Дамасский и тенденциозный прославитель древнего Рима — Дионисий Галикарнасский. Лучшие времена эллинской историографии напомнил Плутарх, воскресивший в своих биографиях поэтический дух древней Эллады. Около того же времени ученый еврей Иосиф Фдавий оставил на греческом языке сочинения о древностях и о падении своего народа. Немного позже писал разносторонний и тщательный Арриан, добросовестный подражатель Ксенофонта, Аппиан, изложивший этнографическую историю Римской империи, Дион Кассий, в громадной общей истории Рима желавший подражать Фукидиду и Поливию, но давший, особенно для близкого ему времени, почти одну историю войн и придворных скандалов, наконец Павзаний, составивший антикварное описание современной ему Эллады. Геродиан, в римской истории со времен Марка Аврелия до Гордиана III, является последним достойным представителем дохристианской греческой историографии. — У римлян зачатками историографии были анналы понтифексов, городские и фамильные хроники, магистратские списки и другие первоначальные записи исторических фактов; все эти памятники давали лишь сухие перечни замечательных событий и явлений, без внутренней связи и литературной обработки. Лишь со времен Пунических войн стали появляться попытки самостоятельной обработки исторического материала, прежде всего в виде летописей (аннал) и записок. Первые из анналистов знали греческих историков; Фабий Пиктор и другие даже писали по-гречески, но способ изложения у них еще весьма несовершенный, критики известий они не знают, единственная связь фактов — хронологическая. Выше всех их стоить М. Порций Катон; в его труде, излагавшем историю города от его основания до времен автора, уже сказывался метод в исследовании и изложение было связное. Литература исторических записок развивалась одновременно с летописями; и здесь первоначально многие, в виду невыработанности латинского языка, писали по-гречески. Эти автобиографии большею частью написаны нескладно, сухо, без литературного таланта; заслуживают внимания лишь мемуары Суллы, оконченные ученым вольноотпущенником диктатора, Эпикадом. VII век от основания Рима был веком расцвета римской историографии. Усвоенным у греков методом и искусством изложения воспользовались Т. Помпоний Аттик, Корнелий Непот, Л. Лукцей. Высшей ступени совершенства достиг Юлий Цезарь в своих «Комментариях», в которых безыскусственная простота изложения соединяется с пластическою ясностью; рисуя вполне беспристрастную (за очень немногими исключениями) картину событий, в которых он участвовал сам, Цезарь сумел, благодаря тонкому психологическому анализу, придать своим запискам логическую законченность. Психологический прагматизм Г. Саллюстия Криспа напоминает изложение Фукидида; своим немного архаистическим языком Саллюстий, с необыкновенной сжатостью, передает внутренний смысл событий, дает блестящие характеристики, отчетливо и ярко рисует культурные картины. Некоторое сходство с ним представляет Азиний Поллион, историк римских гражданских войн. С появлением монархии свобода выражения в римской историографии была сильно стеснена, но зато стали появляться громадные общие труды, в роде римской истории Тита Ливия — произведения кабинетного ученого, в котором нет общей связующей мысли, нет равномерности и самостоятельности в предварительной обработке материала, но зато изложение плавно, гармонично, красноречиво (Livii lactea ubertas) и проникнуто большою гуманностью. Рядом с этим блестящим произведением римского Геродота стоит громадная история Трога Помпея, внесшего в свой труд все что ему было известно о прежней судьбе народов, подвластных Риму. Увеличивавшийся деспотизм императоров мало по малу уничтожал возможность серьезной обработки истории, особенно современной; историография этого времени начинает представлять лишь безделушки, собрания анекдотов, биографии, рассказы о войнах, большие и малые руководства для школ и т. п.; наиболее известные из ее представителей — остроумный М. Веллей Патеркул, Валерий Максим, ритор Кв. Курций Руф и др. В более свободное от внешних стеснений время писал Г. Корнелий Тацит, один из величайших историков древности, который, по своему необыкновенному уменью постигать внутреннюю связь изображаемых событий, по глубокому знанию людей и редкому дару тонкой и меткой характеристики, по горячей любви к истине и мастерству изложения, сжатого и ораторски сильного, не уступает Фукидиду, отличаясь от него лишь большею субъективностью. Суровый, обличительный, пессимистический тон его представляет полный контраст с спокойным и ясным миросозерцанием другого бытописателя той же эпохи, Г. Светония Транквилла, написавшего при Адриане, кроме других трудов, биографии нескольких императоров. После Светония римская историография опять находится в состоянии упадка: общие труды, в роде истории Флора, представляют по большей части безвкусную декламацию, биографии же императоров вырождаются или в собрания скандальных анекдотов, или в панегирики; компилятивные биографии так называемых Scriptores Historiae Augustae весьма важны как источники, но литературного значения не имеют никакого. В IV в. массами появляются небольшие компендии и руководства для школьного обучения — Г. Аврелия Виктора, Евтропия, С. Руфа. В последний раз в римской историографии появляется выдающийся талант в лице пишущего варварскою латынью грека Аммиана Марцеллина, правдивого, беспристрастного и умного историка своего времени. Как писатели, стоящие на меже средних веков, могут еще быть названы Сульпиций Север, написавший слабую историю евреев и христианства, и Павел Орозий, по совету Августина написавший всемирную историю, в которой силился доказать, что не христианство было виною падевая империи. В то время как Запад империи погрузился в варварство, на Востоке античная историография, постепенно вырождаясь, доживала еще свой век в Византии Еще в III в. у Герения Дексиппа сказались характерные черты византийской историографии, в общих трудах соединявшей записки с хроникою мира. Первый период византийской историографии представляет много общего с греческими историческими трудами: язык старательно удерживается тот же (сохраняются даже устарелые географические названия), в компиляциях буквально повторяются фразы подлинника и т. п. Византийские писатели — иногда люди с недюжинным талантом, не утратившие ни критической способности, ни уменья излагать; таковы в V в. наивный Приск, глубокомысленный Зосима и Мальх. Во времена Юстиниана появляется лучший из византийских историков — Прокопий, не смотря на пристрастие к мелочам все же проницательный политик и хороший законовед, одно из главных достоинств которого — прекрасное знание как официальной, так и тайной стороны событий. Гораздо меньшее значение имеет Агафий, у которого риторический элемент делается уже весьма заметным. В следующем веке выдаются Менандр, внимательный и точный автор записок, и Феофилакт Симокатта; из более поздних авторов записок о современных событиях — разносторонний Михаил Пселл, наблюдательная и умная Анна Комнена, многословный, но образованный и умный Никита Акоминат, Георгий Акрополит (ум. 1282) и, наконец, в XIV и XV вв., Георгий Пахимер, Иоанн Кантакузен, Иоанн Дука, Лаоник Халкокондила. Не меньше было число хронографов, летописцев, начинавших свою историю обыкновенно с сотворения мира, компилировавших сначала Библию и Иосифа Флавия, затем историков Рима, а в последних частях своих трудов излагавших то, о чем сами слышали или видели. Из числа их Гезихий Милетский довел свою летопись от сотворения мира до 518 г. по Р. Хр.; Георгий Синкелл, закончивший свою хронику 284 г., был продолжен Феофаном до 813 г.; далее продолжали летопись Иоанн Камениата, Симеон Метафраст и монах Георгий, до царствования Константина VII Багрянородного. Такие же хроники писали еще Иоанн Малала, доведший свою книгу до времен Юстиниана, автор так назыв. «Chronicum Paschale», монах Георгий Кедрин и Иоанн Зонара, компилятор, иногда имевший под руками важные источники. Хотя очень многие из этих историков были духовного звания, византийская историография все же не на столько находилась в руках клира, как историография на средневековом Западе; история церкви в Византии разрабатывалась отдельно от общей истории. Особенностью историографии здесь было большое сходство самих историков в вкусах, знаниях и идеях, объясняющееся условиями, все время господствовавшими в Византии. До X в. включительно историография на Западе была однообразна у всех наций того времени; лишь позже стали сказываться национальные особенности. Обычай записывать достопамятные события, ослабев и выродившись, перешел, подобно многому другому, от классических народов к варварам. Носителями историографии были большею частью лица духовного звания, составлявшие хроники, летописи, легенды, собиравшие народные предания и записывавшие собственные наблюдения и испытания; все это делалось на языке церкви — латинском. Биографическая литература вся находилась в руках представителей церкви и служила для прославления потрудившихся на пользу церкви лиц, в особенности святых мужей и жен. Единственными общими историческими трудами в первое время были хроники, в которых, под отдельными годами, записывались важнейшие факты для потомства. Такие хроники служили продолжением трудов Евсевия и Иерониима, по образцу которых они и составлялись; выдается из них хроника Идация, с 427 до 469 г. дающая самостоятельный материал; ее продолжал Исидор, у которого важна испанская история, 610—754; имеют значение также хроника Марцеллина и некоторые другие. В первые же века после разрушения Западной Империи появилось несколько историй, посвященных отдельным варварским народами, основавшим свои государства на развалинах древнего мира. Первыми авторами их были: знаменитый министр Теодориха Кассиодор (ум. 575), описавший воцарение и падение остготов, гот Иордан, историк своих единоплеменников, епископ Григорий Турский (ум. 593), историк франков, и наконец англосаксонец Беда. Никоторые из них еще стоят в своем мировоззрении на античных основах, для других исходной точкою зрения является католицизм; на почве какой-либо из варварских национальностей не стоит никто из них. В VI, еще более в VII веке новый германский элемент начинает уже давать себя чувствовать: появляются записанные варварскою латынью повествования о национальных героях; исходною точкою зрения является племенной патриотизм. Сильное оживление становится заметно в западноевропейской историографии в эпоху Карла Великого. Основателем новой исторической школы является Эйнгард, друг и министр Карла, старавшийся о том, чтобы и форма исторического произведенья была по возможности закончена. В своей биографии Карла Великого Эйнгард взял себе за образец Светония; он издал также франкские летописи, который велись до тех пор в различных монастырях — Лорше (Лавресгам), Фульде и др., переработал их со стороны содержания и языка и придали им государственный официальный характер, который он удержал и впоследствии, в своих продолжениях. Другой приближенный Карл, Алкуин, писал биографии выдающихся церковных деятелей. В тоже время Павел Диакон написал историю лонгобардов, отчасти на основании саг и преданий, собранных им в течение его долгой жизни. Много также потрудились в это время по истории Ангильберт, Нитгард и др. Движение не ограничивалось кругом близких Карлу лиц, но распространялось по всей его империи; в Германии, например, в это время создалась школа в Фульде, под руководством Рабана Мавра (ум. 856), из которых потом вышло несколько значительных историков, в том числи Рудольф Фульдскмй (ум. 865). В то же время сказания начинают мало по малу исчезать из числа источников: историография начинает заниматься исключительно фактами, виденными и пережитыми самим автором или почерпнутыми им из более достоверных источников, чем предание. Определившийся в Каролингскую эпоху характер историографии удержался в течение всех средних веков. Прежде всего велись короткие летописи, развившиеся из пометок, делавшихся в монастырях на полях дионисиевских циклов; эти летописи обыкновенно велись разными лицами, без обозначения автора, переходили из монастыря в монастырь, часто дополнялись, исправлялись, переписывались, иногда кем-нибудь подвергались литературной переработке и тогда становились известными под его именем. Больше системы было в хрониках, сходных с византийскими, в которых критики мало, но иногда проявляется большая начитанность; при распределении материала составители придерживались шести aetates mundi, подобно Беде; с Р. Хр. часто начинался новый отдел; из древности излагалась почти исключительно римская история. Только при изложении времени, ближайших к автору, делается заметным, к какой нации он принадлежит; таковы хроники Адона Вьеннского, Фрекульфа, епископа лизьеского, аббата Регинона (ум. 915 г.) и др. Биографическая литература во времена Каролингов представляет два направления: с одной стороны она служить церкви и клиру, с другой берет политические темы и, не ограничиваясь простым сообщением поступков или событий, стремится дать и оценку их. Теган, например, выказывает себя сторонником преследуемого Людовика Благочестивого, Нитгард пишет с пристрастиями к Карлу Лысому и т. д. Язык и изложение начинают играть большую роль, делаются даже изящными. В последние года IX и в X вв., среди смут, на время расцвет наук, особенно в Германии, задерживается, но с конца Х-го столетия историография, иногда понижаясь в отдельных странах, в общем уже не падает ниже уровня Каролингской эпохи. Наибольшее значение имеет средневековая историография в германских странах, Франции и Англии; типом, здесь приобретаемым ею, определяется и тип ее в других странах — Италии, Испании, Скандинавских государствах и т. д. Новый подъем германской историографии совпал с правлением Оттонов. Вообновление блеска императорской власти, увеличение числа лиц образованных, сношения с Константинополемъ и Италиею расширили мировоззрение и повлияли на развитие историографии. Труды Лиутпранда Кремонского, итальянца по рождению, но описывавшего преимущественно немецкие события, одно из наиболее выдающихся произведений этой эпохи; Лиутпранд очень субъективен, любит необыкновенное, иногда забывает историческую истину, но зато он проявляет и образование, и начитанность, пишет по заранее определенному плану, дает живые характеристики и язык его отличается большою правильностью. Из одновременных историографических трудов выдаются: истории саксов Видукинда, написанная с местным патриотизмом, но очень наглядно, живо и тепло, классическим для того времени языком; «История Гандерсгеймского монастыря» и (прозаически правдивое) стихотворение об Оттоне Великом монахини Гросвиты; биография архиепископа Бруно кельнского — Руотгера. Титмар Мерзебургский немного позже собрал громадную массу разнороднейших исторических известий, главными образом о правлении Генриха II, подверг их хронологической обработке, ко не в состоянии был окончательно придать им органический вид. Все это были писатели, близко стоявшие ко двору, чего нельзя сказать о последующими периоде немецкой историографии. Центром умственной деятельности некоторое время была Лотарингия, где прежде всего начала разрабатываться местная, провинциальная и городская, старина — в Реймсе, Метце, Вердене и др. городах; из представителей историографии здесь заслуживают упоминания Рихер Реймский, приближенный ученого епископа кельнского и герцога лотарингского Бруно, Ратерий, Бальдерих Камбрейский, с своими «Gesta Trevirorum». Многие из этих трудов написаны в французском духе; язык их искусно выработанный, но недостаточно простой и ясный. В XI и XII вв. появляется большое количество биографий, историй епископов и монастырей и обработанных летописей, к которым начинают присоединяться национальные хроники восточных народов — поляков, чехов, вендов. Самый выдающийся биограф — Випон, автор истории Конрада II, написанной наглядно, ясно и со знанием дела. Из истории епископов и церквей, кроме продолжения начатой Ратпертом хроники Сан-Галленской монахом Эккегардом, особенно важен труд Адама Бременского, посвященный епископам бременским и гамбургским, в котором в круг исследования введены и народы севера; автор беспристрастен, добросовестен, тщательно обследовал материал и искусно распределил его. Летописи, литературно обработанные, принадлежать ученому Герману Верингенскому, папистами Бертольду Констанцскому и Эккегарду Урахскому, лаконическому стороннику империи Зигиберту из Лотарингии. Особенно замечателен из летописцев Ламберт Герсфельдский, выдающийся как своим правильным языком и художественным изложением, так и историческим смыслом и беспристрастным взглядом. Свободная обработка материала вообще в это время выступает на первый план; простые хроники, монастырские летописи пишутся еще в большом, все увеличивающемся количестве, но ими заняты больше лица неизвестные, часто не сообщающие и имен своих; некоторые из них составлены очень хорошо, как например история Вердена в XII в., кельнские анналы и др. Памятником развившейся до сравнительно высокой степени историографии являются труды Оттона Фрейзингенского, не только критически обработавшего источники своей хроники, но и постаравшегося их объединить одною богословско-философскою мыслью, подобно Оросию; другой труд его, книга о деяниях Фридриха I, обличает в авторе не только высокий литературный талант, но и такте государственного человека. Достойными продолжателями Оттона Фрейзингенского были Оттон, инок монастыря св. Власия, и Радевих, ученик его. Партия вельфов имела своих историков в лице пробста Герарда штеттинского, Гельмольда и Арнольда любекского, которые дают уже не простые хроники, но целую историю своего времени, особенно важную для изучения западного славянства. Со второй половины XIII в. характер германской историографии существенно изменяется, появляются новые направления: в историографию проникает сказочный, легендарный элемент, имеющий целью возвеличение отдельных личностей прошлого, появляются громадные исторические сборники, часто анекдотического характера; исторические труды начинают писаться уже не по-латыни, а на отечественном языке, и историография постепенно переходит от духовенства к светским писателям. Вместе с тем, историография становится богаче по объему и содержанию, разнообразнее по форме, но утрачивает некоторые внутренние преимущества предыдущей эпохи — общность содержания, широту взгляда, правдивость и беспристрастие; писателями чаще являются люди темные и ничтожные, стоящие вдали от событий, иногда невежественные и ограниченные. Провинциальные, местные интересы везде начинают господствовать над общими; в течение всего этого периода трудно указать сколько-нибудь выдающегося над общим уровнем историка. Из анекдотических компиляторов громадными размерами трудов своих прославились Альберик, Викентий из Бове и Мартини Polonus. Из первых написанных на отечественном языке хроник наиболее важна саксонская, XIII в., в которой изложение более ясное и грамотное, чем в других. Во Франции средневековая историография развивалась существенно иным путем, чем в Германии она шла от разъединенности к объединению. В XI в., когда вся страна распадалась на множество независимых феодальных территорий, французская историография представляла массу аннал, хроник и записок с чисто местным оттенком. С XII века, когда Капетинги выдвинули идею государства и стали неутомимо работать над объединением Франции, а крестовые походы еще более способствовали сплочению нации, характер историографии стал изменяться, и наряду с памятниками местными, областными, стали появляться исторические произведения более общего, государственного и национального характера. Вся история крестовых походов, за немногими исключениями, написана была французами; выдается здесь Вильгельм Тирский, литературно образованный, прекрасно знакомый как с Востоком, так и с положением дел в Иерусалиме. Находил себе историков и каждый из Капетингов; знаменит особенно аббат Сугерий, написавший биографию Людовика VI. Национальная историография существует во Франции лишь с XIII в. Она начинается рассказами, в форме мемуаров, Жоффруа де-Вильгардуена, драматически живо повествовавшего о взятии Константинополя, и Жана де-Жуанвилля, составившего жизнеописание Людовика св., в котором одновременно проявляется и наивное благочестие автора, и глубокое знание политики. Богатая содержанием «Хроника Франции, Англии, Шотландии, Италии и Британии» Жана Фруассара с геродотовскою наивностью и живописною наглядностью изображает придворную, рыцарскую и лагерную жизнь, средневековые турниры и сражения. Ниже Фруассара стоят его продолжатели, хроникеры XV ст. — Монстрелле, де-Кусси, Шателлен Авантюрист и Жак дю-Клерк. Монстрелле также описывает войну и рыцарские подвиги, но не может сравниться со своим предшественником ни по живости рассказа, ни по яркости красок, хотя более сочувствует массе, чем Фруассар; де-Кусси и Шателлен изображают жизнь и подвиги бургундского рыцарства, с целью прославления рыцарской романтики; дю-Клерк говорит больше о правах и обычаях, законах и учреждениях и старается лишь о том, чтобы передать потомству правдивый рассказ о делах своего времени. Один из просвещеннейших людей своего времени, Филипп де-Комин (1446—1509), историк Людовика XI, является представителем перехода от хроник к настоящей истории. Средневековая Англия представляет громадное богатство летописей, хроник, жизнеописаний и записок, которые почти все написаны на латинском языке, так как здесь больше, чем в других странах, историография оставалась монополиею духовенства. В приписываемой Ингульфу хронике излагается правдивая история современной автору эпохи, при чем нещадится и духовенство. Вильгельм Сомерсетский (Мальмсбери) написал полную риторизма, но с привлечением всех доступных источников, истории английеких королей с 449 г., составил записки о своем времени и несколько книг церковной истории Его труд продолжали Вильгельм Ньюберийский и Генрих Гендингтонский. Лучший изъ английских, писавших по-латыни, историков — Матвей Парижский, из Сента-Альбанса; он отличается хорошим изложением и точностью данных. Многочисленны биографии Фомы Бекета, большею частью враждебные королю. Из хроникеров XII—XIII вв. важнейшие — Бенедикт Петерборо, Рожер Говеден, Вильгельм Ковентри, Матвей Вестминстерский. При Ланкастерской и Йоркской династиях появляется много исторических памятников и на языке национальном, как-то «Английская хроника» (1377—1461), «Варквортская хроника», обнимающая первые тринадцать лет правления Эдуарда IV и написанная ярыми сторонником Ланкастеров, «История восстановления Эдуарда IV», составленная приверженцем Йорков и др.
Эпоха возрождения была временем возрождения и историографии; гуманисты положили первые основанья научной историографии, внеся в нее и новый метод исследования, и новую систему изложения. Петрарка, разбирая подлинное письмо Цезаря, впервые применил сравнительно развитые критические приемы. Особенно огромный шаг вперед сделал Бруни; его письма о начале Мантуи и происхождении Цицерона — чрезвычайно разносторонний критический анализ источников; биографии Аристотеля и Цицерона написаны им главным образом на основании критических соображений, Флорентийская история его очищена от всех средневековых и античных басен. Такой же шаг вперед представляет и историческое изложение Бруни, главная же его заслуга заключается в том, что он своим «Комментарием» создал исторические мемуары, а Флорентийскою историею положил первое начало научной историографии, все элементы которой мы уже находим в этом сочинении: историческую критику, общие взгляды, оценку отдельных событий и широкие обобщения, на основании политического опыта и исторических наблюдений. Под влиянием гуманизма и развилась новая историография, прежде всего в Италии, где еще в конце средних веков во Флоренции появились писатели в роде правдивого, серьезного и глубокомысленного Дино Кампаньии и Джованни Виллани, пишущего с плавным красноречием Ливия. Первое время гуманисты писали на латинском языке, хотя уже не варварском, средневековом, а близком к классическому; но уже в XIV веке лучшие труды по историографии были написаны на отечественном языке авторов. Среди великих итальянских историков XVI в. первое место принадлежит Никколо Макиавелли, который, в своей образцовой прагматической Флорентийской истории, сумел в истории одного города представить картину человеческой судьбы и как бы всю всемирную историю. Последователь его Гвиччардини изложил историю своего времени в превосходном, вполне законченном произведении искусства. Макиавелли был более доктринером, Гвиччардини стоит на почве практической, позитивной политики; оба отличаются глубиною психологии, тонкими умом, патриотизмом и большими познаниями в древней литературе. Из историков, писавших по-латыни, важнейшие — Пий II (Эней Сильвий Пикколомнии), кроме хорошего стиля отличающийся еще прекрасным знакомством с современным ему положением вещей и большими географическими познаниями. Пиеро Кандидо Дечембрио, Паоло Джовио, подражатель Ливия, и др. Расплодившиеся в громадном числе историки-панегиристы из числа живших при дворе итальянских владетелей гуманистов составляют исторический балласт этого времени, вместе с богатою, иногда более полезною литературой памфлетов. Во Францию также проникло новое направление и, помимо богатой литературы мемуаров, никогда не прекращавшейся во Франции, вызвало здесь такие произведения, как сочинения епископа мецского Франциска Бокера (Белькария) — «Rerum Gallicarum commentarii». В Испании эта эпоха вызвала труды иезуита Хуана Марианы из Талаверы и Хуана Хинеса де-Сепульведы, историографа императора Карла V. В германских странах в XV в. труды по историографии писались и по-латыни, и по-немецки, но сколько-нибудь научно составлены лишь истории местного характера, например Иоанна Турнмайера, Альберта Крантца и др. Реформация и контрреформация содействовала развитию историографии, особенно во Франции, отчасти в Англии, более всего в ученых работах иезуитов. В германских странах реформация повела за собою более догматическую, чем историческую литературу. Из германских историковъ XVI в. наиболее выдается Иоанн Слейдан, в своей истории императора Карла V сделавший попытку слияния художественной формы с основательным доследованием источников. У других, как у Матвея Флация Иллирика и так называемых магдебургских центуриаторов, Кохлея и др., на первый план выступают церковные интересы. В Италии Паоло Сарпи в Венеции написал знаменитую, направленную против пап историю Тридентского собора, а Арриго Катарина Давила (уже в первой половине XVII в.), автор истории французской междоусобной войны, с успехом поддержали традиции прошлого в итальянской историографии. Во Франции, помимо мемуаров Рогана, Бассомпьера и др. и скандальных хроник Брантома, в историографии выступают на сцену д'Обиньи, историк протестантского направления, и де-Ту, написавший историю своего времени. Время от тридцатилетней войны до половины XVIII в. представлено в историографии Западной Европы весьма слабо. При Людовике XIV история была в загоне, вследствие католической и монархической реакции. Остроумные, глубокие, иногда художественные записки, писавшиеся в это время во Франции, пока существовали лишь для самих авторов и для дальнего потомства: много десятков лет прошло прежде чем сделались известными свету замечательные мемуары герцога де Сен-Симона, равно как и другие ценные записки и письма, рисующие широкую, подробную и разнообразную картину французской жизни времени Людовика XIV. Научный очерк истории Франции с древнейших времен сделан был Мезерэ, но неудачно; столь же неудовлетворительна была попытка Боссюэта, в «Discours sur I'histoire tmiverselle», построить всеобщую историю на богословских соображениях и проповеднической риторике. Историческая критика Пьера Бейля имела характер простого скептицизма. В Германии последствия Тридцатилетней войны сильно сказались в историографии: она была представлена лишь официальными историями, партийными памфлетами и антикварными собраниями (напр. в трудах Паппуса, Хемница, Секкендорфа, Буффендорфа, Кевенгиллера). В Англии выдаются Гайд (Кларендон), пристрастный историк революции, из партии кавалеров, и епископ Бэрнет, представитель противоположной партии. Одним из главных последствий господства классицизма было неумение и нежелание понять дух времени, особенно эпох отдаленных и подведение всех исторических деятелей и событий под одну мерку. Прошлое, особенно средне века, считалось не имеющим интереса, как повествование о преступлениях, диком фанатизме и невежестве; характерные черты времени упускались из виду, средневековые и древние события превращались в изображения настоящего, подобно тому, как подверглись перерождению типы в псевдоклассической драме. Во Франции эта манера развилась раньше всего: историк Дюпле (XVII в.) изображал варвара Хдодвига совершенно также, как Людовика XIV, даже по внешности. Не вполне удачны были в эту пору и попытки объяснения крупных исторических явлений, главным образом потому, что вспомогательные науки, особенно политическая экономия, были еще в зародыше; Монтескье, напр., видит причину гибели Западной Империи в отливе золота и серебра в Византии. Тем не менее XVIII в. много сделал для историографии. «Опыт о нравах и духе народов» Вольтера положил основание философской истории культуры; некоторые исторические труды его были первыми ее примерами, хотя не во всех отношениях удачными. Немало содействовали преобразованию историографии и политические и философские сочинения Монтескье, давшего в своих «Размышленьях о причинах величия и падения римлян» пример философского изложения государственной истории. Среди ряда историков, проводивших те или другие тенденции в изображении древней истории Франции, наибольшею популярностью пользовался аббат Мабли, один из наиболее ярких представителей дореволюционной либеральной литературы; аббат Рейналь, историк объих Индий, также читался очень охотно, как идеализатор быта диких в стиле Руссо; идеализатором древности выступил Жан-Жак Бартелеми, автор известного «Путешествия молодого Анахарсиса». Лучшие из представителей классического духа в историографии — английские историки второй половины XVIII в.: скептический философ Давид Юм, с своей знаменитой «Историею Англии от вторжения Юлия Цезаря до революции 1688 г.»; немного многословный Вильям Робертсон, сделавший для шотландской истории то же, что сделал Юм для английской; историк римской республики Адам Фергюссон, историк Греции Вильям Митфорд. Выше всех их стоит одаренный вольтеровским духом, но добросовестный исследователь по первоисточникам, Эдуард Гиббон, автор «Истории упадка и разрушенья Римской империи», почти единственного исторического сочинения XVIII в., которое и теперь не может считаться вполне устаревшим. В немецкой историографии конца XVIII в. господствовала прагматически-рационалистическая школа Шрёка, Шлецера и Шпиттлера; заслуживают еще упоминания патриот И. Мёзер и риторический историк И. Мюллер. Позади корифеев историографии и в XVIII в. шла кропотливая работа над собиранием исторического материала. Составлялись громадные сборники источников, в роде уже раньше начатого болландистами, тщательно применялась критика отдельных известий, проверялась хронология (знаменит. «L'art de verifier les dates»). Из числа антиквариев, работавших над подобными собраниями, следует упомянуть Медокса и Раймера в Англии, де-Ашерй и Мабильона — во Франции, Муратори — в Италии, Лейбница — в Германии. Все сделанное в продолжение предыдущих веков не может, однако, сравниться с громадными результатами, добытыми историческою наукою в течение XIX века — века преимущественно «истории», как его иногда называют. Еще в конце XVIII в. классический дух подвергся гонениям со стороны романтиков, которые своим увлечением национальною стариною, главным образом средневековою, внесли в историографию много увлечений и иллюзий, но зато освободили ее от исключительности и тесных рамок классицизма, сделали возможною более справедливую, менее абсолютную оценку лиц и событий и значительно расширили самые пределы науки, введя в нее, например, исследование народных мировоззрений, совершенно игнорировавшихся до тех пор. В то же время успела народиться и стать на твердую почву новая наука — политическая экономия, благодаря которой исследование экономических сторон быта народов могло быть поставлено на более прочные основания. Наибольшую пользу принесла историографии окрепшая и развившаяся историческая критика, первым высокоталантливым применителем которой был знаменитый Вольф, в своих «Prolegomena» к Гомеру. Одною из важнейших заслуг романтизма было возбуждение интереса к Востоку, к его литературе и истории; здесь громадное значение имели труды Шлегелей. Гердера и их последователей. История классической древности подверглась совершенно новой обработке; впервые было понято значение надписей для античной истории и блестящими примерами новых исторических трудов явились сочинения Бёка, Отфрида Мюллера и др. Исследования Нибура создали новое ученое воззрение на римскую историю; в его трудах впервые приложена была в широких размерах свободная от предвзятых идей историко-филологическая критика и была предпринята колоссальная попытка на развалинах того, что до сих пор, следуя авторитету Ливия, выдавали за римскую историю, воздвигнуть новое, действительно историческое здание. Савиньи, своими тщательными и остроумными исследованиями о римском праве в средние века и др., сумел придать историческому законоведению совершенно новое высокое значение и вместе с тем внешнюю привлекательность и классическую ясность. В то же время нарождалось новое направление в истории религии, появлялись первые зачатки исследований, вскоре составивших славу тюбингенской школы. В первой четверти XIX в. появился знаменитый методологический трактат Ранке, положивший начало научному изучению политической истории нового времени. Замечательное развитие немецкой историографии в начале нашего века оказало некоторое влияние и на французскую, особенно на Гизо, являющегося, вместе с тем. как бы продолжателем философского прагматизма Вольтера и Монтескье; это — историк ясный и логичный, без воодушевления и фантазии, считающий своею целью извлечение из исторических материалов философских выводов, нередко с скрытою тенденциею. Романтизм Шатобриана вызвал художественную историю Августина Тьерри и брата его Амедея; красотою изложения отличаются и сочинения Баранта. Успех этих историков вызвал целую школу «приятных» повествователей, к которым принадлежат Капфиг и оба Лакретеля. Трудолюбивые повествователи-хронисты Анкетиль, Галлэ и особенно Сисмонди занимают средину между либерально-прагматическою школою Гизо и художественною историографией. К последней принадлежат еще автор «Истории крестовых походов» Мишо, историк Фронды Сент-Олер и др., и в особенности Жюль Мишле, соединивший блестящее художественное изложение с страстным демократизмом и легким философским синтезом. Сравнительно беспристрастный труд по истории Франции принадлежит республиканцу Анри Мартену, правдолюбивому, прямодушному и очень прилежному исследователю. Наибольшее внимание французских историков текущего столетия привлекала история Великой революции. Здесь, после трудов Тибодо и Лакретеля, важное значение имели серьезный и объективный Минье, блестящий панегирист, но менее основательный Тьер. демократ Мишле и социалист Луи Блан. Начало новой эпохи в изучении революции положил Алексис Токвиль, связавший ее с предыдущим периодом истории — со старым порядком. Последующее время дало высокохудожественный, но пристрастный труд Тэна, объективного Шере (Cherest) и книгу Сореля, в которой в первый раз подробно и глубоко рассмотрены отношения между Европою и революциею. Последний труд является одновременно и показателем высокой степени разработанности дипломатической истории новейшего времени во Франции (труды Вандаля, Рамбо и др.). Франция дала также ряд замечательных трудов по истории древности, особенно Востока; здесь величайшим из французских историков был знаток семитических народов и первых времен христианства, Ренан. Труд остроумного Ленормана: «Les origines de l'histoire», за смертью автора остался неоконченным. Переходное время от древности к средними веками и некоторые интересные культурные явления древности исследовал проницательный, но подчас сильно субъективный Фюстель де-Куланж. Громадные коллекции, особенно по национальной истории, над которой в свое время много потрудился Гизо, дополняют богатство французской историографии. Независимое положение в числе немецких историков первой половины нашего века занимает Шлоссер, историк главным образом культуры, в своей истории XVIII в. описавший события и характеры, деяния и мнения недавнего прошлого с глубокомыслием, правдолюбием и суровостью, придающими его труду высокий нравственный отпечаток. Его лучшими учениками были Гервинус и Л. Гейссер, отчасти и остроумный Дальман. Представителем романтизма в немецкой историографии был Фр. Раумер. Громадно число историков, посвятивших себя исследованию судеб Германии и германских народов. В консервативно-католическом духе писали Гфререр и Менцель; после них это направление временно не давало выдающихся трудов, но возродилось в сочинениях Янсена по истории реформации, вызвавших оживленную полемику между католическими и протестантскими историками. Более умеренный характер носят труды католика Дёллингера. Громадное значение, главным образом для новой истории, имеют труды Леопольда фон-Ранке, основателя многочисленной, распространенной и влиятельной школы; единственный в своем роде знаток источников, особенно архивных, он в многочисленных трудах своих первый дал верное освещение многим периодам средней и новой истории; культурный элемент, однако, в сочинениях его, как и его прямых последователей, представлен слабо. Между учениками его выдвинулись Зибель, Яффе, Мауренбрехер, Ноорден, Ф. Вегеле, Баумгартен и мн. др. Одна из великих заслуг этой школы — тщательное изучение и собирание исторических материалов и критическая их разработка. Над этим особенно много потрудился Пертц, благодаря которому создался такой монументальный труд, как «Monumenta Germaniae historica». Ряд историков сделался известен своею многосторонностью, соединенною с громадными специальными знаниями: Геерен, Ваксмут, Кортюм, Луден. Из историков специально Германии следует назвать Гизебрехта, Вайца, Ваттенбаха, первоклассных знатоков средних веков. Новая история Германии нашла себе прилежного, но очень пристрастного к Пруссии историка в Трейчке. История древности, главным образом классических стран, лучше всего обработана немецкими учеными. Теодор Моммзен в своих трудах всесторонне обнял всю римскую древность, Дройзен, известный общими трудами и трудами по новой истории, дал историю эллинизма, а Макс Дункер сделал первую попытку объединить результаты изучения древнего Востока с результатами, достигнутыми в науке о классической древности. Много сделали также Ницш, Курциус и бесчисленные другие. Общие обзоры всего исторического материала сделаны были учеником Шлоссера: Кригком — по сочинениями учителя, Беккером, Вебером и др. Особенностью немецкой историографии являются громадные сборники монографий по истории отдельных стран и событий, как напр. Геерена-Уккерта, Онкена и др. Кроме того, для каждого из германских народов, государств и провинций есть специальные, обстоятельные монографии. В Англии историография в XIX в. обогатилась многими трудами, главным образом по истории этой страны. После пристрастных трудов Тернера и Лингарда появилась более беспристрастная конституционная история Англии Галлама и история Шотландии Титлера. Оригинальный и остроумный критик Карлейль дал ряд трудов, полных гениальных мыслей, но сильно субъективных. По отдельным эпохам английской истории работали Пельгрев, Годвин, Джемс Макинтош, Фроуд и иные, осветившие своими трудами ряд интересных вопросов, главным образом в сфере политики и учреждений. Из представителей этой (антикварной) школы наиболее важны Стеббс, епископ честерекий, превосходный знаток судеб английской конституции, и Фриман, немного многословный, но чрезвычайно разносторонний историк, с громадными познаниями в области источников. Среди историков внутренней жизни народа первое место в Англии занял лорд Маколей, редкий пример ученого писателя, популярность которого в стране равняется популярности самых любимых поэтов, повествователей и романистов. Из позднейших писателей лишь один Грин своей «Историей английского народа» хоть сколько-нибудь достиг подобной популярности. Совершенно особняком стоит гениальный самоучка Бокль, с своей неоконченной «Историей цивилизации в Англии», в которой ученый автор, «самый свободомыслящий, когда-либо живший в Англии человек», предполагал построить историю на совершенно новых основаниях и поднять ее на уровень естествознания. История иностранных государств мало привлекала интерес англичан; более всего посчастливилось классическим странам древности, которым Клинтон, Меривель, Грот, Фриман и др. посвятили весьма ценные труды. Северно-американская историография является сколком с английской и немецкой; оригинальным явлением был здесь Эмерсон, во многом сходный с Карлейлем. О новейшей историографии в Испании, Италии и т. д. смотри статьи о литературе этих народов.
Литература. Кроме различных всеобщих историй литератур отдельных народов, см. Schäfer, «Quellenkünde der griechisch. und rom. geschichte» (1882); Ulrici, «Charakteristik der antiken Historiographie» (1883); Creuzer, «Die histor. Kunst der Griechen in ihrer Entstehung und Fortbildung» (1845); A. Croiset, «Herodote et la conception moderns de I'histoire» («Rev. d. d. mondes», 1890, май); Pöhlmann, «Hellenische Anschannngen üb. den Zusammenhang zwischen Natur u. Geschichte» (Лпц. l879); Lasch, «Das Erwachen u. die Entwiekelung dar hist. Kunst im Mittelalter» (Бресл. 1887); Wattenbach, «Dentschiands Geschichtsquellen im Mittelalter»(1885—86); O. Lorenz, «Deutschl. Geschichtsquellen im Mittelalter» (1876); A. Ebert, «Aligem. Geschichte der Literaiur des Mittelallers im Abendland» (1889); В. Васильевский, «Обозрение трудов по Византийской истории»; О. Lorenz, «Die Geschichtswissenschaft in Hauptrichtungen etc.» (Берл., 1890); G. Monod, «Bibliographie de l'histoire francaises (1888); Ranke, «Zur Kritik neuer Geschichtsschreiber» (1824 и 1874); Nitzsch, «Ueberblick über die Geschichte der Geschichtsschreibung bis auf Niebuhr» (в приложении к его «Geschichte der röm. Republik», 1884—1385); F. Wegele, «Gesch. d. deutschen Historiographies (Мюнхен, 1885); Giesebrecht, «Die Entwickelung der deutschen Geschichtswissensclmft» («Sybels hist. Zeitschrift», 1859, I); Wesendank, «Die Begründung der neueren deutsch. Geschichtsschreibung dürch Gatterer und Schlözer» (Лпц., 1876); Loebeil, «Ueber die Epochen der Geschichtsschreibung» («Histor. Taschenbuch» Payмера, 1841); Lord Acton, «German Schools of history («Historical Review» I, 1886); Петров, «Новейшая национальная историография в Германии, Англии и Франции» (Харьков, 1863); Куторга, «Историческое развитие понятая история от древнейших времен на Востоке до нашего времени» («Ж. М. Н. Пр.», 1868); П. Виноградов, «О Ранке и его школе» («Русск. Мысль», 1888, апр.); статьи И. М. Гревса, Н. И. Кареева, Н. Н. Любовича, А. Д. Покровского, П. Д. Погодина, С. Л. Пташицкого, Г. В. Форстена, Б. Д. Тураева, А. П. Сапожникова (в «Историческом Обозрении», I–VII, 1890–94).
Ознакомление России со всеобщей историею шло весьма неравномерно. При религиозно-церковном складе всей древнерусской книжной словесности, всеобщая историография в ней была представлена очень слабо; кроме того, религиозный характер литературных произведений этой поры исключал возможность критического отношения к фактам. Первыми в числе книг, из которых русское общество ознакомилось с всеобщей историею, были византийские летописи и хронографы, излагавшие сначала ветхозаветную библейскую историю, потом историю древних царств и наконец византийскую историю. Исторические факты, перемешанные с апокрифическими сказаниями, из этих источников перешли и в нашу литературу, уже со времен первых летописцев. Византийская история была представлена в древнерусской литературе в целом ряде компиляций и пересказов из византийских историков, а также некоторых сербских и болгарских авторов. Дополнения из западноевропейских источников изредка стали появляться к началу XVII в.; первыми источниками здесь служили латино-польские хроники Мартина Бельского и Конрада Ликостена. Под влиянием стремления пополнить скудные летописные данные стали появляться дополнения, больше по истории Византии, напр. «О взятии Царяграда» и т. п., но также и из западной истории, напр. описания «Путешествий Америка Веспуция». При отсутствии критики истинные исторические факты перемешивались с баснословиями, распространению которых способствовала популярность сочинений в роде «Слова Мефодия Патарского», «Деяний римских», «Слова о царице Динаре» и т. п. Скудные сведения по древней истории и началу средних веков могли почерпаться и из житий святых, из которых митрополит Макарий собрал, в XVI в., свой высокоценный труд, хотя и не напечатанный, но достойный стать на ряду с подобным же трудом болландистов. В XVII в., в библиотеках частных лишь, уже нередки были западные книги, в которых встречались известия «О статах Гунгарии», королевствах «Скотском и Гиберском» и иных государствах; переводческая деятельность постепенно стала простираться и на эту, до тех пор мало затрагивавшуюся область. Петр Великий обратил внимание на недостаточную известность западной истории в России: благодаря ему, появились переводы Пуффендорфова «Введения в историю европейских народов», Слейдана и т. п. История древняя и новая не была им забыта и при начертании плана академии наук. Из числа приглашенных академиков Готтлиб-Зигфрид Банер был первым ученым в России, написавшим, хотя и на латинском языке, самостоятельные исследования по всеобщей истории; пока он был жив, он, по отзыву Герарда-Фридриха Мюллера, наполнял исторический отдел академических «Комментариев» почти исключительно своими исследованиями по истории Востока, северных стран и Скифии, по древностям и т. п. Стеснения, встречавшиеся со всех сторон при изучении истории, объясняют многое в бездеятельности его сотоварищей по науке в академии; трудные времена наступили для молодого учреждения особенно при Анне Иоанновне, когда специалистам-историкам и филологам приходилось, вместо ученых наследований, писать стихотворения на разные случаи и сочинять фейерверки. На желание ознакомиться со всеобщею историею, все сильнее пробуждавшееся в обществе, отвечали переводы, над которыми работали многие из иностранцев-академиков, напр. Малярд и Тауберт, особенно же В. К. Тредьяковский, переведший долго служившую руководством «Древнюю историю» Роллена и «Историю римских императоров» Кревьера, ученика Роллена. Не оживило изучение всеобщей истории и открытие московского университета, где, за неимением русских преподавателей, первоначально она читалась то по-латыни, то по-немецки. Пособиями во всю вторую половину XVIII века, а отчасти в начале XIX века, служили переводные учебники Шрека, Фрейера, и др., все уже устаревшие; по ним преподавали и в гимназиях, и в духовных училищах, и в университете. В последнем дело осложнялось еще тем, что профессор обязывался придерживаться одного какого-либо руководства. Командировки молодых людей за границу при Екатерине II, особенно въ Геттинген, Лейпциг, Гласго и др. города, если не сказались немедленно на большей успешности преподавания, тем не менее принесли большую услугу, между прочим, и знакомству с всеобщей, особенно западной историей. К концу века ассортимент книг но истории был уже довольно велик и разнообразен. Здесь были и переводы мемуаров (Ретца, Сюлли), и общие курсы (Шлецера, Фрейера), и ряд монографий по истории Англии, Швеции, Польши, Дании, Америки и т. д.; во всем этом много сделала частная предприимчивость. Кратковременное царствование императора Павла, своим запрещением ввоза иностранных книг, вызвало застой в официальном изучении истории. Первые из русских профессоров, явившиеся на смену немцам — как например в Москве Черепанов и Бекетов — преподавали по тем же отжившим учебникам, к которым прибавилось еще руководство Кайданова, ни в чем их не превосходившее. Оживление первых годов царствования Александра I, давшее и для историографии несколько полезных переводов и журнальных статей, сменилось вскоре годами реакции, которая пыталась и истории навязать свои законы. В инструкции начальству одного из университетов даются предписания профессору «не вдаваться в излишние подробности баснословия отдаленнейших времен» и, после изложения св. Писания и Геродота, показать в классических писателях, «что древнее основания Рима нет ничего положительно достоверного». Затем приказывалось доказать, «что христиане имели все добродетели язычников в несравненно высочайшей степени и многие совершенно им неизвестные», показать на примере Римской империи, «как тщетны и ничтожны перед Богом величие империй и их могущество», указать на возобновление христианских наук и просвещения, и, после краткого обзора новейшего времени, заключить курс с философским взглядом на важнейшие ее эпохи, по руководству известной речи Боссюэта и духа истории Ферранда». Этой регламентации, однако, суждено было существовать лишь немногие годы. Периодическая печать первая выдвинула на вид ряд славных имен западных ученых, которых официальная наука не замечала, занятая все еще своими Ролленом, Шреком и Клюверием. Большую услугу оказал здесь русскому просвещению поклонник Нибура, Н. Полевой. Не смотря на внешние условия, продолжавшие теснить русскую науку, расцвет ее не замедлил явиться. Центром русской историографии был Московский университет, где, в лице Грановского, в первый раз на кафедре истории оказался человек одухотворенный идеею, и к тому же одаренный изумительною способностью увлекать и воодушевлять слушателей. Рядом с ним стоят талантливые младшие современники его: Кудрявцев и Ешевский. Это не были ученые специалисты, зарывшиеся в кропотливых изысканиях. Наука всеобщей истории в то время была у нас еще слишком молода, чтобы профессорам можно было помышлять о полной самостоятельности при составлении курса; поэтому они брали готовые выводы у западных ученых, но эти выводы являлись в их лекциях не в виде разрозненной цепи фактов, а как стройное, изящное построение, связанное одною общею идеею. Блестящее изложение, гуманные убеждения, уменье заставить слушателя понять практическое значение истории — все это производило на многочисленных слушателей Грановского неизгладимое впечатление. Выдвинутое им общественное значение истории и теперь еще живет в традициях русской науки, и делает его имя незабвенным, хотя самые ученые труды, оставленные им, уже заслонены другими. Эпохою для русской исторической науки в С.-Петербургском университете, было появление на профессорской кафедре М. С. Куторги, представителя критической школы Нибура в полном развитии ее. Он первый из русских ученых самостоятельно разрабатывал классическую древность. Самостоятельное изучение Востока началось еще раньше, благодаря трудам Сенковского (мусульманский Восток), Иакинфа Бичурина (Китай, Монголия, Манчжурия), В. В. Григорьева (мусульманский и древний Восток), В. П. Васильева и др. В общем период последних тридцати годов должен считаться временем развитая самостоятельной русской историографии по всеобщей истории; главными носителями науки по прежнему являются представители ее в университетах и других ученых учрежденьях. К 50—70-мъ годам относится начало плодотворной деятельности Г. Вызинского, М. М. Стасюлевича, В. И. Герье. В. Г. Васильевского, Ф. Бруна, Ф. Ф. Соколова, Ф. И. Успенского, И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, Н. Ив. Кареева, В. В. Бауера; по средней и новой истории Васильевский и Герье создали целые школы. Византийская история начинает специально разрабатываться русскими учеными и делается таким их уделом, который приходится признать и заграничным специалистам. Целые большие области ее разработаны В. Г. Васильевским, Ф. И. Успенским, Ф. Д. Беляевым, Н. А. Скабалановичем. Являются также школы русских специалистов по средней и по древней истории; многие из их трудов входят в западную науку. Таковы в древней истории труды Ф. Ф. Соколова, В. Г. Васильевского, Ф. Г. Мищенко, Люгебиля, Бауера, В. И. Герье, Аландского, В. Бузескула, Ю. Кулаковского и многих др. По средней истории, после Кудрявцева и Ешевского: М. М. Стасюлевич, Г. Вызинский, В. Г. Васильевский, Ф. Я. Фортинский, В. И. Герье, В. К. Надлер, М. Н. Петров, Н. А. Осокин, П. Г, Виноградов, B. П. Бузескул, Н. М. Бубнов. По новой истории выдаются труды И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, П. Ив. Кареева, В. В. Бауера, В. И. Герье, Н. Н. Любовича, М. С. Корелина, Р. Ю. Виппера, Г. В. Форстена, C. Ф. Фортунатова, Г. Е. Афанасьева, М. М. Ковалевского и др. По истории Востока весьма ценны исследования барона Розена, Н. И. Веселовского, А. М. Позднеева, С. М. Георгиевекого и др. Одновременно сильно растет и переводная литература, при чем большинство переводов исходят из рук специалистов или же делаются под их непосредственным наблюдением; за последние 20 лет изданием нескольких десятков капитальных переводных трудов по истории оказала большие услуги русской науке фирма Солдатенкова. Внешних стеснений стало меньше, близость к западной науке увеличилась, и если находящиеся под иными условиями учебные руководства в русской литературе продолжают еще отставать перед наукою, то главные явления русской научной историографии по всеобщей истории заставляют считать ее за одно целое с западной; лишь вследствие недостаточной известности русского языка многие из этих явлений проходят за границею незамеченными. Мечты о мнимой самобытности русской науки и национальной историографии, вызвавшие, между прочим, известную теорию культурно-исторических типов, нашли себе мало отголосков среди русских «всеобщих» историков. Быть может, русской историографии суждено достигнуть беспристрастного решения таких вопросов, к которым на Западе все еще продолжают примешиваться религиозные и национальные тенденции, для русского историка не существующие. Ср. Попов, «Хронографы» (М., 1866—89); Терновский, «Изучение византийской истории и ее тенденциозное приложение в древней Руси» (Киев, 1875); Пекарский, «Наука и литература при Петре Великом» и «История академических наук»; Н. Д., «Студенческие воспоминанья о московском университете» («Отечественные Записки», 1858, 8); В. Иконников, «Русские университеты в связи с ходом общественного образования» («Вестник Европы», 1876, 9—11); «Инструкция директору и ректору казанского университета» (СПб., 1821, стр. 45—47); К. Н. Бестужев-Рюмин, «Биографии и характеристики». См. также истории университетов и духовных академий, исторических и археологических обществ.
А. М. Л.
Историография славянская — Первые известия о славянах мы находим у византайских авторов (см. боннское издание «Patrologia graeca» и Krumbacher — «Geschichte d. byzant. Literatur»), затем у франкских летописцев (изд. «Monunienta Germaniae historica» и Wattenbach: «Geschichtsquellen des I Mittelalters») и наконец у мусульманских писателей (Гаркави, «Сказания мусульманских писателей о славянах»; Хвольсон, «Известия о хозарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах арабского писателя X в. Ибн-Дасты»; Куник, «Известия Ал-Бекри и др. авторов о Руси и славянах»; бар. Розен, «Объ Яхье Антиох.» и др.). После распространения христианства и грамотности у славян являются и свои летописцы. Историография, как наука, началась у славян лишь с начала нашего века, вместе с пробуждением национального и политического сознания славян; к истории стали прибегать, чтобы найти там поддержку и основание для своих настоящих стремлений. Такой прикладной взгляд на историографию повел ко многим ошибкам, натяжкам и неверному освещенью прошлого во многих исторических сочинениях о славянах; но при дальнейшем развитии славянские историографии приемы исторической работы становятся все критичнее, и теперь мы уже имеем не мало прекрасных сочинений по всем отделам истории славянского мира, принадлежащих славянам; вклад иностранных ученых незначителен и страдает односторонностью взгляда, за немногими исключениями (см. В. Ламанский, «Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе»). Чтобы ориентироваться в литературе славянской истории, необходимо прибегать к специальным библиографическим указателям Ягича: «Bibliographische Uebersicht d. Erscheimmgen auf dem Gebiete d. sl. Philologie u. Alterthumskunde seit d. Jahre 1870» («Archiv f. si. Ph.», т. I, 465—607); продолжение его — Pastrnek, «Bibliographische Uebersicht über die si. Phil. 1876—1891»; здесь указаны библиографические труды по отдельным славянским племенам за более раннее время. Много библиографических указаний в труде Крека: «Einleiumg in die slavische Literaturgeschichte» (2 изд., Грац, 1887) и у Пыпина и Спасовича: «История славянских литератур». Мы приведем здесь лишь издания и сочинения, охватывающие всех славян или целую историю отдельного славянского племени; в этих сочинениях обыкновенно приводится литература по частным вопросам. Классическим трудом являются «Славянские древности» Шафарика (рус. пер. М. Бодянского, М., 1847); устарелый в отдельных частях, этот труд остается незаменимым, как схема целого труда о славянских древностях; то же содержание имеет и сочинение Zeus'a, «Die Deutschen und ihre Nachbarstamme». Истории славянского права посвящен труд Мацеевского: «Historya prawodawstw slowianskych» (В., 1858). Из новых сочинений обнимает историю всех славян Первольфь: «Славяне, их взаимоотношения и связи». У чехов более всего потрудился для национальной истории Ф. Палацкий: под его редакцией вышли «Stafi letopisove cestb, «Archiv cesky», «Documenta M. J. Huss» и др.; ему же принадлежат: прекрасная оценка источников чешской истории — «Würdigung der alten böhm. Geschichtsscnreiber» и замечательная история чешского народа — «Dejiny narodu ceskeho» (1848—76); с 1871 г. он издал «Pontes rerum bohemiearum». Höfler издал «Scriptores rerum hussit.»; Erben и Emler — «Regesta diplomat. Bohemiae et Moraviae»; Brandl — «Codex diplomat, et epist. Moraviae»; Иречек — «Codex juris bohemici». Над целой историей Чехии и Моравии трудились Томек: «История Чешского королевства» и «Dejiny mesta Prahy»; Дудик, «Dejiny Moravy»; Иречек, «Slovanske pravo v Cechach a na Morave». Лучшее издание польских летописей — в «Monumenta Poloniae hist.», нач. Белевским; дипломатические акты изданы в «Monumenta med. aevi historica, res gestas Poloniae illustr.», юрид. пам. — в «Volumina legum». О средневековых польских источниках имеется прекрасное сочbytybt Zeissberg'a: «Die polnische Geschichtsschreibung des Mittelalters», о новейшей польской истории — Карцева (в «Вестнике Европы» 1886 г. и отд., на русском и польском языках). Из исторических сочинений о Польше лучшие Roepel: «Gesch. Polens» (его продолжение — Caro) и Бобржинского: «Очерки истории Польши». Источники хорватской истории изданы юго-славянской академией в Загребе — «Monumenta spectantia historiam Slavoram meridionalinm». Лучшие исследователи источников и истории хорватов — Racki; его труды рассеяны в «Rad Jugoslav, acad. znanosti i umjetnosti»; Ljubie, «Pregled hrvatske poviesti», а также в Rad'е; Smleiklas. «Poviest hrvatska»; Reutz, «Verfassung und Reehtszustand der dalmatinischen Kiistenst'adte» (есть русский перевод). Памятники сербской историографии издали Шафарик: «Pamatky dfevniho pisemnictvi Jihoslovaauv»; Миклошич: «Monumenta serbica», Пуциħ: «Споменици србски»; Даничиħ — отдельные жития и др. Из сочинений о сербах — Гильфердинг, «Письма об истории сербов и болгар»; Майков «История сербского языка»; Сретькович, «Историjа срб. народа»; Kallau, «Geschichte d. Serben»; Ранке, «Новая история Сербии»; Klaic, «Poviest Bosne»; Ровинский, «Черногория». Важнейшее пособие для истории болгар — сочинение Иречека: «История болгар» (рус. пер. Бруна и Палаузова. Од., 1878); см. также Голубинский, «Краткий очерк истории православной церкви» (М., 1871). О полабских и балтийских славянах — Giesebrecht, «Wendische Geschichten»; Гильфердинг, «История балтийских славян»; Павинский, «Полабские славяне»; Первольф, «Германизация балтийских славян»; Лебедев, «Последняя борьба балтийских славян против онемечения» (во II ч. «Обзора источников по истории балтийских славян»); Котляревский, «Древности права балтийских славян». Историю словенцев надо искать в истории Штирии (Muchar), Каринтии (Ankershofen), Крайны (Dimitz), Горицы (Czörnig) и специальных изданиях: «Archiv für Heimatskunde», Fr. Schumi. Отд. см. Suman. «Die Slovenes (1881).
А. JI—ий.
Историограф — звание лица, которому правительством поручается написание отечественной истории. Первоначально историограф предполагался и при задуманной Петром Великим академии наук; еще в 1725 г. Блюментрост искал для нее за границею «известного историка, который бы мог быть облечен в звание историографа». В 1747 г. историографом был определен Г. Ф. Миллер с обязательством «высокий ея императорского величества интерес и академии честь и пользу всячески наблюдать». Император Александр I именным указом от 31 окт. 1803 г. даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; звание было соединено для него с 2000 р. ежегодного пенсиона. Титул историографа после смерти Карамзина не возобновлялся.
Энциклопедический словарь / под ред. проф. И. Е. Андреевского. Издатели: Ф. А. Брокгауз и И. А. Ефрон. – СПб., 1894. – Т. 13 а. исторические журналы – Калайдович. – С. 488–500.
Подготовила И. Горностаева. При перепечатке сохранен стиль и орфография источника.
Историография
распечатать
Смотри также:
