О ДЕЛЕ ЦЕНЗОРА И.В. ЛУКИНСКОГО
ЗАПИСКА ГЛАВЛИТА СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) М.А. СУСЛОВУ
от 29 июня 1951 г.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
товарищу М.А. СУСЛОВУ
В соответствии с поручением Секретариата ЦК ВКП(б) (протокол № 546, п. 17, 1951 г.) представляю на Ваше рассмотрение справку по записке И.В. Лукинского.
1. В первом пункте своей записки Лукинский выступает против установленного порядка контроля научно-технической и производственно-технической литературы, изложенного в циркуляре Главлита № 25с от 29 сентября 1949 г.
Исходя из того, что самой важной задачей работников цензуры является дальнейшее усиление контроля и улучшение качества проверки материалов, Главлит указанным циркуляром обязывает цензора выяснить, не пользовался ли автор какими либо секретными или запрещенными к опубликованию источниками, а также путем специальной экспертизы и путем тщательной личной проверки установить — не имеется ли в контролируемой работе запрещенных сведений.
Циркуляр № 25 преследует прежде всего цель сделать действия цензора осмысленными и обеспечить выполнение всех требований как правительственного, так и ведомственных перечней. Соблюдение предусмотренного циркуляром № 25 порядка дает возможность цензору обоснованно принимать необходимые решения и обеспечить сохранение государственных тайн. Опыт показывает, что лишь при безусловном выполнении этого цензор в состоянии предотвратить разглашение запрещенных сведений. И, наоборот, малейшее отступление от требований циркуляра № 25, как это наглядно видно на примере с изданием Академии Наук сборника «Физико-химические основы производства стали», выпуск которого осужден решением Правительства, влечет за собой нарушение государственных интересов.
Выступая против усиления цензорского контроля, Лукинский намеренно игнорирует то обстоятельство, что требования циркуляра № 25 целиком основаны на соответствующих правительственных решениях, которые ему хорошо известны и с которыми он неоднократно знакомился по роду своей службы. Это прежде всего Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1947 г., устанавливающий персональную ответственность за разглашение государственных тайн, а также Постановления Совета Министров СССР от 14/111-1947 г. (№ 525), от 8/VI-1947 г., от 1 марта 1948 г. (№ 535-204сс) и от 6/II-1949 г. (N» 543-213с), обязывающие проводить тщательный отбор и проверку предназначенных к опубликованию материалов и устанавливающие порядок, при котором материалы об открытиях, изобретениях, усовершенствованиях, исследовательских и экспериментальных работах не могут передаваться для открытого опубликования без ведома соответствующих министерств и ведомств.
Ввиду большого разнообразия тематики издаваемой министерствами и ведомствами технической и научной литературы, сложности ее содержания и наличия в каждом ведомстве специфических ограничений и секретов цензор во многих случаях Не только лишен возможности без привлечения соответствующего министерства или ведомства правильно решить вопрос о допустимости открытой публикации определенного вида сведений по науке и технике, но, согласно существующим Правительственным положениям, и не вправе этого делать.
Обрушиваясь на вытекающие из перечисленных выше постановлений требования циркуляра № 25 обязательно производить тщательную предварительную проверку изданий, Лукинский издевательски пишет: «Требуется разобрать книгу по косточкам, хотя в этом никакой надобности нет и для цензора вопрос ясен — в книге никакие сведения, запрещаемые для открытой печати, не помещены». Так, под видом возражения против, якобы, чрезмерных требований главлитовского документа, Лукинский по существу восстает против правительственных требований по усилению охраны государственных тайн и возводит в добродетель верхоглядство, недостаточную требовательность и непозволительную для контролера доверчивость, которые, к сожалению, еще допускаются отдельными цензорами, т.е. ратует именно за то, против чего нам приходится все время решительно бороться и что изживается с очень большим трудом.
Лукинский в своей записке извращает основное содержание циркуляра № 25, утверждая, что якобы цензорский контроль сводится лишь к проверке наличия документации. О том, что это не соответствует действительности, говорит самый текст циркуляра (копия прилагается). В нем подвергается серьезной критике деятельность органов цензуры по контролю научно-технической и специальной литературы и детально указывается, как должен быть организован этот контроль. При этом упор делается на повышение роли и ответственности цензора. Обязывая цензора при проверке требовать специальную документацию, циркуляр вместе с тем прямо указывает, что:
«Цензор, как лицо, осуществляющее контроль, обязан обеспечить соблюдение всех требований по охране государственных тайн и не имеет права выдавать разрешение на издание работы до тех пор, пока не получит исчерпывающих доказательств личной проверкой не установит, что в ней не разглашаются запрещенные сведения и материалы».
Предусмотренный циркуляром порядок, повышая роль и ответственность цензора, обязывает его вдумчиво и серьезно работать. Поэтому просто нелепо звучит утверждение Лукинского о том, что теперь «вся цензорская работа происходит до Главлита и вне Главлита». Это опровергается тем, что после внедрения циркуляра увеличилось общее количество цензорских вмешательств. Если в 1948 году органами цензуры было произведено около 30.000 вмешательств в контролируемых ими от крытых произведениях печати, то в 1950 году количество их увеличилось до 42.233.
Возражая против необходимости тщательной предварительной проверки материала, Лукинский прибегает к крайне недобросовестному приему. Он пытается представить, что предварительная проверка материала в издательстве и учреждении, выпускающем открытую работу, якобы повлечет за собой разглашение государственных тайн, так как «всюду, как утверждает Лукинский, идут разговоры о государственных тайнах в связи с изданием той или другой книги». Здесь налицо явное извращение соответствующих требований циркуляра № 25. Циркуляр определяет порядок проверки подготовленных к открытому изданию рукописей и предусматривает, что эксперты официально выделяются министерствами и ведомствами лишь из числа специалистов, допущенных к секретным работам, а также знакомых по роду своей службы с соответствующими перечневыми ограничениями.
Подобная предварительная проверка материалов в соответствующих организациях при правильном отношении к этому делу экспертных комиссий (за что мы все время боремся) очень помогает делу и как раз обеспечивает сохранение государственной тайны еще до типографского станка, о чем на словах ратует Лукинский.
Лукинскому хорошо известно, что экспертные комиссии во многих случаях помогли предотвратить опубликование материалов, содержащих научные, производственные или технические секреты данного ведомства. И только за счет недобросовестности Лукинского следует отнести его утверждение о том, что «как правило, экспертные комиссии не находят запрещенного к открытой печати в обсуждаемом материале».
Если стать на точку зрения Лукинского и исключить из системы цензорского контроля предварительную проверку материалов в организациях, подготавливающих их, то неизбежно цензор должен иметь конкретное и исчерпывающее перечисление того, что и где является секретом, в том числе списки военных предприятий и других оборонных объектов, перечень специальной продукции, всех секретных изобретений и т.п. Подобного взгляда Лукинский придерживается не первый день. Так, в разработанный при его непосредственном участии в 1940 г. и выпущенный большим тиражом для цензоров главлитовский «Перечень сведений, составляющих военную тайну» (ныне изъятый) был включен полный список всех военных и оборонных предприятий СССР с указанием их дислокаций, названия и характера производства. Подобные действия по существу представляли собой граничащее с преступлением грубейшее разглашение сведений по обороноспособности страны.
Характерно, что даже в 1949 г. и позднее в связи с введением нового «Перечня сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати и по радио» Лукинский неоднократно на совещаниях заявлял, что контроль сведений по вопросам производства спецпродукции цензором может осуществляться лишь при наличии у него полных списков всех производимых в стране спецматериалов, и требовал дополнить Перечень списками спецпродукции.
За нежеланием Лукинского заниматься «разбором книги по косточкам», за его отрицательным отношением к необходимости тщательной проверки научного или технического издания путем привлечения соответствующих специалистов скрывается попытка оправдать свою неблаговидную деятельность в прошлом, когда в разрабатываемых им цензорских документах фактически разглашались главнейшие государственные тайны.
Совершенно очевидно, что Лукинский, пытаясь развенчать ныне действующий и вытекающий из Правительственных указаний порядок контроля, хотел таким образом оправдать свою прежнюю негодную практику и неправильные взгляды.
Характерно, что поднятые в записке вопросы Лукинский ни разу даже не пытался ставить на обсуждение партийной организации. Более того, как до представления своей записки, так и после Лукинский неоднократно на различных совещаниях лицемерно отмечал положительное значение именно тех мероприятий, которые он, не брезгуя никакими средствами, охаивает в записке.
На различных официальных совещаниях в коллективе Лукинский неоднократно отмечал, что циркуляр № 25 правильно ориентирует на усиление цензорского контроля, дает цензорам возможность глубже и всесторонне разобраться в контролируемых произведениях.
Свою записку, направленную против ныне действующего порядка контроля научно-технической литературы, Лукинский послал в ЦК 5 января 1951 года. На состоявшемся же в Главлите 25 января 1951 года совещании цензоров отдела по контролю научно-технической литературы, в котором он работал заместителем начальника, выступая с докладом «О методах контроля научно-технических материалов и библиографических справочников», заявил, буквально, следующее:
«Циркуляр № 25 от 1949 года помог нам в улучшении и при вильной организации контроля научно-технической литературы. Особенно большое значение имело предоставленное циркуля ром право требовать в необходимых случаях проведения экспертиз специалистов по той или иной работе. Циркуляр № 25 предусматривает активное вмешательство цензора, обязывает цензора лично тщательно перепроверять материалы и разрешать их к печати, лишь убедившись в том, что данное произведение может быть выпущено открыто. Циркуляр усиливает роль цензора и обязывает его сознательно, располагая всей необходимой документацией, решать вопрос...
Циркуляр № 25 подтянул цензоров, заставил их быть более внимательными, придирчивыми. Циркуляр, безусловно, сыграл положительную роль и значительно улучшил качество цензорского контроля научно-технической литературы».
Полный текст записи выступления на этом совещании Лукинского (в подлиннике завизированный им) прилагается к настоящей справке.
Другой факт. Выступая на отчетно-выборном партийном собрании парторганизации Главлита, Лукинский говорил о том, что изложенные в циркуляре № 25 требования уже много лет применяются в работе лучшими цензорами и что циркуляр явился по существу обобщением лучшего опыта работы органов цензуры.
Нельзя не отметить при этом еще одну деталь. В своей записке от 5.1.1951 г. Лукинский в качестве примера, якобы, неправильного проведения предварительной ведомственной экспертизы ссылается на экспертизу по «Справочнику авиационных материалов», а в выступлении на вышеуказанном совещании цензоров 25.1-1951 г. по этому вопросу (как это видно из прилагаемой протокольной записи) Лукинский говорил:
«В качестве положительного примера хочу указать на проведенную экспертизу по Справочнику авиационных материалов. Экспертиза на этот сборник была дана в развернутом виде, проверена и утверждена. Организацию и проведение экспертизы по этому справочнику считаю нужным рекомендовать в качестве образца всем нашим цензорам. Большая, подавляющая часть экспертиз у т. Сколдиновой такие же хорошие и развернутые. Такие экспертизы помогают цензору».
Подобное двуличие Лукинский проявляет во всем.
Лукинский, как это последнее время выяснилось на ряде цензорских совещаний (проходивших с его участием), долгое время разлагающе действовал на коллектив цензоров своего отдела. Выступая на цензорских совещаниях и партийных собраниях формально в защиту проводимых мероприятий, Лукинский в своей повседневной практической работе саботировал их, дезориентировал цензоров и всячески старался скомпрометировать мероприятия по усилению цензорского контроля.
2. Во втором пункте своей записки Лукинский злостно искажает содержание циркуляра № 29 от 1949 года, намеренно придавая ему прямо противоположный смысл. Лукинский утверждает, что этим циркуляром «редакции газет обязываются проверять корреспонденции и другой материал, не являются ли они с закрытых предприятий и не содержат ли сведений, не подлежащих опубликованию, то есть редакции сами должны заниматься цензурой, а корреспондентов толкать на преступление — узнавать, не секретного ли порядка то или другое предприятие».
Пунктом 4-м опубликованного в июне 1947 года во всей печати Советского Союза Правительственного «Перечня сведений, составляющих государственную тайну, разглашение которых карается по закону», запрещается показывать дислокацию, деятельность военной промышленности, а также всей остальной промышленности в части выполнения ею военных заказов.
Ввиду того, что корреспонденты ряда газет на практике допускали нарушения этого правительственного указания, Главлит 25 ноября 1949 года издал вышеуказанный циркуляр № 29с, в котором в точном соответствии с Правительственным Постановлением обязал органы цензуры предупредить редакции и корреспондентов центральных газет на местах о том, что им запрещается организовывать и передавать в печать какие-либо материалы о закрытых для печати объектах.
При этом представляю копию циркуляра № 29с, который позволит судить, сколь нечестно поступил Лукинский и в данном случае.
Столь же злопыхательски интерпретирует Лукинский в этом разделе своей записки мое письмо редактору «Литературной газеты» тов. Симонову.
12 сентября 1950 года т. Симонов прислал мне письмо, в котором жаловался на необоснованные вмешательства цензоров, контролирующих его газету. Письмо было послано редакцией в Главлит, видимо, в результате неправильной информации редактора аппаратом газеты. После тщательной проверки этого письма с участием представителя редакции было установлено, что работники редакции очень безответственно относились к подготовке ряда материалов и пытались разными уловками протаскивать материалы, ранее снятые цензурой, о чем мною было сообщено тов. Симонову.
Копии письма т. Симонова и моего ответа прилагаются.
3. В третьем разделе своей записки Лукинский заявляет, что Главлит, якобы, дал указание местным органам цензуры о том, чтобы они собирали сведения о закрытых предприятиях.
Таких указаний за период моей работы Главлит никогда не давал, а наоборот, пресекая пережитки прошлой практики, специальным письмом категорически запретил делать это.
15 ноября 1949 г. Главлит направил всем Главкрайобллитам письмо № 4578, в пункте 5 которого указывалось:
«Запрещается упоминание в приказах, информационных письмах и др. документах, рассылаемых Главкрайобллитами в циркулярном порядке, конкретных наименований воинских частей и соединений, предприятий и учреждений военной промышленности и др. секретных объектов и характера их деятельности, а также запрашивать и рассылать цензорам и кому бы то ни было, хотя бы и с ограничительными грифами, какие-либо списки с перечислением указанных объектов».
4. В четвертом пункте своей записки Лукинский касается вопросов политико-идеологического контроля.
Было бы вполне обоснованным говорить о том, что в этой области, как и в ряде других разделов нашей работы, имеются недостатки. Однако, Лукинский и в этом пункте своей записки отнюдь не преследует цели конкретной деловой критикой помочь устранению действительных недостатков.
Трудно объяснить, чем руководствовался Лукинский, бросая всему нашему коллективу тяжкое политическое обвинение в том, что в Главлите «политико-идеологический контроль забыт и не в почете».
Достаточно сказать, что только 4-м отделом Главлита, контролирующим политическую, социально-экономическую и художественную литературу, выпускаемую центральными издательствами, за 1947—1950 гг. по политико-идеологическим мотивам запрещено к печати или возвращено издательствам на конкретную переработку 323 книги и брошюры, 408 статей, очерков и рассказов, 182 стихотворения и 442 произведения искусства. Всего за 1947—50 г.г. органами цензуры произведено более 15 тыс. вмешательств по политико-идеологическим мотивам в предназначенных к опубликованию произведениях печати.
Все остальное изложенное Лукинским в этом разделе записки, в том числе его «пример» о якобы имевшем место случае снятия эпитетов «могучая и грозная» в отношении Советской Армии, является также сплошным вымыслом, видимо, озлобленного человека.
5. Лукинский в следующем разделе своей записки утверждает, что руководством Главлита взят новый курс, при котором не требуется укомплектование Главлита квалифицированными работниками, и что в связи с этим, якобы, сильно снизилась квалификация цензоров.
В действительности, однако, на протяжении от 1946 по 1951 год квалификация цензорского состава, несомненно, значительно повысилась. Из числа работников, принятых за последние годы, около 90% составляют имеющие высшее образование. Следует также отметить, что в эти годы среди цензорского состава Главлита впервые появились специалисты по отдельным отраслям техники и народного хозяйства: были приняты на работу инженеры — химики, физики, энергетики, машиностроители, технологи и др. специалисты.
За эти же годы количество беспартийных среди цензорского состава сократилось с 5,4% до1,6% за счет увеличения партийно-комсомольской прослойки.
Говоря о противопоставлении молодых кадров старым, Лукинский не приводит никаких подтверждающих это фактов, кроме ссылки на то, что якобы «начальниками отделов назначаются юноши, кандидаты партии, год тому назад окончившие институт».
Лукинский, однако, умалчивает, что в данном случае им руководит лишь личная обида и что речь идет о его непосредственном начальнике, инженере Голованове, окончившем Московский энергетический институт им. Молотова и выдвинутом нами на должность начальника отдела, в котором Лукинский до последнего времени работал в должности заместителя начальника.
6. В шестом разделе своей записки Лукинский утверждает, что в Главлите существует зажим критики и самокритики.
В связи с аналогичными заявлениями в ЦК ВКП(б) анонимных авторов, по указанию Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) райком в течение последнего года дважды обследовал нашу парторганизацию. И это обвинение обследователями было опровергнуто.
Пытаясь доказать отсутствие в Главлите критики и самокритики, Лукинский говорит, что «критикующие, если таковые появятся, выживаются, или им рот зажимается», и указывает в качестве примера на т.т. Егорову, Сердюкова и Котова.
Уход из Главлита т. Егоровой ни в коей мере не связан с вопросами критики и самокритики. Со стороны Егоровой за все время ее пребывания в Главлите какой-либо критики в адрес руководства не высказывалось. В связи с приглашением на лучшеоплачиваемую работу, т. Егорова с начала 1948 года неоднократно ставила вопрос о освобождении ее из Главлита, формально объясняя свою просьбу плохим состоянием здоровья. Несмотря на то, что ей были созданы облегченные условии работы (разрешена работа на дому, уменьшена нагрузка и т.п.) т. Егорова продолжала настаивать на освобождении и в декабре 1948 года Главлит в силу этого вынужден был ее отпустить.
Цензор Сердюков за грубое нарушение действующих правим оформления работ по вопросам атомной энергии приказом но Главлиту № 12 от 22 февраля 1950 года (копия прилагается) по лучил взыскание и был понижен в должности.
Сердюков крайне некритически отнесся к этому, не пытался осознать свою грубую ошибку и сделать из нее выводы в своя практической работе. Наоборот, он стал вдруг многословным и на различных совещаниях в отделе демагогически старался умалить свою вину.
6-го марта 1950 года, то есть спустя две недели после издания приказа, Сердюков, до этого никогда не выступавший с какими-либо критическими замечаниями в адрес администрации Главлита, выступил на общеглавлитовском партийном собрании с большой развязной речью, наполненной различными клеветническими обвинениями. В частности, Сердюков утверждал, что Омельченко, якобы, скрыл от парторганизации письмо товарища Суслова, критикующее работу Главлита и его руководителя, хотя такого письма в природе никогда не было. В своем выступлении Сердюков изображал себя жертвой критики.
Это поведение Сердюкова было разоблачено здесь же рядом работников отдела, в котором он работал. Кстати, выступивший на этом собрании после Сердюкова Лукинский заявил:
«Выступление т. Сердюкова было обсуждено еще на совещании в отделе. Обсуждали в отделе серьезные ошибки т. Сердюкова, допущенные в работе.
т. Сердюков вел себя безобразно, вызывающе, а сейчас умудрился обвинить т. Омельченко. Поведение т. Сердюкова — непартийное».
(Протокол собрания.)
Сердюков, однако, не унимался и несколько раз обращался с заявлениями в Совет Министров СССР, в которых выступал с различными клеветническими обвинениями. Одновременно с этим в течение 5 месяцев он развивал бурную деятельность в коллективе: за это время не прошло ни одного собрания, на котором не выступил бы Сердюков с различными клеветническими обвинениями.
Не встретив поддержки со стороны коллектива, Сердюков через некоторое время демонстративно подал заявление об освобождении его, мотивируя это тем, что для него создана соответствующая обстановка.
Это заявление 11 сентября 1950 г. обсуждалось на собрании парторганизации отдела, которое приняло следующее решение:
«Партийное собрание считает, что заявление т. Сердюкова на партсобрании Главлита 31.8 о том, что он вынужден уйти потому, что для него не созданы условия для нормальной работы, необоснованно и не отражает действительного положения.
Условия для работы в отделе нормальные и к т. Сердюкову предъявлялись те же требования, как и к остальным цензорам.
Осудить демагогические выступления т. Сердюкова, как направленные не на улучшение работы в отделе, а способствующие созданию нездоровой обстановки».
(Протокол собрания.)
Учитывая допущенные в работе ошибки и данную ему нач. отдела отрицательную деловую характеристику, администрация удовлетворила просьбу Сердюкова об освобождении его от работы в Главлите.
Еще более одиозной фигурой является Котов, на которого Лукинский также ссылается в своей записке.
Цензурируя литературу Госгеолиздата, Котов допустил грубые ошибки. В соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 6 февраля 1949 года на него приказом по Главлиту № 15с от 10 февраля 1949 года было наложено строгое административное взыскание (копия приказа прилагается).
Котов, как и Сердюков, после издания приказа о нем также необоснованно пытался представить себя жертвой критики и систематически выступал с предложениями, направленными по существу на ослабление ряда важнейших ограничений «Перечня», и со всякими демагогическими утверждениями.
Характеризуя работу Котова, который являлся парторгом 9 отдела, Лукинский на партийном собрании отдела, состоявшемся 19 октября 1950 года, говорил:
«У нас партруководство не мобилизовывало коммунистов на лучшую работу. Мне кажется, что тов. Котов, а может быть и еще кто, признали только на словах решения партбюро. Тов. Котов вовремя не обуздал Сердюкова, не говорил с ним, как парторг, Сердюкова не воспитывал. Тов. Котов вносил личный элемент в свою работу».
(Протокол собрания.)
За неправильные действия и развал партработы в 9-м отделе, где Котов был секретарем парторганизации, партийная группа признала его работу неудовлетворительной, осудила его неправильные действия и освободила от обязанностей секретаря. Вскоре после этого. Котов, ввиду создавшихся у него крайне тяжелых отношений с парторганизацией отдела, по собственной инициативе перешел на работу в другое учреждение.
Ссылка Лукинского в записке на вышеуказанных трех лиц отнюдь не является случайной. Полагаю, что вся эта записка, как и предыдущие многочисленные заявления, составлялась по сговору с этими лицами, из которых Сердюков и Котов являются озлобленными, обиженными людьми. Что касается Егоровой, то, как выяснено, у Лукинского с ней были всякие не чистоплотные махинации в прошлом и по новому месту ее работы.
Эти вопросы были предметом разбирательства партийной организации. За использование при помощи Егоровой служебного положения и за порочащие коммуниста поступки 15-го мая с.г. Лукинский получил от партийной организации строий выговор с предупреждением и с занесением в личную карточку.
Копию решения общего партсобрания прилагаю. Это дело является дополнительным штрихом, характеризующим моральный облик Лукинского.
Грязно клеветническими являются также утверждения Лукинского об установлении какого-то надзора за «неблагонадежными», о том, что «молодые кадры обрабатываются по одиночке», а также, что, якобы, Омельченко его допрашивал на партбюро — когда он последний раз звонил в ЦК, по какому номеру телефона и т.п. Дело обстояло следующим образом: 12 декабря 1950 года на заседании партбюро рассматривалось персональное дело бывш. начальника 9 отдела Сапаровой, которая дала хвалебную характеристику ныне репрессированному троцкисту Эпштейну и ходатайствовала перед партколлегией МК о восстановлении его в партии. При разборе этого вопроса выяснилось, что положительную характеристику Эпштейну и ходатайство о восстановлении его в партии одновременно с Сапаровой дал сотрудник аппарата ЦК Коробов, ранее работавший в Главлите.
Лукинский всегда афишировал в Главлите свои связи с Коробовым и неоднократно, в том числе и за несколько дней до указанного заседания партбюро, заявлял, что он с ним беседовал по делам Главлита.
Поскольку речь шла о выявлении связей некоторых работников Главлита с Эпштейном, Лукинскому были заданы следующие вопросы (привожу протокольную запись):
т. Омельченко к Лукинскому — Т. Обухов сказал, что в разговоре с ним Вы говорили о том, что поддерживаете контакт с Коробовым и беседовали с ним по каким-то главлитовским делам?
Лукинский — Набирая номер телефона товарища, попал к Коробову, и он рассказал мне о том, что ему предъявляют ряд обвинений и в том числе о каких-то одеялах. О главлитовских делах я что-то не помню, говорил ли я. Нет, не говорил.
Омельченко — Звонили кому-то, а попали именно к Коробову?
Лукинский — Набирая, перепутал номер. Я звоню иногда туда, у меня работает там дочь, и я, видимо, машинально набрал не тот номер. Узнал голос Коробова, спросил, как он живет, ну а о главлитовских делах не говорил.
Лукинский ухитрился этот диалог, происходивший на заседании в присутствии нескольких десятков человек, переврать и изобразить как ущемление прав коммуниста обращаться в партийный орган.
7. Содержащееся в пункте 7 записки Лукинского утверждение о том, что ныне в Главлите взят курс на ликвидацию цензуры, нужно отнести просто к разряду бредовых утверждений.
Коллектив Главлита понимает серьезность и ответственность задач, стоящих ныне перед цензурой, стремится по-партийному выявлять недостатки в работе цензуры и устранять их. Эти вопросы находятся в центре внимания партийной организации и всего Главлита. Записка же Лукинского продиктована не желанием вскрыть недостатки в работе и помочь коллективу в устранении их, а является редким образцом состоящего сплошь из клеветы и злопыхательства документа.
Прошу Вас разрешить ознакомить партийную организацию Главлита с запиской Лукинского и обсудить ее на общеглавлитовском собрании.
Приложения:
1. Копия циркуляра № 25с от 29/9-1949 г. на 8 стр., секретно.
2. Выписка из протокола совещания цензоров 9-го отдела от 25 января 1951 г. на 5 стр., несекретно.
3. Копия циркуляра № 29с от 25.11.1949 г. на 1 стр., секретно.
4. Копия письма т. Симонова № 326 от 12.9.1950 г. на 2 стр., секретно.
5. Копия письма Главлита № 295с от 28.10.1950 г. на 2 стр., секретно.
6. Копия приказа № 12с от 22.2.1950 г. на 2 стр., секретно.
7. Копия приказа № 15с от 10.2.1949 г. на 2 стр., секретно.
8. Выписка из протокола партийного собрания Главлита от 15 мая 1951 года на 2 стр., несекретно.
Уполномоченный Совета Министров СССР
по охране военных и государственных тайн в печати
К. Омельченко
ГА РФ. Ф.Р-9425. Оп. 1. Д. 783. Л. 383—397. — Заверенная копия.
Опубл.: История советской политической цензуры. Документы и комментарии. – М., 1997. – С. 352-363.
1951 г.
распечатать
Смотри также:
