[21]

  

 

Проблемы сложения и развития городского погребального обряда XI-XVI вв. непосредственно входят в круг вопросов, связанных с историей христианизации Руси. Долгое время в российской историографии преобладал упрощенный взгляд на историю принятия христианства на Руси. До сих пор крещение Руси пытаются представить (церковные историки особенно) как безоговорочное торжество новой религии во всех сферах жизни. Но процесс христианизации проходил очень сложно и занял длительный период. Первоначально охватив высшие круги феодального общества, главным образом в крупных центрах, христианство встретило достаточно решительное сопротивление основной массы населения Древней Руси, языческой по своим верованиям. Даже ко времени монголо-татарского нашествия, когда христианство на Руси уже существовало достаточно долго, степень его распространения и влияния была неодинаковой не только в разных землях, но и в различных классах феодального общества. Официальные хроники того времени — русские летописи — отмечали, что по-настоящему «нача вера христианская плодитися и расширяти» только при Ярославе Мудром[1]. Следует иметь в виду, что во второй половине XI в. распространение христианства ограничивалось в основном районом Приднепровья, с трудом осуществлялось в Новгороде, а междуречье Оки и Волги этот процесс практически не затронул.

В задачу данной книги не входит анализ всех сторон становления новой религии, перипетий ее борьбы с языческими представлениями населения Древней Руси в первые века после официального принятия новой веры, а также с пережитками древних верований в период позднего средневековья. Отметив всю сложность процесса христианизации Руси на протяжении изучаемого времени (XI-XVI вв.), оговорим, что не будем останавливаться как на его положительных, так и отрицательных сторонах. При изучении темы нас прежде всего интересует вопрос о том, какие изменения с принятием новой религии происходят в области ритуала захоронения населения древнерусских городов.

Об изменениях в обряде погребения городского населения нет сведений ни в летописях, ни в агиографической литературе, ни в других памятниках письменности Древней Руси. Анализ церковных документов — материалов соборов, обличительных и поучительных слов деятелей церкви,     

                  

[22]

                  

направленных против языческих верований и их пережитков, показывает, что и в них нет упоминаний о ритуале погребения вообще и о каких-либо отклонениях от церковных канонов в этой области в частности. Поэтому основным источником для характеристики вопроса о взаимоотношениях двух систем обрядов погребения в первые века христианизации Руси являются археологические данные.

Необходимо отметить, что до сих пор основное внимание в исторической литературе уделялось курганному обряду захоронения населения русской деревни как в период до принятия христианства, так и после его утверждения в качестве официальной религиозной системы. Городской ритуал погребения никак не рассматривался в работах, посвященных религиозным представлениям людей в первое время после принятия новой веры. Отмечалось только, что отказ от кремации покойников в городах произошел, несомненно, под влиянием христианской религии на рубеже X-XI вв[2]. В историографии существует достаточно твердое представление о том, что с принятием христианства погребальный обряд стандартизуется и приводится к единообразию на новой основе, а именно: захоронение покойника должно проводиться на освященной церковью земле[3].

Глубокое изучение прежде всего археологических материалов выявляет крайне сложную картину развития обряда погребения в средневековых русских городах, особенно в домонгольский период. Полученные результаты не позволяют согласиться со многими до сих пор бытующими в российской историографии положениями по вопросам ритуала захоронения. В исторической литературе практически нет крупных исследований, рассматривающих в полном объеме проявления синтеза языческих и христианских верований. Процессы взаимопроникновения и взаимовлияния двух религиозных систем были сложны и многообразны, и главное, очень долговременны. Лишь отдельные стороны этих процессов в период двоеверия нашли отражение в литературе, но проблемы, связанные с обедом погребения, к их числу не относятся.

 

 

Сложность и продолжительность процесса внедрения новой государственной религии на Руси нашла свое отражение и в истории городского погребального ритуала. О пережитках языческого обряда захоронения в городских погребениях ниже будет сказано подробно. Здесь же мы хотим обратиться к такому пережиточному моменту в развитии обряда, как горские курганы древнерусского времени.

До принятия христианства и сельское, и городское население совершало погребения под курганными насыпями в непосредственной близос-  

                  

[23]

                  

ти от того или иного центра обитания. Какие же изменения происходят в этой сфере с принятием новой религиозной системы? Археологические исследования показывают, что с появлением в древнерусских городах в конце X-XI в. христианских храмов начинают формироваться кладбища возле них и некрополи внутри них. В то же самое время значительная часть городского населения продолжала совершать захоронения под курганными насыпями.

Городские курганные могильники первых веков христианства на Руси изучены далеко не во всех древнерусских центрах, так как развиваясь, города, как правило, поглощали своей застройкой территории, занятые в древности курганами. Наиболее перспективны для изучения в этом отношении центры, сохранившиеся в границах древнерусского времени или прекратившие по тем или иным причинам свое существование достаточно рано, не уничтожив в своем развитии городских курганных кладбищ. Количество исследованных городских могильников, продолжавших свое существование и в домонгольское время, достаточно малочисленно. Однако их наличие со всей очевидностью характеризует период, когда наряду с зарождавшимися и развивавшимися грунтовыми кладбищами при культовых постройках продолжает осуществляться погребальный обряд языческого периода — под курганными насыпями.

Раскопанных комплексов городских курганных могильников известно немного. Все они, в отличие от обычных деревенских, сосредоточиваются близ городов. Так, например, исследован курганный городской могильник XI — XIII вв. за валами Переяслава-Хмельницкого. Он служил кладбищем для рядового городского населения. Под курганами обнаружены погребения в глубоких ямах, в деревянных гробах, сбитых гвоздями. В некоторых захоронениях встречены дорогие украшения. Большинство из них были без инвентаря, но в отдельных погребениях найдены вещи: железные ножи, точильные бруски, костяные гребни, бронзовые кольца, перстни, пуговицы и другое[4].

На юго-восточной окраине Суздаля, на Михайловой стороне, исследован большой курганный могильник. Почти во всех курганах обнаружены трупоположения, нередко со следами частичного сожжения. Для всех курганов характерен выжженный горизонт, что свидетельствует о совершении обряда очищения огнем поверхности земли перед погребением. Об этом говорит и золистый слой в подошве всех курганов, зола в засыпке могильных ям, зола и угли выше и ниже останков погребенных. В некоторых курганах костяки носят следы неполного сожжения — кости грудной клетки кальцинированы или отсутствуют. Зафиксированы и кальцинированные черепа. Погребальные сооружения, как правило, деревянные, разных конструкций. Могильник возник на рубеже X- XI вв. и просуществовал до середины XII в.

Курганный могильник на Михайловой стороне, безусловно, является городским некрополем — он и расположен менее чем в одном километре 

                  

[24]

                  

от Суздаля. Найденные во многих погребениях дорогие серебряные ювелирные изделия, привозные шелковые и златотканые одежды говорят о том, что похороненные принадлежали к зажиточной части суздальского населения[5].

Курганное кладбище Пскова древнерусского времени исследовано в восточной части междуречья Псковы и Великой. Оно открыто под культурным слоем, а служило местом захоронения населения, жившего на территории детинца и посада. Кладбище существовало в одном комплексе со святилищем, располагавшемся в окружении курганов. Захоронения датируются X — первой половиной XI в[6]. Некрополь располагался за стенами первоначальных укреплений, в относительной близости от них. Большая часть погребений — трупосожжения, вещевой материал немногочислен, отмечены предметы вооружения. Обряд захоронения некоторых погребений указывает на то, что умершие были уже христианами. Но основной контингент погребен по языческому ритуалу или со значительным числом пережитков этого обряда. Об этом говорит и наличие святилища, и ритуал очищения земли перед захоронением огнем и т. д[7].

При исследовании Чернигова также зафиксированы городские курганные погребения с захоронениями в ямах, с остатками деревянных гробов, крышки которых заколачивались обычно двумя гвоздями — в головах и в ногах. Они располагались в пределах «передгородья»[8] и были в основном стерты при росте города. В инвентаре некоторых захоронений представлены женские украшения, остатки золотного шитья от украшения одежды, ножи. Но основная масса погребений (82%), как, например, в курганном кладбище на Болдиных горах, почти не дает инвентаря[9]. Практически не встречены здесь и трупосожжения, а также другие пережитки языческого ритуала, например, остатки тризны в сосудах. Это было время, когда на Болдиных горах уже, видимо, возникла Ильинская церковь. Курганные городские захоронения Чернигова датируются XI-XII вв. и осуществлялись в период, когда в городе уже функционировали прицерковные грунтовые кладбища по христианскому обряду и храмы-усыпальницы.

Интересно отметить, что наличие курганных погребений в Полоцке, например, подтверждают даже его планы средневекового времени, в частности 1579 г. Курганные могильники в окрестностях этого города можно наблюдать и сегодня[10]. Есть такие могильники в районах Орши, Заславля, Борисова. Как правило, по обряду это трупоположения с богатым инвентарем, в составе которого имеются предметы вооружения (с инкрустацией серебром и княжескими знаками), украшения, ножи, кресала, деревянные ведра, сосуды, один из которых с княжеским знаком-двузубцем на днище[11]. Датируются городские курганные захоронения Полоцкой земли концом X — началом XI в.

Обширный курганный могильник X-XI вв. (более ста шестидесяти сохранившихся насыпей) изучен к востоку от Новогрудка у деревни Бретянка. Сходство керамических и железных изделий (топоров, кресал, ножей) из        

                  

[25]

 

данного могильника с вещами из жилого слоя X-XI вв. древнего Новогрудка, наличие женских украшений, в том числе серебряных, близость могильника к городу, — все это говорит о несомненной связи этих двух комплексов. Видимо, могильник у деревни Бретянка в полутора — двух километрах от Новогрудка является некрополем города, синхронным его слоям X- XI вв[12]. Интересно отметить, что городские христианские захоронения Новогрудка датируются временем не ранее первой половины XII в[13].

Курганный могильник XI — первой половины XII в. исследован и на городище Старая Рязань. Его насыпи уничтожены при сооружении вала в связи с ростом городской территории[14].

Все эти материалы свидетельствуют о том, что курганный обряд захоронения населения древнерусских городов продолжал бытовать еще долгое время после изменения официальной государственной религии. В основном продолжали функционировать те курганные могильники, которые возникали при городских центрах Древней Руси еще до принятия христианства, хотя отмечены случаи возникновения таких могильных комплексов и в XI в., то есть после изменения религиозной системы. Живучесть языческих представлений отмечается ныне во всех сферах жизни древнерусского городского населения, в том числе и в погребальном обряде, о чем говорят находки городских курганных могильников, расположенных в непосредственной близости от оборонительных систем древнерусских городов XI-XIII вв. Причем по инвентарю можно судить о том, что хоронили здесь не только рядовых жителей, но и представителей достаточно зажиточной части городского населения.

 

 

Свидетельства образования и развития городских христианских кладбищ и усыпальниц более многочисленны, чем данные о курганных могильниках древнерусских центров. Это естественно и в силу уже отмеченных выше причин, и в силу того, что изучение древнерусских центров в последние десятилетия ведется широко и планомерно.

Все городские захоронения располагаются на территориях, прилегающих к культовым постройкам или непосредственно в них, так как главное условие христианского обряда — его совершение на освященной церковью земле. Интересны случаи, когда своеобразными кладбищами становились территории разрушенных древних церквей, чьи стены служили естественной оградой места захоронения людей.

Закономерно, что наиболее ранние христианские могильники зафиксированы в Киеве. Датируются они X в. (известно, что в это время в Киеве была церковь Св. Ильи). Письменные источники говорят о нали-

                  

[26]

                  

чии уже в X столетии значительной группы христиан среди населения Киева. Археологическими работами выяснено, что с X по XIII в. существовал грунтовый могильник на Подоле[15]. Значительный по объему раннехристианский могильник исследован на горе Юрковица, где основная масса погребений датируется второй половиной X в[16].

Материалы городских кладбищ, начиная уже с самых ранних, дают различные формы погребений: просто в могильной яме без какого-либо погребального сооружения, в деревянных колодах или гробах-ящиках, в бересте и т. д. Значительно отличаются, хотя и не менее разнообразны, формы захоронений в храмах-усыпальницах. Здесь использовалось для погребения не только подпольное пространство церкви, но и ее интерьер. Зафиксированы кирпичные гробницы под полом, иногда в интерьере храма, каменные саркофаги разных типов, специальные ниши — аркосолии, раки и т. д. Более подробно все эти формы захоронений с анализом типов погребальных сооружений будут рассмотрены ниже. Уже одно перечисление форм этих захоронений, столь разнообразных в самый ранний период развития христианской погребальной культуры в городах домонгольской Руси, говорит о том, что ее формирование было сложным и длительным процессом, а тезис о полной стандартизации ритуала погребения с принятием христианства представляется не совсем корректным.

Прежде чем перейти к анализу археологического материала, позволяющего полностью восстановить весь средневековый ритуал захоронения з городе, следует обратиться к другим источникам.

 

 

До сих пор в исторической литературе XX в. не было попыток рассмотреть письменные источники в преломлении к теме данного исследования. В настоящей работе выделение специального раздела для анализа этого вида источников вызвано его спецификой в сравнении с археологическими.

Письменные источники по разрабатываемой теме многообразны — русские летописи, каноническая литература, жития святых, берестяные грамоты и другие. Все эти памятники помогают в той или иной степени сконструировать отдельные детали погребального обряда и восстановить его в целом. Интересно отметить, что сведения письменных памятников находят подтверждение в археологических материалах. Такая «взаимопроверка» значительно повышает степень надежности и значимость источников.

В русских летописных сводах записи, связанные со смертью и погребением, столь многочисленны, что их трудно учитывать. Как правило, основную их массу составляют очень краткие и стандартные формулы, со-    

                  

[27]

                  

держащие только упоминание о смерти того или иного персонажа. Причем необходимо отметить, что данные летописей в основном связаны с упоминанием членов великокняжеских семей, церковных иерархов, монашествующей братии, то есть верхушки феодального общества.

Достаточно интересные выводы дает анализ более чем четырехсот записей, посвященных рассматриваемой теме. Обращает на себя внимание обилие сведений, в которых зафиксирован только факт смерти: в 1154 г. «...преставися княгиня Глебова Юрьевича в Суждали»[17], в 1258 г. «...преставися Олег Рязанский во скиме»[18]. Другая группа записей характерна еще и указанием места погребения умершего. Под 1063 г. отмечено, что «...преставися Судислав брат Ярославль, и погребоша и во церкви святаго Георгия»[19], в 1138 г. «...преставися Еоуфимья Володимерна и положена быс на Берестовем у стго Спаса»[20], под 1294 г. — «...преставися князь великыи Дмитрей Александрович в Волоце, и положен быс в Переяславли»[21], под 1427 г. — «Тогда приставися князь Василей Володимерович, и положен в Архаггеле на Москве»[22].

Значительное число записей включает еще и указание даты смерти. Анализ летописных сведений с упоминанием дней смерти и погребения того или иного лица позволяет рассмотреть вопрос о том, в какие сроки совершались похороны на разных этапах формирования обряда. Однако в летописях очень мало записей, содержащих указание сразу на оба эти события — день смерти и день похорон (всего тридцать). В них зафиксированы случаи погребения в день смерти: «...преставися Яновая именем Марья августа в 16 день... и положиша ю оу церкве святая Богородица... в 16 день»[23]. Это событие 1091 г. Но такие случаи отмечены летописями и для более позднего времени, например для 1453 г.: «...июля 5 преставися великая княгини Софья... и положена того же дни в манастыре Вьзнесение на Москве...»[24]. Среди летописных данных есть записи о погребении на следующий день после смерти. Так, умерший 13 апреля 1093 г. киевский князь Всеволод был погребен 14 апреля[25], в 1115 г. «...преставися Олег Стославич месяца августа в 1 день, а во вторый погребен быс...»[26]. В 1274 г. «...преставися архиепископ Новгородций Длъмат октября 21, в суботу канона; а в неделю погребоша и во святей Софии»[27]. Есть аналогичные сведения и в описании событий XIV-XVI вв. (всего пятнадцать упоминаний для периода XI-XVI вв.). Фиксируют источники и погребение на третий день, и в более поздние сроки. Как правило, захоронения через три и более дней связаны с перевозкой тела на место погребения издалека или с ожиданием приезда на похороны важного родственника. Такие случаи могут и не учитываться при анализе, так как вызваны необычными обстоятельствами.

Судя по летописным данным, погребение совершалось или в день смерти, или на следующий день. Видимо, этим объясняется незначительное число записей в летописях с указанием одновременно дня смерти и похорон и большое число записей с указанием только дня смерти — захоронение в этот же или на следующий день подразумевалось. Среди сведений,

                  

[28]

                  

содержащих указания на оба дня (смерти и похорон), чаще всего фиксируются случаи совершения обряда на следующий день. Это подтверждают и данные поздних источников XVI-XVII вв. Так, «Дворцовые разряды», неоднократно и подробно описывавшие захоронения лиц царской фамилии в XVII в., отмечают чаще всего похороны на следующий день после смерти для детей чаще в тот же день. Это говорит о длительности сохранения данной детали ритуала. Хотя в период XII-XVI вв. письменные источники фиксируют иногда и случаи погребения в день смерти (Москва, Вознесенский монастырь, 1453, 1558 гг.) или на третий день (Чернигов, 1164 г.; Москва, 1353, 1467 гг.). В записках Ж. Маржерета, путешественника XII в., отмечено, что на Руси мертвых погребают в течение двадцати четырех часов[28]. Сохранившиеся до наших дней описания церемоний царских похорон говорят о том, что чаще всего в XVII в. хоронили на следующий день. Так, например, умерший 17 января 1670 г. царевич Алексей был погребен 18 января[29], умерший 17 марта 1690 г. патриарх Иоаким был похоронен 18 марта[30]. Погребение умершей 12 мая 1691 г. дочери Ивана V состоялось 13 мая[31], а Натальи Кирилловны, матери Петра I, — 26 января, на следующий день после ее смерти[32]; умершая в первом часу ночи 24 января 706 г. царевна Татьяна Михайловна была погребена днем того же числа[33].

В «Житии Пафнутия Боровского», составленном Вассианом Саниным в CVI в., подробно описаны смерть и погребение святого. Умерший вечером мая 1477 г. Пафнутий был похоронен на следующий день, второго мая[34].

Эта сторона обряда может быть реконструирована только благодаря сведениям средневековых письменных памятников. В них можно найти также упоминания о других деталях обряда похорон. Так, например, в летописях достаточно много раз отмечены погребальные сооружения, чаще сего при описании событий XI-XIV вв. Употребляется при этом нейтральный термин «гроб», без указания материала и его формы (двадцать восемь раз). Пять раз отмечено название «гробница», также без каких-либо подробностей устройства: «...облобыза стоую ракоу и по сем же приде ко отни гробницы»[35]. Пять раз при описании погребальных церемоний XI-XIII и XV вв. упоминается термин «гроб камен» или «гроб мраморяни»[36], чаще встречается термин «рака» (двенадцать раз), причем указан и материал (камень, дерево, мрамор), из которого они сделаны (семь раз помянуты при описании событий XI в.). Погребальное сооружение киевского князя Владимира (умер в 1015 г.) охарактеризовано как «корста мраморяна»[37].

Среди самых ранних форм захоронений отмечены и пещерные. Все ни связаны с Киево-Печерской лаврой[38].

Как показал анализ письменных источников, в них нигде нет упоминаний о формах погребальных сооружений древности. Только однажды, в записи под 1162 г., связанной со строительством церкви Успения в Ростове и обретением останков епископов XI в., зафиксировано, что гроб епископа Леонтия был «покровен двема дскама»[39]. Каменные саркофаги с по- 

                  

[29]

                  

                  

логими двускатными крышками хорошо известны в материалах XII- XIII вв. во Владимире. Как показали раскопки в церкви Успения Ростова, саркофаг Леонтия действительно закрыт двускатной крышкой[40]. Несколько более информативны в отношении форм погребальных сооружений миниатюры средневековых лицевых рукописей. Правда, и здесь основная масса рисунков демонстрирует нам хорошо известные по фресковой живописи и иконописи традиционные гробницы прямоугольной формы (ил. 1). В миниатюрах Радзивилловской летописи несколько раз изображен саркофаг прямоугольной формы, но с высокой двускатной крышкой. Такие гробы есть в миниатюрах, посвященных погребению Андрея Боголюбского[41], в сцене у рак Бориса и Глеба в Вышгороде[42], в сцене у гроба Феодосия в Успенском соборе Печерского монастыря[43]. В Сильвестровском списке Сказания о Борисе и Глебе (XIV в.) также имеются изображения каменного саркофага с высокой двускатной крышкой[44]. Гробы с такими завершениями хорошо известны по материалам Киева. Один из них, Ярослава Мудрого, на протяжении многих веков находится в интерьере Софии Киевской и. несомненно, был хорошо известен создателям лицевых рукописей средневековья.

В рисунках зафиксированы другие формы крышек каменных гробов прямоугольной формы, в частности такая редкая, как сводчатая. В археологическом материале средневековой Руси известны два саркофага с такими крышками (один в Белгородке, где он датируется концом XII в., и один, 1244 г., в Новгороде). В миниатюрах Лицевого летописного свода XVI в. изображения таких сводчатых крышек даны в сцене поклонения Дмитрия Донского гробам предков в Архангельском соборе Московского Кремля перед Куликовской битвой в 1380 г.[45]; в миниатюре (1395 г.) того же тома, в сцене погребения князя Дмитрия Юрьевича Красного в 1441 г[46]. Хотя можно предположить, что в некоторых рисунках изображены надгробные памятники со сводчатыми завершениями в интерьере Архангельского собора Московского Кремля[47].

Анализ лицевых рукописей говорит о том, что на рисунках отражена только одна форма погребальных сооружений — гроб прямоугольной формы с крышками трех типов: плоской, двускатной и сводчатой. Но изучение археологического материала позволяет нам уточнить типологию каменных погребальных сооружений, значительно более сложную, чем это видится по средневековым лицевым рукописям.

Достаточно рано, в XI в., в письменных источниках появляются упоминания о такой форме погребения, как раки. Причем появление рак в первые века христианизации Руси связано в основном с Киевом и его округой. Отмечены почти всегда каменные сооружения и лишь однажды деревянное. Захоронение в раке предполагает его расположение в интерьере храма. Исследовать этот вид погребения довольно сложно, так как древние раки практически не сохранились. Объясняется это многими причинами: захоронения в интерьере были больше подвержены влиянию стихии

                  

[30]

                  

 

[31]

                  

(пожаров), страдали при нашествиях (их разрушали в поисках богатого инвентаря) и поновлениях, которые неоднократно предпринимала официальная церковь, особенно активно в период XVII-XIX вв.

Самое раннее упоминание о раках связано с захоронением в 1054 г. в Софии Киевской князя Ярослава Мудрого[48]. Это один из редких случаев сохранения раки практически нетронутой на протяжении более девяти веков. Рака представляет собой большой мраморный саркофаг с высокой двускатной крышкой, украшенной резьбой и акротериями по углам. С трех сторон украшены резьбой и стенки гроба.

Одно из самых интересных описаний по устройству захоронений в раках связано с перенесением в новый каменный храм в Вышгороде мощей Бориса и Глеба в 1115 г. (ил. 2). Причем в летописи отмечен острый спор между князьями Владимиром, с одной стороны, и Давидом и Олегом, с другой. «Владимир бо хотящю поставити среди церкви и терем серебрен поставити над нима, а Давид и Олег хотяше поставити я в комару... на правой стороне, идеже бяста устроена комара има...»[49]. Предполагалось или поставить раки в центре храма под сенью, или поместить в аркосольной нише справа, что в итоге и было сделано. Князю Владимиру не оставалось ничего другого, как богато украсить и сами раки, и место их расположения: «Володимер же окова раце сребром и златом...»[50].

Из летописных данных ясно, что «наверху земли» в храме находилась и рака с телом Александра Невского (умер в 1262 г.) в Рождественском монастыре во Владимире, что и привело к гибели этого захоронения и полной утрате его в пожаре 1491 г[51].

Традиция совершения наиболее почитаемых погребений в раках в интерьерах храмов была продолжена и в дальнейшем, вплоть до XX в. Можно привести многочисленные примеры таких наиболее почитаемых захоронений в раках в Успенском и Архангельском соборах Московского Кремля, в Успенском соборе Владимира, Рождественском соборе Суздаля и т. д. Чаще всего такого погребения удостаивались высшие церковные иерархи, реже — князья. Летописи дают довольно интересные сведения об устройстве рак и в более поздний период, в XV-XVI вв., например в Ярославле. В 1463 г. встал вопрос о захоронении мощей князя Федора Ростиславича, его сына Константина и внука Давида, лежащих «наверх земли»[52]. В Москве в 1535 г. для мощей чудотворцев митрополитов Петра и Алексия по приказу великого князя Ивана Васильевича и его матери Елены Глинской были изготовлены новые, богато украшенные золотом и серебром раки. Многочисленны примеры изготовления новых рак и в более позднее время, особенно в XVII-XIX вв., что привело к уничтожению древних погребальных сооружений этого типа.

В письменных источниках практически нет данных о том, где, кем и каким образом изготавливались погребальные сооружения. Нельзя же буквально воспринимать сообщение летописи о том, что митрополит Петр, умерший в Москве в 1326 г., был погребен в каменном гробу 

                  

[32]

                  

собственного изготовления: «...и положиша его в гробе камене, иже сам създа»[53]. В миниатюре Лицевого летописного свода XVI в., иллюстрирующей это событие, художник дает более жизненную интерпретацию, изобразив за спиной митрополита Петра человека с инструментом (ил. З)[54]. Интересно, что в рисунке очень реально показаны на саркофаге следы от работы ложчатым долотом.

Как показывают натурные исследования, многие каменные гробы изготовляли, высекая из монолита камня. На это указывает и одно из летописных сообщений, связанное с погребением тверского князя Михаила в 1399 г. Князь сам выбрал и указал место своего будущего захоронения в церкви Спаса: «...повеле себе под столпом гроб сечи»[55]. В описании подготовки к погребению московского князя Василия III (умер в 1533 г.) есть косвенные данные о том, что существовали специальные мастерские, где на продажу изготавливались погребальные сооружения из камня. В летописи отмечено: «...и поговоря с митрополитом послаша шатерничаго Русина Иванова сына Семенова, снем с него меру (с князя Василия III. — Т. П.), и повелеша ему гроб привести камен»[56]. Других данных по этому вопросу для исследуемого периода в письменных источниках нет.   

                  

                  

[33]

 

3. Закладка гроба митрополитом Петром в Успенском соборе в 1326 г. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в.      

                  

[34]

                  

Между тем они подробно освещают такую специфическую форму кладбищ, как пещерные. Пещерные захоронения не нашли широкого распространения на Руси. На ее территории в период средневековья существовало несколько пещерных монастырей, среди которых наиболее известным является Печерская лавра в Киеве. Известны аналогичные монастыри в Выдубичах (Киев), в Чернигове и под Псковом (Печорский). Впервые, начиная со второй половины XI в., упоминаются в летописях факты погребения «в печерах» Киевского Печерского монастыря, наиболее доступного для исследований на сегодняшний день. Но его изучение проводится редко, а материалов о погребениях этого комплекса в исторической литературе немного. Это затрудняет разговор о погребальном обряде в таких своеобразных некрополях. К тому же захоронения Печерской лавры подверглись со временем поновлению, что осложняет изучение черт первоначального обряда. Поэтому такую специфическую форму некрополя и ритуал захоронения в нем не удается включить в общий обор по данной теме, хотя материалы представляют огромный интерес для разработки проблем средневекового погребального обряда. Стоит напомнить, что самая ранняя памятная надгробная надпись средневековой Руси обнаружена именно в Киево-Печерском пещерном некрополе[57].

В летописных известиях привлекают внимание упоминания, хотя и крайне редкие, о «замазывании» гробов при захоронении. Самое ранее и наиболее подробное из них относится к 1288 г. и связано с погребением князя Владимира во Владимире-Волынском. Гроб с его телом был помещен в интерьере Успенского собора, видимо, в аркосолии:...вложену в гроб и лежа в гробе тело его не замазано от 11 дне... декабря до 6 дне... априля, княгиня его не можа ся втолити, но пришед с епископом Евгением и с всем крилосом, открывше гроб и видиша тело его цело и бело... и замазаша гроб его месяца априля в 6 день»[58]. Очевидно, саркофаг с телом князя не был закрыт окончательно (по желанию вдовы) и только через четыре месяца крышку соединили раствором с саркофагом. Как показали натурные исследования, при захоронении в каменном саркофаге зазор между ним и крышкой во многих случаях промазывался известковым раствором. При использовании деревянных погребальных сооружений также зафиксированы случаи промазывания изнутри (иногда снаружи со стороны днища) смолой или тем же известковым раствором. Так, при перевозке тела князя Дмитрия Юрьевича Красного для захоронения в Архангельском соборе Московского Кремля оно было помещено в деревянную колоду: «...и положиша его в колоду и осмоливше с полстьми повезоша его на Москву на носилех»[59]. Таким способом, видимо, пытались предохранить тело от гниения, так: путь в Москву занял три недели.

Незначительны в письменных источниках упоминания о подготовке а к захоронению. Почти все известные указания на эту деталь обряда ограничиваются краткой формулой «спрятавше тело его»[60] или иногда        

                  

[35]

                  

«опрятавше тело еа»[61]. Но необходимо отметить, что чаще всего эта лаконичная формула употреблялась при описании событий XI-XIII вв. и в дальнейшем почти неизвестна. Лишь однажды под 1147 г. употреблена формула «и облеча и»[62]. Одним из наиболее информативных в этом отношении описаний является летописная запись о захоронении князя Владимира Васильковича в 1289 г. Подготовка его тела к погребению заключалась в следующем: «...княгини же его... омывша его, и оувиша и оксамитом со кружевом якоже достоит царем»[63]. Тело князя, умершего в Любомле, было завернуто в дорогие привозные ткани и доставлено к месту захоронения во Владимир-Волынский, где при совершении погребения еще раз, как отмечает летопись, «опрятавше тело его»[64]. Для событий XIV в. в летописях зафиксировано выражение «скутавше честное тело... святителя»[65], которое связано с описанием церемонии погребения митрополита Петра в 1326 г.

Из приведенных выше данных нельзя заключить, какие же различия существовали в подготовке к захоронению светских лиц, монахов и священнослужителей, хотя, несомненно, таковые существовали. Ответ на этот вопрос дают археология и некоторые письменные памятники позднего средневековья. Так, в рукописях второй половины XV в. достаточно подробно описана церемония подготовки к захоронению умерших монахов и священнослужителей.

В рукописи псалтири Свято-Троицкой Сергиевой лавры 1490-х гг. основное место в чине погребения отведено описанию подготовки к захоронению тела умершего монаха. После омовения и снятия старой одежды покойника одевают в новую. Если «...будет великий схимник, возложит на нь куколь, на главие верху главы, покрыв и до брады яко видену быти лицу его. а малого скимника клобуком., по сем взложит на нь плети, и припояшет его и обует»[66]. Достаточно сложно раскраивалась мантия, в которую заворачивали тело усопшего на одре, устанавливаемом затем «внутрь паперти, прямо церковных дверей, и положат икону на персях мертвому»[67]. Также облачали к погребению и великосхимника. Очень кратко в источнике упомянуто о подготовке к захоронению умерших представителей белого духовенства: «Аще ли поп белец, омывают его водою, и облекут и в срачицу, и в сукняную свиту, таж стихарь и петрахиль и фелонь, а на ногах копытца, и калигы»[68]. Здесь отмечены одежды, в которых священнослужитель отправлял богослужения в храме. Есть в этом источнике беглое описание погребального облачения светских лиц: «Аще ли мирянин, простец, по умовении водою, в срачицу. и в саван с наголовием. и свиют и укроем, и по челу обяжут рубом. хрестьци нашиваны, а на ноги копытца, и калигы. Також и жены погребаются»[69]. Данные письменных источников по этому вопросу подтверждаются археологическим материалом, речь о котором пойдет ниже.

В исторической литературе XX в. нет работ, посвященных такой детали обряда, как использование саней в ритуале захоронения. Един-

                  

[36]

                  

ственной и весьма важной по значению является публикация Д. Н. Ануина[70]. В ней проанализированы все известные в то время источники, говорящие об использовании саней в погребальном обряде. На сегодняшний день круг источников практически не изменился, что освобождает от необходимости повторного подробного анализа уже однажды квалифицированных материалов. Летописные памятники фиксируют случаи применения саней для перевозки тела к месту погребения не только зимой[71], но и летом[72], а также помещение саней с телом умершего в церкви[73]. Это нашло отражение и в миниатюрах некоторых лицевых рукописей XIV-XVI вв., достаточно часто привлекаемых в исторических исследованиях в качестве иллюстративного материала. В работе, Н. Анучина отмечены миниатюры Сильвестровского списка XIV в. Сказания о Борисе и Глебе», где есть изображения саней в связи с кончиной в 1015 г. киевского князя Владимира (ил. 4, 5)[74], в связи с переносом в 1072 г. мощей Бориса и Глеба в новый храм[75]. Зафиксированы случаи использования саней в погребальной церемонии для переноса вдовы Василия III к месту захоронения ее мужа[76] в 1533 г., что также нашло отражение в миниатюре, но уже Лицевого летописного свода VI в. (ил. 6). Исследование Д. Н. Анучиным средневековых рисунков можно дополнить еще одним изображением, им не отмеченным. Это миниатюра, посвященная погребению в 1560 г. царицы Анастасии, первой жены Ивана IV, где ее тело несут для захоронения в санях (ил. 7)[77]. использование саней в ритуале захоронения широко известно и в VII в. Оно зафиксировано в церемониях похорон членов царского дома, подробно описанных в «Дворцовых разрядах»[78]. Этнографические материалы указывают на использование саней, особенно в южнорусских землях, вплоть до второй половины XIX в[79].

В работе Д. Н. Анучина большое внимание уделено использованию качестве погребального сооружения ладьи. Отголоски языческого обряда захоронения в ладье, корабле, широко распространенного в Северной Европе (Скандинавии) и отдельными находками представленного на территории континентальной Европы в конце I тыс. н.э., известны и в Северо-Западных землях Руси. Самое позднее из них датируется I в. В лицевых рукописях лишь однажды отмечено захоронение с использованием ладьи. В миниатюре Сильвестровского списка «Сказания Борисе и Глебе» (XIV в.) изображен момент погребения князя Глеба между двумя колодами «под насадом»[80].

В письменных источниках крайне редки сведения о сроках поминальных действий после совершения погребения. Одно из самых ранних упоминаний сорочин (сорокового дня после смерти) имеется в жестяной грамоте середины XIV в., найденной в Новгороде. Это документ № 689, речь в котором идет о мероприятиях, связанных с подготовкой захоронения умершего на реке Узе в 1352 г. владыки Василия, среди перечисленных продовольственных сборов отмечено: «...дал

                  

[37]

                  

 

                  

 

 

 

5. Погребение киевского князя Владимира в 1015 г. Миниатюра «Сказания о Борисе и Глебе». Сильвестровский список XIVв. Прорись    

                  

[38]

                  

осмь рубель и пиво вариле ко сороцинам»[81]. В русских летописях упоминается сороковой день поминок под 1490 г. в связи со смертью сына Ивана III. Великий князь «после сорочин сына своего» велел казнить лекаря мистро Леона», обещавшего вылечить князя Ивана и не сумевшeгo этого сделать[82].

Следует отметить, что в письменных источниках практически нет указаний на использование инвентаря, сопровождавшего покойника, между тем при археологических исследованиях средневековых городских погребений он зафиксирован достаточно часто. В то же самое время в письменных источниках отмечены случаи помещения отдельных предметов рядом с местом погребения некоторых исторических лиц. Как правило, это касается захоронений в храмах-усыпальницах. Так, при погребении князя Всеволода-Гавриила в церкви Троицы в Пскове отмечено: «...поставите над ним его меч, иже и до ныне стоит видим все-

                  

 

 

                  

[39]

                  

ми»[83]. В этом же комплексе есть еще одно захоронение, рядом с которым помещался меч — у могилы князя Тимофея-Довмонта, умершего в 1289 г.[84] Трудно сказать, в какое время действительно сложилась эта традиция, поскольку ученые относят меч с погребения Всеволода-Гавриила, в луч- 

                  

 

 

        

[40]

                  

шем случае, к XIV в[85]. Интересно указание в литературе XVIII в. на меч, сохранявшийся при одном из захоронений Спасо-Преображенского собора в Чернигове. В случайно обнаруженной в XIX в. крипте под полом храма он был замечен на одном из гробов[86]. По данным краеведческой литературы, предметы вооружения находились в Успенском соборе Владимира при гробнице князя Изяслава (умер в 1164 г.) в одном из аркосолиев храма — это были шлем, принадлежавший князю по легенде, и стрелы[87]. При погребениях в интерьере храмов упоминаются большие напольные свечи. Так, при устройстве места захоронения епископа Леонтия (Ростов) в новом храме Успения Богородицы в 1162 г. описаны «свещи велики у гроба его»[88]. Важно, что основания для этих свечей в виде двух белокаменных блоков были найдены при археологических работах[89]. Аналогичные свечи упомянуты в описании устройства в XV в. нового места захоронения в интерьере церкви Спаса в Ярославле для князей Федора Ростиславича (умер в 1299 г.), его сына и внука[90]. В Москве, в Успенском соборе, при раке митрополита Ионы (умер в 1461 г.) сохранялись железные вериги — свидетельство его подвижнической жизни. Указанные примеры демонстрируют нам живучесть культа реликвий: эти вещи связывались с жизнью местных святых, многим из них приписывалась чудотворная сила.

В летописных памятниках, фиксирующих случаи смерти и погребения представителей верхушки средневекового общества, мы находим указания на факты принятия перед смертью этими людьми монашества, происходило это за несколько дней до смерти того или иного лица (в предчувствии смерти) или непосредственно перед смертью. Такое постижение противоречило канонам принятия монашества, четко регламентирующим все его этапы. На нарушение этих канонов неоднократно называли и сами церковные историки[91]. Между тем в летописях многочисленны сведения о принятии пострига перед смертью. Самые ранние случаи пострижения зафиксированы в конце XII в. (всего четыре случая). Впервые на это указано под 1177 г., когда умерла жена киевского князя Всеволода: «...преставися княгини Всеволожая, приемши еа ся чернечскоую скимоу»[92]. Следующее сообщение также связано с погрением женщины, сестры владимирского князя Всеволода Ольги в 1181 г.: Преставися... княгини Ольга, сестра Всеволожа, великого нареченая чернечскы Офросеныя...»[93]. Аналогично поступил смоленский князь Давид (умер в 1197 г.): «Преставися... князь Давид... приим мнискыи чин, егоже желаше»[94]. В дальнейшем число таких сообщений растет, достигая своего пика в XIV в. Так, жена Всеволода III постриглась, чувствуя сближение смерти, 2 марта 1205 г. «...в черници и во схиму в монастыри святыя Богородица... и нарекша имя ей Мария... Того же месяца 19... преставися... пребывши в монастыри 18 день постригшися»[95]. В схиме были погребены владимирский князь Владимир в 1227 г.[96], муромский князь Давид в 1228 г.[97], рязанский князь Олег в 1258 г.[98], князь Александр    

                  

[41]

                  

Невский в 1262 г.[99], ростовский князь Дмитрий в 1269 г.[100], переславский князь Дмитрий в 1294 г.[101]

В XIV-XVI вв. летописи значительно реже отмечают случаи пострига перед смертью представителей феодальной верхушки, хотя их еще достаточно. Приняли монашеский сан перед смертью новгородский князь Афанасий (1322 г.) и два посадника в 1417 г.[102], погребенная в Киево-Печерской лавре в 1392 г. княгиня Ульяна, жена литовского князя Ольгерда[103], тверской князь Михаил в 1399 г.[104], суздальский князь Константин в 1355 г.[105], князь «Александр Ростовъскый» в 1404 г.[106], мать Владимира Храброго княгиня Мария в 1389 г.[107], Иван Калита в 1340 г.[108] и великий князь Василий III в 1534 г.[109].

Анализ материалов некоторых исследованных усыпальниц показывает, что принятие монашеского сана перед смертью происходило далеко не всегда. Так, среди почти шестидесяти захоронений усыпальницы Вознесенского монастыря в Московском Кремле атрибуты монашества выявлены только в шести случаях. Все остальные погребения носили светский характер. Изучение миниатюр Лицевого летописного свода XVI в. показало, что изображения погребаемых в монашеской одежде даны там, где это оговорено в тексте. Таких рисунков немного и связаны они в основном с событиями XIV-XVI вв. Например, в миниатюре, иллюстрирующей похороны московского князя Даниила (умер в 1303 г.), тело его облечено в схиму. В монашеском хоронят и Василия III (ил. 8)[110]. Однако значительно больше рисунков с изображениями погребаемых в светской одежде и с княжеской шапкой или царской короной, когда речь идет о великих князьях и царях, членах их семей (ил. 9).

Письменные источники средневековья практически никогда не затрагивают на своих страницах вопросы, связанные с организацией похорон и платой за их совершение. Тем интереснее и значительнее сведения новгородских берестяных грамот, отражающих, хотя и крайне редко, некоторые стороны погребального обряда. Здесь следует выделить грамоты № 601 и 609[111], которые касаются расчетов княжеской семьи с посадником за организацию в 1198 г. похорон малолетних княжичей, сыновей Ярослава Владимировича. В текстах берестяных документов фигурируют суммы денег, которыми расплачивались с посадником за взятые у него сани, попоны и прочее. Причем у посадника было взято трое саней: за двое уплачивались деньги (эти сани, скорее всего, остались в монастыре), а третьи возвращались владельцу[112]. Исследователи отмечают, что смысл грамоты № 601, представлявшей некий реестр расходов князя и княгини на похороны, организованные посадником, дает слово «крытное» — погребальное[113]. Выше уже приводились сведения берестяной грамоты в связи с термином «сорочины».     

                  

[42]

                  

 

 

 

 

[43]

 

 

 

 

 

[44]

 

 

Летописные источники для XI-XV вв. приводят названия около семидесяти храмов в двадцати трех городских центрах, в которых совершали погребения в средневековье. Подавляющее большинство усыпальниц — сорок некрополей — относятся к XI-XIII вв. Динамика в использовании храмов для устройства погребальных комплексов здесь достаточно убедительна. Так, в XI столетии, для которого характерно еще слабое распространение христианства, по письменным источникам усыпальницы известны только в трех центрах (Киев, Чернигов, Новгород), и их немного — только восемь. Но уже для XII-XIII вв. летописи называют нам тридцать двa храма с некрополями в двадцати городах Руси.

За последние годы археологически выявлено значительное число древних храмов и комплексов захоронений в них. Эти материалы позволяют не только подтвердить данные письменных источников, но и значительно расширить наши представления о традиции устройства некрополей в культовых постройках. Так, число некрополей в храмах XI в., с учетом археологических находок, увеличивается до тринадцати. Причем выясняется, что комплексами таких захоронений обладал еще один центр — Переяслав-Хмельницкий, а не только отмеченные выше Киев, Чернигов и Новгород. Археологически выявлены новые храмы-усыпальницы XI-XII вв. в Киеве (четыре), XII в. — в Галиче (три), Переяславе-Хмельницком (один), XI-XII вв. — в Чернигове (два), XII-XIII вв. — в Смоленске (одиннадцать), Старой Ладоге (три), XIII-XV вв. — в Новгороде (четыре) и т. д. Общее число известных на сегодня по разным видам источников храмов-усыпальниц XI-XVI вв. достигает ста десяти в тридцати пяти центрах средневековой Руси.

В связи с этим интересно выяснить, в храмах какого посвящения чаще всего располагались усыпальницы, и прослеживается ли при этом какая-либо закономерность. Как показал анализ посвящений культовых построек с усыпальницами внутри, выделить четкие группы с определенными названиями практически не удается. Уже в XI в. захоронения совершались как в богородичных храмах (Успенский собор Киево-Печерской лавры, Десятинная церковь), так и в храмах, посвященных Христу (Софийские соборы Киева и Новгорода, церкви Спаса в Чернигове и Переяславе-Хмельницком) и святым (церковь Михаила в Переяславе-Хмельницком). В XII-XIII вв. эта картина меняется весьма незначительно, хотя несколько возрастает, по сравнению с другими, использование храмов, посвященных святым (двадцать один). В это время можно также выделить четырнадцать храмов-усыпальниц богородичного цикла и одиннадцать церквей христологического цикла.

Для XIV-XVI вв., когда число усыпальниц растет незначительно, также отмечены некрополи в храмах всех трех групп. Внутри выделенных

                  

[45]

                  

групп можно назвать храмы определенного посвящения, наиболее широко использовавшиеся для некрополей. Так, среди богородичных храмов 85% составляют посвященные Успению и Рождеству Богородицы, среди христологических это Спасские церкви (80%). Интересно, что только три Софийских храма были использованы для совершения захоронений — два в XI в. (в Киеве, Новгороде) и один — в XII в. (в Полоцке).

Социальная принадлежность погребений в храмах-усыпальницах определяется очень точно: здесь захоронены представители верхушки феодального общества — князья и члены их семей, высшие церковные иерархи, местная знать. Об этом говорят как летописные данные, так и материалы археологических раскопок, по которым особый характер захоронений в храмах прослеживается очень четко. Интересно, что для раннего периода (XI-XIII вв.) характерно наличие внутри храмов погребений и светских лиц, и священнослужителей (князей и членов их семей и высших церковных деятелей). Уже в этот период начинают складываться усыпальницы по династическому принципу для представителей отдельных «ветвей» княжеских родов. Монастырские усыпальницы часто становятся местом успокоения для светских лиц. Например, в Успенском соборе Киево-Печерской лавры, как фиксирует летопись, совершались погребения представительниц княжеской семьи в непосредственной близости от могил монашествующей братии.

Интересен вопрос о топографии захоронений в средневековых храмах-усыпальницах. Сведения летописей и материалы археологических работ дают полную картину расположения захоронений в культовых постройках. Начиная с XI в. в качестве места погребения в церкви прежде всего отмечены приделы и притворы. Но для XI столетия данных об этом пока крайне мало. Только однажды под 1091 г. упоминается захоронение «у притворе на десной стране»[114]. Речь идет о погребении старца Феодосия в Успенском соборе Киево-Печерской лавры. Особенно часто указания на погребения в приделах и притворах отмечены в описании событий второй половины XII — первой половины XIII в. В письменных источниках захоронения в этих частях здания церкви зафиксированы под 1106 г. в том же Печерском монастыре Киева[115], под 1137 г. — в церкви Троицы в Пскове[116], под 1163, 1178, 1180, 1187, 1193 и 1199 гг. — в Новгороде[117] в Софийском соборе. Интересно, что по данным летописей наиболее подробно в XIII в. фиксировались захоронения именно в Новгородской Софии[118]. Среди записей о событиях XIV в., отмечающих погребения в храмах с указанием притворов и приделов, дважды упомянуты усыпальницы Москвы и по разу — Новгорода и Нижнего Новгорода. Так, фиксируя место захоронения в кремлевском Спасо-Преображенском соборе (Москва) в XIV в. два раза называют притвор[119]. Под 1389 г. в летописи описано погребение новгородского владыки Алексея «в монастыри на Деревяници в церкви святаго Воскресения во притворе»[120]. Упомянут притвор как место погребения и в записи 1376 г., связанной с церковью Спаса        

                  

[46]

                  

в Нижнем Новгороде[121]. При описании событий XV в. только дважды конкретизируются притвор и придел как место совершения захоронения. Так, в 1438 г. упомянут придел Благовещения церкви Михаила Архангела Чудова монастыря Москвы — в нем были помещены мощи митрополита Алексея[122], а в 1410 г. — притвор церкви Воскресения Деревяницкого монастыря под Новгородом[123]. Впервые в XV в. как место совершения захоронения упомянут подклет храма, в частности церковь Спаса в Ярославле: «...под церковию тою в подклете»[124].

Письменные источники позволяют сделать вывод о том, что наиболее предпочтительной для погребения являлась правая (южная) сторона храма. Первоначально это предпочтение не было столь явно выраженным. В летописях можно встретить данные о погребении в XI в. как на левой стороне храма или притвора[125], так и на правой стороне[126]. Для XII столетия уже больше сообщений о захоронении на правой стороне. Например, в 1109 г. в Успенском соборе Киево-Печерской лавры захоронение было совершено справа «оу дверии яже к оуглу»[127], в 1115 г. — в храме Вышгороа[128], в 1158 г. — вновь в Киевской лавре[129] и только однажды упомянуто захоронение на левой стороне — в церкви Троицы в Пскове в 1137 г.[130] Для XIII в. таких данных по летописным памятникам нет.

В XIV в. сообщений летописных сводов о захоронениях на правой половине храма достаточно много[131]. Одно из самых интересных из них по исследуемому вопросу помещено под 1399 г. Оно рассказывает о выборе места для своего погребения тверским князем Михаилом: «Пришед же к тълпу, иже на правой стороне, идеже написан Аврам, Исак, Иаков, и под ем местом указа ся положити»[132]. Единственный случай погребения на левой стороне храма отмечен для XIV в. в Успенском соборе Москвы: в 1326 г. «близ святого жертвенника во стене» выбрал место для своего успокоения митрополит Петр[133]. Кстати, этими двумя записями и ограничиваются сведения о тех случаях, когда место захоронения выбирается заранее и точно указывается в письменном источнике.

В XV в. отмечены погребения в левой и в правой частях храмов практически поровну, а в XVI в. — в основном с правой, почетной, стороны. В общей сложности в XI-XVI вв. в русских летописях зафиксировано девять случаев захоронения у левой (северной) и семнадцать случаев погребения справа, у южной стены храма. Если же проанализировать почти полсотни летописных свидетельств, указывающих места погребения в храмах-усыпальницах за этот же период, то выяснится, что четыре раза отмечены приделы, шестнадцать раз — притворы, семнадцать раз — основная часть храма, три раза — алтарные части и однажды — подклет. Топография захоронений в храме — вопрос сложный и до сих пор не шедший своего исследователя, хотя попытка такого анализа была[134]. Как показало изучение письменных памятников, на их основе трудно однозначно решить этот вопрос. Более полные данные позволяют получить археологические исследования. В настоящее время есть возможность        

                  

[47]

                  

рассмотреть вопрос о топографии захоронений в культовых постройках на основе изучения более ста храмов-усыпальниц XI-XVI вв.

Уже для XI в. мы располагаем данными о тринадцати памятниках церковной архитектуры с захоронениями в них и возле них. Сразу отметим, что некоторые усыпальницы использовались на протяжении длительного времени, хотя отдельные из них, такие, как, например, Десятинная церковь, после XI в. уже не функционировали.

Изучение археологических материалов показало, что в первый период сложения некрополей в храмах, как правило, основная их часть не использовалась для захоронений. В XI в. известен только один случай размещения погребения в центральной части храма — в Спасской церкви Переяслава-Хмельницкого, где три захоронения расположены вдоль южной стены, а одно — в северо-западном углу основного помещения. Кроме того, три захоронения находятся в северной половине нартекса и три вдоль северной стены храма снаружи (ил. 10: а)[135]. В остальных случаях для погребения использованы или галереи храмов, или пристройки к ним. Так, в церкви Михаила этого центра аналогичную нагрузку несли специальные часовни, пристроенные вдоль южной стены и у юго-восточного угла церкви. В каждой из часовен располагалось по одному захоронению (ил. 10: б)[136].

В черниговских церквах, в частности в Спасском соборе, также для некрополя были устроены специальные часовни возле северо-восточного и юго-восточного углов собору в которых находилось по одной аркосольной нише[137]. В недавно открытом в Чернигове храме XI в. с подклетным помещением-усыпальницей аркосолии были устроены в северной и юж-        

 

                  

[48]

                  

ной стенах подклета. Кроме того, захоронения совершены в юго-западном углу и между южными столбами этого помещения[138]. В киевских храмах также очень четко прослеживается тенденция к расположению погребений во вспомогательных частях культовых зданий. В Софийском соборе захоронение Ярослава Мудрого располагается в северной галерее. В Успенском соборе Печерской лавры для погребения был выделен нартекс[139]. В храмах Кловского монастыря и усадьбе митрополичьего дома основная часть захоронений находилась в галереях[140]. В церкви Михаила в Выдубичах для погребений были сделаны пристройки у северо- и юго-восточных углов снаружи[141]. В Софийском соборе Новгорода захоронения XI в. располагались в основном в южной галерее[142].

В XI в. выделяются три основные группы усыпальниц — храмы с захоронениями только в галереях, храмы с погребениями в пристройках к ним и один храм с захоронениями в основной части церкви.

В XII столетии по-прежнему значительным числом представлены храмы, где могилы располагались либо в пристройках, либо в галереях и нартексах. В церкви второй половины XII в. в Звенигороде на Белке разрушенный саркофаг был зафиксирован в башне-пристройке у юго-западного угла[143]. В церкви на реке Ладожке (Старая Ладога) захоронения размещались в северном притворе[144]. В Успенском соборе Елецкого монастыря в Чернигове ниша-аркосолий была устроена в южной стене крещальни, а еще одна — в восточной стене нартекса (ил. 11: а)[145]. В Кирилловской церкви Киева, в аналогично расположенной крещальне, аркосолии были устроены в южной и западной стенах и еще один — в западной стене нартекса (ил. 11: б)[146]. В Галиче в Успенском соборе Крылоса захоронения располагались в центральной части западной галереи[147], а в Благовещенской церкви Чернигова также погребали в галереях, причем первоначально для этого отвели южную[148]. В церкви Успения Аркажского монастыря под Новгородом для погребений был выделен западный притвор (ил. 11: в)[149].

В XII в. более широко практиковались захоронения в основной части «рама, причем выделяется несколько вариантов размещения захоронений. Прежде всего отметим храмы, в которых погребения совершались в подпольном пространстве у южной или северной стен. Это церкви Спаса в Галиче[150], малый храм в Белгородке[151], большой храм Зарубского монастыря в Киеве[152]. Интересна группа церквей с аркосольными нишами в стенах, как правило, в южной (чаще) и северной. Среди них церковь Пирогощей в Киеве[153], Георгия во Владимире[154], Бориса и Глеба в Кидекше (ил. 12: а)[155], Успенская церковь в Старой Ладоге[156], один из храмов Переяслава-Смельницкого[157], Спасо-Нередицкая церковь под Новгородом (ил. 12: б)[158], -Собор Ивановского монастыря в Пскове[159] и другие. Выделяются храмы, в которых захоронения занимали все пространство вдоль южной, западной и северной стен — Георгиевский собор Новгорода в Юрьевом монастыре (ил. 13: а)[160], храм Василёва (ил. 13: б)[161], Борисоглебский собор Старой Рязани (ил. 13: в)[162].   

                  

[49]

                  

 

 

                  

[50]

 

Особняком стоит Пятницкая церковь Бельчицкого монастыря в Полоцке. Под церковью (кроме алтарной части) располагалась подземная камера, использовавшаяся для погребений[163].

Остальные памятники соединены в группу, представляющую некрополи, занимавшие все компартименты культовых построек, включая как основную их часть, так и нартекс, притвор, галереи. Это зафиксировано при раскопках храма в местечке «Старая кафедра» в окрестностях Владими-        

                  

12. Планы храмов с аркосольными нишами: а) церковь Бориса и Глеба. Кидекша. XII в.; б) церковь Спаса на Нередице. Новгород. XII в. 

 

                  

13. Планы храмов с захоронениями вдоль южной, западной и северной стен: а) Георгиевский собор Юрьева монастыря. Новгород. Захоронения XII-XIII вв. б) храм XII в. Василев; в) Борисоглебский собор. Старая Рязань. XII в. Захоронения в могилах и аркосолиях         

                  

[51]

                  

ра-Волынского[164], Успенского собора этого же центра (ил. 14: а)[165], храма в Турове (ил. 14: б)[166].

Уникальный для XII в. случай захоронения вне культовых построек был отмечен в Боголюбове (ил. 14: в), где погребение в каменном саркофаге было совершено возле лестничной башни дворца, в уровень с древней вымосткой двора[167].

В XIII в. произошло резкое увеличение числа храмов-усыпальниц в северо-восточных и западных землях. В это время только в Смоленске появляется одиннадцать новых храмов, которые используются для погребений, и один — в Полоцке. Во Владимирской земле также создаются новые усыпальницы, как в самом Владимире — три, так и в Суздале — одна, Юрьеве-Польском — одна, а также в Новгороде — одна и Старой Ладоге — одна. В южных землях в этот период отмечено появление лишь 

                  

 

                  

[52]

                  

одного храма-усыпальницы в Киеве и одного в Галиче. Причем в топографии погребений в них изменений не происходит — по-прежнему используются в той или иной степени все части культовых построек.

В XIV в. группа новых некрополей в церквах крайне мала. В большинстве своем это храмы Москвы, Новгорода, Пскова. Причем захоронения в них совершали в основном в центральной части здания. В это время активно начинают складываться усыпальницы в Москве: с 1330-х годов отмечены в летописях погребения в Успенском и Спасо-Преображенском соборах, с 1340 г. — в Архангельском соборе, со второй половины XIV в. — в Чудовом монастыре и Богоявленской обители. Не все эти комплексы дошли до нас, и поэтому точно судить о принципах формирования этих усыпальниц сложно.

В XV-XVI вв. все официальные государственные некрополи концентрируются в храмах Москвы. Для высших церковных иерархов местом погребения продолжает служить Успенский собор, для членов великокняжеской, в дальнейшем царской семьи — Архангельский и Вознесенский соборы Кремля (ил. 15: а). Приобретают важное значение многие монастырские некрополи и кладбища, все более занимаемые захоронениями знати, а не только монахов и церковнослужителей. Здесь можно упомянуть Чудов монастырь Кремля, с XIV в. превратившийся в достаточно престижный некрополь. Захоронения в храмах располагаются и в этот период в самых разных их частях. Так, например, в соборе Пафнутьев-Боровского монастыря захоронения совершались в южной его половине перед дьяконником[168]. В Троицком соборе Сергиевой лавры погребения есть южной стены и в южном приделе (ил. 15: б)[169]. В этом же монастыре Максим Грек был погребен (умер в 1566 г.) в палатке у северо-западного угла Духовской церкви с ее наружной стороны — ныне этой пристройки не     

                  

15. Планы храмов с захоронениями знати: а) некрополь Вознесенского собора Московского Кремля с захоронениями XV-XVIII вв.; б) некрополь Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря. XV в.; в) Духовская церковь Троице-Сергиева монастыря с пристройкой-усыпальницей. XV в.        

                  

[53]

                  

существует (ил. 15: в)[170]. В подклетной части церкви Покрова одноименного монастыря в Суздале находилась обширная усыпальница знатных по своему происхождению монахинь (ил. 16)[171].

Обращают на себя внимание захоронения, совершенные в алтарных частях культовых построек. Этих случаев немного, и ранее XII в. такие погребения неизвестны. География ранних находок не очень широка. Так, XII в. датируется могильная яма, прослеженная в северной половине дьяконника церкви Дмитрия Солунского в Пскове[172]. Причем исследователи связывают это погребение с личностью князя Всеволода-Гавриила (умер в 1138 г.). В 1192 г. останки князя были перенесены в Троицкий собор, и от первоначального захоронения осталась только могильная яма. В южных апсидах некоторых храмов погребения совершены в каменных саркофагах. Остатки такого захоронения были найдены в развалинах церкви Климента в Старой Ладоге в конце XIX в.[173] и в дьяконнике церкви Спаса Нередицы (XII в.) в Новгороде[174]. В публикации не проведена датировка этих захоронений, но мы можем с уверенностью отнести их к домонгольскому времени, так как именно в этот период на Руси использовались составные каменные погребальные сооружения. В Преображенском соборе Хутынского монастыря под Новгородом до настоящего времени сохраняется в дьяконнике погребение Варлаама Хутынского, умершего в 1243 г.

В алтарной части Спасо-Преображенского собора Переславля-Залесского (XII в.) до конца XIX в. располагался надгробный памятник, сломанный в период реставрационных работ 1891-1894 гг. К сожалению, ныне трудно определить время и принадлежность этого захоронения[175]. Несколько погребений в алтарной части храмов были совершены в специальных нишах-аркосолиях. Например, в ростовском Успенском соборе XII в. при входе в дьяконник, аркосолий содержал саркофаг епископа Леонтия[176]. В южной стене южной апсиды был аркосолий в церкви Спаса Нередицы в Новгороде (XII в.) и аналогичный в северной стене северной апсиды[177]. В публикациях XIX в. отмечена находка захоронения в стене алтаря церкви Кирилла в Киеве[178]. Аркосолий XV в. зафиксирован в южной стене дьяконника Архангельского собора в Рязани[179]. Довольно широко для погребений использовались алтарные части московских храмов-усыпальниц в Кремле. В первую очередь это относится к Успенскому собору, в котором уже

                  

 

                  

[54]

                  

в XIV в. в алтаре были погребены два митрополита — Петр и Феогност (в жертвеннике) и князь Юрий Данилович (в дьяконнике)[180]. Интересно, что княжеское погребение после XV в. уже не упоминается в письменных источниках, и место его сейчас неизвестно. В Архангельском соборе Кремля, служившем местом захоронения великих и удельных князей и царей, во второй половине XVI в. в алтаре были совершены три погребения. У западной стенки дьяконника, при входе в него, располагаются захоронения Ивана IV и его сыновей[181]. В 1731 г. в дьяконнике церкви Вознесения было совершено захоронение царевны Параскевы, дочери царя Ивана V[182]. Несмотря на редкость случаев захоронения в алтарных частях средневековых храмов, они встречаются на довольно широкой территории и по времени охватывают период с XII по XVIII в. Среди них отмечены как грунтовые захоронения (под полом), так и захоронения в аркосолиях и раках. Большая часть таких погребений датируется домонгольским временем. Поздних захоронений в алтарных помещениях немного, и зафиксированы они в основном в московских памятниках.

Городские грунтовые кладбища, как уже отмечалось выше, располагаюсь вокруг храмов, на освященной церковью земле. Для захоронения чаще использовалась территория вдоль южной и северной стен церквей. Сак показали археологические наблюдения, в период XI-XVI вв. погребения у западной стены совершались значительно реже, а возле апсид храмов их известно крайне мало.

Археологические материалы позволяют проследить ориентацию погребений городских кладбищ и некрополей. Казалось бы, каноническая ориентация — головой на запад — должна соблюдаться всегда. Тем более, то этому способствует размещение захоронений возле храмов или непосредственно в них. Хотя отклонения при этом прослеживаются довольно часто, но они незначительны и связаны с сезонными изменениями в движении солнца по небосклону. Сезонные нарушения в ориентации захоронений — обычное явление для всех кладбищ Руси в период средневековья. Отклонения бывают или к югу (летом), или к северу (зимой).

Гораздо сложнее объяснить наличие в храмах аркосольных ниш для воронений в западных стенах центральной части храма или притворов приделов. В этих случаях получалось, что умершего захоранивали головой на север. Таких примеров много.

Для XI -XII вв. аркосолии в западных стенах отмечены чаще всего в памятниках южных земель. Это Кирилловская церковь и церковь Богородицы Пирогощей в Киеве, Борисоглебский (ил. 17: а) и Успенский соборы в Чернове, Успенский собор и «Старая кафедра» во Владимире-Волынском, храм XII в. в Переяславе-Хмельницком. Есть аналогично расположенные аркосолии в Борисоглебском соборе Старой Рязани, Успенской церкви в г. Старой Ладоге, в галерее Борисоглебского собора в Смоленске (ил. 17: б). В II в. эта традиция прослеживается в основном в храмах Смоленска. В данный период только в церкви Рождества в Суздале (ил. 17: в) и церкви на Цер-   

                  

[55]

                  

ковщине в Киеве (ил. 17: г) еще отмечены аркосолии в западных стенах. Самый поздний пример такой ориентации захоронения относится к XIV в. — это аркосолии церкви Лазаря в Новгороде[183]. Видимо, подобная неканоническая ориентация погребенных не вызывала возражений у официальной         

                  

 

                  

[56]

                  

церкви. Устройство аркосолиев, при погребении в которых нарушался принцип ориентации христианского погребения, было достаточно распространенным явлением в храмах-усыпальницах древнерусских центров, особенно в XII-XIII вв.

На грунтовых городских кладбищах резкие отклонения в ориентации захоронений встречаются редко. Одно из самых ранних городских погребений с необычной ориентацией зафиксировали при раскопках на Старокиевской горе в 1968 г. Здесь под полом жилища был найден гроб, ориентированный головной частью на север. Это погребение неканонично по всем деталям обряда. Кроме его расположения под полом жилой постройки (!), вызывает интерес и то, что гроб пробит насквозь длинным гвоздем-костылем, загнутым под днищем. Исследователи связали эту находку захоронением вурдалака или упыря[184]. Погребение датируется XI в. — временем, когда языческие представления вряд ли были поколеблены новой религией, если учесть, что многие из них дожили до наших дней.

Отдельные случаи отклонений при ориентации захоронений отмечены и для более позднего времени. Так, в Гродно в слое разрушения Верхней церкви было найдено захоронение головой на юг, датированное XII — XIV в[185]. Но основные нарушения в канонической ориентации христианских захоронений все-таки связаны с погребениями в храмах, в аркосольных нишах западных стен их основных или вспомогательных компартиментов.

Значительный интерес представляют массовые захоронения, встречающиеся при исследовании древнерусских городов. Чаще всего они связаны с гибелью людей в результате военных действий или эпидемий. Одно из самых ранних групповых погребений было найдено в Чернигове, где при раскопках церкви XI в. в детинце, на прилегающем к ней кладбище, зафиксировали захоронение в яме пятидесяти черепов и множества человеческих костей, лежавших в четыре — пять слоев[186]. Неоднократно в последние годы обнаруживали массовые погребения в Киеве. Все они связаны, как правило, с монголо-татарским нашествием первой половины XIII в. Так, во рву у Золотых ворот было обнаружено огромное число скелетов с височными проволочными кольцами, бусами и другими вещами[187], найдены массовые погребения в местечке Дорожичи, где среди многочисленных останков зафиксированы крестики, обломки стеклянных браслетов, обоюдоострые мечи[188]. Но иногда находили массовые захоронения человеческих останков, появление которых объясняется иными причинами. Так, в Москве при археологических работах на территории Успенского сора в Кремле обнаружили яму с такими останками и поливным ритуальным сосудом. Погребение было совершено, когда при перестройке храма в конце XV в. нарушили древнее кладбище. Все потревоженные грунтовые захоронения были перезахоронены в специальной яме[189]. Таким образом, основные причины возникновения массовых захоронений людей не требуют особого рассмотрения, так как очевидны.       

                  

[57]

                  

Археологические материалы дают возможность четко проследить позу погребаемого в захоронении. В подавляющем большинстве тело умершего укладывали на спину, головой на запад, руки складывали на груди или на животе, хотя вариантов вынужденного расположения рук можно отметить много. Изредка зафиксированы отклонения от этого канонического положения. Причем несмотря на редкость отмеченных случаев, они прослеживаются на протяжении достаточно длительного периода — с XI до XVI в. Найдены захоронения, в которых умерший был помещен на правом или на левом боку с подогнутыми ногами и поднятыми к голове или груди руками. Несколько таких погребений, помещенных в просторную могильную яму, были зафиксированы в Новогрудке на кладбище первой половины XII в. Два костяка лежали на левом боку в скорченном состоянии, кисти их рук были притянуты к подбородку. В трех случаях у погребенных оказались подогнуты обе или одна нога[190]. В пяти грунтовых захоронениях на Замчище Волковыска были обнаружены костяки на правом боку со слегка вытянутыми вперед руками (в одном случае руки были подтянуты к голове). Все захоронения безынвентарные, с достаточно широкой датировкой XI-XIV вв[191].

Интересно отметить, что аналогичные отклонения в позе костяков зафиксированы и при захоронении в деревянных и каменных погребальных сооружениях. Так, при исследовании кладбища Аркажского монастыря под Новгородом в двух саркофагах ладьевидного типа были обнаружены костяки, лежавшие один на левом, а другой на правом боку. И здесь руки и ноги умерших находились в согнутом состоянии. Дата погребений — XIV-XV вв[192]. Один из самых поздних случаев неканонического положения тела в христианском городском захоронении был отмечен при исследовании Рождественского собора Пафнутьев-Боровского монастыря. Изученное здесь погребение XV-XVI вв. в деревянном гробу содержало костяк, лежащий на правом боку, ноги которого согнуты в коленях, а руки согнуты и прижаты к груди[193].

В ходе смены и формирования христианского погребального обряда на Руси, как показал анализ данных письменных источников и археологических материалов, в нем отразился характер общих для религиозной реформы конца X в. тенденций и процессов.

В первые века христианизации Руси новый обряд захоронения воспринимался медленно в среде рядового гражданского населения. Это подтверждает тот факт, что сохранялась традиция погребения в курганах, о чем свидетельствуют группы таких захоронений в окрестностях ряда древнерусских центров. Причем часть городских курганных могильников, возникнув еще в X в., продолжала функционировать вплоть до XII в., а иногда и позже. Отмечены такого рода городские кладбища, образование и использование которых относится к периоду после принятия новой религии. Параллельно с существованием курганов создавались грунтовые кладбища возле городских храмов и усыпальницы знати внутри церк-  

                  

[58]

                  

вей. Это говорит о том, что первоначально значительная часть городского населения, иногда даже и достаточно зажиточная, как показывают археологические раскопки, придерживалась курганного обряда захоронения.

Впервые проведенный в преломлении к изучаемой теме анализ письменных источников показал их большую значимость. Следует отметить особый характер некоторых летописных данных, отражающих в основном черты ритуала погребения верхушки феодального городского общества, включая церковных иерархов. Письменные памятники содержат ценную информацию о сроках совершения погребений, о принципах формирования некрополей в храмах и формах погребальных сооружений, о подготовке тела к захоронению, о сроках поминальных действий и других деталях обряда похорон. До сих пор в российской историографии нe приводился анализ топографии средневековых кладбищ в городах и захоронений в храмах-усыпальницах. Изучение этого вопроса на основе археологических данных позволило выявить характер некрополей в церквах, принципы их организации, время наибольшего расцвета, топографию грунтовых кладбищ в городах и т. д. Исследования показали наличие отклонений от канонов в ориентации христианских захоронений, особенно в храмах-усыпальницах, и в положении тел погребенных людей, в связи с чем в некоторых случаях можно говорить об отголосках древних верований.

 

размещено 2.10.2007

---