Великая Отечественная!.. Больше трети века[1] прошло с той грозной поры. Все меньше становится ее участников. А воспоминания огненных лет остаются в памяти все столь же четкими и ясными, как если бы это было вчера.

 

В 1941 году я, недавний выпускник геофака[2], ничего толком не знающий в жизни, взялся за первую в своей практике производственную геологическую работу. Снарядившись в Горьком, в геологическом Управлении, в середине мая наша партия № 11 из четырех человек прибыла в с. Ильинку, избранное в качестве основной базы. Нам предстояло провести комплексную структурно-геологическую съемку масштаба 16:50000 на отрезке р. Волги, охватывающем города Козьмодемьянск – Чебоксары, на площади 750 кв.км.

 

22.06.1941. Этот день поначалу был обычным. Минул полдень. Я вернулся с обнажения[3] (по случаю выходного дня был неподалеку). И вот, в жизнь ворвалось: война! В Доме отдыха прослушал речь Молотова. Сразу уехал в Казань – согласно приписному предписанию. Однако из казанского военкомата меня вернули, так как на учете я был по месту полевой работы в районном военкомате – с. Большой Сундырь в 17 км от Ильинки, но без приписного предписания.

В эти первые дни глубина, серьезность происходящего не осознавалась еще в полной мере. И рассуждал тогда я,  как и многие: «Скоро погоним немца назад». Своим же первейшим долгом и в новых условиях считал продолжение своей работы, тем более, что снята на не была, так как проходила по нефтяной тематике.

Речь Сталина 3 июля раскрыла суровую действительность. Для нас пока оставалось одно – работать не покладая рук. Но условия работы значительно усложнились. Редкий день проходил без того, чтобы кого-то из нас не брали под арест прямо на маршруте, где-нибудь в овраге, иной раз с ружейной стрельбой, и под конвоем приводили в сельсовет. После долгих выяснений, телефонных звонков по месту квартирования, а то и до райисполкома, через много часов, наконец, отпускали восвояси. Праздного народа кругом при этом бывало достаточно: как же – «шпиона» поймали! А рабочий день был безнадежно испорчен.

Так прошло 2,5 месяца. Мы работали уже близ Чебоксар. И вот в начале сентября, при получении денег в банке в Б. Сундыре я встретил военкома. Он удивился, что я еще здесь, а не «там». И на 10 сентября получаю повестку с направлением в Свердловский ВО[4].

Сборы были недолги. Короткий заезд в Казань – и двое суток в поезде до Свердловска. И вот здесь, на боковой полке вагона, где-то за Камбаркой, в сознании произошел перелом. Все, что занимало мысли раньше, повседневные заботы, оставленная работа – все это сократилось до ничтожных размеров, ушло далеко назад. А впереди было только одно яркое чувство величайшей озабоченности, ответственности, чувство, которое выливается в одно большое понятие – РОДИНА!

 

17 сентября, по направлению из Свердловска, прибыл в часть близ ст.Чебаркуль за Уралом – 931-й артиллерийский полк 373-й стрелковой дивизии, будучи назначен на должность адъютанта командира полка (в последующем нередко использовался в качестве ПНШ[5]-1).  Части еще не было. Были мы, несколько человек командиров (понятие «офицер» было тогда только в одном качестве – офицер связи), да сосны вокруг. 27.09.1941 был издан приказ о формировании нашего соединения (дивизии и полков – артиллерийского и стрелковых). Потом нас становилось все больше, постепенно все обмундировались, появились бойцы («солдат» тогда тоже еще не было). Появились и кони – низкорослые башкирские лошаденки. Все это по штатам военного времени. Начали поджимать холода – срубили батарейные землянки.

Развернулась интенсивная учеба, строевые занятия, отработка походных порядков – «пеший по-конному», полевые учения. Использовали все, что могли, но в большой степени все наши усилия пропадали впустую. Невозможно обучить артиллериста владеть своим оружием, если этого оружия нет! Прошел октябрь, начался ноябрь, но мы не имели ни одной пушчонки, ни метра связи, ничего. Брали у повозок передки, на них клали бревешки, укрепляли угломерный круг с поворотным визиром. И вот так проводили огневую службу. А связь – по цепочке – ряд бойцов на расстоянии слышимости друг от друга. Все это – издержки военного времени, трудности организации громадного и сложного хозяйства страны. Но за это потом приходилось платить лишней кровью.

 

В ночь на 13 ноября дивизию погрузили в эшелоны. Раскладка обычная: в вагоне (двухосная товарная теплушка) 40 человек или 8 лошадей. Оборудование вагона стандартное: двухэтажные нары по концам, в середине чугунная печка под уголь. Наш артполк (без мат[ериальной] части) уместился в одном эшелоне. Двинулись на запад, перевалили Урал, миновали Куйбышев, Пензу, Рязань, повернули на север и на исходе шестых суток выгрузились в Грязовце – полсотни километров не доезжая Вологды. Зима здесь была уже в полном разгаре. В первый же ночной марш дорогу освещали сполохи северного сияния, увиденные большинством из нас впервые. Здесь все было внове: и бескрайние снега, и необычные деревенские постройки – громадные двухэтажные домины. Дислоцировались в районе деревень Кукобой – Владычное.

В этой глуши мы казались совершенно оторванными от мира. Кажется, не получали газет, радио не было, почему-то не поступали даже в штаб официальные сообщения. Доходили только смутные слухи: «Под Москвой, говорят, плохо»; «Говорят, «он» перерезал Октябрьскую железную дорогу…».

Только потом, много позже войны, стало ясным, почему мы оказались там, в Вологодской области. Это готовилась загодя тыловая полоса обороны по линии Онежское озеро – Ярославль – Горький – Саратов – Сталинград – Астрахань[6]. Наша дивизия вошла в состав 39-й резервной армии. Мы ожидали, что отсюда к фронту пойдем уже маршем, но успех нашего контрнаступления под Москвой значительно отдалил линию фронта, тыловая полоса обороны здесь стала уже ненужной. И 39-ю армию бросают на Калининский фронт для развития успеха.

 

В середине декабря – снова в эшелоны. Путь дальше на запад, через Ярославль – Рыбинск – Бологое. Затем Лихославль на Октябрьской магистрали и разгрузка в Торжке, разбомбленном до основания. Сюда же, в Торжок, прибыл, наконец, эшелон с материальной частью. На платформах находилось все тяжелое вооружение полка: 16 пушек 76-мм калибра (ЗИС-5, совершенно нового, незнакомого образца) и столько же 122-мм гаубиц (М-30). В вагонах конская артиллерийская упряжь на 96 парных уносов, да еще на несколько десятков верховых и упряжных лошадей. Все это россыпью, не скомплектовано. Орудия – в толстой, густой заводской смазке, мороз не менее 15°! А через полсуток мы должны прибыть на позиции за 20 километров.

И начался великий труд! Уму непостижимо, как наши люди сумели все сделать. В ночь на 22 декабря 1941 года наш полк начал свой первый бой. Если бы тогда мы имели весь тот опыт и знания, что наша Армия постепенно приобрела позже! Сколько бы жизни это сберегло!

Оборона немцев строилась на опорных пунктах, в которые они превращали каждый населенный пункт, каждую деревушку. А между ними – глубокие снега, перекрытые только огнем. Такой опорный пункт – дер. Копыряне близ с. Сукромля – и лежал перед нами, в низине.

При подготовке прорыва должна быть проведена тщательная разведка системы обороны противника, засечены его огневые точки, цели нанесены на схемы, точно привязаны. Только тогда артиллерия может подавить обнаруженные цели. Ничего этого сделано не было. Приказано было взять Копыряне немедленно, с ходу. А у нас по-прежнему ни метра телефонного кабеля, ни одного телефонного аппарата. И пришлось поставить на лесной поляне несколько батарей колесо к колесу, протянуть до НП (наблюдательный пункт) пресловутую живую цепочку.

Артиллерия отгремела по площади. Копыряне занялись пожарами. Пехота пошла в атаку, но была отброшена интенсивным огнем. Вторая волна, третья. И все безрезультатно. И каждый раз на снежном поле прибавляются десятки темнеющих, неподвижных бугорков.

В «Истории Великой Отечественной войны, т.2, с. 289 написано следующее: «18 декабря Ставка приказала командующему Калининским фронтом ввести в ражение, в стыке 22-й и 29-й армий, войска 39-й армии, и силами трех армий не позднее 22 декабря возобновить наступление. Однако сосредоточение 39-й армии затянулось и закончилось только в конце декабря... Поэтому командующему 39-й армии был отдан приказ: продолжая сосредоточение армии, с утра 22 декабря  развернуть наступление на Ржевском направлении теми соединениями, которые уже вышли на исходные позиции».

(Рис. 1 ).

Только через сутки, когда были найдены обходные пути, пали опорные пункты первой линии [противника]. Наметилось продвижение вглубь. (на юг), перемежаемое скоротечными стычками у отдельных пунктов. И опять начался великий труд! В непролазных снегах и кони, и люди выбивались из сил. Артиллерия сильно отстала от передовых частей и медленно продвигалась по намеченным колонным путям.

Местами шли без всякого флангового прикрытия, временами отражая наскоки подвижных групп противника. И важно было точно следовать заданному маршруту. Однажды, после ночного марша, штаб полка расположился в деревне П. Прибыли все, кроме санчасти. И вот, уже в середине дня, из-за угора в чистом поле появилось несколько человек, бредущих по глубокому снегу. Это и была наша санчасть. Ночью они отклонились на 3 километра в сторону от общего пути, въехали в соседнюю деревушку Л. Дальше пути не было, а обратный путь перекрыли немецкие дозорные танкетки. Люди, к счастью, вышли все. А две повозки с лошадьми и всем имуществом остались там.

Однажды ночью пересекли Волгу западнее Ржева и продолжали пробиваться на юг по узким дорогам, сквозь снега. Через 50 км подошли к Сычёвке и стали западнее нее в 5-6 км. Начали вести по станции беспокоящий огонь.

И вот памятное 21 января 1942 года. Полторы пушечных батареи (6 орудий) у нас было выставлено в деревушке (домов 30) Муковесово, в прямой видимости Сычёвки. С утра над Мукомесовымп висели немецкие самолеты, непрерывно ее штурмуя. Из соседней деревушки Березовки была хорошо видна эта общая картина. Но что происходило там?

В Мукомесово я попал после полудня. Только что оттуда вывезли командира нашего полка с перебитыми ногами. Самолеты буквально «ходили по головам», воздействуя бомбами, пулеметами и просто устрашающим пикированием. Стрельба из винтовок по ним результата не приносила. В это время со стороны Сычёвки, уже на подходе к Муковесово, появилась колонна противника, предводительствуемая тремя легкими танками. По единственной улице деревушки как будто пронесся вихрь, сметая в тыл часть бойцов пехоты.

Артиллеристы все остались на месте. Но их мало, на исходе снаряды. Подхожу к одному из орудий. Командира нет – заменяю его. Вместе с наводчиком – сержантом Коркиным открываем огонь по ближайшему танку. Подходят несколько человек из других расчетов, политрук батареи Неклюдов. Сейчас же на орудие бросаются самолеты. Пара бомб рвется поодаль. Одна падает рядом, но не разрывается. Уже бьют автоматчики, по щиту щелкают пули, проносятся под щитом (орудие стоит без ровика), поражают несколько человек – их уводят. Дым горящих домов заволакивает видимость. Последние снаряды. Подпортив орудие, приходится уходить.

А танки уже на улице. Вместе с зам. командира полка (капитан Яновский) группой бойцов отходим в чистое поле. Уже нет сил бежать, задыхаясь, по глубокому снегу. Предоставив все на усмотрение Судьбы, идем шагом. И она (Судьба) оказалась милостивой ко мне: легко ранен капитан Яновский, убит лейтенант Щербак, бойцу, шедшему позади меня, прошивает обе руки, а я целиком вписался в этот смертоносный веер. Наскоро перевязав раненого бойца, укрываемся в овражке. А затем, на околице соседней деревушки, снова самолет – бомбы рядом, но не все они рвутся.

«К концу января 1942 г. войска Калининского фронта охватывали с тыла группировку противника, действовавшую в районе Ржев – Вязьма… Но так как противник удерживал районы Оленино и Белый, советские войска, сражавшиеся юго-восточнее и восточнее Белого, находились в полуокружении и сообщались  с главными силами фронта через узкую горловину севернее этого города»[7]. (Рис.2).

 

В планах же немецкого командования «предполагалось еще до начала наступления на южном крыле фронта разгромить глубоко вклинившуюся в расположение немецких войск 39-ю армию Калининского фронта»[8].

Противник продолжал медленное оттеснение частей 39-й армии к западу. Мы теряем одну деревню за другой. Вместе с ними теряем и орудия, выставляемые на танкоопасные направления. Замыкается тот проход по линии ж. д. Ржев – Оленино – Великие Луки, через который мы вошли. И наша армейская группировка, имевшая задачей способствовать окружению вражеских сил, сама оказалась в «мешке». Много раз до весны мы слышали грохот нашей артиллерии на севере, где 22-я армия пыталась вновь пробить этот проход. Но она сама была окружена превосходящими силами противника и с трудом пробилась на нашу, внутреннюю сторону. Были безуспешными и все наши встречные попытки – они вели только к новым потерям. Неоднократно в пехоту переводили бойцов из артиллерийских частей. Резко ухудшилось снабжение. От бескормицы начался падеж конского состава. Кони последний раз выручали людей. Бывало, стоит, шатаясь, понурая лошаденка, а через час на снегу остается только череп.

Всю зиму не было покоя от вражеской авиации. Передвижение частей можно было производить только ночами. Днем самолеты преследовали иной раз даже одиночные упряжки. Часто они обстреливали деревушки, которые все были населены до отказа. Очереди авиационных пулеметов прошивают деревянные избы насквозь. Перед глазами мелькает искра трассера, кто-то вскрикивает, падает раненым.

А однажды, при въезде в деревушку, где располагался штаб дивизии, пришлось увидеть и такое. Низко над порядком с десяток домов пронесся самолет и выложил кассету бомб. В горизонтальном полете они распределились по одной на каждый дом. На этот раз сработали все бомбы, оставив груды развалин.

 

Несчастный случай на войне? Звучит нелепо, но они были! После ночного марша, на привале, человек присел на обочину, задремал. В это время: «Шагом марш!» Двинувшаяся гаубица задела его колесом. Человек не может идти, а эвакуировать уже некуда.

Лейтенанту Калинину было интересно узнать, как взрывается противотанковая мина («тарелка»). Он поставил ее на ребро и не укрываясь выстрелил по взрывателю. Далеко разнесся мощный гул взрыва. А лейтенант получил осколок в живот.

А сколько раз любознательные ковыряли гранатные запалы, оставаясь без пальцев или без глаз. Или вытаскивает из-под груды оружия небрежно брошенную винтовку и поражает соседа. Или автомат при толчке снимается с предохранителя. Однажды замполит дивизии, возвращая струхнувшего бойца обратно в цепь прикладом автомата, принимает в себя весь его диск.

Соблюдение правил пользования оружием дважды спасало меня от трагических осложнений при случайных выстрелах.

На войне значительна доля фатального, случайного. Однако «Судьба» – судьбой, но – в меру! Полностью устранить элемент случайного на фронте (да и в мирной жизни), конечно, невозможно. Но максимально уменьшить его во многом зависит  от самого человека. В первые дни на передовой кланяешься каждой свистнувшей пуле (хотя слышишь уже пролетевшую), падаешь при визге каждой мины, вздрагиваешь при каждом близком выстреле или разрыве. Необходимо внутренним усилием быстрее преодолеть и подавить в себе эти инстинктивные побуждения, приучить себя прежде быстро оценивать происхождение каждого звука, явления и т.п. и при необходимости мгновенно реагировать целенаправленными действиями, в соответствии со своими задачами и возможностями. Попросту – не терять головы в любых критических ситуациях. Подобное поведение должно осваиваться каждым возможно быстрее, и оно намного уменьшает тот самый элемент случайного.

 

Весну 1942 года мы встретили в районе верховьев Днепра (он вытекает из обширной болотистой котловины «Аксенинский мох»). В весеннюю распутицу великие трудности испытываем при выполнении приказов о передислокации в пределах района. Лошадей почти не осталось, многие сами не могут передвигаться, несколько автомашин по глубокой грязи пройти не могут. Способны двигаться только мощные трактора, тянущие по нескольку орудий, автомашин зараз.

 

С наступлением сухого сезона возобновились активные действия противника, продолжавшего сжимать кольцо. Мы вынуждены оставлять одну деревушку за другой под давлением превосходящих сил [противника], при активной поддержке [его] танками и, главное, авиацией. А у нас здесь – ни того, ни этого.

6 июля поступает приказ: всем частям сняться с позиций и следовать походным порядком к предполагаемому прорыву из «мешка» между гг. Белый и Оленино. Со слезами на глазах остающееся население деревушки провожает уходящие части.

На следующий день прибыли в район сосредоточения. Артиллерия встает на позиции, готовясь обеспечивать огнем прорыв стрелковых частей. Почти весь остаток дня я провел на НП – в полуразрушенной одинокой церквушке, стоящей на холме, с превосходным обзором от северо-востока к западу до 5 километров.

Время к вечеру. Один из стрелковых полков, перейдя реку Обшу, втянулся в темнеющий за нею лес. Оттуда доносятся звуки боя: винтовочные выстрелы, пулеметные очереди, гремят танковые пушки. На просматриваемом вдали, на северо-востоке, , отрезке дороги на Оленино, мелькают коробки танков противника, втягивающиеся в этот лес.

На западе, на шоссе из г. Белый, из-за возвышенности показалась колонна автомашин с пехотой. Машины идут и идут. Начинаю пристрелку гаубичной батареей. Условия препаршивые: дальность наблюдения около трех километров, заходящее солнце слепит глаза. Да и стрелять приходится с большим смещением. Кое-как удается перейти на поражение. Но поднявшаяся пыль окончательно заволакивает цель. А тут начинают посвистывать пролетающие пули, хлопают в стену. Некоторое время спустя прилетевшая мина разносит весь верх церкви.

Ночью готовится прорыв. Все части собраны в бесконечную колонну, которая расположилась по проселку в несколько рядов.  Предстояло в полной темноте, по неизвестной местности, форсировать речку и многие километры двигаться по лесу, занятому противником, сквозь огонь. Как видится теперь, – задача совершенно невыполнимая и не обеспеченная организационно. Но тогда была одна мысль: «Только вперед!»

Около полуночи вся масса людей, лошадей, техники двинулась вперед. Безудержный поток шел и шел, минуя все препятствия. Громадные штабные автобусы, как диковинные звери в ночной мгле, с ревом пересекали лощины. Впереди пока все тихо. Приближается поворот к переправе, но колонна минует его, распадается на несколько ручьев, вливается в большой лес и там оседает. Видимо, головные части не решились испытывать судьбу и отвернули от переправы. (Рис. 3 ).

 

К исходу текущего дня, 8 июля, всем полком даем мощный артиллерийский огонь по предполагаемым местам сосредоточения противника. Последними снарядами подрываем орудия. После сосредоточения всего личного состава полка выступаем в конно-пешем строю. Темная ночь в густом лесу. На ходу, в седле, по карте и компасу намечаем путь. Через час доносят – утеряна связь с третьим дивизионом. Еще через час теряем ориентировку сами и движемся по лесу, ориентируясь на стрельбу, возникающую то там, то здесь, или на вспышку ракет.

Однажды днем пересекаем глухую лесную дорогу. И вдруг справа – иноязычные крики, затем огонь автоматов. Часть штабной батареи проскакивает вперед (37 чел.), остальные отходят назад и теряются в бескрайних лесах. Там остается и мой конь, с шинелью и прочими вещами. Мы же быстро уходим в сторону, по бревну переходим болотистый ручей, идем дальше. Временами начинается артиллерийский бессистемный обстрел леса. Гулким эхом раздаются гремящие разрывы. Шуму много!

Но вот малозаметная тропка выводит на опушку, к неширокой поляне. И свистящая очередь пулемета проносится над головами. Быстрее вперед! На ходу успеваю подобрать, весьма кстати, лежащую у тропы шинель, видимо. Сброшенную кем-то в подобных же обстоятельствах. Радостно смеется сосед по цепочке – пулей порвало его пилотку: ему (да и нам тоже) этот Случай подарил Жизнь.

До 14-го июля мы пытались найти выход к большим лесам на юге. Говорили, где-то есть партизаны. Невдалеке от Холм-Жирковский осторожно выглядываем на опушке лесного прогала – на поляне стоит нацеленный на лес пулемет. Поворачиваем на север. Идем без дорог, по компасу и карте, направляющим обычно я. Постепенно приблизились к местам прежней дислокации. Однажды в дождливый день, когда каждый куст обдает водой, пересекли дорогу, по которой двигались восемь дней назад к району сосредоточения еще в нормальном походном порядке. Мокрые с ног до головы,  углубились подальше в густой, высокий лес и в глубокой лощинке запалили большие костры.  Сушились.

Через три дня, пройдя по азимуту в лесу с десяток километров, подошли к знакомому урочищу «Аксенинский мох». Что в верховьях Днепра. Здесь, с околицы д. Заболотное, нас обстреляли, и мы быстро скрылись вновь в спасительном лесу. Вскоре перешли по поваленному дереву р. Обшу – ту же самую, что и в месте несостоявшегося прорыва, только километров на 50 восточнее – и повернули на запад.

Здесь, в правобережье этой речки, случайные лесные тропинки слились в хорошо проторенные пешеходные пути. И наконец еще через сутки мы неожиданно нагнали основную группировку, куда собрались все остатки 39-й, 22-й армий, казачьих и других частей. Здесь уже чувствовались общее руководство, строгая дисциплина. Вся масса людей двигалась тремя колоннами, каждая из которых составлялась из нескольких параллельных цепочек. Глубокой ночью и в полной тишине пересекли шоссейную дорогу Оленино – Белый (по ней у Егорье шли танки и автомашины). В ночь на 22 июля сосредоточились в лесу перед д. Иванково. Где-то за ней проходила линия нашей обороны, здесь обращенной к востоку.

Глубокой ночью мы пошли на прорыв. Мы двигались в левой колонне, где-то в ее середине. Облачное небо, за облаками мелькает луна, но в густом лесу видно только рядом идущего. Впереди слышится треск нескольких автоматов.

Неожиданно вырываемся из густого леса. И перед глазами встает феерическая картина. Небольшая, метров 50, полянка разделена продольными полосками кустарника ниже человеческого роста. А над ними, пересекая поляну слева направо, несутся огненные трассы. Невольно думаешь – а сколько их здесь еще невидимых! Бежим пригнувшись, скрываясь между полосками кустов. Но вот они обрываются, и путь пересекает обрамленный кюветами грейдер. Над ним и бушует огненный ветер.

Чтобы осмотреться, прилегаю у основания кустов. Рядом справа несколько человек бросаются вперед. Но что это? Передний, только миновав кювет, вдруг останавливается, поднимается во весь рост, силясь преодолеть какое-то невидимое препятствие. На него набегают сзади несколько человек и также замирают на мгновение. А у них на головах с громким треском, выбрасывая искры, лопаются разрывные пули…

Низко пригнувшись, стелясь по земле, бросаюсь через дорогу и я, увлекая свою группу. Все чувства обострены до крайности. Краем глаза успеваю заметить слева у дороги кущу кустов, из которых исходят огненные трассы. Одновременно чувствую, что зацепился ногой за провод полевого телефона. Успеваю сбросить его и укрываюсь в противоположном кювете. Здесь пытаюсь рассмотреть среди перебегающих командира полка (майор Певзнер) и других из состава нашей группы. Но в темноте никого не узнаю. Устремляюсь дальше.

Внезапно кусты кончаются. В десятке метров впереди направо зияет чернотой деревенская улица, а левее, обтекая деревушку, по пологому склону к речке, через ржаное поле идет тропка. На ней нагоняю начальника штаба полка (майор Билиенко), раненного в ногу. Помогаю ему ковылять дальше. Стрельба остается сзади, а впереди все тихо. Метров через триста пересекаем шоссейную дорогу. Слева мостик через ручей, справа в сотне метров темнеет та же деревушка. Минуем изгородь на околице, заболоченную низину речки. Отдышавшись немного, поднимаемся по невысокому склону мимо молчащих дзотов, пересекаем еще один грейдер и вступаем в спасительный лес. И только здесь, вздохнув полной грудью, когда уверен, что все осталось позади, понимаешь, какая тяжесть неопределенности лежала в сознании все эти две недели лесного марша.

Но мы еще не у своих. И вот, выйдя из леска, видим: впереди чернеют пересекающие поле окопы. Спешим туда. А оттуда по-уставному: «Стой! Кто идет? Пароль!» И они же из окопов подсказывают (бывают же крупицы смеха и в таких ситуациях!): «Кричите: мы с востока» (такой пароль был договорен заренее, но до нас он не дошел). Мы крикнули, формальность была соблюдена, и мы попадаем в окопы, теперь уже окончательно к своим. (Рис. 4).

Здесь, отдышавшись, перевязываю майора, принимаю от него полковую печать и документы и направляюсь на сборный пункт. А вдоль дороги выставлены мешки с сухарями. Собравшись вместе и осмотревшись, недосчитались из 27 чел. штаба и штабной батареи, помимо раненного НШ[9] полка, еще комсорга полка и самого командира полка вместе с его ординарцем.

            После сосредоточения в д. Трофимково 27.07.1942 был издан приказ о восстановлении полка. А затем – пеший марш по бесконечным лесным леневкам (150 км). Селижарово. Погрузка в вагоны. Прибытие в Вышний Волочек. Лесной лагерь в 5 км к юго-востоку от него, на месте базы отдыха, на берегу р. Тверца. Развертывание полка вновь до штатного состава. Мое назначение на должность НШ полка.

Первое время был занят малоприятным делом – подписывал извещения на значительную часть бывшего состава полка: «Ваш муж (брат, сын) пропал без вести». Но насколько же отрдано было потом получать обратные весточки: «Ваше сообщение оказалось неверным. Он благополучно прошел через все и продолжает воевать!» Это, в частности, из состава того же 3-го дивизиона, который оторвался в самом начале лесного марша.

С первыми заморозками, в последних числах сентября, выступили походным порядком в прежнем направлении – к району Молодой Туд – Оленино (150 км). Здесь в конце ноября провели нормальную подготовку к прорыву обороны противника. Однако продвинуться удалось только на 12–15 километров, до второй полосы обороны на подступах все к той же железнодорожной линии Ржев – Оленино – Великие Луки.

На этих позициях встретили новый, 1943 год. А затем для меня война кончилась. Через несколько дней я оказался за 700 километров от фронта, за городом Горьким – в городке Семенов, где тогда дислоцировались АКУКС – Артиллерийские курсы усовершенствования командного состава (позже ВОАШ – Высшая офицерская артиллерийская школа). Три месяца учебы в отделении начальников штабов. Затем зачисление на штатную должность преподавателя самого специального курса – стрельбы артиллерии в отделениях командиров батарей. Настолько основательны были знания, полученные мною еще в период учебы в Казанском университете в процессе ВВП (высшей вневойсковой подготовки) десяток лет назад. Здесь провел 9 отделений (групп) по 20-25 чел. в каждом по всему циклу артиллерийской науки от элементов траектории до боевых стрельб. Предложил два усовершенствования средств тренировки в артстрельбе, принятых всей школой (опубликованы в Вестнике школы и Артиллерийском журнале). Был демобилизован приказом по СА от 01.01.1946.

 

Капитан в отставке Сементовский Ю. В.

06.06.1979.

 

 

 

 

 

размещено 7.05.2010

---