[23]
Эшелон с продовольствием из Горького для осажденного Ленинграда.
Известно, что Ленинград уже в первый год войны - к осени 1941 года - оказался в плотном кольце вражеских войск, в тисках блокады. Все железнодорожные пути к Ленинграду были гитлеровцами перерезаны. Огромный город вел героическую оборону в условиях осады. Фашистская артиллерия обстреливала город ежедневно, с немецкой пунктуальностью, район за районом, квадрат за квадратом. Самолеты гитлеровских извергов бомбили город с воздуха, летая на небольшой высоте.
Почти в первые же дни блокады фашистские стервятники разбомбили огромные городские продовольственные склады в районе Александро-Невской лавры. В огне погибли все запасы продовольствия. С наступлением зимы в Ленинграде начался жуткий голод и неимоверные лишения населения. Ежедневно от голода гибли многие тысячи людей, которых хоронили в общих братских могилах.
Зима 1941-1942 г.г. была для Ленинграда исключительно тяжелой. Огромный город связывала с "Большой землей" лишь одна единственная автомобильная дорога по льду Ладожского озера. Эту тоненькую ниточку транспортной связи осажденного города с Родиной ленинградцы называли "Дорогой жизни".
С наступлением весны 1942 года лед на озере растаял, и на смену автотранспорту пришел водный транспорт. Весной положение с продовольствием в блокированном городе стало особенно трудным.
Вот в этот-то период на помощь героическим ленинградцам пришли горьковчане. Горьковский обком КПСС и Облисполком сформировали крупный железнодорожный эшелон, в несколько десятков вагонов, с продовольствием и обмундированием для бойцов Ленинградского фронта и для населения голодающего города.
[24]
Этот эшелон нужно было провести к Ленинграду в наиболее короткий срок, как можно скорее, вне железнодорожного графика, используя короткие промежутки времени для пробега между очередными станциями в "окнах" планового графика. Железные дороги работали тогда с большим напряжением. "Окна" в расписании были редкими и короткими. Поэтому нужны были люди, которые специально следовали бы вмеcте с эшелоном, чтобы договариваться с дежурными и начальниками станций о проталкивании эшелона для Ленинградского фронта, используя "окна" в графике движения.
Пишущий эти строки был личным участником описываемых событий. Горьковский обком КПСС поручил автору этих воспоминаний сопровождение эшелона от Горького до ст. Званка, на р. Волхове, в качестве начальника военизированной охраны поезда. Моим заместителем был возвращавшийся в Ленинград депутат Ленинградского Совета тов. Ефремов А.И.
Эшелон вышел из Горького в направлении Москвы 13 апреля 1942 года. На промежуточных станциях наш состав отводили на запасные пути, чтобы дать "зеленую улицу" для срочных поездов, следовавших на фронт с живой силой и боевой техникой. Продвигались мы не так быстро и на каждой новой станции прилагали немало усилий, чтобы прорваться к следующей станции в "окно" густого движения.
На ст. Перово, под Москвой, мы увидели следы войны: разбитые немецкие машины и валяющиеся вдоль насыпи, в лужах талого снега, фашистские зажигательные бомбы. По Окружной железной дороге наш эшелон перевели на Савеловскую железную дорогу, и мы поехали прямо на север. Погода стояла сухая, солнечная. На остановках к нашим вагонам подходили местные жители и предлагали поменять на табак куриные яйца и молочные продукты.
Ехали местами днем, а часто и ночью. Проехали ст. Красный Холм. Помню длительную остановку в Пестово. Здесь погода сменилась: моросил мелкий дождь. Стало холодно. Особенно ночью. Хмурый лес около станции. Рядом в загоне мирно пощипывал молодую свежую травку теленок. Словоохотливая женщина рассказала нам, что недавно озорной немецкий летчик сни-
[25]
зился над станцией и на бреющем полете стал стрелять в этого теленка из пулемета. Теленок, задрав хвост, бегал по загону, а немец сделал два захода, чтобы убить теленка, но так и не мог угодить в него ни одной пулей. Теленок остался жив. Между станциями Будогощь и Заборье через лес была проложена временная железнодорожная ветка на соединение с Северной железной дорогой, ведущей через г. Тихвин к Званке. По этой "времянке" нас тянули два паровоза одновременно, так как профиль дороги был тяжелый и одному паровозу было не под силу. Шли ночью. Боялись бомбежки немецких стервятников. Но все обошлось благополучно.
Под г. Тихвином в свете раннего утра мы увидели странную картину: сосновый лес на большом пространстве стоял без крон, которые были начисто срезаны сплошным артиллерийским огнем в боях за освобождение города. Торчали голые стволы изуродованных деревьев. Русский лес, наш друг и союзник, какой страшный след оставила на тебе война!
Город Тихвин был недавно освобожден от гитлеровских захватчиков. Здесь было много примет войны. В частности, вдоль насыпи валялись немецкие каски, солдатские котелки, гильзы от снарядов, а в одном месте в кювете лежал труп немецкого солдата с мертвым петухом под мышкой. Смерть настигла мародера на месте преступления.
Было теплое солнечное утро, когда наш эшелон подошел к станции Званка. На вокзале было пусто. В комнате дежурного оказались двое: железнодорожник и военный. На нашу просьбу принять эшелон, как подарок горьковчан бойцам Ленинградского фронта, нас направили в штаб генерала Лагунова, который ведал вопросами снабжения.
Генерал распорядился принять эшелон. Все вагоны и пломбы на нем оказались в целости и сохранности. Подарки горьковчан были доставлены по назначению в короткий по условиям того времени срок: за десять дней. Генерал выразил нам благодарность и разрешил мне и моему спутнику депутату Ленинградского Совета тов. Ефремову перелететь через линию фронта в Ленинград для вручения писем и маленьких посылочек ленинградским родственникам эвакуированных в Горький научных работников.
[26]
Летели мы на американском транспортном самолете типа "Дуглас" вместе с отрядом автоматчиков. Самолет летел очень низко, чтобы не привлекать внимания немецких ассов. Летели над самыми верхушками леса до Ладожского озера, а потом низко над водой под покровом наступивших сумерек. Небо к ночи затянуло облаками. По обеим сторонам нашего самолета летели по два истребителя, а на нашем "Дугласе" пулеметчик не отходил от пулемета.
В ночной темноте наш самолет опустился на картофельное поле, которое служило своеобразным аэродромом, в районе Пороховых заводов, под Ленинградом. Накрапывал мелкий дождь. Военные самолеты, стоявшие между кустами, были накрыты камуфляжными сетками и зелеными ветками. В темноте слышалась приглушенная игра на гармошке и тихие разговоры летного состава где-то в ближайших зарослях на лесной опушке. Иногда тишину нарушал задорный молодой смех.
По утоптанной земле мы прошли в "диспетчерскую"- деревянный одноэтажный домишко, старой постройки. Там мы укрылись от дождя. Скоро к этому домику подошла крупная газогенераторная грузовая автомашина. Нам предложили занять места в кузове машины, вместе с какими-то моряками и солдатами. Сказали, что машина пойдет в Ленинград. Сквозь серые сумерки "белой ночи" можно было видеть силуэты людей и зданий, дорогу, окружающие предметы.
На ст. Пороховые заводы наша машина проходила вблизи железнодорожных путей, и мы видели последствия немецкой бомбежки - сорванные с домов крыши и какое-то покосившееся от воздушной волны деревянное двухэтажное здание. Кругом ни души. В стороне была видна воронка от снаряда.
На Выборгской стороне города было пустынно и тихо. Около домов видны были дежурные из отрядов самообороны, с сумками через плечо.
Тускло отсвечивала вода Малой Невки, когда мы переезжали по мосту на Петроградскую сторону. По пустынным улицам затемненного города наша машина прошла на Кировский проспект. Там в большом доме напротив "Аквариума" я провел первую ночь в осажденном Ленинграде, в квартире моего спутника по эшелону.
[27]
Утром я перешел на квартиру своих знакомых на Большом проспекте Петроградской стороны. Целыми днями я ходил пешком по геройскому городу и разносил по адресам привезенные из Горького письма и посылочки. Бывая в разных районах осажденного города, я видел все трудности, опасности, горести и лишения ленинградцев.
Эвакуация из Ленинграда на Большую землю 2000 дистрофиков
[1]
Уже в первый день пребывания в блокированном городе я непосредственно столкнулся со звериным оскалом войны.
Около полудня, когда я собирался в первую поездку по городу, вдруг завыли сирены воздушной тревоги, извещая население об очередном налете фашистских стервятников. Захватив маленьких детей и самые необходимые вещи, люди бросились в подвалы и бомбоубежища. Я и мои знакомые вышли из комнаты - подальше от окон - и прижались к каменной стене в коридоре. К счастью вблизи нашего дома не упало ни одной бомбы. После отбоя воздушной тревоги я вышел в город и от прохожих узнал, что большая авиабомба упала на типографию "Печатный двор" на Гатчинской улице и вызвала пожар. Так как мой путь лежал на набережную реки Карповки, мимо типографии, я увидел горящее здание, оцепленное милицией, вынесенные рабочими большие кучи обгорелых и дымящихся книг.
Зимой трамваи в Ленинграде не ходили. А весной ленинградцы стали налаживать трамвайное движение. Мне нужно было проехать в Смольный, чтобы передать лично А.А. Жданову, первому секретарю Ленинградского Обкома КПСС, письмо от его родной сестры, проживающей в Горьком, Т.А. Ждановой. Она была озабочена судьбой своего сына, который был на Ленинградском фронте. На трамваях я добрался до Московского вокзала, оттуда по Суворовскому проспекту я мог проехать до Смольного. Но оказалось, что артиллерийский снаряд фашистских людоедов угодил в трамвайные пути на углу Невского проспек-
[28]
та и Лиговки. Один трамвай лежал на боку. Рельсы трамвайных путей были разворочены. На мостовой и на тротуаре лежали груды осколков стекла, выбитого воздушной волной из окон многоэтажных зданий. На панели лежали и стонали раненые люди. А некоторые лежали в неестественных позах, но с безмятежным спокойствием.
Убитых и раненых увозили большие автомашины скорой медицинской помощи с красными крестами. Дворники сметали метлами осколки стекол на обочину тротуара в кучи, и поливали водой мостовую и асфальт тротуара. Я обратил внимание, что вода, стекавшая в канализационные решётки, была красно-розового цвета от крови убитых и раненых. Как страшно жить в осажденном городе, где никто не гарантирован от внезапной смерти!
В угловом доме, где в свое время была большая аптека имени Менделеева, в годы блокады в первом этаже был продовольственный магазин. Здесь выдавали по карточкам продукты населению района. Перед магазином с утра стояла большая очередь истощенных голодом людей. Когда начался артиллерийский обстрел города из немецких орудий со стороны ст. Лигово, ни один человек не ушел из очереди. И немало несчастных пострадало во время разрыва снаряда, упавшего на трамвайные рельсы. Мгновенную смерть люди предпочитали мучительной смерти от голода.
Пешком я дошел до Смольного. Автомашины, стоявшие на асфальтированной площадке около исторического здания, которое было штабом обороны города, разместились под навесом из камуфляжной сетки на столбах. На сетку были нашиты большие зеленые парусиновые листья, чтобы с воздуха не было видно скопления автомашин.
Войдя в подъезд Смольного, я предъявил свои документы. Мне выписали пропуск в приемную А.А. Жданова, куда я поднялся по лестнице. Самого секретаря Обкома не оказалось на месте. Он выехал на Карельский перешеек, как начальник штаба обороны. Меня принял помощник секретаря Обкома, мой однофамилец тов. Кузнецов, чем-то похожий на итальянца. На узком диванчике лежала измятая подушка, Очевидно, ночные дежурства здесь были не редкостью.
[29]
Товарищ Кузнецов взял у меня письмо для передачи А.А. Жданову, расспросил о положении в г. Горьком, хотя видно было, что он хорошо осведомлен и помимо меня, спросил о том, где и кому был сдан эшелон с продовольствием, поблагодарил и дал записку на получение пропуска в столовую. По этой записке я получил в Смольном пропуск в столовую для ответственных работников на углу Невского и Конюшенной /напротив Лен-одежды/. Ответ А.А. Жданова на письмо его сестры помощник секретаря обещал отослать в Горький по линии военной связи. Вдруг зазвонил телефон, и за окном послышался сигнал воздушной тревоги. Из разговора по телефону я понял, что гитлеровцы начали очередной артиллерийский обстрел какого-то номерного квадрата города. Отдав необходимые распоряжения по телефону, помощник секретаря Обкома обратился ко мне с предложением сформировать и вывезти из Ленинграда на Большую землю эшелон дистрофиков - детей, женщин и стариков. На бланке Обкома он дал мне направление в райком партии Куйбышевского района.
В райкоме (бывш. особняк графа Демидова на углу Невского и Фонтанки) мне дали большой список лиц, изъявивших желание эвакуироваться на Большую землю, и поручили обойти их всех, вычеркнуть умерших и погибших, а живых предупредить о дне и условиях эвакуации. И вот я продолжал ходить по городу, разнося привезенные мною письма и формируя эшелон дистрофиков. Сколько ужасов я насмотрелся за время своих скитаний по разным районам города, сжатого тисками военной блокады!
Вот женщина, со слезами на глазах везет в детской коляске завернутый в несвежую простыню труп мужчины, согнутый в неестественной позе. Прохожие равнодушно идут мимо!
Вот двое истощенных людей несут носилки с трупом. Из-под прогнутой парусины носилок на тротуар стекает сукровица. И опять безразличные взгляды иссиня бледных, худых как скелеты людей.
Вот искалеченное пятиэтажное здание на Литейном проспекте напротив Кирочной улицы: прямое попадание авиабомбы
[30]
вырвало наружные стены всех пяти этажей в форме латинской бук вы „/". Взорам прохожих открылось внутреннее убранство комнат. Картины на стене, портьеры на дверях, часы в простенке, кровать - три ножки на полу, а четвертая свесилась над бездной.
Как-то солнечным утром я пошел умыться на реку Ждановку, на Петроградской стороне. Спустился к воде и в ужасе отпрянул: на дне, среди разного хлама /дырявые кастрюли, рваные галоши и домашние шлепанцы, мочало, ржавые изломанные койки и полуистлевшие матрацы и проч./ лежала мертвая женщина, волосы которой плавно извивались под струйками воды. По-видимому, покойницу сбросили в проталину воды в самом начале весеннего пригрева. Речной рыжеватый ил тонким слоем прикрыл ее останки. Огромный город во власти смерти! Смерть всюду, куда ни пойдешь, куда ни посмотришь!
В каждом районе города, в каком-нибудь каменном складе или заброшенном автомобильном гараже был временный морг. Туда сносились трупы со всего района и складывались штабелями, как дрова. Из-под этих штабелей вытекали мутные ручьи сукровицы, над которыми жужжали тучи жирных мух. Тут же метались крысы, огромные и наглые.
Каждый вечер к такому моргу подъезжали грузовые автомашины. Солдаты погружали трупы в кузова машин навалом и увозили их на Пискаревское кладбище, где хоронили без гробов, в больших братских могилах. Родственники не знали и не интересовались, где похоронены их близкие. Каждый чувствовал смерть за своими плечами и как осужденный ждал своей очереди.
Сотни тысяч ленинградцев умерли от голода в ту страшную первую зиму блокады города. Чтобы отсрочить свою голодную смерть, несчастные ели "бифштексы" из собак и кошек, а когда их не стало, ловили в крысоловки крыс и мышей и поджаривали ж на их же сале. Топлива не было. Сжигали в буржуйках книги и мебель. Все деревянные здания в течение зимы были разобраны на дрова.
Блокированный Ленинград знает тысячи героических подвигов советских людей. Исхудалые, похожие на скелеты, люди по очереди стояли на посту на крышах зданий и большими клещами
[31]
сбрасывали на землю зажигательные немецкие бомбы, тушили пожары, выносили из-под обстрела раненых. Отцы отдавали свою порцию хлеба голодным детям, а сами питались крысиным мясом и мышами, кофейной гущей или "наваром" из кожи старой изношенной обуви и ремней.
Нетрудно догадаться, что в этих условиях хлеб был валю той, наивысшей ценностью, дороже золота и алмазов.
Тяжко жить в царстве торжествующей смерти. Я изо всех сил стремился ускорить формирование эшелона дистрофиков, чтобы вместе с ними вырваться из осажденного людоедами города.
Наконец, во второй половине июня месяца, эшелон был окончательно сформирован. Назначен день отъезда по железной дороге, с Финляндского вокзала до станции Борисова Грива, в сторону Ладожского озера. В день эвакуации все включенные в списки люди аккуратно прибыли на перрон вокзала и заняли свои места в вагонах. Поезд тронулся, как транспорт избавления из страны ужасов в страну надежд и упований. День был солнечный. Без происшествий мы благополучно доехали до Борисовой Гривы. Там людей пересадили на автомашины и по грунтовой дороге доставили на пристань Осиновецкий маяк, на побережье Ладожского озера. По берегу тянется топкое болото, в котором на кочках растут осины да ольха, чахлые сосенки, да плакучая ива.
На помостах среди леса стояли зенитки. Под вечер к пристани подошел озерный пароход, на который в трюмы посадили людей, а весь багаж погрузили на металлические моторные лодки, каждая из которых управлялась одним военным моряком. Эти лодки тотчас же отправились в путь, а пароход с пассажирами на борту отвалил от пристани только с наступлением сумерек." Днем он хорошо был виден немецким самолетам, которые непрерывно курсировали над озерам. В темноте плыть через озеро было спокойнее.
К несчастью ночь выдалась светлая. В небе стояла полная луна. Немецкие летчики обнаружили наш пароход и стали сбрасывать на него бомбы. Пассажиры заволновались. Послышался детский плач. Нервные дамы завопили. Моряки всячески успокаивали людей, дескать, немцам трудно с большой высоты по-
[32]
пасть в такую маленькую мишень, как плывущий узкобортный пароход. Кое-как панику удалось предотвратить. В этом была большая заслуга капитана и матросов. Им не впервые было проходить озером под бомбежкой гитлеровцев.
Первая бомба упала вдалеке от парохода, подняв высокий столб воды. Воздушная волна лишь слегка покачала пароход. Были и еще взрывы где-то в стороне. Но вот одна из бомб упала довольно близко от парохода. Взрывной волной вырвало двери в капитанской рубке и выдавило стекла в иллюминаторах пассажирских помещений. Сам пароход заметно закачался на волнах, поднятых взрывом. Но убитых и раненых не оказалось. Мы отделались только испугом. Отбомбившись, немецкие самолеты ушли в сторону Шлиссельбурга, люди вздохнули свободно. У них снова появилась надежда увидеть Большую землю, свою родную советскую землю, где не будет бомбежек и ежедневного обстрела, где не будет голодной смерти.
Солнечным утром наш пароход благополучно пришвартовался к причалу пристани Кабона на восточном берегу озера. Еще с борта парохода мы увидели большие бунты мешков с мукой, около которых копошились солдаты и стояли десятки автомашин. Мука предназначалась для переправки в Ленинград по озеру, тем же маршрутом, каким мы добирались в Кабону. Все пассажиры с огромной радостью ощутили под своими ногами твердую землю, прибрежный песок Большой земли.
От Кабоны наш путь лежал в деревню Лаврово, до которой было 14 километров. Мы видели, что наш багаж солдаты грузили в порожние автомашины. Вскоре начали рассаживать в кузова автомашин и людей, сначала женщин и детей, потом стариков, и последними стали рассаживаться здоровые молодые люди, сопровождавшие эшелон.
Первое, что мы увидели в дер. Лаврово были коровы на лугу. Ленинградцы пришли в большое возбуждение, увидев коров. Дети и взрослые кричали вне себя от восторга: "Смотрите, смотрите, здесь коровы, живые и настоящие!!!".
Потом несчастные люди выразили радостное удивление по поводу собак и кошек, которых здесь никто не съел. А курицы! Какой важный петух, с большим красным гребнем на голове!
[33]
Здесь нет голода! Мы спасены! И восторгам не было конца.
Но голод не тетка! Всех прибывших ленинградцев разбили на группы, назначили старших по группе и повели в столовую, где простые сосновые столы стояли под тесовыми навесами. Вдоль столов были устроены простые скамьи на врытых в землю чурбаках.
Рассадили людей. Перед каждым задымилась миска с наваристым бульоном. Каждый получил солидную порцию мягкого хлеба. И люди стали с жадностью поглощать пищу, опасливо озираясь, как бы кто-нибудь не отнял у них эту драгоценность! Между столами ходили врачи в белых халатах и давали советы дистрофикам не наедаться чересчур, не "наваливаться на пищу", а приучать изголодавшийся желудок к пище постепенно, понемножку, не перегружать его.
Эти советы врачей оказались не излишними. После бульона ленинградцы получили добрую порцию белой рисовой каши с маслом и сахарным песком. И опять ели с жадностью, стараясь как можно скорее проглотить пищу, "а то мало-ли что может быть!", "а вдруг передумают и отнимут!?".
После обильного завтрака, сытые и довольные, люди выстроились в огромные очереди перед ларьками, где выдавался каждому "сухой паек" на дальнейшую дорогу. В паек входили: буханка черного хлеба и буханка белого хлеба, белые сухари, сахар, колбаса и сыр. Изголодавшиеся люди чувствовали себя наверху блаженства.
Врачи и здесь ходили вдоль очереди и предупреждали дистрофиков, что нельзя сразу перегружать желудок, а надо постепенно приучать его к пище. Но не каждый прислушивался к советам врачей. Многим трудно было удержаться от соблазна поесть досыта. И вот начались страшные вещи: несдержанные и наедавшиеся до пресыщения люди стали умирать мучительной смертью на виду у всех, и помочь им никто не мог. Врачи были бессильны, потому что организм отвык от усвоения обильной пищи. Здесь, в Лаврове, мы оставили с десяток людей, которые по своей вине нашли могилу на Большой земле.
Наш багаж был сложен в большие длинные бунты на лугу за деревней, под открытым небом, в загородках из колючей
[34]
проволоки, под охраной вооруженных моряков. Вещи выдавались их хозяевам по предъявлении паспорта. На каждой единице багажа, на обшивке, была надпись, вышитая цветными нитками, с указанием фамилии владельца и его адреса. Здесь тоже была очередь за вещами.
Затем всех прибывших из Ленинграда в этот день посадили в грузовые вагоны для отправления вглубь страны, в Сибирь, на Урал, на Волгу, в Башкирию и т.д.
Когда поезд проходил мимо станции Званка, я увидел, что вокзала уже нет, его разбомбили немецкие самолеты, и он сгорел. При этом, как мне сказали позже, погиб и тот молодой лейтенант, который участвовал в приемке нашего эшелона с продовольствием. Мы прошли мимо Званки без остановки, на большой скорости, так как боялись налета фашистских стервятников.
Первая остановка поезда была на станции Тихвин. Там опять людей кормили и выдавали им сухой паек. Затем поезд останавливался в Котельниче, где его разделили на две части: одна часть проследовала в Свердловск и Западную Сибирь, а другая - в Горький, на Верхнюю и Среднюю Волгу. И в Тихвине, и в Котельниче тоже были жертвы от переедания.
В Горьком мы сдали свой пассажирский эшелон специально выделенной для этого комиссии Горисполкома.
Горьковчане оказали существенную помощь героическому городу Ленина, колыбели революции, в самую тяжелую годину военной блокады: подарили ему эшелон с продовольствием и вывезли на Большую землю две тысячи дистрофиков. И это только то, что известно мне лично. Но это далеко не все.
Б.Кузнецов,
член бюро общества старых нижегородцев-горьковчан
Источник.: Памятные записки Общества старых нижегородцев-горьковчан. Рукописный журнал. [Государственный музей А.М.Горького] №3. Горький, 1964. С. 23 - 34.
© Открытый текст
размещено 15.05.2010
[1]Дистрофики - истощенные голодом люди.