Начиная новую рубрику «Открытие текста», редколлегия сайта предполагает помещать здесь информации о научных работах, ставших признанными образцами глубокого источниковедческого анализа текста. В силу особенностей отечественной науки наибольших успехов в этом направлении достигли историки и филологи, специализирующиеся по периоду Древней Руси и опирающиеся на традиции, заложенные еще на рубеже XIX-XX вв. Именно в их исследованиях «темные», трудные для понимания старинные тексты обретают ясность и логику, открывая вдумчивым читателям неизвестные страницы далекого прошлого.

         Учитывая интерес современного общества к событиям Смутного времени (начало XVII в.), редакторы сайта – нижегородцы и патриоты родного города, сыгравшего ключевую роль в освободительном движении 1611-1612 гг. – решили с книги Б.Н.Флори «Польско-литовская интервенция в России и русское общество (М.: Издательство «Индрик», 2005. – 416 с.). Борис Николаевич Флоря (род. в 1937 г.) по праву считается одним из крупнейших специалистов по данной проблематике. Ученик академика М.Н.Тихомирова, он закончил исторический факультет МГУ в 1960 г. и специализировался по русско-польским отношениям конца XVI – начала XVII вв. Этой теме посвящена его монография «Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы конца XVI-начала XVII вв.», защищенная в 1980 г. как докторская диссертация. В настоящее время Б.Н.Флоря – главный научный сотрудник Института славяноведения Российской академии наук, член-корреспондент РАН (2000 г.). В 1997 г., к юбилею талантливого ученого, остающегося образцом научной добросовестности и порядочности, издан сборник статей друзей и коллег под шутливым названием “Florilegium”.

         Ниже мы приводим фрагменты книги Б.Н.Флори и рекомендуем всем заинтересовавшимся приводимыми здесь фактами ознакомиться с ее полным текстом.

 

 

 

         С.28: «Как представляется, с того самого времени, когда на рубеже XV-XVI вв. завершилось политическое объединение русских земель, одной из важных задач, к решению которых постоянно стремилась государственная власть, было ослабление связей знати с объединениями детей боярских на местах. Сохранение и укрепление таких связей могло бы привести к превращению знати в самостоятельную силу, которая, опираясь на поддержку провинциального дворянства, могла выдвигать по отношению к государственной власти нежелательные требования. Неудивительно поэтому, что лишь сравнительно недолго во второй половине XV в. Представители знати получали назначения на посты наместников в тех землях, где находились их родовые владения. С начала XVI в. решительно возобладал противоположный принцип – получение административных назначений не на тех землях, где располагались родовые вотчины бояр, окольничих и вообще тех детей боярских, которые обладали правом на получение кормлений. Так как назначения давались, как правило, на краткие сроки, никаких прочных связей между представителями власти – знатными людьми – и местным обществом не могло возникнуть. Аналогичную политику проводила государственная власть и при военных назначениях на воеводские посты. Лишь в первое время после присоединения ярославские или тверские князья командовали полками, собранными на территории их бывших княжеств. // (С.29) К началу XVI в. и эта практика была оставлена. Воеводы, как правило, командовали теперь полками, формировавшимися из отрядов, набранных в разных уездах и регионах Русского государства.

         Все эти меры, разумеется, способствовали ослаблению связей между знатью, проводившей теперь значительную часть времени в центре политической жизни – Москве, и дворянскими объединениями на местах, однако не могли такие связи полностью устранить. Члены княжеских родов сохраняли за собой обширные родовые вотчины на территории своих бывших княжеств, что способствовало сохранению традиционных, давно установившихся связей (так, местные дети боярские охотно поступали на службу в княжеские дворы). Что касается других представителей знати, то сохранению их связей с местным обществом способствовало то, что молодые отпрыски знатных семейств до получения думных чинов несли службу в рядах уездных объединений детей боярских.

         Эти каналы связей были, по меньшей мере, серьезно ослаблены в результате преобразований второй половины правления Ивана IV… Годы опричнины стали временем настоящего разгрома родового землевладения княжеской знати… Представители княжеских родов оставались крупными землевладельцами, но их владения складывались теперь прежде всего из поместий и выслуженных вотчин, разбросанных по всей территории страны. Вместе с тем с окончательным формированием системы столичных чинов к концу правления Ивана IV сложилась практика, при которой молодые представители знати начинали службу в составе этих чинов и их связи с уездными объединениями детей боярских оказались разорванными».

         С.30: «Совокупность всех этих мер привела к тому, что родовая знать, превратившаяся в знать служилую, тесно связанную с двором правителя, перестала представлять для государственной власти серьезную опасность. Такая служилая знать, не располагавшая связями и влиянием на местах, не могла выступать как сила, способная поднять провинциальных детей боярских на какие-либо выступления против центральной власти.

         Однако у создавшейся ситуации была и другая сторона. Не располагая связями и влиянием на местах, аристократия, опиравшаяся лишь на поддержку центральной власти, с временным ослаблением последней оказывалась неспособной влиять на местное общество и способствовать прекращению волнений. Таким образом, устранив возможную опасность со стороны знати, государственная власть одновременно утратила важный канал влияния на провинциальное общество, что при возникновении внутриполитического кризиса было чревато серьезной опасностью».

 

         Прим.ред.: Рассуждения слишком сильно напоминают ситуацию 2005 г., когда выборы губернаторов – как правило, из числа представителей местной политической элиты, сформировавшейся на рубеже XX-XXI вв. – были заменены назначениями президентских наместников, из числа столичных деятелей второго плана (с перспективой выдвижения на первый или в порядке ссылки из Москвы). Предполагать у этих деятелей связь с местным обществом оснований нет, а уж смогут ли они управлять регионами в условиях кризиса и слабости центральной власти – Бог весть.

 

         С.287: «…Иван Грозный и его преемники сделали много для того, чтобы русская знать перестала быть политически опасной для московских государей, связи этой элиты на местах с населением были разорваны, из самостоятельной, влиятельной политической силы – родовой знати – русская аристократия превратилась в знать служилую, тесно связанную с находящейся в Москве резиденцией монарха и зависящей от его милостей. Все это сопровождалось ростом роли и значения самого института верховной власти и лица, в котором этот институт физически воплощался.

         Последствия такого положения вещей не замедлили сказаться, когда в годы Смуты выявилась неспособность этой элиты контролировать и регулировать своими действиями положение на местах. Тем сильнее эта элита возлагала свои надежды на приход нового государя, который восстановит традиционный обществен//(с.288)ный порядок и вернет знати ее традиционное право управлять страной вместе с монархом».

 

         С.370-380 – заключение, в котором автор опровергает некоторые историографические мифы. В действительности: 1) польские правящие круги по-разному представляли себе перспективу взаимоотношений с Русским государством – от династического союза, с перспективой унии по типу литовской (гетман Жолкевский), до низведения Руси на уровень испанских колоний в Вест-Индии (король Сигизмунд III, который вообще любил все испанское); 2) приглашение королевича Владислава (августовское соглашение 1610 г.) было делом не только Боярской думы («семибоярщина»), но всех «чинов» москвичей и поддерживалось в регионах, ибо условиями приглашения было не только принятие православия королевичем, но и вывод польско-литовских войск с русской территории, при сохранении суверенитета и территориальной целостности.

С.377: «Исследователи XIX в. постоянно подчеркивали, что одной из основных причин неудачи восточной политики Сигизмунда III был его католический фанатизм, его стремление насадить в России католическую религию, чем он и оттолкнул от себя русское общество. Следует согласиться с современными исследователями в том, что во время своих переговоров с представителями русского общества Сигизмунд III не предпринимал каких-либо попыток склонить русскую сторону принять католическую религию. Не предпринималось в то время и шагов по созданию каких-либо католических учреждений на территории, занятой королевской армией».

 

С.376: соглашательское, а по сути предательское поведение деятелей Боярской думы имеет свое объяснение. «Оторванная от своих связей на местах знать сохраняла традиционную монополию на высшие государственные должности благодаря поддержке высшего носителя государственной власти. В условиях начавшейся гражданской войны правящая элита оказалась неспособной серьезно влиять на положение на местах, а ослабевшая центральная власть была не в состоянии сохранить традиционные прерогативы знати в их полном объеме. (…) Поддержка нового монарха должна была вернуть этой элите ее традиционное положение в обществе. Отсюда ее далеко заходящая уступчивость по отношению к Сигизмунду III».

 

 

 

           Наглядные примеры работы с источниками дает раздел книги, который посвящен кризису 1610 г. Анализируя русские и польские документы и мемуарные свидетельства, Б. Н. Флоря выясняет взгляды различных политических сил, способствовавших или противостоявших избранию королевича Владислава на русский трон. Приведем некоторые фрагменты этого раздела.

            С. 185: «Наиболее подробное описание событий, приведших к низложению, а затем и пострижению царя Василия, находится в «Новом летописце». Согласно этому источнику, Прокопий Ляпунов прислал гонца к кн. Василию Голицыну, своему брату Захарию «и ко всем советником», «чтоб царя Василья в государства ссадить». По сведениям, которые сразу после переворота стали известны С. Жолкевскому, Прокопий Ляпунов действовал по соглашению с Лжедмитрием II, который обещал «навечно» передать под его власть Рязань. После этого Захарий Ляпунов и Федор Хомутов, выехав со своими «советниками» на Лобное место, стали призывать население Москвы низложить царя Василия. Захарий Ляпунов // (С. 186) выступал от имени находившихся в Москве отрядов рязанских дворян, что касается другого предводителя недовольных — Федора Хомутова, то составитель «Вельской летописи» называет его «лучанином», сыном боярским из Великих Лук. Ф. Хомутов, очевидно, выступал от имени находившихся в Москве детей боярских западных уездов, которым лишь низложение царя Василия могло открыть доступ к их поместьям. Все это позволяет думать, что выступивших против Шуйского детей боярских объединяло общее желание избавиться от него, представления же о том, что последует затем, у разных групп дворянства могли существенно расходиться.

            По-иному начало событий описано в записках С. Жолкевского. По его сведениям, события начались с того, что «несколько тысяч» детей боярских во главе с Захарием Ляпуновым явились в царские палаты, и от их имени Ляпунов потребовал, чтобы царь Василий оставил трон («положи посох свой»). На это царь ответил ругательствами и попытался ударить Ляпунова ножом. Но ругательствами Шуйский не ограничился. Он указал пришедшим, что среди них нет бояр. После этого дети боярские и направились на Лобное место.

             Таким образом, противники царя Василия с самого начала опирались на поддержку большого количества недовольных детей боярских, постаравшихся добиться добровольного отречения царя Василия. Когда это не удалось, дети боярские стали искать поддержки у посадского «мира»

              Составитель «Нового летописца» не говорит о том, с помощью каких доводов ораторы стремились привлечь «мир» на свою сторону. Этот пробел позволяет восполнить рассказ К. Буссова. По его словам, они говорили о том, что у царя Василия нет «ни счастья, ни удачи в правлении», что он и его братья постоянно терпят неудачи на поле боя, «отчего страна разоряется и приходит в упадок». Все это говорит о том, что такой правитель неугоден Богу, следует низложить его и выбрать другого царя, «который был бы предназначен для этого и дан Богом».

              Выступления эти имели успех. По признанию «Нового летописца», к детям боярским присоединилась «вся Москва и внидоша во град (т. е. в Кремль) и бояр взяша и патриарха Ермогена насильством и ведоша за Москву-реку к Серпуховским воротам». В главном это сообщение подтверждается рассказом К. Буссова, отметившего, что это «многим важным персонам и купцам не слишком понравилось». // (С. 187) Если об этом, первом этапе событий, сведения сохранились только в двух текстах, то о действиях созванного таким образом собрания представителей «чинов», находившихся в Москве, говорится уже в целом ряде источников.

             Как отметил С. Ф. Платонов, само место созыва собрания в различных источниках указано по-разному. Если «Новый летописец» говорит о том, что оно собралось за пределами города на поле у Серпуховских ворот, то, по свидетельству «Карамзинского хронографа», московские «чины» собрались «у Арбатских ворот», между стеной Деревянного города и берегом Москвы-реки. Нельзя не согласиться с С. Ф. Платоновым, что московские «чины» должны были собраться именно в последнем, хорошо защищенном природой и укреплениями месте.

              В научной литературе живо обсуждался вопрос о том, имели ли право находившиеся в Москве представители «чинов» русского общества без участия представителей от «городов» решать вопрос о судьбе русского трона. Как же относились к этому собранию и его решениям современники?

              Составитель «Нового летописца» писал об этом собрании с явной, нескрываемой неприязнью. По его словам, среди участников этого собрания были «многие воры», а бояр и патриарха для участия в нем «взяша... насильством», на нем «заводчики» «начаша вопити, чтоб царя Василья отставити». По-видимому, под влиянием этих высказываний и С. Ф. Платонов назвал собрание у Арбатских ворот «народным скопищем». Составитель Хронографа редакции 1617 г., резко порицая низложение Шуйского, также представлял его как результат действий каких-то «мятежников».

              Однако стоит отметить, что авторы других сочинений о Смуте пишут об этом собрании в ином, гораздо более спокойном тоне, не выражая сомнений в законности его решений. Правда, по большей части авторы, писавшие о Смуте, говорят о низложении Шуйского кратко, не высказывая своего отношения к происходящему. Так поступают кн. С. И. Шаховской и Авраамий Палицын. Однако сохранился и ряд подробных сообщений с конкретной характеристикой собрания у Арбатских ворот. Так, по сообщению автора «Вельской летописи», «за Москвою рекою в обозе» собрались «бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарыщи со всеми служивыми и с чорными людми», т.е. представители всех основных «чинов» русского общества. Аналогичным образом характеризует это собрание составитель «Карамзинского хронографа», сын боярский из Арзама- // (С. 188) са Баим Болтин. Обращения участников собрания к царю Василию он называет «челобитьем всей земли». Такую же характеристику находим и в разных редакциях разрядных книг, где указывается, что царь Василий оставил трон «по прошенью всех людей Московского государства».

              Из этого круга текстов резко выделяется составленная в среде смоленских дворян «Повесть о победах Московского государства». В ней «государевы бояре и ближние люди», приложившие руку к отстранению Шуйского, охарактеризованы как люди, находящиеся во власти дьявола, подобные Иуде. Этот текст заставляет вспомнить слова кн. С. И. Шаховского: «Смоляне же о том немало в тайне поскорбеша, а пособие учинити не возмогли». Очевидно, среди находившихся в Москве смольнян произошел раскол: часть из них отъехала в лагерь к гетману Жолкевскому, а другая до конца сохраняла верность своему царю.

             Таким образом, хотя в собрании участвовали лишь находившиеся в Москве бояре, дети боярские и московский посадский «мир», в глазах современников оно было представителем «всей земли», вполне правомочным решать вопрос о судьбе избранного царя.

              О том, что происходило на собрании у Арбатских ворот, краткое сообщение имеется только в «Новом летописце». Патриарх Гермоген и «немногие бояре» (очевидно, те, кто принадлежал к близкому окружению царя) пытались возражать против низложения Шуйского, но вынуждены были уступить давлению остальных участников собрания.

              Изложение решений собрания у Арбатских ворот одновременно с их мотивировкой находим в грамотах, рассылавшихся из Москвы по городам. Характерно, что решение об отстранении царя Василия от власти не сопровождалось ссылкой на какие-либо недостойные поступки царя. Просто говорится, что «всяких чинов люди всего Московского государства... услыша украинных городов ото всяких людей», что царя Василия «на Московском государстве не любят и к нему, государю, не обращаются и служить ему не хотят», постановили «бить челом» ему, «чтоб государь государство отставил для междоусобныя брани». Таким образом, достаточным основанием для низложения правителя было то, что часть его подданных — жители «украинных городов» (очевидно, прежде всего рязанцы) не хотят видеть его на троне. Такое обоснование решения о низложении царя говорит о глубоком падении авторитета носителя высшей государственной власти. // (С. 189)

               Вежливые обороты грамот о «челобитье всех чинов» царю Василию лишь маскируют для их читателя принятое решение о его низложении. В этом отношении гораздо более прямо и определенно решения совещания были сформулированы в составленном тогда же тексте присяги о временном подчинении (до появления нового царя) «всех чинов» Боярской думе как высшему органу государственной власти: «Бывшему государю... Василию Ивановичу всеа Русии отказати и на государеве дворе не быти и вперед на государьстве не сидети». Таким образом, независимо от реакции царя на «челобитье» он должен был быть лишен трона. Одновременно братья царя, Дмитрий и Иван, должны были оставить свои места в Боярской думе («с бояры в приговоре не сидети»). Вместе с тем собрание готово было предоставить бывшему царю и его братьям гарантии безопасности («и нам над государем и над государынею и над его братьями убивства не учинити и никаково дурна»).

                 Последующие события в разных источниках описаны по-разному. Если составитель «Нового летописца» стремился (хотя и не прямо) зародить у читателя сомнения в законности действий противников Шуйского, то неизвестные составители разрядных записей, напротив, описывали события, последовавшие за принятым на собрании решением, так, чтобы у читателя не было никаких сомнений в том, что все протекало законно и по обоюдному согласию сторон. Согласно этому источнику, с просьбой оставить трон к царю Василию направились «патриарх со всем собором да бояре князь Иван Михайлович Воротынской да Федор Иванович Шереметев и по прошенью всех людей Московского государства царь Василей государство отставил и съехал на свой двор». Одновременно «бояре ему и все люди крест целовали по записи, что над ним никакова дурна не учинити и тесноты никакой не делать». Составитель «Карамзинского хронографа» Баим Болтин ничего не знает о крестоцеловании, но в остальном рисует происходящее аналогичным образом: царь «по боярскому и всея земли челобитью и совету Гермогена патриарха... государство оставил». Такое освещение событий восходит, как представляется, к официальным грамотам о низложении Шуйского.

              Сообщения других источников рисуют существенно иную картину. Так, согласно «Новому летописцу», действительно к царю Василию с собрания у Арбатских ворот был послан кн. Иван Михайлович Воротынский, но вместе с ним к царю отправились // (С. 190) «заводчики», т.е. те дети боярские во главе с Захарием Ляпуновым которые первыми потребовали его низложения. Они «царя Василья и царицу сведоша с престола» — очевидно, против их желания. Составитель «Нового летописца» подчеркивает, что патриарх Гермоген не имел отношения к этому «злому совету». В «Вельской летописи» также читаем, что, когда царь Василий в ответ на обращение к нему кн. И. М. Воротынского отказался оставить трон, тогда «ево с царства ссадили».

              По-видимому, именно эта, вторая версия соответствует действительной картине событий. В этом следует искать объяснение того, почему создатели летописных текстов ничего не знают о «записи» с гарантиями безопасности для Шуйского. Вероятно, запись эта утратила свою силу, когда царь отказался оставить трон по своей воле.

             В связи с низложением царя Василия в двух наиболее авторитетных повествованиях о Смуте — «Новом летописце» и «Сказании» Авраамия Палицына — рассказывается одна и та же история, пользующаяся доверием у исследователей. Согласно этому рассказу, выступлению детей боярских против царя Василия предшествовала их негласная договоренность с пришедшими под Москву сторонниками Лжедмитрия II об одновременном низложении обоих соперничающих правителей. Когда на следующий день после низложения Шуйского представители сторон встретились у Данилова монастыря, сторонники Лжедмитрия II «посмеяшеся московским людем и позоряху их» и категорически отказались низлагать своего правителя.

             Принять эту историю за действительный факт мешает то обстоятельство, что о такой договоренности ничего не знают ни приближенный Яна Петра Сапеги, составлявший дневник его похода, ни служивший в войске Сапеги ротмистр И. Будзила. Записи в дневнике Я. П. Сапеги рисуют иную картину событий. Под 26 июля (н. ст.) в дневнике отмечены лишь стычки под стенами столицы. 27 июля, узнав о начавшихся в Москве волнениях, Лжедмитрий II отправил туда грамоту, адресованную «всем боярам и миру» с предложением прекратить сопротивление и подчиниться его власти. Вечером из Москвы к войску Лжедмитрия II вышло двое думных бояр, сообщивших о низложении Шуйского и временной передаче власти в руки Боярской думы. «Когда наши подъехали к самым воротам, — записано в дневнике, — Москва обращалась с ними любезно, стрелять не приказали. С нашими здоровались и вечером просили к себе, обещаясь завтра вступить с нами в пере- // (С. 191) говоры». 28-го Лжедмитрий II, ожидая начала переговоров, поехал сам утром к Москве, но другая сторона переговоров вести не стала, а вместо этого последовало обращение к сопровождавшим Самозванца русским людям: «Мы своего царя сбросили, (так) сбросьте и вы своего». После полудня московские пушки стали стрелять по тем местам, где ездил Лжедмитрий II. Из контекста повествования ясно следует, что после низложения Шуйского Самозванец рассчитывал на подчинение Москвы его власти, и последовавшее заявление оказалось и для него, и для его гетмана Я. П. Сапеги неприятной неожиданностью. Как представляется, данным этого современного событиям и хорошо информированного обо всем, что происходило в лагере Лжедмитрия II, источника, следует отдать предпочтение.

              Вместе с тем это не означает, что история, рассказанная А. Голицыным и составителем «Нового летописца», должна рассматриваться как плод вымысла этих авторов. По-видимому, на собрании у Арбатских ворот в Качестве одного из аргументов в пользу низложения царя Василия приводился тот довод, что в этом случае сторонники Лжедмитрия II также откажутся от своего царя. Неслучайно в грамотах, сообщавших о низложении царя Василия, говорилось, что, пока он сидит на троне, его противники «к Московскому государству не обращаются», а когда он уйдет, то «б все были в соединенье и стояли за православную крестьянскую веру все заодно». Но задуманный план оказался нереализованным: сторонники Лжедмитрия II отказались его низложить. Тем самым один из важных доводов в пользу детронизации царя Василия терял силу, его положение объективно улучшалось, и появлялись возможности для его возвращения к власти.

               Некоторые сведения о попытках царя Василия вернуть себе трон обнаруживаются в записках С. Жолкевского. По его словам, Шуйский, хотя и находился на своем дворе под стражей, имел возможность поддерживать связь со своими сторонниками в столице. Как рассказывал гонец гетмана в лагере под Смоленском, для надзора за низложенным правителем к нему приставили двоих бояр — Лыкова и Нагого. Как следует из доноса, поданного после принесения присяги на имя королевича Владислава, боярин кн. Борис Михайлович Лыков был одним из наиболее близких к Царю Василию людей среди членов Боярской думы, и через него эти контакты и могли осуществляться. А бывшие приближенные Шуйского, возвышенные им, готовы были содействовать его // (С. 192) возвращению к власти («чтоб опять сидеть на Москве»). В доносе названы их имена: кн. Данило Мезецкий, Измайловы, Василий Борисович Сукин, постельничий бывшего царя Иванис Григорьевич Адодуров и некоторые другие. Кроме того, по словам Жолкевского, Шуйский пытался привлечь на свою сторону стрельцов, которых, по его оценке, в Москве было около 8 тысяч. В связи с этим стоит вспомнить о том, что царь Василий в 1609 г. освободил стрельцов от уплаты судебных и части торговых пошлин. Поэтому у него были известные основания надеяться, что стрельцы могут выступить в его защиту.

              По сведениям, которыми располагал Жолкевский, обеспокоенные активностью низложенного правителя бояре приняли решение принудительно постричь его в монахи. Однако русские источники дают иную характеристику событий. Особенно показательно то, что составители разрядных записей, старательно подчеркивавшие законный характер и собрания у Арбатских ворот, и принятых там решений, и последовавшей затем процедуры низложения царя Василия, давали совсем иную характеристику последовавшим событиям. Пострижение царя Василия, по их утверждениям, произошло «самовольством», «без патриаршего ведома и боярского приговора». В качестве организаторов насильственного пострижения выступили дети боярские, инициаторы первых выступлений против Шуйского, среди них называют уже знакомых Захария Ляпунова и Федора Хомутова. Естественно, что эти люди стремились не допустить возвращения царя на трон. Вместе с ними действовал ряд других детей боярских — один из князей Оболенских Василий Тюфякин, кн. Федор Иванович Волконский, выборный дворянин из Алексина, дорогобужанин Гаврило Григорьевич Пушкин. Биографические данные об этих лицах подтверждают сообщения грамот, что царем были недовольны дети боярские «украинных городов». По оценке составителей разрядных записей, в выступлении участвовали «немногие дворяне» (дети боярские, входившие в состав государева двора), основную же массу участников составляли «дети боярские городовые и всякие московские земские люди».

               Сообщение об активном участии московского посада в выступлении против Василия Шуйского подтверждается и польскими источниками. В своем донесении Сигизмунду III от 23 июля/2 августа 1610 г. С. Жолкевский сообщал, что Дмитрий и Иван Шуйские также оказались «в опасности от мира» и обратились к гетману с просьбой о защите. // (С. 193) Согласно наиболее подробному сообщению «Нового летописца», толпа дворян и горожан, недовольных Шуйским, ворвалась к нему на двор и потребовала, чтобы он постригся в монахи. Когда Шуйский отказался, обряд пострижения был совершен насильно, а иноческие обеты произносил за него кн. Василий Тюфякин. После этого монаха поневоле отвезли в Чудов монастырь. Все это вызвало резкое недовольство патриарха. Он «царя... Василья нари-цаше мирским имянем, царем, а тово князь Василья проклииаше и называше его иноком», но этот протест ничего уже изменить не мог. С планами возвращения Василия Шуйского к власти было покончено, и русский трон окончательно стал вакантным.

                В приписке к письму Сигизмунду III от 28 июля, сделанной 30 числа, сразу по получении первых известий о низложении Шуйского, гетман Жолкевский оценивал положение как исключительно благоприятное для польского кандидата. По его словам, после низложения царя Василия «бояре и все простые люди принесли присягу никому не подчиняться, кроме королевича его милости». Скоро, однако, гетману пришлось убедиться, что дело обстоит далеко не так благоприятно, как он первоначально думал, и что ему придется вести весьма напряженную и сложную борьбу, чтобы добиться согласия русских «чинов», собравшихся в Москве, избрать королевича Владислава сверим государем.»

 

* * *

             С. 325: «По мнению ряда исследователей, после смерти Лжедмитрия II патриарх открыто призвал население Русского государства к восстанию против польско-литовских интервентов и боярского правительства в Москве.

              Уже русские современники по-разному описывали действия, предпринятые патриархом на рубеже 1610/1611 гг. По мнению одних, патриарх лишь «обличал» действия «литовских людей» и «московских изменников», но не призывал к восстанию против них, по утверждениям других, «города» поднялись на восстание именно по призыву патриарха. Споры современников получили продолжение в спорах исследователей.

            Как представляется, решению вопроса могут способствовать известия современных событиям польских источников, которые не были известны участникам дискуссии. Прежде всего здесь следует назвать письмо Я. Задзика, отправленное из лагеря под Смоленском 8 января н. ст. 1611 г. В этом письме Задзик сообщал своему патрону, что, узнав о смерти Лжедмитрия II, патриарх публично заявил: «Легко теперь этих поганых и разбойников истребить можем, когда у нас согласие будет и один только в земле неприятель». Тогда же он выразил свое убеждение, что обещания прислать королевича — один обман, а власть над Россией хочет захватить король. Таким образом, к этому времени в лагере под Смоленском было известно, что после смерти Лжедмитрия II патриарх публично говорил, что следует восстать против незваных пришельцев.

           Несколько позже, в конце января, Задзик уже мог сообщить новые известия о положении дел в России. Положение это, по его словам, серьезно ухудшились, так как «патриарх взбунтовал людей», указывая на то, что король не выполняет свои обещания. Так как далее в письме говорится, что «отпали» Нижний Новгород и Рязань, очевидно, что патриарх, как стало известно в смоленском лагере, «взбунтовал» именно население этих городов. Сделать это он мог, лишь посылая туда своих гонцов или свои грамоты.

            Сообщения этих современных событиям писем заставляют со всей серьезностью отнестись к заявлению А. Госевского на переговорах под Смоленском, что 8 января 1611 г. патриарх отправил с Василием Чертовым «смутную грамоту» в Нижний Новгород, откуда ее списки рассылались в Кострому, Галич и другие города. // (С. 193) Текст документа, попавший в руки Госевского, был им предъявлен русским представителям на переговорах («и мы вам грамоту читаем»), поэтому можно отнестись с доверием к его пересказу содержания грамоты: «Князь Федор Иванович Мстиславский со всеми иными боярами и думными людьми Москву Литве выдали, а вора, дей, в Калуге убито, и они б... собрався все в збор, со всеми городы шли к Москве на литовских людей». Содержание этого сообщения находится в полном соответствии с тем, что сообщают о действиях и настроениях патриарха другие источники. Опыт контактов с Боярской думой в ноябре 1610 г. должен был убедить патриарха в том, что бояре «Москву Литве выдали», а сообщение о «смерти вора» должно было показать русским людям, что в стране остался «только один неприятель», против которого следует выступить с оружием в руках.

               И. А. Хворостинин в 20-е гг. XVII в. оставил свидетельство о спорах, которые вызвали эти действия патриарха в русском обществе. Как писал ученый князь, «недостоит духовну человеку суще дерзати на кровопролитие поучением и отбегати и удолятися от мирских». Однако для патриарха война, к которой он призывал, вовсе не была обычной войной. Хотя в пересказе А. Госевского вопрос о причинах похода к Москве, к которому призывал Гермоген, был обойден молчанием, в иных источниках, как об этом будет сказано ниже, содержатся ясные указания, что Гермоген призывал изгнать пришельцев, от которых исходит опасность не только для страны, но и для веры. К войне за сохранение «истинной веры» от опасности, грозящей со стороны латинских еретиков, патриарх, конечно, считал себя вправе призывать.

               Существенно дополняют рассказ А. Госевского пересказ патриарших грамот в записках С. Маскевича. Очень важным представляется его сообщение, что в этих грамотах патриарх освобождал русских людей от присяги, принесенной Владиславу. По своему положению в русском обществе Гермоген был тем единственным лицом, которое было правомочно совершить этот акт, снимавший важный психологический барьер, удерживавший русских людей от противодействия избранному государю и лицам, представлявшим на русской почве его интересы.

               Другое важное дополнение — это сообщение С. Маскевича о целях того похода к Москве, к которому призывал патриарх. Это — очищение страны от неприятеля и избрание государя «из своей крови», при котором в стране сохранится истинная вера. Лучше // (С. 327) поступить так, чем принимать «царя из латинского рода, которого силой суют нам в руки, вслед за королем придет упадок всей земли и народа нашего, разорение храмов и веры христианской».

               Когда грамоты патриарха попали в руки А. Госевского, последовали репрессии. «Дьяки, подьячие и всякие дворовые люди» патриарха были арестованы, «а двор его весь разграблен», но это не привело к разрыву его связей с городами Замосковного края. 12 января в Нижний Новгород вернулись его посланцы к патриарху, который «приказывал с ними... речью» идти походом на Москву.

                Грамоты и обращения патриарха ориентировали русское общество на безусловную и последовательную конфронтацию с Речью Посполитой как с частью латинского мира, от которого исходила угроза существованию государства, народа и истинной веры.

Обоснованию такой ориентации служили и другие тексты, возникшие в кругу жителей Москвы, разделявших взгляды патриарха. Здесь прежде всего следует назвать так называемую «грамоту смольнян», присланную в Нижний Новгород в конце января 1611 г. Как убедительно показал С. Ф. Платонов, грамота представляла собой своеобразное агитационное произведение, которое должно было поднять русское общество на борьбу с «литовскими людьми».

              Грамота содержала обращение от имени присягнувших Владиславу смоленских помещиков к населению Москвы. Грамота начиналась с констатации того, что и они, и жители Москвы «дались без всякого противления литовским людям», чтобы сохранить свою веру, жизнь и имущество. Но эти ожидания не осуществились. Православная вера «поругана», храмы «разорены», смольняне, приехавшие в королевский лагерь под Смоленском, чтобы выкупить из плена своих близких, лишь потеряли свои деньги и ничего не добились. От «литовских людей» и нельзя ожидать ничего хорошего, так как «вас же всех Московских людей... зовут себе противниками и врагами себе». Заключенный договор не будет выполнен, и королевич в Москву не приедет: «Все люди в Польше и Литве никако того не поступятца, что дать королевича на Московское государство мимо своего государства». Более того, в грамоте далее говорилось, что по решению «всей земли» на сейме «положено о том, чтоб вывесть лучших людей и опустошить всю землю и владети всею землею Московскою». В действительности подобных решений принято не было: на сейме 1609 г. вопрос о войне с Россией не обсуждался, а следующий сейм собрался лишь в сентябре 1611 г. Однако эти утверждения появились не на пустом месте, // (С. 328) в них есть все основания видеть реакцию на появившиеся в польской публицистике тех лет предложения превратить Россию в колонию Речи Посполитой по образцу испанских колоний в Америке.

            Если патриарх Гермоген лишь в общей форме говорил о том, что не следует полагаться на уверения польско-литовской стороны, то создатели воззвания подкрепили эти утверждения конкретными доводами. Подчинившись, подчеркивалось в воззвании, русские люди «в вечную работу и в латинство пошли». Если они не хотят оказаться в порабощении и утратить свою веру, они должны «всею землею общею стати за православную крестьянскую веру, покаместа еще свободны, а не в работе и не в плене разведены».

            Одновременно с этим призывом к восстанию ради спасения страны и веры воззвание содержало и обличение находящихся в Москве «предателей крестьянских», которые готовы служить завоевателям «для своего ненасытного грабления». Именно они призывают короля прийти и захватить Москву: «Только, де, не притти самому королю со многими людми к Москве и не вывести с Москвы лучших людей и Московскою, де, землею не владети». Очевидно, планы московских сторонников Сигизмунда III получили огласку, и это способствовало утверждению представления о боярском правительстве в Москве как силе, готовой ради своих корыстных интересов способствовать покорению России захватчиками.

                Со сторонниками освободительного движения в Москве было связано появление, по-видимому уже в феврале 1611 г., еще одного агитационного произведения — «Новой повести о преславном Российском царстве». Ее автор снова (и еще более подробно) обосновывал положения, содержавшиеся в «воззвании смольнян». Как и авторы воззвания, автор «Новой повести» подробно доказывал, что не следует надеяться на то, что Речь Посполитая станет выполнять условия августовского договора, «понеже от давных лет мыслят на наше великое государство все они окаянники и безбожники». Вопреки договору в стране находится и разоряет ее иноземное войско, которое одних убивает, а с других взимает «безмерныя и неподъятныя кормы», а в Москве иноземный гарнизон притесняет горожан, силой отбирая у них приглянувшееся имущество: посаженный на Казенном дворе «смерд» Федор Андронов пересылает к Сигизмунду «великое царское сокровище», собранное «от многих лет многими государи — самодержцы, великими князи и цари всеа Русии».

                 Все это, по мнению автора «Повести», свидетельствовало о // (С. 329) том, что Сигизмунд III не только не желает прислать сына в Москву, но «и сам зде жити не хощет». Тяжелым положением, в котором оказалась Россия, когда «извелся» «царский корень» и начались смуты, король хочет воспользоваться, чтобы разорить и поработить Московское государство. Король хочет, говорилось в «Повести», «нас конечно погубите и под меч подклонити, и под-ружия наши и отроды в работу и в холопи поработити и прижитие наше пограбити». Власть над покоренной и разоренной страной он хочет передать в руки своих «подручников», которые будут собирать для него «дани-обраки всякия тяжкия».

               Сейчас, пока королевская армия задержана под Смоленском, король скрывает свои намерения и обманывает русских людей, но, как только ему удастся овладеть городом и он сможет со своим войском прийти к «царствующему граду», все эти зловещие планы начнут осуществляться.

               Автор не только стремится развеять все возможные иллюзии читателя относительно польского короля и его политики, он одновременно убеждает читателя, что тот не должен рассчитывать и на то, что боярское правительство в Москве сможет защитить его интересы. Эти «земледержцы» «растлилися умы своими и восхотеша в велицей славе быти... не по своему достоиньству саны честны достигнута» и поэтому согласились стать орудием в осуществлении планов польского короля. Эти люди, боярин М. Г. Салтыков и его сторонники, «многих маловременным богатством и славою прельстили и иных закормили и везде свои слухи и доброхоты поистоновили и поизнасадили». С иронией и возмущением писал автор «Повести» о «смерде» Федоре Андронове, за которым «полцы велицы всяких чинов люди... ходят и милости и указа от него смотрят». Правда, некоторые из «высоких чинов и боярских родов», которые находятся в Москве «по всех по нас жалеют и радят», но они «не могут ничево учинити и не смеют стати».

               Из всего этого следует один главный вывод: русские люди, не полагаясь ни на кого, должны взяться за оружие и стать «храборски за православную веру и за все великое государство, за православное христианство». Примером для них должны служить защитники Смоленска, отказывающиеся сдать город королевской армии, «великие послы», требующие от короля выполнения условий августовского договора, патриарх Гермоген, один противостоящий проискам изменников в Москве.

               «Новая повесть» представляет особый интерес, в частности по- // (С. 330) тому, что, высказывая мысли и соображения, очень близкие к тем, которые излагались в грамотах патриаршего круга, автор этого произведения явно не был в контакте с этим кругом людей. Характерно, что он призывал русских людей подняться на восстание, даже не имея от патриарха «словесного повеления и ручного писания». Такого «повеления» и не могло быть, так как патриарх по своему положению не мог «повелевати на кровь дерзнути». Следовательно, о рассылавшихся по стране с начала 1611 г. патриарших грамотах он ничего не знал.

               Этот пример показывает, что наблюдения за событиями, происходившими после августовского договора, приводили разных людей к сходным выводам о том, что от польско-литовской стороны не приходится ждать ничего хорошего, и русские люди, не рассчитывая на правительство в Москве, должны взяться за оружие, чтобы изгнать из страны иноземные войска.

               Особого внимания заслуживают признания автора в заключительной части его сочинения, что он сам принадлежит к тем верхам русского общества, которые еще недавно искали милостей от короля, и что ему такие милости были оказаны («Аз же у них ныне зело пожалован»). Тем самым появление «Повести» следует рассматривать как важный симптом зарождающегося раскола в среде столичных «чинов», ранее вместе с членами Боярской думы искавших милостей Сигизмунда III».