Новый текст рубрики – замечательный образец применения на практике «локального метода», обоснованного автором теоретически в более ранней работе (См.: Архангельский С.И. Локальный метод в исторической науке). Статьи С.И. Архангельского 1920-х гг. демонстрируют, как в период расцвета советского краеведения местный материал служил выдающимся ученым для постановки самых серьезных теоретических и методологических вопросов истерической науки, для отработки новых методов и подходов. В последствии свои идеи автор с успехом использовал, изучая английский манор XVII в.

Сергей Иванович Архангельский (1882, г. Семенов Нижегор. губ. — 1958, г. Горький) известен в России и за рубежом, прежде всего, как специалист по истории английской революции середины XVII в. Окончил Московский ун-т (1906). Профессор (1934), доктор ист. наук (1939), чл.-корр. АН СССР (1946). Ранний период научной карьеры С.И. Архангельского во многом был связан с исследованием нижегородской истории. В 1908 – 1918 гг. он член Нижегородской губернской ученой архивной комиссии. После революции продолжал развивать традиции НГУК на базе Нижегородского (Горьковского) педагогического института, где в 1925 г. было создано Нижегородское научное общество по изучению местного края. Общество под председательством С.И. Архангельского выпустило три сборника научных трудов и ряд отдельных брошюр. В то же время исследователь публиковался в общесоюзном журнале «Краеведение». В 1928 г. избран членом Центрального бюро краеведения при Академии наук. Разгром краеведения на рубеже 20-30-х гг. XX в. заставил ученого переключиться на занятия зарубежной истории. Однако интерес к прошлому Нижегородского края он сохранил до конца свих дней (Подробнее см.: А.А. Кузнецов, А.В. Мельников. Новые источники по научной биографии С.И. Архангельского).

П. Чеченков

 

СИМБИЛЕЙСКАЯ ВОТЧИНА ВЛ. ГР. ОРЛОВА (1790–1800 гг.)

 

С. И. Архангельский

 

I.

 

Изучение истории индивидуального вотчинного хозяйства может быть интересно с разных точек зрения. В сложном переплете экономических отношений, составляющих историю хозяйства России, все еще конкретно, а не схематически, мало изученную, особенно в отношении 18 и 19 века, важно выбрать некоторые опорные пункты, чтобы идти от них уже к изучению более широких участков экономической жизни прошлого. Индивидуальное вотчинное хозяйство, освещаемое документальным архивным материалом, объединяемое традицией и волей хозяйствующих субъектов, отразившейся в их переписке, в актах купли и продажи, в нарядах и найме рабочей силы, представляет хороший опорный пункт, с которого можно обозреть, что делается кругом, как сменяются формы хозяйственной жизни, как идет ее темп, что нарождается и гибнет. Ведь от индивидуального вотчинного хозяйства тянутся нити в разных направлениях к местам сбыта, к губернскому городу, к барской центральной конторе, к финансовым правительственным учреждениям, к крестьянской семье и двору. В свою очередь в этом хозяйстве находят себе отображение иногда очень отдаленные явления, сотрясающие, однако, весь хозяйственный организм в целом, и здесь открывается для наблюдателя возможность установить всю обусловленность жизни малой частицы процессами, захватывающими целое. Хорошо известно, какую большую пользу, для понимания экономической истории Англии, принесла проработка истории ее отдельных маноров; образцом тонкого анализа их экономической и социальной истории могут служить работы покойного историка А. Н. Савина[1], английских историков Дэвенпорта и Леннарда. Микрометрия, внесенная в область истории, здесь сама себя оправдала. Однако, изучение индивидуального вотчинного хозяйства, помимо этой методологической ценности, интересно и в другом отношении. Россия была страной сельского хозяйства по преимуществу; крестьянство составляло основную массу ее населения. Барская вотчина представляла из себя до 1861 года, а в несколько меньшей степени и впоследствии, такую организацию, где рельефно выступал аграрный уклад жизни страны, где крестьянская масса привлекалась к барщине или к оброкам или к тому и другому вместе. Изучая отдельную вотчину, мы таким образом подходим вплотную к одной из основных хозяйственных организаций нашего старого распавшегося общества, имевших большое значение и после крестьянской реформы 1861 года, так как последняя отнюдь не стирала с лица земли эту старую организацию, а лишь ставила ее на новый путь. Проследить старый и новый путь этой организации вплоть до полной катастрофы 1917 года на отдельном конкретном примере представляет большой интерес историко-социологический и методологический. Ведь несомненно тут зрели и выступали те противоречия, которые сокрушали одну общественную формацию за другой, сначала переходную, феодально-капиталистическую, а затем капиталистическую с частичными остатками феодализма. Что касается изучения вотчинного хозяйства Орловых, а позднее Орловых-Давыдовых (эта фамилия установлена в 1856 году), то оно интересно еще в том отношении, что открывает экономическую базу одной из тех фамилий, которые принадлежали к правящему классу старой России, к 130000 фамилий, о которых говорил в третьей Государственной Думе Столыпин, и играли в ней очень видную роль. Эта дворянская фамилия сохранила свою экономическую мощь и среди сильно капитализировавшегося общества.

В дальнейшем изложении мы будем рассматривать Симбилейскую вотчину Орловых за время с 1790 по 1800 год, т. е. за первые десять лет, в течение которых ею владел Вл. Гр. Орлов, бывший директор Академии наук, с 1774 года проживавший на покое в Москве, главным образом, в своей подмосковной «Отраде». Это было время первых шагов хозяйственной деятельности Орлова в Симбилейской вотчине; в этот отрезок времени выясняются принципы деятельности и вырисовывается оброчный тип вотчины, пересеченной двумя большими дорогами на Арзамас и Казань, тянувшимися от Нижнего, лежащей недалеко от Волги, вотчины, пронизанной денежными расчетами[2]. Под самой вотчиной мы разумеем не столько территорию, которой владел Орлов, сколько хозяйственную организацию, разветвления которой шли веерообразно в деревни Нижегородского уезда, узловым пунктом был Симбилей, а центром, дававшим распоряжения, требовавшим денег и денег, московская вотчинная контора или сам ее владелец. Тут шла перекличка Москвы и Симбилея.

Описание Симбилейского вотчинного архива было сделано еще А. И. Звездиным[3], указавшим на исключительную ценность архива, находившегося в хорошем порядке и сохранности. В нем встречаются документы и более раннего периода, чем конец XVIII века, но обильными они становятся лишь с момента перехода Симбилейской вотчины к Орлову, т. е. с 1790 года и вплоть до 1917. Просматривая документы первого десятилетия, мы встретили вотчинную инструкцию, переписку Орлова с бурмистрами, оброчные ведомости, книги с перечнем крестьян, ушедших на заработки, крепостные акты о покупке людей, копии купчих крепостей на земли. К сожалению, в архиве нет копий с ответов бурмистра на распоряжения главной конторы, так что выслушиваешь все время, что говорит одна сторона. Тем не менее, все эти материалы дают возможность сделать наблюдения над тем, как жила и управлялась Симбилейская вотчина, принадлежавшая одной из богатейших и влиятельнейших фамилий этого периода. Представляется возможность за этой вотчиной рассмотреть и крепостную деревню, крестьянский двор, тесно связанный с вотчиной целым рядом отношений. В литературе есть указания, что с 1762 по 1783 год Орловы получили 45.000 душ крестьян и 17.000.000 р. деньгами и драгоценностями[4]. По данным В. Ив. Семевского, взятым им из экономических примечаний к генеральному межеванию земель и из ведомостей о числе дворян, имевших свои деревни в 1777 году, количество крепостных у всех Орловых было более 27.000 душ[5]. Считая последние сведения более близкими к истине, мы однако видим из наших документов, что часть своих капиталов Вл. Гр. Орлов употребляет на дальнейшее приобретение населенных имений. Владения Орловых были рассеяны в разных местах. Так, например, им принадлежали Борисоглебские слободы около Ярославля, село Поречье; в селе Городце у них была вотчинная контора, управлявшая целым рядом поместий, тянувших к этому центру. В переписке упоминается Гремячевский бурмистр и Куриловская вотчина. Одним словом, Симбилейская вотчина входила, как небольшая часть, в комплекс Орловских владений, управлявшихся из центральной вотчинной конторы в Москве. О размерах владений Орловых в Нижегородском уезде по экономическим примечаниям к генеральному межеванию земель можно судить на основании следующей таблицы[6] (см. таблицу на следующей странице).

 

 

Надо иметь в виду, что владения Орловых не всегда охватывали целые деревни; иногда эти владения состояли лишь из нескольких деревенских дворов, смежных с дворами других владельцев. До перехода к Орловым Симбилейская вотчина принадлежала князьям Прозоровским и давала в год 8.000 рублей дохода. Последние постепенно раззорялись, не взирая на большие богатства. Из 14.000 душ крепостных крестьян, по словам Вигеля, в 1809 году у Прозоровских едва оставалась 1/10 часть их прежних богатств. Сопоставление истории фамилий Орловых и князей Прозоровских говорит нам об одном из последних актов вытеснения старых Титулованных фамилий новыми дворянскими, поднимавшимися им на смену. После покупки Симбилейской вотчины В. Г. Орлов 26 сентября 1790 года отменил старые распоряжения и дал новую инструкцию для управления вотчиной, ознаменовав этим свое вступление в роль хозяина Симбилея. 8 октября 1790 года инструкция уже была получена в Симбилеях, и с этого момента можно считать начало хозяйственной деятельности Орлова в Симбилеях. Не обошлось при этом без некоторых денежных недоразумений. Прозоровский присвоил крестьянские деньги, собранные за рекрутов, и отказался их вернуть. «Он отозвался, что отдать сии деньги не может, о чем ты оным крестьянам и объяви, а как они через лишение этих денег должны потерпеть большую тягость, то и приказывается тебе, бурмистру, предложить мирским людям, не согласятся ли они собрать оные деньги между собою и внести на покупку рекрут, хотя и не все вдруг, а с того дня, что мирские люди определят[7]».

Данная В. Г. Орловым инструкция охватывала различные стороны вотчинной жизни. Она начиналась с того положения, что главное начальство в вотчине имеет бурмистр, у которого надлежит всем быть в повиновении и послушании. В помощь ему для разбора вотчинных дел миром избиралось ежегодно 4 человека, «умных, совестных и хорошего поведения». Для денежных дел выбирался ежегодно денежный староста, по инструкции, человек трезвый, неглупый, способный и верный. Для письмоводства существовал земский, для охраны — два сторожа. Все эти должностные лица получали содержание от мира. Бурмистр 30 руб. и 6 чт. ржи, земский — 25 р. и 8 чт. ржи, староста — 8 р. и 4 чт. ржи, сторожа по мирскому рассмотрению, а четверо выборных жалованья не получали, находясь на собственном содержании. Инструкция предусматривала письменное делопроизводство, денежную отчетность и контроль, как со стороны мира, так и со стороны центрального вотчинного управления. «Счеты и все письменные дела содержать в хорошем порядке, насылаемые вотчиной приказы вносить в реестр, мирские приговоры записывать в книгу, посылаемые в центральную контору репорты также вписывать в книгу», словом здесь создавалась образцовая вотчинная канцелярия, отображавшая систему тогдашнего государственного управления и подражавшая ему даже в комбинации приказного и выборного начала. Каждая деревня, принадлежавшая к Симбилейской вотчине, выбирала старосту и особого крестьянина для записки собираемого господского оброку, подушных и на мирские расходы денег. Эти деревенские власти были подчинены вотчинной конторе, «а под судом должны быть твоим, а господский оброк доставлять к тебе», писала центральная контора симбилейскому бурмистру по поводу выбора купленными у Голицына и у Волконской крестьянами села Толмачева старосты. О том, как должна была функционировать эта организация, видно из распоряжения, посланного Орловым в Симбилей: «В рабочую пору собираться по 2 дня, а в другое по 3 дня в неделю для отправления всяких встречающихся дел, для чрезвычайных и непредвиденных нужд собираться им сверх означенных дней»[8]. Центральная вотчинная контора запрещала крестьянам ее беспокоить по мелочам и требовала, чтобы дела разрешались на месте. Вот один из приказов Симбилейскому бурмистру: «Через сие предписываю, чтобы никто из крестьян по собственным своим делам, не прося тебя и выборных и не дождавшись от вас решения, с челобитными ко мне отнюдь не ходил, а подавал бы оные в таком только случае, когда они решением твоим и выборных останутся недовольны или в чем обижены будут и таковых отпускать ко мне безостановочно; но ежели ты и выборные усмотрите, что требующий отпуску хочет просить несправедливо, то такового наперед увещевать, чтобы оставил оное намерение и напрасно бы меня не трудил. Объяви всем крестьянам, что буде станут они являться ко мне с просьбами недельными, то подвергнут себя моему гневу и, конечно, без наказания не останутся»[9]. Чем могло закончиться для крестьянина обращение его с жалобой в высшую инстанцию, видно из распоряжения наказать розгами при мирских людях деревни Березников крестьянина Филиппа Дмитриева за то, что «он сделал ослушание и пошел сюда о просьбою пустою, дабы и другим повадно не было с пустыми недельными просьбами ходить сюда». Иногда надзор за Симбилейской вотчиной поручался Городецкому бурмистру, который и должен был ездить в Симбилей и доносить о замеченных непорядках; иногда он облекался правом «тех ослушников, при собрании мирской сходки, высечь плетьми хорошенько». Вообще, грубее наказания, батожье, плети и розги применялись достаточно часто. За невыдачу дочери замуж после того, как ей и исполнилось 20 лет, за неправильный донос на земского и бурмистра, за ослушание, крики и шум на сходе, за пьянство, практиковалось телесное наказание. Приказы Орлова никоим образом не дают основания считать его гуманным человеком, как это делает автор биографии Орлова в Русском биографическом словаре. Однажды домовая контора циркулярно пробовала внести в эту систему наказаний известную умеренность и бережливость, впрочем, довольно скромную. Она писала, что некоторые вотчинные начальники подчиненных наказывают плетьми: «отныне без особливого позволения плетьми отнюдь не сечь, а наказывать, смотря по вине, розгами или батожьем, и то более по ж..., а не по спине»[10].

Представляя из себя изолированный административно-судебный мир, членам которого было запрещено инструкцией, без воли барина, обращаться к правительству «ради тяжебных дел», Симбилейская вотчина, конечно, не могла удержаться навсегда в этой изолированности. Переписка Орлова с бурмистром раскрывает нам и искательство пред сильными мира сего, и использование связей и знакомств, и известную систему охраны вотчинных интересов через взятку. Шла тяжба о земле; нужны были подарки «известным людям», чтобы ее выиграть. Отсюда, в приказе земскому села Симбилей мы читаем такое разрешение: «Ежели ты с мирскими людьми подарок по 1 р. за десятину находишь нужным, то и контора оный утверждает»[11] В другой раз Орлов пишет бурмистру о том, чтобы он сходил к губернатору Ребиндеру, прокурору Симанскому и председателю гражданской палаты Толстому; они его знакомые; к ним адресованы особые письма. Еще яснее говорит о цели этих обращений одно из писем к бурмистру, что следует прибегать к помощи Ребиндера, «в случае встретившихся обстоятельств, чтобы спорная земля отмежевана была нынешнею осенью». Собирателя земельных владений Орлова очень интересует эта земельная тяжба; «ежели нужно будет кого подарить, то подари, по своему рассмотрению»[12]. Кроме подарков, надлежит бурмистру пользоваться также и именем барина, «когда не охотно будут давать советы». Когда Ребиндера сменил Белавин, то Орлов просил последнего принять его нижегородские вотчины «в свое защищение» и приказывал бурмистру просить у него помощи в различных нуждах. Этот искательный тон Орлова сохраняется и в сношениях его с центральными учреждениями. Заседание межевой экспедиции при сенате, куда перешло спорное дело Орлова, состояло из гр. Алексея Кир. Разумовского, Гавр. Роман. Державина и Платона Юрьевича Храповицкого. «Присутствующие в экспедиции все трое мне знакомы». Важно продвинуть дело вперед, к слушанию в сенате, без очереди. Это удается сделать, и Орлов в письме от 24/VIII 1794 года выражает благодарность генерал-прокурору сената, приказавшему слушать и решить его спорное дело. Надо добиться скорейшей подписи сенаторами состоявшегося определения. Орлов пишет, что если нужна трата для полного окончания дела, то ее надо сделать и деньги взять у Королева. «Лучше употребить трату, нежели делу нашему сделать вред. Вот тебе полное решение»[13]. И наконец последние отголоски того же земельного дела — это траты на продовольствие в пределах вотчины межевальщика Лебле с командой. Таким образом, властный барин в своей вотчине, слово которого было законом для крепостных, выступает гибким и изворотливым человеком в своих отношениях к представителям провинциальной и центральной администрации, и юстиции, идет к поставленной цели всякими окольными путями.

 

II.

 

Из купчей 1791 года, заключенной между Д. А. Прозоровским, московским полицмейстером, и графом Вл. Гр. Орловым, видно, что последний приобрел у первого: 1) село Симбилей и деревни Березняки, Трухлеb, Пунерь; 2) поверстный лес, называемый Пунерская пустошь; 3) пустошь Бурцова; 4) деревню Майдан; 5) деревню Мешиху; 6) отхожие сенные покосы, принадлежавшие деревне Майдану; 7) вторые отхожие сенные покосы, принадлежавшие той же деревне Майдану. Что касается качества приобретенной земли и размеров селений, то об этом свидетельствует сохранившаяся в архиве таблица, составленная 12 мая 1797 года.

 

 

Эти владения с самого начала Орлов стремится увеличить новыми покупками, которые занимают очень видное место в его хозяйственной деятельности. Уже в начале 1791 года он посылает приказ бурмистру села Симбилей и требует принять в его ведомство Староселье, которому быть в его полном послушании, как и прочие симбилейские деревни. Староселье было куплено у Кноринга. В 1792 году он интересуется Воскресенским и Чуварлеями, которые продавались помещиком Чириковым. Ему важно знать, хотят ли крестьяне быть за ним и каков бурмистр, сколько в год приносят мельницы, принадлежавшие к вотчине. Покупка однако состоялась лишь в 1797 году, когда эти селения перешли уже по купчей от Чириковых к Зубовым. «Прими ты сие село и деревню в свое управление, так же, как и другие прикупленные селения, отданные под правление Симбилейское». Крестьяне приговором мирским обязались платить Орлову оброк 3.000 рублей в год; мельница должна давать оброку по 450 руб. в год; Орлов приказывает платить эти суммы одновременно с симбилейскими оброками и посылает распоряжение объявить крестьянам на мирской сходке о том, кто у них новый владелец, которого они должны слушаться. В 1794 году Орлов узнает, что княгиня Юсупова продает село Семеть. «Крестьяне явились ко мне ото всего миру, пишет он, и просят, чтобы я купил их. Съездите в село и скажите, миру, что П. М. Нестеров дает госпоже их большую цену, а именно 165 руб. за каждую душу, а поэтому нельзя взять с них меньше 2.400 руб. в год. Если они на сей оброк согласятся, то возьмите мирской приговор в такой силе, что они сей оброк себе тягостию не почитают и будут оные всегда платить безотговорочно, в таком случае я и к покупке приступлю»[14]. Это строго расчетливое отношение к покупке крестьян Орлов сопровождает указаниями на то, что следует осмотреть вотчину, узнать, хороша ли земля, чем промышляют, нет ли земельной тяжбы и живут ли в согласии с соседями. Он требует сообща с лучшими крестьянами в Семети изучить ревизскую сказку и отметить тех людей, которые находятся в доме госпожи и которых она исключила из продажи. После этих предварительных операций Семеть была куплена Орловым за 36.145 руб.. (281 р. д.) В 1794 году Орлов купил село Курилово с прочими селениями у князя Грузинского, с. Толмачево у Голицына и Волконской; в 1795 г. дер. Долгую Поляну у Долгоруковой. В 1798 году им было куплено у Андреевой село Мухоедово за 25.000 руб. Из дела об отпуске Орловым крестьян в вольные хлебопашцы в 1828 году видно, что он имел крепостных крестьян, доставшихся ему по купчей крепости в 1799 году от Бабушкина и живших в разно-поместной деревне Борзовке, Балахнинского уезда. К 1828 году там их числилось 84 души и они получили свободу за 30.000 р. ассигнациями[15]. Интересна переписка бурмистров Уварова и Турупова по поводу покупки села Чернухи с деревнями, где шло в продажу 293 души мужского пола. «За сию вотчину, ежели заплатить просимую цену 65.000 руб., то надобно употребить траты пошлин 3.800 руб., всего 68.800 руб. Помочи вносят 5.000 руб., останется вотчина 63.800 руб. Буде брать доходу от нее 6%, то должна вотчина платить оброку 3.822 р. Приговором платить обязались по 10 рублей с души — 2.930 руб. Итак, доходу выходит меньше, недостает 998 руб. Ежели крестьяне согласны будут платить 6%, то оброку получать с них должно 3.828 руб., а с каждой души по 13 руб. 6 ½ коп. В Чернухе построен господский дом и разведен яблоновый сад. С саду может быть доход до 50 руб. А господский дом, ежели обратить для вотчинного управления, то за него с садом, вотчиною заплатят непременно 600 руб., ибо в Чернухе удобно быть вотчинному правлению, потому что она в самой середине всех селений Симбилейской вотчины. Дом же буде продавать на сторону, дадут за него 500 руб.»[16]. Таким образом, при покупке Чернухи принимались во внимание самые точные статьи дохода от возможной эксплуатации этого селения через оброк. Интересовала Орлова и покупка пустошей. Он рекомендует 6.000 руб., собранных с Симбилейской вотчины на покупки рекрутов, употребить на покупку Внуковской пустоши. Сверх того, он посылает взаймы крестьянам 5.000 руб. ассигнациями на покупку этой пустоши, считая выгодным это помещение денег, которые будут ему давать 6% годовых. Он рассрочивает платеж денег на 6 лет и находит платеж очень легким, да и положенные проценты самыми малыми. Крестьянам разрешалось делать разверстку земли по данным 5 ревизии.

Прирезанная по межеванию к Симбилейской вотчине земля служила для Орлова также источником дохода. «Патин, побывай в Симбилеях и посоветуйся с Кулагиным и лучшими крестьянами, как выгоднее для меня отдавить землю, перешедшую по межеванию. Представьте мнение о сем и не мешкайте; подумайте также о лесе, который удобно вычистить под пашню»[17]. Таким образом первое наблюдение над перепиской Орлова с бурмистром можно формулировать такими словами: Орлов выступает в этой переписке как обладатель крупных денежных средств, которые он стремится выгодно пристроить. Земля и крепостные крестьяне прежде всего интересуют его с точки зрения выгодности вложения капитала в это дело. Патримониальный характер его власти сплетается здесь с очень детальными расчетами относительно извлечения прибыли из сделанных покупок земли, людей и деревень.

 

III.

 

Все приобретенные Орловым селения состояли на оброке. Судя по приказу, поступившему от князя Прозоровского, через который он давал знать, что село Симбилей с деревнями куплено Орловым, можно думать, что оброчная система существовала и прежде в этом районе.

«Как нужно мне знать о порядке вотчинном, о лесах, покосах и других выгодностях, то для сего быти тебе, бурмистру, ко мне в Москву», пишет Орлов. «С собою возьми земского и двух человек лучших и для означенного намерения знающих крестьян. Со крестьян за вторую половину сего 1790 года половину оброка 4.000 руб., да хорошего холсту 1.200 аршин, а также с содержателя Симбилейской мельницы за год деньги собрав доставь ко мне»[18]. Из переписки видно, что Орлов вел борьбу с крестьянами за качество доставляемого натурального оброка, т.-е. холста. Некоторые концы холста оказывались хуже прежних, толстыми и суровыми. В 1796 году Орлов писал, что положенный холст очень толст, много хуже прежнего. Если будут посылать впредь такой холст, то центральная контора откажется его принимать. Надо сказать, что данный район издавна славился хорошими холстами; ткацкую работу женщин отмечают и экономические примечания к генеральному межеванию земель. Аршин холста стоил от 25 до 30 коп. в 1793 году.

Что касается денежных оброков, то они выплачивались два раза в год обычно в конце мая и декабря, при чем к оброкам присоединялись еще платежи за рекрутские квитанции, за мельницы. Оброк за изучаемое время имел тенденцию выростать, что видно из прилагаемой таблицы:

 

 

 

Когда же не требовалось подводной повинности, то ее заменяли денежным оброком и собирали за каждую подводу по 1 рублю, как было и прежде при Прозоровских. Орлов просил его пустыми просьбами не беспокоить, потому что так будет и впредь со сбором этой добавочной суммы.

Что касается мельничного дохода, напоминавшего французский баналитет, то ему уделялось в переписке Орлова с бурмистром довольно большое внимание. Дело шло, конечно, о том, чтобы сделать мельницу наиболее доходной для владельца. Одни мельницы, Пунерская и Симбилейская, взимали за помол муку, которая продавалась крестьянам. Эту продажу полагалось сообразовать с ценою хлеба. «Прописывай в рапортах о цене хлеба, выгодно ли продавать в сие время и почему именно»[19]. Центральная контора давала разрешение на продажу этой муки по указанным ценам. Старосельская мельница находилась на денежном оброке. Примежеванную к вотчине землю Орлов сдавал крестьянам в аренду за 2.000 р. По их просьбе, вошедшей в состав мирского приговора, плата была уменьшена на 1.000 руб. Навсегда оставить эту землю у крестьян он не соглашался. Можно предположить, что Орлов считал землю хорошим помещением денежного капитала, начинавшего страдать от падения курса ассигнационного рубля в 90 годы XVIII века. В 1796 году цена ассигнационного рубля, ходившего в крупных купюрах, упала до 70 коп. за рубль, считая на серебро. Земля была своеобразной страховкой денежного капитала, как одновременно с этим и во Франции через распродажу национальных имуществ.

Большое внимание уделяла инструкция лесам. Они разделялись на заказные, пользование которыми было воспрещено крестьянам, и на предназначенные для крестьянского пользования. За порубки их назначался штраф, а за третью порубку — рекрутство, «а не то сыщется другое наказание». Лес, предназначенный для пользования крестьян, разделялся на полосы, которые можно было рубить постепенно. Лес шел на стройку, топливо, плетни и запруды у мельниц. В этом распорядке видна та же система расчетливого использования хозяйственных благ, которой отличался Орлов. Последний всегда наблюдал за аккуратным внесением денег, поступавших от вотчинных начальников. «Я имею нужду в деньгах и приказываю доставить ко мне в марте сего года первую половину оброка. Ежели и другие доходы мои к сему времени соберутся, то и оные также выслать в марте. Сие исполнить также и по всем селениям, тебе подсудным»[20]. В другой раз, неприсылка 500 р., которые следовали за землю, перешедшую по межеванию и отданную в аренду крестьянами, неприсылка оброка за мельницу вызывали требовательный возглас владельца: «присылкой отнюдь не мешкай, я сам имею нужду в деньгах»[21]. Единственным мотивом, вызывавшим скидку оброка, был пожар, случавшийся почти ежегодно. Обычно сгоревшие домохозяева «жаловались» годовым оброком. Зато введение дворянского сословного налога вызывало добавление к сумме оброка, которая развёрстывалась по душам. Так, в 1797 году каждая ревизская душа еще заплатила 14 коп. на постройку каменных солдатских казарм, согласно раскладке дворянского общества. Наши наблюдения над оброком совпадают с тем, что вообще характеризовало земельную политику Орлова. Собиратель земельных владений и крестьянских душ был главой хорошо налаженной системы извлечения из мелкого крестьянского хозяйства прибавочного продукта в денежной форме, главным образом. От старины, как наследие, оставался оброк холстом, причинявший лишние хлопоты. Продавался холст, вероятно, на московском рынке; новизной являлась денежная земельная аренда. Мельничный фактический баналитет привлекал к себе пристальное внимание владельца; впоследствии в начале XIX века эта доходная статья заметно вырастет. Характерна еще одна черта этой хозяйственной системы, покоившейся на денежных расчетах. В конце изучаемого периода, в 1800 году, Орлов прибегает к закладу д. Алистеева. «Как скоро получишь свидетельство на Алистеевскую вотчину, то старайся, чтобы палата в то же время послала с него копию в государственный заемный банк, без сего имения в залог не примут». Причины заклада земли однако нам не ясны; вероятно, в делах центральной вотчинной конторы можно найти ответ на поставленный вопрос.

 

IV.

 

Конечно, в центре всей вотчинной системы стоит хозяйство помещика. О нем говорят изучаемые нами документы, освещая те каналы, по которым идут деньги и средства от крестьянина глухой деревни сначала в Симбилей, затем в Нижний-Новгород, наконец в Москву. Деревню изучаемого периода труднее наблюдать; прямых документов о крестьянском хозяйстве не существует, но так как вотчинная система соприкасается с этими маленькими хозяйствами, предполагает их бытие и без них существовать не может, то в документах конторы встречаются отголоски жизни этого мира. Они позволяют сделать над ним ряд наблюдений и выводов.

Прежде всего крепостной крестьянин достаточно подвижен, непоседлив; он уходит, выбирая паспорт, для работы на сторону. Это настолько бытовое явление, что центральная контора требует, чтобы увольняли по паспортам крестьян хорошего поведения, а порочных бы не отпускали. Такое распоряжение объясняется тем, что отпущенный по паспорту может стать беглым, не вернувшись к сроку назад. Хорошее поведение крестьянина может служить некоторой гарантией против этого бегства. О количестве уходивших на заработки можно судить по количеству взятых паспортов. В 1793 г.— 272 человека, взяли паспорт: в 1802 (за 1802 год в архиве сохранились списки взявших паспорты крестьян – прим. автора) году — 429 человек. Рост объясняется, конечно, и тем, что за это время увеличилась сама вотчина через сделанные Орловым покупки; для 1802 года это составляет 10,31%, мужского населения. Перечневые ведомости «крестьян», взявших паспорта, дают возможность установить, что главное количество взявших паспорта приходится на март и апрель. Об этом говорит прилагаемая таблица за 1793 и 1802 год.

 

1793 год.

 

от 4 января до 20 марта — 18 паспортов,

от 20 марта до 4 апреля — 32        »

от 4 апреля до 26 апреля — 166     »

от 26 апреля до 14 августа — 56    »

Итого    172 паспорта.

 

1802 год.

 

с 4 января до 12 марта — 27 паспортов

с 12 марта до 26 марта — 120        »

с 28 марта до 20 апреля — 196      »

с 20 апрели до 2 декабря — 86       »

Итого 429 паспортов.

 

В первом случае на время с 20 марта до 26 апреля приходится: 72,8%; во втором случае, на время с 12 марта до 20 апреля приходится: 74,4%. Этот весенний отход на заработки был связан с Волгой-кормилицей. Открытие навигации вызывало усиленный спрос на рабочие руки; происходила вербовка бурлацких артелей; выдача задатков и принятие условий найма на работу, «контрактация» иногда уже имели место очень ранней весной. «Известно, что из крестьян сей вотчины многие уходят в бурлаки, то, не отпуская их на сторону, снесись с бурмистром городецким Патиным и сколько ему надобно, те бы мужики были на судах графских, плата им даваться будет противу сторонних, излишних же по рассмотрении уволить на посторонние суда». Из этого распоряжения центральной вотчинной конторы, подтверждающего факт отхода на бурлацкий промысел, выясняется стремление ее использовать своих крепостных в летнее время в качестве рабочей силы на судах, принадлежащих Орлову. Это могло быть сделано по соображениям дисциплинарного характера. Дело в том, что уход населения тревожит вотчинное начальство. Среди ушедших встречаются случаи бегства. От этого не спасает выдача кормежной записи крестьянину, с обозначением срока его отпуска, с регистрацией этой бумаги казначейством и с описанием примет владельца кормежной. «По ревизии», писал Орлов, «у вас 1129 душ, а по наличности 1.090. Наличность менее.... обыкновенно же бывает напротив. Старайся узнать, отчего это произошло и донеси мне». Есть указание, что крестьяне Орлова скрываются на низ, в Астрахань. Так, беглого крестьянина дер. Староселья Михаилу Андреева контора стремится сдать в рекруты в Астрахани; только бы его там приняли. Другого беглого из дер. Пунери Осипа Михайлова, проживавшего тоже в Астрахани без паспорта, контора рекомендует поймать, привести в вотчину и высечь «побольнее на мирской сходке, дабы другим не повадно было так делать, а по наказании велеть ему жить в вотчине и паспортов не давать, пока не исправится». Из переписки мы узнаем, что этот беглец уже живет в Астрахани 7 лет; астраханские купцы держат таких людей у себя в работе; отсюда является проект продать его на месте поимки. Но проект не осуществился, так как астраханский губернатор уведомил Орлова, что он получил высочайшее повеление всех беглецов, находившихся в Астрахани, поселить в этой губернии и зачесть за рекрутов. Так интересы заселения края связывались с интересами помещиков, получавших дорого стоившую рекрутскую квитанцию. Кроме отхода на бурлацкий промысел и бегства в Астрахань крепостных крестьян, документы Симбилейской вотчины открывают перед нами факт расслоения крепостной оброчной деревни. Этот факт был однажды установлен нами на основе анализа инструкций целого ряда вотчин[22]. Теперь мы его устанавливаем на основе данных переписки Орлова с бурмистрами. Уже в самом начале своей хозяйственной деятельности во вновь приобретенной вотчине Орлов, разбирая жалобы отдельных крестьян на решения мира, главным образом по рекрутским делам, налагает на мир взыскания. В его представлении, которому вряд ли можно отказать в реализме, крестьянский мир неодинаков; есть, например, «семейные и зажиточные крестьяне» деревни Пунери, которых Орлов приговаривает к штрафу в 50 руб. Есть крестьяне, занимающие у него деньги на выкуп земли, которая была заложена; по этому поводу Орлов интересуется — есть ли у такого крестьянина поручители, хорошего ли он житья. Крестьянин дер. Трухлей, Михайло Беляков должен Орлову 560 руб.; другой Иван Денисов — 300 руб.; земский Симбилейской вотчины Олонцов должен Орлову 1.120 руб. Есть указания в вотчинной переписке, что деньги были даны под проценты, и Орлов требует присылки «прибыльных»[23]. Однако заем денег на стороне, без разрешения конторы, крестьянам был воспрещен. За это нарушение били батожьем и должника и автора, писавшего долговую расписку. Упоминаются крестьяне, которые вносят для освобождения от рекрутчины деньги; двое крестьян деревни Мешихи внесли в 1797 году каждый по 501 рублю для этой цели. Инструкция, данная Симбилейской вотчине, предусматривает возможность найма крестьянами работника; об этом надлежит уведомлять вотчинное правление, чтобы не было среди жителей вотчины «подозрительных людей, беглых воров и подобных». Есть в переписке пример того, как один крестьянин верстается в рекруты за семейство другого крестьянина, с уплатой в пользу мира 200 р., очевидно, за потерю последним налогоплательщика. Это напоминает нам захребетников и подсуседников более раннего периода, которые так часто встречаются в соседней Лысковской волости, описанной в начале XVII века[24], и говорит о расслоении внутри нашей старинной деревни.

Хозяйственный быт деревень Симбилейской вотчины выступает перед нами также в той части переписки Орлова с бурмистрами, которая касается браков крестьян и семейных разделов. Крестьянских девиц запрещалось выдавать в чужие вотчины; отцам девиц не, разрешалось брать за дочерей деньги при выдаче замуж. На приискание жениха полагалось не более полгода после того, как девице исполнилось 20 лет. За ослушание и нарушение этих брачных правил, имевших в виду приплод и повышение ценности вотчины, полагались штрафы: с среднего дома 10 руб., с богатого — 15 руб.; с бедного крестьянина штрафа не взималось, но его наказывали батожьем при мирском сходе. Орлов, как крепостник, вмешивался в браки крестьян и отсылал в вотчину с своим утверждением «реестры холостым крестьянам и невестам, за них назначенным», приказывая сии пары совокупить браком[25]. На брак смотрели руководители вотчины с хозяйственной стороны. «Начальник с выборными приискивает оным девкам женихов по своему рассмотрению, наблюдая, чтобы они друг друга и дом дома стоили». Вопрос о браке той или иной пары был не только предметом внимания домовой центральной конторы, но и мог передаваться на добавочное рассмотрение бурмистра с выборными, с той же хозяйственно-бытовой точки зрения. «Сделайте рассмотрение, можно ли выдать за крестьян Федора Григорьева и Якима Федорова тех девок, о коих они просят. Ежели за чем-либо не можно, то назначьте из других домов равных состоянием просителей»[26]. Брак — это договор двух одинаковой зажиточности домов, чтобы «через неравенство не произошло обиды». Не только брак, но и семейный раздел заслуживал внимания вотчинной конторы; без необходимости разделы не разрешались, как и наем работника и отдача в наем пашни. Крестьянский двор должен располагать нормально, как рабочей силой, так и землей. Иногда контора перемещала крестьянские семьи из одного места в другое и игнорировала протесты переселенцев. «Через переселение крестьяне будут и те и другие землю иметь близко, могут ее навозить и получать более прибыли». Этим мотивом оправдывалось распоряжение переселить на Пунерскую пустошь из Пунери 20 дворов и из Трухлей — 15 дворов. Самая операция переселения совершалась при помощи подвод Симбилейской вотчины, перевозивших все строения; переходчик получал 50 рублей беспроцентной ссуды, жребий определял те дворы и семьи, которые должны были переселиться[27]. Иногда переселение применяли к погорельцам, во избежание тесноты в прежнем месте жительства. Эти переселения не обходились без протестов и жалоб крестьян, но они признавались «недельными».

 

V.

 

Рекрутский набор был в истории всякой крепостной вотчины моментом соприкосновении ее с внешним миром, с государством; это было своего рода натуральная подать, которую часть платила целому; малая вотчина — большой вотчине. По словам Семевского, уплата денежных податей мало затрагивала интересы помещиков: всегда почти оказывалось возможным выбить подати у крестьянина. Гораздо неприятнее для господина была рекрутская повинность, так как тут приходилось расстаться с рабочей силой[28]. Действительно, и инструкция Орлова и практика Симбилейской вотчины, раскрывающаяся в переписке центральной конторы с местным бурмистром, имеют в виду, с одной стороны, замену поставки живой силы для армии уплатой денег, на которые можно купить рекрута, а с другой стороны, через рекрутский набор освобождение вотчины от социально-вредных, с точки зрения владельца, элементов. «Кто из крестьян впадет в пьянство и другие пороки, таковых воздерживать или телесным наказанием или како по рассмотрению начальника и выборных... Буде же после наказания не исправится или сделает важное преступление и будет для вотчины непрочен, то о таковых делать письменные мирские приговоры, назначать вне очереди именно, а потом сей приговор начальнику присылать в контору и ожидать приказания»[29].

Последней инстанцией для решения вопроса о рекрутстве был сам вотчинник. На основании этого был отдан в рекруты крестьянин Никита Михайлов, бывший 5 лет в отлучке из вотчины; такая же судьба была крестьянина Карташева, который назван в переписке человеком бессовестным, горьким пьяницей, своевольно отлучившимся из вотчины. Орлов пишет письмо губернатору Ребиндеру, дабы «сбыть его с рук»[30]. Был отдан в рекруты крестьянин дер. Староселья, Михаил Андреев за два его побега из вотчины[31]; есть примеры и более общих формулировок преступности у людей, предназначенных в рекруты. Вообще, «лучше сбыть порочных, нежели отдать по очереди добрых людей»[32]. Иногда в это дело очищения вотчины через рекрутскую повинность вмешивался крестьянский мир, составлявший приговор об отдаче в рекруты тех или иных крестьян или об удалении их из селения, куда хочет помещик. Последний и сам прибегает к помощи мира. «Ежели в Семети найдутся крестьяне худого житья и непрочные по крестьянству, то посоветуйся с миром и отдай таковых без очереди»[33]. Любопытно, что от этой традиционной политики Орлов не отказывается и в 1812 году, когда собирались ополчения крепостных крестьян для борьбы с Наполеоном I; он продолжал руководствоваться правилом, «наблюдая очередь крестьян в рекрутство, пьяниц, мотов, непрочных для вотчины отнюдь не беречь»[34]. Рекрутский набор вызывает в Симбилейской вотчине не только хлопоты и беспокойство одних крестьян, стремление у правящей верхушки сбыть социально-опасный элемент в армию, но и мобилизацию денежных средств, поощряемую Орловым, чтобы откупиться от этой натуральной повинности. Через Ребиндера от бурмистра Симбилейской вотчины в 1791 г. было получено Орловым рекрутских денег 2.400 руб. и позднее еще 1.185 руб.; в 1796 году было собрано 5.675 руб. Центральная контора писала из Москвы в 1791 году, что рекрут стоит 400 руб., т.-е. дешевле прежнего на 160 руб.; и если крестьяне намерены покупать их, то, не теряя времени, вносили бы деньги. Рекрут мог быть приобретен и на деньги Орлова; это считалось знаком милости, и в таком случае они взыскивались с крестьян по уборке полей. «Предлагается крестьянам покупать за наличные деньги рекрутские квитанции; каждая 400 руб.; ответом не мешкать, а инако роздам желающим в других моих вотчинах»[35]. Получается впечатление, что рекрутская квитанция была способом извлечения денежных средств из вотчины, так как едва ли такой охотник до денег, каким был Орлов, мог упустить случай компенсировать себя за хлопоты и вложение капитала в эту операцию купли-продажи квитанций и людей. Есть указания, что рекрут обходился дороже той цены, которую раньше объявляла контора[36]. Вместе с тем Орлов обнаруживал большую поспешность в сбыте излишних квитанций, вступая в срочную переписку об этом с Симбилеем, относясь к ним, как купец к товару, который может залежаться[37]. Бывали примеры того, что Орлов находил выгоднее для крестьян «очистить набор» деньгами, а не людьми и предлагал заплатить с души по 80 коп., «каковую малость каждый внести может без отягощения себе». Деньги эти вместе с оброком шли в контору[38]. Право составить приговор об удалении «непрочных крестьян» через рекрутчину за вотчиной сохранялось, но всякий раз с санкции самого Орлова. Если вотчина все же ставила рекрута, то нередко это был человек старее указанных лет; отсюда необходимость, «кое-кого подарить». «Постарайтесь, чтоб ему (Смурову рекруту) были показаны указанные лета, и не жалейте денег, ибо в противном случае он к вам возвращен будет»[39]. Это, конечно, было связано с добавочными накладными расходами. Таким образом, рекрутчина сплеталась с покупкой Орловым дворовых людей по сходным ценам и с общей системой хозяйства вотчины, построенной на извлечении денежного дохода. Эту цель оправдывали всякие средства, в том числе обман своего же государства и взятка.

Подводя итоги нашему анализу переписки Орлова с бурмистром Симбилейской вотчины, следует сказать, что изученные документы открывают нам яркий тип оброчной вотчины, где не было совершенно барской запашки. где все сводилось к взиманию, главным образом, денежного оброка; частично продолжал держаться и натуральный оброк (холст), но он не был значителен и падал, как дополнительное обложение, на женскую часть крепостной вотчины. Если согласиться со Шторхом[40], что средний размер оброка в 90 годы XVIII века равнялся 5 рублям с души, то оброк, взимаемый Орловым с Симбилейской вотчины, будет равняться, в денежной своей части, сумме почти вдвое большей этой нормы, имея в виду данные за 1799 год (см. табл. оброк.). Ранее изученная Снежневским Быковская вотчина Демидовых в Васильсурском уезде представляла совершенно иную хозяйственную конструкцию; там барская запашка и труд крепостных на землевладельца занимали главное место в системе хозяйства; извозная повинность и продажа хлеба на рынок составляла там один из устоев хозяйственной жизни[41]. Эти операции отсутствовали в Симбилейской вотчине. Конечно, и крестьяне Орлова пахали землю и продавали часть хлеба на рынок волжских пристаней, но Орлов интересовался не тем, какой хлеб сеяли, что и где крестьяне продавали, а лишь получением с них денег, как бы они ни были добыты. Денежный расчет проник во все поры его вотчинной организации; земля и крепостное население рассматриваются в домовой конторе Орлова, как приложение капитала, с которого ожидается желательный процент. Население вотчины, поскольку его можно рассмотреть через переписку начальства, довольно подвижно; существует наем и отход на волжский промысел; есть тяга среди крестьян променять вотчину на более привольную жизнь на низу, в Астрахани. Это крепостное население вместе с тем значительно дифференцировалось и его верхи, соприкасаясь с вотчинной конторой, служат своего рода социальной базой для существующего вотчинного режима. С административным значением верхов вотчины хорошо связываются их денежные отношения к Орлову (заем денег, аренда земли и мельниц, покупка рекрутских квитанций и рекрутов). Низшие слои деревенского населения привлекают к себе внимание вотчинной администрации, и инструкция предусматривает меры против приюта бродячих и беглых людей, хочет регистрировать наем на работу, а переписка не раз упоминает о «непрочных людях», от которых надо избавиться через переселение, ссылку и рекрутскую повинность. Крепостные Орлова интересуют последнего, как объект патримониальной власти, но еще более, как источник для получения денежных доходов. Это сочетание двух разных порядков отношений придает большое своеобразие Симбилейской вотчине, на которой к тому же лежит печать влияния волжского водного пути, его хлебной торговли, давно сложившейся. Симбилейская вотчина была комплексом денежного хозяйства и патримониального порядка, предопределивших собой склад этого общежития. В первой половине XIX в. этот порядок изменился, как увидим впоследствии.

 

Опубл.: Архангельский, С. И. Симбилейская вотчина Вл. Гр. Орлова (1790–1800 гг.) / С. И. Архангельский // Нижегородский краеведческий сборник. – Н. Новгород, 1929. – Т. 2. – С. 166–186.

 

 

 

 

размещено 27.08.2010

 

ПРИМЕЧАНИЯ.

---