[135]
№ 2257. К Н. Ф. фон Мекк.
Майданово. 26 декабря 1886 г.
<...> Теперь уже решено, что, если здоровье позволит, я буду сам дирижировать на 1-м представлении. Было уже семь репетиций. Вы, доро-гая моя, не одобряли моего намерения подвергнуть себя всем волнениям и страданиям дирижера. Будущее покажет, хорошо ли я сделал, что не пос-лушался вас. Очень может быть, что тяжелая борьба, которой я подверг себя самого, со своей собственной застенчивостью, отразится впоследствии не-благоприятным образом на моем здоровье и отнимет у меня несколько дней и месяцев жизни. Но каким-то роковым образом обстоятельства сложились так, что я не мог не попытаться переломить себя и в последний раз испытать себя на дирижерском месте. Этому способствовали и настояния друзей, и сознание, что, если я выйду победителем из мучительной борьбы с самим собой, то могут из этого проистечь неисчислимые выгодные последствия для успеха моей музыки, и, наконец, какое – то непреодолимое желание доказать самому себе неосновательность моего убеждения в полной моей неспособности к капельмейстерству. А кто знает, — может быть, все обойдется, так что и здоровье мое нисколько не пострадает. По крайней мере, все последнее время оно было превосходно, несмотря на невероятное утомление и напряженность нервов.
Я очень доволен отношением ко мне всех участвующих и искрен-ним сочувствием, высказываемым на каждом шагу как певцами, так и артистами оркестра. Обставлена опера будет очень хорошо. Декорации превос-ходны, костюмы тоже. Всем этим я обязан прежнему директору, который еще два года тому назад распорядился о роскошной обстановке «Череви-чек». Теперешняя московская дирекция не благоволит ко мне.
№ 2259. К Н. Ф. фон Мекк.
Майданово. 5 января 1887 г.
<...> Я провел у себя праздники с величайшим удовольствием: я очень нуждался в отдыхе, и эти 12 дней, проведенных в деревенской тиши-не, очень освежили меня. Тем не менее работал я с величайшим усердием, т. е. все продолжал писать свою «Чародейку», которую к Великому посту уже требуют в Петербург, чтобы немедленно начать разучивать хоры.
У меня гостили все это время брат мой, Модест, и Ларош. Каждый день я посвящал полтора часа на то, что заставлял Лароша диктовать ста-
[136]
тью о «Каменном госте» Даргомыжского, и в результате вышла очень хоро-шая статья, которую вы прочтете в следующем № «Русского вестника». Модест тоже приводил в порядок свою комедию, так что мы все трое рабо-тали и сходились только к вечеру все вместе и занимались музыкой и чте-нием. Я сохраню об этом деревенском отдыхе самое приятное воспомина-ние.
№ 2260. К Н. Ф. фон Мекк.
Москва. 14 января 1886 г.
Милый, дорогой, бесценный друг мой, вот уже неделя, что я поль-зуюсь вашим гостеприимством.[1] Живу у вас, как у Христа за пазухой. Не могу достаточно нахвалиться заботливостью о моем благополучии, оказы-ваемою мне вашими слугами. К сожалению, мне очень мало приходится быть дома. Репетиции идут ежедневно. Каждое утро я отправляюсь погу-лять пешком, а в 11ч. уже сижу в оркестре за дирижерским пюпитром. Кончается репетиция около 4 часов, после чего я нахожусь в столь утомленном состоянии, что, возвратившись домой, могу только лежать и слегка дремать в одиночестве. Затем, к вечеру силы возвращаются, и я только тут в состоя-нии принимать пищу.
Дирижерство дается мне, конечно, с некоторым трудом и требует сильного напряжения всей нервной системы. Но я не могу не признаться, что оно доставляет мне и значительную отраду. Во-1-х, мне приятно созна-ние, что я поборол свою природную болезненную застенчивость; во-2-х, автору новой оперы чрезвычайно приятно управлять самому ходом своего сочинения и не быть принужденным беспрестанно подходить к дирижеру, прося его исправить ту или другую ошибку; в-3-х, я вижу такие нелицемер-ные изъявления сочувствия к себе на каждом шагу от всех участвующих, что это глубоко трогает и умиляет меня. Знаете ли, милый друг, что я гораз-до меньше волнуюсь перед новой оперой, чем бывало прежде, когда я при репетициях бездействовал? Мне кажется, что если все обойдется благопо-лучно, то в результате получится не расстройство моих больных нервов, а скорее благоприятное на них воздействие.
Первое представление «Черевичек» на сцене Большого театра, в Москве, состоялось 19 января 1889 г. и имело громадное значение
[137]
для всей последующей жизни Петра Ильича как первая и, скажем вперед, вполне успешная проба его дирижерского дарования. Интерес, обычный для всякого исполнения новой оперы, поэтому удвоился, и задолго до предста-вления все билеты были расхвачены. Исполнителями главных партий яви-лись:
Вакула…………………...г. Усатов.
Бес……….……………….г. Корсов.
Пан голова………………г. Стрелецкий.
Школьный учитель…… г. Додонов.
Чуб……………………….г. Матчинский.
«Светлейший»………......г. Хохлов.
Церемониймейстер……. г. Василевский.
Оксана…………………..г-жа Климентова.
Солоха…………………..г-жа Святловская.
Все эти господа отнеслись к делу в высшей степени добросовестно и старательно; в мере способностей каждого, никому нельзя было сделать ни малейшего упрека, но никто из них настоящей «creation» роли не сделал. Общий уровень исполнения теперь, в Москве, был значительно лучше, чем в Петербурге в 1886 году, но таких двух высоко талантливых созданий ролей, как Школьного учителя — г. Дервизом и Солохи — г-жой Бичури-ной, здесь не было. Оба московские исполнителя заслужили одобрение только тем, что старались подражать своим даровитым предшественникам. На втором представлении г-жа Крутикова в партии Солохи явилась лучшею исполнительницей, но все же чего-нибудь недосказанного г-жой Бичуриной не показала.
Обстановка и костюмы были заказаны еще при директорстве в мос-ковских театрах И. А. Всеволожского и потому были безукоризненны. — Публика встретила автора-дирижера восторженно. Подношения всякого рода от разных музыкальных учреждений и от артистов свидетельствовали, правда, больше о том, что чествуется вообще композитор Чайковский, а не автор «Черевичек» и новый капельмейстер, но и опера имела успех: повто-рены были четыре номера: куплеты Школьного учителя, «Светлейшего», дуэт Солохи и Оксаны и хор парубков.
Газетные отзывы все были на этот раз доброжелательно сочувствен-ны, не исключая и «Современных известий», где, как мы знаем, г. Кругли-ков большею частью бывал строгонек к произведениям
[138]
Петра Ильича. Словом, успех был большой, шумный, искренний, куда больший, чем «Евгения Онегина» в Петербурге, и тем не менее опера не продержалась долее двух сезонов в репертуаре
О самом интересном для нас — о впечатлении, произведенном Петром Ильичем дирижером, можно сказать очень мало. Не будучи специалистом, я не могу сказать моего мнения, а газетные отзывы отнеслись к этому событию в жизни нашего композитора или в форме общих мест, или пристрастно хвалебно под пером близких приятелей нового дирижера. Публика же, в те времена равнодушная к капельмейстерскому искусству и без тонкого понимания его, почти не заметила дебюта, и я, разговаривая со многими, видев массу людей в этот вечер, слыша много похвал опере, не припомню, чтобы кто-нибудь высказал что-нибудь на этот счет. Но самое важное было налицо, самый строгий судья и критик, Петр Ильич, остался доволен собой, и зная, как он умел объективно относиться к успеху своих произведений, мы можем поверить ему, что с новой задачей он справился хорошо. Сам он описал подробно впечатления этого счастливого вечера так:
№ 2260а. К Э. К. Павловской.
Москва. 20 января 1867 г.
<...> Как я писал вам, по мере того как репетиции шли дальше, я все более и более привыкал к дирижерству, так что перед генеральной репетицией у меня даже большого страха не было, и она прошла очень благополучно. Думал я, что в день представления я буду не особенно взволнован, но оказалось, что я в этот достопамятный день встал с постели совершенно больной и думал о предстоящем, как о чем-то невозможно страшном и ужасном. Не в состоянии изобразить вам всех претерпенных мною нравст-венных страданий в течение дня. Однако, ни жив, ни мертв, появился в театре в назначенный час. Меня ввел в оркестр Альтани, тотчас же взвился занавес и началось поднесение венков от оркестра, от хоров и т. д. при громе рукоплесканий. Во время этой процедуры я несколько оправился, начал увертюру хорошо и к концу ее уже совершенно уверенно. Увертюре сильно аплодировали. Первое действие прошло благополучно, хотя хуже гораздо, чем на генеральной репетиции. После первого действия опять подносили венки, в том числе ваш (за который несчетно благодарю вас). Много раз вызывали артистов и меня. Тут уж я совершенно успокоился и остальную часть оперы дирижировал совершенно покойно. В 1-й картине 2-го действия публика много смеялась.
[139]
Между картинами этого действия я несколько раз вставал и кланял-ся. Третье действие, как мне показалось, понравилось менее второго, но все- таки аплодировали, кое-что повторяли и вызывали меня и артистов много раз. После конца вызывали горячо и много. Трудно сказать, понравилась ли сильно опера. Театр был наполовину, если не больше, наполнен моими друзьями, и не удивительно, что мне было сделано много оваций; но время и настоящая публика следующих представлений покажут, относились ли аплодисменты к опере или ко мне лично за прежние заслуги. Большое несчастье, что по болезни Крутиковой Солоху пела Святловская. Эта роль совсем к ней не идет, тогда как Крутикова превосходна. Она была бы совсем хороша, если б чуточку не переиграла; но все же она очень понра-вилась. Усатов был вполне превосходен. Корсов роль Беса провел чрезвы-чайно тонко, умно, и местами от его игры я был в восторге. Хохлов ослепил публику своей красотой и костюмом. Пел чудесно. Про хоры и оркестр и говорить нечего. Некоторые из маленьких ролей тоже удались очень. В общем, я совершенно доволен артистами и публикой. Теперь спрашивается, каков я как дирижер? Но мне совестно говорить об этом. Все меня хвалили, говорили, что не ожидали, что будто у меня даже оказался дирижерский талант. Но так ли это? Не комплименты ли все лестное, что по поводу этого слышу?.. Я буду дирижировать еще два раза и только после третьего мне самому будет ясно, насколько правды в том, что говорят. Открыта подписка на следующие два представления все еще по увеличенным ценам. Постановка относительно декораций великолепна, и этим я обязан И. А. Всеволожскому. Если б он продолжал быть во главе театра, то и костюмы были бы великолепны. Теперь этого сказать про все костюмы нельзя. Вообще все-таки заметно, что принцип экономии царит в здешней дирек-ции. После представления был большой ужин с обычными спичами и т. д. Чаев прочел в мою честь превосходные стихи. Устал я невероятно, но усталость эта была скорее приятна.
Стихотворение, прочитанное самим поэтом на ужине в «Славянском базаре» 19 января, было следующее:
ГУСЛЯР.
(Петру Ильичу Чайковскому).
Шел гусляр дорогой,
Гусли под полою.
Встречу удалому
Люд честной гурьбою.
[140]
Парни, молодицы
Гусли увидали:
«Заходи в деревню,
Поиграй», — пристали.
Сел гусляр за гусли,
Пробежал перстами...
Словно вешний ветер
Шевельнул листами.
Слышь, щебечут птицы,
Ручейки струятся
И с веселым звоном
Ласточки резвятся.
Вот по небу туча
Тихо поплывает,
Над дремучим лесом
Молния блистает.
Вот зимою вьюга
Взвыла ведьмой злою...
Грустно, сердце ноет
Будто пред бедою.
Но проснулись струны.
Солнце засияло —
И грозы, и вьюги
Словно не бывало.
Вновь весною веет.
Муравой травою.
Снова даль синеет
Над Днепром-рекою.
Пой, гусляр наш славный,
Радуй многи лета,
И прими, с любовью,
Этот звук привета.
Н. Чаев.
[141]
Редко помню я Петра Ильича так радостно светлым, как в этот вечер. Мы вернулись домой в пятом часу утра, и он сразу заснул, как убитый. Он так заслужил, так нуждался в этом отдохновении после столь-ких дней тревоги и волнений! Менее чем когда-нибудь он ожидал такого мрачного утра, какое ему предстояло.
В седьмом часу утра я был разбужен телеграммой о кончине нашей племянницы, старшей дочери А. И. Давыдовой, Татьяны. Она скончалась внезапно, на маскараде Дворянского собрания в Петербурге. Это был не только очень близкий человек, это была молодая девушка большой красоты и блестящих дарований, и, помимо родства, ради этого одного, я знал, смерть ее должна была причинить Петру Ильичу большое огорчение. Кроме того, мнительный и способный на все смотреть в увеличительное стекло, он должен был, я так это предвидел, сильнее других беспокоиться о нашей сестре, о несчастном отце — до сих пор не знавших потерь в своей семье. — Трудно, очень трудно было мне решиться объявить Петру Ильичу грустную новость, когда он, переживая радостные впечатления кануна, встал в 11-м часу довольный, счастливый и бодрый.
Несмотря на подавленное состояние духа от тяжкого горя, Петр Ильич не изменил решения еще два раза продирижировать «Черевичками», и это послужило только на пользу ему, потому что, утомляя и озабочивая, уменьшало силу неожиданной и непривычной скорби тревогами совсем другого рода.
№ 2264. К М. Чайковскому.
26 января 1887 года.
Милый Модя, второе представление «Черевичек» было более гладкое и ровное, чем первое. Крутикова была не в голосе, но все-таки она лучше Святловской. Публика сначала держала себя довольно холодно, но постепенно воодушевлялась, и, в конце концов, крика и шума оказалось вполне достаточно. Мне дирижировать было гораздо труднее, чем в первый раз: по временам даже находил страх, ужас и чувство, что вот-вот, сейчас не в силах буду махать больше. Однако же, никто этого не заметил. Объясняю себе это тем, что я вообще слишком уже утомлен всеми впечатлениями, испытанными в последнее время. Пора домой! Ох, как пора! Сердце ноет и приятно замирает, как только вспомню, что скоро буду один в деревне. Пробовал хоть немножко «Чародейкой» заняться, но почти ничего не
[142]
сделал. Слышал два раза д’Альбера. Превосходный, гениальный пианист!
№ 2265. К М. Чайковскому.
Майданово. 29 января 1887 г.
Сегодня вернулся в Майданово, милый Модя, и ты можешь себе представить, как мне здесь приятно после всего пережитого в Москве. 3-е представление прошло тоже совершенно благополучно. Опять, как в первые два раза, я вначале безумно боялся, а потом скоро успокоился, и уверенности, как говорят, больше было. Нисколько не заблуждаюсь насчет того, что опера пока скорее интересует, чем нравится. Публика, вначале особенно, недоумевает и относится, в сущности, холодно — но чем дальше, тем более воодушевленно, и 4-е действие проходит всякий раз восторженно. Мне кажется, что «Черевички», как и «Онегин», будут проходить не особенно шумно, но мало-помалу и эту оперу полюбят. По любви, которую я сам к ней питаю, я знаю наверное, что и публика когда-нибудь ее полюбит.
Я получил приглашение от филармонического общества (петербургского) дирижировать концертом из моих сочинений постом. Представь, что я, кажется, приму предложение. Уж если я не осрамился в опере, то подавно можно надеяться, что и в концерте не осрамлюсь.
Опубл.: Чайковский М. Жизнь П.И. Чайковского. М.: Алгоритм, 1997. С. 134-142.
[1] Петр Ильич вместе со мной в этот раз остановился в доме Н. Ф. фон Мекк, на Мясницкой.
Чайковский П.И.
распечатать
Смотри также:
