Этнография (от греч. έθνος – народ и γράφειν – писать) – наука, занимающаяся изучением культуры народов, не входящих в круг ведения истории и доисторической археологии, т. е. главным образом народов первобытных и тех слоев культурных народов, которые наиболее сохранили черты первобытного строя. Некоторые (как Бастиан, Рони, Кайндль и др.) желали бы сделать из нее науку о культуре и цивилизации всех народов, синтез всех наук о человеке. Такая наука вполне возможна и необходима (на роль ее больше всего претендует социология), но, при нынешней специализации наук, этнография вынуждена ограничиваться указанными нами пределами, иначе ей пришлось бы принять на себя задачи целого ряда уже сложившихся наук, как история, психология, статистика, юриспруденция, сравнительное языкознание и т. д., что совершенно невозможно при нынешнем росте специальных задач этнографии, в свою очередь требующих самостоятельной дифференциации в особые дисциплины. Другие не хотят признавать этнографию, по крайней мере формально, самостоятельной наукой, считая ее составной частью единой науки антропологии. Так относятся к ней многие в Англии (например Тейлор), последователи Вайца в Германии, у нас профессор Петри, Крживицкий, во Франции школа Брокá. Такое отношение в свое время не было лишено основания: антропология, раньше этнографии выступившая на путь науки и поставившая своей основной целью изучение человека с естественно-исторической точки зрения, находила, что изучение образа жизни нравов и обычаев людей, в особенности первобытных, как наиболее близко стоящих к природе, в такой же мере входит в круг ее задач, в какой изучение образа жизни животных входит в круг задач зоологии. На этом же основании она ввела в круг своего ведения не только ископаемого человека, но и его культуру, доисторическую археологию. Отсюда в первых трактатах по антропологии, как у Причарда, а также у некоторых позднейших писателей – Вайца, Топинара, Тайлора и др., – за соматической антропологией и учением о расах следует отдел чисто этнографический. До поры до времени это было допустимо, но с разрастанием материала каждого отдела антропологии такое смешение становится невозможным. Совершенно правильно, поэтому, бывшее немецкое этнологическое общество, занимавшееся антропологией в указанном выше смысле, предпочло изменить свое название на другое: Gesellschaft für Anthropologie, Urgeschichte u Ethnologie («Общество антропологии, доисторической археологии и этнологии»), подчеркнув, таким образом, самостоятельность каждой доктрины. Наконец, третьи, вполне сознающие право этнографии на самостоятельное существование, не могут примириться с ее историческим названием (в первый раз оно встречается в этнографическом альбоме, изданном в Нюрнберге в 1791 г.), считая его почему-то не совсем научным, и заменяют его термином – этнология. При этом одни ограничиваются одной только переменой названия; другие влагают в него особое значение, сознательно отделяя этнологию от этнографии, за которой перестают признавать право на звание науки. Английский ученый Кин, например, говорит, что «этнография – скорее литература, чем наука: она чисто описательным образом трактует о характере, обычаях и прочих чертах быта разных народов, без отношения к их возможным физическим отношениям и средствам», прибавляя, что «таково по крайней мере обычное употребление этого термина у английских писателей». Даже солидная Британская энциклопедия, в статье, принадлежащей Э. Реклю, определяет различие между этнологией и этнографией тем, что «этнография охватывает описательные детали жизни человеческих агрегатов, а этнология занимается рациональным изложением (exposition) этих деталей… Этнография имеет дело с отдельными племенами, а этнология сводит различные факты к одному общему началу». Американцы, по примеру, вероятно, Спенсера, различают просто этнологию и описательную этнологию, французы – этнографию и описательную этнографию и т. д. Немцы начали германизировать термин: Völkerkunde (Пешель, Ратцель, Шурц и др.), а в самое последнее время – Nenschenkunde, Völkerwissenschaft, Völkskunde (этнография отдельных народов) и т. д. Получился хаос названий, вызвавший хаос в самом понимании предмета науки. Профессор этнографии в Лейпциге, Вейле, договорился до того, что предметом этнологии служит духовная культура, а этнографии – материальная. Хаос увеличивается еще тем, что многие в Англии и Германии понимают этнологию как учение о расовых соотношениях народов (отрасль физической антропологии), а с другой стороны трактаты по этнографии именуются также историями культуры (Клемм, Шурц, Тайлор); Летурно излагает эту науку под именем социология. В основе всего этого хаоса лежит простое недоразумение, тесно связанное с историей этнографии. Прежде всего смущала людей науки этимология слова этнография (описание народов), могущая внушить представление о ней, как о простом скоплении различных описаний, ничем не связанных между собой, да вдобавок недостаточно критически собранных. Так оно в действительности и было в то время, когда наука переживала свой начальный период. Но само по себе слово «описание» не опорочивает научности этнографического материала. Всякая наука занимается изучением тех или других «описаний»: описание есть конструирование наблюдаемых фактов, без которого невозможна никакая наука. Важно только, чтобы наблюдаемое констатировалось критически, научно. В этнографии, как и во всякой другой науке, возможны «описания» ненаучные; дело ученых – отбрасывать одни и использовать другие описания. Выделять факты этнографии в особую науку, отдельную от их изучения, так же неразумно, как выделять законы химии в особую науку, предоставляя химии только констатировать отдельные случаи химических реакций. Нет надобности, следовательно, создавать рядом с этнографией этнологию, как нет надобности классификацию рас выделять в особую науку от соматической антропологии. Такие термины как «русская этнография», совершенно неправильны, как неправилен термин Ф. Мюллера: «общая этнография». Этнография – одна, хотя существуют этнографические описания России, Германии и т. д., русские этнографы, немецкие и т. д. – Из нашего определения этнографии выясняется отношение ее как к ближайшим ей отраслям знания, так и к гуманитарным наукам вообще. Антропология, в которую этнография раньше входила как основная отрасль, обособляется в естественно-историческую дисциплину, изучающую всесторонне человека, как особый вид homo sapiens, исследуя его анатомическое строение, биологические свойства (приспособляемость, акклиматизация, размножение, патология, географическое распространение и т. д.), классифицируя отдельные группы его по тем или иным прочным признакам – расам, районам распространения, языку и т. д. От нее этнография берет, как готовые выводы, классификации рас и этнических групп и вообще все то, что характеризует человека в биологическом и антропо-географическом отношениях. От доисторической археологии или пальэнтологии, ныне выделившейся в особую науку от антропологии и занимающуюся специально ископаемым человеком, доисторическими расами и остатками их культуры, этнография берет как готовое все то, что необходимо для восстановления эволюции культуры в доисторический период. История, с другой стороны, дает этнографии материал для сравнения первобытной культуры с высшими ее ступенями у народов государственно-организованных, обладающих письменностью и сделавших крупные шаги в деле покорения сил природы. От социологии этнография ограничивается тем, что, занимаясь главным образом низшими формами человеческих обществ, она предоставляет социологии изучать статику и динамику человеческих обществ на самых высших и сложных ступенях развития. С строго философской точки зрения такие разграничения являются неточными, но они неизбежно вызываются современной специализацией знания. В силу обширности своего предмета этнография тесно связана с целым рядом других наук, как физиология, психология, статистика, история религий, искусства, сравнительное языкознание, юриспруденция и т. д.; но такова в настоящее время судьба всех наук, в особенности гуманитарных.

История этнографии началась с собирания фактов. Даже первобытные народы крайне охотно подмечают своеобразные особенности окружающих их племен, интересуются преданиями о происхождении того или другого племени, пытаются так или иначе создавать этнические классификации и собранные таким образом знания передать для назидания будущим поколениям. Но эти знания ограничиваются крайне узким кругом небольшой группы соседских племен и неизбежно отличаются крайней фантастичностью. Великие культуры древности, объединявшие целые континенты и сближавшие множество самых различных народностей, накопили много сведений этнографического характера. Летописи Китая заключают в себе много данных о кочевниках Средней Азии, о вымершей расе белокурых, об инородцах Приамурского края. Историки греко-романского. мира оставили нам, наряду, с фантастическими, много ценных сведений о народах европейских, Передней Азии и Северной Африки. Достаточно назвать Геродота, описавшего скифов, этнографические особенности Египта и т. д., Цезаря и Тацита, описавших нам германцев, Плиния, Диодора, Страбона. Греко-римская литература,  впрочем, важна для этнографии не одними сведениями о «варварах», которых вдобавок нередко описывали по нелепым слухам и непроверенным сообщениям невежественных людей; крайне ценна она и данными о самом греко-романском мире, представляющем неисчерпаемый источник для понимания первобытной религии и строя. Даже фантастические сведения, сообщаемые древними – как рассказы Геродота о неврах, обладающих способностью обращаться в волков, гиперборейцах, не знающих смерти от старости и т. п., – крайне ценны для этнографии: они ярко рисуют мировоззрение как писателя, так и описываемого народа. Подобные «фантазии» действительно составляли и составляют теперь предмет веры у массы первобытных народов. Этими данными в целях этнографии только сравнительно недавно начали пользоваться; достаточно указать труды Фрэзера, Моргана, Ланга, чтобы оценить все их значение. В такой же мере важны памятники письменности индусской и персидской, расшифрованные иероглифы Египта и клинические письмена Ассиро-Вавилонии. Арабские историки, дополняют наши сведения о кочевниках Средней Азии и освещают быт поволжских племен в IX–X столетиях. Начало средних веков, если не считать хроник и варварских кодексов, ничего не прибавило к расширению наших этнографических сведений, особенно о народах внеевропейского мира. Появление на историческую арену монголов, неожиданно раскрывшее перед европейцами новый, страшный и странный мир Востока, вызвало большой интерес и стремление к ознакомлению с ним. С целями то коммерческими, то военными, то религиозными (желание обратить в христианство монгольский мир) во 2-й половине XIII в. двинулись на Восток экспедиции, прославившие имена Марко Поло, Плано Карпини и Рубруквиса. Сочинение первого из них, пробывшего 20 лет в орде, объездившего, но поручению великого хана, Китай и Индию и описавшего все виденное им, и до сих пор не утратило своего интереса, сохранив значение первоисточника для многих вопросов Средней Азии. Эру в истории этнографии составила эпоха великих географических открытий. Открытая Колумба, Магеллана, Васко-де-Гама, почти одновременно, ознакомившая европейцев с самыми различными типами культуры, начиная с диких краснокожих и древних американских культурных народов Мексики и Перу и кончая культурами Индии, Китая и Японии, раскрыли такую картину разнообразия человечества, которая, помимо своего общего воспитательного значения, должна была вызвать особый интерес к этнографическим наблюдениям. С того времени, между прочим, началось то собирание раритетов, которое привело к кабинетам редкостей, превратившихся, в конце концов, в научные учреждения – этнографические музеи. Главными собирателями этнографического материала в те века явились католические миссионеры: вслед за первыми европейскими пионерами они забирались в самые отдалённые страны, в глубь Китая, и дебри Северной Америки, и, осев среди чуждых народов, изучали их язык, составляли грамматики, переводили священные книги, записывали свои наблюдения над бытом окружающих народов. Они первые познакомили европейцев с Китаем и Японией, первые описали быта краснокожих, и чудеса Перу и Мексики. Среди них были люди, как Лафито, которые прозревали научные проблемы этнографии. В XVIII в. начинаются уже настоящие научные экспедиции, особенно со 2-й половины, ознаменованной путешествиями Кука в Тихий океан, Брюса в Северную Америку, Лаперуза вокруг света и славными русскими академическими экспедициями для исследования Сибири и Европейской России. В XIX в. рост этнографического завоевания шел в уровень с общим гигантским прогрессом во всех областях науки и техники. Введение пароходства и железных дорог, в особенности прорытие Суэцкого канала, столь сблизившее Азию и Австралию с Европой, тесно связанный с этим рост колоний с метрополиями, рост образованности в самих колониях, образование англо-индийской империи, быстрый рост колонизации Африки, особенно в конце столетия колоссальный рост промышленности – все это неотвратимо направляло многих образованных людей во внеевропейские страны и привело к массе наблюдений, увеличивавшихся не только количественно, но и качественно. В собирании этнографического материала стали принимать участие не одни любители, но и ученые специалисты, видевшие в этом не предмет любопытства, а глубокий научный интерес. Этот переворот начался уже в XVIII в. За два века перед эпохой просветительной философии требовались еще буллы папы, признававшие дикаря человеком. В XVIII в. в этом никто не сомневался: «дикарь» стал критерием и исходным пунктом культуры, основой философии истории. В XVI и XVII вв. народы чуждые культуры и в особенности первобытные были ещё простыми раритетами, говорившими одному чувству любопытства. В начале XVIII века иезуит Лафито, изучавший краснокожих в Канаде, в своей книге: «Обычаи дикарей Америки в сравнении, с обычаями древних времен» (одно название которой обнаруживает философское; отношение к предмету) являет уже, что обычаи дикарей – ключ к пониманию обычаев классической древности; он реабилитирует истинную природу «дикарей», отвергая все взводившиеся на них клеветы, утверждая, на основании долгих наблюдений, что «они обладают умом, живым воображением и чудной памятью; у всех следы древней религии, форма правления; справедливости у них больше, чем у нашего народа». Идеализация первобытного человека, столь характерная для философии XVIII в., свидетельствует о введении людей низшей культуры в круг единого, развивающегося по одинаковым законам человечества. Вместе с тем XVIII в. дал нам примеры мыслителей (Вольтер, Гердер), которые, нисколько не идеализируя дикарей, именно в разнообразии степеней культуры видели основу для философии развития человечества и тождества его природы. В своих! «Идеях о развитии человечества» Гердер говорить: «более диких народов, чем новозеландцы или огнеземельцы не было в Европе, и тем не менее эти негуманные народы имеют гуманность, разум, язык. Если готтентот погребает свое живое дитя, эскимос сокращает дни своего престарелого отца, то это – следствия печальной нужды, которые нисколько не противоречат первоначальному чувству гуманности. Гораздо большие ужасы происходят в нашей собственной среде, под влиянием ложно направленного разума и распущенного сластолюбия». Еще знаменательнее слова Шиллера в его речи: «Was heisst u. zu welchem Ende studirt man Universalgeschichte?». «Открытия наших европейских моряков в отдаленных странах – говорить он, – рисуют нам племена, расположенные вокруг нас на самых разнообразных ступенях культуры, как дети различного возраста вокруг взрослого, напоминают ему своим примером, чем он сам раньше был и откуда он вышел... И как ни печально представление, которое нам эти народы дают о нашем детстве, тем не менее это не первая ступень, на которой мы их видим. Человек начал еще более низко (verächtlicher)». В этих простых словах – вся философия этнографии. Такие воззрения, впервые осветившие горизонт, сами по себе, однако, не могли дать ни метода, ни критерия для выяснения самого процесса развития культуры и его двигателей. Они легко давали повод к произвольным и тенденциозным обобщениям, в применении к тем или другим историко-политическим теориям. Достаточно указать на грандиозные споры об «естественном человеке», игравшие такую большую роль в общественной философии XVIII в., споры, исходившие из совершенно произвольного предположения, что «естественный» человек существует, при чем каждый вкладывал в него желательное ему содержание. Для правильного развития этнографии требовалось освобождение от каких бы то ни было априорных тенденциозных взглядов, требовался метод, который гарантировал бы правильное изучение фактов, Первым толчком к этому послужило введение изучения человека в круг естествознания. Уже Линней вводить человека в лестницу зоологии, как вид homo sapiens, классифицируя людей по естественным признакам на расы. Тому же пути слtдует Бюффон. Вместе с трудами Блуменбаха (1775 г.) это становится основой новой самостоятельной науки – антропологии, изучающей человека как неделимое и как вид, по методам зоологии. Благодаря союзу антропологии с этнографией, этнографические материалы стали разрабатываться естественно-историческим методом; на ряду с соматическими особенностями человека антрополог изучал нравы, обычаи, верования первобытных народов с такой же объективностью, с какой зоолог изучает, наряду со строением тела, и нравы животных. Правда, этнография много теряла от этого, потому что для антрополога физическая природа человека стояла на главном плане; но на первых порах огромный выигрыш получился уже от одного применения естественно-исторического метода, к этнографическим явлениям. Две другие отрасли знания совершенно различного характера оказали свое влияние на развитие этнографии: фольклор и пальэтнология или, доисторическая археология. Первая, созданная трудами братьев Гримм, изучает предания, народный эпос, суеверия и т. д. европейская населения и соединяет, так сказать, последние звенья развития с самыми ранними, констатируя, что и нынешние европейские народы на своем пути развитая прошли через те же ступени, что и современные первобытные народы. Вторая, открывшая ископаемого человека и его орудия в слоях геологического периода, нашла предшественника современного дикаря и раскрыла огромный пройденный с тех пор путь постепенного развитая. Великую услугу этнографии оказали и успехи сравнительного языкознания – новой науки, основанной Боппом в начале XIX в., науки, которая не только раскрыла этнографии лингвистическое сродство множества самых различных племен и народов и этим дала основание для рациональной этнической классификации, но пролила свет на темнейшие вопросы древнейших миграций народов и их культурных приобретений. Поворотный пункт в истории развитии этнографии составляет появление философии позитивизма и новой, ею  основанной науки социологии, оплодотворенных впоследствии великими обобщениями дарвинизма и порожденного им учения об эволюции. Позитивизм дал этнографии свой метод, требовавший, чтобы в этнографии, как и в естественных науках, исследователь исходил прежде всего из точных наблюдений, из фактов, которые необходимо точно констатировать без всякого тенденциозного отношения к ним, и потом сопоставлять во времени и пространстве, находя порядок сосуществования и развитая, группируя явления таким образом, чтобы их можно было объединить по крайней мере общими гипотезами. Определением философии, как science des generalites, позитивизм, более какой-либо другой науки, дал этнографии основу ее системы, способ трактования предмета и рациональную конструкцию, усвоенную ею в настоящее время; благодаря ему из описания народов этнография стала системой обобщенных явлений культуры и законов ее развитая. Первые опыты социологии, сделанные уже ее основателем, были вместе и опытами этнографии, потому что в явлениях этнографических всего легче было ориентироваться, и они, как простейшие, должны были послужить исходным пунктом для универсальной науки об обществе. Наконец, учение об эволюции дало этнографии свою великую обобщающую идею развития. Плоды этих умственных течений не замедлили сказаться, отразившись, как в фокусе, в замечательных трудах, ознаменовавших самый блестящий период этнографии. В 1859 г. является «Антропология естественных народов» Вайца – настоящая энциклопедия этнографии, снабженная введением, в котором автор трактует этнографию как опытную науку, которая «должна вести свои исследования теми же путями, какими следует исследование всех прочих областей природы». В 1860 г. является труд А. Бастиана: «Der Mensch in der Geschichte», столь же богатый идеями, сколько и фактами, не смотря не темноту изложения, заключавший в себе, в зародыше все те руководящие идеи, которые легли в основание этнографии в Германии и начавший собою длинную серию данных трудов во всех отраслях этнографии. В 1865 г. является труд Тайлора: «Researches into the early history of Mankind», в котором он применил с величайшей ясностью и определенностью метод эволюции в самых различных областях этнографии. В 1870 г. является его же «Первобытная культура», в которой он излагает свое учение об анимизме и теорию переживаний, столь же важную для этнографии, как учение об атавизме и рудиментах – в биологии. В этот же период в Англии вышли имевшие огромный успех работы Леббока (см. ниже, библиографию). В 1868 г. является труд Л. Моргана: «Systems of consanguinity and affinity in the human family» («Система родства и свойства в семье человеческой»), за которым в 1877 г. последовало «Первобытное, общество» – труды, которые столь же замечательные по великому перевороту, произведенному ими в истории семьи, брака и первобытных учреждений, сколько и по строгой выдержке сравнительного метода, приложенного к изучению сотен народов всех времен и частей света и предвосхитившего, в области родственных названий, учение о переживаниях Тайлора. В 1860-х гг. явились труды Мак-Леннана, автора новых дисциплин об экзогамии и тотемизме. В 1870-х гг. начинают выходить «Основания социологии» Спенсера, большая часть которых посвящена эволюции первобытных верований, общественного строя и обычаев. В то же время предпринимается им грандиозный труд классификации этнографического материала в монументальной «Описательной социологии». Эти труды не только положили основание научной этнографии, но внесли жизнь и в родственные области права, истории, психологии и т. д. Особенно богатые результаты дали они в области философии религии и первобытного права, которые в значительной мере в последние десятилетия дифференцировались в самостоятельные научные дисциплины. Научный полет этнографии дал сильный толчок развитию науки еще в другом отношении. Огромный материал, собранный тысячами наблюдателей в самых различных частях света, был в значительной степени тормозом для правильного развития науки. Большая часть материала была собрана случайными людьми, путешественниками, которые, не зная языка наблюдаемых народов, не будучи подготовлены к воспринятою явлений чуждого быта, не стеснялись констатировать, как достоверные факты, свои мимолетные, непроверенные впечатления, часто записывали понаслышке факты небывалые, и даже достоверные наблюдения настолько перемешивали с произвольными утверждениями, что весь такой материал чаще всего мог только вводить в заблуждение исследователя. Более компетентными наблюдателями являлись миссионеры, как люди по самому характеру своей профессии обыкновенно сжившиеся с изучаемыми ими племенами и чаще всего основательно изучившее и туземные языки. Многие из них оказали ценные услуги этнографии и в особенности первобытной лингвистике. Но и их наблюдения чаще всего опорочивались ненаучным отношением к фактам, особенно религиозного характера, которые либо рассматривались сквозь очки догмы, либо с пренебрежением. Над всем этим материалом тяготел общий дефект отрывочности, несистематичности. Многие стороны быта, менее резко бросавшиеся в глаза, но часто чрезвычайно важные – например предметы материальной культуры, – нередко совершенно не констатировались. Необходимо было вновь подвергнуть научному наблюдению и дополнению старый материал и поспешить с изучением быстро исчезающих с лица земли представителей не обследованных еще народностей – на этот раз людьми подготовленными и ясно сознающими всю важность изучаемого. Этой коллективной работе сотен людей среди сотен первобытных народов, рассеянных по всему лицу земного шара – работе, из которой начинает создаваться научная этнография, – была посвящена большая часть трудов этнографов последних десятилетий. Идеальным типом научного собирателя, по счастливой случайности соединившего в своем лице и мыслителя-философа, способного на крупные обобщения, является Ад. Бастиан, который с конца 50-х гг. неутомимо, на протяжении почти полувека, объезжал целые части света, собирая материалы для науки и для первого в мире музея этнографии. В Германии выработался тип такого ученого-собирателя: достаточно упомянуть имя профессора фон Штейнена, с точностью естествоиспытателя изучившего открытые им самые первобытные народности Бразилии. Массу отличных научных наблюдателей доставляет Англия; огромный колонии ее во всех частях света деятельно изучаются целой плеядой образованных чиновников, военных и миссионеров, действующих под руководством лондонского антропологического института. Целый ряд деятелей выдвинула Голландия, в колониях которой идет интенсивная этнографическая работа. Она имеет своего Бастиана – Вилькина. В Америки немало таких ученых как Банкрофт, под руководством которого шло коллективное изучение северо-американских индейцев. Примером коллективной, даже государственной организации этнографических исследований могут служить Северо-Американские Штаты, где на щедрые ассигнования государства (до 45 миллионов фунтов стерлингов в год) содержится Bureau of Ethnology, систематически изучающее северо-американских индейцев и выпустившее до 20 огромных томов, заключающих в себе ценные материалы по всем отраслям этнографии. Сотрудниками его были, между прочим, Морган, Powell, двадцать лет работавший над классификацией северо-американских языков, Holmes Боаз. Аналогичных учреждений в Америки много: они группируются главным образом вокруг музеев и академий. В Европе большую роль в этом направлении играют ученые общества. Первое из них было основано в Париже в 1839 г. (Societe d"Ethnologie); за ним последовало в 1859 г. парижское антропологическое общество, основанное Брока. В Англии в 1844 г. образовался отдел этнологии при «Aborigenes Protection Society», преобразованный в 1861 г. в самостоятельное общество под тем же названием, при сотрудничестве Дарвина, Гексли, Леббока, Тайлора. Из него возник антропологический институт Великобритании и Ирландии. Аналогичное общество существуете в Голландии. Первое американское этнографическое общество основано в 1844 г. В Германии первое общество этого рода возникло в 1865 г., в виде особой секции антропологических конгрессов, преобразовавшейся въ Gesellschaft für Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte, с филиациями во всей Германии; им долго руководил Вирхов. В настоящее время множество аналогичных обществ образовалось во всех более или менее крупных центрах. – Огромную роль в деле развитая этнографии в последние 3–4 десятилетия стали играть этнографические музеи, важность которых стала выясняться по мере улучшения научных методов нашей науки. Раз в основании этнографии должны лежать несомненные, научно-действительные факты, подлежащее сравнению и сопоставлению, то в целых огромных областях, как материальная культура, первобытное искусство, культ и т. д., не может быть более достоверных свидетельств, чем этнографические объекты, находящиеся перед глазами наблюдателя и часто без всяких объяснений говорящие за себя. Музеи в настоящее время – не только предмет любознательности для публики, но настоящие лаборатории, где исследователь удобно может изучать и сравнивать объекты обще-человеческой культуры, сконцентрированные в одном месте и систематизированные по географическим районам и в порядке эволюции. Музеи не ограничиваются хранением и систематизацией объектов: они проявляют деятельную инициативу и в собирании недостающих предметов, устраивают экспедиции к неизученными еще народностям и группируют вокруг себя деятелей, научно обрабатывающих коллекции и двигающих вперед науку. Уже начиная с эпохи великих открытий этнографические объекты, в числе других раритетов, собирались в кабинетах редкостей (у нас, с XVIII в. – в кунсткамере); но эти собрания не имели никакого научного характера. Идея основания самостоятельных этнографических музеев была высказана впервые французом Jomard в 1843 г., но нашла отклик только спустя два десятка лет в лице Бастиана, которому Германия и весь ученый мир обязаны лучшим по полноте и систематизации материала берлинским Museum f. Völkerkunde, руководимым до настоящего времени его основателем и целым рядом известных ученых, как Штейнен, Грюнведель, Мюллер, Лушан и т. д. Примеру Берлина вскоре последовали и многие другие умственные центры в Германии: лучше музеи после берлинского – лейпцигский (руководимый Обстом и Вейле), гамбургский, мюнхенский, бременский. Очень хороши музеи в Лейдене и Будапеште, недурной – в Вене. Лондонские музеи богаты, но мало систематичны. Превосходны национальные музеи в Швеции, где они обставлены даже с крайней роскошью. В Стокгольме, например, в Nordiska Museum, основанном в 1872 г. и славящемся образцовыми коллекциями полярных народов, служительский персонал подобран из представителей различных этнографических групп!, одетых в свои местные костюмы. Особенно процветают этнографические музеи в Соединенных Штатах, где государство, муниципалитеты и частные лица соперничают друг с другом в колоссальных пожертвованиях на эти учреждения. Огромные коллекции собраны в Национальном музее, одном из отделов бюро этнологии, где они распределяются по народностям и эволюции отдельных сторон культуры. За ним следует American Museum of Natural history, основанный в 1869 г., на постройку которого затрачено пока 6 миллионов, хотя возведена только 1/6 часть его. При музее громадная аудитория; им предпринимаются систематические экспедиции, издается целый ряд периодических изданий. Во главе этнографического отдела стоить Боаз. Третий замечательный музей в Америке – Field columbian Museum, возникший в Чикаго всего 10 лет тому назад, но уже ставший в первом ряду среди лучших учреждений этого рода. Росту музеев этнография обязана более равномерным развитием всех своих отраслей. До появления музеев успешнее других развивались отделы духовной и социальной культуры (семья, брак, религия, учреждения и т. п.). Благодаря музеям стали, возможны серьезные труды в тех областях, где необходимо изучение материальных объектов (материальная культура,  первобытное искусство, культ и т. д.). Работа эта началась очень недавно. Если судить по трудам, например, Ратцеля об африканских луках, Андре (Этнографические параллели), Шурца, Якобсона и др. по сравнительной культуре Полинезии и Северо-Западной Америки, этой работе предстоит блестящее будущее.

На рост этнографии имело влияние также учреждение самостоятельных кафедр этой науки. В Европе их еще сравнительно немного. В Германии, столь много сделавшей для этнографии, хорошо обставлен в этом отношении только Берлин, где имеются целых четыре кафедры; в Лейпциге – одна с 1901. г. и еще одна в Бреславле; в других центрах новые кафедры только проектируются, но нештатных доцентур много. Специальных школ по этнографии в Европе не существует, если не считать парижской антропологической школы, имеющей хороший состав учащих особенно по антропологии и археологии, но крайне бедной средствами. В Америке этнография преподается в 33 университетах в связи с родственными отраслями, не всегда одинаково близкими, например социологией, философией психологией, даже с гео- и зоологией, под именем антропологии, но самостоятельных кафедр почти нет. Зато при 5 университетах существуют специальные факультеты антропологии; из них самый замечательный – при колумбийском в Нью-Йорке. В России самостоятельной кафедры этнографии не существует; преподавание ее, связанное с кафедрой географии, всегда находится в зависимости от случайных обстоятельств наличности приватного специалиста или пристрасти к этнографии представителя другой кафедры. Из русских университетских представителей этнографии заслуженной известностью пользуются профессор Анучин, больше всех поработавший для этнографии в России, и ныне покойный профессор казанского университета Смирнов.

Исторический обзор развития этнографии в России. За последние годы следует особенно отметить образцовые работы по этнографии, языку и фольклору чукчей В. Богораза и такие же у юкагиров В. И. Иохельсона, работы Серошевского и других о якутах, лингвистические работы о якутском языке Пекарскаго и Ястрембскаго, Хангалова и Кроля среди бурят, по этнографии и языку гиляков – Л. Штернберга. Вновь основаны музеи в Чите (А. К. Кузнецовым), в посте Александровском на острове Сахалине, в Петербурге – особый; этнографический отдел при музее Александра III, с Д. А. Клеменцом во главе. Новое учреждение с этнографическими задачами возникло в 1903 г. в лице Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии в историческом, археологическом, лингвистическом и этнографическом отношениях, представляющего центральный орган Международного союза с теми же целями. Новое издание по этнографии возникло в 1900 г. в виде «Материалов музея этнографии и антропологии при Академии наук». Материалы, собранные русскими этнографами, громадны, но они далеко не использованы не только иностранными, но и русскими учеными. Эти материалы далеко не равноценны. Такие работы, как Кастрена, В. В. Радлова, Шренка, Миддендорфа, Смирнова, и некоторых новейших исследователей – редки. Из первобытных народностей, (не считая большинства тюркских и кавказских) изучены в лингвистическом отношении далеко не все и не все одинаково полно (остяки, чукчи, юкагиры, коряки, камчадалы, гиляки, якуты, отчасти айны): остаются еще многочисленные диалекты тунгусских племен, идиомы самоедов, айнов, енисейских остяков и др. В связи с этим слабо изучены и другие стороны быта, особенно шаманство, даже у таких многочисленных народов, как буряты и тунгусы. Многие народы должны заново быть изучены, а изучение других дополнено и переработано. Монографий об отдельных народностях очень мало. Крайне скудна русская литература трудами по общим вопросам этнографии. Такие работы, как монография Д. Н. Анучина, «Лук и стрелы» или начатая монография В. Михайловского, «Шаманство», являются исключениями. Общих трактатов по этнографии всего имеется два – «Антропология» покойного профессора петербургского университета Петри, в котором, собственно, этнографии отведено сравнительно мало места, и хорошо задуманный курс лекций «Этнографии» Ник. Харузина, но не окончательно приготовленный автором к печати и появившийся уже после его смерти, и потому страдающий большими пробелами и неравномерной разработкой отдельных частей. В последнее время переводная литература обогатилась капитальными трудами Ратцеля, Липперта, Шурца, Гельвальда, Мортилье, Тайлора (нов. изд.) и мн. др.

Основные вопросы этнографии. Содержите и система. Большинство ученых со времени Причарда склонно было соединять этнографию с антропологией; поэтому общие трактаты начинались с соматологии и классификации рас, а собственно этнографические данные излагались в последней части, в порядке расово-географическом. И по выделении этнографии из антропологии, классификация материала продолжала производиться по группам, в основе которых лежали антропологические признаки (соматические, географические, лингвистические). Так, популярная «Всеобщая этнография» Фридриха Мюллера приняла этнологическую классификацию по форме волос и лингвистическим признакам. В последнее время предпочитают территориально-лингвистическую классификацию и, если возможно, соединяют ее с соматической. Школа экономического материализма склоняется к классификации материала по хозяйственным формам. Во всех этих случаях объектом классификации принимается народность. Такое трактование этнографии начинает считаться совершенно не научным. Классификация народов – дело не этнографии, а антропологии или ее отрасли, антропогеографии, а систематическое описание народов в этнографическом отношении, как бы народы ни классифицировались – только материал для науки, но не наука. Этнография – наука о первобытной культуре; ее основная цель – изучение процесса развитая этнографических явлений. Для обобщения этих явлений, для открытия законов их развитая и многосложности причин, их обусловливающих, необходимо одновременное сопоставление этнографических явлений не по отдельным территориям, не по соматическим или лингвистическим группам, а на всем протяжении материала и географически и исторически. Цепь развития может начинаться в доисторическом периоде, а последовательные звенья приходится отыскивать в самых различных местах и у самых различных народов. Извлекая материалы, т. е. этнографические факты, из монографий или частичных сообщений об отдельных народностях, в обработке этого материала, в расположении его сообразно с порядком развитая, в изучении сопутствующих условий того или другого явления этнограф орудует  всем материалом, а не материалом одной только территории или народности. Объектом этнографии являются, таким образом, этнографические явления, целью – классификация их по однородности, типу развитая, географическому распространению, сопутствующим явлениям (климата, природа страны, раса, общественный строй и т. д.), и в результате – законы эволюции той или другой стороны культуры. После того, как эта общенаучная работа сделана можно предпринять то, с чего начинали старые этнографы: распределение этнографического материала по территориально-лингвистическим группам всего земного шара, но применяя к каждому району или группе общие законы, добытые при изучении всех явлений. Это можно назвать, культурной географией, или, еще правильнее, специальной частью этнографии.

Методы наблюдения и обобщения. Так как объектом этнографии являются этнографические явления, то прежде всего важно, чтобы каждое явление точно и полно было констатировано. Во многих отношениях наблюдение таких явлений гораздо труднее и сложнее, чем наблюдение явлений естественно-исторических. Наблюдатель-этнограф должен быть основательно подготовлен к своему делу: жизнь чуждого по культуре и умственному складу народа недостаточно наблюдать – необходимо в ней отыскивать то, что может оставаться скрытым от непосвященного. По общему правилу, наблюдатель; должен знать язык изучаемого народа; без этого либо останутся перед ним совершенно скрытыми самые интересные стороны жизни – духовный склад, религиозные воззрения и т.д., либо представятся в неправильном освещении. Но изучение языка первобытного народа – не только вспомогательное средство для этнографа. Язык и продукты духовного творчества – лучший источник для изучения не только психики народа, но и его культурного и этнического сродства с другими народами. Большинство наблюдателей вынуждено, однако, прибегать к помощи посредников-переводчиков; в таком случае необходим строгий выбор лиц и тщательная перекрестная проверка добытых сведений. При наблюдении отдельных объектов или фактов не следует пренебрегать никакими деталями, как бы незначительными они ни казались; особенно необходимо констатировать туземное название каждого предмета и его главных частей: первобытный человек часто сам уже живет переживаниями и не в состоянии отдавать себе и другим отчет в своих идеях о назначении того или другого объекта, а туземное его название часто может раскрыть смысл или эволюцию явления. Особенно это важно при изучении памятников искусства и религии. В орнаменте, например, туземное название той или другой части часто дает ключ к уразумению того реального предмета, который был стилизирован в данной подробности. Туземное название части непонятного предмета культа нередко раскрывает его истинный генезис. Раскрытию смысла явления или объекта помогает так же собирание наибольшего числа дубликатов, будь это версии легенды, сказки или орнамента одежды и т. д.; сопоставление разновидностей часто единственный ключ к уяснению эволюции явлений. Где только возможно, документальное констатирование (фотографирование, фонограммы, записывание словами рассказчика, собирание подлинных объектов) является необходимым условием. Обработка наблюдений должна быть по возможности монографическая, т. е. лично собранные материалы должны быть соединены и сопоставлены критически с материалами, собранными о том же народе другими лицами. Из таких отдельных монографий или, за неимением их, частичных описаний или co6paний материальных объектов, после критической проверки в каждом отдельном случае степени их достоверности, этнограф-философ черпает материалы для своих обобщений, классифицируя явления по их однородности и изучая их сравнительным методом. Этнографические явления распадаются прежде всего на следующие большие отделы: I. Материальная культура (Пища. Способы добывания пищи и порождаемый ими формы хозяйства. Приручение животных. Орудия. Утварь. Оружие. Средства сообщения. Жилище. Одежда и украшения). II. Социальный строй (Брак и семья. Общественные союзы. Формы организации и элементы власти. Столкновения и общение союзов. Первобытное право). III. Духовная культура (язык, религия, нравственность, искусство, поэзия, письмо). В свою очередь каждый отдел и подотдел подразделяются на целый ряд меньших, пока не получается, если можно так выразиться, неделимое, с которого и начинается собственно научная классификация. Каждое такое неделимое для этнографа есть вид, который он изучает, как изучает виды естествоиспытатель. «Дело этнографии, говорит Тайлор, классифицировать отдельные явления так, чтобы выделить их распределение в географическом и историческом отношениях и их взаимные отношения. Для этнографа лук и стрелы – вид, обычай уродования черепа – вид, десятичный счет – вид и т. д. Географическое распределение этих явлений и их передача из одного района в другой должны изучаться, как натуралист изучает географию ботанических и зоологических видов. Точно так же, как некоторые растения и животные свойственны исключительно только известным странам, некоторые орудия, как например бумеранг в Австралии, те или другие обычаи, мифы, виды искусства и т. д. оказываются специально свойственными той или другой территории. И наоборот, как отдаленные территории часто производят растения и животных, очень близких между собою, так же точно отдаленные друг от друга народы имеют сходные предметы культуры и учреждения». Изучая географическое распространение этнографических видов, в этнограф, как и натуралист, отыскивает причины распространенности или изолированности явлений в тождественности или различии условий, их породивших. Далее, исходя из гипотезы (выведенной из сравнения этнографических явлений), что психическая природа тождественна, и законы разума одинаковы у всех людей и во все времена, что человек в своей деятельности всегда идет от простейшего к более сложному, ученый в каждом виде и роде этнографических явлений (луки, стрелы, ножи, жилища, орнамент, семья, культ животных и т. д.) располагает явления в восходящем порядке, от простейших к более сложным. Как натуралист ищет генезис современного вида в вымерших формах палеонтологии и прослеживает все стадии его развития, так и этнограф старается проводить каждое явление от самой ранней его формы (где это возможно – от древнейшего доисторического периода) до высшей его стадии на современных ступенях культуры. В результате такой систематизации этнограф, как и биолог, открывает в росте явлений общий закон эволюции. Как в биологии эволюция сталкивается с атавизмами и рудиментами, возвратом или остатком пройденных ступеней развитая, так и в этнографии мы наталкиваемся на переживания – явления, некогда вызывавшиеся самой жизнью, и имевшие смысл и значение, а затем совершенно их утратившие, но на пути к полному исчезновению еще продолжающие существовать, как явления бессмысленные или искусственно осмысленные. Тлинкит, который прорезывает себе губу и вставляет в нее колышек, делает крайне важное для него дело, совершенно сообразующееся с его религиозным мировоззрением: он заключает завет крови со своим тотемом. Но сережка в проколотом ухе европейца – бессмысленный рудимент, в такой же мере, как бесцелен хвостовой отросток у человека. Как ни печальны подобные рудименты для роста культуры, но для этнографа они чрезвычайно ценны, служа неотразимым свидетельством пережитой стадии эволюции, доказывая, что и самые цивилизованные народы прошли через те же фазы развития, на которых ныне стоять первобытные народы. – В определении «простейшего», в отыскании промежуточных звеньев этнограф встречает гораздо больше трудностей, чем натуралист. Социальные явления гораздо сложнее; взаимодействие между самыми различными отраслями материальной и духовной культуры настолько сильно и сложно, что всякий раз приходится решать задачу со множеством неизвестных. В первом же отделе этнографии – о пище – мы встречаемся, например, с видом «каннибализма», относительно которого такой мыслитель, как Конт, готов был допустить, что это чуть ли не исходный пункт человеческой культуры. Между тем употребление человеческого мяса вызывается отнюдь не голодом, а религиозно-политическими мотивами, и таким образом не является фактом первичного характера. Среди кухонных остатков ископаемого человека вовсе не находят человеческих костей. Мы уже не говорим о более сложных вопросах, как например, вопрос о матернитете и патернитете, анимизме и магии и т. п., относительно приоритета которых еще не все ученые согласны. В виду сложности этнографических явлений Тайлором и Спенсером был выдвинут особый метод – сопоставительно-статистический. Составляются таблицы, в которые каждое племя заносится в графу с целым рядом явлений, характеризующих главнейшие черты его социального быта (окружающая природа, форма хозяйства, тип орудий, формы семьи, верования, политический строй, степень общения и т. д.). Чем детальнее рубрики, тем правильнее и неожиданно интереснее могут быть выводы. Затем, желая выяснить природу какого-нибудь явления, смотрят, какими сопутствующими явлениями оно в таблицах чаще всего сопровождается. Здесь этнограф делает то же, что делает физик при своих наблюдениях, выделяя случайные сопутствующие явления от необходимых. Этим методом еще слишком мало пользуются: очень часто в серьезных трактатах, даже у таких писателей, как Спенсер, Зибер, мы видим сгруппированными вместе, как факты общего порядка, явления, взятые у народов, стоящих на совершенно различных стадиях. Сплошь и рядом, например в учениях, о коллективной собственности, примеры из жизни первобытных народов поставлены рядом с примерами из жизни народов, у которых этот институт – нововведение, результат деспотической организации общественной власти. – Далее, для правильной оценки этнографических явлений необходимо помнить, что самое понятие эволюции в этнографии далеко не тождественно с таким же понятием в биологии. Творец этнографических явлений – не организм только, действующий в определенной среде, но человек, существо с необычайно сложной и гибкой психикой, существо с интеллектом, творящим идеи и концепции, и даже в своих стихийно-консервативных проявлениях стремящееся всегда вносить что-нибудь новое, видоизмененное. В чисто биологическом процессе если тот или другой орган, например, перестает быть полезным для организма, он постепенно либо совершенно исчезает, либо остается в виде рудимента, в общей экономии организма не играющего никакой роли: в этнографии сплошь и рядом то или другое явление, потерявшее свой raison d"etre в своем первоначальном значении, может продолжать эволюционировать очень долго и успешно в совершенно новом направлении, переместившись в другой разряд или категорию явлений, иногда высшего, иногда низшего порядка, по внешним своим признакам потеряв всякую связь с своим первоначальными прототипом. Каменный топор, некогда служивший орудием, становится впоследствии предметом культа и магии. Тотем, изображавшейся на теле, одежде, стенах жилища, как охранительное средство против злого духа, постепенно, вследствие привычки к постоянному изображению одного и того же предмета, в конце концов стилизируется и превращается в орнамент, который удовлетворяет уже не религиозным, а эстетическим потребностям, и в свою очередь начинает самостоятельно эволюционировать, как область искусства. Ту же эволюцию переживают и другие формы религиозного художества. Мухомор и табак, первоначально служившие средствами для шаманов приводить себя в экстаз, превратились во вкусовые вещества материальной культуры... Священное животное, первоначально содержавшееся в клетке как благодетельное охранительное божество, превращается в домашнее животное, слугу человека. Физический образ тени или материального двойника человека превращается в идею души, бесплотной, бессмертной, духовной... Грубый объект превращается в образ, образ – в символ, символ – в идею, идея – в философию. Улавливать в каждом отдельном явлении и в целых категориях их, в малом и крупном, грубом и идеальном, все тайны эволюции и сводить каждое к его первоначальному генезису – такова сложная задача этнографии. В виду сложности этнографических явлений, в этнографии более, чем в какой-либо другой науке, опасна узкая специализация, приводящая к роковым ошибкам. Нельзя понимать материальной культуры без глубокого знания духовной, и обеих вместе – без знаний гео-биологических и при незнакомстве с другими гуманитарными науками. Поэтому так много ошибок наделано юристами, бравшимися за первобытное право, философами и антропологами, наследовавшими «психологию народов», художниками, писавшими о первобытном искусстве, этнографами узкой специальности даже в избранной ими сфере. До сих пор, например, юристы, выводящее уголовное право из института мести, совершенно игнорируют его связь с религиозными идеями родового быта; узкий специалист по материальной культуре или историк искусства видит генезис украшений исключительно в эстетических потребностях. Подобная односторонность – источник ошибок тех новейших направлений в этнографии, которые ищут причины психических различай рас то в одних соматических особенностях, то исключительно в условиях физической среды. Другая особенность этнографии при применении естественноисторического метода заключается в том, что в каждом данном случае исследователю приходится решать вопрос о наличности или отсутствии заимствований. В более простых случаях (например, заимствование некоторых орудий, обрядов, легенд и т. д. первобытными народами от европейцев) сравнительно легко ориентироваться; но есть случаи очень сложные, разъяснение которых может привести к решению важных проблем. Ратцель, например, изучая африканские луки, нашел чрезвычайное сходство между луком негров Кассаи и меланезийским, особенно новозеландским, при чем тип этого лука принадлежит к типу самому первобытному, на остальном континенте совершенно исчезнувшему. Вопрос о заимствовании в данном случае, является проблемой уже расового сродства целых частей света. Недавно несколько ученых (Якобсен, Шурц) пытались на основании действительно поразительно сходных черт культуры у северо-западных американцев и полинезийцев установить единство происхождения или факт заимствования. Такие же вопросы возбуждаются при констатировании таких объектов, которые распространены у самых различных и отдаленных друг от друга народов, например метательной дощечки в Австралии, Новой Гвинее, Микронезии, Меланезии, в Бразилии, Лабрадоре, Мексике, Перу, у древних греков, римлян, скандинавов. Решение таких вопросов требует величайшей осторожности и представляет трудности, неизвестные натуралисту. Трудность метода усугубляется еще часто недостоверностью и недостаточностью материала, значительная часть которого подлежит проверке и вторичному собиранию.

Не смотря на все трудности метода, на все несовершенства материала, при всей своей юности, этнография успела уже сделать очень многое. Она не только разобралась в громадном материале и привела его в порядок, но в каждой области своего ведения наметила общие этапы эволюции и во многих случаях раскрыла механизм самого процесса ее и его причины. Она объединила цепью развитая человека ископаемого с человеком цивилизации, от каменного топора палеолитика до паровой машины, от шалаша и землянки до чудес архитектуры современности, от анимизма дикаря до мировых религий, от примитивного тотема до современных гигантских государственных организмов. Она осветила темные стороны истории, права и искусства, нашла базис общественной психологии и морали, создала твердую опору для идеи человечества. Раскрыв в самых отдаленных друг от друга частях света, при условиях, не допускающих заимствования, типы культуры не только аналогичные, но поражающие сходством тончайших деталей (например, в терминах родства, религиозных церемониях и т. п.), она в результате своих изысканий приходит к выводу, что природа человека в основных ее двигателях, разуме и психике, живет одними и теми же законами, что все различия в культуре – только различия в степени, что прогресс – закон человеческих обществ, и причины различий в застое одних и высоком росте других – не в этнических или расовых различиях, а в случайных неблагоприятных условиях, с устранением которых задержанный рост снова начинается с той же силой, – вывод величайшей важности как для социальной науки, так и для социального прогресса и братства народов.

Библиография. Важнейшие общие сочинения, в хронологическом порядке: J. С. Prichard, «Reaearches into the physical history of man» (4, т., 4-е изд., .1841–1851; в течение первых десятилетий XIX в. служило главным руководством по этнографии); Klemm, «Allgemeine Culturgeschichte der Menscheit (10 т., 1843–52); Т. Вайц, «Anthropologie d. Naturvölker» (4 т., 1859–64; продолжено [5:и 6 т.] Герландом, 1867–71, им же переработан 1-й т.; капитальный. труд, с богатой библиографией); Ад. Бастиан, «Der Mensch in der Geschichte» (3 т., I860); его же позднейшие труды: – «Rechtsverhältnisse der verschiedenen Völkern» (1872); «Ethnologische Forschungens (2 т., 1872–73);. «Der. Völkergedanke» (1881); «Allgemeine Grundzüge d. Ethnologie» (1888); «Vorgeschiehte der Ethnologie» (большая часть трудов Батана по форме изложения весьма неудобочитаема); Тайлор, «Researches into the early history of Mankind» (1865, pyc. перев.: «Доисторический быть человечества и пр.»), «Primitive culture etc.» (1871, рус пер.: «Первобытная культура», два издания), «Anthropology» (1881, рус. пер.); Леббок, «Prehistoric times,. etc.» (1865, рус. пер.), «The origin of civilisation etc.» (1870, рус. пер.); Пешель, «Völkerkunde» (1875, 3 изд., рус. пер.); Спенсер, «Основания социологии» (нач. 1876); его же, «Описательная социология» (8 т.); Gerland, «Anthropolog. Beiträge» (1875); Фр. Мюллер, «Allgemeine Ethnographie» (1873; 2-е изд., 1879); Ратцель, «Völkerkunde» (1885; 2-е изд., 1894; рус. пер.); .Липперт, «Kulturgeschichte der Menscheit etc.» (1886–1887; 2 рус. пер., 1897, 1902); Гельвальд, «Kulturgeschichte in ihrer nat. Entwickelung» (1883 и сл. изд.; рус. пер.); Летурно, «Sociologie d"apres l"ethnographie»; Петри, «Антропология» (СПб., 1890); Шурц, «Urgeschichte der Kultur» (1900); его же, «Völkerkunde» (1903); Kaindl, «Völkskunde» (1903); H. Харузин, «Этнография« (4 вып., .1901–1904).

По истории этнографии: A. Bastian, «Vorgeschichte d. .Ethnologie»; Achellis, «Moderne Völkerkunde, deren Entwickelung und Aufgaben» (1896; рус. пер.); Weule, «Völkerkunde etc. im XX Jahrhundert» (1902).

Литературу но отдельным отраслям этнографии см. соответствующие слова, например Сравнительное изучение религии, Фольклор, Тотемизм, Семья и род, Теория родового быта, Обычное право и т. п. Некоторые отдельные работы, интересные в методологическом отношении: Andre, «Ethnographische Parallelen etc.»; Gildebrand, «Recht und Sitte auf den verschiedenen wirthschaftlichen Kulturstufen» (1896); Grosse, «Die Anfänge der Kunst» (1894.; рус. пер.); Ратцель, «Die afrikanischen Bögen etc.» («Abh. d. Sächs. Ges. d. Wiss. zu Leipzig», 1893); Hehn, «KulturpfIanzen und Hausthiere» (1877); Шурц, «D. Augenornament und verwandte Problemen» (там же.; т. IV, 1895); M. И. Кулишер, «Очерки сравнительной этнографии и культуры» (1887); Д. Анучин, «Лук и стрелы».

Интересна попытка этнографической, обработки истории в некоторых отделах издания «Weltgeschichte» Гельмольта (рус. пер.). Литературу по отдельным частям света и народам см. у Вайца, Спенсера, Мюллера, Пешеля, в особых сборниках, в Словаре – под соответствующими словами.

Текущая библиография в специальных изданиях по этнографии; лучшая – в «Archiv. f. Anthropologi», у нас в «Этнографическом Обозрении». Этнографические атласы: Бергауза, Шафарика, Фукса, Чернинга, Вайца, Герланда. Программы для собирания этнографических сведений: ст. Басиана, «Begriffe der Ethnologie» в Neumayer"s «Anleitung zu wissenschaf. Beobachtungen» (т. II, изд. 2-е; 1888); Richthofen, «Führer f. Reisen etc.» (1885, 1901); A. Keller, «Queries in Ethnography» (Л., .1903). Русские: Географич. общества, общ. люб. естеств. и пр.; «Программа для собирания материалов по шаманству», Г. Н. Потанина. Материалы о музеях см. лит. к сл. Музеи и журн. «The Museum». Специально об американских музеях: монография А. В. Meyer, «Ueber die Museen des Ostens der Ver. Staaten» (2 т., 190019011); о постановке преподавания этнографии в Америке Curdy, «The teaching of Anthropology in the United States» («Science, N. S.», т. XV, 1902). Неисчерпаемый и крайне ценный материал по всем отделам и вопросам этнографии в периодических изданиях, трудах ученых обществ, музеев, академий. Из германских изданий главные: «Archiv f. Anthropologie» (c богатейшей библиографией); «Internationales Archiv f. Ethnographie» (в Лейдене); «Zeitschrift f. Anthr.. Urgeschichte und Ethnologie»; «Centralblatt f. Anthrop. etc.» (с богатой библиографией); в Австрии – издания венского антропологического общества; в Англии – солидный «Journal of the Anthropolog. Institute of Great Britain and Ireland;»; журн. «Folklore»; в Америке – на первом плане богатейшие издания Смиссониановского института, далее American Musoum’a. Peabody Museum’a, журнал «American Anthropologist» и многочисленные издания разных обществ и учреждений. Русскую библиографию см. у Пыпина, «Русская этнография», у Межова; в ст. Д. Н. Анучина, «Россия в этнографическом отношении» (Словарь т. XXVII).

Л. Штернберг