1. Общие методологические замечания
1.1. О методе
Пусть имеется некая культура Х, представления которой мы собираемся исследовать. В данном тексте я буду говорить о представлениях о мире вообще, потому как выделение именно религиозных представлений в таких культурах как айнская всегда есть определенного рода условность, поскольку представления могущие быть рассмотрены как религиозные, а также ритуалы были, в сущности, неотделимы от обыкновенной повседневной жизни.
Исследуя представления некой культуры Х, далеко не всегда можно полагаться на данные, полученные другими антропологами, потому что таковые всегда есть информация из вторых рук, и необходимо также помнить, что любой этнографический отчет всегда репрезентирует то, как данный конкретный антрополог видит эту культуру Х, а не то, что есть эта культура Х сама для себя, то есть, иными словами, любой текст о какой-либо культуре во многом обусловлен личностью антрополога: стереотипами его культуры, его воспитанием, религиозными, философскими предпочтениями и еще многими другими вещами, поэтому этнографические описания могут вовсе и не соответствовать реальному положению дел[1].
Как справедливо отмечает Эванс-Притчард, антропологи прошлого больше всего любили акцентировали внимание на всевозможных экзотичностях, на том, что возбуждало их любопытство, в результате чего получалось не описание подлинных механизмов культуры, а описания представлений антропологов о данной культуре[2].
Поэтому, если мы хотим разобраться в ментальных механизмах некоторой культуры Х, то самое верное – это дать слово ей самой. Лучше всего это можно сделать, обратившись к текстам/нарративам, произведенным самой этой культурной традицией Х.
Однако, следует помнить, что существуют различные методы анализа текстов. Обыкновенно при анализе фольклорных текстов основное внимание обычно всегда уделяется анализу сюжетов, и предполагается, что, исследуя и сравнивая сюжеты мифов, можно каким-то образом реконструировать представления.
Подобный метод представляется мне совершенно неудачным потому что:
во-первых, сходные мифологические сюжеты могут существовать у совершенно различных народов, которые были разделены во времени и пространстве настолько, что, вообще, никогда не могли пересекаться даже в теории, что неоднократно отмечалось многими антропологами, а также послужило благодатной почвой для построения различных диффузионистских структуралистских интерпретаций;
во-вторых, нельзя упускать из виду, что мифологические сюжеты и отдельные их элементы могут очень легко изменяться, в канву очень древнего мифа могут встраиваться новые сюжеты, отражающие, например, более современные исторические реалии.
Следуя Боасу, я полагаю, что мифы, вообще, не имеют никакого смысла[3], и поэтому анализ мифологических сюжетов также лишен смысла. Следует иметь в виду, что мифология во все времена всегда остается именно мифологией, то есть, иначе говоря, всегда остается неким гротеском, а главная функция мифа – быть машиной трансляции мемов – основных традиций, техник и практик определенной культуры, поэтому, анализируя мифологические сюжеты, положительно никак невозможно реконструировать реальные механизмы культуры.
Поэтому, чтобы понять ментальные механизмы носителей некоторой культурной традиции Х следует анализировать не сюжетные линии мифов, а язык, структуры языка, на котором рассказаны эти мифы.
Согласно Уорфу, поскольку всякий язык обслуживает вполне определенную конкретную культуру, и поскольку люди культуры Х рубрикуют мир в соответствии с категориями, наличествующими в языке Х, то лексика, а также грамматические структуры данного языка в полной мере отображают представления культурной традиции Х. Иными словами: всякий язык есть зеркало определенной культурной традиции.
Поэтому, выделение ключевых концептов данного языка, их структурирование по семантическим полям и контекстный анализ культурспецифической лексики, а также анализ грамматических и прагматических структур – это достаточно надежные процедуры для реконструкции основных констант, и для дальнейшей реконструкции механизмов культуры Х[4].
Если мы хотим дать слово изучаемой культуре, то в качестве точки отсчета нужно брать именно изучаемую культуру, идти от языка изучаемой культуры и приспосабливать язык описания для адекватной передачи концептов изучаемой культуры. Слова, используемые в примитивных языках для выражения ключевых представлений, как правило, всегда являются безэквивалентной/культурспецифической лексикой, которой зачастую очень сложно найти соответствия в европейских языках. Вот прекрасная тому иллюстрация: «Если этнограф сообщает, что на языке народа из Центральной Африки слова анго значит «собака», он будет совершенно прав, но он при этом в малой степени передает, что означает слово анго для туземцев, поскольку его семантические коннотации сильно отличаются от коннотаций английского слова dog. Собака значит для туземцев не то, что она значит для нас; туземцы едят собак, охотятся с ними и т.п. Но насколько же возрастает недопонимание, когда мы переходим к терминам, имеющим метафизические коннотации! Предположим, что кто-либо, как это уже делалось, приводит туземные слова, а затем демонстрирует их значение, показывая, как эти слова используются в различных контекстах и ситуациях. Но данный подход имеет и границы своего использования. Доведенный до абсурда, он сводился бы к отчету этнографа, написанному на языке изучаемого племени. Альтернативы тоже рискованны. Можно стандартизировать семантику слова, заимствованную из туземного языка, такого, например, как тотем, и использовать его для описания сходного феномена у других народов, но не исключено, что это вызовет огромную путаницу, поскольку сходство может оказаться поверхностным, а явления, описанные этим термином, – столь разнообразными, что термин просто потеряет свое значение[5].»
На мой взгляд, однако, выход из тупика, описанного выше Эвансом-Притчардом, не так уж и сложен. Клиффорд Гирц говорит, что «мышление (любое мышление: лорда Рассела или барона Корво, Эйнштейна или крадущегося эскимоса) надлежит рассматривать «этнографически», т.е. посредством описания мира, в котором оно приобретает тот или иной смысл[6]». Продолжая мысль Клиффорда Гирца можно сказать, что не только всякую мысль, но и, вообще, любое явление культуры следует осмысливать в контексте.
В каждой культуре есть определенные концепты, которые являются ключом для понимания всех остальных явлений данной культуры. Поэтому, если правильным образом проинтерпретировать эти ключевые концепты, то затем все остальные явления рассматриваемой культуры могут быть интерпретированы в терминах этих ключевых концептов. При описании инокультурной традиции очень важно вначале выделить определенные концепты, которые являются ключевыми для понимания всей остальной культуры.
Культурспецифическим словам для выражения культурных констант следует давать контекстные определения, опираясь на факты языка, а также привлекая контекст (контекст природной среды, общий контекст изучаемой культуры). При этом следует избегать стандартизации языка описания. Кроме того, следует раз и навсегда отказаться от использования культурспецифических концептов одной культурной традиции при анализе других культур, при описании концептов иной культурной традиции следует использовать максимально нейтральную лексику.
Наконец, с самого начала следует принять в качестве основополагающего принципа, в качестве аксиомы, возможность существования неограниченного числа локальных контекстных определений и интерпретаций ad hoc.
1.2. Собственно процедура анализа
Итак, пусть имеются некоторые фольклорные тексты на языке Х.
Лучше всего если анализируемые тексты представляют собой корпус однородных текстов: записанных на одном языке/диалекте, от одного информанта, а также сходных по типу/жанру. Выводы, полученные при анализе такого корпуса текстов, могут быть куда точнее тех данных, которые содержатся в работах антропологов, работавших с этнографическими данными, поскольку, как отмечалось выше, этнографические данные зачастую представляют собой материал, качество которого очень сильно зависит от личности антрополога, и также потому, что этнографические данные, особенно обработанные не-полевым антропологом всегда есть информация из вторых/третьих рук.
Вышесказанное, однако, вовсе не означает полный отказ от использования этнографических данных, но характер их использования меняется. Если обыкновенно этнографические/этнологические данные кладутся в основу исследования, то в нашем случае они используются исключительно для пояснения и уточнения тех данных, которые получены при анализе текстов. Хотя, на самом деле, для интерпретации структуры определенной культурной традиции вполне достаточно текстов на языке данной культуры, а также подробных сведений о природном контексте в котором существует/существовала данная культура.
Для выделения ключевых констант культуры X необходимо сделать следующее:
-
делается сплошная роспись всех текстов, являющихся объектом исследования, с целью выявления наиболее частотных и важных концептов по интересующей нас рубрике;
-
контекстная интерпретация культурспецифических концептов;
-
структурирование выделенных концептов по семантическим полям, которые организуются исходя из фактов языка Х.
Полученная структура семантических полей, а также контекстные интерпретации культурных констант, в целом, достаточно полно репрезентуют структуру определенной сферы культурной традиции Х.
2. Источники
Предметом нашего исследования являются айнские фольклорные тексты, записанные Николаем Александровичем Невским в Японии, в двадцатые годы прошлого столетия.
У айну есть несколько жанров фольклора:
типы прозаических текстов:
1.iso-itak ß iso ‘медведь’ + itak ‘история’ охотничьи рассказы, рассказы о личном опыте, связанном с охотой или рыбной ловлей;
2.upaskuma старая история, сказка с поучением;
3.uepeker/wepeker оригинально означает «информировать» или «рассказывать», рассказ о новостях, или сказание, всегда рассказывается от первого лица, один из наименее сакральных жанров айнского фольклора.
типы поэтических текстов:
4.yukar – героический эпос, истории о военных столкновениях, наиболее широко распространенный тип айнского фольклора, поэтому в японской айноведческой литературе очень часто весь айнский фольклор собирательно называют yukar;
5. menoko yukar – женская юкара
6. kamuу yukar тип yukar, где действуют различные камуи – божества айнского пантеона, всегда поется;
7. oуna наиболее сакральный тип айнского фольклора, один из видов kamuу yukara считается, что все oyna восходят к Окикуруми/Окикурми. В oyna действие всегда происходит в так называемое «начало времен» и всегда в том или ином виде фигурирует айнский культурный герой – Окикуруми.
В фольклоре айну также могут быть выделены следующие жанры: cip haw – морские (лодочные) песни, yohayocis – любовные плачи, inonno itak – молитвы, uwerankarap, caranke – судебные речи.
Наиболее разработанным жанром является yukara – обычно они представляют собой эпические произведения в две-три тысячи, реже в пять-шесть тысяч строф, а как исключения попадаются даже переходящие за десять тысяч строф.
«По их [айну] представлениям этот эпос дает им могучую власть не только над богами и демонами, но и над людьми. До введения японских официальных судов все трения между отдельными лицами решались очной ставкой противников на собрании в доме вождя. Каждый из противников должен был защищаться сам. Эта самозащита излагалась ритмическим языком айнского эпоса, с постоянной ссылкой на те или иные предания. Победившим считался не тот, кто был фактически прав, а тот, кто могзабить противника цветистостью своей речи. Наиболее искусные из таких царянке до сих пор хранятся в памяти айнов и образуют особую отрасль фольклора[7]”
Я будем употреблять айнские термины, так как их краткий перевод не всегда возможен, и недостаточно выражает смысл.
Различные типы текстов различаются по степени сакральности, но четких границ между типами нет, и иногда бывает достаточно непросто отнести текст к тому или иному типу. Иногда бывает, что более сакральный текст отличается от менее сакрального только набором личных показателей. Но с уверенностью отнести тексты к определенным типам могут только сами информанты.
Характерной особенностью айнских фольклорных текстов является то, что в большинстве из них рассказываются от первого лица.
Невский по этому поводу пишет следующее: «…нельзя не согласится с мнением профессора Киндаити, что авторами этих песен были шаманы или скорее шаманки (чествование богов и вообще весь культ последних, равно как и произношение молитв, является искльчительно монополией мужчины; женщина, желающая обратится с какой-нибудь мольбой к божеству; всегда прибегает к помощи мужчины. Однако шаманство и вся связанная с ним магия являются, как правило, специальностью женщин; если и встречаются изредка мужчины-шаманы, то это может быть признано исключением, имеющим место главным образом на Сахалине, что заставляет предполагать постороннее влияние соседних народов) которые во время камланий изрекали слова богов , облекая их в наиболее популярную форму, в которой айны привыкли излагать свои собственные мысли и чувства; при этом «человеческий» рефрен на деле заменялся тем припевом, который более всего соответствовал «природе божества». Если мы согласимся с эти предположением, то нам станет вполне понятно, почему большая часть айнского фольклора принимает почти беспримерную в этом отношении форму, при которой рассказ ведется от первого лица»[8].
Сам Киндаити говорил по этому поводу следующее: «Шаманские песни, исходящие из уст шаманок – это слова камуев, которые вселившись в своих младших сестер, устами своих младших сестер говорят сами о себе в первом лице, постепенно эти песни накапливались, а теперь они записываются, таким образом, можно, вероятно, говорить, что эти шаманские песни есть начало камуй юкар»[9].
Сложно утверждать что-либо определенное о времени возникновения данных текстов. Однако, согласно Накагава Хироси складывание данного корпуса нарративов относится, скорее всего, к 16 – 17 векам н.э[10].
Таким образом, анализируя эти тексты и реконструируя представления, мы в результате получим те архетипы/константы культуры айну, которые сложились в так называемое «новое время», т.е. приблизительно в 16 – 17 веках, то есть в то время, которое непосредственно предшествует разрушению культуры айну, но в которое культура айну еще не подверглась серьезному деструктивному воздействию японской культуры и айну еще имели возможность поддерживать свой традиционный быт.
В данном исследовании мы имем дело с текстами которые классифицируются как: menoko yukar, kamuy yukar, oyna, upaskuma, wepeker.
3. Реконструкция традиционных представлений о мире
3.1. Представления о пространстве и времени
В языке айну не существовало специального термина, который был бы аналогичен термину «пространство». Наиболее близкое по смыслу слово sir означает «остров», «погода», «время», «окружающая среда».
3.1.1. Пространство
Айну представляли пространство антропоморфным, оно строится на оппозиции: голова – низ (pa – kes). Mosir pa – горная местность, центральная часть острова, mosir kes – берег, kotan pa – часть поселения, которая находится ближе к горам, kotan kes – часть поселения, которая находится ближе к морю. Основные пространствоорганизующие структуры – это pet – река, kotan – поселение, cise – дом. Дом – cise представляется в виде человека, лежащего на спине, головой к горам, дом является структурой, которая организует пространство (см. рис.1).
В традиционной айнской пространственной системе нет никаких представлений о «мировом столбе»/ «центре мироздания», которые столь свойственны континентальным культурам.
Судя по рассмотренным нами текстам, север, юг, запад, восток не являются релевантными пространственными ориентирами. Горизонтальное и вертикальное также не являются релевантными категориями.
Земля божеств (камуев) организована по образцу земли людей. Нет четких границ между землей камуев и землей людей, то есть, нет четких границ между профанным и сакральным, или, иными словами, сакральное и профанное неразделены, и земля камуев мыслится не как нечто трансцендентное, а как соседний остров[11].
3.1.2. Время
Интересно отметить, что одни и те же слова используются и для ориентации в пространстве и во времени, например: or-wa “оттуда” и “затем” “потом”, imakake ta «по ту сторону» и «после этого», hetopo – «назад» и «вновь» tek-sam - «рядом» и «в то же самое время».
Помимо этого, в языке айну, естественно, существовали и такие понятия как «день» – to «год» – pa.
Рефсинг Кирстен пишет: "Похоже, что не было фиксированного начала или конца года (pa) - он мог тянуться от одного лета до другого или от одной зимы до другой...
Слово для обозначения "весны" - paykar содержит слог pa, и это может вдохновить на paзмышления о том, что, вероятно, начало года было именно весной[12]."
Вообще, слово paykar очень прозрачно с точки зрения этимологии: paykar – paikar – pa-i-kar:
pa – "год"
i-kar – "делать что-то интенсивно/усиленно" (i - префикс интенсификатор),
kar – «делать (с целью получить результат)»
Другие слова, обозначающие в айнском языке сезоны года, не содержат в своем составе корня со значением "год": "зима" – mata, "лето" – sak, "осень" – cuk. Все это, так или иначе говорит о том, что традиционный айнский новый год начинался весной. Но когда именно весной. Наиболее примечательным весенним днем в северном полушарии (а айны всегда жили в северном полушарии), который мог служить точкой отсчета является день весеннего равноденствия – день конца зимы и начала весны, который приходится на 20 – 21 марта. Поэтому, можно предположить, что традиционный айнский новый год имел место в день весеннего равноденствия.
3.2. Рамат и камуй – ключевые слова айнских представлений о мире
Основными/базовыми понятиями айнских представлений о мире являются ramat/рамат и kamuу/камуй.
Объясняя сущность понятия рамат, Н.Г. Манро приводит объяснения, которые давали ему старики айну, так, например: Котан-Пира говорил, что рамат является основой айнской религии, восьмидесятилетний Рэннуикэс с севера Хоккайдо говорил, что: «То, что не имеет рамат – не имеет ничего», Нисукрэк и другие старики согласились с утверждением, что «Рамат есть все-наполняющий и неуничтожимый». Уэсанас сказал, что «Рамат присутствует везде»[13].
Когда вещи ломаются рамат оставляет их, когда погибают люди, то рамат тоже оставляет их и переходит в другое место, но не погибает, поэтому оружие и инструменты, погребаемые вместе с умершим часто ломались, чтобы их рамат мог сопровождать покойника.
Одни камуи имеют больше рамат, другие меньше, люди также по-разному наделены рамат, можно говорить, что рамат – это некая безличная духовная субстанция, что-то вроде полинезийской мана[14] .
По данным, полученным мной при анализе текстов, слово рамат есть композиция двух морфем: ram + at, ram – «сознание», «душа», «дух», «сердце».
Многие глаголы в языке айну, обозначающие ментальную активность, образованы от корня ram: ram/ramu – “думать”, e-ram-an/e-ramu-an – “понимать”, e-ram-iskari – “не понимать”, e-ram-as – “радоваться чему-либо", e-yay-ram-at-te – "выдерживать", "терпеть"; at – «существовать»: at-te – "увеличивать", "плодить", -te – суффикс – каузативатор.