Tempora mutantur, et nos mutamur in illis.[1]

О природе времени речь можно вести в двух аспектах — философском и естественнонаучном. В каждом из этих аспектов также принято выделять по два подхода. В философском различают логический и онтологический подходы, а в естественнонаучном — физический и психологический. В каждом из названных аспектов, как показывает опыт, время относительно, а если речь и идет об абсолютном характере времени, то только времени настоящего, поскольку, как кажется, по причине его мимолетности более этого не удается ничего сказать. В рамках философского аспекта предлагается добавить этический подход к изучению природы времени.

Главной причиной введения в рассмотрение этического времени является то общее, что наличествует в этической проблематике и временной. А общим являются процессы. Также и мотивы совершаемых поступков часто скрыты и неуловимы, как неуловимо “сейчас”. Поиск абсолютного времени связан с абсолютными оценками процессов, а такие можно найти только в этике. Результаты же процессов явлены вовне в виде предметов и событий, и именно их наблюдение позволяет говорить о “течении времени”.

Таким образом, во Вступлении мы обращаемся к философскому аспекту времени, а естественнонаучный будем затрагивать только эпизодически. Критическое рассмотрение начнем с логического подхода, который приведет нас к онтологическому.

Логический подход к изучению природы времени наиболее разработан потому, что внимание ему уделяли уже в мегарейской школе, а в средневековье эту проблематику продолжили арабские философы и кое-кто из схоластов. К логическим аспектам времени внимание приковано главным образом благодаря работам А. Прайора[2], Н. Решера[3], Я. Хинтикки[4]. Перечень авторов, уделяющих внимание логической проблематике времени, можно продолжить именами Габбая, ван Бентема, Кокьяреллы, фон Вригта, Леммона.[5] Одни анализируют грамматическое время, главным образом законченное и незаконченное, и часто употребляют здесь термин tense logic; другие проводят свой анализ на базе философии науки, чаще всего физики или же используют какую-либо выбранную ими онтологию. Логику этого типа часто именуют logic of time. Среди различных систем логики, появившихся в результате использования различных методик, не всегда удается провести четкое разделение. Часто оказывается, что анализ грамматического времени имплицирует некую модель физического времени, что можно заметить, например, в системах Прайора, который исходя из анализа грамматического времени получает результаты, позволяющие обсуждать проблемы физические и философские.

Но независимо от того, используется ли tense logic или logic of time, эти подходы можно подвести под единое название — темпоральная логика в том смысле, что темпоральность рассматривается как модальность. Таким образом, темпоральная логика — это логика модальная и как всякая логика она анализирует формы высказываний с учетом истинностных оценок. Оценки истинности являются результатами совершенных процессов высказываний, и высказывания как таковые принадлежат к прошлому несмотря на то, что они могут содержать модальный оператор будущего времени, например, “всегда будет так, что ...”. Возникает подозрение, что речь в таком высказывании о будущем событии идет не о чем-то объективном, а о некой интеллигибельной сущности, “бытие” которой регулируется оператором модальности. Высказанное сомнение об объективности сущего относится не только к будущему, но и к прошлому. Рассматривая вопрос объективности существующего в связи с его временными модусами, Р. Ингарден пишет: “Не следует однако забывать, что характер бытия того, что прошлое является спорным и что существует такое понимание времени, согласно которому в действительности существует единственно то, что настоящее, тогда как то, что прошлое и что будущее, собственно говоря, вообще не существует. В таком случае говорить об “объективности” чего-то прошлого и его свойств было бы совершенно бессмысленно. Что ж до того, что [является] будущим, или по крайней мере о том, что лишь реально возможно, можно даже законно сомневаться, является ли оно бытийно автономным”.[6] Обостренное восприятие Ингарденом вопроса о существовании предмета высказывания или описываемой ситуации становится понятным, если учесть, что существование — это процесс во времени. Поэтому обратимся к предположениям, которые можно было бы назвать онтологическими, поскольку от их выбора зависит модус существования предмета высказывания в некоторой ситуации.

Основные предпосылки, характеризующие время можно разбить на три группы:
(1) с учетом структуры времени: является ли время линейным, ветвящимся или циклическим;
(2) с учетом свойств шкалы времени: предполагается ли время непрерывным, т.е. без последнего момента, а между любым прошлым моментом и настоящим существует другой момент времени, или время дискретно, т.е. с последним моментом прошлого;
(3) с учетом взаимной обусловленности моментов времени: принимаются ли предположения детерминизма или индетерминизма.

Для того чтобы увидеть отличия, к которым приводит принятие тех или иных предположений, нужно сравнить следствия различных логических систем, что невозможно в настоящей работе. Остается сказать, что на различные вопросы могут быть получены различные ответы в разных системах в зависимости от принятых предпосылок. Например, для некоторых логических систем с линейным временем вопрос конечности или бесконечности времени остается открытым, а для других — с бесконечным линейным временем — время никогда не имело начала и не будет иметь конца.

Логический подход к выяснению природы времени, как кажется, не имеет отношения, но единственно может предостеречь от ошибок в рассуждениях по этому трудному вопросу. Более того, возникает странная ситуация: обычно семантика логического исчисления достаточно хорошо изучена, по крайней мере, интуитивно ясна, но в случае временных логик все наоборот: природа времени в используемых моделях едва ли не условна, и ее трактовка зависит от выбора приведенных выше основных предположений, т.е. в этих моделях время определяется логическим исчислением.

Как кажется, единственным предположением в вопросе о природе времени должен быть сам выбор в естественной альтернативе: время это процесс, или результат. Интуитивно очевидным является выбор считать время процессом, а не результатом. Поэтому среди перечисленных групп предположений (2) и (3) должны быть исключены, поскольку предопределяют время как результат, вводя в рассмотрение понятие момента времени. А это распространенная методологическая ошибка — характеризовать настоящее время моментом, тогда как ни одна характеристика, ассоциированная с результатом, не приложима к настоящему времени, кроме цикла, ибо это также процесс. К дальнейшему рассмотрению должна быть принята группа (1), в которой учитывается характер процессов, отражающих природу времени: является ли время линейным, ветвящимся, или циклическим. С этим делением можно ассоциировать соответственно три взгляда на природу времени: время абсолютно (стрела времени), время субъективно и времени нет (цикл или круг издавна служили символом вечности). Первые два взгляда все же содержат implicite понятие результата, поскольку предопределяют использование понятия пространства, в котором явлены результаты протекания времени. Чтобы не предопределять характер временных процессов, мы должны принять такой взгляд на природу времени, который исключал бы и рассмотрение пространства.

Модели линейного и ветвящегося времени неявно содержат понятие метрики, определяющей расстояние между моментами времени не только на шкале, но и в пространстве. Понятие же цикла или круга не содержит явно или неявно понятие расстояния и поэтому в анализ природы времени не привносит ничего от результата, могущего быть явленным только в пространстве, не привносит до тех пор, пока мы не замечаем собственно цикла, т.е. повторений некоего явления или события. Появление в цикле (круге) расстояния в виде радиуса лишь сигнализирует о пространстве, но не предопределяет никаких измерений в нем — ни собственно пространства, ни времени. Так Рейхенбах выделяет “два основных метода измерения времени: один состоит в подсчете периодических процессов, а другой — в измерении пространственных расстояний, соответствующих определенным непериодическим процессам. [...] Первый метод не имеет отношения к измерениям пространства”.[7] Более того, считает этот же автор, “[...] пространства и времени не существует объективно и [...] в естественных науках время является более фундаментальным понятием, чем пространство, поскольку топологические и метрические свойства пространства могут быть полностью сведены к временным”.[8] Но и “с точки зрения логики время первично по отношению к пространству”.[9] Поэтому обнаружение результата, например, новой звезды соответствует не появлению радиуса как выражению некой метрики, а замеченному циклу, т.е. “протеканию” времени. В этом смысле можно сказать, что процесс существования — это повторения вещи, или же совпадения самой с собой, т.е. цикл. По этому поводу Рейхенбах замечает: “[...] мы должны рассматривать как наиболее общий эмпирический факт то, что физический мир есть система совпадений. Это именно тот факт, на котором основывается весь пространственно-временной порядок [...].”[10] Таким образом, если время как цикл заметно, то наблюдаемо оно в вещах. И коль мир состоит из вещей, то оправдана формула, используемая уже в Древней Греции: “Мир появился с началом времен”. Блж. Августин повторяет эту формулу: Мир сотворен с временем, но не во времени. Понятие же периодического повторения сотворенного предполагает неявно прошлое и будущее.

Здесь мы вплотную подошли к естественнонаучному аспекту времени, характерной чертой которого является неразрывная связь с пространством. Но помимо и задолго до какой-либо научной теории и независимо от пространства человеческая интуиция установила одно свойство времени: время абсолютно, а относительны его проявления. Специальная теория относительности подтвердила относительность времени как результат его уравнивания в правах с пространством, а точнее с нашими представлениями о пространстве, т.е. онтологией. Реализации этих представлений в общем предстоят как некоторые события, являющиеся результатами изменений. Можно даже сказать, что время становится заметным посредством изменений в пространстве. Именно в этом смысле говорят, что “время течет”. Правда, мы не знаем откуда и куда “течет”. Можно, конечно, сказать, что время течет из прошлого в будущее, или наоборот, и в разные времена наши представления о направленности стрелы времени были различны, что лишь подтверждает относительный характер представлений о времени, но не относительность самого времени.[11] Если все же говорить о “течении времени”, то прежде всего как о течении жизни. Если говорить еще и о полноте времён (жизни), то она у Господа: “Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее; [...]; имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее”. (Ин. 10,17-18). Поэтому пусть частые обращения к Новому Завету не станут показателем отсутствия научной аргументации, но, как считает автор, наиболее полным ее воплощением.

 

II. Антропная характеристика времени

Для того, чтобы избавиться от понятия “течение времени”, введенного в “научный” обиход, вероятно, по аналогии с течением реки, следует временно избавиться от наших представлений о пространстве и тогда, возможно, окажется, что не пространство меняется, а наши представления о нем, а с ними и взгляды на природу времени. Во всяком случае, так было до настоящего времени.[12] С этой целью проделаем мысленный эксперимент: рассмотрим мир до появления в нем человека так, как если бы история книги Бытия окончилась первыми пятью днями творения (ибо Бог сначала создал мир, а потом человека), а также после появления в нем человека, т.е. так, как имеет место быть.[13]

Итак, Земля без человека. Какие же изменения на ней происходят? Грубо и обобщенно можно ответить одним словом: циклические. Цикл или круговорот не имеет ни начала, ни конца, в нем нельзя определить ни “до”, ни “после”: наступает ли весна после осени, или до нее? Одинаково можно сказать, что все изменяется, (а тем самым) и ничего не изменяется, поскольку повторяется.

Теперь обратимся к шестому дню творения. Человек был создан вместе с другими животными (“не пресмыкающимися”, которые были созданы днем раньше). Таким образом, к уже существующим животным добавились новые. Разве что-нибудь изменилось в ходе циклических событий по сравнению с пятым днем творения? Если причислять человека к популяции живых существ наравне с прочими, то, как кажется, весь предустановленный круговорот останется прежним. Но среди всех живых существ человек был выделен Создателем: по образу и подобию Творца, он был наделен свободной волей. Человек был волен исполнять предустановленный порядок (хода событий), или нарушать его. Выполняя предустановленный порядок человек оставался в Раю и был бессмертен, т.е. жил вечно, а значит времени не было. С изгнанием из Рая он стал смертен. Начался отсчет времени земной жизни Адама и его сынов.

Итак, время появилось как следствие нарушения запрета срывать плод (“плод” — синоним результата). Здесь важно различать действие и его результат. Наделенному свободной волей Адаму не было запрещено что-либо делать, но было запрещено вкушать плод познания добра и зла. Таким образом, время, которое “пошло” с изгнанием Адама из рая, связано не с действием, а с результатом. Можно сказать иначе: время проявляется в результатах. Но вечной осталась душа, не знающая времени и тления. Это значит, что время “течет” во внешнем мире, материальном, а во внутреннем, в душе его нет в том виде, в каком оно явлено вовне. Действительно, время тесно связано с бытием в пространстве, определяется выбранной онтологией. Таким образом, оказывается, что исторически первой мерой времени была (и остается) жизнь человека, перенесенная метафорически и на другие предметы. Мы говорим о времени жизни не только человека и созданных им вещей, но и о времени жизни элементарных частиц. Говорим мы метафорически и о душе, что она мертва, но лишь тогда, когда нет никаких желаний, стремлений, порывов, т.е. никаких изменений в душе не происходит, а ведь именно по изменениям мы судим о времени.

Суммируя сказанное, отметим, что время появилось как результат испорченности души (нарушение Адамом запрета), т.е. процессов, происходящих в душе, что результаты эти явлены во внешнем мире, т.е. в пространстве и также, как всё уже существующее, носят циклический характер, именуемый “временем жизни”. Исторически можно отметить и первые плоды своевольного нарушения предустановленного течения жизни: не одежду, казалось бы, естественную потребность самостоятельно произвел Адам, но подобных себе — сыновей Каина и Авеля. Это Каин поднял руку на течение жизни, убив Авеля, и тем самым впервые в истории попытался изменить данную меру времени — время жизни. Во внешнем мире не было причины его поступка, например, угрозы жизни, и лишь внутренняя мотивация, нарушение присущего его душе течения процессов послужило истории, сохранившей нарицательный характер поступка Каина — “окаянный”.

Это не физическое время, претендующее на абсолют, появилось с человеком, а время как мера жизни, в соответствии с которой человек проживал отпущенную ему жизнь.[14] А если она укорачивалась, то только плотски: “И сказал Господь [Бог]: не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками [сими], потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет” (Быт. 6.3). Таким образом, четко сказано, что пренебрежение Духом и душою сокращает дни человека, а значит вся полнота дней определяется состоянием души, о которой судят по внешним проявлениям, по плоти.[15]

 

Бытийную сторону человека выражает специфическая онтология, учитывающая как внешнюю сторону его существования, так и внутреннюю, душевную. Ее основой издавна служило понятие космоса, а отношение человека и его окружения очерчивали как соотношение микрокосма и макрокосма. Эти два мира — микрокосм и макрокосм обладают двумя натурами — видимой и невидимой.[16] В Новое время эту онтологию использовал Г. С. Сковорода, дополнив ее миром Библии. Как микрокосм и макрокосм, Библия у Сковороды обладает двумя натурами — видимой и невидимой. Мы модифицируем взгляд Сковороды на онтологию и, используя значение термина Библия в гебрейском языке, расширяем его понятие до понятия книг как таковых.[17] Легко видеть, что видимую натуру всех трех миров можно понимать однообразно: это физический мир наблюдаемых явлений. Невидимая же натура этих миров разнится, и именно она становится основанием для классификации, включающей макрокосм, микрокосм и мир книг. В случае макрокосма невидимая натура легко постигается, например, при помощи оптических, или других инструментов, а то и просто разлагается под воздействием прилагаемых усилий, становясь видимой. Невидимая природа микрокосма — это внутренний, духовный мир человека. Постичь его много сложнее, для него всегда была значима пословица: чужая душа потемки. Невидимая природа книги — это содержащийся в ней смысл текста.

Основанием выделения названных миров служат процессы, происходящие в невидимой их натуре. В невидимой натуре более сокрыто, чем открыто, а поэтому сказанное ниже — всего лишь рабочая гипотеза. Для вещей макрокосма, созданных и существующих — это процессы “раскручивания” циклов, или распада; для микрокосма — “закручивания”, т.е. создания циклов, например, слов, предложений, наконец, книг. Будучи порождены невидимой натурой микрокосма, или иначе — духом слова, предложения, книги сохранили невидимую натуру того мира, откуда вышли. Невидимая же натура слова способна материализоваться, являясь руководством к действию, например, по созданию вещей. Таким образом, слова являются мостком между двумя мирами — микрокосмом и макрокосмом.

Итак, процессы в невидимой натуре макрокосма сокрыты, но существуют и можно предположить, что они преимущественно циклические даже тогда, когда “раскручиваются”. В невидимой натуре микрокосма циклические процессы могут не “закручиваться” (обет молчания), а существующие не “раскручиваться” (мощи святых, не подлежащих тлению), но чаще всего “закручиваются” и именно в виде слов, хотя иногда гомеостазис может быть нарушен и интенсивный процесс “закручивания” узлов выглядит, например, как рост раковых клеток. В невидимой натуре книг примерами “закрученных” процессов, т.е. циклов могут служить герменевтические круги.

Мы приблизимся к пониманию природы времени тогда, когда дадим ответ на вопрос: как невидимая натура миров становится видимой, т.е. как неотъемлемо связанные течения, движения, процессы в микромире, в контексте книги, в душе человека становятся видимыми, зримыми, осязаемыми. Короче, как “тайное становится явным”, а используя научную терминологию — как процессы приводят к результатам (подобным сорванному Адамом плоду познания). При таком подходе онтология тесно связана с методологией, а ее использование позволяет ассоциировать с видимой натурой результаты, а с невидимой — процессы, считая, что результаты явлены в пространстве, а в процессах сокрыта природа времени. Говоря словами М. Хайдеггера: “Таким путем должен обнаружиться способ, каким бытие, каким время имеют место. В этом имении места станет видно, как определяется то место, в котором впервые только и получает место, или будучи вынесено, со-отношение обоих между собой”[18] Забегая вперед скажем, что таким местом является цикл, ведь быть — это не только присутствовать, но постоянно повторяться. Можно также предположить, что в наиболее общей форме связь процессов и результатов характеризуется модусами времени: прошлым, настоящим и будущим. Это стремление невидимое сделать видимым будет постоянно иметься в виду и, возможно, оно более приемлемо в другой формулировке, а именно — “По плодам их узнаете их” (Мф. 7,20)[19], или, следуя совету блж. Августина — “Пусть они увидят, что не может быть времени, если нет сотворенного”, ибо “не было времени, когда бы Ты не создавал чего-нибудь”[20].

 

Не физическое время, претендующее на абсолют, интересует нас здесь, но коль оно используется человеками, то должно быть упомянуто. Выше было сказано, что время “пошло” с момента грехопадения и изгнания Адама из рая. И это первое историческое упоминание о времени. А как же быть с первым днем творения, вторым и т.д. до шестого? Но ведь это были дни творения (Господом), а не существования (человека), процессы, а не результаты. Ни начала этих процессов в физическом смысле, ни их конца мы не знаем.[[21] Астрофизика не дает ответа ни о начале вселенной, ни о конце, но утверждает, что вселенная продолжает находиться в процессе расширения. Или иначе, там, где только процесс — там иная мера времени, нежели там, где результаты, поскольку неведомо, сколько времени необходимо для достижения неизвестного результата. А раз так, то остается повторить вслед за апостолом: “У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день” (2 Пет. 3,8).

Но если не удается установить природу времени в макромире, то может быть, учитывая научные результаты, можно определить меру времени с максимальной точностью в микромире? Физики так и поступили, избрав атомные часы в качестве эталона меры времени. По ним ведется отсчет времени не только в микромире, т.е. в невидимой натуре макрокосма, но мы без труда переносим его вовне, говоря об ошибках того или иного календаря, регулирующего распорядок жизни. Выбранной мерой времени мы фиксируем появление того или иного события в макрокосме (физическом мире), т.е. появление существующих физически вещей. Их существование — также периодический процесс, а точнее — циклический и именно в этом смысле, о чем уже ранее было сказано, говорится метафорически о “времени жизни”. Таким образом, вещь в физическом смысле — это цикл и результат процессов, содержащих этот цикл. Образно результат некоторого процесса можно представить как узелок нити, ни начала, ни конца которой мы не знаем. Всякая видимая вещь — это множество узелков, скрученных в одном месте нити времени. По ним и расстоянию между ними мы и судим о времени. Применение упомянутого выше в примечании 13 антропного принципа позволяет и в отношении макрокосма сказать, что не нить ткут Мойры, а вяжут узлы.

Когда же мы и в физическом мире, в его невидимой, или — как писал Сковорода — метафизической натуре пытаемся обнаружить результат, то останавливаемся перед дилеммой: волны или частицы, т.е. волновые процессы или результаты (по крайней мере как предел познаванию).

 

Для того, чтобы выяснить природу времени в микрокосме, рассмотрим несколько ситуаций, жизненно важных для индивида. Каждый празднует день рождения, хотя и не принимал в этом событии никакого участия, кроме, разумеется, пассивного. В последующей жизни индивида происходят важные события: поступление в школу, ее окончание, поступление в вуз, его окончание, женитьба, возможно, развод, продвижение по службе и т.д. и т.п. В жизни человека много событий и некоторые из перечисленных, как правило, т.н. “круглые даты”, он отмечает. Но день рождения, даже если его не сопровождает праздничная обстановка, отмечается “про себя”, в душе, всегда, пока жив человек. Это главная дата самого важного события в истории человека с точки зрения натуры видимой. В своей земнородной жизни он поверяет ход событий физическим временем и реализует самую жизнь в физическом же пространстве.

Каково же время в невидимой натуре микрокосма? Что имел в виду Иисус, когда говорил Никодиму, что “кто не родится от воды и Духа [...]”(Ин. 3,5). Что это за рождение? Каковы его признаки в видимой природе микрокосма? Говорим же мы, что человек переродился, т.е. стал другим, иногда в смысле позитивном, иногда негативном. Яркий пример перерождения являет апостол Павел, бывший Савлом. После явления ему Спасителя Савл временно ослеп. Тем самым Иисус, которого он гнал, возможно, хотел показать, что Савл был слеп не столько физически, сколько духовно. Когда же он прозрел духовно (и физически), став Павлом, тогда-то и родился новый человек.[22] Однако указать точно, когда это случилось, Павел не смог. Дата духовного рождения, будучи датой события натуры невидимой, не явлена во внешнем, физическом мире. Разве мы знаем точно, когда родился Иисус? Тот, Кто утверждал, что с этим дольним миром не имеет ничего общего, Тот и не может явить нам точную дату своего земного рождения, ибо рожден Он “прежде всех век”.

Казалось бы, уже из сказанного можно сделать определенный вывод: во внутреннем, душевном, метафизическом мире время “течет” иначе, ибо там другая мера времени, а значит привычные нам модусы прошлого, будущего, а частично и настоящего применимы ко времени условно, ибо не явлены в событиях непосредственно, а опосредованно. Блж. Августин эту опосредованность выражает при помощи понятий памяти, удерживающей прошлое, ожидания будущего, внимания к настоящему. Но все это состояния души: “В тебе душа моя, я измеряю время”.[23]

Как же “течение” времени проявляется во внешнем мире, т.е. облике человека? Мы говорим, что знакомый, которого давно не видели, сильно изменился: так, что его едва можно узнать, или наоборот — совсем не изменился. Пожилой человек может сказать, что душой он молод, “как прежде”. Жизнь и время “текут” во внутреннем, духовном мире, а во внешнем облике мы наблюдаем только результаты процесса “протекания”. Не заняв позиции наблюдателя во внутреннем мире, индивид и не способен различать времена, связанные с жизнью и деятельностью человека, т.е. времена субъективные: психологическое, социальное, музыкальное, литературное, экономическое и т.п. Того же, кто судит только по внешности, называют лицемером. Времен они не знают: “Лицемеры! лице земли и неба распознавать умеете, как же времени сего не узнаете? “(Лк. 12.56).

Какого же типа процессы, протекающие в невидимой натуре человека, приводят к внешним результатам? В общем ответ мы получим от противного, а для этого переформулируем вопрос следующим образом: какие процессы во внутреннем мире не приводят к результатам, которые заметны во внешнем облике? Обратимся, казалось бы, к загадочной ситуации, когда после воскресения Иисуса его ученики при встрече не узнают своего Учителя. Три года они разделяли с Ним все трудности, вместе прошли не одну стадию и через три дня не узнают Того, за Кем следовали и желали видеть царем иудейским. Конечно, можно воспользоваться поговоркой: глазам своим не поверили, но это будет отговорка. Ничего не проясняет и фраза: “Глаза их были удержаны” (Лк. 24,16). Не много говорит и в общем правильное мнение, что “зреть надо очами сердца”, а не только глазами, устремленными во внешний мир. В духовном духовное и узришь, а Спаситель говорит про Себя: “это — Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня” (Лк. 24,39).

Как же узнают человека? Коротко говоря, по особым приметам, следам прожитой жизни.[24] Так же коротко можно сказать, что после грехопадения жизнь была греховна. Мы унаследовали не только первородный грех, но и грехи предков, дополняя их собственными грехами. Приметы этой жизни запечатлены во внешнем облике индивида. И если Иисуса не узнавали Его ученики, то это может означать с уверенностью одно: у Него не было особых примет.[25] Иначе это утверждение может быть переформулировано так: Он был без греха. А что же такое грех?

В чем состоит результат грехопадения первых людей — Адама и Евы? Адам будет возделывать землю, а Ева — рожать детей. И все это будет периодически повторяться. Если плоды греха цикличны, то и действия, приведшие к ним, таковы же, т.е. характер некоторых процессов во внутреннем мире начинает носить циклический характер или характер привычки. Можно услышать фразу: “раб привычки”, и даже “раб греха”. Спаситель предостерегает от привычки, говоря, что “бывает для человека того последнее хуже первого” (Мф. 12,45). Народная мудрость учит: “посеешь случай — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь долю”. Жена Лота, превратившаяся в соляной столб, закостенела в грехе, обернувшись на Содом. Человек, погрязший в грехе, измеряет свою жизнь периодами: от запоя до запоя, перекурами — от сигареты до сигареты и т.д. и т.п. Ожидая рецидива он приспосабливает свою теперешнюю жизнь к будущему грехопадению, не в состоянии сбросить груз прошлых поступков.[26] Так прошлое определяет будущее, а если и надежда на будущее потеряна, то и настоящее, и будущее определено прошлым: стрела времени меняет направление из будущего, определенного надеждой, в прошлое. Теперь “время течет” из прошлого, отягощенного грехом[27], в будущее, часто лишенное надежды (на спасение). Как кажется, именно эту этически окрашенную зависимость будущего от прошлого имел в виду Спаситель, восстанавливая не потерявшего надежды на прощение Петра в апостольском служении: “Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел, а когда состареешься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя и поведет куда не хочешь.” (Ин. 21,18) А ведь блж. Августин, о чем упоминалось выше, считал “течение времени” направленным из будущего в прошлое.

Итак, субъективное время, по крайней мере, два его модуса — прошлое и будущее — этически окрашены. Там же, где этические нормы не применимы — там нет ни прошлого, ни будущего. А не применимы они — как результат ответственности, которую несут родители — к детям.[28] Не в том смысле, что у ребенка не было прошлого как предыстории, или будущего как возможной истории, но в смысле устройства души, внутреннего мира, который снабжен защитным механизмом забывания. Психологи подметили, что наказание проступка эффективно сразу после его свершения, а по прошествии определенного отрезка времени ребенок забывает о содеянном.[29] Таким образом, у него нет прошлого, т.е. памяти минувшего.[30] Нет у него и будущего. Разве ребенок знает, зачем он призван в мир? Взрослые часто провоцируют его, предваряя будущее вопросом: кем ты хочешь стать? Но, как правило, желания детства не реализуются. К тому же часто желания ребенка меняются вместе с окружением, предлагающим ему образцы для подражания. Как кажется, сказанного достаточно для утверждения, что у ребенка нет будущего, а точнее, нет будущего во внешнем мире, которое бы его ожидало.

Если нет ни прошлого, ни будущего, то остается настоящее, сейчас. Ребенок и живет настоящим, не заботясь о будущем, не тоскуя о прошлом. Про внутренний мир ребенка нельзя сказать, что его душа мертва. В ней все движется, течет, меняется. Он весь в пути и не измеряет пройденного привычками, даже если они и появились.

Но если про такую живую и чистую душу можно сказать, что в ней все движется, ни на чем она “не зациклена”, то время для ребенка протекает незаметно. Вот почему и взрослые, не отягощенные прошлым, не заботящиеся о будущем, не замечают настоящего времени. Оно в душе, невидимом, метафизическом, внутреннем мире. Можно его назвать Царством Небесным. Понятными тогда становятся слова Совершеннейшего из учителей: “[...] кто умалится как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном” (Мф. 18,4).

Что же определяет прошедшее время и будущее? Настоящее: “Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы” (Мф. 6,34). Совершенный сейчас поступок станет прошлым, определив поступки будущие. Поэтому этические нормы применимы только в настоящем времени, а в прошлом — правовые, в основе которых лежат этические нормы; моральные же установления, например, Декалог применимы и в будущем времени.

Стрела времени ориентирована в соответствии с характером этических оценок: или из прошлого в будущее, или из будущего в прошлое. И если “сегодняшний день сам должен заботиться о завтрашнем”, то время течет в настоящем, которое существует в душе, поскольку существует, т.е. живет душа.[31] Результаты же “течения времени”, т.е. поступков явлены во вне, в прошлом и будущем.[32]

 

У книги всегда есть автор, иногда неизвестный. Книга — это результат процессов, переполняющих душу: “От избытка сердца говорят уста” (Лк. 6,45). Можно даже сказать, что книги пишутся по вдохновению, являясь сокровищницей потаенного, представленного однако на суд читателей: “Ибо, где сокровище ваше, там и сердце ваше будет” (Лк. 12,34). Извлеченная из сокровищницы сердца, являясь плодом душевных поисков, метаний, переживаний, короче говоря, процессов, протекающих в настоящем времени (вдохновение так мимолетно!), книга настоящему не принадлежит. Куда ее следует отнести: к прошедшему, или будущему времени?

Для решения этой задачи обратимся к различению двух натур. Видимая натура книги — это ее физическая оболочка, инскрипции в конечном счете. Эту натуру имел в виду поэт, сказавши: “Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать”. А рукопись и ее тиражирование, являясь с технологической точки зрения циклическим процессом, т.е. результатом и принадлежат внешнему миру, а тем самым и прошлому. Именно в этом смысле говорят о литературных памятниках.

Но у книги есть и невидимая натура, трактуемая часто как смысл. Как кажется, именно ее имел в виду писатель, сказав, что “рукописи не горят”. Это про нее иногда говорят, что “слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смотреть будете, и не увидите”. Все это в равной мере относится к прочитанной книге. Изданную, но не прочитанную книгу еще только предстоит прочитать. Будучи прочитанной, она становится руководством к действию: у Господа ни одно слово не остается без последствий, ибо “от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься” (Мф.12, 37).

Подчеркивая временной модус будущего, сокрытый в содержании книги, в настоящей работе не место (да и не время) для анализа литературных жанров. Но невозможно, хотя бы вкратце, не остановится на направленности стрелы времени в современной литературе, особенно беллетристике.

Книга всегда говорила о будущем, в частности посредством извлечения из нее уроков прошлого. Книга Бытия рассказывает о том, что было, есть и будет. Разве внутренняя природа большинства людей сильно отличается от душевного мира Адама и его потомков? Разве в результате парникового эффекта современное человечество не ожидает в будущем всемирного потопа? Сегодня ученые прямо говорят о грозящей катастрофе. Совсем уж трюизмом должно выглядеть упоминание о пророческих книгах Старого Завета. Новый Завет весь предрешает будущее: как поступать, чтобы спастись, и чего ожидать (Откровение Иоанна Богослова). Таким образом, невидимый мир Библии — это будущий мир. А есть в ней что-либо из настоящего? Проницательный читатель уже, наверное, догадался, что время проистекает из настоящего, из источника жизни, который был назван душою, или невидимым миром. В Новом Завете Спаситель прямо указывает на Себя как источник жизни (Ин. 14,6). А теперь достаточно вспомнить, что в земной ипостаси, о которой более других рассказывают Евангелия, Он — Бог-Слово. Но не слово писанное — писано оно про Него в Старом Завете, — а исполняемое (в настоящем времени!): “Не нарушить пришел Я, но исполнить” (Мф. 5,17). Исполненное — значит молвленное и свершившееся. Ведь Иисус не оставил Своего учения в письменном виде.[33] Такой способ научения издавна называется “из уст в уста” и наиболее действенен, поскольку позволяет тут же, собственным примером подтвердить сказанное.[34] Принцип не расхождения слова и дела оказался краеугольным камнем всей европейской (с точки зрения внешнего мира) или христианской (с точки зрения внутреннего мира) цивилизации, продолжающей непрестанно искать истину в научных исследованиях в надежде на лучшее будущее.[35]

Аспект будущего времени в литературе наиболее полно реализуется в жанре утопий и научной фантастики. Но прочтение прочей литературы также не остается без последствий (в будущем). А если учесть кумулятивный эффект научной литературы, то прогнозирование базируется на полученных и сохраненных в книгах результатах.

Подводя черту под связью онтологии трех миров и временем, отметим, что время в физическом мире макрокосма — это время появления событий или свершившихся результатов, т.е. прошедшего. Можно, конечно, задаться вопросом: придет ли поезд, прогремит ли гром и т.д. Каковы будут последствия этих событий? И поезд, и гром — результаты, будь-то человеческого творения, будь-то Божьего промысла. Поезд приходит по расписанию, а грозы бывают в начале лета. Мы приговорены измерять время периодических или циклических событий, используя период же как меру времени. А поскольку результаты — это циклы, то измеряем мы время прошлое. Повторения склоняют к принятию в макрокосме доктрины детерминизма.

Но достаточно обратить внимание на присутствие в кабине поезда машиниста, как становится очевидным, что поезд может и не придти по расписанию. В каждый момент времени его движение зависит от принятых машинистом решений. Мотивация этих решений находится где-то в глубине души машиниста. В истории каждого чрезвычайного происшествия или предпосылки к такому происшествию бывают мгновенья, когда жизнь, например, пассажиров самолета зависит от решения командира корабля, а время сжимается до мгновения, в которое должно быть принято правильное решение. В это мгновенье нет ни прошлого, ни будущего, но только настоящее, состоящее из правильного действия, т.е. процесса. Автоматически это действие повторяет движение души, направленное на спасение жизни.[36] В микрокосме есть только настоящее (по крайней мере, должно быть), а то, что в видимой его натуре — то прошлое и часть макрокосма.

В мире книг — будущее предрешено их содержанием. Иллюстрацией может служить содержание романа У. Эко “Имя розы”. Беды монастыря начинаются с библиотеки, и она же является источником пожара. А ведь не только произведения отцов Церкви хранил библиотекарь, но и чернокнижье. Уместным будет повторить еще раз: у Господа ни одно слово не остается без последствий.

 

Итак, нам кажется, что будущее недоступно, настоящее неуловимо, но остается прошлое, явленное в результатах. Поэтому с этого момента речь пойдет о прошлом. Использование физического времени показывает, что оно относительно, а его эталоны — результат принятых конвенций.[37]

Относительность прошлого времени проявляется в различных сферах деятельности человека. Конвенции предназначены унифицировать меру времени. Почти в каждой сфере деятельности можно найти понятие, выражающее присущую ей меру времени. Вот некоторые из них: в психологии, сохранившей атавизм механицизма — “время реакции”, в экономике — “время — деньги”, в теории надежности технических средств — “время наработки на отказ”, в статистике — “время ожидания”, о продолжающемся существовании вещей мы говорим как о “времени жизни”, в физике элементарных частиц — о “времени полураспада” и т.д., короче — “У каждой вещи свое время”.[38] Все эти времена предрешены в том смысле, что измерены, поскольку метрикой в пространстве обладают результаты процессов реакции, обмена товаров и услуг, функционирования технических средств и т.д. Нить времени уже соткана, а мы перебираем ее узелки.

Несколько хуже дело обстоит тогда, когда эталон времени выбирается не в физическом мире (макрокосме), а в невидимом мире души (микрокосме). Такие меры времени применяются в гуманитарной сфере: искусстве, литературе, музыке, философии истории, историографии и т.п. О них упоминалось в разделе о субъективном времени. Однако здесь надо различать время индивидуальное и время социальное (коллективное). Собственно субъективное время — это время индивидуального восприятия. Время социальное — это некоторая временная парадигма, разделяемая отдельными группами и слоями населения. Примером может служить старый стиль (юлианский календарь) и новый стиль (гражданский, или григорианский календарь). Первый отражает принятые нормы времени внутреннего мира, а второй — внешнего. Другим примером может служить летоисчисление в иудаизме или мусульманстве. Несмотря на ярко выраженные годовые циклы в мировых религиях гражданский календарь строится по линейному принципу и обладает свойством аддитивности так же, как и расстояние в евклидовом пространстве. Короче говоря, используемый социумом календарь приспособлен к измерениям во внешнем, физическом мире свершившихся процессов, представленных результатами. В этом мире используемые эталоны измерений предназначены для получения ответов на вопросы “сколько пройдено”, “сколько прожито”. Когда же мы намерены совершить путешествие, то будущее превращаем в прошлое, учитывая каким путем и с помощью каких средств будем передвигаться, т.е. учитывая все уже известные обстоятельства предполагаемого пути. Навряд ли Колумб, отправляясь на поиски Индии, т.е. неизвестного, мог сказать, сколько времени продлится его путешествие. Но наиболее неизвестный фактор таких путешествий находится не в физическом мире, а в невидимой натуре микрокосма. Корабль доплывет до берегов Индии, но доплывет ли на нем путешественник? Если бы создатели космического корабля не были уверены, что он долетит до Марса, его бы не запускали. А он долетит, потому что летит в прошлом: в уже созданном корабле, к уже существующей планете, проведенные исследования которой говорят, что она будет существовать. Будущее время мы имитируем приблизительно так, как имитирует его научная фантастика, базирующаяся на результатах научных теорий. Точно так же говорится о звездах, свет которых еще только дойдет до нас, хотя сами звезды уже погасли. Именно поэтому многие предсказания Жюля Верна сбылись, потому что были имитированы в пространстве научно обоснованной фантазии. В этой “реальности” время является прошлым в той мере, в какой автор учитывал научные результаты.

Для выражения этой “реальности” в языке имеется совершенное прошедшее время (прошедшее в будущем): (он) придет, (она) долетит и т.п. Время писательской фантазии — это время индивидуальное и не линейное, поскольку описываемые автором предметы и события суть результаты вымысла, а если быть точным — свободной воли, позволяющей исповедывать индетерминизм. Именно поэтому время в микрокосме без начала и конца, всегда “сейчас”, результаты которого в прошлом. Только это и можно, как кажется, сказать о процессах, протекающих в душе.

Почему несмотря на очевидный циклический характер времени социальное время представлено линейной шкалой? Таково летоисчисление при помощи календаря, таково разделение на периоды человеческой истории, заключенное в известной формуле “Древний мир — Средневековье — Новое время”. В общем ответ прост: линейное время — это прошлое время и именно оно обладает свойством аддитивности, позволяющим суммировать “груз прожитых годов”; о нем сказано: “Дополняйте же меру отцов ваших” (Мф. 23,32). Таким образом, человечество живет, подсознательно ожидая грядущие катаклизмы. Здесь нет необходимости доказывать, что всякое научное открытие, сорванное с древа познания, несет в себе добро и зло. Поэтому и всякое социальное летоисчисление построено с учетом результатов, т.е. отмеряет прожитое, или прошедшее время. Если же выбрать некий критерий, связывающий явленные результаты с процессами, протекающими в душах, то можно попытаться определить, насколько точны используемые меры социального времени, и правильно ли вообще разделение времён, в частности, пресловутая трихотомия истории на Древний мир, Средневековье и Новое время. От нее не могут избавиться даже философы, привыкшие довольно свободно передвигаться в интеллигибельном пространстве, обладающим так же, как и душа, невидимой натурой. Прежде чем непосредственно приступить к рассмотрению указанной трихотомии человеческой истории, рассмотрим в качестве пробного камня ее использование Ф. Брентано в попытке построить “философию истории философии, т.е. доказательстве общего закона, согласно которому в своем историческом движении развивалась философия”.[39]

А развивалась философия опять же в соответствии с периодами, называемыми и сегодня в учебниках античной философией, средневековой философией и философией Нового времени. В каждом из этих периодов Брентано выделяет по четыре циклически сменяемых фазы, одна из которых — фаза расцвета, а остальные три — упадка. Естественно, фазы расцвета — это наивысшие, по мысли автора, достижения, открывающие упомянутые периоды. Они “характеризуются двумя свойствами: во-первых, живой и чисто теоретической заинтересованностью философскими проблемами, во-вторых, применением методов, возможно, не во всем совершенных, но всегда соответствующих исследуемым вопросам”.[40] Эту характеристику можно представить иначе, а именно — как искусство для искусства, в котором проблемы, т.е. определенного вида результаты утвердительного или отрицательного характера (tertium non datur!) уже сформулированы, а методы решения подыскиваются. Характерными представителями фаз расцвета являются: в античной философии — Аристотель, в средневековой — Фома из Аквина, в философии Нового времени — Фрэнсис Бэкон, Декарт, Локк и Лейбниц. Попробуем посмотреть на предлагаемую Брентано периодизацию не со стороны результатов, а со стороны процессов, приведших к этим результатам, причем также по биографическому признаку. Разве возможен Аристотель без Сократа, или Фома Аквинский без Иисуса из Назарета? Первый помогает родиться истине, а Второй, будучи Сам Истиной, помогает родиться новому человеку, ищущему истину, хотя бы и частичную. А что же Ф. Бэкон, Декарт, Локк и Лейбниц? Этих в методе можно было бы назвать “отсебятниками”, поскольку они не используют путей достижения истины, указанных в первых двух периодах. Бэкон оборачивает метод и вместо силлогистики предлагает “новый органон” — индуктивную логику, не дающую достоверного, т.е. истинного знания; Декарт делает скептицизм отправной позицией своего метода; Локк берется изучать интеллект, предварительно очистив его от врожденных идей, а Лейбниц пытается реформировать силлогистику Аристотеля. Результаты этих процессов “от себя”, естественно, должны были привести и к онтологии “от себя”. У Бэкона такой “онтологией” была классификация наук, покоящаяся на психологическом основании, Декарт несомненно существующим признавал только мыслящее “Я”, Локк — внутренний опыт, а Лейбниц ввел в обиход индивидуальные субстанции, или монады, и возможные миры. В философии Нового времени, если сказать огрубленно, бытие стало определяться сознанием, породив и соответствующий термин — “теория познания”. Психологизм был привит к древу познания не только сущего, но и бытующего во времени, которое стало Новым, поскольку его источник был найден в методе, т.е. процессе познания. Именно в методе упомянутые философы Нового времени оказались в оппозиции к предшественникам, сделав процесс познания краеугольным камнем существующего.

Отныне у философов время “течет” не в душе, а в интеллекте. И хотя историософия Брентано внутренне циклична — фазы расцвета попеременно сменяются фазами упадка — все же рассудок выводит “течение времени” напрямую к пресловутой триаде Древний мир — Средневековье — Новое время, дополняя иногда последнее уточнением “новейшее”. Осознав, что знание — это сила и его выгодно накапливать, европейская цивилизация забывает о цикличности процессов, ведя учет преимущественно результатам. А их удобно подсчитывать при помощи линейной шкалы времени. На ней и основывается прогнозирование. Эффект же оказывается часто противоположным: не к безмятежным временам до грехопадения возвращается человек, а обремененный отходами и успехами прогресса все более и более увязает в прошлом.

Итак история философии показывает, что идея “прогресса”, развернувшая стрелу времени и направившая ее в будущее, обязана модификациям методов познания. К этому тривиальному выводу остается добавить, что новые методы приводят и к новым результатам. Правда мы забываем добавлять, что методы, будучи процессами, берут свое начало во внутреннем, душевном мире человека. Последнее же утверждение, хотя и очевидно, но не тривиально, поскольку уникален характер этих процессов, о чем и свидетельствуют фигуры названных выше философов.

Сейчас мы приступим к рассмотрению периодизации истории, но не с позиций внешнего мира, т.е. результатов, а с позиции мира внутреннего, учитывая прежде всего процессы. Поскольку без явленных вовне результатов или событий, собственно и отмечающих прошедшее время, говорить о сокровенном невозможно, то мы вынуждены выбрать некоторое ключевое событие, результатом которого является благо отдельного человека. Сказать, что есть благо индивида, как кажется, невозможно. Используя апофатический прием, можно утверждать, что благом является все то, что не вредит душе, т.е. не нарушает протекающих в ней процессов. Но поскольку душа уникальна, то, с учетом данного “определения” блага, личность асоциальна, т.е. исторически она незначима. Если все же считать индивид исторически значимой фигурой, то значима она только в социуме и в той мере, в какой благо социума совпадает с представлением индивида о благе.[41] Поэтому с исторической точки зрения или меняется идеал внутреннего мира индивида, или меняются представления о благе социума. Очевидно, что первозданная душа человека неизменна, но меняются представления о благе, а с ними часто и душа индивида, определяя своему носителю место в истории.

Благо социума — это благо общности, которую можно установить вовне в виде коллективных ценностей, например, общей территории, типа государственного устройства и т.п. Так формируется пространство истории или онтология истории. Ее формами являются законы.[42] Экстремальной формой достижения социальных благ является война, т.е. в конечном счете нарушение всяческих законов, прикрываемое эвфемизмом “законы военного времени”, не способным, однако, скрыть действительный характер процессов в обществе.[43] Войны ведутся периодически. Мера исторического времени устанавливается не в соответствии с периодами войн, а с представлениями о благе, которое определяет цель войны. Поэтому критерий периодизации исторического времени должен быть определен ответом на вопрос: за что велись войны? Прежде, чем ответить на него, вернемся к трихотомии истории на древнюю, средневековую и Новое время и посмотрим, так ли она несостоятельна, как то утверждают, например, О. Шпенглер и А. Дж. Тойнби.[44]

Заметив определенную периодичность исторических процессов О. Шпенглер и А. Дж. Тойнби восстали против упомянутой трихотомии. Шпенглер задается вопросом: “Так что же такое всемирная история? Несомненно некое упорядоченное представление, некий внутренний (здесь и далее разр. моя — Б. Д.) постулат выражения чувства формы. Но даже и столь определенное чувство не есть еще действительная форма, [...] нам еще и сегодня известны лишь некоторые ее формы, а не сама форма, точная копия нашей внутренней жизни.” Нас будет интересовать не пространственная ориентация нашей внутренней формы, предложенная Шпенглером,[45] а периодизация истории как феномен деления времени, и отметим — прошлого. Шпенглер продолжает: “Древний мир — Средние века — Новое время: вот невероятно скудная и бессмысленная схема, безоговорочное господство которой над нашим историческим мышлением без конца мешало нам правильно воспринимать действительное место, ранг, гештальт, прежде всего срок жизни маленькой части мира, проявляющегося на почве Западной Европы со времен немецких императоров, в его отношении ко всеобщей истории высшего человечества. Будущим культурам покажется маловероятным, что эта проекция со всей ее простодушной прямолинейностью, ее вздорными пропорциями, становящаяся от столетия к столетию все более невозможной и совершенно не допускающая включения заново вступающих в свет нашего исторического сознания областей, ни разу не была-таки серьезно поколеблена в своей значимости”.[46] Аналогичную по сути характеристику дает и Тойнби: “Деление истории на “древнюю” и “современную” фиксирует переход от эллинской истории к западной, тогда как деление на “средневековую” и “современную” относится к переходу от одной главы западной истории к другой. Не преследуя отдаленных целей, отметим пока, что конвенциональная формула “древняя + средневековая + новая” история не только неадекватна, но и неправильна”.[47]

Итак время появляется тогда, когда процесс во внутреннем мире приводит к результату во внешнем мире. С учетом сказанного о формах социума это равносильно переходу от Завета к Закону. Если действует только Завет, то времени нет, что соответствует нахождению человека в раю. Если действителен только закон (а это гипотетическая ситуация, уравнивающая человека с прочими живыми существами), то также нет времени, как его нет, например, для бабочки. Однако время в Древнем мире “шло” и кончилось тогда, когда Завет почти перестал выполняться, и его место занял закон, основное положение которого было заключено в формуле “око за око” или “кровь только кровью смывается”.[48] И это внутри одного общества! Межгосударственные отношения человека трактовали еще хуже: он попросту не был человеком, а рабом. Войны велись за рабов и количество рабов служило мерой благосостояния. Государства падали не потому, что труд раба был непроизводителен, а потому, что отношение раб-рабовладелец не столько разрушало внутренний мир раба, сколько рабовладельца, т.е. власть предержащего. Разве пострадал духовный мир Платона после того, как он попал в рабство? Как кажется, наоборот, а если учесть, что на собранные за выкуп деньги он смог приобрести сад Академа, то Платон, пожалуй, и выиграл. Подобных примеров, демонстрирующих равенство граждан перед законом и полное отрицание их прав за пределами общества, можно привести множество. Пожалуй, наиболее характерным примером (ибо здесь речь идет не о сравнительно небольшом государстве-полисе, а о Римской империи) может служить намерение римского тысяченачальника бичевать ап. Павла, который возразил: “Разве вам позволено бичевать Римского гражданина, да и без суда?” (Деян. 22.25) Власть закона настолько глубоко проникла в душу, что “тысяченачальник, узнав, что он Римский гражданин, испугался, что связал его”. (Деян. 22.29) Что же касается морали рабовладельца, а не простого исполнителя законов, то наиболее разительным примером может служить аристократическая Спарта, граждане которой в сущности сами были рабами установлений Ликурга, принужденными убивать своих физически несовершенных младенцев, преследуя общественное благо. Можно вспомнить и Содом, среди более чем стотысячного населения которого нашелся лишь одни праведник — Лот. В конце же эпохи и закон перестал действовать, например, иудеи подменили его традициями отцов. Даже упомянутый выше тысяченачальник признается, что купил Римское гражданство за большие деньги (Деян. 22,28). Власть держалась на страхе перед законом.

Время Древнего мира не закончилось в один день. Не сразу христианская мораль, запрещающая унижать человека, повлияла на формирование законов, изменив тем самым отношение к источнику благ.[49] Ведь не только о душах рабов радел Спаситель (“И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить” (Мф. 10,28)), сколько, как ни странно это покажется на первый взгляд, о душах рабовладельцев. В конечном счете, став государственной религией, христианская мораль сформировала европейское дворянство — становой хребет державности с его часто неписаным кодексом чести, главным положением которого было не расхождение слова и дела. В стремлении наследовать Бога-Слово, пришедшего только исполнить, выражения “даю слово”, “честное слово” вначале были визитной карточкой только дворян.[50] Латентный период новой человеческой морали продолжался до тех пор, пока христианство не стало государственной религией, что произошло в правление Константина Великого. А это и есть раннее Средневековье. Войны начинают вестись за земли, ибо не человек становится для социума источником благ, а территория.[51] Закон в государстве действует на территории для всех подданных, хотя и в разной степени. Это был Новый Завет, повлиявший и на законы государств. Его хранительницами стали апостольские церкви: Восточные и Западная.

Эпоха Нового времени совпадает с эпохой Реформации и возникновением неапостольских церквей, которые перестают пользоваться Преданием святых отцов, а оставляют только Писание, трактуя его “от себя”. Роль Предания как раз в том и состоит, что оно является необходимым условием выполнения Слова: подвижники своей жизнью свидетельствовали об Истине, а их жизнеописания служат примером для подражания, не давая угаснуть памяти о событиях в Палестине.[52] Передавая по эстафете роль Учителя, они не дают возобладать заочному обучению, которое стало возможно с изобретением Гуттенбергом процесса печатания, первой продукцией которого стала Библия. С тех пор не “Вначале было Слово” (Ин. 1.1), а дело, которым оправдываются; теперь неправильное деяние влечет покарание, в соответствии с законом. Завет был разрушен, ибо было нарушено равенство “слово=дело”. Оставляя свободной волю для совершения поступков, не регулируемых Словом (закон не запрещает, а карает), со временем понятие свободы превратилось в фетиш, и прежде всего свободы для слова в протестантском богословии, особенно германском.[53] Ситуацию можно коротко подытожить равенством: Свобода от Завета = закон.

За что же сегодня ведутся войны? Ведь сегодня закон, если несколько идеализированно свести его к правам человека, выполняется для любого члена общества и независимо от границ территории. Кумулятивный эффект модификации метода подсказывает, что войны продолжают вестись и за тело (раба), и за территорию, на которой он проживает. Ответ на поставленный выше вопрос теперь очевиден: войны ведутся за душу. Если поработить душу человека, то и тело его, и земля, на которой он проживает, достанутся победителю.[54]

Итак, трем разновидностям одного и того же регулятивного принципа, позитивная часть которого заключена в наставлении любить Бога и ближнего и содержащая тем самым неявно и часть негативную, этим разновидностям — Старому Завету, Новому Завету и свободе от Завета (=закону) — соответствуют времена со сложившимися исторически названиями: Древний мир, Средневековье, Новое время. Общественные устройства, отвечающие этим временам, условно можно назвать, используя терминологию Тойнби, аристократическими цивилизациями, монархическими цивилизациями и демократическими. Остается вопрос разновременности реализации этих общественных устройств. Как кажется, методология борьбы за блага остается одной и той же, но становится изощреннее, подразумевая сохранение добытого на предыдущем этапе. Поэтому это одна и та же борьба и “нет ничего нового под солнцем” (Эклл. 1,10). Поэтому это одно время, которое называется вечность, поскольку вечна душа человека. А раз так, то становится понятным, почему до Нового времени “время текло” из будущего в прошлое, а не наоборот. Стрела времени поменяла направление потому, что люди отказались от будущего, которого для многих сегодня нет. В Средневековье никому бы в голову не пришло сказать, что нет будущего, поскольку жили в его ожидании, в ожидании Судного дня. Поэтому будущее есть и от каждого зависит, каким оно для него будет. А о Судном дне говорит пророческая книга Нового Завета — Откровение Иоанна Богослова.

 

Эсхатологическое объяснение будущего, конечно, не приемлемо для объяснения, почему время изменило направление движения. Замечание, что раз будущего нет, то “время течет” только из прошлое через настоящее, создавая будущее “на ходу”, в сущности ничего не объясняет. Ответ может показаться убедительным лишь тогда, когда мы скажем, в результате каких действий невидимой натуры микрокосма будущее отменяется, или, попросту говоря, настает “конец света”.

Отсутствие будущности становится особенно заметным, когда речь идет не об отдельном члене общества, но когда средой распространения эсхатологических настроений становится социум. Отдельные же экстремальные проявления этих настроений в виде отказа от будущности — это всегда смерть (по счастью, отдельных) представителей социума. Является ли она выражением “страданий молодого Вертера”, или добровольным принесением себя в жертву на алтарь свободы, равенства или братства — все это сути дела не меняет: конец один и, заметим, преждевременный. По прошествии некоторого времени и по мере увеличения числа безвозвратно ушедших страдальцев тот же социум повторяет какую-нибудь затертую фразу, вроде “оборвалась времен связующая нить”.

В социуме характерной чертой “течения времени” из прошлого в будущее, или наоборот является непрерывность или преемственность. Отмечая эту черту, А. Тойнби пишет, что “рассматривая временную связь между двумя конкретными обществами различных эпох [...], мы обнаружим отношения, которые метафорически можно было бы назвать “сыновне-отцовскими”.[55] Но поскольку тот же Тойнби подходит к “Истории как к исследованию человеческих отношений”, то говоря не только о совокупности, но и об отдельных отношениях мы вправе отказаться от метафорического подхода в трактовке указанных отношений и понимать их буквально. Тогда не только сын лишается будущего, когда отрекается от отца, но и общество, состоящее из таких сынов, обречено распасться. Эту революционную ситуацию Д. Мережковский лапидарно выразил фразой о “грядущем хаме”.

Упоминавшиеся ранее Шпенглер и Тойнби, достаточно уверено рассуждающие о средиземноморской цивилизации, встречаются с трудностями при рассмотрении цивилизаций Китая или империи инков. Но тотчас все становится понятным, если заметить, что консервация “сыновне-отеческих” отношений при помощи иерархии общественных отношений приводит к консервации общества, а их разрушение — к распаду общества.

Таким образом, отказ от отца приводит к утрате будущности, или иначе, уже метафорически, отказ от прошлого лишает и будущего. А абсолютный нигилизм — это утрата и настоящего. Поэтому с этической точки зрения настоящее время абсолютно, а прошлое и будущее относительны.

Этический аргумент, возможно, не всем покажется убедительным и не один найдется “Фома неверующий”, жаждущий прикоснуться к вечности и убедиться в подлинности сущего. Но эта истина не будет ему дана. За подтверждением обратимся к выбранной нами онтологии трех миров: макрокосму, микрокосму и миру Библии (книг), или (как было определено выше) информационному пространству. Истина сущего не будет дана потому, что видимая натура этих миров уже исчерпана, а подлинного знания, придающего уверенность будущему как не было, так и нет. Мы не только увидели обратную сторону Луны, но наблюдаем (большей частью опосредованно) элементарные частицы, оставляя некоторые до сих пор в разряде гипотетических. В микрокосме заканчивается составление реестра генов. О “прогрессе” науки в деле анализа видимой натуры свидетельствует обратная реакция синтеза: Эйнштейн попытался построить единую теорию поля, а биологи готовы клонировать человека. Положение усугубляется тем, что научные достижения обретают статус технологий, определивших тем самым исчерпанность видимой натуры информационного пространства. Здесь имеются в виду прежде всего компьютерные технологии. Исчерпанность видимой натуры следует понимать не только эпистемически, но и онтологически, поскольку сегодня речь идет о сохранении окружающей среды, а значит и о ее разрушении.

Мы вторгаемся в мир невидимой натуры микрокосма и информационного пространства — в мир души и смысла языковых выражений, создавая имагинитивную и виртуальную “реальность”. Мы “убиваем время”, живя в этой реальности черных дыр, сами становясь в ней хронофагами. В этой натуре время относительно, ибо имагинитивную и виртуальную реальность можно воспроизводить в любое время.

Итак, видимая натура, т.е. бытие исчерпано. А поскольку время явлено именно в этой натуре, то наступает конец времён[56], ибо наступило время анализа невидимой натуры, скрывающей абсолютное время.

Теперь можно ответить на вопрос, вынесенный в заглавие работы: В какие времена живем, таким временем и пользуемся.

 

 

 

 

---