[134]
Посреди хаты стояли два крепких, здоровых мужика. Рубахи на них были порваны, лица окровавлены.
— Ты, человече, не думай, что я тебя из рук выпущу... Оба сопели, были измучены и шумно захватывали ртами воздух. У постели стояла испуганная и заспанная молодая баба.
— Не стой, иди за Михаилом и Максимом, скажи, чтоб скорее шли, я вора держу в руках.
Хозяйка вышла, и они остались вдвоем.
— Этот, попадись ему, отнял бы у слабого жизнь возле собственной хаты.
Хозяин подошел к скамье, взял кружку с водой и так вкусно пил, что слышно было бульканье в горле. Потом вытер рукавом лицо и, глядя на вора, сказал:
[135]
— Не надо идти к цирюльнику, этот крови пустил доста...
Не успел договорить: вор ударил его кулаком между глаз.
— Ты бьешь, и я буду, — а ну, кто лучше?
Схватил буковое толстое полено, размахнулся, и вор упал на пол. Из его ног брызнула кровь.
— Убегай теперь, если можешь, я ничего не скажу.
Долго молчали. Тусклый свет каганца не пробивался в темноту углов, мухи робко гудели.
— Да останови себе, человече, кровь, а то вся вытечет.
— Дай мне воды, хозяин.
— Дам тебе воды, крепись. Ведь не знаешь, что тебя ждет.
Долгое молчание.
— Ты, вижу, крепкий, хозяин.
— Я крепкий, бедняга, я коня плечом поднимаю; и ты неладно набрел на меня.
–– А характер у тебя мягкий?
–– Мягкий, но вора живого из рук не выпущу,
–– Значит, мне здесь погибать?
— А разве я знаю, крепкий ты или мягкий? Если крепкий, то можешь выдержать...
И опять в хате наступила тишина.
— Останови себе кровь.
–– Зачем? Чтоб сильнее болело, когда будешь бить? Кровь — это и есть боль.
–– Если уж я буду бить, то должно болеть, пока дух не испустишь.
–– А бога не боишься?
–– А ты бога боялся, когда в амбар лез?
–– Пропал, чего там говорить... Бей и дай мне покой.
— Да уж будь уверен, буду бить.
На полу образовалась лужа крови.
–– Если ты, хозяин, имеешь совесть, сразу убей меня, возьми это полено и бахни по голове, как по ногам. Тебе меньше забот, а мне будет легче.
–– Ты хочешь сразу? Полно, вот придут люди...
–– Так ты хочешь добрым соседям бал устроить?
–– Уже идут.
— Славайсу.
[136]
–– Навеки слава.
–– У вас, Георгий, что-то случилось?
–– Да, случилось, пожаловал вот гость, и надо его угощать.
–– Что и говорить, надо.
Максим и Михайло заняли всю хату и головами почти касались потолка.
–– Садитесь и извиняйте, что испортил вам ночь.
–– Это он на полу?
–– Он.
–– Мужик, как зверь. Вы вдосталь наработались, пока втащили его в хату?
–– Здоровый, ой, здоровый, но на более здорового напал. Пока что садитесь за стол и гостя просите.
Георгий вышел и через минуту принес бутыль водки, сало и хлеб.
–– Чего же вы его не просите к столу?
–– Говорит, не может встать.
–– Ну, я помогу...
Хозяин взял вора под мышки и посадил за стол.
–– Вы, Георгий, уже в хате имели ссору с ним?
–– Да, он хотел меня оглушить. Как огрел кулаком между глаз, то, говорю вам, я чуть-чуть не упал. Но я нащупал поленце, хлестнул его по ножкам, он и сел маком...
–– Вы этому не удивляйтесь: каждый хочет защищаться.
–– Да ведь я ничего и не говорю...
Вор был бледен и сидел за столом равнодушно. Возле него — Максим, а дальше — Михайло. Около печки стояла хозяйка в полушубке.
–– Георгий, что ты с ним хочешь делать? Люди, отрезвите его, он хочет человека убить...
–– Жена, ты, я вижу, боишься, иди к матери, переночуй там, а завтра придешь.
–– Не пойду я из хаты.
–– Ну, будешь с нами водку пить, только не плачь, а то бить буду. Лезь на печь и спи, или смотри, или как хочешь...
Она не тронулась с места.
— Баба и есть баба, Георгий, она боится драки, не удивляйтесь.
— А-а, что на нее глядеть!.. Дай, боже, здоровья, до-
[137]
рогой гость, я за тебя пью! Не знаю, кто за кого будет иметь грех, — ты за меня или я за тебя? Но грех должен быть, так вышло, что без греха не обойтись. Эй, пей...
— Не хочу.
–– Должен пить, раз угощаю. Водка даст тебе немного сил, ведь ты совсем ослаб.
–– Я не хочу с вами напиваться.
Три хозяина обернулись к вору. Их упорные черные глаза предвещали ему погибель.
— Ну, давай, буду пить, но пять стопок кряду.
— Пей. У меня на всех хватит.
Наливал одну за одной и выпил шесть. За ним пили Михайло и Максим. Закусывали и вновь пили.
Михайло:
–– Скажи нам, человече, откуда ты забрался в наше село, здешний или издалека?
–– Я из Мира...
–– А ты мужицкого роду или господского? Говори, будем знать, как с тобой поступить. Мужика надо бить так: раза три люшней по голове, несколько раз по лицу, чтоб упал: мужик — человек крепкий, и браться за него надо крепко, а когда он под ногами, тогда с ним легкая работа. А с барином дело делается по другой моде: ему люшни не показывай, а то сразу со страху умрет, его кнутовищем припугни, а как задрожит всем телом, ударь два раза по морде, но тоже не очень сильно... и барин уже под ногами. Походи по нем немного, минуту так, ну две — он и готов,— ребра поломаны, как хворост, потому кость у барина беленькая, как бумага...
Хозяева тупо и тяжело засмеялись, а Михайло спрятал за Максима голову и ждал, что скажет вор.
–– Ну, к какой вере причисляешь себя?
–– Выходит, хозяева, что раз вы пьете водку, то ни за что не выпустите меня живым.
–– Правду говоришь, ей-богу, правду, за это я тебя люблю.
–– Пока вы меня не убили, дайте еще водки: напьюсь, чтоб не знать, как и когда.
–– Пей, раз такое дело, пей. Я не жалею, а то, что ты налетел на меня, это тебя бог покарал. Я, человече, крепкий, я каменный, из моих рук тебя никто не вырвет.
Вор выпил еще пять рюмок.
— Бейте, сколько хотите, я готов.
[138]
— Подожди, братику, ты готов, а мы еще нет, ты пил по пять, а мы по одной. Вот догоним, начнем разговор...
Михайло глядел весело, Максим о чем-то думал, но боялся высказать свои мысли, а Георгий был неспокоен.
–– Вижу, люди, будет беда. Ушел бы я прочь, но что-то тянет меня к нему, цепями тянет. Эй, эй, пьем, закусываем...
–– Хозяин, давайте я поцелую вас в руку, — сказал вор Максиму.
— Ой, человече, ты очень боишься. О-о, это нехорошо.
–– Ей-богу, я не боюсь, ей-богу, сто раз поклянуся, что не боюсь...
–– Так что же с тобою?
–– У меня теперь легко на душе стало, и я хочу этому хозяину руку поцеловать: он седой и мог бы быть моим отцом...
–– Человече, оставь меня, у меня совесть мягкая, я не хочу, оставь меня...
–– Да дайте руку, ведь грех будете иметь, я хочу вас поцеловать, как родного отца.
–– Я совсем мягкий, человече, не целуй меня...
Михайло и Георгий даже рты раскрыли и перестали пить водку. Взъерошили волосы и не верили своим ушам.
— Туману напускает. Чего он хочет? Ты что, голубчик, таким манером пробуешь... Мы ученые, мы и это знаем...
Максим таращил глаза и не понимал, что делается вокруг.
— Сообразил, что я мягкий, сразу угадал...
Говорил, чтоб оправдаться перед Михаилом и Георгием.
–– Дайте, дайте, хозяин, руку, но от чистого сердца: если я вас поцелую, мне будет легче; я вижу, мне уже не ходить по земле, и я хочу попрощаться с вами.
–– Да не целуй, а то я весь размякну, я тебе и так прощу...
–– Но я вас очень прошу, я тяжело буду умирать, я еще никого в руку не целовал вот так, от всего сердца. Я не пьяный, ей-богу, нет, но я так хочу...
–– Тише, человече, не хлипай, не подходи издалека, а то как трахну — и ногами не дрыгнешь.
[139]
–– Значит, вы думаете, что я притворяюсь, а я, ей-богу, правду говорю. Я, видите, как выпил, так в голове у меня такое сотворилось, что вот должен я перед смертью этого хозяина в руку поцеловать, чтоб мне бог грехов уменьшил. Дайте руку, хозяин. Скажите, пусть даст...
–– Чего этот человек хочет от меня? Не знаю. Что мне делать, раз я жалостливый, я такой, что не могу этого выдержать.
Максим не находил места и не знал, что делать. Он стыдился, как девушка:
— У мягкого всегда так, он всегда посмешище для людей, — такая паскудная у него натура. Вы же знаете, что когда я выпью, то плачу, знаете же... Не надо было звать меня, знаете же, что я — прядево...
Вор пытался взять Максимову руку и поцеловать ее,
–– Этот вор хочет обойти нас фокусом. Идите, Максим, прочь от него, отступитесь...
–– Давайте, Георгий, выпьем сразу по три рюмки, чтоб злее быть, — сказал Михайло.
–– Не уходите, Максим, не уходите, дяденька, от меня, я сейчас умру. Я не боюсь, ей-богу, не боюсь, но меня такое беспокойство тря...
Вор стал дрожать всем телом, губы его прыгали. Михайло и Георгий пили водку и не глядели на него.
— Да чего ты боишься? Нечего. Я дам тебе руку поцеловать, уж дам, пускай и меня побьют, на уж, на, целуй, как тебе хочется...
Вор припал к руке, а Максим мигал веками так, будто его раз за разом били по лицу:
— Мягким никогда не следует быть, мягкий человек ни на что не способен...
Михайло растопырил пальцы и показал их Георгию:
— Человече, пальцы у меня крепкие, к драке охочие; что схватят, с мясом рвут.
Георгий ничего не говорил, лишь плевал на ладони и наливал водку.
–– Хватит уже, голубчик, хватит, пусти, я пойду, здесь нет бога, я на такое дело не могу глядеть, вынь руки из-за пазухи. Не гладь меня, пусти, мне так стыдно, что я не знаю, куда деваться...
–– Я хочу еще икону поцеловать, порог еще хочу, я хочу всех, всех, где кто на свете есть!.. — кричал вор.
[140]
Хозяйка спрыгнула с печки и убежала из хаты. Михаило встал из-за стола, пьяный и темный, как ночь. Георгий стоял и раздумывал, с чего начинать.
–– Максим, уходите из хаты, чтоб я вас не видел здесь, а то убью, как воробья. Эй, собирайтесь...
–– Я пойду, Георгий, я вам ничего не говорю, но вы не сердитесь, вы же знаете, что я мягкий человек. Мне так кажется, что грех вы будете иметь, а я пойду, пойду...
–– Идите, идите, вы не человек, а старая баба...
–– Я и сам говорю, что я не гожусь, я...
Максим поднялся и вышел из-за стола:
— Будьте здоровы и не гневайтесь, потому что я, как говорится, не гожусь...
Вор остался за столом один, немного бледный, но веселый.
–– А ты выйдешь из-за стола, или тебя надо выносить оттуда?
–– Я не выйду, я вижу, что не выйду, я должен сидеть здесь, под иконами.
–– Ой, выйдешь, ей-богу, выйдешь, мы будем просить...
И кинулись на него...
Опубл.: Стефаник, В. Вор // Стефаник, В. Избранное / Василь Стефаник; пер. с украинского. – М., 1971. – С. 134–140.
размещено 13.01.2011
Человек и текст
распечатать
Смотри также:
