Рафаэль Лефорт
Учителя Гурджиева

История путешествия и поисков:
Турция - Ирак
Багдад - Дамаск
Иерусалим - Каир
Истанбул - Иран
Афганистан
Ткач ковров
Каллиграф
Медник
Барабанщик
И, наконец, Шейх 
Лондон
1966

Эта книга отмечает поворотный пункт в изучении Гурджиева, ибо она бросает свет, ранее указанный только намеками, на источники учения Гурджиева. Ее подлинная достоверность гарантируется ученым, находящимся в центре движения, из которого исходит учение Гурджиева.

Гурджиев был, несомненно, одной из самых выдающихся и замечательных фигур нашего времени, великим учителем, мистиком и пророком - для своих последователей, и шарлатаном - для тех, кто не мог его принять... Оратором, владеющим аудиторией, и, конечно, эксцентричным, загадочным, свободным человеком, который говорил притчами, практичным джокером. Он был мифом - и тем не менее еще и человеком, в высшей степени человечным, но за рамки обычной жизни он выходил. Гурджиев умер в 1949 году. Движение, которое он основал, живет во многих концах света, но, как это бывает со всеми движениями, когда их основатель умирает, среди учеников возникают разногласия, толкования его методов... Кое-где группы едва не окаменели.

Рафаэль Лефорт изучал Гурджиева под руководством нескольких ведущих учеников, но удовлетворения не было. После смерти Учителя ветвь движения возводилась в ранг Института. Он решил искать источники учения Гурджиева, следуя ключам, разбросанным в его сочинениях. Ключи намекали, что эти источники - на Среднем Востоке. Лефорт начал исследовать суфийскую традицию. Он описывает ход и результаты этих поразительных поисков, проходивших из страны в страну, от одного мудреца к другому. Аден в юго-восточнойц Турции, Кербала в Ираке, Багдад, Дамаск, Иерусалим, Каир и Истамбул, Алеппо и Хомс, Тавриз и Мешед в Ираке, Пешевар, Кандахар и Джелабад в Афганистане; Ткач ковров Хаким Абдул Кадер, Рустам, барабанщик и многие другие - некоторые из них действительно были учителями Гурджиева, другие знали его, когда его учили другие в этих городах. Один из них утверждал, что он учил Гурджиева правильно дышать - "дышать всем своим сознанием и всем своим существом".

Это странное и захватывающее путешествие, описанное Лефортом, вело в такие сферы, которые не знакомы большинству людей на Западе. Лефорт исследует, например, характер дервишского ритуала и прослеживает его возможное соотношение с учениями Гурджиева, а также, что еще более поразительно, с учениями Иисуса. И это путешествие дает ответы на многие важные вопросы:

- Где, когда и с кем учился Гурджиев?
- Что он изучал?
- Что за люди были его учителями?
- Какова цель учения?
- Как действует учение?
- Почему учение исходит из Среднего Востока, но не определяется в действительности как "восточное"?
- Связано ли это учение с христианством, исламом, иудаизмом или со всеми тремя или, может быть, с другими формами веры?
- Есть ли какая либо ценность в том, чтобы продолжать изучать писания Гурджиева?
- Нужно ли продолжать гурджиевские "движения" и упражнения?
- Насколько современные авторитетные специалисты по Гурджиеву знают это учение и в контакте ли они с источником?

Ответы на эти и многие другие вопросы будут беспокоить многих верных гурджиевцев. (Хотя, если они "гурджиевцы", то почему их что-либо может беспокоить?).
Ученики Гурджиева подвергают сомнению верования большинства христиан, гуманистов и любителей йоги, теософии или дзэна. Лефорт постоянно сталкивался с вызовом, потому что классическая суфийская техника шокирует новичка отталкивающей грубостью и провоцирует мысль, разрушая предвзятые концепции "знания". Эти суфийские учителя постоянно отвергают западные способы мышления.

Проклятием западного мира всегда был ученый с неудержимым стремлением толковать, комментировать и объяснять... Правда, западная мысль создала таких людей, как Шопенгауэр и Кант, но всем недоставало главного. Они сами были плодами западной схоластики с ее акцентом на академическое мышление и интеллектуальное рассуждение, лишенное глубокого внутреннего проникновения и связи с человеческими проблемами, то есть того, что характеризует суфийских учителей. Честно говоря, ни один западный мыслитель не развил себя из мира в бесконечность. "Учитель учит делая, а не спрашивая", - было сказано Лефорту. или еще выразительнее:
"Любите кувшин меньше, а воду больше".

В высшей точке своего путешествия, в его самом дальнем пункте в пространстве и во времени, в пыльном городе далекого Афганистана, вблизи от духовных "обителей силы" суфизма в Гундукуше, Лефорту наконец было позволено встретить великого Шейха уд Машайха, который завершил его поиски. Лефорт возвращается в Европу, обнаружив, что путь вперед находится почти у самых его дверей... Кроме своего очарования, эти путевые записи, описывающие замечательных суфийских учителей, - это первая книга, насколько мы знаем, которая прослеживает в какой-то степени источники идей Гурджиева, не говоря уже о его человеческих контактах на Среднем Востоке.

Книга представит высочайший интерес не только для тех, кого коснулись идеи, развиваемые Гурджиевым, Успенским, Николлом и другими, но и для всех тех, кто интересуется своим духовным существованием. Книга эта, к тому же, развертывается, почти как боевик, и держит читателя в неослабном драматическом напряжении.

Введение

Перед началом мировой войны человек армяно-греческого происхождения, пройдя через путешествия, мистицизм и эзотеризм, вернутся обратно в Россию. Он принес с собою мистическое учение.

Человеком этим был Георгий Иванович Гурджиев. Его учение предназначалось для того, чтобы позволить, поощрить или заставить человека развиваться, - даже независимо от него самого.

Пройдя путь от "Института гармонического развития человека" в Тифлисе, центров изучения в Константинополе, Берлине и Лондоне, нерегулярных театральных представлений мистических танцев, от пришел к тому, что обосновался в 1922 году в замке Приэр, в Авоне, около Фонтенбло.

В этом замке жили, а иногда, как Катрин Мэнсфилд, и умирали, ученики и последователи этого человека, разносторонне описанного как "Калиостро двадцатого столетия", Учителя. Его методы привлекли широкое внимание и получили огласку. Несмотря на все нападки, которым он подвергался, "лесные философы", как их называли, привлекали к себе все больше последователей.

Не было никакого установленного ритуала или "курса". Ученикам предлагалось беспрекословно следовать указаниям учителя, глубоко вчитываться в труды Гурджиева, изучать сложные танцевальные и позиционные упражнения. Среди последователей Гурджиева были доктор Николл, учившийся у Юнга, П.Д.Успенский, Кеннет Уолкер, издатель влиятельного журнала "Новый век", Франк Ллойд Райт и многие другие, - жившие, чтобы благословить, проклясть или забыть учителя.

По мере того, как обучение шло вперед, становилось все яснее, что многое в философии Гурджиева было основано на восточном ритуале, а сам он часто ссылался на практику дервишей и на людей, которые хорошо знакомы тем, кто изучает суфийскую мысль. Одно из самых священных музыкальных произведений, под которое исполнялись "движения", было названо в честь Саидов, или потомков Магомета.

В 1924 году Успенский, создавший группы для изучения того, чему он научился у Гурджиева, порвал с ним. Этот разрыв послужил причиной недоумения и многих дурных предположений. Однако, из источников, описанных в этой книге, стало возможным узнать, каковы истинные причины всего этого. Гурджиев хотел научить Успенского "схватывать" учение путем установления между ними духовной связи учитель - ученик. Но Успенский, будучи корректным и классическим интеллектуалом, хотел, чтобы ему дали "принципы", а уж он, исходя из них, выработал бы наиболее эффективный метод. Поскольку же и эта система и метод ее передачи представляют собой одно и то же, этот интеллектуальный процесс не имел ни единого шанса на успех.

Успенский восстал против "загадочного" характера Гурджиева. Ему не удалось понять, что Георгий Иванович мог передавать свое учение, свое провозвестие только тем, кто был способен расшифровать загадки. Это обычная учебная практика, но Успенский хотел подойти к основе учения путем "объяснения его извне", а не путем традиционного и наиболее испытанного, наиболее эффективного метода.

Вплоть до смерти Гурджиева в 1949 году, это учение узнало всевозможные взлеты и падения. Оно распространилось до Северной и Южной Америки, но все время казалось, что чего-то не хватает. После смерти Учителя оно топталось на месте. Ушла главная движущая сила. Был потерян контакт с Источником. И с 1950 года движение длилось только на импульсе, вложенном в него Гурджиевым. Чтения и лекции продолжались, и время от времени экспедиции искали связи с учителями. Они нашли Такамурский и Худаканский монастыри, но Янги Гиссарский в Кашмире и Кизил Джанский в Туркестане ускользнули от них. Быть может, если бы у них было знание, что передача учения - не право, а привилегия, даруемая тем, кто ее заслуживает и в ней нуждается и стоит в правильном отношении ко времени, - они уберегли бы себя от многих сердечных волнений.

А может быть, если бы они знали, как расшифровать некоторые имена, которые давал им Гурджиев, они бы столкнулись с такими, как Ашук ул Хак, Хаким Бел, Бедар Карабег, Бахауддин Элия, Алсац и другие.
Годы обернулись десятилетиями, а ученики Гурджиева и его последователи ничуть не приблизились к своей главной цели. Тем, кто претендовал на то, что получил от Гурджиева мандат на право обучения, было отказано в признании. Его ученики были беспокойны, боясь доверить свою судьбу тем, на кого они не могли положиться. "Как можно, - рассуждали они, - полагаться на тех, кто заявляет: "Когда я отвечаю на вопросы, я чувствую, что я должен быть тем человеком, который задает вопросы" и "Чтобы сделать одного совершенного человека, необходимо сто тысяч лет"?

Вот тот фон, на котором начались мои поиски. Что касается нахождения источника учения, то этот поиск закончен. Однако поиски самого себя только начались, но начались с доверием, руководством и дисциплиной.

ХАКИМ АБДУЛ КАДИР задумчиво затянулся из своего кальяна, пустил длинное облачко едкого дыма и прежде чем ответить на мой вопрос, искоса посмотрел на меня из-под тяжелых век.

- Да, - сказал он наконец, - да, я знал Джурджизада или Георгия Гурджиева, как вы его называете. Он был моим учеником. Но зачем вам это знание?

Зачем и почему - на это было довольно легко ответить. Я изучал Успенского, Николла и, наконец, Гурджиева. Я пытался следовать бессмысленному повторению его деятельности, поддерживаемый наследниками "мантии" Гурджиева в Париже. И, разочаровавшись, в конце концов решил искать источник или источники, школу или учителей, которые дали бы проблеск того, чем реально является судьба человека, чем она по-настоящему может быть.

От чудака к чудаку, от книги к книге, от группы к группе я путешествовал и повсюду обнаруживал людей, застывших на том уровне мышления и "понимания", который я считал непроизводительным. Я спрашивал сам себя, не исказил ли Гурджиев послание, или он сам изобрел его, или же обрывки истины не пережили его смерти? Потому ли его последователи стремились лишь воссоздать прошлое и шли бесплодным путем, что они произвольно толковали то, что Гурджиев пытался сказать им?

Я не верил, что Гурджиев сам придумал все то, чему он учил. Я считал, что где-то были люди, которые обучали его, и именно их я искал. Моей целью было найти истинный источник эволюционной, гармонической естественной деятельности. Легко было отвлечься от этого благодаря очень монолитному характеру деятельности в Париже и США, дать себя ослепить требованиями и изучать "движение" проследователей. Правда, они говорили от имени Гурджиева и скрытых учителей, но могло ли что-то столь бесплодное быть истинным? Думаю, что нет.

Книги Гурджиева "Все и вся" и "Встречи с замечательными людьми" ясно показали мне, что учение находится на Востоке. Я поверхностно знал турецкий и персидский языки, и было очевидно, что название континента "Ас Шарк", упоминаемого Гурджиевым, происходит от арабского Ас Шарк - "восток". Если принять во внимание его известные путешествия на Ближний Восток, то становилось очевидным, что именно там и следовало начинать поиски. Я продал свое дело и уехал в Турцию со слабым представлением о том, откуда начать. Полное крушение надежд! "Знаете ли вы имя Гурджиева или Джурджизада?". "Знаете ли вы что-нибудь о том, кто знал его?".
"Не помнит ли кто-нибудь, что он слышал о человеке такой-то и такой-то наружности?" - Нет! Всегда нет! Так было до тех пор, пока я не попал в Адану.

Глава 1
ХАКИМ АБДУЛ КАДИР

Адана в Юго-Восточной Турции была и все еще является важным торговым центром для товаров из Сирии, Ливии, Ирака и Персии. Я попал туда из Кении, центра дервишей Мевлави, покровитель которых Джалалуддин Руми здесь похоронен. Связь между Гурджиевым и дервишами ясно видна во всех его произведениях. Некоторые движения в его танцах представляют собой дервишские ритуальные движения, а другие движения взяты из мусульманской молитвы. Я обнаружил, что Кения - прекрасный город, но между ею и ее населением - настоящая преграда. Хотя монашеские ордена были запрещены в двадцатых годах, там существует сильная "подпольная" суфийская деятельность. Иностранец не может туда проникнуть.

Я искал повсюду до тех пор, пока один торговец коврами вблизи гробницы Руми не посоветовал мне отправиться в Алану. Он не указал там ни одного лица или адреса, может быть, желая только отделаться от меня, но я все равно отправился.

Несколько дней я осматривал Адану. В конце концов я попытал счастья у одного ткача в ковровом караван-сарае и спросил его, нельзя ли мне посидеть и понаблюдать за ним, чтобы научиться основам его искусства. Он заколебался: мастер не он, а Хаджи Абдул Кадар. Хотя Хаджи отошел от дел, он иногда брал учеников.

Я разыскал Хаджи и среди многочисленных чашей кофе стал подводить разговор к моей теме. Я добавил, что ищу следы тех людей, которые обучали Гурджиева. Не знал ли он кого-нибудь?

Он ответил, что знал. Сердце мое забилось. Я поспешно объяснил причину своих поисков.

- Друг мой, - ответил он, - Я не суфий в том смысле, в каком вы на западе понимаете этот термин. Я - то, что вы могли бы назвать Мирским Братом. Время от времени ко мне посылают людей учиться ткачеству. Их посылает глава Ордена, чтобы дать им определенное знание и технику, которые, кажется, не имеют прямого отношения к эзотерическому учению. Не мое дело выяснять, кем являются мои ученики и на какой они ступени просветления. Я учу их ткать ковры, и они продолжают свой путь. Гурджиев был одним из таких. Он оставался у меня один год и один день, и, хотя не овладел полностью этим искусством, был куда-то послан. Он был внимательным учеником. И хотя он больше обращал внимание на цвет и рисунок ковров, чем на само ткачество, тем не менее он был хорошим учеником.

- Чему еще, кроме ткачества, его учили? - настаивал я.

Хаджи развел руками: "Больше ничему. Я не могу учить тому, чего я не знаю. Он научился у меня технике ткачества ковров и их продаже. Его внутренняя жизнь была не моей заботой, но заботой других. Они сказали: "Научи Джурджизада", и я делал это".

- Кто это "они", которые послали его? - допытывался я.

- Это не секрет. Та Ложа, что возле мыса Каратас на юге. Они были учениками Бахаудина, известного, как Накшбанди, или Художники. Их там уже нет, но он, должно быть, был послан откуда-то еще, так как я обычно часто ходил туда и никогда его там не видел.

- Откуда его могли послать?

Он рассмеялся:
- С севера, или с юга, или с запада, из тысячи мест. Из другого места обучения, от другого учителя. Кто знает, что он изучал прежде, чем пришел ко мне? Быть может, соколиную охоту, музыку, танцы, плотничье дело... Определенного "курса", по которому вы можете начертать карьеру человека, не существует.

- Куда же могла переехать Ложа? - начал я. Но он прервал меня.

- Ложи не переезжают. Если они выполняли свое дело и выполнили его, они рассеиваются. А глава их, если хотите, переводится на другое место.Ученики перебрасываются в другие центры. Если вы действительно хотите узнать, как звали шейха, то я могу вам помочь. Это был мулла Али Джамал из Кербалы в Ираке. Где он сейчас, я не знаю. Может, умер, может быть, живет где-то.

Я с сожалением распростился с этим добрым человеком. Я стал бы учиться под его руководством, если бы мои поиски шли по-другому. Но, раз мертвый след ожил, я должен идти по нему.

Когда я покидал гостиницу, швейцар вручил мне записку. Она гласила: "Помни Абдул Кадира", - гласила она.

Озадаченный, я продолжал свой путь. Конечно, буду помнить, но при чем здесь записка? Она может означать, что он хочет благодарности за свою информацию. Быть может, она означала, что я должен помолиться за него или упомянуть его имя для дальнейших контактов, или ...?

Багдад - это жемчужина пустыни, описанная в книге арабского географа Мукадасси. По общему признанию, он писал эту книгу в тринадцатом веке, до прихода Чингиз-хана. После его "визита" город так и не оправился - наверно, не хватило энергии.

Главным мстом в Багдаде является улица Рашида. Идя от бывшего Фейсалского места, я обнаружил на другой стороне огромное здание с главами, решетками и куполами. Путеводитель описывал его как гробницу святого суфия Абдул Кадира Джилани. Абдул Кадир! - был ли это тот Адбул Кадир, которого я должен помнить?

Поспешив в столицу Семирамиды, я заказал комнату и нанял проводника для осмотра гробницы.
Но мусульманину не разрешалось проходить через массивные порталы святилища, в котором размещалась могила, мечеть, школа и библиотека. Как сообщил мне мой гид, Джилани - основатель ордена Кадири, почитался всеми суфиями как Великий Учитель, а степень его озаренности сделала его учителем всех суфиев, независимо от того, к какому Ордену они принадлежат. Я бродил вокруг, но мало что мог узнать. Я заметил поблизости мастерскую каллиграфа, которую собирался посетить на другой день, чтобы купить кое-какие рукописные тексты с рисунками, выставленными в его витрине.

Наутро мастерская была пуста. Там был только мальчишка, занятый смешиванием чернил. Он говорил лишь по-арабски. Его хозяин, сказал он, усердно жестикулярую и размахивая руками, находится в мечети, но скоро должен вернуться. Я подождал и таким образом нашел Хашима Мохаммеда Кхаттата, другого учителя Гурджиева.

Глава 2
ХАШИМ МОХАММАД КХАТТАТ

Кхаттат оказался иракским арабом с вкрадчивыми мягкими манерами, чей твердый взгляд и прямая осанка не соответствовали его восьмидесяти девяти годам. Он приветствовал меня со старомодной учтивостью и на ломаном персидском языке объяснил, что образцы куфической каллиграфии не предназначены для продажи. Он мог бы сделать другие и выслать мне, если я не могу подождать, пока они будут готовы. Разговор перешел на Гробницу в Карбале, где похоронен внук пророка Магомета, и эта тема была как нельзя кстати. Хуссейн - имя внука пророка и имя внука в книге "Все и вся" - Кербала, дом Шейха - текия, или суфийский странноприимный дом в Каратасе - вот и другое имя.

Я мгновенно все это обдумал и спросил:

- Знаете ли вы Шейха Али Джамала, в прежние времена он был Шейхом из Каратаса?
- Я знал его, он давно умер. Вы были его другом?
- Нет, но я хочу знать об одном из его учеников - Гурджиеве.
- Зачем вы ищете это знание? - Знакомый вопрос.

Я объяснил. Пауза. И - "Я обучал Джурджизада".

- Обучали! Пожалуйста, скажите мне, чему вы его учили и как...

Хашим поднял руку:
- Подожди! Я не учил его ничему другому, кроме своего бедного ремесла. Он находился под руководством Шейха Муслихуддина из Удха, тогда обосновавшегося в Багдаде. Четверги он проводил с искателями.
- Искателями?
- Искатели истины - это наша группа внутри Ордена Кадири. По четвергам мы проводили ночи в медитациях и упражнениях под руководством Шейха Каламуддина из Братства Сурххани.

- Что еще вы можете рассказать мне о Гурджиеве? Где он жил и кто были его товарищи?

- Он снимал комнату у вдовы Бинт Ахмет, вблизи небольшой мечети. Он приходил ко мне ежедневно на заре к утренней молитве, и мы проводили день, занимаясь письмом, заистрением тростниковых перьев и смешиванием чернил. Время от времени мы прогуливались в садах и на базарах и слушали сказителей... Гурджиев совсем не знал арабского и очень мало персидский. Мы почти не говорили между собой. Иногда мы пытались обсудить историю Насреддина, которую наш учитель давал на уроке в прошлый четверг, или это были слова зикра, или повторение. Он пробыл здесь без одной недели год, и его отослали. Кажется, в Турцию. Остальное мне малоизвестно. Я учил Гурджиева каллиграфии и мало знаю о его жизни здесь. Я мог бы надеяться иметь лучшего ученика, но он работал добросовестно и горячо.

- Как он пришел к вам?

- Он был послан ко мне Шейхом Мучслихуддином, некоторые называют его Саадом - по имени его великого предшественника из Шираза. Гурджиев провел в Багдаде несколько месяцев, прежде чем его послали ко мне. Я часто видел, как он ходил в библиотеки и слушал публично чтения Корана и Хадисов (традиции). Он, бывало, рисовал план города, который основан, конечно, на шестиугольнике, и не раз спрашивал меня, почему памятник Джилани расположен именно так по отношению к целому. Ни мое положение, ни мой долг не давали мне права просвещать его.

- А вы могли бы это сделать?

- Зачем? Разве что услышать звук собственного голоса? Если бы ему нужно было знать причину, ему сказали бы или дали достаточную информацию, чтобы выяснить это. В мои обязанности не входило возвышаться на должность его учителя. Я мог бы сказать ему, что Багдад построен в форме девятиугольника с Гробницей в девятой точке, но, кроме голой информации, он не получил бы от этого ничего полезного. Это не скрытое знание, но оно бесполезно до тех пор, пока вы не способны пользоваться им. Осел, нагруженный книгами Руми, еще хуже, чем необразованный человек, желающий учиться, но имеющий в своем багаже одну страничку из Маснави.

- Что вы думаете о способностях Гурджиева к развитию?

- Предугадывать было не моим делом. Как я уже пытался объяснить, мне была дана задача научить его одному. Как он реагировал на это, и реагировал ли более глубоко, не мне судить. Он следовал определенному пути обучения, на котором я был простым верстовым столбом. Он жаждал учиться и проникнуться традициями моего искусства и традициями Ордена, но насколько все это было глубоко, - я не знал. Только учитель, занимавшийся его внутренней отделкой, смог бы сказать об этом. Не забывайте, мой друг, что в суфизме есть внешняя и внутренняя стороны. Они могут различаться, но каждая важна. Гурджиев, по указаниям Ордена, провел много месяцев в написании фразы "Боже, помилуй меня". Это очевидно, сочетало оба вида деятельности, чего нельзя сказать о других упражнениях.

Я попрощался с Кхаттатом и пошел побродить по улицам. Было ясно, что Гурджиев переходил от учителя к учителю и каждый передавал ему какую-то часть своего знания. Я был уверен, что его обучение предназначалось для того, чтобы сделать его пригодным для жизни в миру, среди людей. Но как соединить эти разрозненные нити клубка, если я нахожу только ремесленников, а не учителей? Можно ли было научиться чему-то метафизическому у этих людей? Должен ли я, в свою очередь, учиться под их руководством? Эту мысль я отбросил, ибо было ясно, что без основного направления, которое ученик получает от своего духовного учителя, не было никакой пользы в рабском следовании какому бы то ни было образцу мирской деятельности.

Опечаленный, я перебрал в уме все беседы, которые у меня были, но не нашел никакого указания. Багдад был центром дервишского учения, но как прорваться?

День за днем я искал контакты, но напрасно. Могу я попасть на собрание суфиев? Нет! Как меня могут пустить? Если я послан учителем. Как его найти? Только в поисках.

- Где?
- Внутри самого себя.
- Для чего?
- Для направления.
- Могу ли я встретить учителя и просить его принять меня?
- Ты уже встретил одного - Хашима Мохаммеда.
- Но он сказал, что он каллиграфист.
- Суфийские учителя не обязательно являются таинственными фигурами. Не все они учат "суфизму" так, как вы это понимаете и через предлагаемые вами каналы. Они могут жить в любом месте и быть плотниками, механиками или рыбаками. Они идут туда, куда их посылают и, возможно, ждут годами, пока к ним не пошлют ученика. Ты не имеешь на них никакого права, ты не можешь претендовать на их учение. А возможно, им нельзя учить человека твоего уровня.

Я вернулся к Хашиму Кхаттату и спросил об этом.

- Да, - ответил он, - здесь у меня есть задание. Поэтому я не могу принимать случайных учеников. Я не могу принять вас. Если вы хотите следовать пути, которым шел Гурджиев - из чистого любопытства или преклоняясь перед героем, тогда оставьте ваши поиски, ибо это не принесет вам никакой пользы, а только лишь печаль. Следовапние его учению вам не поможет, ибо Шейх ул Машейх заявил, что оставшаяся в учении Гурджиева барака перестала существовать, начиная с последнего года первой половины вашего двадцатого столетия.

- Кто такой Шейх ул Машейх и где... - начал я.

Хашим поднял руку:
- Для вас ни один из этих вопросов не имеет ответа. Именно потому, что то, о чем вы спрашиваете, ничего не значит! Ищите, но пусть вашим побуждением будет развитие и стремление привести себя в созвучие с Бесконечным, а не обезьянье подражание учению в затасканной и бесплодной форме, как оно выражается в настоящее время. Ступайте к ученику Али Джамала в Кербале - Шейху Даулу Юсуфу. А теперь, будьте добры, позвольте мне вернуться к моей работе.

Я пробормотал слова благодарности и ушел. Что-то прояснилось. Я должен ехать в Кербалу.

Глава 3.
ШЕЙХ ДАУЛ ЮСУФ

В Кербале нелегко остановиться, ибо это - центр шиитского фанатизма. Но мусульманам фактически не рекомендовалось посещать этот город. Святилище там относительно новое, так как первоначальное, как еретическое, было снесено до основания правоверным суннитом Калифом Ирака. Вскользь я заметил, что ищу Шейха Даула Юсуфа - правоверного церковного деятеля. Его присутствие в Кербале шиитское большинство явно лишь терпело, так как он был широко известен, то они не могли открыто угрожать или досаждать ему. Но от упоминания его имени приветливее меня не встретили. Для случайной аудиенции он был недоступен. Оказалось, что если бы я заслуживал встречи, то Хашим дал бы мне условную фразу для Шейха. Один из его учеников, с которым я разговаривал, несколько раз спрашивал меня: "С чем же послал вас Хашим?" И я снова и снова повторял его слова - в которых недоставало самого необходимого.

Адрес Шейха был недоступен, распорядок его дня - неясен, а возможность встречи - сомнительна. Я был и не мусульманин, и не дервиш, - и все это было против меня. Теперь я уверен, что многие из безобидных на первый взгляд разговоров с его учениками были подстроены так, чтобы извлечь из меня условные фразы или суфийские реакции, который показали бы мой уровень развития с эзотерической точки зрения. Конечно, я не мог ответить на цитаты еще лучшей цитатой или опознать фразы, которые были взяты из писаний дервишских учителей.
Тем не менее я продолжал зондировать почву. Кто такой Шейх ул Машейх? Кем был Абдуллах Джамави? Из какого Ордена был Шейх? Обладает ли он властью суфисйких учителей? На все это я получал загадочные ответы. Шейх ул Машейх стоял по отношению к Великому Шейху, как планета к Бесконечности, Великий Шейх выше, значительно выше, чем глава суфиев. Был ли Абдуллах Джамави одним из "полюсов?" (полюса - главы суфиев, символизирующие четверти земного шара). Полюса неизвестны за исключением того времени, когда они известны! Является ли тогда Великий Шейх Великим Учителем всех Орденов? Да, и Хранителем Традиции, Мусульманской Традиции? Нет, Традиции, первоначально проявленной через Мусу, Ису и Мухаммеда.

Мог ли я быть принят Шейхом Джамави? Терпение столь приличествует человеку, что, если он сознает его ценность, он может извлечь пользу для себя и для других, практикуя его!

Через три недели, истерзавшись сомнениями, я получил приглашение встретиться с одним из учеников Шейха в лавке Сулеймана Турка на базаре, где торгуют одеждой.

Я поспешил туда и обнаружил лавку, переполненную покупателями и их друзьями. Попивая чай, я молча сидел на груде ковров, всем своим видом выказывая терпение. Беседа шла о коврах, о дороге и спросе на определенные цвета и узоры. Я слушал вполуха , так как не все понимал, да еще ждал указания, когда и где я смогу увидеть Шейха. В напряженном состоянии я едва расслышал одного из покупателей, обратившегося ко мне с вопросом по-персидски.

- Как вы думаете, годится ли этот ковер для моих медитаций? 
- Да, - ответил я. - Почему бы и нет?
- Не видите, почему бы и нет! - последовал уничтожающий ответ. - Да потому, что вы не смотрите на него. Цвета здесь не гармоничны, они беспокоили бы вас. Узор противостоит позитивному потоку мыслей и нарушает спокойствие ума. Оценивая столь простую вещь, вы не проявляете особого таланта и, тем не менее, хотите научиться пониманию от учителя Джурджизада!

Я подскочил, как ужаленный: "Значит, вы - Шейх Даул?"
- Да.
- Мне очень жаль, видите ли...
- Я вижу очень ясно.
- Видите ли, я хочу сказать...
- Что вы хотите сказать?
- Мне нужна помощь.
- Зачем?
- Чтобы найти себя.
- И что потом?
- Познать самого себя и узнать, способен ли я к развитию.
- Зачем?
- Чтобы быть в гармонии с органическим развитием космоса.
- У вас высокие представления о своем месте в космосе!
- Шейх, я сознаю, что я ничтожен, но до тех пор, пока я не пойму, насколько я ничтожен, я не могу ничего толком делать.
- Откуда вы знаете об этом?
- От людей, поручивших Гурджиеву нести их провозвестие Западу.
- Гурджиев умер.
- Но ведь его провозвестие живет благодаря тем, кому Гурджиев передал свои полномочия.
- Гурджиев никому не передавал свои полномочия. Его провозвестие умерло вместе с ним.
- Значит, нет никакой ценности в том, что он говорил?

- Ценность была в то время, когда оно было провозглашено и в том месте, где оно было провозглашено. Это была только одна ступень к более полному осознанию всего провозвестия. Ступень к подготовке климата определенного характера. Он никому не давал полномочий вносить сгоревший уголь в будущее под видом живого огня. Если кто-то делает это, то он показывает свою неспособность различить холодный мертвый уголь и живой огонь. Угли обязаны своим существованием пламени, а после сгорания они - инертный углерод. Их используют только те, кто применяет углерод, а не ищет тепла и энергии пламени.

- Шейх, могу я спросить вас о Гурджиеве?
- Вы говорите о человеке или об учении?
- О том и о другом, но в различной степени.
- Знайте тогда, что Гурджиев был моим учеником, посланным ко мне моим собственным учителем Абдуллахом Джамави из Дамаска. Он пришел ко мне изучать учения Салмана Фарси. Я обучил его тому, на что у него хватило способностей, ни больше, ни меньше. Салман Фарси был учеником великих учителей, а его провозвестие пришло через Бахауддина Накшбанда и Шаха Гватха к Шейху Абдуллах Шаттару. Это скоростная техника развития, с помощью которой ученик совершает более быстрое продвижение вперед, чем при обычных методах, но которая применима только к тем, кто имеет особую на то причину и разрешение своего учителя. Этот метод не всегда применим, даже когда им уже владеют, но в некоторых случаях нужно его знать. Гурджиев узнал его от меня, но использовал по-другому. Этот способ обладает безмерной гибкостью, и поэтому даже часть его может быть использована там, где нужно добиться успеха.

- А мне он помог бы? - спросил я с надеждой.
- Такой вопрос не возникает, потому что я не буду учить вас этому. Скажут вам об этом или нет, зависит от вашей готовности. А если вы готовы, - то нужно ли изучать вам его? Многие дервиши, глубоко продвинутые в своем развитии, не знают его, ибо им не нужно было его изучать.

- Что можно сказать о Гурджиеве, как о человеке?
- Он несомненно был человеком со всеми слабостями и неумениями, присущими роду человеческому. Был ли он развитым человеком? Нет. Стал он им или нет - не мне гадать. Ибо, хотя я хорошо знаю историю его деятельности в Европе, мало что можно оттуда узнать, если вы не знаете специальных заданий, которые он выполнял.

- Кто отдавал эти приказы?
- Центр.
- Который находится?
- Перестаньте выпытывать у меня информацию, которая для вас бесполезна. Первый раз в жизни вы услыхали о Центре и прежде чем хотя бы поразмыслить, что это такое, вы хотите знать, где он находится и кто им управляет. Вы не можете претендовать на мое знание. Вы не имеет права на мои ответы. Прощупывайте меня не столь глубоко и, может быть, вы узнаете больше.

- Простите, Шейх, но я ехал так далеко...
- Так далеко! - рассмеялся он. - Несколько сот миль, да еще большую часть самолетом, - и вы называете это далеко. Вы подбираете куски беспорядочных сведений, словно собака, выхватывающая падаль из мусорной ямы, и используете это большое путешествие как оправдание того, что вам недостает тонкости, и пытаетесь выведать у меня ответы на вопросы, вас не касающиеся, - о человеке, чье провозвестие умерло! Я судил бы вас менее резко, если бы вы спросили, достигнет или не достигнет Запада подлинное учение снова, вместо того, чтобы дуть на мертвые угли.

- Простите,Шейх. Разрешите мне задать такой вопрос. Где мне найти новое провозвестие?
- Вам нельзя спрашивать меня! Ваша неспособность поставить вопрос является для меня достаточным доказательством, что вы не готовы к ответу. Вы так заполнены сложностями космических формулировок, пронумерованными личностями и искусными отклонениями от метода Шатара, который вы заучили на манер попугая, что ваше фрагментарное сознание не позволяет вам задавать правильные вопросы и получать пользу от ответов. Вы были "воспитаны" или обусловлены мыслить по шаблону. Такое мышление бесплодно.

- Как же я научусь, если не буду спрашивать?
- Самый ваш вопрос вас характеризует. Вы учитесь делая, а не спрашивая. Суть не в том, чтобы прочитать какую-то книгу, а скорее в том, как вы ее должны читать, чтобы пережить то, что должно быть пережито.
Вас воспитали так, что вы думаете, будто у всякого вопроса есть ответ. Это не верно. Всякий вопрос несет в себе возможность ответа, но обладает ли ответ ценностью? Вы чувствуете, что вы должны спрашивать, имеете право спрашивать и обладаете умом, чтобы понять ответ, а также, конечно, у вас есть университетский диплом. Поможет ли ваш "интеллект" в ручном мастерстве, в котором вы неуклюжи? Может ли излечиться ваше кожное воспаление быстрее от вашего диплома? Можете ли вы пробежать милю быстрее глупого, но мускулистого атлета? Даст ли интеллект крылья вашим ногам? Учение, знание и мудрость полезны вам только в том случае, если у вас есть способность правильно их применять.

- Разрешите мне в таком случае спросить, полезно ли мне искать учителей человека, которого я никогда не встречал, но которого глубоко уважал?
- Да, при условии, что это - уважение к его учению, а не к самому человеку. Вы можете подойти так близко к культу личности, что не увидите значения стоящего за человеком. Если его личность воздействует на вас, ищите то, что дало ему эту личность... Почитайте только память о человеке, а вы чтите существо столь же хрупкое, как и вы сами. В январе ищите Кармани в Дамаске на медном базаре. Пока - отправляйтесь в Иерусалим и думайте об Иса бин Юсуфе. Прощайте! - и он ушел.

В мастерской по прежнему было полно народу, но для меня она опустела. Так же пуст был и я. Но я чувствовал, что это хорошее опустошение подобно освобождению от давления, когда вскрыт нарыв. Потрясенный, я осознал, что у меня не осталось никакого воспоминания о том, как выглядел шейх. Мною владел его голос, - говорящий по-персидски с афганским акцентом. Я усиленно старался припомнить какое-нибудь впечатление о его возрасте, но ничего не осталось, и если бы не ковер, лежащий передо мной на полу, можно было подумать, что я все это вообразил.

Иерусалим, расположенный между враждующими Иорданом и Израилем, действительно город, не изменившийся со временем. Я имею в виду, конечно, старый Иерусалим.

Время остановилось, чтобы придать узким улочкам, старым каменным стенам, сторожевым башням и зданиям ощущение живой истории. Я не мог сдержать дрожь волнения, когда я прибыл туда. Здесь внутри стен этого города, жили и учили величайшие люди истории - христианской, еврейской и мусульманской.

На горе Мориах, возле Святой Гробницы, стоят две святыни ислама: Купол Скалы и Мечеть Омара, сподвижника и преемника Мохаммеда. Там еще сохранялись руины храма Соломона. Почитаемый тремя религиями, в этом городе, несомненно, что-то было для истинного искателя! Наверно, мое ожидание было преувеличенным из-за указания Шейха. Было 1 декабря. Значит, в моем распоряжении был месяц, в течение которого я мог изучать город и испытывать его воздействие на себе.

Я знал, что он подействует на меня. Я чувствовал, что люди, через руки которых прошел Гурджиев, не предавались бесплодным прихотям. Я ощущал, что в этом городе находится провозвестие для того реального существа, которое было внутри меня. Того существа, которое необходимо питать и уберегать от окружающего хаоса.

Мои поиски шли по следам человека, которого я называл учителем. Этот поиск я хотел продолжать, но с некоей неуловимой разницей. Это различие заключалось в том, что я хотел попробовать учиться, попробовать понимать, быть восприимчивым. Я искал учение, которому можно было следовать в контексте сегодняшнего дня, а не бесплодную пантомиму, лишенную корней. Люди, которым я бы доверился, были людьми, сформировавшими того, кого мы знали, как Георгия Гурджиева, и которые не имели никакой обязанности формировать себя.

Однако я знал, что даже крохи с их стола - для меня частицы истины. Я могу использовать их для очистки заржавленной и шероховатой поверхности внутренней жизни, которая дремала во мне. Очистить и отполировать эту поверхность так, чтобы я мог видеть подлинного себя в своей сияющей форме, и сохранять эту поверхность блестящей, так чтобы никакое поддельное отражение не могло очаровать меня или разбросать на куски мое сознание.

Иса бин Юсуф - Иисус, сын Иосифа. Было указание думать о его традициях. Где еще можно было лучше впитать его провозвестие, как не там, где он жил и умер?

Каково должно быть направление моих мыслей? Должен ли я смоделировать их по нему или создать какое-либо мнение в пределах своей ограниченности? Должен ли я рассматривать его как человека, учителя, ценителя, мистика, или как сочетание этих определений? Или как совершенного человека, обладающего всем тем, что я искал?... Если, как сказал один шейх, провозвестие человека умирает вместе с ним, тогда свято чтимые традиции, заключенные в книге "Все и вся" и во "Встречах с замечательными людьми", безусловно, мне не помогут.Нужно ли мне использовать литературу или развивать свое собственное отношение?

Я не мог не вернуться к исходному пункту учения в том виде, в каком мы его знали в Париже. Все ли оно было бесплодным? Неужели в нем не было никакой полезной основы для деятельности? Действительно ли оно было механическим повторением доктрины и танцев?

На меня глубоко подействовали рассказы о последних месяцах Гурджиева и его предсмертных словах. Согласно всем свидетельствам, в последние несколько месяцев своей жизни он, казалось, потерял интерес ко всему. Я вспомнил слова Хашим Кхаттата о том, что связь между Гурджиевым и Учителями прекратилась в последний год первой половины нашего столетия - в 1949 г., в год смерти его. Знал ли он сам, что связь потеряна? Что не было никакого смысла учить дальше? Он, вероятно, вполне понимал, что продолжение его учения в том виде, в каком оно было известно ученикам, не помогло бы, а фактически лишь запутало их. Не потому ли его последние слова были: "В хорошей же неразберихе я вас всех оставлю!" Несомненно, если бы он знал, что они собрались продолжать под руководством, выходящим из источника, он призвал бы их "быть" или "делать", как он часто призывал при жизни. После мучительного раздумья я не мог поверить, что провозвестие Г. было полным. В том, что он был послан, чтобы подготовить почву для какой-то цели, я не сомневался. "Следовать" ли главному учению, которое должно было прийти или пришло - этого я не знал, я не был подготовлен, чтобы отважиться на какую-нибудь догадку. Для меня было совершенно очевидным, что наследники Г. на Западе сами по себе шли в том направлении, которому он их научил. Странная судьба для провозвестия, когда сам Гурджиев всю жизнь восставал против "механического мышления"!

Я обнаружил, что, анализируя современное положение на Западе, вижу только жалкий страх, господствующий над всем. Не дисциплина или слепое уважение к авторитету, но жалкий страх. Перед чем? Что один из авторитетов проклянет человека в его будущей жизни? Что вопросы или оппозиция могут быть ересью? Гурджиев настаивал на беспрекословном повиновении и на абсолютной дисциплине. Дисциплина является непосредственной реакцией на приказание, как результат собственного желания и отождествления, тогда как бездумное повиновение есть действие, производимое под влиянием террора... Развитие через страх? Думаю, что нет. Ибо когда мозг онемел от страха, человек не может действовать, мыслить или быть. Возможно, такая система привлекает тех, кто приравнивает страх к авторитету или нуждается в таком обращении.

Гурджиев, я думаю, использовал террор, но как хорошо знакомый инструмент. Он не использовал его как путь жизни. Что осталось, так это пережитки ужаса, попустительство и довольно-таки отвратительная пантомима. Г. говорил на ломаном языке из-за плохого знания некоторых языков, но разве это является метафизическим мандатом для тех, кто подражает этой черте со всей серьезностью? Симпатическая магия? Сверхотождествление? Или просто больше нечего проявлять?

Но вернемся к моей теперешней проблеме. Нужно ли тогда мне искать традиции Иисуса в древнейшей литературе? Должен ли я понять, что они делают из человека, который сам никогда не заявлял, что он - личный представитель Бога, не претендовал на то, чтобы быть ипостасью Божества? Должен ли я согласиться с Никейским собором, который зафиксировал природу Иисуса и, таким образом, не был в состоянии подняться до завершенности, которая и есть Иисус? Или он был добрым и хорошим, мягким и благородным, мудрым и скромным, полным сострадания, чего никто не станет отрицать, - в этом случае нет ничего удивительного, что он был частью самой природы и плоти Бога. Не будучи легкомысленным, человек мог бы сказать, что если его Божественный статус истинен, а не является, как предполагает разум, старым наследием, завещанным антропоморфизмом прошлых веков, тогда, значит, у него было руководящее начало!

Его личность окутана покровом тайны и легенды. То, что мы имеем в Новом Завете, является, мягко говоря, менее точным, чем можно надеяться. Мэттью Арнольд представил убедительные доказательства о крайней ненадежности записей Нового Завета. Если кто-либо считает, что необразованные массы нуждаются в контакте со Всемогущим Божеством более близким, чем просто мистическое учение, то он может принять во внимание, что была необходима какая-то форма учения на более низком уровне. Но нужно ли было содействовать тому, что посланник принимает участие в природе Божества и, таким образом, является конкретной связью между человеком и Богом? Опять-таки, если кто-то, как я, верил, что отрывки, неприятные для отцов церкви, изъяты, чтобы усилить свое право посредника? И так не осталось ничего эзотерического, посредством чего человек мог бы найти себя самого, и, найдя себя, найти Бога... Павлианское христианство, пересаженное из своего питомника и основанное на искажении, оставило, за своим догматическим реализмом, эзотеризм Христа и стало скорее застывшим, чем экспериментальным, отлитым скорее для нового мира гибнущего язычесьва и не стало образцом прямой веры, посредством которой человек мог бы найти Бога, - может быть, вопреки себе самому, но найти его.

Мусульманские мистические писатели называют Иисуса Пророком, Учителем, Посланником и причисляют его к рангу Инсан Камила, или Совершенного Человека. Многие мусульманские историки рассматривают вопрос о его жизни и учении и подробно останавливаются на эзотерической стороне, - за исключением того, что собрано в последних Евангелиях, спустя века после его смерти. Абдул Кари из Рамаллаха приводил случвай, когда Иисус и ученики выполняли "круговой танец", поразительно похожий на танец Кружащихся Дервишей. Упоминание это встречается в некоторых апокрифах. Ни одно из этих мистических сказаний не одобряется Церковью, и тем не менее они представляют собой недавние события. В том смысле, что ни одно из них не встречается в легендах религий или мифов до рождения Иисуса. Откуда же тогда они пришли, как не из действительности?

Бродя по городу и изучая его, я проводил свое время в Иерусалиме. Я не искал никаких встреч, а просто довольствовался медитациями в публичном саду возле башни Скалы, построенной в форме восьмиугольника. На кровлю этой скалы, говорят, приземлился Мухаммед, путешествуя ночью из Мекки в рай. Это то место, куда раз в году, к тому же, приходят евреи, чтобы помазать камни маслом, плакать и стенать.

Мнения археологов расходятся. Может быть, первоначально это был Алтарь Всесожжения. План фундамента показывает, что внешний восьмиугольник содержит в себе еще один восьмиугольник, состоящий из восьми колонн, поддерживающих 24 арки. В каждом сегменте внешнего восьмиугольника пробито пять окон.
В парке стояла величественная тишина. Высокие тополя, фонтаны и изразцы радовали глаз, тогда как негромкое монотонное пение чтеца Корана было как музыка. Каждый четверг ночью множество людей спускались сюда и совершали безмолвные медитации или более звучные напевы дервишского ритуала. Здесь не было ни музыки, ни хлопанья в ладоши, как я это видел в Северной Африке, но было размеренное приглушенное бормотанье и иногда ритуал глубоких вдохов и выдохов, которые, как мне сказали, представляют особую церемонию. Я мог бы сидеть там вечно, настроив себя в созвучии с Иисусом и впитывая магнетическую атмосферу этого перекрестка вер. Так продолжалось до 18 декабря. Только потом я получил кое-какие указания на то, что я должен изучать.

Сознательно я ждал какого-то чтения или деятельности и действительно не понимал атмосферной насыщенности этого места. Возможно, самый факт пребывания там и был живым изучением Иисуса. Может быть, ежедневный контакт с теми улицами, по которым он когда-то ходил, и был моим уроком. Я начал понимать это тогда, когда один человек, с которым я познакомился в Иорданской Туристической Полиции, Мохаммед Али (он свободно говорил по-английски) просто сказал мне однажды вечером, потягивая кофе: "Вы читали Манихейские Евангелия Леуциуса (Левкипия), одного из спутников Иоанна? Они как будто называются деяниями Иоанна?"

Я ответил, что в юности читал Апокрифы, но лишь Ветхозаветные, и не особенно интересовался другими.
- Это интересно, - сказал он, - Особенно то, что касается события, которое, как описывается, случилось в жизни Иисуса незадолго до распятия. это имеет отношение к танцевальной форме.

Я посмотрел на него, но выражение его лица ничего мне не говорило. Было ли это тем указанием, которого я ждал? Или я был в таком сверхчувствительном состоянии, что во всем видел смысл? Несомненно, что в Иерусалиме разговор неизбежно должен был коснуться Иисуса, но тем не менее...

В этот же день я одолжил книгу, содержащую Деяния Иоанна. Там, начиная с 94-го стиха и дальше, имеется не вызывающее никакого сомнения описание ритуального танца учеников, которые двигаются вокруг Христа и нараспев отвечают ему. Описывается, что они впадали в "изумления", или в состояние транса, и что Иисус явился после распятия Иоанну и открыл ему некоторые тайны, но не тем голосом, который ему был известен.

Я привожу эти отрывки целиком, поскольку не могу оценить по достоинству то, что, как я считаю, имеет большое значение. Для меня это значит, что Новый Завет не является полным.

Я нисколько не сомневаюсь в том, что эти отрывки - часть эзотерического учения христианства, которая явилась преградой духовной власти, и поэтому была изъята церковниками. Как еще можно объяснить полуистины и противоречия (кажущиеся) в Библии?

Можно сказать, что я был взволнован, сделав это открытие, и что я хотел верить ему. Если человек удовлетворен верованием, свободным от предрассудков и не обусловленным иерархической монополией, можно ли сказать о нем, что он нашел веру? Смысл отрывка поразителен. Я не стремлюсь показать, что Иисус был суфийским дервишем или что дервиши копировали Иисуса. Это все несущественно. Академики могут заниматься казуистикой и спорить до хрипоты, но мне-то хотелось насытить свою сущность, если она у меня все-таки есть, и не важно, кто первый вдохнул веру. Для меня этот отрывок является достаточным доказательством того, что Иисус пользовался техникой, идентичной той, которую разрабатывают дервиши и сегодня, техникой, с которой работал на Западе Гурджиев. Следовательно, она полезна для раскрытия человека к повышенному восприятию. Снова и снова я читал, и, чем больше читал, тем большее изумление испытывал.

94. Итак, прежде чем Он был взят беззаконными евреями, которые также были управляемы (имели свой закон от Него) беззаконным змием, Он собрал всех нас вместе и сказал: "Прежде чем я сдамся им, споем гимн Отцу и так подойдем к тому, что лежит пред вами". Он предложил нам образовать, так сказать, круг, держа друг друга за руки, а сам стоял посередине. И произнес:
"Отвечайте мне Аминь". Он начал затем петь гимн и говорить:
Слава тебе, Отец.
И мы, шествуя по кругу, отвечали ему: Аминь.
Слава тебе, Слово. Слава тебе, Милосердие. Аминь.
Слава да будет твоей Славой. Аминь.
Мы прославляем тебя, о Отец! Мы благодарим тебя, о Свет, в котором нет тьмы, Аминь.

95. Итак, в то время, как мы возносим благодарность, я говорю:
Я буду спасенным, и я спасу. Аминь.
Я буду свободным, и я освобожу. Аминь.
Я буду ранен, и нанесу рану. Аминь.
Я буду рожден, и я рожу. Аминь.
Я буду есть, и меня съедят. Аминь.
Я услышу, и меня услышат. Аминь.
Обо мне будут мыслить, мыслить полностью Аминь.
Я буду омытым, и я омою. Аминь.
Милосердие танцует. Я играю на свирели.
Танцуйте все. Аминь.
Число Восемь поет хвалу вместе с нами. Аминь.
Число двенадцать танцует в высоте. Аминь.
Все в высоте принимает участие в нашем танце. Аминь. Те, кто не танцует, не знают, что произойдет. Аминь.
Я спасусь бегством, и я останусь. Аминь.
Я украшу, и меня украсят. Аминь.
Я буду объединенным, и я объединю. Аминь.
У меня нет дома, и у меня есть дома. Аминь.
У меня нет места, и у меня есть места. Аминь.
У меня нет храма, и у меня есть храмы. Аминь.
Я есмь светильник тому, кто зрит меня. Аминь.
Я есмь зерцало для того, кто видит меня. Аминь.
Я есмь дверь тому, кто стучит в меня. Аминь.
Я есмь путь для тебя, путник. Аминь.

96. Теперь отвечай на мой танец.
Узри себя во мне, который говорит и видя, что делаю я, хранит молчание о моих мистериях.
Ты, танцующий, восприми то, что делаю я, ибо это страсть мужества, за которую готов страдать я, - твоя. Ибо ты не мог бы вообще понять то, что ты страдаешь, если бы я не был послан к тебе, как слово Отца. Ты, видящий, что я страдаю, видишь меня страдающим и видя это, ты не выдержал бы этого, если бы не становился постепенно мудрым. Кто я есмь, ты узнаешь, когда я отойду. То, чем я выгляжу, тем не являюсь. Ты увидишь, когда ты придешь. Если бы ты узнал, как страдать, ты был бы способен не страдать. Учись страдать, и ты не сможешь не страдать. Тому, что ты не знаешь, я сам буду учить тебя. Я есть Бог твой, не Бог изменника. Я буду сохранять гармонию со святыми душами. Во мне ты познай слово мудрости. Вместе со мной произнеси еще раз: "Слава тебе, Отец! Слава тебе, Слово, слава тебе, Святой Дух!"
И если бы ты знал обо мне то, чем я был, знай, что словом я обманул все вещи, а сам обманут не был. Я кончил, но пойми целое и, поняв, скажи: "Слава тебе, Отец. Аминь".

97. Итак, мой возлюбленный, окончив свой танец с нами, Господь проявил себя. И мы, как люди, сбившиеся с пути или очарованные сном, разбежались в разные стороны. Я же, увидев его страдающим, не смог вынести его страдания и убежал на оливковую гору, плача над тем, что случилось. И когда он был распят в пятницу, в шестой час дня, на всю землю снизошла тьма. И Господь мой, стоя посреди пещеры и озаряя ее, сказал:
"Иоанн, для толпы под Иерусалимом я распят и пронзен стрелами и копьями, и желчь и уксус даны мне, чтобы испить. Но для тебя я говорю то, что говорю. Услышь. Я призываю тебя подняться на эту гору, чтобы ты мог слышать то, что надлежит услышать ученику от своего учителя, и человеку от своего Бога".

98. И сказав так, Он показал мне крест света воздвигнутый, и возле креста великое множество, не имеющее единой формы. И на кресте была одна форма и одно подобие (так гласит рукопись). Я бы прочел: и внутри него была одна форма и одно подобие, и на кресте другое множество, не имеющее единой формы. И самого Господа я видел поверх креста, не имеющим какого-либо образа, но только голос. И голос не тот, который нам знаком, но мягкий, добрый, и поистине - Бога, говорящего мне: "Иоанн, нужно, чтобы кто-то услышал это от меня, ибо я нуждаюсь в том, кто услышит. Этот крест света называется мною ради вас то светом, то словом, то умом, то Иисусом, то Христом, то дверью, то путем, то хлебом, то семенем, то воскресеньем, то Сыном, то Отцом, то Духом, то жизнью, то истиной, то верой, то милосердием. И под этими именами это дается людям; но то, чем оно является поистине, как постигаемое в самом себе и как сказанное тебе (в рукописи - нам), оно отделимо от всех вещей и прочно возвышается над неустойчивыми вещами, являясь гармонией мудрости и, поистине, мудростью в гармонии.

(Это последнее предложение соединено в рукописи с: "мудростью в гармонии").
Существуют места по правую руку и по левую, а также силы господства, власти и демоны, действия, угрозы, гнев, дьяволы, Сатана и корень внизу, откуда исходит природа вещей, вступающих в бытие".

99. Этот крест, следовательно, есть то, что все разделило (или объединило все в себе самом) посредством слова и отделило то, что происходит, от того, что находится внизу (буквально: вещи от рождения и ниже) и затем, также будучи единым, излился во все вещи (или: заставил все излиться). Я соединил все в одно. Но это - не крест из дерева, который ты увидишь, когда ты спустишься отсюда, а также тот, кто на кресте, которого теперь ты не видишь, а только слышись его голос. Это не я. Я считался тем, кем я не являюсь, не тем, кем я был для многих других; но они назовут меня (скажут обо мне) чем-то другим, низким и меня не достойным. А поскольку место покоя не видят и о нем не говорят, то тем паче меня, Господа его, не увидят(и говорить обо мне не будут).

100. Множество одного аспекта (или не одного аспекта), которое рядом с крестом, имеет более низкую природу; а те, которых ты видишь на кресте, если они не имеют единой формы, то это потому, что еще не каждый член его, который спустился, был достигнут. Но когда человеческая природа возвышается, и люди, которые тянутся ко Мне и повинуются Моему голосу, те, кто слышат Меня теперь, будут объединены тотчас же и не будут больше тем, чем они являются сейчас, но выше их, так же, как и я сейчас. Ибо, пока ты не называешь себя Моим, Я не тот, кем являюсь (или был). Но если ты слышишь Меня, ты, слышащий, будешь как Я, а Я буду тем, каким был, когда ты у Меня есть, как есмь с самим собой. Ибо от Меня ты есмь то, чем есмь Я. Не заботься поэтому о многих, а тех, кто вне тайны, презри. Ибо знай, что Я целиком с Отцом, а Отец со Мной.

101. Ничем, следовательно, из того, что они скажут обо Мне, я не страдал. Более того: страдание, которое Я показал тебе и остальным в танце, Я хочу, чтобы оно было тайной. Ибо ты видишь то, что ты есть, ибо я показал тебе это. Но то, чем являюсь Я, знаю Я один и никто больше. Выстрадай же меня, чтобы сохранить то, что есть мое и то, что есть твое, чтобы узреть через Меня и узреть Меня в истине. Я есть не то, что Я сказал, но то, что ты способен знать, так как ты близок к тому же.
Ты слышишь, что Я страдал, однако я не страдал. Я был пронзен копьем, и все же Я не был убит. Повешен, Я не был повешен. Кровь истекла из Меня, и все же она не истекла. И, одним словом, то, что они говорят обо Мне, со Мной не происходило, но то, чего они не говорят, так это то, что Я страдал. Итак, объясню тебе то, чем все это является, ибо я знаю, что ты поймешь. Восприми во Мне хвалу (или убийство) Слова (Голоса). Пронзение Слова копьем, кровь Слова, рану Слова, повешение Слова, страдание Слова, пригвождение Слова, смерть Слова. И так говорю Я, отделяясь от образа человеческого. Восприми же поэтому прежде всего Слово, затем ты воспримешь Господа и, наконец, человека, и то, что он страдал".

Глава 4.
АТАУЛЛАХ КАРМАНИ

Пришло и ушло Рождество, а потом и Новый год. Я не знал, как мне путешествовать дальше. Я взял такси, уехал в Дамаск и, обосновавшись в гостинице, пустился на поиски Атауллаха Кармани - медника.

Так как Дамаск все еще по-средневековому разделяется на гильдии, я без особого труда разыскал базар медников, а там - процветающую мастерскую с кружевными занавесками на окнах и вывеской: "Атауллах Кармани, гравировщик по меди, слуга Всевышнего".

Заколебавшись у порога, я услыхал голос из мастерской: "Привычка к колебаниям разрушет привычку к решениям. Входи".

В неуместном здесь плетеном кресле сидел пожилой мужчина в безукоризненном белом одеянии и курдском тюрбане с бахромой. Склонившись над столом, он с бесконечной тщательностью гравировал иероглифы на медном диске, лежавшем перед ним. Я неуклюже стоял, пока он не поднял голову и не пригласил меня сесть. Я сел и, запинаясь, задал вопрос на полуперсидском-полуарабском:

- Где я могу найти мастера Атауллаха?
Нахмурившись, он поднял голову: "Кто называет меня мастером?"
Я снова запнулся: "Шейх Даул из Кербалы".
"Это не так", - раздалось в ответ, и он снова склонился над диском.

Я стал вспоминать. Употребил ли Шейх Даул этот термин? Обязательно ли человек, учивший Гурджиева, был Учителем? Затем на меня нахлынули воспоминания от инцинденте с ковром, и я объявил: "Нет, я сам употребил термин "Мастер", так как вы обучали человека, которого я был бы горд назвать Учителем".

Старик поднялся и сел на груду козьих шкур.
- Вы не обладаете способностью знать Учитель я или нет. Уж не хотите ли вы мне польстить, мне, человеку, борода которого все равно была бы длиннее вашей, даже если бы вы отращивали ее с раннего детства. Кого это, по-вашему, я учил?

- Гурджиева - Джурджизаде из Армении. Шейх Даул сказал... - И я замолчал, ибо Шейх Даул ничего такого не говорил. Он велел мне разыскать Кармани, а я понял, как само собой разумеющееся, что он был еще одним учителем Гурджиева. Я начал снова: "Я ищу учителей Гурджиева. Может быть, если вы не из их числа, вы поможете мне чем-нибудь?"

Старик вздохнул и подал мальчику знак принести кофе.

"Вы пришли сюда с уже готовым решением. Вы полны бесполезных видений и болтаете о том, что имеет мало ценности. Я не учил Гурджиева, я учился вместе с ним у Абдул Хам Каландера, которого уже 10 лет нет с нами. Царство ему Небесное! Я дам вам нужную информацию, но перестаньте находить во всем, что кто-либо говорит, тот смысл, который вы ищете или находите удобным для себя. Гурджиев был учеником в этой мастерсткой целое поколение тому назад. Учитель - Каландер из Ордена Кадири, работал здесь медником по указанию Ордена. Он учил нас обрабатывать медь, одновременно обрабатывая нас. Гурджиев пробыл здесь четверть года, живя с другими подмастерьями в караван-сарае и над мастерской. Он не говорил по-арабски, только по-персидски и по-турецки и на родном армянском. Он был послан сюда Мухсином Шахом из Кудса (Иерусалима), а тот изучал медь, ее свойства и применение, и в тех же самых терминах он изучал самого себя".

- Какова была жизнь ученика? - спросил я.
- Мы вставали в пять часов, чтобы успеть умыться, растопить печь и приготовить завтрак, перед тем, как откроется мастерская, до семи часов. Учитель приходил в девять, а до этого мы уже работали два часа над грубыми отливками или изготовлением подносов, кубков и ваз, которые гравировали и украшали серебром искусные мастера. Мы изучали рисунок и гравировку, и предполагалось, что мы сможем рисовать сложные узоры по памяти. После второго завтрака мы обычно учились и работали до вечера, после чего мы встречались во дворе дома Учителя с другими учениками, чтобы послушать его беседы о религии, этике или эзотерическом учении.

- Как он учил? - спросил я. - По книгам, или применяя вопросы и ответы?

Кармани задумчиво улыбнулся:
- Он в основном разговаривал, главным образом давал примеры, рассказывал истории, объясняя учение, скрытое за ними. Бывало, он задаст ученику какой-нибудь невозможный вопрос и терпеливо, учтиво ждет ответа. Он был беспощаден в критике нашей духовной деятельности и ремесла, но так, что его критика скорее ободряла нас, не оставляя обиды или чувства разочарования. Он обладал саркастическим языком, который мог содрать с вас шкуру, но его сарказм всегда нес в себе поучение.

- Гурджиев был хорошим учеником?
- Не нам было судить друг о друге. Мы не знали степень своего развития, это мог делать только Учитель. Да и теперь у меня нет никакого определенного мнения на этот счет, ибо я не знаю, для какой цели обучали Гурджиева. У него были золотые руки и быстрый ум, но хорош он был или нет для поставленной перед ним задачи, - я не знаю.

- Откуда вы знаете, что его готовили для какой-то задачи?
- Потому что, по всем признакам, он состоял в рядах тех, кого посылали учиться, а потом посылали, чтобы они сами учили. Кроме того, Мухсим Шах из Кудса был одним из тех, кому поручили выполнять учебную программу не среди мусульман. Вы спросите, кем было поручено? Поручено учителем его учителя, а тому, в свою очередь, Хранителями Традиции.

- Как принимали ученика в такой курс обучения?
- По-разному. Путем контакта с учением, а после утверждения кандидатуры, по мере продвижения, его или брали обучать, готовя к выполнению какой-то задачи, или же ученик сам нуждался в обучении и мог им пользоваться, даже бессознательно, на благо общества.

- Зачем учеников обучали тканию ковров, столярному ремеслу, каллиграфии и т.п.?
- Дело в том, что они не учатся специальным ремеслам. Обычно они обучаются чему-нибудь у каждого учителя и одновременно учатся такому мастерству, которое может оказаться для них весьма полезным, если их отсылают куда-нибудь учредить аванпост, через который учение проходит дальше. Учитель передает ученику бараку, которую он сам получает от своего учителя. Эта барака воздействует на ученика в соответствии с временем, местом, потребностями и обстоятельствами, в которых он находится. Если барака должна оказать особое действие на то или иное лицо, тогда возможно, что это воздействие скажется, только если ученик будет в особом географическом районе и в определенной временной связи с учением.

- Все ли учителя проходят сквозь это?
- Существуют разные учителя, занятые разным... Их обучение зависит от того, чем они потом будут заниматься.
- Чему обучался Гурджиев у вашего Учителя?
- Вы спрашиваете меня о мнении. Мнения, ни на чем не основанные, есть ничто. Он изучал небольшой отрывок из "Мантик ут Майтюр" ("Парламент птиц") Аттара вместе с "Хадика ут Хакика", Санаи, которую он принес с собой.

- Как изучались тексты?
- Путем постоянного чтения, так что постепенно усваивались разные уровни смысла. Они читались не для того, чтобы "понять" их (в вашем словоупотреблении), а чтобы погрузиться в самую суть своего сознательного существа и внутреннего "я". На Западе люди интеллекта учат, что для того, чтобы извлечь пользу из чего-либо, вы должны понять это. Суфийское учение не может опираться на такую грубую вещь, как эта ваша поверхностная способность. Барака просачивается внутрь, часто независимо от вас, и ее нельзя заставить ждать на пороге до тех пор, пока ваш "интеллект" позволит ей проникнуть в разжиженной форме.

- Существуют ли какие-нибудь специальные упражнения для такого чтения?
- Иногда. Они могут выражаться в повторении фраз из текста, который вы изучаете, или фраз, которые дает вам учитель.
- Не помните ли, какая фраза была у Гурджиева?
- Не могу сказать. Я знаю только, что ему была дана фраза из Газали, над которой он должен был размышлять. Это была цитата из Пророка: "Люди спят; когда они умирают, они пробуждаются". А также отрывок, гласящий: "Всякий, кто думает, что понимание Божественных вещей основано на строгих доказательствах, сузил в своих мыслях широту милосердия Божьего" (Газали. "Освобождение от ошибки"). В качестве молитвы была фраза: "Господи, будь милосерден к нам". Были ли какие-нибудь другие упражнения, связанные с повторением, я не могу сказать, ибо, когда человек в состоянии созерцания, кто, кроме Шейха, может сказать, какие упражнения от выполняет?

- Могу я спросить вас, почему Шейх Даул посоветовал мне остановиться в Кудсе и изучать жизнь Иисуса? Я смог пробыть там только месяц, а это недолго. Я не усвоил урок, хотя и сделал для себя некоторые усилия. (Я рассказал о "Деяниях Иоанна").

Кармани выслушал меня равнодушно: "Откуда вы знаете, сколько времени вам нужно работать над чем-либо, прежде чем вы извлечете из этого пользу? Скрыто ли в вашем уме что-либо, говорящее вам, что знание требует определенного минимума времени? Разве вы измеряете бараку по времени или по глубине? Или - ярдами? Может быть, времени достаточно, а может быть, и нет, - об этом вы должны спросить у Шейха Гассана Эффенди в Кудсе и да сопутствует вам любовь", - и он снова склонился над своей работой.

Глава 5.
ШЕЙХ ГАССАН ЭФФЕНДИ

Вновь очутившись в Иерусалиме, я отыскал своего друга в Туристической полиции и спросил, как найти Шейха Хассана.

- Каждый день в мечети Омара, а вечером в Завьях Хинди, что возле ворот Ирода. Но он не из тех, что отвечают на разные вопросы. Он ученик великого Мухсим Шаха - наследника мантии самого Султана Фатиха. Разыщите его обязательно, но будьте осторожны!

Я не мусульманин, и поэтому не мог войти в мечеть Омара. Я расположился в Завьях Хинди, в доме отдыха индийских паломников. Я оставил там письмо, объяснив свои причины очень обстоятельной индийской даме, говорившей по-английски. Она заверила меня, что Шейх получит письмо.

Я прождал несколько дней. Посланник принес ответ, написанный по-английски: "Вы хотите меня видеть, но что заставляет вакс предполагать, что я хочу видеть вас?"

К этому времени я уже понял, что это - классический суфийский прием обескураживания случайных исследователей отталкивающей грубостью. Я ответил: "Желание пополнить мое знание заставляет меня делать это".

Пришел ответ: "Можете ли вы использовать знание"?
Я ответил: "Еще нет, но стремлюсь к этому".
Ответ: "Приходите в Завьях на закате солнца".

Я пошел.
Гассан Эффенди сидел во дворе в тени апельсинового дерева. Слева, позади, сидел ученик. Шейх был явно преклонного возраста, однако лицо его было гладким и без морщин, глаза проницательные, а руки крупные и грубые. На нем было белое одеяние Сауди и розовый с золотом головной убор ордена Накшбанди.

Он вежливо осведомился о моем здоровье и замолк. Я изложил цель моих поисков.

- Знайте, мой друг, - ответил он, - что я учитель соего Ордена, а не стимул для вашего воображения или оракул для легковерных. Вы бороздите мир в поисках учителей Джурджизада и здесь перед вами сидит один из них, и все же вам будет мало пользы... Я учил Гурджиева дышать. Стоит мне это сказать, и у вас возникает поток вопросов: как, зачем, почему, когда и могу ли я научить вас? Ответ: могу, но не буду.

- Можно спросить, Шейх почему только дыханию?
- Только! Только! Глупый вопрос! Настолько глупый, что лучше уж спрашивать, почему и как. Неужели вы думаете, что научиться правильно дышать легко? Разве ваше мелкое прерывистое дыхание делает что-либо большее, чем снабжение вашей крови минимальным количеством кислорода? Одна из функций правильного дыхания состоит в том, чтобы нести бараку в самые отдаленные области глубокого сознания. неразвитые люди пытаются использовать мысль или случайное действие, чтобы управлять сознанием. Но им неизвестны ни дозировка, ни интенсивность, ни направление. Только дышать?! Знаете ли вы, сколько времени пройдет, прежде чем вас можно будет научить выполнить ваше первое настоящее дыхание? Месяцы, даже годы, и то при условии, что вы знаете, к чему вы стремитесь.

Гурджиев пришел ко мне, имея возможность дышать, и я научил его, как это делать, как дышать всей своей системой, своим сознанием, своим существом. Вы дышите, чтобы поддержать свой уровень существования. Человек более высокого порядка дышит, чтобы укрепить и поддержать прорыв в высшую сферу бытия.
Ваше невежество не удивительно, но оно потрясает меня. Гурджиев пробыл у меня двадцать лет. Да, двадцать лет! Пять месяцев в Эрзеруме и остальное время в контакте со мной. Знаете ли вы, что можно внести в ваше сознание благодаря дыханию? Знаете ли вы, почему Шейх дышит на ученика? Знаете ли вы, почему Шейх дышит в ухо новорожденного ребенка? Конечно, не знаете! Вы приписываете это магии, примитивным символам, но практические причины - чрезвычайно серьезное дело питания внутреннего сознания - проходят мимо вас. Это течет мимо вашей головы, потому что внешне касается физиологии, психологии, причинных явлений и теоретических экстазов.

Вы ослепляете себя, а жизнь ослепляет вас. Вы требуете в своем жалком высокомерии просветления, предъявляете свое право на него, как право рождения. Заслужите его, мой друг, заслужите самоотверженностью, тяжелым трудом и дисциплиной. Сотни лет тело должно путешествовать, пока оно не закалится. Искатель никогда не станет настоящим суфием до тех пор, пока самый мозг его костей не закалится в печи реальности! Меньше болтайте о "только дыхании" и посмотрите, как ничтожно мало вы сами подготовлены к тому, чтобы хотя бы приблизиться к понятию существования! Ваша способность извлекать пользу из чего угодно прямо пропорциональна эффективности вашей системы.

Это верно и физиологически, и эзотерически. Вы знаете, что вы не можете рассчитывать на то, что ваше тело извлечет и получит в процессе трансформации сахар, если у вас нет поджелудочной железы. Тем не менее, в своей высокомерной интеллектуальности, вы рассчитываете на то, что сможете извлечь пользу из знания, которое купили для вас другие. Вы хотите использовать то, что вы называете "процессом мышления, или логикой", - чтобы обглодать целое и съесть те части, которые наиболее, по-вашему, питательны. В лучшем случае ваши умственные процессы представляют из себя поверхностные реакции, в худшем - вы не можете усвоить реакцию или мысль до тех пор, пока тот адский процесс, который вы называете академическим рассуждением, не снизит, не осквернит, не искалечит и не изуродует ее. И это вы называете разумом! Неужели, по-вашему, разумно жадно глотать огромные куски мудрости и извергать их в форме теорий, речей, бессмыслицы сырого ума? Так называемый Век Разума в Европе создал меньше разума, меньше реального интеллектуального прогресса, чем деятельность развитого человека за один день.

Вы стремитесь, вы мечтаете, но вы не делаете! Цепкость же вы заменили мелочными спорами, мужество - хвастовством, а дисциплинированное мышление - узкими, педантичными потугами на разум. Подумайте, как мало интеллекта вы оставили для практики и осознания своих серьезных недостатков. Прекратите ваше проклятое "исследование себя". "Кто Я?", "Сколько у меня 'я'?". Вы вообще не способны понять концепцию настоящего исследования себя. Следуйте с поколениями, утопившими себя в стоячих лужах грязи, которые они называют резервуарами разума и интеллекта!

У вас нет ни разума, ни интеллекта, понимаете ли вы это? Еще в меньшей степени вы обладаете каталитической субстанцией, которая позволила бы вам использовать разум и интеллект, чтобы преодолеть столь возлюбленную вами обусловленность.

Да, я лишь учил Гурджиева дышать! Ни больше и ни меньше.

Если вы сможете получить самое смутное представление, что это действительно означает, тогда вы подаете надежды. Я не готов к тому, чтобы дальше объяснять вам вашу неспособность, вызываемую вашими положительными, отрицательными и нейтральными "я", тот контроль и воздействие, которые они оказывают на ваше сознание, уже ставшее фрагментарным. Вы можете написать книгу о ваших поисках, но интерпретируйте меня как следует. Цитируйте меня, если хотите, но не толкуйте меня. Я говорю с вами на вашем родном языке, так что нет никакого места для произвольного интеллектуального толкования. Если вы не можете воспользоваться тем, что я сказал, не пытайтесь "объяснить" это другим, или излагайте свои чувства и эмоции и те процессы, какие вызвал у вас наш разговор. В том, что я сказал, нет никаких скрытых значений, у вас есть все необходимые факты. Не делайте вставок и не добавляйте вводные слова или ударения там, где я этого не делал.
Проклятием западного мира всегда был ученый с горячим стремлением толковать, комментировать и объяснять. Перевод был для него средством создания такого направления мысли, какого в подлинной рукописи большей частью не существовало. Если он, как это слишком часто случалось, не улавливал первоначального хода мыслей, он изобретал своей собственный, чтобы доказать любимую теорию.

Из-за многочисленности двуязычных ученых на Западе эти бедствия часто оставались незамеченными веками, а иногда - навсегда. Таким образом трактаты, представляющие собой большую ценность, были для Запада потеряны. Печально? Несправедливо? Вы так считаете? Однако чья вина, если обществу недостает обученных людей? Позволить всем теориям и традициям быть построенными на капризах одного знатока - это полная безответственность. Своей собственной правой рукой вы себя душите, в то же время заявляя, что у вас нет защиты.

Западная ученость канонизировала своих собственных святых, возвысила свою собственную, увековечившую себя иерархию высоких жрецов, не имеющих критической способности, чтобы оценить свою пригодность. Поэтому вы привязаны к ним. Если вы их ниспровергнете сейчас, учините погром и сожжете книги, то чем вы их замените? Целые школы мысли были построены на заблуждениях одного человека. Вы можете сказать, что это метод учености, действующий на Западе. И все же это нечестно, ибо почему бы переводчику или толкователю не выявить свой настоящий интерес и не выдать текст за воплощение настоящей рукописи или текста?

Что же здесь общего с Гурджиевым, думаете вы про себя? Очень многое.

Те, кто имеет глаза, чтобы видеть, пусть видят связь; те, кто имеют уши, пусть слышат истину среди запутанной паутины лжи. Но пусть они сначала разовьют в себе способность знать структуру истины, ощущать истину, говорить истину и создавать климат, в котором истина - норма, а не что-то необычное.

Гурджиев должен был обучать определенным вещам в определенных обстоятельствах. То, что его учению предстояло пережирть фальсификацию и то, что оно продолжало оставаться долгое время после того, как его эффективность иссякла, - это было неизбежно, и это предвидели. Его роль была подготовительной, но большая часть достигнутого успеха была обескровлена сверх меры деятельностью после смерти. Как, спросите вы, люди могли продолжать быть в контакте с ним, если они не были связаны со школой, которую он учредил? Совсем легко. Шло время, и стало ясно, что повторению этой деятельности недостает качества. И стало легко разъединиться и следовать за теми частицами, которые человек усвоил.

Деятельность, реальная деятельность на Западе никогда не теряла свой контакт, хотя физически могло казаться, что он потерян. Уродливые теории содержат в себе семена собственногог разрушения. Это непреложный закон. Сейчас происходит деятельность, которая заботится о тех, для кого истинная реальность еще не потеряла своего вкуса.

- Вы хотите сказать, что сейчас в Европе есть работа?
- Я хочу сказать именно то, что говорю. Если бы я хотел добавить "в Европе", я бы так и сказал. Я не веду неряшливых разговоров. Ваш национальный недостаток - слишком усердное понимание до такой степени, что вы добавляете посторонние факты или слова в отрывок, чтобы объяснить его самому себе. Это отвратительная черта, и я настоятельно советую вам избегать ее. Это не трудно и не требует героических усилпий, поисков души и сердечногог пыла. Просто не делайте этого. Если у вас есть какие-либо претензии к дисциплине вообще, попробуйте ее сами на себе. Если вам нужно льстить себе и давать себе взятку, чтобы сделать что-либо, тогда лучше не делать этого, потому что вы не сделаете этого только из-за попустительства. У меня мало или совсем нет терпения для тех, кто в своей основе не подготовлен к тому, чтобы взять себя в руки и направить на себя долгий, холодный взгляд.

Вы либо можете, либо нет. Если вы не можете - это обычно значит, что вы не хотите. Если вы можете, то почему вы это не делаете?

Задайте мне еще один вопрос, мой юный друг, и только один. Я отвечу на него, а затем вы должны уйти, и да будет истина вашим проводником!

- Шейх, где мне найти следующий след?
Он отвечает, не колеблясь:
- Халеб, если хотите, Мохамед Мохсин, купец. Он будет вас приветствовать, - Ишк Башад.

Глава 6.
МОХАМЕД МОХСИН, КУПЕЦ

Болезнь вынудила меня пробыть в Иерусалиме десять дней, хотя я хотел быть на пути в Алеппо. Недуг был обычным, которым страдают путешественники, не привычные к пище Среднего Востока, а поскольку я собирался путешествовать сушей, мне нужно было быть совершенно здоровым.

Моя вынужденная остановка дала мне возможность много читать. Я выбирал главным образом персидских авторов, которые мог читать в подлиннике, или где были хорошие переводы на английский. Я хотел понять, почему суфиев обвиняли в неоплатонизме, гностицизме и шаманизме. Признаюсь, я работал с большими неудобствами, потому что я мало был знаком с великими учителями суфиев, чтобы делать свои выводы. Достаточно ли я уверен в принятии решения, которое удовлетворило бы меня одного? И какое мне дело до того, что на суфизм повлияли неоплатоники? И все же, имеет ли значение, откуда пришли их теории?

Эти вопросы беспокоили меня, ибо я ощущал себя рискованно близким к тому, чтобы внести в данную ситуацию интеллектуальные или академические аргументы.

Источник материала, который я нашел с помощью дружески настроенногог ко мне книготорговца, включал Аль Газзали, Джалалуддина Руми и Фаридуддина Аттара-химика.

Газзали, как считается всюду в мусульманском мире, возродил веру, и именно этот титул он и носит. Обнаружив в уме сомнения, он странствовал десять лет, пока их не разрешил. Полагаю, что его книги повлияли как на мышление св.Францизска, так и Фомы Аквинского. И в то же время - он один из столпов мусульманской мистической философии. Его "Признания беспокойного верующего", переведенные Баттом, в высшей степени волнующи. "Прежде всего я ищу, что же представляют из себя вещи в реальности, поэтому я без сомнения должен попытаться выяснить, что же такое знание в реальности".

Его исследование было направлено к холодному анализу без излишнего академического многословия или интеллектуальных химер. Он искал, он отбирал и, самое главное, он переживал.

Цитирую его: "Откуда приходит, - говорит сомневающийся внутренний голос, - уверенность в восприятии себя? Наиболее могущественным чувством является зрение. Однако, когда оно направлено на тень циферблата солнечных часов, зрение видит ее неподвижной и полагает, что нет никакого движения. Затем, путем опыта и более глубокого наблюдения, через час, оно знает, что тень на самом деле движется, и более того, она не движется порывами, но постепенно и равномерно, бесконечно малыми отрезками таким образом, что она никогда не находится в состоянии покоя. И еще, зрение смотрит на солнце и видит, что оно размером с шиллинг, однако геометрический расчет показывает, что оно по размеру больше, чем Земля".

Чтение Газзали вдохновляло меня, ибо его упорная борьба со своими сомнениями и интеллектом была описана так же ясно, как и основание каждого его решения. Я мог следовать за его рассуждениями и безупречной логикой и радовался его открытиям. Я мог бы легко принять эти открытия без доказательств, но добробные объяснения освежали мое сознание и давали возможность составить более простой курс через трясину собственных моих незрелых мыслей, эмоций и полуоформленных мнений, основанных на обусловленном мышлении.

Руми, мистик ХШ столетия, написал колоссальную метафизическую работу "Мэснави" - поэму в трех томах, оценить которую полностью могут только очень развитые души. Я не мог даже и подойти к постижению изумительной аллегории и глубокой вибрирующей истины. Я мог только поверхностно читать ее и старался давать реальности просачиваться внутрь меня. Цитирую рассказ о греках и китайцах, показывающий разницу между теологическим и мистическим мышлением.

"Если вы желаете услышать притчу о скрытом знании, послушайте истории о греках и китайцах.
- Мы, как художники, лучше вас, - заявили китайцы.
- У нас перед вами преимущество, - возразили греки.
- Я хочу подвергнуть вас испытанию, - сказал Султан. - Тогда мы увидим, кто из вас подтвердит свои притязания.
- Отведите нам отдельную комнату, как и грекам, - сказали китайцы.
Две комнаты были расположены одна против другой, дверь в дверь. Китайцы поселились в одной, греки - в другой. Китайцы потребовали у Султана сотни красок, поэтому монарх раскрыл свою сокровищницу, и каждое утро китайцы получали свою порцию красок.
- Никакие оттенки или цвета не подходят для нашей работы, - сказали греки. - Все, что нам нужно, - это избавиться от ржавчины. - И они принялись за полировку.

Существует путь от многоцветности до бесцветности, цвет подобен облакам, бесцветность - это луна. Какое бы
излучение или сияние вы не увидели в облаках, будьте уверены, что оно идет от звезд, луны и солнца.

Когда китайцы закончили свою работу, они начали от радости бить в барабаны. Вошел царь и увидел там картины. Восхищение украло его рассудок. Затем он прошел к грекам, которые сдвинули занавес-перегородку так, что отражение китайских шедевров упало на стены, которые они очистили от грязи. Все, что царь видел в китайской комнате, здесь казалось еще более красивым, так что глаза его вылезли из орбит.

Греки, отец мой, - это Суфии. Без помощи книг, учения и повторения они полностью очистили сердца свои от алчности и скупости, корыстолюбия и злобы. Чистота зеркала несомненно есть сердце, которое получает бесчисленные образы. Отражение каждого образа, ограниченное или нет, вечно светит из одного только сердца и вечно каждый новый образ, находящийся в сердце, оказывается внутри него свободным от всякого несовершенства. Те, кто очистили свои сердца, избавились от запаха и цвета, всегда видят красоту".

Глубина мистицизма Руми дает потрясающий по силе потрет "пробужденного человека" - выше религии, выше ереси, выше атеизма, выше сомнения, выше уверенности. Руми объясняет: есть три стадии! Сначала человек поклоняется людям, камням, деньгам или стихиям. На второй стадии он поклоняется Богу. А на третьей он уже не говорит "я поклоняюсь" или "я не поклоняюсь".

Руми предостерегает человека и советует ему искать знания себя самого и применить к этому неочищенному "я" веру или систему, которая приводит его к исполнению его предназначения. Одним из постоянных формовщиков человеческого сознания является любовь. Цитирую: "Человечество имеет незаконченность, желание, и оно стремится осуществить его всякими предприятиями и устремлениями, но только в Любви может оно найти осуществление. Однако оно не должно пользоваться ею безрассудно, ибо огонь, который согревает, может также сжечь".

Основной принцип суфийского пути состоит в том, что обычный человек не может сам распознать и воспользоваться формирующими влияниями, в которых он нуждается. Он должен, волей-неволей, следовать за учителем, который знает, где эти влияния могут быть найдены, в какой мере они должны быть использованы.

Руми постоянно предостерегает против привязанности к внешнему: "Любите меньше кувшин, а больше воду". Он подчеркивает экспериментальные аспекты развития и необходимость постоянной работы.

Аттар-Химик, прославившийся своим произведением "Пардамент птиц", по достоинству стоит в первом ряду суфисйких пророков. Без сомнения, "Развитие паломника Баньяка" обязано этой фабуле, - тридцать птиц, ведомых удодом, выступили в путь, чтобы найти своего короля. После великих бед и испытаний они обнаруживают, что король - среди них. "Откажитесь от вашей робости и самообмана и вашего неверия, ибо тот, кто делает свет из собственной жизни, освобождается от самого себя, он освобождается от добра и зла на пути к своему возлюбленному".

Так и суфийские мыслители льют из глубин источников сысли и истины и отражают жажду человека к единению с Бесконечным. Меня увлекло их глубокое внутреннее проникновение в трудности человека при поисках своего реального "я". Человек, каков он есть, окруженный всевозможными страхами, теориями и обусловленностями, стоит обнаженным и неподготовленным к тому, чтобы смело встретить лицом к лицу ответственность за свои поиски неизвестного. Правда, западная мысль породила таких мужей, как Шопенгауэр и Кант, таких мистиков, как Успенский и Николл, но никто из них так и не достиг цели из-за сложности и запутанности своего мышления. Они сами были продуктом западной схоластики с ее прагматическим академизмом и изысканным интеллектуальным рассуждением, лишенным глубокого внутреннего проникновения, - то есть того, что характеризует суфийских учителей. Честно говоря, ни один западный мыслитель не развился настолько, чтобы выйти из мира в бесконечное, однако Руми, Аттар и другие не только показали путь, но и проторили дорогу к "Фана" или к погашению "я" субстанцией Истины. Какое доказательство может быть большим для доказательства силы учения? Европейские мистики - св.Франциск, св.Тереза из Авилы и св.Иоанн Креститель - все обязаны своим вдохновением суфийской мысли.

Могу ли я, - спросил я самого себя, позволить себе не замечать эти ясные указания? Гурджиев был обучен этими людьми. Могу ли я надеяться уловить нить учения в том виде, в каком оно применяется сегодня? Могу ли я позволить себе не воспользоваться случаем? Решение было простым, и мои поиски приняли более индивидуальную форму. Я буду следовать пути Гурджиева, но только затем, чтобы найти провозвестие и форму, которые применяются сегодня.

Мое путешествие в Алеппо было полно задержек и трудностей, выражавшихся в упадке сил, и я прибыл туда только в пятницу утром. Остановившись в гостинице, я осведомился о Мохамеде Мосхине, купце, и узнал, что он действительно оставил работу и живет в деревне Эль Баб, в нескольких милях отсюда. Я нашел моллодого человека, который предложил проводить меня, сказав, что н сам живет в этой деревне и будет рад помочь мне.

Спускаясь вниз по пыльной, ухабистой дороге, он с большим уважением говорил о Купце, называя его титулом Гуль Баши, - ухаживающего за цветами. Мне сказали, что он всегда был известен под этим именем.

Деревня находилась близко, и жизнь кипела в ней ключом. Мой проводник указал на проселочную дорогу, огибающую деревню, по которой автомобиль пройти не мог. Она вела к дому Купца.

Мы пошли пешком, оставив мальчика-пастуха присмотреть за машиной. Дорога была крутой и пыльной, в действительности это было высохшее русло ручья, который вел в предгорье.

Через полчаса мне показали на едва заметный дом в расселине горы.
- Вон там, - сказал мой проводник.

Прошло не меньше часа, пока мы подошли к большому каменному дому, построенному напротив отвесной скалы. Огромная дверь была покрыта сложной резьбой, и на наш стук открылось небольшое зарешеченное окошко.

Объяснив причину своего путешествия, я спросил, могу ли увидеть Купца. Лицо исчезло, через пять минут дверь распахнулась, и нас провели во внутренний двор - покрытые гравием аллеи, цветочные клумбы, фонтаны. В углу, возле группы розовых деревьев, сидела фигура сморщенного человека в бело-голубом одеянии. Его окружали люди в белом. Он жестом пригласил меня сесть. Мой проводник простился и ушел. Я сел на дерн, надеясь, что мы найдем общий язык. Мне не было нужды тревожиться, ибо Мосхин повернулся к своим слушателям и возобновил свою речь по-английски, - с акцентом, конечно, и не очень бегло.

- И поэтому вы легко можете понять, что до тех пор, пока информация, которую вы имеете, не интерпретируется правильно, с нужной шкалой измерения, вы неизбежно придете к неправильной оценке характера. Рассмотрите эти вопросы, о которых я вам говорил, но только, я повторяю, только применяя те ориентиры, которые я вам дал, и ни в коем случае не позволяйте себе впасть в то, чтобы применять отношения, вызванные в вас обстоятельствами или атмосферой данного времени. Теперь идите, встретимся снова в следующий четверг, и я расскажу вам еще кое-что.

Люди поцеловали ему руку и ушли. Старик повернулся ко мне: "Рад узнать, что Шейх Гасан здоров, и вы ищите у меня помощи. Знайте, что я могу дать вам некоторые факты и указания, но помогут ли они вам, - целиком зависит от вас".

"Вы хотите знать о Гурджиеве. То, что я могу сказать вам об этом, вам мало поможет, но составит часть картины, если вы способны ее скомпоновать. Я учил Гурджиева фармацевтике и фармакологии, тому, как выращивать и использовать растения, как извлекать из них экстракты и пользоваться этими эссенциями. Он научился этому и ушел от меня через год. Нужно вам это?"

Мне пришлось признаться, что вроде бы не особенно нужно. Я помнил, что о Гурджиеве говорили, будто он интересовался травами, но далее этого я ничего не мог понять.

Я помню, что старался выяснить, сколько же лет старому Мосхину и не мог. Черты его лица были дряхлы, но зубы прекрасны. Его стан, несмотря на хрупкость, был сутулым, а руки тверды и спокойны. Если он был учителем Гурджиева, то когда, в каком возрасте?

- Во-первых, - отвечал он, - вы не должны считать само собой разумеющимся, что для обучения человека необходимо его физическое присутствие. Человека можно обучать по-разному, при условии, что ученик и учитель установили достаточно тесную связь. В этом случае время и расстояние не важны. Во-вторых, не воображайте, что один год означает период в 365 последовательных дней. Он может иметь протяженность и сверх этого периода. Вы, на Западе, требуете "непрерывности" обучения, только потому, что ваш ум не готов - вы можете забыть урок, если за ним не последует через несколько дней следующий. Вы не способны удержать в уме все случаи, обстоятельства и факты урока, чтобы вспомнить его без колебания через год. Гурджиев получил мое учение перед концом вашего девятнадцатого года, когда я был в Эрзеруме.

- Так вы учили там?
- Я создавал сам и так разбрасывал знание, нужное для того времени и тех обстоятельств. Не думайте, что единственный язык цветов - общепринятый язык визуального впечатления или опьяняющего, как вино, запаха. Цветы меняют свой смысл и воздействие в зависимости от своего положения друг к другу, в каком количестве они посажены... Все это - часть истинного языка цветов.

- Но на что они указывают? Могут ли они обучать или как-то воздействовать на прохожего, который не знает их подлинного значения?
- Они действуют на нескольких уровнях. Некоторые цветы воздействуют, как вы сами можете заметить, на органы чувств. Другие воздействия должны создавать микроклимат в определенном месте, чтобы идущие по пути могли освежиться, отдохнуть или использовать их одним из сотни разных способов. Цветы говорят тому, кто в их зоне, какова степень его посвящения. Воздействия, какие они оказывают, не ограничиваются теми, кто сознает их смысл и часть этого воздействия "проливается" в сознание и производит в них определенные идеи и мысли бесполезные, если не рассматривать их в определенном контексте под руководством учителя.

- Гурджиев изучал и эту науку?
- Нет. Ему это было не нужно. Существует определенное братство, несущее ответственность за создание этих садов. Им не обязательно обучать технике, есть также ордена, которые работают только для того, чтобы "запустить в действие" или поддержать связь, или обеспечить "путников из своих рядов".

- Могу ли я спросить: не присуще ли пирамидам и другим памятникам Верхнего Нила то же качество?
- Спрашивать вы можете, ибо я предложил вам все свое внимание, но меня приводит в ужам западное мышление. Я говорю о Фоме, а вы о Ереме (в подлиннике: "Я говорю о небе, а не о веревке". Игра двух персидских слов: небо и веревка). Что же, ради всего святого, вы хотите делать? Ввести в свои мысли посторонние проблемы, которые никоим образом не могут дать вам настоящей мудрости? Если вы спрашиваете только, чтобы увеличить свое случайное знание, то вы меня снова огорчаете своим невежественным подходом. Если вы отправились из своего дома путешествовать, чтобы расспрашивать о мертвых цивилизациях, то это делает мало чести вашим способностям к последовательному мышлению. Вы хотите жить в прошлом и погружаться в суеверия и сказки - или вы хотите извлечь пользу из живой пульсирующей силы, которая пронизывает Вселенную? Пирамиды, сфинксы, вавилонские башни, ковчеги, Ниневии! В будущем им нет места, а вам - есть! Эти памятники исчерпали себя. Охотьтесь за ними, если хотите, но тогда живите в пыли, которой они и являются, и не смешивайтесь с живым будущим.

Разве вы варите вчерашнюю шелуху со свежей картошкой? Если да, то не просите меня помочь вам, сами ешьте это отвратительное месиво. Дисциплинируйте свои мысли, если же их нет, позвольте другим делать это. Откажитесь от этой несчастной склонности пытаться разрабатывать все по отношению ко всему другому. Я столько насмотрелся ваших западных "мыслителей", что ищу убежища от ваших глупостей. Кто была "Мария Магдалина" и где она упоминается в "Книге мертвых", и характер Вараввы, и "Сказание о Гильгамаше", и Жанна Д'Арк, и технократ Гланстонбери, и Ной, и Малый Тресион, и Эмпайр Стейт Билдинг, и Большой Каньон. Ответ заключается в том, что многое взаимосвязано, но в таком измерении, которое вам в теперешнем состоянии не увидеть, не понять в своем невежественном поиске. В действительности вы уходите все дальше от понимания, используя эти методы. Оставьте это занятие.

Произнеся эту тираду, он снова откинулся на спинку стула/?/

Я попытался неуклюже и неубедительно объяснить: "Видите ли, Гурджиев в своей книге упоминает Песчаную Карту, и она мне интересна".

- Вам интересно, - сказал он, - вам недостаточно интересно! Вы так же читаете о диких верблюдах, овцах, ходулях, монастырях, водопоях, однако ничего у вас не вызывает интереса. Вы никогда не заподозрите там аллегорию, вы понимаете все буквально, и вовсе не извлекаете из них пользы, хватаясь за все романтическое, например - за Песчаную Карту и обаяние Древнего Египта. Почему это Гурджиев не сосредоточил свои поиски в Долине Нила? Или не искал Сурмунтское Братство? Упоминал ли он их только, чтобы дать вам аллегорию, чтобы затем перейти к самому себе и возбудить ваши погрязшие в тине умы, чтобы очиститься от веков мертвой мысли? Думали ли вы обо всем этом?

Я смело сказал: "Тогда дайте мне какие-нибудь пояснения, соответствующие моему уровню".
- Нет. Потому что вы ищете объяснения, чтобы помочь себе, а не опыта. В общем, вы хотите, чтобы вам дали книгу: "Тайны Неизвестного, и как их узнать", и вы следовали бы урок за уроком, и достигли бы совершенства. Нет такой книги, которую вы могли бы понять. Но она существует, она легко доступна, но чтобы использовать ее, вы должны уметь переживать некоторые вещи, которые подготовят вас к дальнейшему пониманию. Через эти переживания нужно пройти, а не только думать о них или анализировать. Не спрашивайте меня сейчас о названии этой книги, ибо вы должны найти ее сами. Мой учитель Мохамед Кадир читал ее всю свою жизнь и не закончил - до того времени, как его миссия былы выполнена. Теперь идите и ищите Кази Хайдер Гула в Хомсе.

Если вы к этому времени думали о Розе для своего состояния, он возьмет вас к Учителю Дауду. Барака Башад.

Я вышел, сопровождаемый слугой.
Когда я вернулся в деревню, мой автомобиль был вычищен до блеска, а в руках пастушонка был букет цветов. Он отказался от платы, даже в виде шоколада. Он тоже был цветоводом. И сейчас, когда я пишу, передо мной этот букет засохших цветов.

Моя встреча с Мохамедом Мосхином была построена по образцу, который я ощущал только смутно. Эти суфийские учителя были совсем не заинтересованы в учениках, или, может быть, им не нужны они были на условиях "ученика"? Их изречения, казалось, будили мысль и разрушали "знание". Ни один из них не обладал теми чертами и свойствами, которые можно было бы от них ожидать. Вокруг них, несомненно, была аура авторитета и мудрости, подчеркиваемая их спокойствием и магнетизмом, но она носила реальный, а не эфемерный "небесный" характер, как это описывается в книге "Встречи с замечательными людьми".

Я, конечно, не мог подвергнуть сомнению их авторитет или глубокую истину их утверждений. Я слишком хорошо знал, насколько я был неподготовлен, несмотря на все годы изучения гурджиевских "движений". Я знал, что у меня нет никакого права подвергать сомнению их откровенную критику моих позиций и западный интеллект в целом. То, что я по-прежнему искал, с некоторым отчаянием, - это возможность погрузиться в главный поток знания, идущий от того, что, как я был уверен, является источником учения, будь то таинственный монастырь, пещера в Гиндукуше или хотя бы планета в космическом пространстве.

Думай о Розе! Я лихорадочно просмотрел свои книги, чтобы выяснить, что бы это могло значить. Я нашел, что Роза упоминается в каждой поэме. Конечно, это аллегория, говорящая об объенкте любви.

Роза Багдада - вот имя, данное Абдуле Кадиру Джилани, основателю дервишского ордена Кадири. По-арабски слово "роза" лишь тональностью отличается от слова, означающего "повторные упражнения", повторение Божественных Имен. Оказывается, Роза в поэзии и в сказке является целью суфийского желания. Они уподобляют себя соловью, который по традиции опьяняется Розой.

Итак, я решил изучать суфийскую литературу, по-крайней мере, настолько, чтобы уловить хотя бы тончайший привкус знания, а затем я начну разыскивать Кази Хайдер Гула в Хомсе.

Для изучения я выбрал "Маснави". Не потому, что я безрассудно воображал, что достаточно развит для понимания этого огромного суфийского текста, но потому, что был хороший перевод и персидский вариант для сравнительного анализа.

Было бы преувеличением даже претендовать на его полное прочтение за те три месяца, которые у меня были. Его язык так превосходен, что его невозможно читать бегло. Глубина его учения была выше моей способности даже хотя бы начать постигать, но можно сказать, что делая постоянное и намеренное усилие избавить ум от обусловленности, я больше узнал за эти месяцы, чем за годы. Я старался дать "Маснави" влиять на меня и скорее переживал его, чем понимал. Слишком легко прочитать в нем много такого, что субъективно. Иногда трудно бывает не поддаться соблазну. Однако я решительно поставил перед собой задачу отбрасывать ловушки, которые я сам себе ставил, ибо знал, что попадая в эти именно ловушки, оставляю следы в своей внутренней жизни.
По общему признанию, я мог бы возложить вину за это на работу Гурджиева в том виде, в каком она существует сейчас и утверждать, что это атрофированное учение задержало меня, но так как я вошел в него и остался добровольно, не подвергая сомнению его очевидную слабость, все время ища награды в проблесках "Реальности", я должен винить только себя.

Я и не думал никогда, как и многие другие, и не позволял себе думать, что где-то существует оригинальное учение в первоначальной форме. Я полагаю, было логично считать, что нынешнее учение Гурджиева приспособлено для Запада и что те, кто его "унаследовали", были утверждены на своих постах Учителями.

По мере того, как я читал дальше, я встречал все больше и больше слов, фраз и историй, которые я мог опознать в книгах Гурджиева. В прошлом я принимал их за чистую монету, но теперь я знал, что если Каратас - дервишская школа, то можно многое понять. Нам этого не объясняли - или потому, что наши руководители сами этого не знали, или не видели, какая будет польза от этого нашего знания. Как бы то ни было, я закусил удила и продолжал идти дальше не в страхе и в трепете, как в прошлые годы, боясь неправильно поставить ногу в гурджиевских "движениях" и не в растерянности, граничащей с нервным потрясением от того, что я не мог понять лекцию о "Космическом водороде", но в состоянии доверия - быть может, не столько к самому себе, сколько к трудам дервишей.

Глава 7.
КАЗИ ХАЙДЕР ГУЛ

Кази Хайдер Гул из Хамса был поэтом. Он так же был и узбеком, поэтому мой персидский снова пригодился. Он принял меня в своем доме в старом городе Хомс. После обычных любезностей он спросил:

- Знаете ли вы, что Пир Дауд живет в Стамбуле и редко принимает посетителей? Действительно ли ваша необходимость не терпит промедлений?

Я объяснил, и лицо его прояснилось: "Я слышал о человеке по имени Джурджизаде и думаю, что он был в кругу Пира Дауда, будучи в Мосуле, но я думаю, что Пир вряд ли ответит вам на какие-либо вопросы о нем. Во всяком случае, к чему это?"

Я согласился. Я объяснил, что пытался пробиться к учителям Гурджиева и увидеть, полезно ли мне это.

Он кивнул: "Это, конечно, возможно, но было бы еще проще, если вы просто скажете Пиру Дауду, что вы от Мохамеда Мохсина Кубриги и посмотрите, что он скажет".

Глава 8.
ПИР ДАУД

Итак, я полетел с рекомендательным письмом от Хайдера Гула в Адану и Стамбул и разыскал Пира Дауда. Это был огромный человек с черной бородой, слегка тронутой сединой. Если он был учителем Гурджиева, ему должно было быть сейчас больше ста лет. Но выглядел он на 60. Он принял меня в своих комнатах в мечети Рустам Паши, и мы разговаривали через переводчика.

- Вы ученик Джурджизада?
- Да - я следую за теми, кто утверждает, что они унаследовали его право учить.

Он сделал презрительный жест: "Никто не может унаследовать бараку Учителя, кроме Саидов - потомков Пророка. Являетесь ли вы, в таком случае, учеником провозвестия Гурджиева?"

- Не знаю, - ответил я. - Я никогда не встречал его при жизни и не могу сказать, каким было его подлинное провозвестие. Во всяком случае, я разочарован тем, что случилось с его именем на Западе и ищу истинный путь.

Он кивнул: "И не может ничего продолжаться, кроме механического повторения. Провозвестие учителя не переходит к его наследникам, так было и с Гурджиевым. Если вы ищете знание, вы должны быть созвучны работе развития, принимающей во внимание обстоятельства и требования времени. Можно освещать свой дом керосиновой лампой, если вы хотите, но когда у вас есть возможность использовать электричество, вы его используете... Знаете ли вы разницу между отдельными типами знания?" - неожиданно обрушил он на меня свой вопрос.

- Шесть месяцев назад я сказал бы, что да. Но теперь, чем больше я думаю, тем больше уверен, что не знаю. Но я могу научиться.

Он одобрительно кивнул: "Хорошо. Знать, как мало вы знаете - первый шаг ко многому. Для некоторых это - отправной пункт для отчаяния и самообвинения. Если вы убеждены, что можете научиться - вы не попадете в этот тупик, но нужна дисциплина. Есть ли она у вас?"

- Думаю, что теперь есть, - ответил я. - Более того, я знаю ее вкус и знаю разницу между дисциплиной и тем низким страхом, от которого я страдал в гурджиевской работе. Ужас перед "высокопоставленными", ужас быть вызванным к одному из них, ужас, что о тебе подумают, как об отстающем.

Дисциплина, как я ее понимаю, это искреннее желание и слияние с тем, для чего человек вступил в союз. Это условие, при котором человек добровольно отдал свою свободу в определеленных аспектах тем, кто лучше подготовлен руководить им, чем он сам.

Он пристально посмотрел на меня: "Идет ли этот ответ из сердца - или из головы? Механически, чтобы угодить, или он прочувствован?"

Мне не пришлось долго раздумывать: "Из сердца и еще глубже".
- Хорошо. Дисциплина вам нужна, чтобы следовать по трудному пути, чтобы не останавливаться, для преодоления того, что вы считаете противоречивым, нерациональным или запутанным. Вы можете позволить себе обуздать вашу вознесенную до небес "критическу способность", когда вы получаете указание от того, кто действительно знает, что он делает и для кого только то, чему он учит, является важным.

Никто полностью не подготовлен к тому, чтобы обучать - и он не может пользоваться этой техникой из-за страха, что он еще более усугубит и без того уже достаточный беспорядок в уме. Техника разрабатывалась столетия, причем учитывались время, место и обстоятельства. Всякая деятельность или приемы применяются человеком, отвечающим за сферу деятельности... Они могут постоянно меняться, и поэтому руководитель деятельности должен был быть постоянно в контакте с основным планом ее. Только та деятельность, которая проводится в согласии с основным планом, является деятельностью, имеющией под собой силу. Случайное применение услышанных краем уха и полупонятных истин не может привести ни к чему, кроме путаницы, потери времени и иногда - движению назад. Знаете ли вы, что значит быть в миру и не принадлежать миру?

- Я слышал об этой концепции, но для меня ценно ваше объяснение.
- Это значит, что вы должны жить в мире, а не оставлять его, как монах или отшельник. Правда, в определенное время, в соответствии с вашими способностями, от вас могут потребовать провести некоторое время в каком-либо месте или братстве, но только в течение ограниченного периода. Вы должны использовать все возможности, чтобы отличиться на своей работе или в своем деле, позволяя духовной технике воздействовать на изменение мышления по отношению к мирской деятельности.

Слишком для многих западных людей метафизическая продвинутость оказывается равной уходу от скверны мира. Вы не можете быть осквернены миром - при условии, что вы придерживаетесь определенных нравственных ценностей и верований. Вы можете общаться с самыми страшными и развращенными людьми, подвергаться всяким влияниям - и не страдать.

У вас есть место в вашей семье и в обществе, из которого вы не можете убежать для того, чтобы засесть в пещере и предаться медитации. У вас есть ряд ответственностей, которые вы не можете с себя сбросить. Медитация, в конце концов, может занимать 25 секунд, равно как и 25 лет. Если ваша система столь неэффективна и недейственна, что вам приходится медитировать 25 лет, тогда что-то не в порядке либо с вами, либо с системой, либо, возможно, с тем и с другим.

Если вы настолько просвещены, что знаете, над чем медитировать, тогда вы можете сосредоточить на этом свои умственные центры и медитировать несколько секунд, полностью отключаясь от остального. Сидя в пещере, в лохмотьях, питаясь орехами и ягодами, вы можете произвести только физиологические изменения или воздействия, представляющие из себя мало ценности в эзотерическом смысле.

- Могу ли я спросить тогда о цели монастырских братств в Гиндукуше?
- Ваш вопрос не только несвоевременен, но и неточен, - отрезал он. - Существование некоторых обитателей власти ничего в том, что я сказал, не меняет. Люди в тех центрах имеют дело с судьбой мира, но вы, вы даже не можете начать постигать что-либо из их деятельности. Они - не обычные люди, не говоря уже о монахах. Они не знают ни покоя, ни даже удовлетворения, ибо им приходится возмещать недостатки человечества. Это - реальные люди, испытывающие бытие и небытие и давно вступившие в стадию эволюции, когда ни одно из состояний не имеет для них никакого значения.

- Гурджиев сказал, что он посетил один из них и его друг, князь Любоведский, был одним из обитателей братства. Был ли он одним из Бессмертных?

Глаза Пира Дауда сверкнули: "Ваша невероятная наивность противоречит вашему возрасту! Гурджиев сказал это, Гурджиев сказал то! Кант сказал это, Чехов сказал то! Всякий имеет что сказать, и вы иногда тратите всю свою жизнь, читая их и мучительно пытаясь объяснить то или это, а затем применить личные переживания или с грехом пополам разбираетесь в результатах чужих желаний. Это ничего не дает".

"Вам бы следовало уже понять, что многое из того, о чем писал Гурджиев - аллегория. Все его действующие лица, места и ситуации. Что вам до того, даже если такой князь действительно существовал? И если бы он был одним из Абдулов? Вы роетесь в песке, привлеченный кусочками слюды, пытаетесь соединить их и сделать окно, не понимая, что сам песок можно превратить в чистейшее стекло.

Не обременяйте себя личностями или событиями вне вашей теперешней ситуации - тем, что нельзя понять и использовать. Определенная литература основывается на опытах и деятельности прошлого и живет лишь на протяжении жизни Учителя, чьим долгом было произвести некоторое воздействие на ограниченную часть человечества.

Спросите себя, как тогда эта трансформация может иметь какую-либо основательность по отношению к развитию, если затрагиваемые ею обстоятельства, время и люди уже больше не те. Вы обманываете себя, придавая этим вопросам такое значение, и вы обманываете других тем, что популяризируете это. Вы не можете искать утешения в сетовании: "Это все, что было доступно" или "Нет никакого другого источника". Всегда существовала литература воздействия и всегда были указаны возможности встретить другой источник.

В проецировании учения никогда не было вакуума. Только в западном интеллекте есть вакуум. Запад поощрял и популяризировал культ полуграмотных гуру, чьей единственной претензией к славе было сиденье под деревом и использование собственного пупка как хрустального шара. О да, Запад всегда искал мудрость Востока, но - всегда неправильно, не там. Всегда красочная, слегка эротическая реальность, но суровая - никогда. Западная мысль так и не смогла оправиться от мертвой хватки организованной церкви, несмотря на то, что помогала и содействовала монополии этой церкви тем, что никогда не оспаривала ее права. Любой намек на то, что организованная церковь не имеет эзотерики, венчается смертью на костре. Я настолько же христианин, насколько Христос, но я христианин не того образца, который установили святые отцы. Ваш св.Августин утверждал, что христианство существовало среди древних народов, но и он придерживается того мнения, что на него повлияли нехристианские учения.

Вы, поощряемый образом Гурджиева, хотите следовать учению его. Весьма похвально. Однако, поскольку учения, возникшие из образа, более не действенны, вы должны искать способ оживить их сегодня. Если вы найдете его, тогда следуйте за ним, не тратьте напрасно время в бесплодных размышлениях, насколько это совпадает с методом Гурджиева, или Симона Петра, или Фараона! Хотите ли вы следовать учению, которое развивается или настроено органически, или вы хотите соединить обрывки отношений между тысячью и одной не схожих, но захватывающих обятостельств, людей и цивилизаций? Если последнее, то изучайте археологию, антропологию или образцы культур и довольствуйтесь интересными находками и волнующими перспективами. Не хотите ли духовных "проводников" в виде краснокожих индейский вождей или сверхъестественного голоса, говорящего с вами? Займитесь спиритизмом. Но если вы стремитесь к реальному прогрессу с дисциплинированной упорной работой, тогда откажитесь от своего образа мышления и самонадеянной гордости и уверенности в широте своего "интеллекта" и испытайте то, что может быть только пережито.

Отправляйтесь теперь в Тавриз и найдите там Даггаша Рустама, мастера барабана. Он или примет вас, или нет. Если да - можете продолжать работу, если нет..." - он выразительно развел руками.

Это не книга о путешествии, и хотя поездка в Тавриз была интересной, мне было не до осмотра достопримечательностей. Достаточно сказать, что вряд ли кто-нибудь совершил бы такую поездку без достаточной на то причины!

Глава 9.
ДАГГАШ РУСТАМ

Тавриз, от которого получил свое имя таинственный дервишский учитель Шамс-и-Табриз, не из тех городов, что производят впечатление. В нервном состоянии. я обнаружил, что со мной там не так общительны и приятны, как я ожидал. Всякий знал учителя Барабанщика, но никто не мог сказать, где его найти.

Десять дней я провел в поисках, пока однажды, когда я сидел в чайхане, мое внимание не привлекла пересекавшая улицу высокая фигура с густой бородой, в рваном заплатанном халате. Встав на пустом месте, человек стал бить в барабан и закричал: "Внимайте все Рустаму".

Я вскочил, опрокинув чай, и бросился вон.
Дервиш сидел на камне, а вокруг него собралась толпа. Он поднял посох, призывающий к молчанию.
- Я расскажу вам сказку. Хотя не знаю, зачем я трачу на вас, болванов, свое время, - начал он. Одобрительный ропот доказал, что это было лучшим началом.

Он очень подробно рассказал историю о дервише из "Гулистана" Саади, на разные голоса. Он поистине был мастером рассказа. Толпа, как зачарованная, ловила каждый его жест и интонацию, а в конце разразилась аплодисментами. Собрав немного медяков и не поблагодарив, он зашагал дальше, сопровождаемый пестрой толпой сорванцов - они знали, что в ближайшей сахарной лавке он купит им лепешек. Раздав лепешки, он удалился. Я последовал за ним.

На окраине города он сошел с дороги и поманил меня. Мы прошли поле и сели на камнях у ручья. Он задумчиво смотрел в воду. Один раз я нарушил молчание, но он показал мне, чтобы я сидел тихо. Через полчаса он заговорил.

- Ишк башад.
- Ишк, откликнулся я.

- Если обладаешь знанием, служи подобно тем, кто не ведает, ибо непристойно, чтобы люди из Китая совершали паломничество, а уроженец Мекки лежал бы поблизости спящим. Чего ты хочешь от меня?
- Знания. Я хочу получить возможность понять сложность современной жизни и сохранить прочное понимание принципов великих учителей.

Он ковырял землю палкой: "То знание, какое ты ищешь, приходит из опыта, и ему нельзя научиться из книги. Ты можешь прочесть великих: Руми, Джами, Хафиза, Саади, но их писания - только соль хлеба. Чтобы узнать вкус хлеба, нужно его съесть, почувствовать соль вместе с дрожжами, мукой и водой. Свою связь с современной жизнью ты рассматриваешь на основе своего обусловленного фона и того, как тебя научили мыслить. Чтобы очистить свое небо и ощутить свежий вкус, тебе придется оставить старые формулы, которые так сильно подводили тебя в прошлом и искать реальные ценности. Готов ли ты оставить мир, каким ты его знаешь и жить в горах, один, почти без еды?"

Я объявил, что готов.
- Вот видишь, - он с сожалением покачал головой, - ты все еще чувствуешь, что для того, чтобы получить знание, нужны горы и уединение от всегог нечистого. Это примитивное отношение, удовлетворяющее всех дикарей. Неужели ты не понимаешь, что лишенный простоты путь развития идет в ногу с требованиями сегодняшнего дня? Можешь ли ты понять бесполезность отказа от мира?

Тебе может понадобиться курс в Сармунском центре, но это не будет означать полного отказа от твоей мирской деятельности. В разумной мирской деятельности нет ничего нечистого, при условии, что ты не позволяешь и не побуждаешь ее портить себя. Если у тебя есть достаточно умения, ты действительно можешь заставить отрицательные силы служить себе... но у тебя должно быть достаточно умения.

С начала времен наши люди говорили на языке людей и двигались в соответствии с состоянием времен планеты. Мы находимся на уровне времени и даже впереди него - не для нас жалкие остатки древнего учения, безрезультатно спроецированные в ХХ столетие. Наоборот, мы - люди каждого столетия, включая и двадцатое, и двадцать первое. Ты много читал о восточном учении. Знаешь ли ты влияние нашей музыки на западную?

- Я знаю лишь то, что вальс и танцы Морриса имеют суфийские корни (Танец Морриса - гротескный танец, исполняемый в маскарадных костюмах и представляющий обычно действующих лиц из легенды о Рубин Гуде, особенно танец Девы Марии с монахом Туком. Отсюда - любое пантомимное представление, важной чертой которого является гротескный танец /прим. переводчика/).

- Верно, верно, - ответил он. - Но, помимо самих ритмов, кто из западных композиторов находился под нашим влиянием и через кого наши мелодии влияли на Запад? Люди с девятого столетия несли музыку на Запад - это менестрели, трубадуры и барды. Раньше они делали это с помощью лиры и флейты, тепе6рь - для современных инструментов.

Знаешь ли ты о средневековых строителях в Европе? Людях, чьи монастыри, соборы и замки стоят до сих пор? Знаешь ли ты о садах, которые по-прежнему сохраняют силу, для которой они и были сотворены на Западе?

Это лишь фрагменты огромной картины. Можешь ли ты совместить это с беззубыми стариками, сидящими в горах в антисанитарных пещерах? Неужели ты веришь, что на судьбу мира могут воздействовать люди, единственная техника которых - побег от мирского искушения? Огромная американская промышленная компания с широкой сетью коммуникаций, управлений и агентов существует не для того, чтобы торговать одним ограниченным изделием. А если мы имеем дело с самой жизнью, почему это должно быть мельче?

Ты умышленно стремишься быть к нам несправедливым. Что ты знаешь о людях, чей долг состоит в том, чтобы спасать ваши жалкие западные шкуры? Можешь ли ты постичь хоть на мгновение необъятность бремени, их бодрствования и сна? Размеры чаши, которую они несут ради вас?

Я ответил, что начинаю представлять фрагмент картины, и что она наполняет меня благоговейным трепетом и уважением. Но мое недостаточно широкое видение порождено невежеством, которое я только теперь начинаю понимать. Я добавил, что приехал в Тавриз для продолжения своих поисков учителей Гурджиева, но пока дело скорее касается меня самого.

- Джурджизаде, - сказал он, - да, ученик моего учителя Шейха Дургуя, под руководством которого я изучал музыку по приказу Шейха Юссавуфа из Каира. Я был молодым учеником, когда прибыл Гурджиев для изучения музыки и танцев Мевлави. Я очень хорошо помню и его, и товарища его Дагана Муслимова из Бухары. Он жил с нами в Текке. Частью наших обязанностей было разжигать огонь и подметать текке. Но он пробыл у нас недолго, а потом возвратился в Каир.

- Был ли Шейх Юссуф из ордена Мевлави?
- Нет, он был Накшбанди, но высочайшего ранга, и, следовательно, хранитель тайн всех Орденов. Такой учитель мог послать ученика в любое особое текке или орден для изучения специального раздела учения. В случае с Гурджиевым я полагаю, что он должен был использовать некоторые аспекты музыки и танцев Мевлави в другой сфере обучения. Его товарищ находился у нас дольше, а затем вернулся в Каир и умер, как я слышал, от жажды в пустыне, так как не взял с собой достаточного количества воды. Гурджиев тоже был в той экспедиции, но их разделила песчаная буря /самум/ Ну, а вы теперь куда направляетесь?

Я откровенно ответил:
"Туда, куда вы мне посоветуете. Не знаю, сколько времени у меня осталось, но мне хотелось бы употребить его с пользой для моего внутреннего сознания"

.Он подумал и сказал: "Шейх Абдул Мухи сейчас в Каире в Ал Азхаре. Повидайте его. Мы еще встретимся, а сейчас отправляйтесь в Каир".

Глава 10.
ШЕЙХ АБДУЛ МУХИ

Квартиры профессоров в Азхаре были почти столь же просты, как и у студентов, за исключением того, что они блыли заставлены рядами книг и находились вдали от шума и суеты. Шейх Обдул Мухи приветствовал меня, и мы сели в его отгороженной спальне, попивая ароматный кофе. Это был моложавый мужчина, в строгой одежде азхарского Шейха. Мы говорили по-французски.

- Шейх Юссуф, мой учитель давно умер. Он был моим отцом и моим учителем, от него я научился всему, что знаю. Он был шейхом Ордена Ракнбенди в долине Нила, обучался в Кизил Джане в Туркестане и был человеком глубокого знания, большой силы, несравненного терпения и мягкости. Я помню случай, касающийся Гурджиева, о котором вы упоминаете. Они ехали из Омдурмана в Асван, возвращаясь после посещения народа Махди, когда их разделила песчаная буря. У Муслимова было мало воды, за несколько дней бурана он потерял своего верблюда и погиб. Шейх приказал доставить его тело семье для похорон и запретил всем отправляться в пустыню без достаточного запаса воды и хорошо обученных верблюдов.

- Ваш отец учил его музыке? - спросил я.
- Нет, он изучал определенные упражнения и технические приемы. Музыке он учился в Тавризе после того, как закончил обучение здесь, а затем на короткое время вернулся сюда - его экзаменовал один из Аклданов, которого послали из Джедды. Здесь, я помню, он овладел упражнением "стоп" или дыхательной техникой, сопровождающей его. Там было несколько индийских факиров, обучающих технике дыхания.

- Правда ли, - спросил я, что слово "факир" имеет силу само по себе?
- Факир происходит от арабского корня, означяющего "бедность". Эти люди были названы так потому, что они избегали мирского богатства и жили согласно изречению пророка Мухаммеда: "Бедность - моя слава".

- Полезно ли следовать упражнениям, которые выполнял Гурджиев?
- Нет, те специальные упражнения были для особого времени и определенных специфических условий. Вы должны следовать тем, которые отчетливо созданы для ваших нужд и обстоятельств, преобладающих у вас. Их вам должен дать ваш учитель, иначе они вообще бесполезны.

- Как мне их получить?
- Вы не "получите" их! Вы их зарабатываете или заслуживаете. Они даются вам обучающим учителем после того, как вы проработали под его руководством достаточно долго, и он видит, что они пойдут вам на пользу. Это вы показываете, что вы усвоили учение правильно и до такой степени, что можете развиваться сами. Вы начинаете с того, что овладеваете способностью учиться.

В данный момент ваше мышление грубо и неочищено. Вам приходится пропускать мысль через массу несвязанной и ненужной информации, которую вы считаете знанием. Эта информация нагромождалась в вашем уме с детства. Вы запомнили ее, так как равняете ее со знанием, но это только факты и дела, освященные вашим обществом. Вы верите, что унаследовали знание веков и можете мыслить сами.

То, что вы делаете, на самом деле состоит из просеивания через это обуславливание и отборе того, что, по вашему, может быть применено в данной ситуации. Выбор этот обычно случаен и основан на эмоции, а не на реальном знании.

Поэтому вы продолжаете строить целые секции своей реагирующей личности и мышления, на том, как часто, даже слишком часто, является или ложной предпосылкой, или предпосылкой просто слабой, недействительной и опасной.

- Что нужно делать, чтобы избавиться от этого образца?
- Думайте, как вас можно научить думать, пользуясь только якорными концами, которые вам даны, чтобы прочно держаться за них в плавании. Только путем направляемого процесса вы сможете праувильно использовать свои мыслительные способности до их высшего предела. Находясь под воздействием любого другого процесса. вы просто реагируете, а не учитесь мыслить. Это не значит, что вы должны реагировать и мыслить управляемо при каждой возможности, даже самой незначительной, - это создаст хаос в вашей жизни. Возросшая способность мыслить отражается на всем организме и на каждой его автоматической реакции.

Если действительно сознавать продумыванье любой своей реакции и думать только по верным правилам, - реакция тоже будет правильной. Если реакция только поверхностная, она будет не глубже рефлекса. Если она проникает в темный омут умственного сознания нормального человека - составленного, так сказать, из растерянности, хаоса, страха и неуверенности, - тогда это вызывает реакцию такой же структуры, как и та, из которой она "выскочила" или же из того, что было доступно для выбора. Ясно, что недостаточное основание, неполное обучение и непроизводительный внутренний процесс дает именно такие же реакции.

Сейчас вы думаете, что вы думаете, - но вы не используете и пятой части своего реального умственного потенциала. Чтобы получить пользу от мышления, вы должны знать, как думать и что делать и не обманывать себя тем, что ваши интеллектуальные упражнения - это настоящие мысли. На самом деле они - отвратительная пародия на истинную мысль, пародия, которая возбуждает и соблазняет, но не производит ничего, кроме ухудшения истинной способности мыслить. Всякий раз, когда вы принимаете одну из этих "мыслей-теней", вы поощряете свое сознание принять ее за реальную, медленно подрывая, таким образом, ценносать истинной мысли.

- Сохраняется ли, - спросил я, - творческая свобода мысли, несмотря на создание этого нового образа мышления?
- Ваша неспособность понимать удивляет меня, - отпарировал Шейх. - Вы стремитесь к т.н. творческой мысли, но именно эта "творческая свобода" все эти годы тормозила вас; творческая мысль, творческая свобода, творческая поэзия - все это оправдание того, как заполнять мир заблуждениями, рожденными в грязных умах псевдоинтеллектуальной элиты Запада. Подлинный творец никогда не восхваляет до небес свою способность творить. Истинный интеллигент никогда не утверждает, что он таков. Только недоразвитые люди, лентяи и неудачники, глупцы сваривают старые велосипеды в одно целое и утверждают, что это творчество...

Если их оценить согласно критериям искусства - по цвету, форме, восприятию и глубине, - то они ничего из себя представлять не будут. Они кричат об умении разбираться и хулят "устаревшие понятия", ревнуют и завидуют при недостатке уважения, оказанного их творениям подавляющим большинством человеческого рода... Великолепно! Нельзя ожидать, чтобды кто-то хвалил то, что устарело. Но стоящая вещь не так-то легко старится. Если мысль или идея здоровы в своей основе, тогда они будут развиваться...

Сегодня у вас на Западе едва ли найдутся какие-либо оригинальные и творческие идеи и мыслители. Вы восстаете против этого утверждения, как и полагается хорошему, обусловленному западному интеллектуалу, но это факт, на Западе период мучительного самоисследования своих ценностей и верований. Кого искать - Бога или Маммону? Где и как искать Бога? Каково место человека во Вселенной? Ни на один из этих вопросов нельзя получить ответ от общества, которое цепляется к каждому слову мыслителей сегодняшнего дня. Их излияния являются оскорблением для западной мысли.

Если бы столетия западной мысли были ориентированы правильно, это могло бы привести к высокому эзотерическому уровню, однако его нет, нет и эзотерического уровня. Заметьте, западные люди знают свою ограниченность и толпами валят к любому, кто претендует на новый образ мышления, особенно если он с Востока. Люди опьянились некоторыми аспектами учения Гурджиева, потому что он показал им способ, как выйти из ловушки обусловленности. Они видели в нем человека, который может помочь им возродить старые ценности, которые, как они чувствовали, являются их законным наследием, но к которым они не имеют доступа из-за трясины интеллектуальных теорий.

Идите, друг мой, ищите свою цель, отсеивайте чистое от фальшивого и крепко хватайте то, что пережито столетия и оказалось прогрессивным и нетронутым, оказалось новой верой, древней верой, в которой нужно не почитание, а действие.

Этот путь существует, он везде, в любом состоянии, однако он скрыт от неподготовленных, от искателей сенсаций, от тех, кто потворствует своим слабостям. Это путь полного подчинения и абсолютной дисциплины. Его наградой является угасание. Вас это ужасает? Может быть, вы не хотите терять свою "индивидуальность", эту химеру, которая столь много значит для западного человека? У вас нет никакой индивидуальности! Вы безликий странник, идущий по коридорам времени, без всяких внутренних ценностей и без какого бы то ни было права на продвижение - в силу лишь того, что вы родились на свет. Заработайте свое место под солнцем или вечно сидите в тени своей "индивидуальности"! Познайте себя посредствомп преданности, и когда вы это сделаете, вы сможете радостно погрузиться в лоно истины.

Отправляйтесь к Шейху Шаху Назу в Конию, в Турбе. Он старейший ученик Кутуба /Столпа/, который руководил занятиями Гурджиева. Он, может быть, примет вас.

Всю дорогу в Стамбул я размышлял. Все шейхи были настолько категоричны и критичны, что я не знал, смогу ли когда-нибудь сбросить с себя всю западную обусловленность и попытаться начать учиться заново. Я считал, что смогу сделать это, ибо я уловил проблеск истины, древней истины, скрывающейся в их речах.
Я поклялся себе, что буду следовать за ней так далеко, как только смогу.

Глава 11.
ШЕЙХ ШАХ НАЗ

В Конии, где жил, проповедовал и похоронен Руми, жизнь течет вокруг его гробницы. Шейх был там, творя свою вечернюю молитву. Потом он согласился поговорить со мной.

Переводчиком был мальчик.
Мы встретились в его простой квартире, расположенной позади гробницы. В комнате были потертые ковры.

Шейх, в белом одеянии с черным капюшоном, знаком Шейха Ордена Мевлави, сидел на белой овчине, покрывающей низкую кушетку. Перед ним на столе лежала зеленоватая мраморная звезда с двенадцатью лучами. Я изучал суфийский ритуал и знал, что эта звезда, известная как Таслим Тадж, часто применяется для того, чтобы показать присутствие Высокого Шейха Ордена Мевлави, и мои глаза уловили другое одеяние, белое с капюшоном в голубую полоску. Итак, в Конии находился Высокий Шейх.

- Можете ли вы помочь мне в моих поисках? - спросил я.
Он улыбнулся: "Сын мой, вы видите перед собой человека, прожившего более восьмидесяти лет, собственные поиски которого закончены лишь наполовину. Но спрашивайте, и я попробую дать вам совет".

- Я ищу людей, которые учили Гурджиева, и стремлюсь быть принятым в ученики, - смело сказал я. - Не знаю, подхожу ли я для этого, но хочу попытаться.

Шейх несколько секунд смотрел на сеня проницательными голубыми глазами.
- Вы изучали труды Джурджизаде?
- Да.
- Я так не думаю. У меня такое чувство, что слишком многое скрыто, и у меня нет никаких средств проникнуть в тайну.

- Это, конечно, аллегория, - медленно сказал он. - Вы не можете проникнуть в них, потому что они предназначены для другого времени.
- Как?!..

- Он прервал меня: "Идемте!" Он поднялся и сделал мне знак следовать за ним. Мы прошли по переходу и спустились вниз по каменным ступеням в большое помещение, которое, как я представлял, лежало под гробницей. Это была восьмиугольная комната со свободами, высокая, около 20 футов. Обведя ее взглядом, я вдруг увидел нечто, от чего сердце мое перестало биться, и я чуть не задохнулся. Это был высокий столб из слоновой кости с коленчатыми ветвями из того же материала. Каждая ветвь поддерживалась человеком, одетым в ниспадающие дервишские одежды и головной убор конусообразной формы. Неподвижно застыв, они стояли в разных позах. Немного позади, на белой овчине сидел человек, одетый в мантию с многоцветными заплатами, накинутую поверх белого одеяния в голубую полоску. Конусообразный головной убор поразительных оттенков был свободно обвит многоцветным тюрбаном. На его левом плече была любопытная пряжка с тремя язычками, серебряный узор которой служил оправой для мелкой бирюзы, а в руке он держал нитку четок из шариков слоновой кости. Лицо его было скрыто тенью от капюшона. Я стоял зачарованный, упиваясь всей сценой до тех пор, пока Шейх не дернул меня за рукав, и мы ушли.

Вернувшись в гостиную, он спросил меня:
- Что вы там увидали?

Я ответил, что это, конечно, было собрание дервишей, и что "дерево", конечно, должно быть то, которое описал Гурджиев.

- Знаете ли вы, что это было?

Я сознался, что не знаю.

- Это - аппарат для связи, обучения и изменения. Люди, державшие ветки, находились в глубоком общении с учителем и в состоянии "стоп". Поэтому он может учить их на самом глубоком уровне и оценивать их реакции. В каждом крупном учебном центре есть такой аппарат. Он общается через него с нами.

- Могу ли я спросить, кто этот человек и почему вы мне его показали?
- Это - один из Кутубов, а они - Абдалы. Урок, который вы извлечете из этого, я оставляю на ваше усмпотрение.

- Это один из учителей Гурджиева?
- Гурджиев его никогда не видел.
- Видел ли Гурджиев "дерево"?
- Нет, им никогда не пользуются так, как он это описывал.
- Есть ли у меня шанс быть принятым когда-нибудь в школу?
- Поймите, что мы не набираем учеников, - ответил старик. - Мы выбираем или отвергаем. Сегодня вечером вы будете сидеть с некоторыми из наших друзей, а завтра вы отправитесь в Мешед, где вы опишите переживания этой ночи Хассану Кербали, и он ответит на ваш вопрос. Идите с нашим другом и уезжайте рано утром.

Позднее, вечером, после ужина, меня привели в комнату, где сидело около десятка людей. Они были одеты в западные костюмы и сидели на маленьких ковриках, причем каждый носил белую тюбетейку, вышитую белым шелком. Мне выдали тюбетейку и пригласили сесть на свободное место в круге.

Через несколько минут раздались барабанные удары, и жалобные звуки флейты нарушили безмолвие. Стараясь ни о чем не думать, я закрыл глаза и позволил музыке войти в меня.

Музыка и настойчивые удары в барабан гипнотизировали меня, и мне казалось, что я скольжу в пространстве к яркой звезде, испускающей лучи разных цветов. Мягко журчащий припев "Ху, Ху" вошел в мое сознание, и я присоединился к нему скорее потому, что хотел присоединиться, чем думал, что должен это сделать.

Прошло несколько минут, звезда становилась ярче, и на фоне музыки и пения я услышал голос, читающий нараспев по-персидски. Я читал эту фразу много раз и знал ее - начальный стих из"Маснави" Руми: Биснэв зи най чун хикайст микунал" - "Вы слышите свирели скорбный звук...". Снова и снова голос повторял одно и то же изречение, и наконец я поплыл обратно к земле, и звезда уменьшилась в блеске. Наступило утро.

Мое путешествие в Мешед не произвело на меня большого впечатления. Мой ум был слишком полон... Моя медитация из "нескольких минут" оказалась в действительности несколькими часами. Был ли это гипноз?

Однако, зачем ему быть? Какая в нем была бы ценность? В моем мозгу бушевали вопросы. Тогда я расслабился. Миссия моя заключалась в том, чтобы запомнить и описать, а не заниматься субъективными исследованиями.

Глава 12.
ХАССАН КЕРБАЛИ

Хассан Кербали был эмалировщиком на базаре Тилла Шахи в Мешеде. Я рассказал о своем переживании. Он внимательно выслушал. Когда я кончил, он поднял глаза:
- Эти слова - ваш паспорт. Разные члены той группы слышали разные слова, согласно своей способности понимать их. Вы должны начать с основания, не спеша и терпеливо. Вы должны прислушаться к повести свирели. Если вам удастся это сделать и не смотреть назад, если вы сможете полностью принять на себя это обязательство - вы сможете пойти дальше на пути к пониманию.Если вы позволите своему незрелому и пробуждающемуся сознанию иметь старые идеи и интеллектуальные приятности, вы потеряете право на ту точку зрения, которая у вас реально есть.

- Я готов попытаться, - ответил я. - Надеюсь, у меня хватит смелости сделать это, так как я от начала до конца представляю собой продукт моей обусловленности.

- Не прибегайте к мирской обусловленности, - последовал мягкий укор, - как к постоянному оправданию. Во многом вы вы сами виноваты. Вы могли бы отвергнуть многое из того, что вы приняли некритически.

Человек в своей основе жаден, ленив, потакает своим слабостям и ищет любого удобного случая, чтобы избежать задач, требующих усилия. Физическое усилие менее трудно, чем умственное, а усилие, связанное с развитием, еще более трудно. Умственная дисциплина - это продукт преднамеренной дисциплины. Не случайно, что у некоторых она есть, а у некоторых ее нет. Если вы готовы к тому, чтобы бороться с собой, - хорошо; в противном случае ищите более легкий путь, который вас никуда не приведет, но создаст представление, что тайны жизни открыты для вас.

Возьмите Дзэн, Теософию или йогу, - все это прибежище для неспособных, которые хотят, чтобы что-то заняло их время и давало бы им нечно сверхъестественное и вознаграждающее. Если бы они использовали на управление своих умственных процессов только четвертую часть той энергии, что они тратят, чтобы вязать из себя узлы и заниматься пустяками, они пошли бы дальше.

Отправляйтесь теперь к Шейху Мохаммеду Дауду в Кандахар. Скажите ему, что Хассан Чайнауки кланяется ему, - и он снова принялся за работу.

Пересекая афганскую границу, я почувствовал, что внутри что-то действительно сдвинулось. Гурджиев упоминал Афганистан, Бухару, Аму-Дарью, Гиндукуш и Карфиристан, как имеющие жизненную важность. Я знал, что нахожусь на родине традиции.

Глава 13.
ШЕЙХ МОХАМЕД ДАУД

Кандагар оказался знойным; пыльным и гостеприимным городом. Шейх Дауд был владельцем чайханы рядом с Гробницей плаща Пророка, и он сердечно приветствовал меня, устроив жить вместе со своим сыном. Я передал ему послание из Багдада, и его бородатое лицо стало серьезным.

- Брат, - сказал он веско, - знай, что путь, который ты избрал, долог и труден. Ничто, кроме полного подчинения твоему учителю, не приведет тебя через трудности, которые ты встретишь. Абсолютная и неуклонная вера в него и доверие к нему, - твои едирнственные руководящие линии. Любое колебание или негативная реакция будет не только мешать, она породит сомнение, которое затуманит твое понимание.

Забудь теперь о Гурджиеве. Это учение не для тебя. То, что теперь устарело, ничего не даст. Учение, предназначенное для передачи в специальное время, продолжается только до тех пор, пока не наступает перерыв для начала другой стадии. Когда начинает действовать новая стадия, тогда старое учение становится бесплодным и выживаютт лишь органические обломки, которые могут быть воплощены в новой фазе. Даже если бы ты сумел удержаться за эти фрагменты, это не помогло бы тебе, ибо вся структура изменилась, а связь между факторами потерпела тонкое переустройство. У Гурджиева было что сказать - и он это сказал. В тот момент его фрагменты были в одной сфере, теперь - в другой. То, что существует на Западе, основанное на его учении - основано на том, что он делал и говорил, а не на том, что он знал. Это учение стало скорее способом существования, а не путем.

- Можно ли извлечь пользу, следуя этому учению?
- Только в той степени, что оно дало тебе стимул к поискам более высокого сознания и напомнило, что есть другая сфера существования. Что же качается помощи тебе для достижения этой сферы, то здесь оно бессильно.

- Если это было чистой аллегорией, полезно ли искать объяснения? - спросил я.
- Тебе не удастся поразить меня тем, что ты полностью лишен разума, - посследовал уничтожающий ответ. - Тем не менее вопросы твои показывают любопытную незрелость мысли. Что вдохновляет тебя на то, чтобы рыться в устарелом учении? Предположи, например, что Старик в книге "Все и вся", на самом деле - пророк Магомет, а его внук Хуссейн представляет собою Имама Хуссейна, внука Магомета. Куда тебя это приведет? Не лучше ли будет начать с того, чтобы знать эти факты и использовать их для своего руководства, чем тратить время и энергию на то, чтобы с трудом продвигаться среди вещей, - чтобы раскрыть их и не суметь использовать в
контексте более ранней деятельности Гурджиева.

Не хотел бы ты еще знать, что орган Кундабуфер, упоминаемый Гурджиевым, состоит из двух персидских слов: кунда - притуплять и фарр - великолепие, блеск. Объединенное таким образом слово является техническим термином, обозначающим притупление восприятия себялюбием, и напыщенностью. Сколько времени понадобилось бы, чтобы понять, что это значит и как применяется? Ты хочешь забыть аллегории и сложности, которые были нужны прежде, и внимательно изучать основную линию традиции, в той степени, в какой она тебе теперь доступна. У тебя нет времени, чтобы тратить его на академическое исследование или интеллектуальную оценку полуистины. Если ты будешь беспокоиться по поводу аналогии этой вещи, ты будешь питать собственные неврозы. Если именно это удовлетворяет тебя, тогда следуй этому, и да сохранишь ты свое здоровье.

Мой собственный учитель - Дил Бар Хан Хунули - учил Гурджиева. Я знаю, чему он учил его. Хочешь ли ты, чтобы я обучал тебя тому, что ты сможешь больше применять? Или ты выбрал путь развития, который органически созвучен развивающемуся космосу, в котором человек находит свою реализацию? Оба пути открыты для тебя, но ты можешь следовать только одному. Я пошлю тебя в Пешавар, если ты готов, а оттуда ты будешь странствовать один.

- Шейх, - ответил я, - я готов. Мое единственное намерение - посвятить себя учению в надежде вытащить свое сознание из трясины и развить себя. Я отправился в путь, чтобы следовать Гурджиеву, но сейчас я готов следовать тому пути, который дает мне надежду на сознание.

- Очень хорошо. Повидай Ахмада Мустафу, кузнеца в Пешаваре. Скажи ему, что ты пришел приветствовать Шейха ул Мамайкха, и он дает тебе совет. Помни, путь труден, и если ты споткнешься, спасти себя сможешь только сам. Не жди никаких чудес, но знай, что в конце лежит глубокое, постоянное сознание. Ишк Башад!

Я знал, что я прав. Я имел больше, чем простое чувство, что я нашел свой путь к источнику. Возможно, это было потому, что я уже мыслил по-новому, не просеивая свои впечатления сквозь массу обусловленных реакций. Меня больше не существовало, анализировал я свои побуждения, помня себя как раз ради того, чтобы делать это. Я вбирал в себя знание и информацию и сознательно накапливал ее, чтобы использовать, когда понадобится. Часть этого, я знал, уже работала надо мною и разогнала паутину праздности всей моей жизни в отношении развития.

Полное погружение в учение, я знал, было единственным путем. Для меня становилось все более и более ясным не только то, что ответы на вопросы, которые я стремился получить, заключались в суфийских учениях, но также и то, чтро их гораздо проще было понять, если смотреть на них с новой, необусловленной точки зрения. Я начал видеть, что мы сами усложняем свою жизнь и затуманиваем свое сознание тем, что вводим факторы, не имеющие никакого реального места и лишь отражающие состояние ума, основанного на отсутствии дисциплинированного мышления.

Я не мог флиртующе отнестись к учению, куда хотел полностью погрузиться. И я не мог также стать "интеллектуальным суфием", ибо таких не существует. Либо полное подчинение и полное отождествление со своим учителем, либо ничего. Половинчатая преданность могла создать только бледную тень того, чем могло бы стать это отношение.

Человек всегда претендовал на "интеллектуальную свободу", подразумевая под этим право отходить в любое время от всего, чем он больше не интересовался. Верность людей поверхностна даже тогда, когда она касается их собственного будущего.

Мне было ясно, что академическое или умственное отношение к глубокому учению Суфизма разрушительно для способности человека учиться. Академическое или интеллектуальное исследование не может выйти за пределы измерения, кроме как в своей наиболее теоретической форме.

Глава 14.
АХМАД МУСТАФА САРМУНИ

Ахмад Мустафа, кузнец, был человеком, возраст которого мог быть любым больше 80 лет, но на вид ему было под пятьдесят. Его лицо было в морщинах, спокойное, а глубокий взгляд говорил и о внутреннем покое. Он с достоинством приветствовал меня на хорошем английском языке, но говорил медленно, взвешивая свои слова.

- Понимал ли я, - спросил он, - что служило причиной моих поисков?

Я ответил, что начинаю понимать. Сначала это были поиски определенных людей, но теперь это поиски учения, внутренняя потребность.

Он серьезно кивнул: "Следовать учению человека допустимо только тогда, когда это ведет к свяязи с основной струей действительной, развивающейся традиции. Иначе это становится культом личности, и его возможности строго ограничены достижениями человека, за которым следуешь".

"Гурджиев, живший в этом самом доме, учил, что прогресс осуществляется через новую мысль и новое действие. Так как он сам был ограниченным, он мог учить в пределах своих= ограничений и своего мандата. Связывая это с элементом времени, можно увидеть, что его фаза учения весьма далека от чего-то завершенного. Человек, принявший Гурджиева в учение, был и моим учителем, это - Шейх ул Машайх. Шейх выбрал его, чтобы проверить некоторые реакции Запада на суфийску мысль. Проверка идет уже столетия. Гурджиев регулярно сообщал об экспериментах, которые он был послан выполнить. Еще до его смерти его фаза была закончена, однако некоторые все еще вытягивают то, что они считают учением, хотя совсем не знают о технике и еще меньше - о цели. Даже если бы эта фаза была действующей, они были бы неспособны делать. Их правило и пригодность обучать были неоднократно отвергнуты. Не нам выпускать публичные опровержения, хотя они таниственно говорят о "центрах", "контактах", "монастырях" и Бог весть еще о чем. Те, кто следует им и принимает этот цирк, удовлетворены...".

Он замолчал, и я спросил: "Но в этом есть что-то несправедливое для тех, кто доверился этому уччению?"

Он пренебрежительно махнул рукой:
- Это не так, ибо реальное учение всегда доступно, и они могут его найти. Если они довольствуются этими выкрутасами, значит, это их уровень. Те, кто не ослеплен внешней витриной тайны, притязаний на исключительность и прямую связь с нами, всегда находили путь у становлению контакта с истинным. Человек всегда может найти нас, вы сами тому свидетельство, но будет он принят или нет - другой вопрос. Не употребляйте в своей речи такие слова, как справедливость и неправедливость. Вы не знаете этого, вы обусловлены и субъективны. Вы не реальны.

Вы гордитесь своей свободой выбора. Разрешите сказать вам, что эта самая свобода больше всего вас запутывает и подрывает. Она дает полный простор для ваших неврозов и заблуждений. Вы должны стремиться к свободе от выбора! Если у вас две возможности, вы тратите время и силы на решение - и приходите в ответу, который вас чаще всего не удовлетворяет.

Можете ли вы понять, какая свобода вам дается, если у вас нет никакого выбора? Знаете ли вы, что это такое - уметь выбирать так быстро и уверенно, что во всех намерениях и целях у вас нет никакого выбора? Выбор, который вы делаете, ваше решение основано на таком позитивном знании, что не может быть и речи о существовании второй альтернативы.

Вы будете изучать эту книгу, которая написана по-английски. Кое-что вам будет в ней хорошо знакомо. Не удивляйтесь, ибо Гурджиев много извлек из нее. Потом я отправлю вас дальше.

Вы укажете, в качестве повода для своего путешествия, на изучение археологии, и никому не упоминайте ни о какой своей связи с традицией, за исключением тех, кто сделает вам этот знак или использует пароль, который будет вам дан. Не имейте никаких дел с политическими течениями, бурлящими в Пешаваре. Вы - человек науки, ничего общего с политикой не имеющий.

В Пешаваре я пробыл месяц. Я прочел и перевел "Окруженный стеной сад истины" Хакина Сапаи. Это было откровение. Вот они, главы и стихи - основа писаний Гурджиева. Если я нуждался в каком-либо доказательстве, то вот оно.

Однажды вечером пришел вызов. "Садитесь в почтовый автобус до Джелалабада. Остановитесь в гостинице и ждите указаний. Ваш проводник встретит вас с..."

Я почти не замечал пыль, тряску и неудобства этой поездки, настолько напряженно я готовился к переживанию, на которое надеялся.

Глава 15
ШЕЙХ УЛ МАШАЙХ

В Джелалабаде я мало бродил. Пыльный город, неспотря на свои сады и базар, был мне мало интересен. Я боялся выйти из гостиницы, чтобы не пропустить вызов. Он пришел необычно: я взял такси и приказал шоферу ехать к гробнице Эмира Хабибуллах Хана. Он углубился в старую часть города, остановился около небольшой мечети, открыл мою дверцу, прошептал что-то... и провел меня в мечеть.

Во дворе, одетый в белую мантию с черным тюрбаном на голове, сидел моложавый мужчина с остроконечной бородкой, слегка тронутой сединой. Он предложил мне сесть и несколько секунд задумчиво разглядывал меня, прежде чем начать разговор на прекрасном английском языке.

- Вы пришли сюда, чтобы найти источник учения. Вы пришли узнать о возможности для вас стать учеником. Обители силы находятся менее чем в сотне миль отсюда, но вы не можете посетить их.

Он замолк, и я приуныл, но он заговорил снова:
- Вы - европеец. Вы должны жить, работать, учиться и развиваться на Западе. Там тоже существуют наши центры. Вы совершили путешествие, посвященное открытию того, где находится учение и где можно ему следовать. Учение находится здесь, но здесь вы не можете ему следовать. Вы вернетесь в Европу и войдете там в группу. Ваше путешествие поглотило много времени и денег, вы могли употребить их с большой пользой, но будь, что будет. Вы можете стать учеником. Вы можете идти по этому пути. Вы будете полностью подчиняться тем, кому поручено руководство этой временной фазой традиции. Да падет в бездну ваше прежнее "я", обусловленное и загрязненное многими годами ненасытного потворства своим желаниям. Работайте, чтобы создать новую поверхность, на которой может быть написана реальность. Ничего не спрашивайте, всему повинуйтсь. Ощутите ваш путь новыми руками и пусть ваши новые глаза всегда смотрят на новые горизонты. Вы долго, слишком долго увлекались тем, что оттачивали любовно лезвие уважения к самому себе. Отбросьте это бессмысленное время препровождение и живите, а не только существуйте.

Итак, возвращайтесь в Европу, в то место, куда я вас пошлю. Никому не говорите, где оно находится или кого вы увидите там, но погрузите себя в его бараку.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я вернулся в Европу и разыскал центр, в который был послан. Он оказался в десяти милях от моего дома! Я изучаю, учусь и переживаю события в таком темпе, какого раньше я не мог себе представить. Я не могу писать об остальном и не могу привести дальнейшие подробности, так как не хочу, чтобы искатели сенсаций, люди, потворствующие своим прихотям и маньяки слетелись бы сюда и создали "новый орден", нарушив тем самым величественный план развития...

Другие могут пойти моим путем, но прежде чем отправиться на "таинственный Восток", пусть прочтут отрывок из традиций, который мне было разрешено привести здесь:

Притча О Каравае Хлеба или о Трех Областях

Те, кого приводит в замешательство, а таких, несомненно, много, кажущееся появление и исчезновение фаз учения о предназначении человека и от "внутренней жизни", должны сперва прислушаться к этой древней притче.

Рассмотрим в процессе раскрытия притчи три вещи: пшеницу в полях, воду в реке и соль в шахте. Это - состояние естественного человека, состояние Первой области. Все эти три вещи находятся в состоянии потенциальности. Каждая созревала, двигалась или развивалась своим собственным путем.

Во Второй области, однако, мы имеем состояние, в котором может быть осуществлено нечто дальнейшее. Пшеница превращается в муку, вода собирается в запасы, соль извлекается и очищается. Это - область деятельности, труда и применения определенного специального знания для создания результатов. Это также фаза теоретического учителя, в которой формируются определенные материалы для появления Третьей Области.

Третья Область появляется после того, как вода и соль смешиваются с мукой для изготовления теста. Когда из источника доставлены дрожжи, и печь подготовлена к выпечке хлеба, появляется и необходимое знание выпечки хлеба. Это настолько же зависит от "пробы", насколько и от теоретического знания.

Такова стадия того, что мы называем Школой. Находясь в стадии материалов, которые доступны, но не обработаны, можно иметь только тот эффект, который естественен для них. Что-то делается не только в своей
собственной области - первой. Во второй области, когда материалы раскрыты, подвергнуты обработке, систематизированы и сохранены, глупо пытаться работать над тем, что касается Третьей Области. Только в Третьей Области происходят процессы, требующие вмешательства специалиста -"пекаря".

Теперешняя ситуация относится к Третьей Области. Люди, привязанные к Первой и Второй Областям, не способны увидеть ясно этот процесс. Поэтому большинство их вопросов задаются на основе допущения, что они находятся в первых двух областях. Другие работают во второй области, не сознавая того, что мука собирается для хлеба. Пока эта концепция последовательного и организованного развития Великого Делания не признана ясно, путаница будет продолжаться, и будет невозможно общаться с людьми, непоследовательность которых частично происходит из-за путаницы Областей, а частично из-за их желания присоединиться к чему-то, не дав себе труда реально осознать стадии Работы.

Ничто не делается путем экспериментирования, путем проб и ошибок. Ничто не делается также и шаблонной привязанностью к работе в той области, которая не относится к данному времени, данному месту, данному обществу и его действительным потребностям. Они отличаются от обобщенных теоретических потребностей человечества в целом, как это изображается в предвартельном материале, используемом многими людьми в качестве материала реальной "Работы".

Успех Работы Третьей Области всегда зависит от правильной формулировки, в правильное время, в правильном месте, с правильными людьми. Таково утверждение постоянных хранителей Традиции.

То, что я так долго искал, я нашел в конце концов. Не в гротескных выкрутасах устаревшей системы, не в диалогах интеллектуалов, не в глубоких таинственных пещерах Гиндукуша, но прямо здесь, в своей стране. Я нашел, что подлинная Традиция, верная своей цели, распространилась, чтобы вместить в себя все человечество и предложить единственный реальный, глубокий и целеустремленный путь, ведущий человека к осуществлению своего предназначения.

размещено 2.10.2011

• Размещено: 01.01.2000
• Автор: Лефорт Р.
• Размер: 161.71 Kb
• постоянный адрес:
• © Лефорт Р.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции