Т. Цареградская
О РЕЛИГИОЗНОСТИ МЕССИАНА
[25]
Эта статья посвящена тому, что составляло, по мнению Мессиана, самую сердцевину его творчества — его религиозности. Отношение композитора к католической церкви было чем-то значительно большим, чем простая принадлежность конфессии. Это был сознательный выбор и добровольное служение, оказавшее влияние на все стороны композиторской деятельности, начиная от выбора сюжетов и заканчивая техникой композиции. Свое отношение к церкви Мессиан описывал в разных текстах и всегда поэтически. Например, во введении к «Технике моего музыкального языка»: «Чтобы выразить с жестокой мощью, как наши темные силы борются со Святым Духом, чтобы вознести на гору врата нашей плотской тюрьмы, чтобы дать нашему веку живой воды, которой он жаждет, нужен великий художник, который был бы в равной мере великим мастером и великим христианином»[1]. И здесь Мессиан вовсе не имел в виду себя. Он рассматривает свою деятельность как подготовку к тому, кто придет и создаст такое искусство. Для него музыка есть акт веры и здесь он стоит практически особняком, сознательно отгораживаясь от светской тематики. Понимание своей миссии в искусстве как деятельности, прославляющей христианские ценности, одушевляет композитора и направляет его творческую фантазию.
Мы хотели бы обозначить несколько источников религиозной идейности, в которых Мессиан черпал аргументы для своей мировоззренческой и богословской позиции. Помимо текстов Священного писания, это труды Франциска Ассизского и литература о нем, произведения Фомы Аквинского и работы Тейяра де Шардена, одного из знаменитейших богословов нашего времени, разработавшего, наряду с Н. Вернадским, учение о ноосфере.
Все эти источники необходимо иметь в виду для того, чтобы представить себе, откуда берется у Мессиана этот дух удивительного, исключительного оптимизма, который пронизывает его творчество. Ведь, в самом деле, в музыке Мессиана почти полностью исключена категория трагического. Несмотря на то, что он с редким постоянством обращается к текстам из Апокалипсиса, эти тексты трактуются им в исключительно позитивном ключе, что кажется порой даже странным. Нам представляется важным взглянуть более пристально на эти источники мессиановского оптимизма с тем, чтобы яснее понять, что стоит за этим позитивом, какие идеи его питают.
[26]
Франциск Ассизский — самый любимый святой Мессиана, герой единственной оперы композитора. То, что Мессиан обращается именно к этому персонажу католической литературы, кажется вполне естественным. Ведь именно Франциск проповедовал идеалы смиренной святости и того, что можно было бы назвать «религией любви». Образ святого Франциска странным образом становится привлекательным для многих художников XIX-XX веков. Мы находим огромный интерес к этому святому и в творчестве Листа, и в творчестве других композиторов, а в XX веке вдохновенный текст о Франциске создает писатель Герберт Честертон. И можно понять, что за этим стоит весьма сложная смесь переживаний, присущих современному человеку: Франциск, судя по описаниям, обладает набором тех качеств, которые придают особенную живость и трогательность этому христианскому образу, и среди других католических святых он выделяется особой светлой энергией, позволяющей ему любить всех окружающих и все окружающее. Умиление — вот одно из чувств, которое начинаешь испытывать, читая тексты о святом Франциске. Вот это свойство, а также определенный эстетизм, склонность Франциска высказываться в художественной форме (недаром он сравнивал себя с трубадурами), могли привлечь Мессиана.
Основным свойством Франциска, как его описывают, было живое, отзывчивое чувство сострадания. Это чувство не привело его в состояние мировой скорби; под влиянием жизнерадостной натуры и поэтического чутья, чаявшего живую душу во всем живущем, сострадание преобразилось в нем в любвеобильное сочувствие, охватывавшее всю природу, одушевленную и неодушевленную, везде представлявшую ему, по словам его гимна, братьев и сестер. У Франциска мы можем найти эту радость бытия, которая выражается, прежде всего, в сдавлении всего сущего, и именно она отражена в произведениях Мессиана. Ликование, обилие радостных мотивов — вот что идет, по нашему представлению, от францисканской традиции у Мессиана.
Если францисканство проявляет себя в творчестве Мессиана прежде всего с эмоциональной стороны, то с точки зрения рациональной приоритет отдан Фоме Аквинскому. Ссылки на Аквината не оставляют сомнений в том, что Мессиан всей душой воспринял такое влиятельное религиозно-философское течение XX века, как неотомизм. Как и виднейший философ этого направления Жак Маритен, Мессиан осознанно принял и католицизм, и томистскую философию. Композитор прямо нигде не говорит о своем томизме, но постоянно опирается на Аквината — классика христианского богословия в части отношения Времени и Вечности. Мессиан пишет, ссылаясь на Фому Аквинского: «Вечность есть вся полная одновременность, а во времени есть до и после» (Св. Фома. Сумма теологии. «О вечности Бога», раздел 4).
[27]
Это утверждение — «первотолчок» мессиановского теоретического трактата[2], данный в его первых строках, свидетельствующий о том, что Мессиан не просто верующий католик, но и религиозный мыслитель, совмещающий глубокую веру с широкими познаниями. Вполне вероятно, что именно это обстоятельство — возможность сочетания веры как главной опоры человеческого духа и самых обширных знаний — привлекло Мессиана в томизме, поскольку подобная философия, как указывают исследователи, «признает полную познаваемость вещей и всех их, даже самых существенных, свойств»[3].
Для того чтобы точнее оценить смысл католичества и томизма Мессиана, наметим некоторые контуры той культурно-духовной ситуации, которая была характерна для Европы между Первой и Второй мировыми войнами. С. С. Аверинцев оценивает ее так: «Неожиданное расширение “присутствия” католиков и в университетской, и в литературной жизни Запада — и впрямь один из сюрпризов первой половины XX века»[4]. По мнению исследователя, «чтобы оценить контраст, мы должны вспомнить, насколько господствовало в XIX веке убеждение, что профессорская кафедра и приверженность католической вере — две вещи несовместные»[5]. Аверинцев считает, что это касается всех стран Европы, даже католической Франции, где еще во второй половине XIX века обращение в католичество среди мыслящей части населения воспринимается как экстравагантность (например, обращение Поля Верлена). Но проходит два-три десятилетия — и церковь вновь занимает существенное место в университетской жизни. Именно это становится приметной чертой французской реальности 1920-х годов. Однако отношение отцов католической церкви к наследию Аквината не было однозначным: с одной стороны, в 1879 году в энциклике «Aeterni patris» папа Лев XIII объявил наследие св. Фомы главным оплотом католицизма. Это привело к тому, что расхожая клерикальная философия (масса преподавателей богословия в колледжах и университетах) безапелляционно объявляла все, что не совпадало с учением св. Фомы, далеким от истины. Таким образом, наследие Аквината применялось не столько для обсуждения проблем, сколько для ухода от их обсуждения. Людей мыслящих отталкивало от томизма то, что он был чересчур благополучен. Как же случилось, что Мессиан все же принял подобную доктрину? Вероятно, в этом ему
[28]
помогли труды Этьена Жильсона, которые придали совершенно иную окраску всему томизму.
Жильсон был знатоком истории и средневековой философии, досконально знал свой предмет, а потому его толкование св. Фомы сильно отличалось от «духовного провинциализма» большинства религиозных философов той поры. Как указывает Аверинцев, Жильсон «хотел <...> подарить Аквината именно современности, и притом таким образом, чтобы этот дар был не сковывающим обязательством, а залогом свободы»[6]. Вот позиция Жильсона: «И тут к томисту приходит блаженное состояние, которого не поймешь, пока не испытаешь: он ощущает себя свободным... Счастье томиста — в радостной свободе, с которой он принимает любую истину, каким бы ни был ее источник»[7]. Для Жильсона Фома Аквинский предпочтительнее всех других наставников потому, что «его доктрина не исключает их доктрин, но включает в той мере, в которой каждая из них причастна истине». «Следовать св. Фоме — значит не лишать себя ни одной истины»[8]. Позволим себе привести еще одно высказывание Жильсона, проливающее свет на тот способ мышления, который избирает Мессиан: «Наше время внимало некоей непрерывающейся беседе между Эйнштейном, Планком, Гейзенбергом, Луи де Бройлем, Эмилем Мейерсоном и многими другими, когда каждый участник стремился определить в терминах собственного вклада в науку столь фундаментальные и важные для философии понятия, как время, пространство, движение, причинность, детерминацию и отсутствие детерминации <...> Никакой прогресс христианской философии невозможен до тех пор, пока наши учителя продолжают обитать во вселенной Аристотеля»[9]. Стоит заметить, что и Эйнштейн, и Луи де Бройль также оказываются на переднем плане мессиановского внимания к современной науке. Основной вывод Жильсона, формулирующий духовноинтеллектуальную интенцию томизма, может быть воспринят как девиз всего творчества Мессиана: «Веруй, и думай, что хочешь»[10]. Как не вспомнить в связи с этим почти безграничное любопытство Мессиана, его интерес ко всем или почти всем областям знания — ему интересны и физика, и геология, и астрономия, так же как и эстетика, философия, богословие, не считая искусствознания и мифологии.
Если оценивать влияние на Мессиана учения Тейяра де Шардена, то нам представляется, что именно здесь парадоксальным образом заложены корни мессиановского визионерства. Обращение к трудам этого философа выдает в Мессиане-католике незаурядную смелость
[29]
и независимость суждений, поскольку идеи Тейяра де Шардена были официально запрещены католической церковью. Большую часть жизни он провел вне Франции (23 года в Китае и несколько лет в США). Мышление Мессиана и Тейяра в определенной степени синхронично. Так называемый «оптимизм Тейяра» — это то, что поражает нас и в Мессиане, который говорил: «Я не желаю изнурять свое время мучительными сюжетами. Я музыкант радости»[11]. Знаменитый тейяровский оптимизм основывается на представлении о «конце света» как о «перевороте равновесия, отделении сознания, в конце концов достигшего совершенства, от своей материальной матрицы, чтобы отныне иметь возможность всей своей силой покоиться в Боге-Омеге»[12]. Сливаясь в Омеге, человеческие существования получают «сверхжизнь». Это неизбежно, поскольку, по мнению Тейяра, в более или менее отдаленном будущем Земля прекратит свое существование, однако ноосфера замкнется и будет существовать в другом измерении. По всем признакам «конец Времени», о котором так часто говорил Мессиан, представлялся ему именно таким, каким Тейяр мыслил конец Земли. Естественно, что именно с этой точки зрения Апокалипсис становится той частью Священного Писания, которая обозначает точку трансформации, тот самый мистический переход к иному состоянию сознания, который призван вырвать все сущее из оков несовершенства и превратить в поток блистающей энергии, где нет скорбного человеческого времени, а есть одна лишь сияющая вечность. Таким образом, в учении Тейяра де Шардена Мессиан находит поддержку своим интуициям будущего.
И лишь единственный раз Мессиан изменяет своему оптимизму. В «Органной книге», сочинении 1951 года, в предисловии к пьесе № 2 он вдруг цитирует Шекспира, отрывок из «Макбета»: «Прекрасное есть безобразное, безобразное прекрасно»[1]. «Руки бездны», одна из самых поэтичных пьес цикла, комментирована стихами из пророка Аввакума: «Увидевши Тебя, вострепетали горы, ринулись воды; бездна дала голос свой, высоко подняла руки свои» (пр. Аввакум, гл. 3, ст. 10). Это — видение гнева Господня и моление из глубины (De profundis) к милосердию Господню. Несмотря на то, что это в сущности тот же самый образ, что и в более раннем «Квартете на конец Времени», здесь он значительно более диссонантный, даже страшный. Эту пьесу можно считать одним из самых трагических сочинений Мессиана (редких у этого композитора), где он, комментируя технику композиции, указывал: «Длительности представлены обнаженными, трагическими, во всей
[30]
их неприкрытости»[13]. Однако это — лишь то самое исключение, которое подтверждает правило.
Не будем выдвигать версий по поводу того, отчего это трагическое сочинение появляется у Мессиана в 1951 году. Его творчество 1950-х годов отмечено появлением знаменитых «птичьих» сочинений: «Пробуждение птиц» (1953), «Экзотические птицы» (1955-1956), «Каталог птиц» (1956-1958). Возникает такое чувство, будто он в это время как бы устраняется от самостоятельного творчества, предоставляя «право голоса» Божьим посланникам — птицам. Заметим лишь, что оптимизм впоследствии возвращается к нему и до своих последних дней он остается «музыкантом радости», прозревающим свет истины и красоты.
Источник: Век Мессиана. – М., 2011. С. 25-30.
[1] Мессиан О. Техника моего музыкального языка. М., 1994. С. 7.
[2] Messiaen О. Traité de rythme, de couleur, et d’ornithologie (1949-1992). V. I-VII. Paris, 1994-2002. См. об этом трактате специальную статью Т. Цареградской в данном издании.
[3] Кузнецов В. Н. Французская буржуазная философия XX века. М., 1970. С. 181
[4] Аверинцев С. С. Э. Жильсон. Философия и теология // Жильсон Э. Избранные труды. М., 1999. С. 482.
[7] Аверинцев С. С. Э. Жильсон. Философия и теология. С. 478-479.
[11] Из интервью И. Лорио (цит. по: Рудник О. Л. Образы Священного Писания в творчестве Мессиана. Дис.... канд. иск. М., 1999. Т. 2. С. 75).
[12] Тейяр де Шарден П. Божественная среда. М., 1992. С. 282.
[13] Messiaen О. Traite de rythme, de couleur, et d’ornithologie (1949-1992). V. III.
P. 181.
Восприятие музыки
распечатать
Смотри также:
