Блюм А.В. Два жука в русской поэзии

Последнее время  наши СМИ активно обсуждают, казалось бы, не самый животрепещущий вопрос: достойна ли Центральная детская библиотека России  носить гордое имя Сергея Михалкова?  Учитывая несомненные заслуги писателя перед детской литературой,  руководство библиотеки всячески настаивает на этом. Но есть и противники… В частности, Эдуард Успенский считает, что такое присуждение выглядело бы кощунственно, поскольку досточтимый писатель известен как  литературный и общественный деятель, нещадно разоблачавший  и громивший Пастернака, Синявского и Даниэля, Сахарова, да и вообще заслуги его перед отечественной словесностью весьма сомнительны.  Он даже считает, что с таким же успехом можно создать «Детский садик имени Малюты Скуратова». Ну, это уж чересчур…  С кем не бывает?… Мы все-таки более склонны разделить позицию руководителей библиотеки.  И попытаемся сейчас это аргументировать.

 Во-первых, Михалков известен как  автор трех редакций официального  Гимна, текст которого он искусно менял на протяжении многих десятилетий  применительно к изменившимся обстоятельствам. Такое не каждый сможет: недаром наш народ ласково называл авторов музыки и слов гимна «нашими гимнюками”. Во-вторых, широко известны его стихотворения для детей, прежде всего «Дядя Степа –милиционер». В связи  с грядущей реформой МВД  предлагаем печатать его под слегка измененным названием:  например, «Дядя Степа – послисмен» или как-нибудь еще. Да и сам текст легко поддается объявленной  ныне очередной модернизации. Например, в строфе  –

 Ведь недаром сторонится
Милицейского поста
И милиции боится
Тот, чья совесть не чиста … –

достаточно заменить «милицейского» на «полицейского», а «милиции» на «полиции».

Или другой его шедевр – книжка «Лесная академия», печатавшаяся на протяжении десятилетий многомиллионными тиражами.

Вот о ней и пойдет речь в наших кратких заметках. В домашней библиотеке моих  друзей чудом сохранилась старая потрепанная книжка, которая,  как можно полагать, и стала импульсом к созданию «Лесной академии». Вот она:  “Моя первая книга стихов” – небольшая хрестоматия, вышедшая в издательстве “Товарищество М.О.Вольф” в 1912 году, то есть за год до рождения С.Михалкова. На обложке ее напечатан такой завет, звучащий в наши дни засилья Интернета и телевидения  как  нельзя более современно:

Бойтесь, дети, лени,

Как дурной привычки.

И читайте в сутки

Вы хоть по страничке.

Эта книжка позволила предпринять маленькое литературоведческое исследование, которое я и предлагаю, г-н редактор,  на Ваше благоусмотрение.

***

Не исключено, что маленькому Сереже в детстве читали эту книжку, и причудливым образом одно из стихотворений, названное “Жук-учитель”, так запало ему в душу, что спустя много лет вызвало цепь ассоциаций, в результате которых и родилась “Лесная академия”. Автором “Жука-учителя” указан Константин Николаевич Льдов, некогда известный, а сейчас забытый поэт,  родившийся в 1862 г. и умерший в 1937-м (но в своей постели: после революции он жил в эмиграции, в Брюсселе).

Сравним же теперь эти два текста и убедимся, как далеко ушел советский поэт от своего дореволюционного собрата по перу, придав уходящему в глубокую древность мнемоническому стихотворному приему обучения детей грамоте, совершенно новые, созвучные героической эпохе оттенки и краски.

Итак, начинаем:

       Константин Льдов

Прокомментируем два этих текста. Как мы можем убедиться, оба поэта, не сговариваясь, естественно, обращаются здесь к образу “Жука“, образу, столь характерному и типологически искони присущему русской литературной традиции. Осмелимся высказать осторожную гипотезу, что восходит этот бессмертный образ еще  к  60-м годам XVIII века, когда Александром Сумароковым была написана басня “Жуки и Пчелы”. В дальнейшем тема Жука разрастается. Вспомним мы, конечно, и дивно звучащую строку из элегии Василия Жуковского “Сельское кладбище”: “Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает…” (обратите внимание на богатую внутреннюю аллитерацию, звучащую в названии нашего симпатичного животного и фамилии поэта, воспевшего, думается, его отнюдь не случайно). И уж, разумеется, не пройдем мимо Александра Пушкина, который в 7-й главе “энциклопедии русской жизни”, романа “Евгений Онегин”, не мог обойти вниманием наш персонаж:

Был вечер. Небо меркло. Воды

Струились тихо. Жук жужжал.

Но, сравнивая эти тексты, мы видим, что С.Михалков наполняет этот традиционный образ совершенно новым и, не побоимся этого слова, классовым содержанием. В самом деле, К.Льдов называет жука-учителя  “господином”, как бы унижаясь и заискивая перед ним, что совершенно чуждо советской школе. С.Михалков гордо называет его “Майским“, ненавязчиво и искусно вызывая тем самым у нашего ребенка положительную доминанту, а именно ассоциацию  с Международным праздником трудящихся  – с 1 мая. Выскажем предположение, что такое поэтическое противопоставление навеяно, должно быть, следующим четверостишием Николая Олейникова:

Лев рычит во мраке ночи.

Кошка стонет на трубе.

Жук-буржуй и жук-рабочий

Гибнут в классовой борьбе…

Здесь, как мы видим, уже совершенно отчетливо и недвусмысленно расставлены классовые акценты и показано идейное расслоение в обществе жуков. Вообще, заметим, метафорический образ Жука в ХХ веке как бы носился в воздухе, менталитет этого сообщества  глубоко интересовал многих поэтов, особенно обериутов, для которых эта тема стала чуть ли не магистральной.  Достаточно вспомнить Николая Заболоцкого с его строчками  «Жук ел траву. // Жука клевала птица»,  в которых опять-таки показаны напряженные отношения в мире животных.

Но вернемся к нашим поэтам и обратим внимание на такой интересный факт: если дореволюционный Жук обучает детей в школе, то советский в “Академии наук“! Такая поправка, несомненно, свидетельствует о повышении самого статуса грамотности и большей  ее престижности в советское время.

Двигаемся дальше. Вот буква “А” и следующие за ней по алфавиту.

Нас не должно смущать некоторое сходство этих четверостиший; оно кажется таковым только при первом приближении. Но смотрите, как искусно рукам мастера меняет тональность стихотворения! Во-первых, “глаза” заменены “грозой”: опять-таки мы здесь видим стремление еще раз напомнить о майских праздниках (см., например, “Люблю грозу в начале мая…”). Во-вторых, в отличие от Льдова, советский поэт Стрекозу называет на “Ты”, воспитывая и утверждая тем самым в нашем ребенке чувство товарищество и равноправия.

Мы могли бы продолжить эти сравнения с таким же тщанием, как и в приведенных выше примерах,  прокомментировать  сходства и некоторые  разночтения (не очень, впрочем, значительные) в текстах  стихотворений двух поэтов. Но оставим это для желающих… Заметим лишь, что такими  ненавязчивыми изменениями советский поэт добивается высочайшего художественного (и педагогического!) эффекта, оставлял далеко позади  своего предшественника на этом поприще.

Итак, надеемся, что наш скромный опыт прочтения двух стихотворений прибавит аргументов  сторонникам  присуждения  Центральной детской библиотеке имени Михалкова  и  рассеет наветы  и сомнения отдельно взятых злопыхателей  (или уже взятых ?).  С другой же стороны, он  может  пригодиться литературоведам-текстологам и комментаторам будущего Полного Собрания Сочинений С.В.Михалкова.

 Составительница упоминавшейся ранее дореволюционной хрестоматии “Моя первая книга стихов” Мария Романовна Лемке в конце своего предисловия к ней написала: “Под стихотворениями подписаны фамилии авторов, чтобы, начиная с самых малых лет, ребенок приучался относиться с вниманием к родной литературе”.  И это совершенно справедливо…

Санкт-Петербург