Блюм А.В. Еврейский вопрос под советской цензурой: 1917-1991.

[1]

ОТ АВТОРА

      Замысел этой книги возник во время весьма продолжительных занятий в различных архивах Петербурга и Москвы, когда я собирал документы для книги по истории советской цензуры.[1] Изучая массивы документов, подавляющее большинство которых хранилось до совсем недавнего времени под грифом «Совершенно секретно» (а некоторые из них, как это не покажется странным, засекречены до сих пор), я невольно стал замечать, что «еврейские мотивы» встречаются в материалах различных цензурных инстанций удивительно часто, занимая второе «почетное» место после, естественно, усских сюжетов, если говорить об их национальной окраске. Впрочем, это легко понять, учитывая, что «вечная проблема» всегда находилась в центре внимания – как общества, так и государства. Если в первом царили разноречивые чувства – от ненависти до сочувствия и сострадания, то второе на протяжении всей многовековой истории России выступало более или менее последовательно, подвергая еврейскую культуру, в том числе литературу и печать, всевозможным стеснениям и преследованиям.

      Ценность обнаруженных источников несомненна: именно цензурные органы (Главлит и его местные инстанции), если говорить о советском времени, руководствуясь часто изустными распоряжениями руководящих партийных идеологов, наиболее четко и последовательно проводили «линию партии», до поры скрытую от посторонних глаз. Они и позволяют сейчас более или менее полно реконструировать все извивы и оттенки отношения к еврейской печати, литературе и еврейской теме вообще со стороны властей за 75-летнюю историю тоталитарного режима в СССР. И в то же время – сквозь призму цензурных акций – отчетливо видно, когда именно возник государственный антисемитизм в стране и как он нарастал и набирал силу.

      Автора в этой книге интересуют репрессивные санкции цензуры (и власти, разумеется), адресованные, во-первых, еврейским изданиям на национальных языках (иврите и идише), независимо от их содержания, во-вторых, писателям, поэтам и ученым «неудобной» национальности, и, наконец, в третьих, еврейской теме в русской литературе и печати.

[2]

[3]

[4]

[5]

ОТ «ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ» ДО «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА»

1917-1929

      События 1917 года первоначально весьма благотворно повлияли на цензурно-правовое положение еврейской печати, как и печатного слова вообще. 27 апреля 1917 г. Временным правительством был принят закон о печати, составленный в духе самых либеральных западноевропейских; предварительная цензура была, наконец, отменена вообще, последующая (карательная, судебная) практически не действовала. Благотворно сказалась и отмена всех законов, дискриминировавших национальные меньшинства в России. Освобожденные от прежних стеснений, многие еврейские издательства развернули интенсивную деятельность, печатая книги на русском языке, идише и иврите.

      Октябрьский переворот также на первый порах мало затронул завоеванные свободы, при условии, конечно, лояльного отношения органов печати к советской власти. 1917-1919 годы можно считать самыми благоприятными для еврейского книжного дела, несмотря на выход 10 ноября 1917 г. устрашающего ленининского «Декрета о печати», учреждение в конце года «Революционного трибунала печати» и других мероприятий репрессивного характера. Новая власть была занята откровенно террористической практикой в  отношении  так  называемой  «кадетской», «контрреволюционной»  печати.  Начавшаяся  гражданская война  отвлекла от создания института предварительной цензуры, которая в полном объеме была введена лишь спустя 5 лет, в 1922 г., когда был учрежден Главлит.[5]

      В этих условиях беспрепятственно выходили десятки сионистких изданий на русском языке (впоследствии, в 60-70-е годы, все они были конфискованы), журналы, газеты, альманахи. За два года (1917-1918) было издано 133 русско-еврейских повременных издания. Однако уже тогда «немногочисленные большевистские публицисты, проявлявшие активность в еврейской сфере… вели жестокую борьбу с сионистскими, а также прочими газетами, круг читателей которых был весьма широк».[6]

      Своеобразие той недолгой эпохи проявилось в том, в частности, что этим публицистам еще нужен был противник, с которым следует бороться. Об этом свидетельствует первый известный нам цензурный эпизод советского времени, относящийся к январю 1918 г. Приговором Ревтрибунала печати была закрыта петроградская газета на идише «Тогблат», «типография и все имущество Товарищества «Тогблат» конфискованы в собственность государства Советской Республики», а издатель газеты

      Д.Коган и редактор И.Гринбаум привлечены к суду. Поводом для столь жестоких репрессий послужила всего навсего публикация в газете объвлений (на русском языке), что строжайшим образом было запрещено специальным постановлением Совнаркома: они были объвлены монополией государства.

[6]

      Примечательно, однако, что этот приговор был опротестован ни кем иным, как самим комиссаром по еврейским национальным делам С.М.Диманштейном[7], впоследствии, на посту председателя Центрального бюро еврейских коммунистических секций (евсекций), ставшим одним из главных гонителей сионистской и ивритской литературы. Обращаясь к народному комиссару юстиции, изложив суть дела, он неожиданно добавляет: “В виду того, что реквизиция единственной оборудованной еврейской типографии фактически лишает возможности всех наших противников пользоваться печатным словом, Еврейский комитет особенно заинтересовался судьбою этой типографии”. Он считает приговор трибунала слишком суровым, поскольку “объявления в газете появлялись не в замаскированом виде, а вполне открытом”, и просит отменить его. 31 января 1918 г., вняв, видимо, этой просьбе, Ревтрибунал печати отменил пункты постановления о реквизиции типографии и аресте “виновных”, но оставил, тем не мнеее, пункт, касающийся закрытия газеты[8].

      Однако тот же С.Диманштейн через год, когда была издана в Петрограде брошюра М.Горького “О евреях”, гневно обличающая антисемитизм, потребовал у Ленина немедленного ее запрещения и изъятия, поскольку писатель поет в ней “неимоверные дифирамбы еврейскому народу, расхваливая его вовсю…”.[9] Но истинной причной недовольства руководителя евсеции являлось высказанное в этой статье осуждение противников сионизма. Казалось бы, эти доводы должны были найти поддержку у Ленина, который, как видно из его беседы с Горьким в 1919 г., к сионизму относился крайне отрицательно, поскольку “все национальные движения реакционны”, “нации – выдумка буржуазии”, “сионисты же мечтают,  как бы прибавить еще одно государство к уже существующим…”.[10] Все же Ленин не рискнул запретить брошюру – в это время он вел игры Горьким, пытаясь отвлечь его от “несвоевременных мыслей”,- но сам этот факт крайне выразителен . Добавлю, что эта работа Горького ( как и многие другие его сочинения по еврейскому вопросу) после 1919 г. не переиздавалась и никогда не включалась в собрания сочинений.

      Горький, как известно, был страстным филосемитом, гневным обличителем российского антисемитизма, что не раз, как будет показано далее, приводило его к столкновениям с коммунистической цензурой. Хорошо известна история публикации его очерка “Владимир Ленин”, написанного сразу же после смерти вождя и опубликованного полностью в неурезанном виде лишь в редакции журнала “Русский современник” в 1924 г. В дальнейшем он переделывался неоднократно, сообразно посследним идеологическим веяниям и установкам. В частности, из всех последующих изданий исключался известный пассаж, где Ленин говорит Горькому: “Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови”, намекая, быть может, на самого себя, – его дед по материнской линии, доктор Бланк, был крещеным евреем.

      Руководство евсекций решительно противопоставляло “сионистским изданиям” литературу на языке “еврейского пролетариата” – идише.

[7]

      Центральное бюро евсекций при ЦК ВКП(б) с 1918 г.  начало выпускать газету “Дер Эмес”, но первоначально выходила она нерегулярно,  с перерывами,  тираж ее был  крайне незначителен, несмотря на ряд принятых мер. Только к 1927 г. руководители евсекции решили закрыть небольшие газеты в “шолом-алейхемовских местечках”,  выходивших крошечными тиражами,  и “направить все силы на сохранение “Дер Эмес”.  Лишь к 1927 г.  наблюдается “здоровый рост тиражей”.[11]  На первом совещании еврейских коммунистических секций было принято реешение – “приобщить евреев через язык идиш к большевизму. Но не увлекаясь”.[12] Однако на практике последняя рекомендация позднее была полностью отринута.

      Именно коммунистические евсекции, наравне с официальной цензурой, а часто и опережая ее, стали главными гонителями неофициальной еврейской печати. Согласно отчету ЦБ в 1923 г., “еврейской буржуазии удалось  создать  себе  важные  опорные пункты  и укрепить свои политические и иделогические позиции.

      В настоящее время совершенно легально выходит в Петрограде “Еврейский вестник”, каждый номер которого есть по существу открытая проповедь сионизма, шовинизма и национальной солидарности и отрицание классовой борьбы и советской власти. Там же зародилось сионистское изадательство “Кадима”, уже приступившее к изданию сионистских книг и распространению старых”.[13]

      В 1917-1923 гг. интенсивную деятельность развернули русскоязычные издательства, особенно петроградское “Кадима”, основанное еще в 1906 г. Оно прославилось выпуском крупнейших работ по сионизму на русском языке – трудов М.Нордау, Теодора Герцля, Д,Пасманика, А.Идельсона и других. Вышли двухтомные “Избранные статьи” лидера “духовного сионизма” Ахад-Гаама (“один из народа” /иврит/: псевдоним Ашера Гирша Гинцберга.1856-1927). Выходили серии “Дешевая еврейская библиотека”, “Палестинская библиотека”. В 1918 г. был издан сборник выступлений лидера поалей-сионизма Б.Борохова “Антисионистская концентрация”.

      Практически все издания “Кадимы” этих лет, как будет показано дальше, будут запрещены в пору репрессивных акций цензуры и оказались в лучшем случае запрятаны в спецхраны библиотек, в худшем – уничтожены. В конце 1918 г. крупнейшему историку С.М.Дубнову удалось выпустить первый после революции том журнала “Еврейская старина”, вышел один из томов его “Древнейшей истории еврейского народа”.

      Хотя и в меньшей степени, насыщенной все же была деятельность московских издательств, особенно “Сафрута”, выпускавшего почти исключительно сионистскую литературу. В 1918 гг. появились два сборника “Сафрута”- “Еврейская антология”, включившая переведенные с иврита и идиша лучшие произведенния поэтов, составленная В. Ходасевичем и Л.Яффе. Авторами переводов были Вяч.Иванов, Ф.Сологуб В.Брюсов, Ю.Балтрушайтис и другие крупные поэты.В нее вошли стихи Х.Н.Бялика,

[8]

И.Л.Переца, Д.Фридмана и других. Интесивно работали также издательства на Украине (Одееса,Киев) и Белоруссии (Минск).

      В 20-е годы была выпущена масса изданий антииудаистской, антирелигиозной литературы, что вполне соответствовало духу разнузданной атеистической кампании, развернутой в эти годы; еврейская религия не составляла исключения.

      Одновременно издавалась масса книг и брошюр, направленных на “разоблачение антисемитизма” -по нашим подсчетам до 1930 г. их вышло не менее сорока . Как известно, сразу же после октябрьского переворота в течение всех 20-х годов провозглашалась политика приснопамятного “интернационализма” и “равенства всех народов”. 27 июля 1918 г. вышел декрет Совнаркома “о пресечении в корне антисемитского движения”, но декретом устранить его было невозможно. В связи с усилением бытового (так называемого “народного”) антисемитизма во второй половине 20-х годов, особенно к закату Нэпа, на официальном уровне была развернута широкая кампания по борьбе с ним, выходили постановления ЦК партии и комсомола, книги, брошюры, появилась масса статей в журналах и газетах, разоблачающих это “позорное явление”, которое, конечно, объявлялось “пережитком проклятого прошлого”,  “не имеющего корней в  нашей советской действительности”,  но добилась в этом направлении мало успеха:  к концу НЭПа бытовые его проявления  приобрели массовый характер.  Ужасающую картину рисуют недавно опубликованные донесения Информационного отдела ОГПУ.[14] В 1930 г.  издание такой литературы оборвалось; более того, как покажет будущее, большинство таких книг будет изъято и запрятано в спецхраны.

      В 20-е годы издано довольно много исследований по истории евреев в России, работал ряд научных центров, также впоследствии ликвидированных.[15] В связи с введением Нэпа позволено было заниматься частной и кооперативной издательской деятельностью. Немало полезного по истории и культуре евреев выпустили частные и кооперативные издательства – братьев Сабашниковых, “Атеней””, “Пучина” “Радуга” и др. Писатели и ученые могли тогда издать свои книги за собственный счет; например так поступил Ю.И.Гессен, выпустивший двухтомник “История еврейского народа в России”  (Л.,Изд.авт.,1925-1927).

      Традиции богатой русско-еврейской книжной культуры, зародившейся в ХIХ в., на первых порах получили продолжение и развитие.[16]

***

      Примечательно, что именно в начале Нэпа, в связи с появлением частно-кооперативного книжного дела, 6 июня 1922 г.было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит), установлена строжайшая предварительная цензура, призванная, согласно первому постановлению о Главлите, “ликвидировать литературу, направленную против советского строя”.[17] Ослабив несколько “вожжи” в экономике, партия полностью сохраняла “командные высоты” в идеологии.

[9]

      На протяжении 70 лет, вплоть до ликвидации Главлита в 1991 г., ни одно произведение печати, вплоть до пригласительного билета, почтовой марки и наклейки на спичечном коробке, не могло выйти в свет без разрешения и одобрения Главлита и его местных инстанций.

      Еврейская тема на первых порах не очень часто привлекала внимание  Главлита,  если не считать решительного запрещения всей ивритской литературы.  Но и  русскоязычные  издания,  а иногда и идишистские,  порой вызывали его недовольство. Приведем лишь несколько эпизодов.

      Так, уже в 1923 г. было закрыто московское издательство “Еврейский студент”, о чем свидетельствует секретная переписка ГПУ :

      “18 мая 1923 г. Секретно. В Петроградский Обллит.

      Ставим вас в известность, что в Москве с 1921 г. существовало издательство “ЕВРЕЙСКИЙ СТУДЕНТ”, руководимое единолично Левиным Борисом Евсеевичем. В настоящее еремя это издательство закрыто. По имеющимся в ГПУ сведениям, издательство явно сионистского характера, а посему, в случае возбуждения ходатайства бывшим учредителем издательства Левиным, находящимся в настоящее время в Петрограде, при разрешении ему издательской деятельности, это обстоятельство нужно иметь в виду.

      Начальник отдела политконтроля ГПУ (Новик)”.[18]

      Цензура рука об руку работала с органами тайной политической полиции, которая по своим агентурным сведениям предупреждала цензурные органы о готовящихся “нежелательных” акциях в издательском деле. Понятно, что после такого предупреждения издательство не возобновило свою работу в Петрограде.

      В 1926 г. Главлит запретил издание серии “Библиотека еврейского рабочего”, предупредив об этом ленинградское отделение: “В ответ на ваше отношение от 29 октября 1926 г. Главлит сообщает, что по согласованию с директивными органами (читай идеологическими структурами партии и органами все того же ГПУ.-А.Б.) издание “Библиотеки еврейского рабочего” отклонено. Зав. Главлитом РСФСР Лебедев-Полянский”.[19]

      В том же годы подвергся репрессиям сборник “Еврейская летопись”, четыре выпуска которого вышли в свет с 1923 по1926 гг. под редакцией известного журналиста и руководителя издательства “Радуга” Льва Клячко. В нем публиковались ценнейшие исторические материалы, в частности, главы из “Истории еврейского народа” Ю.И.Гессена, статьи, посвященные истории еврейских погромов в России до революции и в годы гражданской войны, религиозному движению и.т.п. На обложке 4-го, оказавшегося последним выпуска “Еврейской летописи”, был напечатан проспект 5-го, но издан он не был. Историограф, говоря о причинах его запрещения, высказывает предположение: “Этот интерес к “клерикальному”, возможно, и привел к ликвидации “Еврейской летописи” после 1926 г., поскольку объявленный пятый выпуск так и не увидел свет”.[20] Это предположение сейчас получило документальное подтверждение благодаря обнаруженному в партийном

[10]

архиве секретному донесению ГПУ, адресованному будущему члену Политбюро, а тогда секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) Н.М. Швернику:

      «Частным издательством «Радуга» выпущен 4-й сборник «Еврейской летописи». По своему содержанию это ни что иное, как апологетика «еврейства» сионистского направления. В свое время (в 1923 г.) выход «Еврейской летописи» был прекращен, что делает совершенно непонятным появление данного издания вновь с сохранением своего прежнего внутреннего облика, притом с санкции Гублита. За 4-м сборником предполагается выпуск 5-го. В виду этого Политконтроль ОГПУ в Ленинграде считает необходимым возбудить вопрос о полном прекращении выпуска в свет указанного издания.

      Начальник Политконтроля (Новик)».[21]

      К интересующей нас теме приложил руку и Главрепертком (Главное управление по контролю за зрелищами и реперутаром при Главлите РСФСР), созданный 9 февраля 1923 г. особым постановлением Совнаркома. «Зрелищные искусства», в силу большого эмоционального воздействия на зрителя, нуждались в особой опеке. Одной из первых жертв Главреперткома стала опера выдающегося еврейского композитора Михаила Арнольдовича Мильнера (1886-1953) «Ди химельн бренен» («Небеса пылают), либретто которого написано им совместно с М.Риверсманом по рассказу С.Ан-ского «Диббуку» (на идише). Сам композитор получил прекрасное образование в Петербургской косерватории, где занимался у А.К.Лядова, наряду с М.Ф.Гнесиным прославился как один из выдающихся мастеров еврейской музыки и знатоков еврейского музыкального фольклора. В 20-е годы он писал музыку к спектаклям «Габимы», был долгие годы музыкальным руководителем ГОСЕТа.

      Опера Мильнера вызвала настоящий переполох в цензурных ведомствах – не спас и «язык еврейской революционной улицы». Судя по контексту

[11]

публикуемых далее документов, она прошла предварительный контроль в Евсекции и, видимо, не вызвала особых претензий секретаря Центрального бюро Евсекций Абрама Мережина (1880-1937, репрессирован, погиб в лагере). Он, скорее всего, выступил в подержку оперы (к сожалению, самого отзыва обнаружить не удалось): в отзыве цензоров чувствуется скрытая полемика с ним.

      В апреле 1923 г. начальник Главлита П.И.Лебедев-Полянский посылает в Петроградский Гублит следующее распоряжение:

      “Прилагая при сем заключение политредактора Репертуарного комитета по поводу отношения Евсекции (т.Мережина) относительно либретто оперы Мильнера “Небеса пылают”, Главлит находит либретто насквозь клерикальным, вредным, которое вряд ли смягчит музыка.

      В виду того, что переделка либретто сопряжена с переделкой музыки, что возможно в более длительный срок, Главлит, не отменяя постановления Главного репертуарного комитета относительно допущения 2-х постановок, все же предлагает больше указанного количества постановок не разрешать до переделки либретто.

      Относительно Ваших замечаний о самой постановке просим прислать /их/ в Репертуарный комитет”.

      Само же “Заключение политредактора Главного репертуарного комитета по поводу отношения т.Мережина (Евсекция ЦК РКП)” содержало следующие претензии:

      “Независимо от направления, которое получило дело с либретто Мильнера, считаю нужным сделать замечания по поводу замечания (так!-А.Б.) т.Мережина.

      1) Не с мыслью композитора нужно считаться больше всего, а с фактами и образами, которые он выявляет в данном случае в своем либретто, которое было предъявлено нам на просмотр.

      2) Лилит отрывает Иойне от талмуда (это хорошо). Он, как пишет т.Мережин, стремится к земной красоте (прекрасно). Этот образ отражается в его бодрящем пении (откуда иэ либретто взял т.Мережин пение? Но и это хорошо). Дальше? Ушедши от своей соблазнительницы, последняя предательски его убивает… Разве это не образ самого настоящего злого духа (черта), созданный воображением клерикалов, главные функции которого состоят в том, чтобы соблазнять людей, и что следующие за ним терпят гибель?.. И разве эта мысль не проводится в финале в последних заключительных словах “Ребе” (в самом конце)? Ребе, увидев мертвого Иойне, чувствуя, что “черт его давно путает”, говорит (или поет): “Чего я страшился, настигло меня…”, затем идут молитвы: “Великий бог, всемогущий бог…” и т.д.. “Да возвеличится и освятится имя великого…”, и т.д. В знак траура порывает одежду и садится на землю по обряду еврейскому, именуемому “Шива” /или “Шибеа”-погpебальный обpяд-А.Б./. 3) Каждый здравомыслящий человек поймет, что единственную мораль, которую, на основании образов, выявленных в либретто, можно сделать,- это следую-

[12]

щая: “Не давать соблазнять себя злому духу” (Лилит), учи Талмуд и жди “Мешиэха”. Иначе ты не для жизни. Тебя ждет участь Иойне. Разве это не клерикальный взгляд на вещи?”

      Петроградская цензура полностью согласилась с доводами “московского специалиста” и пошла еще дальше, запретив печатание либертто. 16 мая 1923 в Главлит был послан “Отзыв о либретто “Небеса пылают”:

      “Трудно судить о музыке этой оперы, но судя по тому, что в пьесе на каждом шагу религиозные гимны, псалмы и т.д., можно думать, что значительная часть мотивов относится к религиозной музыке.

      Либретто еще больше подчеркивает ее мистический, религиозный,  клерикальный  характер.Главные  действующие  лица  – “святой” цадик Ребе, его любимый ученик Иойне; ученики и почитатели цадика, которые поют религиозные гимны и рассуждают о спасении Израиля.  Святой цадик собирается спасти Израиль, но злые духи Асмодей и Лилит мешают ему в этом.  Лилит  удается отвлечь Иойне от изучения Талмуда, он гибнет, а с ним и дело освобождения Израиля.

      Трудно сказать, какова основная мысль этого произведения. Сам собой напрашивается вывод, что Иойне погиб потому, что пошел на призыв Лилит и бросил изучение “желтых томов”. Не хочет ли автор сказать, что в отпадении еврейской молодежи от “заветов отцов”, изучения Талмуда и священных преданий кроется гибель евреев? Эта вещь настолько проникнута религиозным фанатизмом и клерикальным духом,  что разрешить  ее  к печатанию совершенно невозможно.

      Зам. зав. Литературным подотделом (подпись неразборчива). /На полях резолюция: “Запретить печатание либретто. Постановку разрешить только 2 раза на основании постановления Главлита”).

      “Соглашаясь с вами в оценке оперы Мильнера “Небеса пылают”, – отвечала Москва,- просим вас сообщить свое заключение относительно постановки, если таковая состоялась, и о дальнейшей судьбе этой оперы”. На это в начале июня был послан такой ответ: “Петрообллит сообщает, что постановка оперы “Небеса пылают” состоялась 2 раза, в 3-й была запрещена. Никто из представителей Петрообллита на пьесе не присутствовал, за незнанием еврейского языка. Сейчас опера запрещена, как к изданию, так и к постановке”.[22]

      Мотивы запрещения как мы видим, сводились к “проповеди” в опере клерикализма и мистицизма,что, независмо от конфессии, всегда вызывали адекватную реакцию цензурных органов. Но, вместе с тем, чувствуются и специфические мотивы – особенно в отзыве лениградской цензуры -вызванные ситуацией того времени, борьбой за отторжение еврейской молодежи от иудаизма, ее ассимиляцию.

      Опера М.А.Мильнера “Небеса пылают”, в результате этих решений, была поставлена всего два раза (16 и 23 мая 1923 г. в помещении Большого Драматического Театра, декорации и костюмы В.Щуко и А.Бенуа). После этого была снята с репертуара как “реакционная”.

[13]

***

      Особую бдительность тогда же начал проявлять Иностранный отдел Главлита, ведавший допуском зарубежных изданий в СССР. В тоталитарных государствах книги, журналы, газеты и иные печатные издания приходят к читателю не по мере их появления в свет – тем более за рубежом – а по мере их разрешения властями. Интервал между первым и вторым актами единого культурного процесса может быть различным- в прямой зависимости от смягчения или, напротив, ужесточения режима.

      Это полностью относится к судьбе русско-еврейских изданий, в изобилии выходивших в 20-е годы, в основном в Берлине, а затем Париже – главных очагах русской эмиграции. Хорошо известно, что сотни и тысячи евреев, среди которых немало было издателей, писателей, журналистов и общественных деятелей, теснейшим образом связанных с российской культурой, разделили судьбу эмигрантов первой волны и внесли немалый вклад в зарубежную ( а в сущности единую) российскую культуру.[23] Многие издатели продолжили за границей давнюю традицию – издание на русском языке книг и периодических изданий национальной тематики. Однако однонаправленным и более или менее цельным в этом смысле было в это время лишь издательство С.Д.Зальцмана, перенесшего из Одессы в Берлин свое книжное дело и ориентировавшегося почти исключительно на эту тематику и национальных авторов: он опубликовал в эмиграции избранные произведения Х.Н.Бялика, работы В.Жаботинского, переиздал “Еврейскую антологию “Сборник молодой еврейской поэзии”, выпустил ряд произведний Шолом-Алейхема, И.Л.Переца и других писателей. Другие же зарубежные издательства, основателями которых выступили представители еврейской интеллигенции (З.И. Гржебин, А.Вишняк, И.В.Гессен, А.Каган, Я.Блох и другие) уделяли внимание еврейской тематике наряду с другой, хотя первая порой и занимала в продукции издательств “Слово”, “Геликон”, “Петрополис”, “Грани” довольно заметное место.[24] В Париже русско-еврейское книжное дело нашло поддержку в издательствах “Дом книги”, “Я. Поволоцкого” и некоторых других.

     Не менее активно участвовали представители еврейской интеллигенции в основании и редактировании ряда эмигрантских  журналов и газет на русском языке,  в частности,  знаменитых  “Современных записок”,  выходивших в Париже с 1921  по  1940 гг.

      В 20-е годы, в связи с введением НЭПа , сложилась довольно своеобразная ситуация кажущегося сближения двух культур. В книге “Идеология национал-большевизма” М.Агурский справедливо пишет, что в 20-е годы (я бы сказал, что только в первой их половине) “…эмиграция не была отделена от Советской Росиии железным занавесом; между ними существовала широкая двустороння связь. То, что печаталось в эмигрантских

[14]

изданиях, становилось достоянием советской прессы, хотя бы и в форме критики».[25]

      Да, это так, хотя и не стоит преувеличивать степень «вегерианства» (по словам А.А.Ахматовой) той эпохи. За кулисами кажущегося  благоденствия  шла  далеко и хорошо рассчитанная игра, направленная на раскол эмиграции. Потаенные документы Главлита свидетельствуют, что с первых же его шагов стала создаваться жесткая, а затем вообще непроницаемая система заграждений на пути поникновения зарубежных изданий, на русском языке в ообенности. Для Иностранного отдела Главлита (Иноотдела) была разработана особая инструкция, предписывавшая не допускать к ввозу в СССР «…все произведения, носяшие определенно враждебный характер к советской власти и коммунизму», «проводящие чуждую и враждебную пролетариату идеологию», литературу, враждебную марксизму, книги идеалистического направления» и даже «детскую литературу с восхвалением старых бытовых условий»…[26] Замечу все же, что акцент на национальной тематике в этих инструкциях не ставился (это будет еще впереди – в конце 40- х годов), да и сама цензурная практика Главлита, если не считать преследований «сионистской литературы», была более или менее единой и одинаково жесткой в отношении ко всем эмигрантским изданиям (исключение – заигрывание власти на первых порах с некоторыми сменовеховскими и евразийскими журналами и газетами).

      И все же советская цензура не обошла своим вниманием «вечный опрос», о чем свидетельствует, в частности, уникальный документ «Секретный бюллетень Главлита « за март-апрель 1923 г., напечатанный на машинке и предназначенный высшим чинам партийной иерархии: «Совершенно секретно. Настоящий бюллетень разослан следующим товарищам: 1.Тов. Ленину. 2.Тов.Троцому. 3. Тов.Сталину…» и другим – всего 12 лицам.[27]

      В разделах бюллетеня – «Положение книгоиздательского дела в Германии», «Характеристика зарубежных издательств», «Отзывы о зарубежных газетах и журналах», «Сведения о важнейших русских литераторах, эмигрировавших за границу»-имена еврейских издателей, журналистов и писателей встречаются постоянно.

      Так, в частности, донося партийному руководству о книжном деле в Германии, цензоры сообщают:

      «…Из издательств, имеющих определенную политическую физиономию и поддерживающих те или иные органы и группировки, следует отметить: издательство Зальцмана, реакционное сионистское издательство, имеющее солидный сионистский журнал «Сафрут»; издательство «Мысль» (С.Кучеров, Гольденберг ) – по характеру тесно связано с «Голосом России» и теперь с газетой «Дни» (л.33). Постоянным цензурным репрессиям подверглось крупное берлинское издательство «Слово», основанное  И.В.Гессеном в Берлине, в репертуаре которого немало книг на еврейские темы. Оно вошло в специальную «Справку об издательствах, издания которых

[15]

не пропускаются в РСФСР Главлитом”, начинавшуюся так: “Главлитом в области регулиирования книжного рынка, помимо индивидуального рассмотрения книг, ведется работа по исследованию характера каждого отдельного издательства и, в связи с выяснением политической физиономии издательства, определяется соответствующее к ним отношение”. “Физиономия” “Слова” явно пришлась не по душе цензуре: “Главлитом, – говорится далее,- не пропускаются целиком все издания издательства “Слово” в Берлине в силу того, что “Словом” руководит Иосиф Гессен, организовавшиий издательство на коммерческой основе с целью финансировать правокадетскую газету “Руль”…[28]

      Столь же негативную оценку получило берлинское издательство “Файгенфельд и К”, о котором сказано: “Новое крупное издательство. Кроме коммерсанта Файгенфельда, в издательство входят: издатель антисоветского журнала д-р Бейленсон, некий Хаакия и О.Зелюк, который, по-видимому, будет играть руководящую роль в издательстве. Это – типичный нэпман с большими связями в Советской России. В Париже ему принадлежит издательство “Франко-русская печать”.

      В литературе достаточно полно освещена драматическая участь известного издательства З.И.Гржебина, уделявшего значительное внимание еврейской тематике. Уехав в Берлин, Гржебин в 1920 г. заключил контракт с Госиздатом РСФСР на поставку книг в Россию. Однако вскоре Госиздат в одностороннем порядке ликвидировал договор с ним, что нанесло Гржебину громадный материальный ущерб, ибо его продукция была ориентирована на читателя “метрополии” и часто издавалась по заказам Госиздата. После этого цензура приняла решительные меры: специальным цуиркуляром Главлита 28 апреля 1923 г. предписывалось “принять срочные меры к недопущению в дальнейшем ввоза из-за границы в РСФСР книг издательства Гржебина и распространению их в РСФСР”.[29]

      Среди берлинских изданий неоднозначную оценку цензуры получил альманах “Одиссея. Кн. 1”, выпущенный “Книгоиздательством писателей” в 1923 г.: “В сборниках участвуют писатели, более или менее благожелательно настроенные к соввласти: Г.Алексеев, А.Толстой, В.Лидин, О.Савич, А.Дроздов и Г.Магнитский.[30] Общий характер сборника очень выдержан: все рассказы повествуют о многострадальной и авантюристической одиссее русской белогвардейской интеллигенции. Рассказы корректны к соввласти, аполитичны и циничны (!)”.

      Казалось бы, отношение к сборнику сформировалось более или менее снисходительное, и он мог быть пропущен в СССР, тем более, что среди авторов находились писатели (например  А.Н.Толстой), “сменившие” к этому времени “вехи” и вернувшиеся из эмиграции. Но нет: “С одной стороны, как художественно отражающие разложение, гибель, духовный маразм белогвардейщины, они (то есть рассказы писателей.-А.Б.) были бы полезны и назидательны для русского читателя, но, с другой стороны, быть может, помимо воли авторов

[16]

проникающие в их творчество беспринципность, уныние, болезненное отношение к национальным вопросам (в частности, к еврейскому), потеря всяческих нравственных устоев и полнейшая неспособность ориентироваться в современной общественности делают весь сборник явлением упадочническим и разлагающим».

      Еврейская тема действительно звучит почти во всех рассказах, вошедших в «Одиссею», главным образом в рассуждениях персонажей, которым, кстати, авторы вовсе не сочувствуют, о «жидах, сделавших революцию» (идея, как мы сейчас убеждаемся, чрезвычайно популярная в трудах ряда современных публицистов из националистического лагеря). Полностью посвящен еврейской теме рассказ О.Савича «Золотой век» – о трагической судьбе старого еврея Симона Израилевича, оказавшегося в Берлине и потерявшего двух сыновей: один сражался на стороне Белой Армии, другой – ушел к большевикам и был потерян для него. В рассказе много рассуждений о трагической участи евреев в годы революции и Гражданской войны: «Потому что не настал золотой век, потому что жестоки сердца…» Сборник «Одиссея» не был пропущен в Россию: с одной стороны была отдана дань «интернационализму», а с другой – не стоило, с точки зрения властей, «педалировать» тему погромов и преследований по национальному признаку: первая примета получившей (см.далее) в 30-е годы практики полного замалчивания еврейского вопроса в печати.

      В разделе «Русская печать во Франции» главлитовского бюллетеня фигурирует еженедельник «Еврейская трибуна», основанный известным публицистом и общественным деятелем, членом кадетской партии и депутатом Государственной Думы Максимом Моисеевичем Винавером (1862-1926) , выходившем в Париже с 1920 по 1924 гг. О нем говорится: «Еженедельник, посвященный интересам русских евреев, издается и на французском языке (раньше выходил и на  английском).  Издается  при  ближайшем  участии Винавера, редактор – Ю.Делевский, секретарь редакции – правый эсер Руднев. Одно из заданий журнала – обелить в глазах европейской публики евреев от обвинения в импатии к большевизму. Политическая программа – левокадетская. Сотрудничают в журналах: Миркин-Гецевич (Мирский), Познер, а также случайные гастролеры – Милюков, французский эллинист Соломон Рейнак, особенно резко клевещущий на Россию в предисловии к книге Мирского».[31]

      Примечательно, что «Еврейская трибуна» попала в поле зрения В.А.Дуцмана, составителя «Обзора иностранной и русской прессы», изданного в 1922 г. ограниченным тиражом Разведываетльным управлением Штаба РККА. Во многом этот обзор перекликается с главлитовским бюллетенем – не исключено, что источник был общим – но кое-что и уточняет. По поводу «Еврейской трибуны» в нем указано: «Орган еврейской эмигрантской интеллигенции и по политическим взглядам примыкает к левым кадетам. В связи с расколом кадетской партии произошло также размежевание и среди сотрудников «Еврейской трибуны». От нее ушли такие сотрудники как Пасманик, Слиозберг, Родичев, Карабчевский, В.Д.Набоков,

[17]

гр.Нессельроде и др. Новейший круг сотрудников ограничивается лишь приемлющими «новую тактику». В настоящее вемя ближайшими сотрудниками состоят: Бор.Мирский, М.Винавер, А.Вольский, П.Рысс, Дионео (Шкловский), С.Поляков и другие сотрудники «Последних новостй» и «Голоса России».[32]

      Столь же негативным было отношение к другому изданию, основанному в Париже М.М.Винавером, – газете (затем журналу) «Звено», литературному приложению к милюковской газете «Последние новости». В ней увидели свет многие произведения крупнейших писателей русского зарубежья – И.А.Бунина, Д.С.Мережковского, З.Н.Гиппиус и многих других. Об этом издании и Винавере, хозяине популярного литературного салона «русского Парижа» с большой симпатией пишет Н.Н.Берберова в книге воспоминаний «Курсив мой». По словам Глеба Струве, газета «играла немаловажную роль в парижской литературной жизни… отражая текущиее события, чего не могли делать «Современные записки».[33]

      Среди авторов русских книг, которые были запрещены к ввозу в итера, постоянно встречаются имена еврейских писателей. Из множества книг, задержанных на таможне, упомянем одну – известную работу М.О.Гершензона «Судьбы еврейского народа», увидевшую свет в 1922 г. в берлинском издательстве «Эпоха». «Книга,- спекулятивно и несправедливо гласит главлитовская резолюция, – написана в религиозно-мистическом духе и проводит идею единства нации без классов и избранности  еврейского народа» (л.64).

      В разделе «Сведения о виднейших русских литераторах, эмигрировавших за границу» упомянут Б.С.Мирский, не раз привлекавший внимание цензуры своим активным участием в литературной и итературных жизни зарубежья: «Миpский Борис Сергеевич (Миркин-Гецевич) – приват-доцент по международному праву Петроградского университета. До революции сотрудник петроградских газет и журналов: «Вечерний час», «Новости», «Сатирикон» и др. Осенью 1918 г. сотрудничал в киевской газете «Наш путь». В 1919 г. редактировал в Одессе газету «Южное обозрение». В январе 1920 г. уехал в Париж. Работает ближайшим сотрудником «Последних новостей», «Еврейской трибуны», «Свободных мыслей». Издал ряд итературных работ. Закончил книгу «Критика религиозной и социалистической эсхаталогии (первохристианство и большевизм»). Работал над докладом для Общества Лиги наций. Кончил книгу «Россия и евреи». К Соввласти явно враждебен. Принадлежит к активнейшей  части правых кадетов. Группа П.Н.Милюкова».

      Судя по этой характеристике, цензура (явно не без помощи ГПУ) располагала секретными сведениями, полученными, скорее всего, из агентурных разработок: указываются, в частности, еще невышедшие книги и доклады, над которыми работал Мирский в момент составления бюллетеней Главлита в 1923 г.

[18]

***

      Помимо русскоязычных изданий запрету подвергся ряд книг на идише, иврите и других языках, посвященных еврейскому вопросу и напечатанных за границей. В частности, не разрешены были к ввозу “Зихройнес” (Воспоминания) одного из крупнейших писателей и общественных деятелей Семена Акимовича Ан-ского (псевдоним Шлойме Зенвила Рапопорта, 1862-1920 ), изданные в 1922 г. в Варшаве (позднее вошли в 10-11 тома его собрания сочинений – Варшава-Нью-Йорк,1925). Они получили такую характеристику Главлита:”Воспоминания автора об эмиграции, жизни русских революционеров до и после революции 1905 и 1917 годов. Автор объявляет себя противником большевизма и в соответствующем духе освещает события февральского переворота и Октябрьской революции”.

      Запрещен был также фундаментальный трехтомный труд историка Мартина Филипсона “Новейшая история евреев”, изданный на немецком языке в Берлине в 1922 г., – под таким предлогом:

      “Книга  представляет  известный  интерес  только в отношении  обилия фактов, характеризующих историю мученичества евреев в различных государствах. Автор принадлежит по своему мировоззрению к буржуазно-либеральному н направлению, доказывает значительность религии, как объединяющего фактора для евреев” (л.49).

      И уж, конечно, криминалом в глазах цензоров иностранного отдела Главлита являлось не только содержание, но и язык книг  сам  по  себе – все тот же гонимый иврит.  Обе книги на этом языке,  поступившие на контроль в 1923г.,  были запрещены к  провозу в СССР. Первая их них – труд Давида Неймарка “Тайлдойс гафилософис беизраэль” (История еврейской философии), вышедший в издательстве Штибелля (Варшава,1921, ранее, в 1907-1910 гг. на немецком языке вышел трехтомный труд под тем же названием), поскольку “…автор в довольно обширном труде доказывает, что только “учение Израиля” способно устоять против всяких кощунственных и богохульных учений и что задачей новой еврейской философии является борьба против материализма”.

      Вторая – “Тейлдойс хахудим беэресн Израэль” (“Летопись евреев в Палестине”) Александра Зискинда Рабиновича (род.в 1854г.), изданная в Яффе , где в то время жил автор, в 1921 г. В отзыве говорилось: “Давая краткий очерк истории евреев в Палестине, начиная с древнейших ввремен, автор находит, что 20-вековое упорство евреев в их стремлении восстановить иудейское царство может теперь под покровительством Великобритании осуществится” (л.64).

      Нужно иметь в виду, что в разделе “Отзывы о новых зарубежных книгах” все издания были разнесены по трем “разрядам”: “разрешенные”, “запрещенные к ввозу в РСФСР” и “разрешенные только для индивидуального пользования”. До 1926 г. книги и периодические издания на еврейском языке и соответствующей тематики на русском еще проникали, хотя и с большим трудом, в Россию. Так, по статистическим данным Ленобллита за 1925 г. о поступивших номерах периодических изданий, за год было “просмотрено: древнееврейских – 24. Запрещено – 22. Допущено – 2;

[19]

еврейских (на идише) – 79, запрещено 68, допущено – 11″. Для сравнения укажем, что из русских 502 номеров журналов и газет запрещено 80.[34]

      Однако и этот жалкий ручеек вскоре, по мере приближения к “году великого перелома”, пересыхает. Это относится ко всем без исключения зарубежным изданиям, особенно эмигрантским. В 1 квартале 1927 г. ленинградским отделением Главлита единственная привезенная из-за границы русская книга была запрещена. Это и понятно: человеку, рискнувшему на такой опрометчивый шаг, уже начали грозить большие неприятности.

      Крайне затруднена была подписка на иностранные газеты и журналы. Многие номера их не приходили вовсе, а дошедшие были варварски изрезаны ножницами. Тогда еще находились люди, протестовавшие против цензурного произвола, о чем свидетельствует “Ругательное письмо” (оно так и озаглавлено!) жителя Ленинграда Л.Я.Израилевича, проживавшего на улице Чайковского, посланное им в иностранный отдел Главлита 3 октября 1929 г..[35]

      Написано оно в саркастически-юмористическом тоне, хотя такой юмор вряд ли в это время поощрялся, и начинается так: “Я собирался было жаловаться на неправильные, по моему мнению, действия Иностранного отдела Главлит, но в последний момент решил, что я фактически имею право не жаловаться, а даже ругаться. Как вам известно, в настоящее время подписаться на какой-либо иностранный журнал почти так же легко, как простоять полчаса на голове. Тем обиднее, что начав получать после поистине геркулесовых трудов иностранные журналы, я вдруг встретился с грандиозными пропусками в доставке их…”

      Сообщив далее о выписке им некоторых американских изданий, в частности журнала “Asia”, он приводит ряд курьезных мест и фраз из недоставленных ему номеров журналов (каким-то чудом ему удалось всё же узнать о их содержании), которые, по его мнению, послужили причиной запрета, заканчивая свое письмо так: “Я пробовал выяснить в Леноблгорлите эти смехотворные, на мой взгляд, причины запрещения журналов. Долго угощали меня “завтраками” – раз в две недели, после чего в конце концов заявили, что этого сделать нельзя, так как у них нет … работников для производства необходимых “вырезок”. Смешняки из Обллита предлагали вернуть мне …деньги за недопущенные журналы. Как будто бы дело действительно в деньгах… Я считаю, что всякий получающий иностранную литературу ни на секунду не заколеблется уплатить все производственные, накладные, резервные, аммортизационные суммы, необходимые для содержания сотрудника, могущего ловко управляться ножницами. Надеюсь, что этот болезненный вопрос будет разрешен в благоприятном смысле для получающих иностранные журналы. С приветом Л.Израилевич”.

      Предположительно автором этого послания мог быть Лев Яковлевич Израилевич, автор 8 книг, изданных в Ленинграде с 1928 по 1932 гг., в основном научно-популярного характера (“Как делаются кинотрюки”, Самодельные волшебные фонари”, “Что Эдисон дал технике” и др.). После

[20]

1932 г. не вышло ни одной его книги, сведения о нем обрываются, и, возможно, в годы наступившего Большого террора его самоубийственное, в сущности, послание в Главлит, всегда работавшего рука об руку с органами политической полиции, сыграло роковую роль в его судьбе.

      Зто красочное и уникальное в своем роде послание, исполненное чувства собственного достоинства осталось, разумеется, без ответа. Хотя в это время, хотя и с трудом, еще дозволялась выписка иностранных журналов и газет, но многие номера их не приходили вовсе, а дошедшие были варварски изрезаны ножницами. Начиналась эпоха тотального террора; выписка всех иностранных изданий, независимо от языка и тематики, запрещена.Тем более – выписка изданий на еврейском языке или соответствующей тематики. Чудом просочившиеся издания неизменно попадали в спецхраны крупных библиотек, но и они подвергались нещадной «купюризации». Послание Л.Я.Израилевича – кажется, последний случай протеста против цензурного произвола, воцарившегося более чем на полвека.[36]

***

      Если литература на идише и русском языке запрещалась или разрешалась в звисимости от ее содержания и политической нарправленности, то совершенно иным сформировалось отношение к ивритской печати. Язык как таковой был через два года после октябрьского пеереворота объявлен был вне закона, хотя бы на нем писались и печатались произведения не только лояльные к советскому режиму, но порой и его прославляющие. В глазах власти иврит был “проводником клерикальных, сионистских идей”, способным отвлечь “еврейские маассы” от задач коммунистического строительства.

      На первых порах коммунистический режим относился к этому языку все же более или менее безразлично, что позволило выпустить на нем до 1920 г. около 200 изданий. В конце 1919 г., в связи с в связи с гонениями на сионизм и массовыми арестами его деятелей, обвиненных в “котрреволюционной деятельности”, издание книг , журналов и газет на иврите было запрещено, так же как и преподавание иврита в школах. Если не считать отдельных прорывов в 1-й половине 20-х годов, литература на иврите прекратила свое официальное существование. В этих условиях группа ивритских писателей во главе с  Бяликом вынуждена была эмигрировать. Репрессии продолжались все 20-е годы: многие сионисты были сосланы, заключены в лагеря; часть ушла в подполье.[37] Совершенно механически между сионизмом и ивритом ставился знак равенства. В 1926 г. вынужден был покинуть страну единственный театр, использовавший иврит, – “Габима”.

      Зловещую роль в судьбах иврита играли всё те же коммунистические евсекции, в руководстве которых преообладали ортодоксальные коммунисты, делавших ставку на идиш, ибо только он, по их мнению, отражал чаяния “еврейского пролетариата”, в противоположность ивриту, который был объявлен языком раввинов и клерикалов, а также ревнителей идей сионизма. Они питали к древнему языку просто зоологическую ненависть, часто шагая “впереди прогресса”. Руководители ЦБ Евесекции запрещали отдельные

[21]

произведения даже в том случае, когда официальная цензура склонна была их разрешить; исключение – приведенная выше история с оперой Мильнера «Небеса пылают», но она все же ставилась на идише. Каждый раз книги и другие издания на иврите посылалались на «консультацию» в ЦБ евсекций, и мнение его становилось решающим. В этих условиях издание литературы на иврите практически прекратилось. Появился ранний еврейский «самиздат» – гектографированные журналы на иврите, затем переписывавшиеся сторонниками иврита: харьковский «Из бури», орган находившегося в подполье центрального комитета сионистов, «Заполнение пробела» (1925 г.) и ряд других.[38]

      Попытки напечатать ивритские сборники «гутенберговским способом» заканчивались полным провалом: цензура неизменно запрещала их.[39] Сведения об этом, по причинам засекреченности цензурных архивов, почти не проникали в печать и сами документы не были знакомы исследователям. Лишь однажды заключение «политического редактора» (так назывались в те годы цензоры) стало известно историкам. Речь идет о киевском сборнике «Гааш» («Наступление»), включившем три поэмы на здани Мили (Шмуэля) Новака. Не решившись дать разрешение на его издание, киевская цензура обратилась в Москву к вышестоящим инстанциям, приложив свое мнение:

      «Сборник из трех поэм представляет попытку на древнееврейском языке передать веяния нашей зданиеельности модернистской поэзии. Влияние в них Блока и Маяковского несомненно. Стих зтого документа звонкий, местами резкий. «Сказание об Октябре» – панегирик Октябрю с сильным  отвращением к миру прошлого и его морали… «Послание» – отражение оборотной стороны революции, ужасов контрреволюции». Казалось бы, содержание сборника и его направленность безупречны… Но вот заключительные строки этого «мнения», надолго предопределившие к ивриту как таковому: «Для кого предназначаются эти стихи? – задает риторический вопрос киевский цензор, и отвечает: «Ясно, что в другой обстановке, в Палестине, этот сборник был бы одним из материалов агитации КПП, ибо там значительная часть рабочих говорит по древнееврейски. В обстановке же нашей зданиеельности этот сборник будет предметом филологически-литературного смакования клерикально-буржуазной части еврейского общества. Ясно, что это здание нежелательно».[40] Несмотря на такой сокрушительный отзыв, книга Новака все же вышла в 1923 г.: в этом сказалось некоторая неопределенность, двусмысленность отношения режима к древнееврейсекой литературе на первых порах, в самом начале Нэпа.

      Публикатор этого документа справедливо замечает: «Формально не было в Советском Союзе постановления, объявлявшего этот язык вне закона, однако в действительности он был на нелегальном положении», приводя далее недоуменное восклицание одного из ивритских писателей: «Заретить иврит? Этот указ поражал отсутствием логики, противоречащим Октябрю!».Его недоумение вполне понятно: ведь почти все писатели, как правило, молодые люди, писавшие на древнееврейском языке, были безусловными

[22]

приверженцами революции, сбросившей «оковы». Да и самого «указа», запрещающего иврит, никогда не было: более того, во всех советских Конституциях, начиная  с первой,  1918 года,  предусматривались санкции за  «любое  ограничение, прямое илои косвенное» прав народов, населяющих Росиию, в том числе и священное право пользоваться своим языком.

      Но своя «логика», если, конечно, искать ее в наступившем абсурде, все же была. Иврит изначально объявлен был языком  «реакции».  Как писал в 1922 г.  известный историк,  будущий  президент Залман Шазар (1963-1973),  «многие годы  громоздят  измышление,  что «иврит – реакция».  Не потому,  что тот или  иной писатель,  пишущий на иврите, является реакционером, не  потому,  что те или иные наши требования приносят вред. Нет!

      Сам язык в своей основе негоден. И в тех самых кругах, которые преследует тень Эрец-Исраэль, царит семикратный страх перед ивритом… Страх перед «чудовищем»- вот лакмусовая бумажка в том, что касается иврита. Страх перед «чудовищем» воцарился, приговор вынесен и война объявлена … Артисты «Габимы» преследуются неотступно. Запрещаются книги на иврите и изымаются на почте».[41] Это – отрывок из отклика Шазара на интервью, данное Горьким Шолому Ашу. Горький, находившийся тогда в полудобровольной эмиграции, не раз выступал в защиту гонимого языка, но голос его был одинок и не принимался во внимание. Именно к нему обратились участники нелегальной конференции учителей иврита (преподавание на нем было запрещено, начиная с 1919 г., а в 1928 г. прошла волна их арестов), сообщая, что в СССР нет ни одного журнала и ни одной газеты, ни одного издательства на иврите, что запрещен ввоз книг на этом языке из-за границы, «…всё, что написано на иврите, все творения ивритских классиков, даже то, что написано на иврите Шолом-Алейхемом, изъято из библиотек», а каждый, желающий прочитать такие книги, должен заручиться предварительно специальным разрешением евсекции.[42]

      Последние книги на иврите,вышедшие тогда в СССР, – харьковский сборник «Цильцелей шома» (по названию древнего музыкального инструмента), изданный в 1923 г., и «Берешит» («Вначале»), появившийся в 1926-м. Последний сборник, хотя и имеет издательскую помету «Москва-Ленинград», на самом деле напечатан в Берлине; второй, полностью подготвленный к печати, скорее всего, не был разрешен цензурой.[43] С 1926 г. начинается и продолжается свыше 60 лет полоса полнейшего запрета ивритской печати.

      По свидетельству писателя Авраама Карива, «издалека очень трудно понять чувство сиротливости и бедствия литературы на языке, потерявшем связь с родной почвой и нашедшем последнее прибежище в надписях на памятниках еврейских кладбищ… Всё вокруг было бесконечно странно и даже самое далекое существование иврита казалось нереальным…Шло время, но ни одной печатной строчки не попадалось мне на глаза… Порой, когда я

[23]

писал стихи на иврите, странные сомнения закрадывались в мою душу: не создал ли я сам этот язык в своем воображении?».[44]

      Тем не менее, даже в таких условиях «язык великого Бялика» вдохновил группу молодых ленинградских поэтов, решивших  продолжить  традиции ивритской проэзии.  Ими была создана в  середине 1920-х годов «Группа гебрейских писателей», в которую входили И.Саарони (И.Матов),Н.Шварц, Хаим Ленский и другие. Публикуемые далее документы отчетливо рисуют исполненную драматизма картину почти самоубийственной борьбы этих поэтов за право писать и печатать свои произведения на древнееврейском.

      В марте 1927 г. руководитель этой группы обратился в Ленгублит с с такой просьбой: «Заявление. Прошу разрешить устройство литературного вечера древнееврейского языка, имеющего быть 3 апреля в помещении по Стремянной ул.,д.18, в 8 часов вечера. 14 марта 1927 г. И.Матов». На заявлении – «разрешительный» штамп Ленгублита : к тому времени не только произведения печати, но и любые «массовые выступления» и «зрелищные мероприятия» – лекции, доклады, вечера, вплоть до танцевальных, – дозволялись только всеохватной цензурой.

      Однако вечер не состоялся. 13 мая в Ленгублит поступило предписание «старшего Помпрокурора Ленинграда» Жукова: «Ко мне поступило заявление уполномоченного Ленинградской группы гебрейских писателей, которое указывает, что им от вас 26 марта 1927 г. получено разрешение на устройство литературного вечера на гебрейском языке, а 19 апреля перед началом вечера явилась милиция, заперла дверь и не впустила публику в зал, так как якобы Гублитом разрешение на устройство вечера было аннулировано на основе телеграммы из Москвы. В порядке ст.70 Положения о судоустройстве предлагаю дать объяснение по этому поводу».

      Ответ начальника ленинградской цензуры предельно лаконичен и снабжен грифом «Сов.секретно»: «Сообщаем, что разрешение на устройство гебрейского вечера было выдано Ленгублитом и Гублитом же впоследствии аннулировано по директиве Секретариата Губкома ВКП/б/».[45] Ленинградский законник, видимо, был вполне удовлетворен таким ответом (продолжения переписки с ним в архивном деле нет), понимая прекрасно, что выше закона, чем «закон партии», не существует; последнее слово, как свидетельствуют и другие документы, в «сомнительных случаях» всегда оставалось за идеологическими структурами.

      Тайная подоплека дела выясняется благодаря тому, что «гебрейские поэты» на этом не успокоились, решив обжаловать самоуправство, как они полагали, цензоров в самом Президиуме Всейроссийского центрального  исполнительного  комитета, возглавляемого тогда  «всесоюзным старостой» М.И.Калининым.

      В июле 1927 г. Ленгублит получил «срочное и секретное» предписание заместителя начальника Главлита Мордвинкина:

[24]

      «Президиум ВЦИК препроводил нам выписку из заявления группы геберейских писателей. Нам указывается, что Ленгублит якобы занимает недостойную позицию в вопросе о преследовании дрневнееврейского языка. Главлит предлагает Ленгублиту в самом  срочном  порядке дать исчерпывающие объяснения как по существу всего вопроса,так и поводу конкретного случая, указанного в заявлении».

      К предписанию приложена «Выписка из заявления группы геберйских писателей», адресованного Пезидиуму ВЦИК:

      «1. Ленинградским Гублитом запрещено издание сборника «Ткуфосейну» /без объяснения мотивов/. Главлит утвердил это  запрещение,  несмотря на то,  что против содержания никто не возражал  и  отговаривается (устно) какими-то «политическмми мотивами».  А Заведующий Отделом Народов  Западной  культуры  Совнацмена / Палатник[46] откровенно заявил, что все пишущие на древнееврейском языке – контрреволюционеры, незавивисимо от содержания произведений. Евсекция Губоно /еврейская секция губернского отдела народного образования/ отказала в разрешении устройства литературного вечера, но мы нашли защитника в лице тов.Стецкого[47] (агитотдел Севро-Западного Бюро ЦК ВКП(б) и после ревнееврей цензурой программы было получено официальное разрешение Гублита 26 марта 1927 г. (разрешение прилагается). Но перед началом вечера (10 апареля 1927 г.) явилась милиция, заперла двери и не впустила публику в зал. В гублите отговаривались получением какой-то телеграммы из Москвы.

      3. Нам удалось сговориться с правлением Дома печати об устройстве в помещении Дома вечера по утвержденной цензурой программе, была заметка в газете (вырезка прилагается).Но за час до начала нам было заявлено об отмене вечера, ибо представитель Отдела печати Губкома ВКП(б) тов.Дергачева нашла, что для ревнееврейского языка, аналогично церковнославянскому, нет места в Доме печати.

      4. На основании Вашего письма (возможно, самого Калинина, но оно не обнаружено.-А.Б.) мною сегодня снова было подано заявление в Гублит о разрешении вечера, и снова был получен отказ (заявление с резолюцией прилагается). Между прочим, ваши слова – «Говорить и писать на древнееврейском языке в советских законах препятствий не имеется» – местные власти растолковывают как о письме и разговоре частным образом, но не о печатании и публичных выступлениях, поэтому просим более точных разъяснений, а театр «Габима» для них является единственным исключением, без которого не обходится ни одно правило.[48]

      Ленинградская группа гебрейских писателей. И.Матов. Ленинград., ул.Белинского,13».[49]

      На сей раз ответ ленинградских цензоров (все-таки начальство!) более пространен и красноречив сам по себе: «Секретно. В Главлит. 15 июля 1927 г.

[25]

      Ленинградский Гублит сообщает: в Ленинграде гебрейских писателей, как организации, не существует, а работает отдельная группа. Группа эта зарекомендовала себя крайне отрицательно. Отношение Евсекции ЛГОНО (Отдела народного образавния.-А.Б.) и Отдела печати Губкома ВКП(б) к ней недоброжелательно. Ленинградский Союз писателей отказался принять эту группу в число своих членов. Отношение Гублита к печатанию произведений гебрейских писателей определяется качеством подаваемого материала, примером этого качества может служить посланная Вам на заключение рукопись “Питериада”, автор Шварц.[50]

      В остальном отношение Гублита к этой группе определяется указаниями, исходящими от директивных оранов. Одновременно сообщаем, что по имеющимся в Гублите сведениям, руководители этой группы, в частности, податель заявления И.Матов, находятся под арестом. Зав. Ленгублитом Знгель”.[51]

      Хотя в особых комментариях этот документ не нуждается,обратим все же внимание на два примечательных факта. Во-первых, на в высшей степени показательное и отнюдь не случайное уподобление древнееврейского языка церковнославянскому предствителями партийных органов: и тот, и другой в их глазах явллялись проводниками “религиозного мракобесия”, употреблявшимися во время богослужения: первый в православных храмах, второй – в синагогах, что в условиях воинствующего атеизма делало их табуированными за пределами храмов. Такое уподобление вовсе не было изобретением обкомовской дамы Дергачевой, а являлось, по-видимому, общим местом партийной пропаганды. Так, например, еще в 1922 г. старый большевик и “ведущий правовед” И.П.Трайнин, отвечая на упоминавшееся уже интервью Горького Шолому Ашу, опубликовал в журнале “Жизнь национальностей” статью с выразительным названием “От дерзания буревестника к болоту обывателя”. Отмечая “любовь Горького к мертвящему душу ветхому гебраизму”,а “древнеееврейсккий язык понятен лишь одиночкам-“гебраистам”, он демагогически вопрошал писателя: “Что сказал бы Горький, если бы в государственных московских и петроградских театрах для рабочих стали ставить пьесы на латинском или древнеславянском языках?”.[52] В случае же с ивритом ситуация осложнялась еще и тем, что в глазах власти он нерасторжимо связывался с движением сионизма.

      Во-вторых, снова обратим внимание на тот универсальный довод – указания “директивных органов”, – который каждый раз приводят  цензоры.  Перед  ним  сразу  же замолкают все иные инстанции, в которые обращаются с протестом руководители литературной группы ивритистов. Да и обосновывать запрет, как мы видим из последнего доумента, особенно нечего, поскольку органы ОГПУ уже “разобрались” с членами этой группы. Как раз в 1927 г. на нее обрушилась волна репрессий, почти все члены “Группы гебрейских писателей” были арестованы и сосланы. Немалую роль в этом сыграло их сокровенное желание – не дать окончательно угаснуть “тлеющим углям иврита”. Одним из

[26]

них – Аврааму Кариву, Иосифону Саарони (И.Матову- руководителю группы) и другим- удалось в конце 20-начале 30-х годов эмигрировать в Палестину.[53]

      Судьба других сложилась трагичнее: они сгинули в в лагерях ГУЛАГа. Погибли Н.Шварц, автор запрещенной поэмы «Питериада», талантливейший Хаим Ленский. Родившийся в 1905 г. в Слониме, он в в 1925 г., после ряда приключений и одного кратковременного аретста, приезжает в Ленинград, находит там единомышленников, таких же молодых поэтов, как и он сам, пколонников иврита. Как вспоминает один его современник, Ленский праздновал победу, когда «геберейская группа» получила ответ Калинина, уверявшего, что в СССР иврит не преследуется, хотя и является «мертвым языком».[54]

      Хаим Ленский был влюблен в русскую поэзию: переводил Пушкина, Лермонтова, А.К.Толстого. Оставшись просле арестов  и отъезда друзей почти в одиночестве,  Ленский писал уехавшему Саарони:  «Вытащите меня отсюда!  Не бойтесь: если мои стихи не  годятся  – руки прокормят меня.  Ведь рельсы нужны и для железных дорог в Эрец-Исраэль».[55]  Иногда ему удается переслать друзьям свои стихи, которые изредка печатаются в газетах и журналах Палестины.  В конце 1934 г., в связи прокатившейся  по Ленинграду волной арестов,  вызванных убийстовм Кирова,  он был арестован и и просидел сибирских лагерях  до 1939  г.  В  леннградской  тюрьме  им написаны пронзительные строки:

И тогда белизну снеговой пелены

                                               В муках брызгами крови усеяв,

                                               Он припомнит о пасынке чуждой страны,

                                               О последнем поэте евреев.

      Из Мариинского лагеря в Сибири Ленскому написал письмо Горькому, в котором рассказал, что единственным его «составом преступления», за которое он осужден на пятилетнее заключение,  является неизбывная любовь к ивриту, языку Библии, языку  Бялика,  которым  Горький всегда так восхищался.[56]

      Получил ли это письмо Горький – неизвестно, но даже в положительном случае вряд ли он стал бы в годы начавшегося Большого террора ходатайствовать эа гонимого поэта. После освобождения в 1939 г., он на правах ссыльного вынужден был поселится в Малой Вишере, хотя в Ленинграде оставались его жена и маленькая дочь (пресловутый «сотый километр», за пределами которого и могли только жить освобожденные из лагеря).

      Кончина его загадочна до сих пор. По некоторым сведениям, он был снова арестован в 1942 г.: «Рассказывают, что когда колонна заключенных проходила по мосту через какую-то речку, охранник спихнул Ленского с моста. Так или нет погиб этот гениальный поэт, неизвестно, но он, как и любимый им Пушкин, тоже запнулся на роковой цифре «37»…[57] Имя Ленского широко известно в Израиле: выходят его книги, пишутся исследования. Русскому читателю он стал известен в переводах только в 1990 г.

[27]

      Древний язык стал подвергаться примерно с середины 20-х годов остракизму и запрету не только в чисто литературных произведениях, но и в изданиях, вне которого они не могли существовать, – богослужебных книгах, молитвенниках и т.п. Об этом также свидетельствуют многочисленные документы из  архива цензуры. Так, напрммер, в 1925 г. Главлит запрашивает  свое  ленинградское  отделение:  «В связи с запрещением вами  молитвенника на еврейском языке в издании Гинзбурга,  просим уведомить  нас:  принято  ли во внимание то обстоятельство,  что религиозные общины не имеют  прав  юридического  лица  и  посему  выставляют какого-либо персонального издателя,  что,  по-видимому,  имело место в данном случае». Ответ был вполне  успокаивающим: «Это нами предусмотривалось. Гражданину Гинзбургу было отказано именно потому, что он просил разрешения лично от себя, мотивируя свое право на издание только тем, что у него имеется книжный магазин, что, конечно, не было достаточным основанием, чтобы разрешить вещь явно вредную».

      Заключительные слова этой фразы раскрывают истинную подоплеку дела, которое заключается вовсе не в том, кто именно  имеет право издавать молитвенники – религиозная община или конкретное лицо – а в негативном отношении цензуры к изданию молитвенников на древнееврейском языке как таковых.

      Вполне понятно, что «Молитвенник на праздник Пасхи. Тагода», представленный Гинзбургом, попал в «Сводку рукописей, запрещенных Главлитом», которая рассылалась по всем цензурным инстанциям.[58] Вместе с ним в той же «Сводке…» указаны и другие книги на иврите: «Еврейский календарь на 1926/27 год», также представленный Гинзбургом, и «Воззвание  к 8 ноября» в издании «Поалей Цион».

      В архиве Ленгублита хранится также масса предписаний Политконтроля ГПУ, «сверхцензуры», наблюдавшей за выпускаемой печатной продукцией, вплоть ло пригласительных билетов. Все они снабжены гирифом «Совершенно секретно» и очень часто касаются запрета на печатание различных объявлений и пригласительных билетов на празднества в ленинградских синогогах, вечера духовной музыки и т.п. Так, 13 ноября 1926 г. Ленгублитом получено было такое предписание: «Политконтроль ОГПУ сообщает, что разрешение на печатание пригласительного письма синагоги Хасидской – выдавать не следует». К нему приложен пригласительный билет, напечатанный на иврите с переводом на русский: «Покорнейше просим пожаловать на торжетво по случая окончания книги Талмуда в Синагогу Хасидскую, Лермонтовский пр, 2, имеющее быть в среду 24 ноября в 7 часоов вечера. Староста талмудистов»: на полях резолюция – «Отказать».

      Та же участь постигла «Программу духовного концерта в Синагоге Петроградской стороны». Резолюция – «разрешения не выдавать». Запрещено

[28]

было Политконтролем ОГПУ выдать также разрешение на печатание приглашения на торжественное богослужение в синагоге Кагал Исроэль (Лиговка, 55), с приложением программы и трогательным примечанием: «Вход свободный. Убедительнейшая просьба не опаздывать».[59] Конечно же, власти в то время преследовали и другие вероисповедания, всячески стремясь ограничить их влияние, но в отношении иудейского большую, а порой и единственную роль играл «отягчающий фактор» – попытка издания даже скромных приглашений на крамольном иврите.

***

      1927 г. намечатеся политика свертывания Нэпа: “мавр сделал свое дело”… Мерами политическоготи экономического принуждения  сводится на нет деятельность кооперативных и частных издательств. В 1929 г. все они были закрыты, в том числе и еврейские; крупнейшее издательство “Кадима” не прошло перерегистраацию (обязательное ежегодное правило) еще в 1923-м.

      Так закончилась эпоха Нэпа: в дальнейшем иврит был окончательно загнан в подполье. Еще в 1918 г. виднейший литературный критик Юлий Айхенвальд точно подметил особенность  новой власти:  “Под  общий  знаменталь  контрреволюционности  большевики, как известно, щедрой и вооруженной рукой подводят очень многие явления различного порядка. Недавно они сделали это и по отношению к сионизму: он заподозрен ими в политической неблагонадежности и против его газет и деятелей приняты вполне энергичные меры”. Уловил он сразу же и другую особенность: “Замечательно в этом пункте, как и в разных других большевики сходятся с прежней дореволюционной властью. И здесь тоже в какой-то непостижимой симпатии и сродстве душ встретились эти крайности и подают руки покойный Столыпин и здравствующий, слишком здравствующий Ленин”. Действительно, большевики в принципе не придумали ничего нового; онни лишь “усовершенствовали” и довели до тоталитарного  абсурда  практику прежней власти.  В отношении к еврейской печати на русском языке,  идише и в особенности на иврите тоталитарная власть проявилась чрезвачайно полно.

      Отмечу все же, что явно антисемитские мотивы в цензурных отзывах и решениях пока отсутствуют – они появятся позднее. Исповедуя на первых порах “интернационализм”, коммунистический режим в эти годы интересовался преимущественно не национальной, а политической и идеологической окраской тех или иных книг и органов печати. Тем не менее, уже тогда началось преследование древнееврейского языка и литературы; антисионистские мотивы постоянно звучат в цензурных характеристиках.

[29]

Глава II.  В ГОДЫ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА

      «Год великого перелома» (точнее – перешиба) обозначил переход к невиданной в истории эпохе единомыслия, вернее – единобезмыслия. Все частные и кооперативные издательства к 1929 годы были удушены мерами политического и экономического характера, крайне ужесточены цензурные правила, началась полоса откровенного, не стесняемого никакими законами и правилами, террора.

      Постепенно на нет была сведена академическая работа по изучению истории евреев в России, столь интесивная в 20-е годы, к концу 30-х практически была свернута работа ряда научных центров в Ленинграде и Москве; затем они были ликвидированы,как, например,  Еврейское историко-этнографическое  общество, возродившись лишь спустя полвека.

      Окончательно решен вопрос с литературой на иврите, которая, по словам «старой» «Литературной энциклопедии», «в настоящее время имеет своей базой почти одну Палестину. Вся она – под знаком сионизма, еврейского фашизма. Тиражи книг и газет на древнееврейском языке ничтожны» (1930,т.4,с.579). Именем «фашиста» был заклеймен тогда гениальный Х.Н.Бялик – причем в официальной советской газете на идише «Дер Эмес» – так сказать, вместо «некролога» в 1934 г., когда пришло известие о его смерти: «…После Октябрьской революции, в тот час, когда сионизм стал одним из главных столпов гибнущего  империализма-фашизма,  Бялик  превратился в активного лидера  фашистской интервенции против Советского Союза. Бялик возглавил фашистскую подстрекательскую кампании против так называмой «инквизиции» в Советском Союзе. Путь от «Сказания о погроме» до Гитлера – это печальный и постыдный путь самого важного буржуазно-национального поэта, Хаима Нахмана Бялика».[60] Тем не менее, в своей речи на 1-м Всесоюзном съезде писателей в том же году М.Горький, всегда поклонявшийся поэту, назвал его «почти гениальным» и предложил переиздать его произведения, но безуспешно.

      В эти годы покровительством властей пользовались, как и прежде, исключительно идишистские издательства и периодические издания . В начале 30-х годов было создано специальнгое издательство «Дер Эмес», просуществовавшее до конца 40-х годов и закрытое на волне антисемитской кампании, развязанной в то время. В основном оно выпускало литературу на идише, но иногда – и на русском языке (произведения Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер Сфорима и других писателей). Выходил ряд журналов на идише – «Дер Штерн», 1924-1941; «Форпост»,1931-1939; «Советише литератур»,1938-1941 и др. Активно печатались тогда поэты, писавшие на этоя языке (С.Галкин, Д.Бергельсон, И. Фефер, Л.Квитко и другие), стоявшие на «платформе советской власти» и придерживавшиеся утвержденного свыше «метода социалистического реализма», что не помешало их физическому уничтожению в начале 50-х годов.

[30]

      Главной издающей организацией до 1937-1938 гг., то есть до начала Большого террора, стал ОЗЕТ (Всесоюзное общество по земельному устройству трудящихся евреев в СССР), пропагандировавший в своих книгах так называемый «биробиджанизм».Вышла масса книг на русском и идише, посвященных пропаганде Еврейской автономной области.

***

      Историки расходятся между собой во мнении, когда же именно начался в СССР официальный, инспирированный сверху антисемитизм (что касается бытового, то здесь они более или менее едины: он всегда существовал – то в смягченном, скрытом виде, то, в связи с конкретной исторической ситуацией, принимая довольно жесткие формы). Одни склонны считать, что все-таки до 1948 г., когда была развязана откровенная антисемитская кампания, – разгром Антифашисткого комитета, убийство Михоэлса и закрытие еврейских театров и издательства “Дер Эмес”, дело театральных критиков и так называемых космополитов, расстрелы крупнейших еврейских поэтов, всего,что логично привело затем к “Делу врачей”, – антисемитизм со стороны властных и идеологических структур открыто не провозглашался. Другие полагают, что он начался в 1943г., когда в недрах ЦК возникло секретное распоряжение об ограничениях в продвижении евреев на руководящие посты. Третьи соотносят его с пактом 1939 г. “Риббентропа-Молотова” о ненападении. Национальный состав выведенных из ЦК и уничтоженных в 30-е годы его членов также заставлял предполагать, что тут дело не обошлось без втайне объявленной “линии партии”. В те годы был популярен вопрос-анекдот: “Скажите, в чем сходство и разница между Моисеем и Сталиным? Ответ: оба вывели евреев, но Моисей -из Египта, а Сталин – из Политбюро”.

      Ответ на поставленный выше вопрос в известной мере может быть уточнен благодаря обнаруженным в архивах секретным донесениям цензурного ведомства, действовавшего по непосредственным указаниям высшего идеологического руководства партии.

      Еврейская тема начинает звучать актуально в этих донесениях, начиная с 1936 г., в разгар людоедских процессов против “двурушников”, “врагов народа” и “вредителей”,- совпадение, вряд ли нуждающееся в комментариях…

      Внимательно следила цензура за освещением темы еврейского переселения на Дальний Восток и создания там Еврейской Автономной области с центром в Биробиджане. Этот искусственный проект, как известно, в сущности провалился [61], но идеологические структуры и цензурные органы всячески скрывали это, распространяя версию о “массовом энтузиазме” евреев. Так, например, согласно “Сводке конфискаций и запрещений N 8” Главлита, разосланной в начале 1936 г., “в журнале “Трибуна” (орган ЦК ОЗЕТА ) в статье С.Е.Чуцкаева цензором сняты цифровые данные об уходе из Биробиджана евреев-переселенцев, как по отдельным годам, так и за время с 1928 по 1934 гг. (за это время, сообщается в статье, покинуло Биробиджан 71% переселенцев)”.[62]

[31]

      В том же главлитовской сводке фигурирует и такое сообщение: “В пьесе: Лев З. “Герман Фридберг” (авторизованный перевод Б.Х.Черняка. М.,ЦЕДРАМ,1936) снято следующее место:

      “Все евреи всегда ломают комедию. Что, Ленин не ломал разве?”.[63]

      Действие пьесы происходит в нацистской Германии 1 мая 1933г.,через 2 месяца после прихода Гитлера к власти, а  реплика эта принадлежит штурмовику.  Ясно,  что цензора  не  устроил здесь намек на происхождение Ленина. В 30- х же годах началась знаменитая “история Шагинян”, писавшей долгие годы свою эпопею “Семья Ульяновых”. Цензурным камнем преткновения всегда стаановились запутанные национальные корни “вождя пролетариата” по материнской линии. Первая часть эпопеи – повесть “Билет по истории” – была опубликована в журнале “Красная новь” (1938,N 1), что вызвало даже особое постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1938 г. Произведение Шагинян было объявлено в нем “политически вредным и идеологически враждебным”, предложено было книжку журнала изъять, а главного редактора,правоверного критика В.В.Ермилова – “снять с поста”. В самом постановлении не упомянуты подлинные мотивы репрессий против редакции и автора, но через 4 дня, 9 августа, Президиум ССП прояснил их, откликнувшийся на этот документ специальным постановлением “О повести  М.С.Шагинян “Билет по истории”. В нем, объявлялось “суровое порицание” писательнице за попытку создания “искаженного представления о национальном лице Ленина”.[64]

      Однако в повести,  говоря о деде Ленина, отце его матери,  М.Шагинян пишет: “Отец, у к р а и н е ц Александр Дмитриевич Бланк, окончил Петербургскую медико-хирургическую академию…” Интересно,  что в последующих изданиях слово “украинец” выброшено: он фигурирует уже без всякой национальности.

      В  данном случае,  очевидно,  властей         не устроило упоминание  писательницы о немецких корнях Ленина   по той же  линии  (дед  Ленина был женат на немке):  ведь это  был последний “антифашистский год” в предвоенное время; через год, когда был заключен пакт “Риббентроп-Молотов” и объявлена “советско-германская дружба”, это обстоятельство, видимо, прошло бы незамеченным.

      Эта традиция продоложалась десятилетия (подробнее см.в главе “Оттепель” о скандале, устроенном ЦК в связи с попыткой М.Шагинян в 60-е годы опубликовать в романе-хронике “Семья Ульяновых” найденный ею в архиве Синода документ о крещении доктора Абеля Бланка – деда Ленина по материнской линии: вождь пролетариата должен быть вне подозрений). Хотя, добавим мы, из других “многочисленных кровей”, которые текли в его жилах, тайны никогда не делалось.

      Справедливости ради отметим все же, что в начале 30-х годов цензура изредка еще пыталась искоренять проявления анисемитизма в печати: действовала инерция “интернационализма” 20-х. Так, 6 июля 1931 г.

[32]

Б.М.Волин, сменивший как раз в это время Лебедева-Полянского на посту начальника Главлита, издал циркуляр, в котором призвал усилить “политконтроль выпускаемой продукции”, пригрозив цензорам “партийной и уголовной ответственностью за пропуск в печать антисоветских материалов или материалов, искажающих советскую действительность”. Говоря о случаях, когда цензоры “теряли классовую бдительность”, он сослался на “примеры, которые приведены  М.Горьким в статье об антисемитизме”.[65]

      По-видимому, речь идет здесь о статье Горького “Об антисемитах”, опубликованной в “Правде” за две недели до этого, – 24 июня), в которой он резко выступил против появившихся в литературе последних лет антисемитских мотивов (“…в стране Советов, где так героически и так успешно создается основа всемирного братства народов, – гнусное пятно антисемитизма не должно иметь места. И особенно не место ему в литературе”).Между прочим, он несправедливо обвинил в этом грехе Бориса Пильняка, к творчеству которого всегда относился несколько подозрительно. Понятно, что начальник Главлита с удовольствием использовал это “указание” вернувшегося в СССР Горького, поскольку против Пильняка как раз в это время – в связи с публикацией за границей его романа “Красное дерево” в 1929 г. – была развязана в прессе инспирированная свыше разнузданная камапания.

      Последние случаи борьбы цензуры с анитисемитизмом зафиксированы в цензурных документах 1936 г. Приведем такой курьезный эпизод, попавший в “Сводку Главлита”: “В журнале “Книга и пролетарская революция”,N 4, снято сообщение, в котором рекомендуется антисемитская книжка: “Букинистический магазин МОГИЗа приобрел недавно любопытную и крайне редкую брошюру “Памятная книжка христиан породою из евреев”. Спб.,типография Штаба внутренней стражи, 1846″. Содержание брошюры – смесь примитивной солдатской “словесности” с миссионерским богословским туманом. Тут и “Символ веры”, и “Десять заповедей”, и “Наставление воину Христову”.[66]

      Непонятно, что же именно”антисемитского” нашли надсмотрщики за печатью в этой совершенно безобидной, крохотной книжечке… Скорее всего, она предназначалась для обращения в православие кантонистов, но никаких выпадов против евреев и иудаизма в ней нет, а лишь утверждается, что в Ветхом завете содержатся пророчества о приходе Мессии и доказывается, что им стал именно Иисус Христос.

      Не менее курьезен эпизод с “Государственной племенной книгой крупного рогатого скота”, вышедшей в 1936г., в которой по распоряжению Главлита, были “…сняты клички скота: “Самоед”, “Жид”, “Жидочек”. Цензором было доложено Краевому комитету ВКП(б), который предложил изменить наименования и выявить виновных для привлечения к ответственности”.[67]

***

      Однако именно в 1936 г. происходит смена ориентиров: еврейская тема объявлена несуществующей, и цензура рьяно стала

[33]

выполнять новую установку идеологического аппарата ЦК. Первый инцидент такого рода, как следует полагать, произошел в связи с  «неудобной» цитатой,  почерпнутой из Плеханова.  В «Сводке  важнейших запрещений и конфискаций Главлита» за 1936г. указывыается: «В журнале «Под знаменем марксизма», N7, по указанию цензора была вычеркнута следующая цитата из Плеханова: «… В городах развязными господами положения являются пьяные солдаты и учиняют погромы, иногда заканчивающиеся избиениями евреев… Круг замыкается и,  по-видимому,  недалека та  минута, когда   он   окончательно   сомкнется».[68]

      По-видимому, этот «вычерк» (купюра на цензорском жаргоне) был сделан в статье К.Егорова «О стихийности и сознательности в рабочем движении» (с.43-63), посвященной разбору и критике взглядов Г.В.Плеханова. Тем более, автор рискнул процитировать это место из цикла «Год на родине», посвященного критике большевистской политики в период между февралем и октябрем 1917г. и, к тому же, опубликованного в 1-м томе собрания сочинений «первого русского марксиста»,  вышедшем в  Париже в 1921г. Тогда это уже само по себе считалось криминалом, но и сам «еврейский акцент» этого фрагмента был оценен, как крайне нежелательный.

      Последний труд, посвященный антисемитизму в царской России, вышел двумя изданиями в 1933 и 1934 гг. – фундаментальная работа погибшего в годы Большого террора А.С.Тагера «Царская Россия и дело Бейлиса» с предисловием А.В.Луначарского.

      После этого любые упоминания в печати о еврейских погромах, хотя бы и относящихся к «проклятому прошлому», неизменно подвергались изъятию и запрету. В начале 1937г. внимание Главлита привлек рассказ А.И.Куприна «Гамбринус», написанный им в 1906 г. В «Сводке… N6/28» Главлита по этому поводу говорится: «В книге Куприна «Сочинения», т.1,- вреден «Гамбринус». Сказано – «Утром наичнался погром. Люди, которые однажды, растроганные чистой радостью и умиленные светом грядущего братства, шли по улицам с пением, под символами завоеванной свободы, – те же самые люди шли теперь убивать, и шли не потому, что им было приказано, и не потому, что они питали вражду против евреев, с которыми часто вели тесную  дружбу,  и даже не из-за корысти, которая была сомнительна, а  потому, что грязный, хитрый дьявол, живущий в каждом человеке, шептал им на ухо: «Идите. Все будет безнаказанно: запретное любопытство убийства, сладострастие насилия, власть над чужой жизнью». – Этой мотивировки погромов – не от провокации, а от внутренней извращенной психики масс, – нельзя принять. К тому же на погром шли не те же массы, что шли в революцию. Кадры погромщиков вербовались царской охранкой из люмпен-пролетарских отбросов и наемных черносотенцев. Все, кроме первого предложения, – снято».[69]

      Таким образом чудесный и трогательный рассказ Куприна, который так нравился Л.Н.Толстому, что он часто читал его в кругу своей семьи, был

[34]

исковеркан самым безжалостным образом. «Утром начинался погром…», но кого именно?

      Погром доложен был быть обязательно «черносотенным»: ни в коем случае в публикациях не должны фигурировать «простые трудящиеся люди» –рабочие и крестьяне. Мелочность и бдительность цензуры дошла в этом смысле до того,что в верстке «Голубой книги» М.М.Зощенко,готовившейся к печати в 1935г., была сделана такая примечательная купюра и замена в сцене, описывающей одесский погром в 1905г. Вместо – «…обороняли  целый  квартал  и  сдерживали  натиск озверелой пятитысячной  толпы» напечатано: «…озверелой  ч е р н о с о т е н н о й толпы».[70] Убрана, как мы заметим, количественная характеристика погромщиков, что заставляло предполагать массовый характер этого трагического события, а также перенесена ответственность с «масс» исключительно на «черносотенцев».

      «Купюризации» был подвергнут даже сам М.Горький, когда в том же, 1935-м, году журнал «Колхозник» (N6) опубликовал его  ранний очерк «Погром»,  впервые напечатанный  в  19ОО  г.  в  сборнике «Помощь евреям,  пострадавшим от неурожая». Написан  он был на основе впечатлений автора от еврейского погрома в  Нижнем Новгороде в 1884 г., в слободе Кунавино, свидетелем которого был он сам. Показателен характер сокращений: выброшена проследння сцена очерка, в которой изображена сцена усмирения погромщиков, когда они из «зверей» сразу же превращаются в кучку трусливых и жалких людишек. Не менее примечателен тот факт, что в дальнейшем очерк «Погром» (даже в собраниях сочинений, претендовавших на «академизм») неизменно печатался по искареженному тексту журнала «Колхозник».[71] Кстати, этот номер журнала первоначально, по замыслу  Горького, должен был быть целиком посвящен еврейскому вопросу в дореволюционной Росиии. Но эта идея уже противоречила наметившимся к 1935 г. идеологическим установкам. Редакция журнала ограничилась публикацией очерка «Погром», да и то с купюрами, отказавшись включить в номер другое произведение Горького, – «Сказку VII» из его цикла «Русские сказки», начинавшуюся словами: «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были евреи – обыкновенные евреи для погромов, для оклеветания и прочих государственных надобностей».

      Еврейских погромов не было, оказывется, в России никогда, даже в далеком ХV11 веке… Известный историк и знаток еврейского вопроса на Украине С.Я.Боровой в недавно вышедших  «Воспоминаниях»(М.,-Иерасулим,1993,с.189) рассказывает о своей безуспешно попытке издать в 1936 г. подготовленные и  переведенные  им «Еврейские хроники ХVII века»,  посвященные  ужасающей катастрофе,  которую довелось испытать  евреям  на  Украине в то время, в пору так называемой «хмельнитчины». По его словам, «…книга была набрана в конце 1936 г. Но наступил 1937-й роковой

[35]

год. Я успел еще получить верстку этой книги, но сменилось руководство издательства (Соцэкгиза,  предполагавшего выпустить этот труд.-А.Б.), на короткий срок во главе издательства оказался Бела Кун. Набор был уничтожен, но у меня сохранилась верстка этой книги, которая уже никогда не увидит свет». По словам его ученика и автора предисловия М.Соколянского, «переплетенный второй экземпляр верстки «Хроник» С.Боровой бережно хранил и давал читать только самым близким друзьям» (с.11).

      Историк не сообщает об истинных причинах запрета своей книги, лишь намекая, что выходу ее помешал арест Бела Куна. Возможно, он догадывался о них, но не решился высказать столь опасную мысль в мемуарах. Подоплека обнаружена недавно в главлитовской сводке «Задержаний и конфискаций» за начало 1937г.: «Задержана книга «Классовая борьба на Украине в ХV11 веке. Еврейские хроники» – ввиду того, что эти летописи односторонне освещают крестьянское движение на Украине и содержат описания еврейских погромов в ХV11 в. со стороны украинских крестьян, холопов и казаков».[72] До революции, надо сказать, также были случаи запрета описаний погромов, но запрещение не имело столь тотального характер и касалось лишь публикации сведений о случаях потакательства или равнодушия правительства во время таких эксцессов. К публикации исторических сведений, относящихся к далекому прошлому, власти были более или менее равнодушны. Это, кстати, использовал Х.Н.Бялик, знаменитая поэма которого «Ba-Ir ha-harego», созданная под свежим впечатлением кишиневского погрома, была разрешена лишь потому, что ужасы кровавой резни были отнесены якобы к эпохе Хмельницкого.

      Автор современной (и весьма спорной, надо сказать) статьи «Знак беды?», противопоставляя «раннего» Василия Гроссмана позднему и стремясь доказать, что в начале творческого пути писателя еврейская тема вовсе не занимала, несколько простодушно заявляет:: «У раннего Гроссмана мы встречаемся с евреями, но не с «еврейской темой». Фон многих его рассказов – гражданская война («В городе Бердичеве», «Четыре дня»). Говорится, что города, где происходит действие, не раз переходили из рук в руки. Но заметьте: нет ни одного упоминания о еврейских погромах. Хотя известно: за годы гражданской войны погибла десятая часть украинских евреев – около 150 тысяч. Бабель пишет об этом страдая, Гроссман как бы не замечает (поздний Гроссман бы заметил). Конечно, Бабель сам воевал, для него гражданская война была кровавой реальностью, для Гроссмана – историей. Но это – никак не объяснение».[73]

      Вот последнее замечание верно.  Дело не в том, что Бабель сам был наблюдателем этих событий, а для Гроссмана они были историей : не такой уж, впрочем, и «историей»: в годы гражданской войны ему было 14-15 лет, жил он на Украине, в том самом «городе Бердичеве», и не мог не знать о кровавых зверствах – как «белых», так и «красных»; в 1924 г. и 1926 гг. вышли два альбома с воспроизведением

[36]

леденящих душу фотографий и документов, посвященных резне евреев на Украине в 1918-21 гг. (Островский З.С. Еврейские погромы). Объяснение в том, что в это время (в 1934 г., когда печатались первые рассказы Гроссмана) на тему любых погромов, хотя бы и «белых», было наложено идеологическое табу. Рассказы же Бабеля из цикла «Конармия» начали публиковаться в 1923 г. (отдельное издание вышло в 1926-м), когда еще позволялось касаться этой темы, хотя уже в конце 20-х Бабель был обвинен критикой в «очернительстве», «поклепе на Красную Армию» и прочих грехах; командовавший Первой конной Буденный выступил тогда в «Октябре» со статьей с примечательным названием «Бабизм Бабеля». Такие «просчеты» объснялись его «связью с мелкобуржуазной местечковой средой еврейского гетто» («Литературная энциклопедия»,т.1, 1930,с.293).

      В 1937 г. писатель был арестован и погиб в лагере в 1941-м. Имя его как «врага народа» было вычеркнуто из памяти на четверть века, все его произведения запрещены. Но если предположить, что судьба Бабеля сложилась бы счастливее, то с полной уверенностью можно сказать, что при публикации его произведений цензурой непременно вычеркивались бы все сцены резни и погромов, причем неважно, от кого они исходили – от белых или красных: их н е б ы л о н и к о г д а.

***

      Если нельзя было публиковать исторические документы о погромах в ХV11 в.(не говоря уже о более близких временах), то уж тем более запрещалось касаться случаев проявления современного антисемитизма, тем более в пролетарской среде.Так в январе-феврале 1937г. цензоры Ленинградского Горлита, приставленные к так называемым “многотиражным” заводским газетам, то и дело вычеркивали из представленных на предварительный просмотр статей все упоминания такого характера. Приведем лишь некоторые фрагменты ежедекадных “Сводок и вычерков и конфискаций Ленгорлита” за январь-февраль1937 г., присланных в Ленинградский Обком партии:

      “Газета “Лесной порт”, N2 от 8.1.1937. В статье “Что творится в ремонтном цехе” снято выражение, что среди рабочих  процветает антисемитизм, так как в доказательство не приводится ни одного случая. Как обвинение, не подтвержденное ни одним фактом, было цензором снято”.

      Газета “Монтажник” – завод “Гидравлика”, от 6.2.1937. В заметке “Позорное явление” редакция неверно и безграмотно освещает  имевшие у нас случаи антисемитизма:  “Товарищеский суд, состоявшийся в мае 1936г., показал, что в этом доме существует  национальная вражда по отношению к евреям и татарам.  Суд постановил:  Постникову и Пономареву оштрафовать на 10 рублей каждую”. Редакция восклицает: “Казалось бы, что после решения суда (штраф в 10 руб.) вражда  должна  прекратиться?  Однако, случилось   наоборот”.   Статья  была  переделана”.[74] Последняя фраза редакции особенно замечательна…

[37]

***

      Хотя, как говорилось выше, сионистское дивжение было к концу 20-х годов разгромлено окончательно – в лучшем случае сионистам удалось эмигрировать в Палестину, в худшем – попасть в лагерь и там погибнуть, – самое слово “сионизм” продолжало оставаться жупелом, и применялось, как и всегда, крайне произвольно и спекулятивно.

      Цензура продолжала выискивать в печати малейшие проявления “сионистской пропаганды”. Она была найдена даже в таком невинной книжке, как в “методическом пособии в помощь наглядному обучению математике ” С.И.Меламеда “Своими силами и средствами”: “В таблице геометрических фигур, – мотивирует  свое “вмешательство” цензор, – был помещен националистический сионистский знак. – Вычеркнуто”.[75] Должно быть, цензору, впавшему к 1937 г. в “парадоксальное состояние” (термин академика И.П.Павлова) параноидальной “бдительности”, в комбинации двух треугольников померещился магиндовит…

      Ленинградский цензор Д.Чевычелов, написавший в 1937 г. подробный донос на сотрудников знаменитой “маршаковской группы” – ленинградского отделения “Детиздата” (Т.Г.Габбе,  Л.К.Чуковскую, А.И.Любарскую, З. М.Задунайскую и других) – не преминул отметить, что сам руководитель, С.Я.Маршак, в молодости “писал сионистские стихи”.[76] Это должно было окнчательно скомпрометировать в глазах начальства замечательный коллектив детских писателей и редакторов (тем более, что большая часть сотрудников были евреями по национальности); группа была разогнана, многие сотрудники арестованы.[77] Что же касается самого Маршака, то известно, что в юные годы он действительно испытал влияние сионизма, к которому относился чрезвычайно совувственно. Начиная с 1904 г., он в течение 12 лет систематически печатал свои стихи в “Еврейской жизни”, “Еврейской мире” и других русскоязычных журналах и газетах (свыше 40 стихотворений на библейские и иные темы, так или иначе затрагивающие вечные еврейские вопросы).

      А.Колганова, опубликовавшая недавно некоторые из них, справедливо считает, что “вынужденная затаенность, молчание по поводу еврейских сюжетов (чисто внешнее, но отнюдь не творческое) привели к тому, что в литературных кругах начало бытовать мнение об отречении Маршака от еврейства в целом”, хотя на самом деле это далеко не так.[78] В дальнейшем, буквально до последнего времени, эти стихи, за единичными исключениями, не входили ни в библиографии поэта, ни в его собрания сочинений. По причинам вполне естественным, сам Маршак никогда не афишировал свои “увлечения молодости”, что способствовало появлению легенды о нем как о поэте и человеке, “равнодушным” к судьбам своего народа.

     Проводя на практике политику полной ассимиляции евреев и уничтожения национальной культуры, партийные идеологи тщательно скрывали это, лицемерно утверждая о наступившем при  социализме “расцвете  всех наций” и их “полном равноправии”.

[38]

      Примечательна в этом смысле купюра в статье, автор которой переусердствовал, радостно назвав вещи своими именами. В «Сводке важнейших задержаний и конфискаций, произведенных органами Главлита» за 1937 г. указывается: «В журнале «Форпост»,N1, на еврейском языке (издательство»Дер Эмес»), в статье Брахмана «Советская еврейская нация» вычеркнуты следующие места: а) «Придя к власти, большевистская партия выполнила гениальные указания Маркса, которые Ленин и Сталин развили в борьбе против еврейского национализма: уничтожение еврейства, смерть еврейской «нации», как необходимое начало расцвета еврейских масс …» (!); б) «Большевизм и сюда проник, он не только уничтожил старое еврейство…»[79]

***

      В стране в это время воцаряется и торжествует не столько идеократия (власть идей),сколько логократия – власть слов. На некоторые слова накладывается идеологическое табу; во всяком случае, их рекомендуется употреблять в печати как можно реже и ни в коем случае не акцентировать на них внимание. Так происходит со словами “еврей”, “еврейский”… Началась и продолжалась в течение более четырех десятилетий своего рода “игра в молчанку”. Эти слова исчезают из лексики – причем не только из официально утвержденной в средствах массовой информации, употреблявшей весьма прозрачные и окрашенные идеологически “псевдонимы” в период развязанных позднее кампаний ( “космополиты”, “агенты Джойнта”, “сионисты” и т.п.), но и лексики либеральной интеллигенции: слова эти звучали для нее “неприлично” и двусмысленно, произнося их, невольно понижали голос.

      В этом смысле примечательна цензурная история, приключившаяся в 1938 г. с первым изданием очень популярной среди детей повести Дины Леонтьевны Бродской “Марийкино детство” (сама она погибла в блокадном Ленинграде 3 января 1942г.). В декабрьской сводке Ленинградского Облгорлита, включавшей “важнейшие выычерки и запрещения”, об этой повести говорится: “Марийкино детство” Д.Бродской (Ленинградское отд. Детиздата). Предварительная цензура. Сделано 8 вычерков и исправлений. Наиболее характерные: “Хоть Соломон Абрамович и еврей, – рассказывала Поля подругам,- а говорит с тобой, как брат родной” (с.9).- “Увидев Марийку с бабушкой, мальчишки бондаря бросали им вслед щепки и арбузные корки. – Ой, Манеле-шманеле! Скажи кукуруза! – кричали они… Марийка привыкла к тому, что на улице так уж повелось. Русские мальчишки дразнят евреев.” (с.16).  “И мальчишки  черноглазого  Джафара,  сынишку  чистильщика сапог, тоже дразнят обидным словом – армяшка-бяшка”.

      “В деле интернационального воспитания советского ребенка,- заключает цензор свой отзыв, – указанное выше может принести  вред. Конфискация у буржуев драгоценностей (в 1918 г.) изображена в таком виде (разговор служанок): “Чего? Какой там обыск? – спросила Поля. -“Неделя бедноты”, большевики ходят по богатым квартирам и забирают

[39]

золото и меха». Получается, что не организованная конфискация, а что-то вроде грабежа».

      Цензор Лесохин.

      Принятые меры – исправлено».[80]

      В результате этой операции в издании 1938 г. и во всех последующих все упоминания о евреях вычеркнуты, кроме имени погибшего отца Поли – часовщика Соломона Михельсона и одного крайне примечательного места, которое каким-то чудом избежало цензорских ножниц. Возвращаясь, расстроенная и недоумевающая, девочка спрашивает у своей бабушки: «Бабушка, за что это они? Почему? – Но бабушка бормотала что-то непонятное: – Евреи… великий народ… У них нет своей страны. Разбросаны по всему свету… И как Марийка ни приставала, она больше ничего не могла добиться. По дороге домой Марийка думала о том, почему это так несправделиво устроено. Все над тобой смеются, хотя ты ничего не сделал дурного» (с.17).

      Сцена эта относится, кстати, к предреволюционным годам: но все равно – антисемитизма в России «не было никогда”..

***

      В результате массовых репресий в годы Большого террора расстрелянными и арестованными оказались не только люди, но и книги. Как известно, в спецхраны библиотек отправлялись десятки тысяч книг – и не только принадлежавших перу репрессированных авторов, но и содержащих упоминания их имен. Еженедельно, а то и чаще, выходили приказы-циркуляры Главлита со списками арестованных книг.

      Пока мы всё же не обнаруживаем целенаправленного, избирательного изьятия книг с еврейской тематикой или по национальному признаку их авторов (это будет еще впереди – в конце 40 – начале 50 -х годов, когда будут изыматься книги арестованных членов Анитифашистского еврейского комитета и “врачей-вредителей”). Такие книги попадали тогда в проскрипционные “Списки книг, подлежащих изьятию из общественных библиотек и книготорговой сети” так сказать “под сурдинку”, вместе с тысячами иных книг, содержащих произведения “врагов народа” или только упоминающих их имена.

      Среди них – ряд книг, вышедших на рубеже 20-30 -х годов, когда еще можно было публиковать произведения, разоблачающие антисемитизм. В 1936 г. была запрещена брошюра ленинградского писателя Леонида Радищева (1905-1973; в конце 30- годов был арестован и долгое время находился в заключении) “Ступени (Против антисемитизма)” , изданная “Молодой гвардией” в 1929 г. в серии “Жгучие вопросы”. Писатель собрал случаи проявления массового антисемитизма на заводах и фабриках, так заключив их описание:” Фактов этих – тяжелых и жгучих – очень много. И всё то, что приведено здесь, грозно свидетельствует о том, что антисемитизм проникает во все слои общества, отравляя молодое поколение. Темное царство шевелится”.

[40]

      Мотивы запрещения книги еще как-то можно понять в связи с арестом писателя, что автоматически означало изъятие всех его книг из библиотек. Но как тогда объяснить следующий факт: почему в самом конце 1988 г., когда писатель был уже еабилитирован и все его книги возвращены в «обшие фонды» библиотек, исключение составила лишь одна эта книга? Она фигурирует в «Сводном списке книг, подлежащих исключению из библиотек и книготорговой сети», вышедшем 27 декабря 1988г., уже в самом конце эпохи «перестройки и гласности», включавшем всего 500 книг (вместо прежних десятков тысяч), последнем, так сказать, «бастионе» спецхрана (подробнее об этом см. в последней главе).

      В конце  30-х  годов  подверглась  изъятию и другая книга  Л.Радищева – «Яд. Об антисемитизме наших дней», вышедшая в издательстве «Прибой» в 1930 г. Не спасло книгу и то, что автор, в духе времени, объявляет антисемитизм «наследием проклятого прошлого», «пережитком в сознании людей», и даже публикация в книге «протеста актива трудящихся евреев» против присылки им из-за границы мацы: «…кампания, поднятая еврейскими клерикалами по сбору мацы является политическим шантажом и спекуляцией на наших временных трудностях… мы не продадим нашу пролетарскую совесть за несколько фунтов  мацы». Однако, как и в предыдущей книге, писатель приводит множество фактов, свидетельствующих о проявлениях антисемитизма не только среди рабочих и крестьян, но и интеллигенции. До выхода книги, еще в рукописи, писатель показал ее в 1928 г. Горькому, который откликнулся адресованным Л.Радищеву письмом, назвав в нем антисемитизм «явлением определенно контрреволюционным» (это общее место всех выступлений такого рода в то время) . Письмо было опубликовано Радищевым в 1932 г. в журнале «Октябрь» и после этого никогда не перепечатывалось.[81]

      Изъятию подверглись и другие книги 20-х годов, разоблачающие антисемитизм,- как в историческом аспекте, так и современных его проявлениях.

      Запрету подлежала тогда одна их последних книг этой тематики (после 1931 г.  выпуск их  совершенно  прекратился)  – сборник  «Против  антисемитизма» (М.,  издательство «Жизнь и знание», 1930). В него вошли статьи и очерки М.Горького, Ларисы Рейснер, рассказы Исаака Бабеля, Бориса Пильняка и других писателей.  Как и во многих других случаях,  санкция  на его  запрет была испрошена Главлитом в 1940 г.  в Управлении агитации и пропаганды ЦК ВКП(б):  «Прошу вашего согласия,  – писал  тогда  начальник  Главлита Садчиков,  – на изъятие из книготорговой сети и библиотек общественного пользования … сборника «Против антисемитизма». Наряду с ценными материалами об  антисемитизме,  как,  например,  речь  тов.Ленина…в сборнике имеются статьи Б.Пильняка».[82]

      Главным аргументом запрета выдвинуто помещение в сборнике рассказов и очерков расстрелянных и Пильняка и Бабеля, книги которых были к тому времени изъяты, как и все книги «разоблаченных врагов народа». Однако, как показывает просмотр ряда других книг на еврейскую тему, включенных тогда

[41]

в списки Главлита, они вовсе не содержали “крииминальных” имен. Следовательно: запрещены они были исключительно из-за своей тематики ( в самих же цензурных мотивировках это, разумеется, тщательно маскировалось). Кстати, заодно была иъзята “ценная”  “Речь  о  погромной травле евреев” Ленина,  записанная им на  граммофон в  1919г.  и  воспроизводившаяся  на  граммофонных  пластинках вместе с другими 16 речами в 20-х годах (она посвящена исключительно “проклятому прошлому: “..позор проклятому царизму, мучившему и преследовавшему евреев…”);впоследствии эта речь- одна единственная – была исключена из состава пластинки.

      Целые десятилетия находился под спудом сборник В.Ф.Ходасевича “Из еврейских поэтов”,выпущенный в 1922 г. издательством Гржебина в Берлине. Поэт пишет в предисловии к нему: “Творчество поэтов, пишущих в настоящее время на древнееврейском языке, оказалось для меня наиболее ценным… Переводам с древнееврейского я уделил наиболее времени и труда. Они появлялись в разных альманахах и периодических изданиях. Под общей моей редакцией с Л.Б.Яффе напечатана книга “Еврейская антология. Сборник молодой еврейской поэзии. Издательство “Сафрут”,М.,1918″. Оба сборника регулярно включались в списки запрещенной литературы, и не только,по-видимому, из-за того, что они составлены эмигрантом, произведения которого запрещены, но и за “специфическую тематику”. В глазах цензуры усугубляло вину автора и составителя то, что он ориентировался на поэтов, пишущих на древнееврейском, в частности, Х.Н.Бялика, что послужило дополнительным криминалом.

***

      Последний сюжет этой главы: отношение цензуры к еврейской тематике накануне войны с Германией – после заключения  пресловутого пакта о ненападении Молотова-Риббентропа в  сентябре 1939г.  Как справедливо и точно пишет автор  статьи  “Советские  евреи  во второй мировой войне” Реувен Эйнштейн, “…советско-германский пакт был заключен в самый критический момент в истории советского еврейства… очевидно, значительно больше евреев, чем неевреев, критически относились к самому пакту и его влиянию на жизнь в Советском Союзе. Они не могли не тревожиться, читая, например, в газете “Безбожник” от 5 мая 1940г. статью корреспондента, который незадолго до этого посетил Германию. В ней доказывалось, что наступление нацистов на еврейскую религию было главным достижением Третьего рейха; поэтому долгом советских атеистов было помогать новым политическим союзникам в их борьбе против религии”.[83] О “странных, непонятных для нашего поколения 22 месяцах между заключением с Гитлером договора о ненападении и началом войны” писал в свое время известный летчик-испытатель, герой войны и писатель Марк Галай в повести “Первый бой мы выиграли”: “Многое представлялось нам необъяснимым, диким, противоестественным…Фашистов перестали называть фашистами – ни в печати, ни в мало-мальски офи-

[42]

циальных докладах и речах найти это слово стало невозможным …Да, нелегко было понять, что к чему!».[84]

      Эти же мотивы звучат и в повести Григория Бакланова «Июль 1941 года», особенно в сцене, происходившей в предвоенном московском ресторане, когда два вылощенных немецких офицера демонстративно покидают ресторан с возгласом: «Постой, Курт! Здесь сидит еврей. Пойдем отсюда». Странное впечатление на евреев (и не только на них, конечно) произвели слова Молотова о «близоруких антифашистах» и телеграмма Сталина о «дружбе, скрепленной кровью».

      Совершив чисто «оруэлловский» поворот на 180 градусов, «министерство правды», важным департаментом которого было цензурное ведомство, стало спешно изымать из обращения книги антифашистского содержания, в изобилии издававшиеся в СССР в период между 1933 и 1939 гг. В спецхранах окпазались десятки книг такого рода. Запрещена была, например, книга Н.Корнева «Третья империя в лицах» (М.,1933), поскольку «автор очень остро говорит об изуверстве германского фашизма и непрочности той базы, на которой держится фашизм. В условиях настоящего времени описываемое содержание книги не соответствует нашей внешней политике». В книге говорилось, в частности, и о погромной антисемистской кампании в Германии, о зоологическом антисемитизме Геббельса, Розенберга и других идеологов фашизма, распространении в Германии «Протоколов сионских мудрецов» и другой литературы подобного же толка.

      Дошло до того, что вошли в список запрещенных книг «Избранные статьи и речи» Эрнста Тельмана (М.,1935), вождя немецких коммунистов, который сидел в это время в берлинской тюрьме Моабит, – опять-таки за «слишком резкие» характеристики фашистских главарей.

      Вольфганг Леоонгард в книге, точно озаглавленной «Шок от пакта между Гитером и Сталины», частично основанной на собственных впечатлениях, пишет о коренной и мгновенной перестройке всей советской пропаганды после 23 августа: «Особенно бросались в глаза изменения, уже на следующее утро после заключения пакта последовавшие в кинопрограммах, а вскоре за тем – и в репертуаре театров. Сразу со всех экранов были сняты известные антифашистские кинофильмы «Профессор Мамлок» (по  театральной  пьесе  Фридриха  Вольфа)  и  «Семья  Оппенгейм»  (по роману Лиона Фейхтвангера)».  Он же,  посещая регулярно Всесоюзную библиотеку иностранной литературы – для чтения, в основном, книг немецких писателей, настроенных антифашистски и живших в эмиграции (в том числе и в Советском Союзе), – заметил, что многие их произведения были сняты с полок.[85] В свете приведенных выше главлитовских циркуляров в этом, конечно, не было ничего странного: они были спрятаны в спецхраны на долгие годы. В годы войны с Германией их забыли вернуть в так называемые «общие фонды», и некоторые антифашистские книги продолжали оставаться под запретом. Да и что тут удивительного: известны случаи, когда люди, посаженные накануне

[43]

войны «за антигерманские настроения», продолжали сидеть в лагерях до конца 1941 г. и даже дольше.

      В январе 1940 г. начальник Главлита СССР Садчиков отправил в Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) донесение, в котором обратил внимание на «слишком большую засоренность отдельных томов Большой Советской Энциклопедии» и даже «поставил вопрос» о необходимости изъятия и переиздания отдельных томов. В частности, он обратил внимание на том 36, в котором «на стр.8 в тексте объяснения слова «Ласкер Эммануил» напечатано: «После установления в Герамнии фашистской диктатуры Л. приехал в 1935 г. на постоянное жительство в Москву». Лишь начало войны с «дружественной страной» и резкая смена курса предотвратили невиданную в истории акцию – перепечатку целых томов энциклопедии.

      Не менее показательны манипуляции с текстом рассказа Аркадия Гайдара «Голубая чашка», производившиеся цензурой накануне войны. Самих документов обнаружить не удалось, но сравнение первого издания рассказа в 1936 г. с переизданием его в 1940-м отчетливо демонстрирует смену ориентиров. Вот некоторые примеры. Издание 1936 г.:»Есть в Германии город Дрезден, и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей»…» 1940-й: «Есть за границей какой-то город,и и вот из этого города убежал от буржуев один рабочий…». 1936 г: «Дура, жидовка! – орет Пашка.- Чтоб ты в свою Германию обратно провалилась!» А Берта (дочь рабочего-еврея, бежавшего от фашистских погромов в СССР.-А.Б.) дуру по-русски хорошо понимает, а жидовку еще (ничего, скоро поймет!-А.Б.) не  понимает никак.  Подходит она ко мне и спрашивает:  «Это что  такое «жидовка»? А мне и сказать совестно. Подождал – и вижу: на глазах у нее слезы. Значит, сама догадалась… Я и думаю: «Ну, погоди, приятель Санька, это тебе не Германия. С твоим-то фашизмом мы и сами справимся!». 1940 –й: «Дура, обманщица! Чтоб ты в свою заграницу обратно провалилась! А Берта по-русски хорошо понимает, а дуру и обманщицу еще не онимает никак. Подходит ко мне и спрашивает: «Это что такое дура?» А мне и сказать совестно… Я и думаю: «Ну, погоди, приятель Санька, с твоим-то буржуйством мы и сами справимся!».

      Комментарии, как говорится, здесь излишни… Единственным, впрочем, комментарием могло бы послужить четверостишие Дона Аминадо (псведоним Аминодава Пейсаховича (или Аминада Петровича в принятом «переводе») Шполянского (1887-1957), лучшего поэта-сатирика русского эмигрантского зарубежья):

В смысле дали мировой

                                                  Власть идей непобедима:

                                                  От Дахау до Нарыма

                                                  Пересадки никакой.

      В романе И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой теленок» советские журналисты уверяют американского коллегу, едущего на открытие Турксиба, что в советской стране нет никакого антисемитизма, ибо для этого нет социальных

[44]

корней. Американец недоумевает:»Как так? Евреи есть, а еврейского вопроса нет?» Он не мог понять, что в условиях тоталитаризма любой «вопрос» мог быть объявлен несуществующим, – ситуация, поразительно напоминающая деятельность «Министерства правды», в котором работает главный герой романа Джорджа Оруэлла «1984». История переписывается в нем каждый день в соответствии с последними укааниями Старшего Брата.Исчезнувший человек объявляется «н е л и ц о м» : «Он не существовал. Он никогда не существовал».

      По аналогии можно было бы сказать, что в те годы в СССР пропадали и объявлялись   несуществующими    не    только   отдельные   «н е л и ц а»,   но   и   целые  «н е н а ц и и».

      Разумеется, евреи не были исключением: проводимая в конце 30-х годов Сталиным имперская политика великодержавия, постоянные заигрывания с «великим русским народом» привели к существенному ограничению культурных и политических прав многих народов. Но игра на традиционных, увы, предрассудках в отношении евреев дала наиболее впечатляющие результаты. Цензура, этот надежный и испытанный инструмент проведения идеологии, играла в этом далеко не последнюю роль.

III.»СОРОКОВЫЕ, РОКОВЫЕ»…

      Эта знаменитая начальная строка стихотворения Давида Самойлова, хотя относятся к периоду войны («военные и фронтовые»), может быть приложима ко всему десятилетию. Первая половина 40-х – небывалый в истории геноцид, организованный фашизмом, вторая – как будто подхваченная Сталиным эстафета: разнуданая , оголтелая антисемитская кампания, приведшая к арестам и расстрелам выдающихся детелей еврейской культуры, чуть не закончившаяся массовым истреблением в начале 50-х. Природный антисемитизм Сталина, о котором не раз пишет в своих мемуарах его дочь Светлана Аллилуева, в годы Отечественной войны все-таки отступил на второй план, а практические его проявления отложены «до лучших времен». Противостояние немецкому фашизму, решившему «окончательно решить еврейский вопрос», игры с союзниками, страшные поражения начала войны – всё это заставило в какой-то степени снять табу с темы.

      Впервые, после долгого запрета, позволено было 24 августа 1941 г. виднейшим представителям культуры – Илье Эренбургу, Сергею Эйзенштейну, Перецу Маркишу, Самуилу Маршаку, Давиду Бергельсону и другим – открыто заявить о своей принадлежности к еврейскому народу, обратившись к братьям евреям всего мира, и сказать об ужасах и бедствиях, «которые принес фашизм человечеству и с особенным остервенением – еврейскому народу…».[86] В этом же году создается Еврейский антифа-

[45]

шистский комитет во главе с Михоэлсом, в который входят и все крупнейшие поэты и прозаики, писавшие на идише.

      Литература на этом языке в годы войны переживает значительный подъем. Выходит довольно много книг; позволено было обратиться к традиционным, героическим по-преимуществу библейским образам, открыто выражать свои национальные чувства и даже говорить о солидарности евреев всего мира перед лицом тотального уничтожения, о героизме, проявленном евреями на фронтах войны.[87] Но вот что примечательно: такой отоносительный либерализм идеологического руководства и, соответственно, цензуры, свойствен лишь первым годам войны. Как только наступает перелом и советская армия переходит в наступление (1943 г.), так сразу же меняется и общая тональность публикаций, и отношение контролирующих органов к теме. В зтом году ЦК рассылает на места негласную “рекомендацию”: ограничить выдвижение евреев на руководящие должности. Еще раньше, в 1942г., в дни Сталинградской битвы, как оказалось, у руководства Управления и агитациии ЦК не было более “актуальной” задачи, как поднять вопрос “О подборе и выдвиженнии кадров в искусстве”, причем опять-таки злополучная национальная тема вынесена была на первый план:в учреждениях искуства, по их уверениям, непропорционально представлены “нерусские люди (преимущественно евреи”). В результате тогда же началась масовая этническая чистка в сфере искуств (театр, музыка, кинемоотграфия), “освежение кадров” в издательствах и редакциях крупных газет. Жертвами этой чистки оказались преимущественно “лица еврейской национальности”. В публикациях исчезают упоминания о героях войны с еврейскими фамилиями.  В статистических данных о национальном составе награжденных  боевыми орденами и медалями эта “неудобная нация” исчезает (тогда как,  по данным 1943 г.,  евреи занимали 4-е место по числу награжденных – после русских, украинцев и белоруссов).

      Очевидно, определенные указания были тогда же получены и цензурными инстанциями: во всяком случае, их практика показывает, что вновь началось постепенное замалчивание этой темы, вначале не очень открыто, а по мере приближения к победе, все более и более ясно и определенно.

      Одним из первых случаев цензурного вмешательства (по крайней мере, известным мне) следует, видимо, считать запрет на публикацию статьи Клары Блюм в журнале “Интернациональная литература”. 11 августа того же, 1943 г., начальник Главлита СССР Садчиков обратился в Управление агитации и пpопаганды ЦК ВКП(б) с особой докладной запиской, приложив к ней отчет цензора “о его важнейших вмешательствах в журнал”. В нем говорилось:

      “О 4-м номере журнала “Интернациональная литература”

      Предложено снять статью Клары Блюм. В ней говорится о попытке истребления фашистами еврейского народа. Статья короткая (2 стр), но автор сумел сказать в ней много лишнего и неправильного. В частности, указанная доля евреев -красноармейцев в героических деяниях Красной Армии в процентном отношении больше, чем процент еврейского населения к общему населению СССР. Но “…именно потому, что евреи любят мир, именно

[46]

потому, что они всеми своими нервами против насилия и против пролития крови, они стоят в передних рядах в войне против фашистских зверств, и к величайшим достижениям своим  в области философии, поэзии, музыки и социологии присоединяются такие же великие достижения и в пятой области, а именно военной».[88]

      Понятно, что статья была «снята». Однако нужно иметь в виду, что идеологическому руководству сообщалось лишь о случаях «важнейших цензурных вмешательств»: очевидно, этот случай был отнесен именно к таковым.

      Не менее показательна и красноречива «жизнь и судьба» литературных произведений Василия Гроссмана в цензуре . Как известно, судьба евреев волновала писателя постоянно, а с течением времени всё больше и больше, начиная с первых его литературных опытов (упоминавшегося ранее раннего рассказа «В  городе Бердичеве»). В годы второй мировой войны, эта тема, в  силу  известных причин,  под пером Гроссмана приобретает еще  более трагическое звучание.  И сразу же включается  механизм  подавления  – два бесчеловечных режима,  ведущих между собой  беспощадную войну, в этом смысле протягивают друг другу руки.

      «… Еще шла война, – вспоминает друг писателя Семен Липкин, – когда очерк Гроссмана «Украина без евреев» вызвал злобу начальства и был с большим трудом напечатан во второстепенном издании».[89] По-видимому, речь идет о публикации в газете на идише «Эйникайт» (1943, 25 ноября и 2 декабря), которая была оборвана скорее всего за косвенные и глухие, по причинам вполне понятным, обвинения в адрес местного населения, с ведома и не без участия которого порой проходили акции по массовому уничтожению евреев на Украине. На русском языке очерк вышел почти спустя полвека (рижский журнал «Век»,1990,N4). Как сообщают публикаторы, нашедшие рукопись очерка в архиве писателя, Гроссман первоначально предложил его журналу «Красный воин», но безуспешно: «последний раз слово «еврей» мелькало на его страницах в 1928 г.»

      С большим трудом прходил в цензуре в 1945 г. очерк «Треблинский ад», напечатанный всё же тогда в «Знамени», написанный Гроссманом на основе рассказов чудом уцелевших узников, крестьян соседних деревень и других свидетелей. В дальнейшем он не включался ни в один из сборников Гроссмана. Анна Берзер вспоминает: «После «Знамени» «Треблинский ад» вышел еще раз. У меня хранится это издание, подаренное мне когда-то, в конце его жизни. Крошечного формата тоненькая книжечка, на серой, плохой, сейчас пожелтевшей бумаге. Переплет – тоже бумажный. Сверху над черной чертой черным курсивом написано  – Василий Гроссман.  В середине тоже черно и даже страшно  –  «Треблинский»,  а «ад» – белыми буквами на черном фоне.  Художник передал что-то от этой вещи. Посредине эта тетрадочка проткнута какой-то скрепкой – одной. Так выглядит эта книга,  похожая на домашнее издание.  Но это не так. На ней написано

[47]

– «Военное издательство. 1945 год». Говорили тогда,что книга была выпущена специально к Нюрнбергскому процессу»[90]

      Тема Холокоста становится табуированной буквально на следующий день после победы: не то, чтобы вообще запрещено было касаться ее в печати (это будет впереди!), но «»рекомендовано»- пресловутая анонимно-партийная формула «есть мнение»- говорить об этом как можно меньше. Коснулось это и литературы на идише. Одним из исследователей подмечен интересный феномен: писатели, пытаясь найти выход из ситуации, географически переносят место действия за пределы СССР, главным образом, в Польшу: «Карбонес» («Жертвы») дер Нистера, «Милхоме» («Война») Переца Маркиша, “Аф тойт ун аф лебен” (“Вопрос жизни и смерти” – драматическая поэма, посвященная восстанию Варшавского гетто) С.Галкина.[91] Касаться же не менее трагических событий на Украине и в Белоруссии “не рекомендовалось”.

      Хорошо известна драматическая судьба знаменитой “Черной книги”, в создании которой Гроссман принял самое активное участие с конца 1943 г. вместе с И.Г.Эренбургом. Деятельное участие в создании ее приняли Павел Антокольский, Вениамин  Каверин, Маргарита Алигер, Вс.Иванов и другие деятели культуры . В нее вошли страшные документальные свидетельства  геноцида на территории СССР и Польши (подлинные приказы командования, рассказы мучеников гетто и концлагерей, их дневники, предсмертные письма, фотографиии , песни, сти и т.д.) Идея создания”Черной книги” принадлежала Альберту Эйнштейну и возглавляемомуу им “Комитету писателей, ученых и общественных деятелей Америки”. В состав редакционной коллегии вошли ученые и писатели разных стран; СССР был представлен деятелями Еврейского антифашистского комитета (С.Михоэлс,  И.Фефер, Д.Бергельсон, П.Маркиш и другие). В 1944-45 гг. издательство “Дер Эмес” выпустило на идише 1-ю и 2-ю части книги под названием “Народоубийцы”. В следующем году варианты “Черной книги” вышли в Румынии. а затем в США на английском языке.

      Уже подготовленная и набранная книга в 1948 г. пошла под нож, когда в 1948 г. был закрыт ЕАК. Рукопись, полученная архивом Мемориального интитута памяти жертв нацизма и героев Сопротивления “Яд Вашем”,к счастью, сохранилась и была издана в 1968 г. в певеоде на иврит в Израиле издательством “Тарбут” (“Кольцо”). В России полный текст”Черной книги”, подготовленный сотрудниками упомянутого выше Института, появился лишь в 1991 г.[92].

***

      Крайне выразительна в этом же смысле цензурная судьба поэмы Маргариты Алигер “Твоя победа”, написанной в 1944-начале 1945 гг., в которой она впервые обращается к теме Катастрофы.

[48]

      Попытка публикации ее в журнале «Знамя» в 1945 г. вызвала незамедлительную негативную реакцию высших идеологических инстанций. 3 августа заместитель заведующего Управления пропаганды и агитации А.М.Еголин посылает секретарю ЦК ВКП(б)  Г.М.Маленкову обширный «материал по художественной литературе, в связи с докладом издательства «Советский писатель» на Оргбюро ЦК ВКП(б)». Отмечая идейные и политические просчеты в журнальных и иных публикациях, он, в частности, сообщает: «Маргарита Алигер написала большую поэму «Твоя победа». Отрывки из нее прочитаны по радио, в полном виде поэма намечалась к напечатанию в журнале «Знамя», N 5-6 за 1945 год. В поэме имелся целый ряд серьезных политических ошибок, и она к печати не разрешена».[93]

      В 1946 г. поэма все же вышла в свет отдельной книжечкой, но в крайне усеченном и изуродованном виде: «смягчены» или  совсем удалены были именно те места,  в которых речь идет об  участи евреев в годы войны,  о великих  представителях  этой нации, героизме, проявленном евреями на фронте. Судя по всему, Маргарита Алигер читала ее в полном, доцензурном виде в различных аудиториях, чем и вызвано было «совершенно секретное» донесение начальника 2-го Управления МГБ СССР Федотова заведующему Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)  Г.Ф.Александрову, посланное 12 июля 1946 г.: «При этом направляю стихотворение МАРГАРИТЫ АЛИГЕР, которое она распространяла среди ленинградских писателей во время своего пребывания в Ленинграде в начале июля 1946 . Приложение: упомянутое на 3-х листах».[94] На самом деле, приложена только одна глава поэмы, в которой речь идет как раз о трагической судьбе евреев в годы войны, о героизме, проявленном ими на фронте. МГБ никак не комментирует эту главу, полагая, что и так всё ясно…

      Сравнение «упомянутого» приложения с текстом издания 1946 г. позволяет сейчас выявить главные цензурные купюры и замены в главе,  посвященной еврейской теме поэмы «Твоя победа».

      Приведу лишь один, наиболее выразительны и наглядный и пример. Вместо строф:

                                               Лорелея, девушка на Рейне,

                                               Старых струн зеленый перезвон.

                                               В чем вы виноваты –

                                               Генрих Гейне, Ньютон,

                                               Оппенгеймер, Мендельсон.

                                               Я спрошу у Маркса и Эйнштейна, что великой

                                               мудростью сильны,

                                               Может, им открылась тайна Нашей перед вечностью

                                               вины?

                                               Милые полотна Левитана,

      Добрые свечения берез, Чарли Чаплин с полосы экрана, Вы ответьте мне на мой вопрос. Разве всё, чем были мы богаты, Вы не роздали без лишних слов? Чем мы перед миром виноваты – Эренбург, Багрицкий и Светлов…

[49]

–  напечатана такая довольно беспомощная строфа:

                                     Знаю я поэтов и ученых

                                               Разных стран наречий и веков,

                                               По-ребячьи жизнью увлеченных,

                                               Благородных, грустных шутников,

                                               Щедрых, не жалеющих талантов,

                                     Не таящих лучших сил души,

                                                Знаю я врачей и музыкантов,

                                                ружеников малых и больших…

      Такие примеры можно было бы умножить, но уже только один этот достаточно ясно демонстрирует смысл и характер цензурной экзекуции. Но даже в таком изуродованном виде поэма вызвала суровую критику, а в дальнейшем была подвергнута полному запрету и не входила в сборники поэтессы в течение почти 40 лет. В это время она весьма широко распространялась в списках знаменитого российского “самиздата”, и часто фигурировала в качестве “улики” при обысках подозреваемых в “еврейском национализме” и “сионизме”.

      Долгое “самиздатское” бытование этого текста породило массу фантастических версий и легенд. Он приписывался разным авторам, на него сочинялись “ответы”, авторами которых назывались популярные поэты и писатели, чаше всего- Илья Эренбург, считавшийся “национальным лидером” евреев в годы войныю. Г.Костырченко, автор книги “В плену у красного фараона. (М.,1994).пишет по этому поводу: “…В сотнях списков ходили по рукам приписываемые ему и М.И.Алигер неумело написанные и наивные стихи (скорее всего, плод народного творчества), в которых звучала вечная тема еврейского самомопознания”. Он приводит вариант этой стихотворной переписки, присланной Эренбургу студенткой из Донецка (тогда Сталино) Еленой Сотник, которая “случайно обнаружила их у своей подруги-еврейки, обвиненной потом в буржуазном национализме”/с.118//. Автор ошибается: если “ответ Эренбурга”, начинавшийся таким четверостишием:

 На Ваш вопрос ответить не умею,

                                               Сказал бы я: нам беды суждены,

                                               Мы виноваты в том, что мы евреи.

                                               Мы виноваты в том, что мы умны… а заканчивающийся так:

                                               И сотни тысяч новых маккавеев

                                               Он породит грядущему в пример.

                                               И я горжусь, горжусь и не жалею,

                                               Что я еврей, товарищ Алигер – дейтвительно беспомощны в поэтическом отношении и  несомненно  относятся  к фольклору,  то этого нельзя сказать о фрагменте  из поэмы Алигер,  напечатанном  тут  же.  Это  действительно  строки Алигер, хотя приведенная версия и содержит элементы и вкрапления народного творчества, что и немудрено в самиздатской версии.

[50]

      Лишь за год до «перестройки» поэма «Твоя победа» все же вошла в 1-й том трехтомного «Избранного» М.Алигер  (М.,1984). Следует предположить, что проходила поэма в цензуре и редакции (редакторы в это время были уже пострашнее самих цензоров!) с большим трудом, и подверглась изменениям  даже в сравнении с изданием 1946 г. Уже совершенно анекдотично выглядят в «Избранном» такие замены,сделанные, очевидно, с ведома поэтессы и, скорее всего, ею самой: вместо-

                                      …И потомков храбрых Маккавеев,

                                      Кровных сыновей своих отцов… – напечатано:

                                      Помню не потомков Маккавеев –

                                      В комсомоле выросших ребят… (!). Или – вместо:

                                      Прославляю вас во имя чести племени, погибшего в

                                      веках… – читаем:

                                      Вы пошли со всем народом вместе

                                      Под одной звездой, в одном строю… и т.п.

      В полном и неискареженном виде поэма, к сожалению, до сих пор не напечатана.

***

      Чем ближе к роковому 1948-му, тем больше сгущаются тучи над еврейской темой и литературой. Пресловутое постановление ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и “Ленинград” и доклад Жданова о них, появившиеся в августе 1946 г., жертвами которых стали  М.М.Зощенко и А.А.Ахматова, имена которых выбраны для “урока” всем другим писателям, означали конец некоторой либеральной эйфории, охватившей круги советской интеллигенции сразу же после окончания войны. Снова повеяло смертельным холодом…

     Это сразу же коснулось и еврейской литературы: антисемитская кампания готовилась государством исподволь. “Снята” была практически в печати тема участия евреев во 2-й мировой войне. Явно по недосмотру цензуры в 1947-48 гг. вышли в издательстве  “Дер  Эмес”  две книги на эту тему:  Г.Д.Смоляра  “Мстители гетто” и “Партизанская дружба. Воспоминания о боевых делах партизан-евреев, участников Великой Отечественной войны”. После этого, ввплоть до конца 80-х годов, на целые 40 лет, тема подверглассь полнейшему замалчиванию.

      В конце 1946 г. внимание партийных инстанций вызвало творчество Переца Маркиша. 29 декабря на имя секретаря ЦК  А.А.Кузнецова было послано “секретное донесение” заведующего  Управлением кадров ЦК ВКП(б) М.Щербакова, хотя вроде бы наблюдение за литературой и не ввходило в его прямые служебные обязанности. Впрочем, в это времся не столько “кадры решали всё” (Сталин), сколько кадровики…[95] Вот что он пишет:

      “В журнале “Советская книга”, N8-9 за 1946 г. напечатана рецензия профессора Нусинова на книгу стихов Переца Маркиша, выпущенную

[51]

      Гослитиздатом на русском языке. Между тем, ряд произведений Маркиша, в том числе и упоминаемая Нусиновым «Война», имеют националистическую и религиозную окраску, о чем мы роизвед Вам в записке о положении в еврейской литературе.

     Поэма «Война», воспевающая библейские образы и националистические идеи, встретила восторженные отзывы среди зарубежного еврейства. Профессор Нусинов, рецензируя поэму, пишет:» Произведения Переца Маркиша об Отечественной войне были оценены одним их популярнейших американских еврейских писателей Я.Гладштейном как «чудо еврейской поэзии». Эти слова Гладштейна с полным одобрением были процитированы многими еврейскими газетами Америки в их отзывах о поэме «Война». Я Гладштейн, перед которым так подобострастно расшаркивается Нусинов, является ярым реакционером, ненавидящим Советский Союз. В течение многих лет он редактиpовал журнал «Ин зих» («В себе»), заполняющемся клеветой и измышлением о Советской Стране… Мы считаем, что редакция журнала «Советская книга» допустила политическую ошибку, опубликовав рецензию профессора Нусинова».

      На доносе – резолюция Кузнецова: «Т. Александрову. Необходимо поправить журнал «Советская книга» и и навести критику на Нусинова и П.Маркиша через газету «Культура и жизнь».

      Кузнецову переслан был подробный ответ заместителя Александрова – А.М.Еголина, сопровожденный примечанием, что «приведенные в записке соображения заслуживают внимания». Идеологи, надо сказать, не согласились с кадровиками, и пришли к «выводу, что утверждение о религиозно-националистической окраске, якобы присущей творчеству Переца Маркиша, неправильно. Наоборот, в его роизведениях ярко отразились идеи братской дружбы народов нашей страны…. Обращась к еврейскому вопросу, Перец Маркиш пишет:

                                    Одна у братьев мать, и родина – одна.

                                    И, умирая, ты сжимаешь верный меч

  И землю  русскую  целуешь по-сыновьи,

                                    Костьми готовый за Россию лечь.

      Перец Маркиш – еврейский поэт; естественно, что в некоторых его произведениях говоpится о тяжелом прошлом еврейского народа, о его страданиях, принесенных ему гитлеровским нашествием. Однако, он ни в какой мере не идеализирует прошлого. Мотивы расовой исключительности еврейства, которые дали бы основание говорить о религиозно-националистическом уклоне, совершенно отсутствуют в поэзии П.Маркиша».

      Ошиблись кадровики и в другом: оказывается, «упоминаемый в рецензии Яков Гладштейн пользуется в прогрессивных кругах зарубежного еврейства большим авторитетом. Недавно отмечавшийся его 50-летний юбилей вызвал благожелательные статьи о нем в прогрессивном журнале «Еврейская культура». Этот журнал является органом Всемирного союза деятелей еврейской культуры», возглавляемого и руководимого членом Коммунистической партии США Мармером. Статья Якова Гладштейна о П.Маркише была

[52]

напечатана в американском журнале «Эйникайт», занимающем дружественную позицию по отношению к СССР, редактором которого является председатель америкпансского Еврейского антифашистского комитета Б.Гольдберг. Эта статья заканчивается словами: «Салют, Перец Маркиш!» Печатая статью, редакция набдила ее слудующим прмечанием: «А мы салютируем (так!-А.Б.) товарища Гладштейна за его объективную оценку роста советской литературы».

      Выступление против Якова Гладштейна в советской печати в настоящее время может нанести ущерб».[96]

      Такая неожиданная защита объясняется рядом причин. Во-первых, кадровики несколько опередили события: команда еще не была дана. Во-вторых, они вторглись в «епархию» идеологов ЦК. Самое же главное состоит в том, что как раз в это время развернулась кремлевская «борьба под ковром» между двумя секретарями ЦК – Ждановым и Кузнецовым, отмеченная в литературе.[97] Первый не мог потерпеть посягательства на свою сферу влиняи – идеологию. Жертвами стли почти все участники этой «дискуссии» и ее персонажи: А.А.Кузнецов, бывший первый секретарь ленингрдского обкома, перведенный в начале 1946 г. на пост секретаря ЦК, расстрелян в 1950 году по так называемому «Ленинградскому делу»; расстрелян спустя два года Перец Маркиш по делу ЕАК; в 1950 г. погиб в тюрьме рецензент его книги, один из крупнейших литературоведов, много и успешно занимавшийся историей еврейской литературы профессор Иссак Маркович Нусинов, арестованный по этому же делу. Во время следствия по делу ЕАК произошел типичный очередной, чисто «оруэлловский», поворот. Вчерашний «друг Советского Союза», к авторитету которого прибегают идеологи, Бенджамин Гольдберг, становится «американским шпионом», «агентом Джойнт». Сподвижник Эйнштена по антифашистской деятельности,зять Шолом-Алйхема, он незадолго до процесса побывал в СССР, встречался со многими еврейскими писателями. В результате этого, в следственных томах по этому делу имя его встречаеся чрезвычайно часто и даже заводится особый том,  озаглавленный «Документы о пребывании в Москве американского  шпиона Гольдберга (он же Вейф Бенджамин)». Именно ему инкриминировалось намерение издать в Америке «Черную книгу», «собрав лишь материлы о зверствах немецких фашистов над еврейским населением».

      Лубянские правоведы не только обвинили составителей «Черной книги» в злокозненном «национализме»и «выпячивании» страданий евреев в годы Катастрофы, но дошли до того, что объвили их «пропагандистами» нацизма, поскольку «с подозрительной, чрезмерной подробностью излагают расистские взгляды Гитлера», цитируют бредовые замыслы Гитлера и его пособников о порабощении мира и искоренении коммунизма, предоставляя авторам этих планов самую шиpокую трибуну».[98]

      Не менее характерно, что главным мотивом обвинения на следствии стали «националистические» и «религиозные» произведения Маркиша военных лет –

[53]

стихотворение “Бойцу-еврею” и всё та же поэма “Война”, на которую поступил донос 1946 г. Незадолго до аареста поэта А.А.Фадеев,пригласив его в Союз писателей, сообщил, что на него написан донос в ЦК, в котором он обвинен “в сионизме и буржуазном национализме, проявившемся в поэме “Война”, и что донос написан людьми, “с мнением которых в ЦК считаются”.[99]

      Зверское убийство Михоэлса в ночь на 13 января 1948 г. стало началом стал началом страшной террористической юдофобской “пятилетки”, которую оборвала только смерть “вождя всех народов”. Как известно, был уничтожен ГОСЕТ, так же как и еврейсктие театры в Минске и Киеве, закрыто издательство  “Дер Эмес”, прекращено издание книг на идише, закрыта газета  “Эйникайт”. Сотрудничество в ней автоматически квалифицировалось следователями МГБ как “буржуазно-националистическая пропаганда”, в то время как трудно назвать имя сколько-нибудь значительного еврейского литератора, который бы тогда в ней не сотрудничал. В феврале Политбюро приняло решение,подписанное Сталиным, о роспуске всех объединений еврейских писателей в Москве, Киеве и Минске; закрыты единственные альманахи на еврейском языке – московский “Геймланд ” и киевский “Дер Штерн” /14/.

      В течение 1949 г.был арестован весь цвет еврейской литератур. Практически уничтожена была в с я еврейская культура. Умкрли в тюрьме Исаак Нусинов и Дер Нистер, расстреляны 12 августа 1952 г. Перец Маркиш, Давид Гофштейн,Лейб Кввитко, Ицик Фефер, Самуиил Персов,Давид Бергельссон. В глазах следователей МГБ и приглашенных “экспертов” часто единственной “уликой” и “составом преступления” становился язык, на котором пишут поэты и прозаики. Теперь уже не иврит, запрещенный еще в 20-е годы, а прославляемый тогда же идиш стал в свою очередь криминальным. Ненависть же к первому дошла до того, что в разгар кампании был спешно уничтожен небольшой запас наборных древнееврейских шрифтов. Позднее, в 1954г., когда при переиздании сборника статей Энгельса по военному вопросу понадобилось напечатать приведенную им цитату по древнееврейски, пршлось изготовить для этой цели специальное рукописное клише.

      Массовые аресты писателей, журналистов, театральных деятелей и других “лиц еврейской национальности” (логократическая власть всегда прибегала к такому устойчивому лексическому сочетанию, не рискуя проинести просто слово “евреи”; сейчас подобное же сочетание применяется к “лицам кавказской национальности”) продолжаались с января до лета 1949 г. Факт массовых арестов тщательно скрывался, зато явной стала борьба с “безродным космополитизмом” – другой эфвемизм, за которым скрывалась все та же гонимая нация. Как напишет позднее Игорь Губерман:

                                     Чтоб не прослыть антисемитом,

                                     Зови жида космполитом.

      28 января 1949 г. в “Правде” публикует печально знаменитую статью “Об одной антипатриотическкой группе театральных критиков”, причем

[54]

еврейские фамилии были «разбавлены» для приличия разбавлены русским именем Леонида Малюгина и армянским Григория Бояджиева. По предложению К.Симонова и

А.Софронова, все они были исключены из рядов Союза Советских писателей (И.И.Юзовский, А.С.Гурвич, А.М.Борщаговский и другие).[100] Началась борьба с «беспачпортными бродягами человечества»; скрыть ее юдофобский смысл было невозможно, да власти и не пытались даже хоть как-то закамуфлировать ее целенаправленный характер: «массы» нужно готовить… Печать радостно подхватила этот почин: начались массовые разоблачения «скрытых космополитов», раскрытие псевдонимов, публикация фельетонов и рисунков с явно антисемитским душком.

      Целенаправленная и систематическая продготовка разгрома еврейской культуры, так же, как и к развязыванию юдофобской кампании самого низменного свойства, началась сразу же после войны. Еще в 1946 г. процесса начальник Главлита СССР  К.Омельченко сигнализировал в Управление пропаганды и агитации ЦК: «Издательство «Дер Эмес» печатает на еврейском языке романа Х.Меламуда «Земля». Тема романа – переселение евреев одного украинского местечка на землю и переход их к сельскохозяйственному труду. События относятся к 20-м годам. Роман построен на конкретном материале. Автор романа не показал руководящую партии в деле социального преобразования еврейских масс. Представители Советской власти показаны как эпизодические фигуры, партия упоминается лишь вскользь. По роману Меламуда получается, что землеустройство и коллективизация еврейских масс совершались стихийно. Главлит считает, что в таком виде выпустить роман нецелесообразно и его необходимо переделать».[101]

      Роман «Эрд» Хаима Меламуда все-таки успел выйти в свет в начале 1948 г., хотя и в переделанном виде: усилена: как обычно, роль партии. Это была последняя книга издательства»Дер Эмес» перед долгой полосой полнейшего запрета издания – вплоть до 1959 тг. – каких бы то ни было книг на еврейском языке в СССР.

      Хотя инициатива расправы исходила сверху и практически выполнялась идеологическими инстанциями и органами госбезопасности, собственно цензурные учреждения приняли «соответсвующие меры» по своим каналам: начлось массовой изъятие и уничтожение книг рестованных писателей. Каждый раз, согласно заведенному правилу, списки изъятой литературы должны были получить санкцию ЦК, о чем свидетельствует, в частности, такая записка начальника Главлита в Управление пропаганды, датированная 13 марта 1949 г.: «Посылаю по Вашему запросу список произведений Бергельсона Д., Галкина С., Гофштейна Д., Квитко Л., Маркиша П., Нусинова И., Фефера И., Штерн Л. и Юдина С. Приложение на 46 страницах».[102] Список этот получил «благсловление», и все указанные книги были изъяты из библиотек общественного пользования и книготорговой сети. Более того, опасаясь, видимо, что не все книги арестованных литераторов и ученых

[55]

попали в список, Главлит пошел в том же 1949 г. еще дальше, разослав циркулярно “Алфавитный список авторов, в с е произведения которых изымаются из библиотек и книготорговой сети”. В нем, в частности, фигурируют: “Галкин Самуил Залманович (художественная литература”, Квитко Лев Моисеевич (художественная литература),  Маркиш Перец Давидович (художественная литератара), Фефер Ицик (художественная литература), Штерн Лина Соломоновна (физиология, медицина), Нусинов Иссак Маркович (литературоведение)”.[103]

      Главлит, однако, не ограничился только именами находящихся под следствием ученых и писателей. Получив, видимо, указание сверху, он впервые подверг массовому изъятию сотни книг “сионистской тематики”. 15 июня 1949 разослан был по инстанциям “Приказ N 620 об изъятии изданий, не подлежащих использованию в библиотеках общественного пользования и книготорговой сети”, куда был включен состоявший примерно из 500 названий список сплошь “сионистских” и “националистических” еврейских книг на русском языке. Как и прежде, список был послан в ЦК на “утверждение”. В архивном его экземпляре сохранилась крайне любопытная “Справка”: “Этот список был послан в ЦК ВКП(б). Т.Усов (Отдел пропаганды и агитации) отметил в тексте те названия, которые подлежат  изъятию,  и  по  поручению  т.Пономарева  (Сектор библиотек)  просил включить эти названия в  р а з н ы е  списки”.[104]

      Видимо, в ЦК посчитали “неудобным” и “политически неправильным” акцентировать внимание сотрудниов библиотек, занимавшихся изъятием книг, на этой акции: лучше “разнести” такие издания в разные списки, так сказать, разбавить их иной тематикой, с тем, чтобы они были не так заметны. Это был, конечно, “секрет Полишинеля”, но такое указание Главлит, естественно, выполнил: появился ряд списков, в которых, как бы между прочим, фигурируют и книги указанной тематики. В них вошли издания “Кадимы”, вышедшие еще в 1917-1918 гг., о которых речь шла в 1-й главе, труды по еврейской истории, книги лидеров сионизма – Т.Герцля, В.Жаботинского, А.Идельсона,  Д.Пасманика, “Избранные сочинения” Ахад-Гаама, бюллетени и журналы “Паолей-Циона”. Остракизму подверглись книги и справочники 30-х годов, посвященные еврейской тематике: “Евреи в СССР” (М.,1935), “Евреи в царской Росии и СССР. Краткий путеводитель по выставке” (издание Гос.музея этнографии, 1939г.); справочники, в которых упоминаются арестованные писатели, в частности – справочник “Еврейские писатели СССР” в издании Литературного фонда (М.,1936); из новейших – издания Еврейского Антифашшистсткого Комитета, например, “Еврейский народ против фашизма. Материалы III Антифашистского митинга представителей еврейского народа и III пленума Антифашистского Еврейского Комитета (М.,1945), и многие другие.

      В сводный “Библиографический список устаревших изданий, не подлежащих использованию” (М.,1952) включено множество книг такой же тематики, в частности, все книги И.Д.Добрушина о Михоэлсе и Зускине на

[56]

еврейском языке, его же пьесы, сборник “Еврейские народные сказки” и т.д. Попали в него и книги 20-х годов, направленные против антисемитизм, о которых шла  речь ранее. Аресту подвергся, например, “Сборник художественных произведений против антисемитизма “Неодоленный враг” (М.”Федерация”,1930), составленный В.Вешневым. В него вошли в частности,произведения В.Г.Короленко, С. Юшкевича, Д.Айзмана, отрывок из “Разгрома” А.Фадеева (“Левинсон”), pассказы  И.Бабеля и других писателей.

      Часть работы по целенаправленному уничтожению литературы возложена была в 1948-1952 гг. на республиканские Главлиты и областные отделения. Наиболее активная работа поводилась в этом направлении Украинским и Белорусским Главлитами: ими присылались обширные списки книг на идише, иврите и соответственно украинском и белорусском языках. Биробиджанскому облгорлиту поручалось “разобраться” с местными изданиями, что и было им выполнено. 17 сентября 1949г. Главлитом был “утвержден приказ Обллита Еврейской Автономной Области N7 от  10 августа сего года об изъятии из библиотек общественного пользования и книготоpговой сети нижеследующей литературы: журналы “Биробджан” с 1941 по 1948 гг. и “Форпост”(Биробиджан, 1939-1941) – все номера”.[105]

      Все издания, попавшие в проскрипционные списки Главлита, были уничтожены; в лучшем случае, запрятаны в “книжный ГУЛАГ” – спецхраны нескольких крупнейших библиотек страны.Реабилитированы” они были, несмотря на некоторый откат госдарственного антисемитизма в эпоху “оттепели”, только спустя 40 лет, в годы “перестройки”.

***

      В том роковом 1949 г.,в самый разгар юдофобской кампании, Василий Гроссман закончил роман “Сталинград”, получивший  позднее,  при публикации, новое название- “За правое дело”.

      Рукопись была сдана в “Новый мир”, который возглавлял тогда Константин Симонов. После целого года проволочек роман был отвергнут. Рукопись еще находилась в редакции, когда на смену Симонову пришел Твардовский, принявший самое горячее  участие в судьбе романа. Прочитав рукопись, новый главный редактор пришел от нее в такой восторг, что среди ночи приехал к Гроссману с торжественными поздравлениями. Решено: “Новый мир” печатает роман…

      Однако, как вспоминает С.Липкин, “опомнившись, Твардовский выставил три серьезных возражения: 1. Слишком реально, мрачно показаны трудности жизни населения в условиях войны – да и сама война. 2. Мало о Сталине. 3.Еврейская тема: один главных героев, физик Штрум – еврей, врач Софья Левинтон, описанная с теплотой, – еврейка. “Ну сделай своего Штрума начальником военторга” – советовал Твардовский. “А какую  должность  ты  бы  предназначил  Эйнштейн?”  –  сердито  спросил Гроссман”.[106]

[57]

      Твардовский действовал обдуманно, решив заручиться поддержкой М.А.Шолохова как члена редколлегии «Нового мира», но вместо этого получил такую «резолюцию»: «К о м у вы поручили писать о Сталинграде?  В своем ли вы  уме?  Я  против».

      Тогда было выставлено такое мощное орудие как начальник всех советских писателей и член ЦК партии А.А.Фадеев. Секретариат Союза писателей в целом отнесся к роману положительно, высказав лишь ряд «пожеланий» , среди которых – изменить название романа, а также: «Штрум отодвигается на задний план, у Штрума должен быть учитель, гораздо более крупный физик, русский по национальности».

      Для того, чтобы обезопасить публикацию, Твардовский 4 июля 195О г.обращается с письмом к всесильному тогда помощнику Сталина А.Н.Поскребышеву:

      «Редколлегия журнала «Новый мир» приняла к печати и намечате опубликовать в ближайших номерах, начиная с N 9, роман писателя Вас. Гроссмана «Сталинград». В этом романе в ряде глав показаны тов.И.В.Сталин, а также товарищи М.И.Калинин,  В.М.Молотов, Л.П.Берия, Г.М.Маленков, Н.С.Хрущев и другие руководители артии правительства. Соответствующие места  романа отмечены на полях прилагаемой верстки красным карандашом. Просим Вас дать разрешение на публикацию романа  В.Гроссмана «Сталинград» .

      Судьба романа, как видно из других документов Управления пропаганды и агитации ЦК, по заведенному правилу решалась на самом верху. Роман был послан на рецензию в Институт марксизма-ленинизма. Старший научный сотрудник Т.Зеленов высказал ряд претензий к автору, такую, в частности:»Автор романа не совсем удачно обобщает тип передового советского научного работника Штрума, который, услышав первые слова из выступления И.В.Сталина, «ужаснулся, неужели Сталин не знает…». Не удивительно, что в разгар борьбы с «космополитизмом», автор был заподозрен в «некритическом отношении» к Америке: «В романе, кстати сказать,- добавляет рецензент, – нет и тени критики американского империализма, зато неоднократно упоминаются американские грузовики, подарки и т.д.»

      Но уже без всяки намеков и эвфемизмов, прямо и недвусмысленно высказывает главную претензию к роману заведующий Отделом пропагаганды и агитации ЦК В.Кружков в донесении  на имя секретаря ЦК Суслова, уже тогда курировавшего идеологию:

      «Секретарю ЦК ВКП(б) тов.Суслову М.А.

      О романе Вас.Гроссмана «Сталинград»

      …Советская интеллигенция, активно помогавшая своей творческой работой фронту, тоже не нашла глубокого и правильного отражения в романе. В качестве центрального образа, представляющую эту

[58]

интеллигенцию, выведен профессор-физик Штрум, человек нерусской национальности. Образ Штрума играет  большую роль в композиционном развитии всего романа, через его восприятие даются многие исторические события Великой Отечественной войны, как, например, выступление т.Сталина по радио 3 июля 1941 г..[107]

      В архивном деле хранится также письмо Вас.Гроссмана Сталину, посланное 6 декабря 1950 г. В нем он пишет о своих мытарствах, связанных с публикацией романа. В частности: “Количество страниц рецензий, стенограмм, замечаний и отзывов по объему уже прииближается к объему романа, и хотя все они, в основном, высказываются за печатание рукописи, до сих пор не сказано окончательного слова…”. Приложено также письмо  А.А.Фадеева Сталину, в котором он просит разрешения опубликовать роман Вас.Гроссмана в журнале “Новый мир” в 1950 г.

      “Высочайшее” разрешение было,наконец, получено, роман напечатан в 1952 г. в “Новом мире” (начало в 7-м, окончание в 10-м номере) – конечно, с купюрами и искажениями текста; подозрительный Штрум “нейтрализован” находящимся вне подозрений по этой части круным физиком Чепыжиным. В прессе конца 1952 гг. – масса хвалебных рецензий, за номерами журнала в библиотеках выстраиваются очереди… В октябре секция прозы Союза писателей по указанию Фадеева собирается для выдвижения романа на Сталинскую премию, что и было сделано при весобщем одобрении. Роман принят к изданию отдельной книгой сразу же и одновременно двумя издательствамии – “Советским писателем” и “Воениздатом”

      Но… “Министерство правды” снова свершает чисто “оруэлловский” поворот на 180 градусов. В начале года в газетах появляются вполне изуверские статьи об “убийцах в белых халатах”, агентах “Джойнта”, сионистах, шпионах, вредителях известной национальности, в январе-феврале 1953 г.- разгромные (и погромные) рецензии Бубеннова, Первенцева и других сталинских “инженеров человеческих душ”. 16 января 1953 г. состоялось обсуждение романа на редакционном совета издательства “Советский писатель”.[108] Наиболее свирепо-“жидоедским” было выступление Ивана Арамилева, в котором он заявил, что Гроссман “решает вопрос с сионистских позиций, с позиций еврейского национализма” (напомним, что эта тема была Гроссманом очень смягчена и ни в какое сравнение не идет в этом смысле с эпопеей “Жизнь и судьба”). Хотя и не так резко, но не менее омерзительно выглядят нападки на роман писателей и критиков-евреев (И.Гринберга, А.Чаковского и других), поспешивших уверить начальство в своей безусловной преданности.

      Таким же по тональности было обсуждение романа в редакции “Нового мира” 2 февраля 1953 г. Твардовский, буквально за несколько месяцев пришедший в восторг при чтении рукописи романа, отрекся от него, признав собственные ошибки и недосмотр редакции журнала. Впрочем, он все же не согласился с  И.Арамилевым, который снова принял участие в обсуждении, обвинив Гроссмана в том. что он повторяет мысли Фейхтвангера о фашизме, подходя

[59]

к нему с “сионистских позиций”. Даже после смерти “вождя”, 24 марта, Фадеев предает Гроссмана на заседании Президиума Союза писателей, признав публикацию pомана “ошибкой идейного характера”. Он же, спустя год, когда слегка повеял ветер перемен, рекомендовал Воениздату выпустить “За правое дело”, признав,что в “критике идейных ошибок романа были допущены серьезные перегибы”…

      Конечно же, обойма цензурных претензий к роману Гроссмана не ограничивается тематикой нашей книги… Еще шла битва за Сталинград, а очерки Гроссмана 1943 года постоянно подвергались цензурным запрещениям, купюрам и т.д. Как видно из донесений Главлита в ЦК партии, в основном они запрещались за то, что в них показано подлинное лицо войны, гибель солдат, глупость командования ,- то, что потом советская критика стала называть “малой (!) окопной правдой”. Многозначительная купюра была сделана, например, в прогремевшем тогда очерке “Направление главного удара”: “Никому не рассказать о том, как сражался полк Маркелова… Да, они были простыми смертными, и никто не вернулся назад.[109] Но, если продолжить это сравнение, в этой “обойме” быыло немало патронов с антисемистским зарядом.

      Из романов, печатавшихся в тогдашних журналах, стали спешно изымать героев с еврейскими фамилиями, а когда они занимали в повестовании слишком много места, запрещали произведение целиком или хотя бы наполовину. Так, например, именно на середине была оборвана публикация повести Юрия Германа “Подполковник медицинской службы”, героем которой был военный врач Левин. Читатели “Звезды”, увидевшие начало повести в 1-м номере за 1949 г, в следующем номере не нашли ее окончания: набор был рассыпан. Но и публикация начала повести подверглась зубодробительной критике в разгар кампании “против космополитизма”. Газета “Ленинградская правда” 18 марта в коллективном “письме в редакцию группы читателей” под названием “Пасквиль на советских людей”, осудила публикацию повести, при этом – не без вполне понятных намеков на национальную принадлежность доктора Левина.Полностью повесть опубликована спустя 7 лет – в годы “оттепели” (1956г.).

***

      Последний сюжет этой главы связан с цензурными акциями, последовавшими за развязанным в январе 1953 г. пресловутым “Делом врачей”, чуть не закончившимся геноцидом целого народа. Главлит сразу же по своим каналам принял меры к изъятию книг “убийц в белых халатах”. Уже 15 января вышел приказ N 78 начальника Главлита СССР: “1. Изъять из библиотек общественного пользования и книготорговой сети все произведенния нижеследующих авторов: Виноградов Н.И., Вовси М.С., Гринштейн А.М., Егоров П.И., Коган Б.Б., Коган М.Б., Майоров  Г.И., Фельдман А.И., Эттингер Я.Г. 2. Изъять…следующие книги: “Загорский М. Михоэлс (очерк-характеристика).

      М.-Л.,Киноиздат РСФСР, 1927; Смирнов Е.И. Советские воины-врачи в Отечественную войну. М.,1945″.[110]

[60]

      Заодно, как мы видим,и решили «добрать» и книгу о Михоэлсе, которого пристегивали как к делу ЕАК, так и к «делу врачей» в качестве «идейного вдохновителя еврейского национализма». Книга Е.И.Смирнова тоже попала не случайно: в ней  помещен потртет Главного терапевта Красной Армии, генерал-майора медицинской службы М.С.Вовси и подробно говорится о его заслугах; упомянуты и другие крупные военные врачи-евреи – А.П.Фрумкин, В.Д.Бершадский, заместитиель Главного хирурга Красной Армии В.С.Левит. Хотя последние и не фигурировали в «деле врачей», но явно были кандидатами, если бы не прекращенная в марте 1953 г. кампания.

      По-видимому, не все начальники областных отделений Главлита поняли суть и смысл приказа, на что 26 января последовало разъяснение начальнику Смоленского облгорлита, разосланное, тем не менее «секретно и циркулярно» всем начальникам Главкрайобллитов:

      «В связи с Вашим запросом, как поступить с обнаруженными в библиотеках общественного пользования и книготорговой сети печатными произведениями, в которых встречаются статьи лиц, названных в приказе Главлита СССР N 78 от 15.I.1953 г., разъясняем:

      Надлежит: а) изъять … все произведения поименованных в приказе лиц, вышедшие отдельными изданиями; б) во всех печатных произведениях, в которых имеются статьи и материалы перечисленных в приказе лиц, библиотеки должны сделать исправления. В тех случаях, когда технически невозможно произвести исправления, сборники и другие издания, содержащие такого рода материалы, запрещается выдавать читателям; в) в книготорговой сети издания, в которых имеются статьи и другие материалы перечисленных в приказе лиц, подлежат немедленному снятию с продажи.

      Вам необходимо срочно пpоверить, не допускаются ли книготорговыми организациями и библиотеками нарушения вышеуказанного порядка.  В  случае обнаружения нарушений составьте  акт и и привлеките виновных к ответственности».[111]

      «Очистка” библиотек и книжных магазинов от этой литературы проводилась и в тот межеумочный, смутно-неопределенный период, который наступил после 5 марта и продолжался до апреля. В крупных библиотеках сейчас то и дело попадаются указанные выше книги с затушеванными, вымаранными страницами, вырванными потрретами и т.п. Лишь 4 апреля, когда, наконец, был дан отбой, дело прекращено , а врачи освобождены из заключения (этот день, по словам одного из арестованных, крупного паталогоанатома Я.Л.Раппопорта, затем торжественно отмечался, как семейный праздник[112]), – вышло циркулярное письмо Главлита N 331:

      “1. Приказ N 78 от 15.I. 1953 г. и отдельные указания Главлита по назвванным документам о т м е н и т ь. 2. Изъятую по приказу литературу из спецфондов передать в общие фонды библиотек, а литературу, задержанную в книготорговой сети, разрешить к продаже”.[113]

[61]

      Надо сказать, что “возвращать”, если не считать нескольких книг, храанившихся в тех крупнейших библиотеках, где были спецхраны, было уже практически нечего: массовые библиотеки и книжные магазины сразу же такую литературу подвергали уничтожению. В мае были арестованы Берия и некоторые другие крупные работники госбезопасности , цензурное ведомство, испуганное возможным непредсказуемым развитием обытий, срочно решило замести следы. 6 мая выходит еще один секретный циркуляр Главлита, адресованный всем отделениям: “В части тиража “Библиографического списка устаревших изданий, подлежащих исключению…” N 1/22 / (именно в него ошли указанные выше книги. – А.Б./ по вине типографии издательтства Всеоюзной книжной палаты были ошибочно указаны следующие книги…/следует перечисление/. В связи с этим просим пересмотреть полученные Вами экземпляры указателя. В случае, если вышеуказаннеы книги числятся в полученных Вами экземплярах, следует произвести исправление (затушевать) названия этих книг”.[114]

      Вина, как мы видим, была возложена на работников типографии, “ошибочно” включивших ккниги в писок. Спохватившись, цензура приказала перепечатать “неудобные” страницы указателя, но, как можно понять, сделано это было не во всех разосланных экземплярах.

      Этот случай крайне характерен для деятельности “министерства правды”, переписывавшего историю в соответствии с последними указаниями “Старшего брата”. За три дня да смерти Сталина был арестован Рудольф Бершадский, прошедший всю войну командиром артиллерийской батареи, а тогда заведывавший отделом фельетонов “Литературной газеты”. Охотники за “сионистами”, сотрудники газеты, взломали ночью его письменный стол, обнаружили в нем два фельетона, проклинавшие “врачей-убийц”, которые Бершадский, по словам доносчиков, пытался “скрыть от обшественности”. К.Симонов, главный редактор “Литературки”, строго спрашивал израненного, надевшего свои боевые ордена журналиста: “Бершадский действительно храбро воевал. Сам подбил несколько танков…Но… за какие и д е а л ы?”.[115] Бершадский был осовобожден “за отсутствием состава преступления” лишь спустя полгода. В отличие от времени, когда проходил процесс Бейлиса и честные русские писатели подняли голос протеста, в стране царило полнейшее молчание. Если тогда в прессе была разоболачена провокаторская роль Веры Чеберяк, то теперь ни один писатель не рискнул выступить против шитого белыми нитками доноса советского врача Лидии Тимашук, награжденной за это орденом Ленина. В этом – отличие тоталитарного режима от режима полицейского, даже самого жестокого.

***

      Позднее, в “Жизни и судьбе”, Гроссман с поразительной точностью и художестввенным провидением показал кровное сродство двух режимов, объединенных общей идеей. “Мы – форма единой сущности, – партийного государства”,- говорит ученый эсэсовец Лисс лагернику, старому большевику

[62]

Мостовскому в дни сражения под Сталиннградом, – … Наша победа – это ваша победа. А если победите вы, то мы и погибнем, и будем жить в вашей победе. Это как парадокс: проиграв войну, мы выиграем войну , мы будем развиваться в другой форме, но в том же существе”.

      Дегенерирующий коммунизм в послевоенные годы действительно заменил фашизм, что нашло отражение, в частности, и в преследовании литературы и писателей по национальному признаку, а также в искоренении темы как таковой. Если в тридцатые годы началось с замалчивания еврейских погромов при “проклятом царском режиме”, то в сороковые – темы геноцида в годы войны. В этом была своя посследовательноссть, своя логика, если искать ее в царившем абсурде…

IV. ОТТЕПЕЛЬ

      События начала 1953 г. поставили на грань катастрофы судьбу еврейской диаспоры в СССР. После смерти “вождя всех народов” началось некоторое оживление: появились статьи об “искренности в литературе” (В.Померанцев), с легкой руки Ильи Эренбурга замелькало слово “оттепель”, хотя в самом этом слове содержалось опасение, что вскоре наступят “заморозки”. Партийный аппарат время от времени одергивал чересчур ретивых литераторов, риснувших подвергнуть критике, хотя и в очень осторожной, иносказательной форме, некоторые незыблемые идеологические постулаты.

      Наступившее некоторое потепление не коснулось, вплоть до 1956 г., книг участников ЕАК, продолжавших оставаться под спудом спецхранов крупнейших библиотек. Но примечательно все же, что ученые в конце 1953 г. стали выражать недовольство тем, что эти книги им недоступны, – вещь, немыслимая ранее. Так, директор Государственной публичной библиотеки в Ленинграде В.Барашенков обратился 3 октября 1953 г. к “начальнику 7 отдела 5-го Главного упраавления МВД” (в этом году госбезопасность находилась в ведении МВД) с таким запросом:

      “По неофициальным данным, в области медицинской науки фамилии Штерн Л.С. и Юдина С.С. не являются криминальными. Однако все работы Штерн Лины Соломоновны и Юдина Сергея Сергеевича по авторскому списку Главлита (М.,1950) в свое время быди изъяты из открытого фонда и переданы в Отдел Спецхранения Библиотеки, где и находятся в настоящее время. Медицинские работники Ленинграада, читатели ГПБ им.М.Е.Салтыковв-Щедрина,  требуют выдачи для чтения как монографии, так  и журнальные статьи Л.С.Штерн и С.С. Юдина и выражают недоумение, что труды этих авторов находятся на особом режиме и свободно не выдаются.

      В силу создавшегося положения просим дать официальное указание – должны ли работы Штерн и Юдина находиться в спецфондах Библиотеки или их необходимо вернуть в открытые фонды для широкого обращения среди читателей”.

[63]

      Характерно, что директор библиотеки обратился с таким запросм не в Главлит, а непосредственно в органы тайной политической полиции. Ответа на этот запрос найти не удалось, но вряд ли он был положительным, поскольку лишь спустя 2 года (ноябрь 1955-го) Военная коллегия Верховного суда СССР отменила приговор 1952 г. и прекратила дело “за отсутствием состава преступления”. Книги этих авторов, как и других осужденных и в большинстве своем расстрелянных участников ЕАК, были реабилитированы лишь в 1956 г.

***

      Несмотря на то, что борьба с “космполитизмом” была несколько ослаблена, в первые три года “оттепели” мы практически не обнаружим принципиальных изменений в отношении к публикациям на еврейские темы. Подтверждается это, в частности, цензурными документами 1954 г., касающимися книг Альберта Эйнштейна. Тогда по запросу ЦК были подготовлены две обширные “Справки” Иностранного отдела Главлита о произведениях Эйнштейна, стилистика и смысл которых повторяют доводы конца 40-х годов, когда генетика, кибернетика и теория относительности объявлялись “прислужницами буржуазии”, идеалистическими учениями и т.п., а все достижения науки приписывались только русским ученым. Иностранные имена запрещено было упоминать, что породило тогда массу анекдотов на тему “приоритета русской науки”: так, например, в одном из них автором теории относительности назывался не Эйннштейн, а “русский ученый Однокамушкин”.

      В эти же годы в “Правде” появилась статья Юрия Жданова, сына члена Политбюро. В ней говорилось о “так называемой  теории Эйнштейна”.  В романе Гроссмана,  о котором речь  шла  раньше, молодой человек из отдела науки (намек веьсма прозрачный – Ю.А.Жданов возглавлял тогда Отдел науки ЦК) именно этими словами хараткеризует теорию относительности, что вызывавает негодующую реакцию Штрума.[116]

      В первом документе – “Справке о книге “Альберт Эйнштейн – философ-ученый”, изданной в США в 1949 г. и являющейся 7-м томом “Библиотеки современных философов”, – перечислены “основания, на которых закрыт” этот сборник статей об Эйнштейне. К их числу относится то, что “в предисловии редактор рекомиендует изучать труды современных реакционнных философов… называет великими мыслителями таких мракобесов как Бертран Рассел, Д. Дьюи и т.д.”. Как известно, великий ученый относился к сионизму очень сочувственно, считая что восстановление еврейского государства – “не просто “эмиграционное предприятие, это – проблема первостепенного значения для еврейского народа”[117], не раз выступал в его защиту. Именно это и стало одним из главных цензурных обвинений: “Эйнштейн верит в сионизм и призывает принять “активное участие в культурном строительстве нашей родной страны”, т.е. Израиля”.[118]

      Второй документ, датируемыый тем же 1954г., – “Заключение начальника отдела Главлита А.Степанова о произведениях А.Эйнштейна”  –  также

[64]

содержит  обвинение ученого в пропаганде сионизма. В нем сообщается, что “две книги Эйнштейна – “Мир, как я его вижу”,  Лондон,  1935 г., и “Мои труды в последние годы”, Нью-Йорк, 1950, были запрещены для широкого пользования:  первая – в 1946 г., вторая – в 1950-м. Книги представляют собой сборники статей и выступлений Эйнштейна,  в которых  он выражает свои взгляды на вопросы политики,  религии, сионизма,  войны и мира”.[119]  Обе книги были запрещены  для “широкого использования” и также попали в спецхран.

***

      В связи с реабилитационной волной, наступившей в 1956 г. после ХХ сьезда КПСС и доклада Хрущева, разоблачившего “культ личности”, были возвращены из спецхранов книги растрелянных по “делу ЕАК” писателей, ученых и общественных деятелей. Но примечательно: это не коснулось попавших в конце 40-х в списки изъятых книг десятков”сионистких изданий”- они так и остались в них до конца 80-х.

      В течение 11 лет, после погрома 1948 г. до 1959-го, в СССР, и если не считать небольшой газеты “Биробиджанер штерн”, ввходившей тиражом в 1 тыс. экз., да и то печаташейся на идише лишь частично, на этом языке не вышло ни одного издания. Лишь к самому концу 50-х заметен некоторый прогрес: в 1959 г. вышло три книги на идише – произведения Менделе-Мохер Сфорима, И.Л.Переца и Шолом-Алейхема. Затем появились избьранные произвнедения Бергельсона. С 1961 года стал выходить журнал “Советиш геймланд”.

      Несмотря на некоторые сдвиги, отношение власти к евреймскому вопросу очень мало изменилось даже в самый “разгар оттепели”. Лакмусовой бумажкой в этом смысле является издание в 1949-1958 гг. первого, претендующего на полноту 30-томного собрания сочинеений М.Горького, выходившего под эгидой Института мировой литературы, носящего его имя. По свидетельству одной из его сотрудниц , “в 30-томном собрании сочинений Горького, подготовленном институтом, каждый том проходил жесткую цензуру ЦК; Горький препарировалося самым бесцеремонным образом. Выбрасывались статьи, делались купюры даже в художественных текстах (в очерках о Ленине, о Толстом и других”.[120] Особенно придирчива была цензура, выполнявшая, разумеется, поручение ЦК, к многочисленнным произведениям писателя, посваященным еврейской теме: исключены были из собрания сочинений “Легенда о еврее”, “По поводу Кишиневского погрома”, речи “О евреях” и “О бунде”, статьи рубежа 20-30-х годов “Об анисемитизме” и “Об антисемитах” и многие другие. Фундаментальная четырехтоммная “Летопись жизни и творчества Горького”, выходившая в 1958-1960 гг., не зарегистрирровала н и о д н о г о перевода произведений Горького (а их было немало) на иврит и идиш, тогда как учтены переводы на все другие языки…[121]

      Не менее выразителен скандал, разразившийся вокруг вышеджего тогда в Ленинграде альбома замечательных автолитографий старого художника А.Я.Каплана к “Заколдованному портному” Шолом-Алейхема. Им

[65]

заинтересовался сам начальник Главлита, запросивший ленинградскую цензуру об обстоятельствах его издания. 8 января 1959 тг. она сообщила: “В связи с Вашим запросом по альбому автолитографий “Заколдованный портной” сообщаем следующее: 27 ноября 1957 г. Живописно-скульптурным комбинатом Ленинградского отдела Художественного фонда ССХ был представлен в Ленобллит (на 28 листах, в обложке, с вводной статьей Гуткиной Е.) алььбом автолитографий, иллюстрирующих произведение Шолом-Алейхема “Заколдованный портной”.

      На выпуск издательством была получена санкция Отдела культуры и науки Ленобкома КПСС (тов.Шубникова Т.А.). До представления в Ленобллит альбом просмотрен и одобрен к изданию Художественным советом. В процессе контроля нами было обращено внимание издтельства на то, что не весь иллюстративный материал альбома полностью соответствует правильному определению творчества Шолом-Алейхема, данному во вступительной статье. В ней Шолом-Алйхем вполне закономерно характекризуется как “писатель-гуманист”, который “…никогда не был сугубо еврейским писателем”, чье творчество “глубоко интернационально”. Чрезмерное же внимание к узконациональным деталям снижало ценность альбома. Кроме того, издательству было предложено учесть замечания, высказанные Вами при просмотре альбома во время Вашего пребывания в Ленинграде в декабре 1957 . (снабдить тексты русским переводом, снять автопортрет художника Каплана). Издательтство внеслоо все необходимые исправления, и 20 января 1958 г. альбом литографий был полписан к печати; 28 февраля – к выпуску в свет. В настоящее время Художественый фонд ходатайствует перед директивными органами о рарешении дополнительно издать 1000 экз. альбома по заказу “Международной книги”.[122]

      Как удалось выяснить в беседе со старейшим художником Исааком Залмановичем Копеляном (братом известного артиста БДТ), работавшим в то время редактором в издательстве “Художник РСФСР”, дозволено было выпустить альбом литографий Каплана тиражом всего в 125 экземпляров. Листы из альбома автолиографий пользовались огоромным успехом на выставках и аукционах в Англии и США. Тем не менее, в отношении виновных в издании альбома были приняты санкции по партийной и административной линиям: объвлены выговоры и проч.

***

      К середине 1960 г.  Гроссман окончательно завершил работу над эпопеей “Жизнь и судьба”,  трагическая участь которой общеизвестна: обыск в доме писателя, изъятие всех машинописных копий, за исключением одной, чудом уцелевшей, переправленной

В.Войновичем на запад и ставшей достоянием “тамиздата”.  Известны слова Суслова, сказанные в беседе с писателем, что роман этот выйдет не ранее,  чем лет через двести: он оказался плохим пророком: он вышел спустя 28 лет. В претензиях к нему так же,  как и прежде,  звучала столь знакомая нам тема (см. ранее историю издания романа “За правое дело”  в  1952  г.): режим был последователен. Так, среди многих претензий во время

[66]

обсуждения романа в редколлегии журнала “Знамя” 10 декабря  1960г.  член ее В.Катинов,  заявив,что Гроссман “поносит всё советское”, прибавил: “Через роман крсной нитью проходит мотив антисемитизма.  Автор утверждает,  что антисемитизм  в нашей странее бытует не только в сознании отсталых слоев населения,  но и насаждается сверху, являясь как бы частью государственной политики. Штpуму не разрешается взять в институт даровитого физика, потому что он еврей; евреям затрудняется возврат в Москву и т.д.).[123]

      Последний раз пришлось столкнуться писателю с этой вечной темой и вечным сопротивлением властей за три года до смерти. В конце 1961 г. совершил поездку в Армению, по впечатлением которой написаны “Путевые записки пожилого человека”. Он отдал их “Новому миру”, Твардовскому, которому они чрезвычайно понравились. Как вспоминает Семен Липкин, “…цензура поставила на верстке свой жизнедательный штамп, но предложла-приказала – выбросить один абзац… Пусть читатель вспомнит то место из письма от 25 декабря (речь идет о письме Гроссмана Липкину из Армении.-А.Б.), где Гроссман говорит:”Эта поездка (в Сасун), конечно, самое сильное впечатление… Я наслушался человечных, добрых речей, -впервые в жизни”. Вот в какие строки, испугавшие цензуру, вылилось это “самое сильное впечатление”:

      “Я низко кланяюсь армянским крестьянам, что в горной дереевушке во время свадебного вевелья всенародно заговорили о муках еврейского народа в период фашистского гитлеровского разгула, о лагерях смерти, где немецкие фашисты убивали еврейских женщин и детей, низко кланяюсь всем, кто торжественно  и печально,  в молчании слушал эти речи. Их лица, их глаза о  многом сказали мне, кланяюсь за горестное слово о погибших в  глинянных рвах, газовых и земляных ямах, за тех живых, в чьи  глаза бросали человеконенавистнические слова презрения и ненависти: “Жалко, что Гитлер вас всех не прикончил”. До конца жизни я буду помнить речи крестьян, услышанные мной в сельском клубе”. “Гроссмана оскорбило, – продолжает мемуарист, – обожгло решение цензуры. Твардовский пытался уговороить своего журнального главлитчика, но безуспешно, в этих строках тот бдительно усмотрел опасность для государства, упрямо настаивал на своем. Гроссман отказался печатать очерк в журнале”…[124]

      Замечу всё же, справедливости ради: очерк под новым названием -“Добро вам!”- вошел в одноименный сборник, вышедший уже после смерти писателя, в 1967 г. (издательство “Советский писатель”), причем “новомирская купюра”, ставшая камнем пpеткновения, в нем сохранена, хотя и с незначительными разночтениями. Видимо, то, что могло быть разрешено в сборнике, вышедшем небольшим тиражом, не могло быть позволено в “крамольном”,находившемся под подозpением журнале… Многое все-таки зависело и от цензора. Посмертный сборник был подписан в печать до “шестидневной войны”, случившейся в этом году: в противном случае, думаю, этот тост, произнесеный армянским крестьянином-плотником,

[67]

побывавшем в немецком плену и собственными глазами видевшим, как жандармы “вылавливали евреев-военнопленных”, так и не увидел бы света, и Гроссман не смог бы уже защитить свою честь, как это он сделал он в случае с “Новым миром”, отказавашись пойти на сделку.

      Однако в него все же не вошла не менее примечательная купюра, сделанная во время прохождения рассказа в “Новом мире”. Другой мемуарист – В.Я. Лакшин – в книге “Новый мир” во времена Хрущева” приводит фрагменты дневника новомирского цензора В.С.Голованова (запись 21 ноября 1962 г.). “По Гроссману. Т.Семенова (начальник 4-го отдела Главлита, ведавшего цензурой худоественной литературы.-А.Б.) приостановила оформление 10 п.л., с тем, чтобы еше раз посмотреть формулировки относительно явлений антисемитизма в конце “записок” автора”. В.Я.Лакшин комментирует эту запись: “Приведу мест из “Путевых записок пожилого человека” В.Гроссмана (позднее очерк назвали “Добро вам”, но он тогда так и не появился в печати), по повду котоpого сломано было столько копий. Пересказав речь плотника на свадьбе в Армении, где он говорил о о сочувствии еврем и еврейскому народу, Гроссман пишет: “Потом выступали, обращаясь ко мне, старики и молодые. Все они говорили о евреях и армянах, о том, что в вековой истории обоих народов много стpаданий и крови.

      Я услышал от стариков и молодых слова уважения и восхищения, обращенные к евреям, их трудолюбию, уму. И старики убежденнно называли еврейский народ великим народом…

      Не раз пприходилоссь мне слышать от русских простых и интеллигентныхъ людей слова сочувствия к мукам, постигшим евреев во время гитлеровской окупации.

      Но иногда сталкивался я и с ненавистью, переживал ее душой и шкурой своей. Случалось мне слышать черные слова, обращенные к истерзанному Гитлером еврейскому народу, от пьяных в автообусах, в очередях, столовых. Мне всегда было больно, что наши лекторы, пропагандисты, работники идеологического фронта не выступают с речами и книгами против антисемитизма, как выступали Короленко, Горький, как выступал Ленин” (стр.43-44 верстки к N12)”.[125]

      Не помогла и последняя фраза, выствленная явно под давлением цензуры для “смягчения” предшествующего текста, не помогла и обязательная ссылка на Ленина…Исключенный цензурой текст не увидел света и в посмертном издании. В.Я.Лакшин фиксирует также, цитируя записи всё того же новомирского цензора, некоторые разногласия, возникшие между Твардовским и Гроссманом во время печатания очерков. По словам члена редколлегии Нового мира Е.Кондратовича, по поводу этого злосчастного очерка “возник конфликт между Твардовским как главным редактром журнала и Гроссманом как автором.Конфликт весьма серьезный. Твардовский ни при каких условиях не может согласиться с утверждением Гроссмана о якобы широко распространённых явлениях антисемитизма, о чем говоpилось на армянской свадьбе, автор Гроссман проводит упрямо свою

[68]

мысль. Чем закончится этот конфликт, сейчас сказать трудно. Проинфоpмировал по этому поводу немеделенно т. Семенову”.[126] Конфликт закончился, как мы видим, победой цензуры.

***

      Показательно отношение власти и послушной ей цензуры к страшной, кровоточащей теме “Бабьего яра” – месте масового расстрела евреев в Киеве. Она не раз привлекала внимание поэтов, начиная с И.Эренбурга, написавшего стихотворение “Бабий яр” в 1944 г. (публикация в 1-м номере “Нового мира”за 1945 г.), Льва Озерова (его стихотворение под тем же названием появилось спустя год – в мартовском номере журнала “Октябрь”). О “Бабьем яре” приказано было молчать, начиная с 1948 г, вместе с развязанной тогда антисемитской кампанией, арестами членов ЕАК, борьбой с так называемыми театральными критиками-космополитами. Замалчивание продолжалось и в годы “оттепели”. Виктор Некрасов выступил в 1959 г. с призывом воздвигнуть памятник в Бабьем яру. Киевские власти намеревались построить то ли стадион, то ли Парк культуры и отдыха, засыпав овраг. “В Бухенвальде поставили колокол,-писал В.Некрасов. – Набат его преедупреждает о том, что подобное не должно повториться. А в Киеве? Бальные танцы на могиле расстрелянных?..” Позднее памятник был воздвигнут, но в надписях ни словом не упоиналось о гибели здесь евреев.

      19 сентября 1961 г. “Литературная газета” опубликовала стихотворение Е.Евтушенко “Бабий яр”, произведшего огромное впечатление на отечественного и зарубежного читателя. Оно стало вызовом ползучему антисемитизму, которому молчаливо покровительствовали власти. Василий Гроссман, которого, по словам С.Липкина, “…мучило, окорбляло то, что писатели, русские по крови, не ранены в сердце этим ужасом, было стыдно за них перед живым взором великих русских писателей, философов, ученых”, сказал, прочитав стихотворение: “Наконец-то русский человек написал, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке – прекрасном, даже смелом”.[127]

      Вскоре стихотворение Евтушенко вошло в “13 симфонию ” Дм.Шостаковича, впервые прозвучавшую в декабре 1962 г., а затем исполнявшуюся чревычайно редко.

      Публикация стихотворения произвела впечатление и на властей предержащих, с одной стороны, и на целый рой националистически настроенных литераторов, с другой.. Первые в ряде секретных циркуляров “рекомендовали” чиновникам Главлита на местах “осторожнее” подходит к теме мученичества евреев в годы войны; вторые обрушили на поэта обвинения в “космополитизме” не без прозрачных антисемитских намеков, на сей раз цензурой не пресеченных: публикации в официозе “Литература и жизнь” стихотворения Алексея Маркова “Мой ответ” (24 сентября) и статьи критика Д.Старикова “Об одном стихотворении” (27 сентября).”Бабий яр”( так же, как и стихотворе-

[69]

ние “Наследникам Сталина”) в течение четверти века не перепечатывался и не входил ни в один из многочисленных сборников Евтушенко.

***

      Не менее красноречива цензурная судьба мемуаров И.Г.Эренбурга “Люди, годы, жизнь”, печатавшихся в “Новом мире” с 1960 по 1965 гг. Среди множества претензий, предъявлялвшихся к нему Главлитом и другими контролирующими ведомствами, во множестве документов неустанно повторяется одна: “неправильный” и “односторонний” взгляд писателя на участь евреев в СССР. Особенно недоволен был Главлит 2-й частью 5-й книги, посвященной 1943-1944 гг. В ней, по словам начальника цензуры П.И.Романова, “…автор пытается доказать, что в те годы, под влиянием крупных побеед нашей армии на фронтах войны, стал якобы насаждаться в СССР великодержавный шовинизм, выражавшийся, по мнению Эренбурга, в неправильном отношении к людям еврейской национальности… Рассуждения на эту тему являются по существу продолжением неправильных утверждений И.Эренбурга о якобы существующей в стране национальной нетерпимости по отношению к евреям, которые прямо или косвенно высказывались им и во всех предыдущих главах его мемуаров”. Здесь же высказано стереотипное, кочующее из одного документа в другой, обвинение в том, что писатель “…при описании зверств немецких захватчиков на временно окуупированной территории СССР подчеркивает потери только среди еврейского населения, приводя при этом точную статистику”. По мнению  П.И.Романова, эта часть воспоминаний “в представленном виде не может быть опубликована”. Такие же доводы звучали и при запрещении “Черной кнги”, материалы которой Эренбург частично использовал в мемуарах.

      Записка наччальника Главлита, посланная в ЦК КПСС, вызвала совершенно адекватную реакцию Отдела культуры, который согласился с доводами главного цензора, снова подчеркнув “ошибочные и тенденциозные утверждения автора”. “Особенно много внимания, – говорилось в ответе, датируемым 13 февраля 1963 г.,- И.Эренбург уделяет “еврейскому вопросу”, намекая при этом, что лица еврейской национальности подвергались гонениям по обе строны фронта: с ними зверски расправлялись фашисты в окупированных областях. Автор приводит много таких фактов, называя точные цифры жертв. С ними обращались несправедливо в советском тылу: писателей травили в печати, журналистов и дипломаатов не жаловали на работе, самому Эренбургу запрещали писать о боевых делах евреев – воинов Советской Армии”. И снова – демагогический довод: “Вместе с тем И.Эренбург обходит молчанием гибель миллионов советских людей в западных районах…”.[128]

      Главному редактору “Нового мира” А.Т.Твардовскому “рекомендовано” было внести “необходимые исправления”, что и было сделано, хотя Эренбург всячески сопротивлялся этому. Ведущий либеральный журнал того времени также, надо сказать, приложил руку к злосчастной теме мемуаров – из благих, конечно, побуждений: желания “спасти” журнал. Высказывая замечания по той же 5-й части мемуаров, Твардовский обратил внимание на “услышанные

[70]

где-то от кого-то слова насчет “людей некоторой национальности”, которые “представляются для той поры (периода войны-.А.Б.) явным анахронизмом”. Еще дальше пошел его первый заместитель А.Г.Дементьев, “комиссар самого либерального журнала”, по определению А.И.Солженицына в книге “Бодался теленок с дубом” . В своей внутренней рецензии на мемуары он, в частности, предлагает: “Едва ли следует сообщать, что Федин, Щипачев, Катаев, Вишневский женаты на еврейках”, “Не нужно ли болееъ энергично осудить сионизм? Можно ли ограничиться замечаниями типа: “я не увлекался сионизмом”. Еврейский национализм свойствен был даже социал-демократии (“Бунд”).[129]

      Три иерарические ступени цензуры (по нисходящей линии) -идеологических отделов ЦК, собственно главлитовской и редакторской – привели к тому, что книга была приглажена и выхолощена до невероятной степени. В.Я. Лакшин приводит в своей книге дневниковые записи упрминавшенося уже ценнзора “Нового мира”: “16.II.1963. Д.А.Поликарпов (“куратор” литературы от ЦК.-А.Б.) предложил ужасающую правку по Эренбургу… Предлагает снимать чуть ли не страницами, и не только места, заподозренные в “еврействе”, но направленные против культа” . Побывав в ЦК, Дементьев ездил на дачу к Эренбургу, а Поликарпов сидел допоздна в оттделе и ждал результатов телефона: видно, тоже побаивался мирового скандала”.[130] Эренбург не раз писал самому Хрущеву, оспаривая мнение контролирующих органов, но безуспешно. В то время автор этих строк слышал такой анекдот, похожий на правду. Во время публикации мемуаров редактор , когда требовалось вычеркнуть отдельные фрагменты, в ответ на возражения Эренбурга каждый раз, стремясь снять с себя ответственность (снова знаменитое партийное “есть мнение”), многозначительно поднимал большой палец вверх и говорил: “Т а м нас не поймут!”. Эренбург добился личной встречи с Хрущевым и обжаловал действия редакции. Выслушав его, Хрущев якобы сделал столь же многозначительный жест, но устремив на сей раз большой палец вниз, со словами – “Т а м  нас не поймут!”.  Новомирскаая  публикация, так же как и и 8 и 9 тома собрания сочинений Эренбурга,  вышедшшие в 1967 г.,  включившие мемуары, полны купюр, относящихся к  еврейскому вопросу,  но даже в таком усеченном виде она вызвала нападки официозной печати:  например, “Известия” 30 января 1963 г.опбуликовали статью известного литпогромщика В.В.Ермилова с облыжными обвинениями писателя и его  книги. Восстановлены купюры только в 1990 г. – в трехтомной отдельной публикации книги “Люди, годы, жизнь”.

      Большое недовольство в партийных крунгах вызвали некотоые пpиветственные выступления писателей на юбилейном вечере Эренбурга, проведенном 26 января 1961 г. в Центральном Доме литераторов. К.Паустовский, по словам авторов “Записки Отдела культуры ЦК КПСС”, пытался “преувеличить роль и значение Эренбурга в нашей литературе и общественной жизни” и “особо подчеркнул роль Эренбурга в борьбе с

[71]

фашизмом, какие бы формы он ни принимаал, в частности форму антисемитизма”. Не прошли они и мимо некоторых фрагментов юбилейной речи самого Зренбурга, например, его высказываний о польском поэте Юлиане Тувиме, который, отвечая на вопрос, почему он “пишет себя евреем”, ответил – “ибо кровь еввреев…течет сейчас широким ручьем, и в этом новом Иордане я принимаю крещение, горячее мученичество братства с евреями”. По мнению иделогов, Эренбург, “приводя слова Ю.Тувима о преследованиях евреев фашистами”, заявил, что они были связаны с “одной стороной нашей жизни” и были сказаны “по поводу аналогичных обстоятельств”. Он встал в данном случе на путь возмутительных аналогий”.[131]

***

      Посследний “оттпельный” эпизод, датируемый 1964 г., связан с прохождением в цензуре верстки сборника стихотворений Бориса Слуцкого. Чиновник Государственного комитета по печати В.Мочалов сигнализировал в ЦК КПСС: “При ознакомлении с версткой подготовленного издательством “Советский писатель” сборника стихотворений Б.Слуцкого,  выяснилось,  что в ряде  случаев автор стоит на сомнительнных, а иногда и неправильных позициях, нередко прибегает к двусмысленности, делает  какие-то намеки, в том числе касающиеся вопросов социально-политического характера…” В качестве такого “намека” чиновник приволдит фрагмент стихотворения Слуцкого “Как убивали мою бабку”, подчернув в нем следующие строки:

                                     Из каждого окна

                                     Шумели Ивановны и Андреевны,

                                     Плакали Сидоровны и Петровны:

                                     “Держись, Полина Матвеевна!” Они шумели:

                   “Ой, що робыть, з отым нимцем, нашим ворогом?”

                                      Поэтому бабку пришлось убить, пока проходили городом.

      “Здесь Слуцкий,- комментирует цензор, – с национальной ограниченностью толкует, в сущности, о судьбах в годы войны русского и еврейского народов. Можно подумать, что в то время как фашисты растерливали евреев, русские отсиживались, ограничивались пассивным сочувствием к их страданиям”.[132] С унылам однообразием и постоянством, как мы видим, повторяются всё те же доводы и “претензии”, совершенно, надо сказать, ни на чем не основанные, которые высказывались в адрес “Черной книги”, произведений В.Гроссмана, И.Эренбурна и других писателей, рискнувших затронуть столь “опасную” тему. Понятно, что после такого отзыва стихотворени “Как убивали мою бабку” не вошло ни в изданный “Советским писателем” сборник Слуцкого “Стихотворения”, ни в другие его издания ближайших двух десятилетий. Цензурные репрессии под занавес “оттепели” (1962-1964 гг.) становятся понятны, исходя из контекста времени и крайне противоречивого и непоследовательного курса Хрущева “на десталинизацию”.  Разрешив  публикацию “Одного  дня…”  Солженицына  и  ряда других антисталинских

[72]

произведений,  он в конце  1963  года  –  после  знаменитого  “скандала в Манеже” , “встречи партийных руководителей с деятелями искуства и литературы” и других акций, спровоцированных идеологами – противниками “теории идеологического сосуществования”- совершает резкий отход от прежнего курса. Развертывается кампания, похожая на очередной рецидив борьбы с комополитизмом, направленная против “тлетворного западного влияния”. Отторгнув от себя мыслящую часть народа, Хрущев тем самым обрек себя на полное отсутствие поддержки и молчание общества во время собственного своего свержения, случившегося через год – во время так назывыаемого “второго октябрьского переворота”.

      В этой атмосфере стало возможным появление первой ласточки грядущей разнузданной антисемитской кампании, слегка закамуфлированной термиинами “сионисты” и “сионизм”. Это книга  Т.Кичко “Сионизм без прикрас”, изданная в 1963 г. в Киеве украинской Академией наук, наполненная выпадами против иудаизма и снабженная злобным антисемитскими карикатурами в духе известного нацистского журнала “Штюрмер”. Но автор  все-таки опередил события. Книга вызвала “озабоченность” и протесты некоторых рууководителей коммунистических партий  Западной Европы. Под их давлением ЦК партии вынуждена была в “Правде” 4 апреля 1964 г. осудить книгу за “ошибочные положения и иллюстрации, которые могут обидеть верующих и могут быть интерпретированы в духе антисемитизма”.[133] Это был один из двух-трех случаев (см.далее), когда партия вынуждена была отречься от антисемитского сочинения. В начавшиеся “застойные годы” именно ею была развернута под флагом борьбы с сионизмом кампания, принявшая в советской печати печати крайние юдофобские формы.

V. ЗАСТОЙ

      Очередной раз в истории России маятник качнулся – от крайне непоследовательных попыток реформ и либерализации общества к террору, но не дошел до роковой отметки и застрял где-то посередине между ними. Начался двадцатилетний “застой”. Власть идееологического аппарата и репрессивных институтов прололжала оставиться всесильной, и антисемитизм как вечный и верный инструмент политики использовался ими по-прежнему, хотя и не в такой откровенной форме, какой он принял в конце 40-х годов. Антисионистская (читай-антисемитская) кампания была развязана в печати не сразу после “октябрьского переворота” 1964 г., а спустя 3-4 года: вначале еще действовала инеpция оттепели, но затем, после “Шестидневной войны” 1967 г. и пpажских событий 1968-го она сходит на нет.

[73]

      Спустя 5 лет после скандала с публикацией стихотворения Евтушенко “Бабий яр” эта тема неожиданно прозвучала на страницах журнала “Юность” в 1966 г.: писатель Анатолий Кузнецов опубликовал документальную повесть под тем же названием. Но времена уже начали меняться: вышла она с большимми цензурными купюрами, восстановленными автором в зарубежном отдельном издании повести, когда он оказался в эмиграции в Лондоне (А.Анатоль. Бабий яр. Роман-документ. Франкфурт-на-Майне, “Посев”, 1970).

      Суть цензурных претензий выясняется благодаря текстологическому методу сопоставления, “наложения” текста, проделанному составителями сборника “Бабий яр. К 50-летию трагедии 29-30 сентября 1941 г. ( Иерусалим, “Библиотека Алия”,1991), выделивших купюры курсивом. В основном они сводятся к ликвидации каких-либо упоминаний украинских имен и фамилий, сведений об участии местного населения в этой акции, об одобрительном, в целом, отношении к ней со стороны “простых людей”. Такх купюр – множество. Например, из рассказа о чудом спасшейся Дине Проничевой убрана в жуpнальной публикации “Юности” фраза, свидетельствовшая о неизбывном антисемитизме властей (и увы, большой части населения) в Киеве уже в  послевоенные  годы:  “Но из-за последовавшего вскоре разгула  антисемитизма она стала скрывать,  что спаслась  из  Бабьего  Яра, скрывала опять, что она – еврейка, опять ее выручала фамилия “Проничева”.

      Это был последний всплеск темы Бабьего яра, как и темы еврейской Катастрофы вообще, в официальной советской печати.

***

      В том же 1966 году снова возник вопрос: что делать с национальностью Ленина по материнской линии? Как уже говоpилось во 2-й главе, попытка М.Шагинян в 1937 г. в повести “Билет по истории”, положившей начало ее нескончаемому роману-хронике “Семья Ульяновых”, коснуться этого деликатного вопроса, вызвала сопротивление властей (в ней, напомним, она вынуждена была злополучного деда сделать “украинцем”; в последующих изданиях вообще не указана национальность “доктора Бланка”). Занимаясь в в Центральном историческом архиве, писательница нашла в фонде Синода дело о его крещении в связи с поступлением в Медико-хирургическую академию. “Потерявшие бдительность” сотрудники выдали писательнице фотокопию этого документа, который она попыталась использовать при очередном переиздании “романа-хроники”. Это вызвало настоящийй скандал: дело дошло до ЦК. Занимавшийся тогда в том же архиве автор этих строк почувствовал, как неожиданно строго были ужесточены правила работы в нем: вдруг потребовали новое “отношение” с места работы, все выписки из архивных дел не выдавались на руки до проверки их сотрудниками и т.п. На недоуменный вопрос один из них, мой добрый знакомый, ответил: “Тебе-то что… Если бы ты знал, что здесь творится…”, рассказав “по секрету”, что после этой злополучной “истории с Шагинян” была устроена настоящая

[74]

чистка в архиве: уволены сотрудники, виновные в выдаче фотокопиии, многие получили выговоры, само же дело срочно переведено в “секретную” часть архива.

     Не остались в строне от этой истории и контролирующие печать инстанции. Государственный комитет по печати, которому тогда подчинялась цензура, подготовил в 1966 г. для ЦК обширную справку “Критические заметки о художественной литературе о В.И.Ленине”. В ней, в частности, обращено было внимание на доклад Леонида Соболева на съезде писателей РСФСР, в котором он говоpил о “Семье Ульяновых” как о “капитальном талантливом труде”, значительном достижении советской литературы.  Однако цензоры не согласились с этим : “Талантливая  писательница, – говоpилось в справке,- даже при широком замысле создания многопланового романа о Ильиче, нецелесобразно растратила три десятилетия только на то, чтобы подвести своего читателя к рождению в семье Ульяновых мальчика, которому акушерка самостоятельно дала имя Владимир. Теперь, по неофициальным данным, Шангинян занята сбором материал, чтобы показать родословную В.И.Ленина по линии матери. А это уже похоже на создание генеалогического древа Ульянова-Бланка. Идея не нова. На западе уже существуют подобные книги. Буржуазные писаки стремятся доказать, что гений русского народа Ленин – результат смешения русско-монгольско-немецко-еврейско-шведских кровей.

      Тут критика и обязана была помочь талантливой писательнице разобраться в этих вопросах. А генеральный секретарь Союза писателей России, прежде чем анонсировать работу с трибуны съезда, обязан был прочитать ее лично, а не полагаться на вкусы и мнения других”.[134]

      “Благонамеренные и грустные анекдоты” (если вспомнить вечно актуальную эпиграмму Влалимира Соловьева 1887 г. (“Благонамеренный и грустный анекдот: какие мерины пасут теперь народ!”), цензура рождала постояно. К их числу относсится, например, история публикациии в те же годы одного из стихотворений Семена Липкина. Занимаясь переводом эпических поэм Южного Китая, поэт узнал о древнем народе И, название которого его поразило: “Подумать тольтко, целый народ вмещается в одну букву!” Он написал стихотворение “Союз”, в котором были такие строки:

                                     Без союзов словарь онемеет,

                                     И я знаю: сойдет с колеи,

                                     Человечество быть не сумееет

                                     Без народа по имени И…

     Естественно, его обвинили в сионизме, проскольку, конечно же, речь идет об Израиле. Поэту пришлось заручиться авторитетным мнением синологов, подтвердивших, что такой народ в  древнем Китае действительно существовал, но безуспешно: убедить своих протиивников он не смог.”Собственно, те и не отели убеждаться”,-горько добавляет поэт.[135]

      Строжайшей цензуре подверглась еврейская тема в “самом важнейшем из искусств” – кино. В 1966-1967 гг. были запрещены к прокату и положены на

[75]

20 лет “на полку” фильмы “Комиссар”(режиссер А.Аскольдов) и “Интервенция” (режиссер  Г.Полока по одноименной пьесе Л.Славина).

      После “шестидневной войны” 1967 г. и подавления через год “пражской весны” нерция оттепели закончилась. С конца 60-х развернулась кампания антисемитизма, напоминавшая события 40-х -начала 50-х годов, слегка замаскированная лозунгом “борьбы с сионизмом”. Получив негласные инструкции, Главлит свободно разрешал выпуск книг, по стилю и тональности напоминавшие худшие образцы геббельсовской пропаганды. Если до  1968 г.  вышла лишь одна книга такого рода (упомянутого выше Т.Кичко), то с этого времени, согласно данным “Краткого списка антисемитской и антиизраильской литературы, опубликованной в Советском Союзе в 60-70-е годы”, таких книг вышло боле ста.[136] Среди них выделялись книги В.Бегуна “Вторжение без оружия”, “Ползучая контрреволюция”), Е.Евсеева (“Фашизм под голубой звездой””, “Сионизм: идеология и политика”) и других “специалистов по сионизму”.

      Лишь изредка, когда авторы превышали положенную планку, что вызывало “обеспокоенность” коммунистических партий Италии и Франции, такие книги “отзывались” из библиотек. Впрочем, мне известен только один такой случай, когда в 1972 г., согласно приказу Главлита СССР от 17 марта, была изъята из библиотек общественного пользования и книготорговой сети книга Е.Евссеева “Сионизм: идеология и политика”. Более того, как видно из пометки на карточке в каталоге бывшего спецхрана Библиотеки Академии наук, единственный экземпляр книги “отправлен в Книжную палату на основании письма Главлита N 1341 – 5 апреля 1972 г”. Это был тот редкий случай, когда книга изымалась окончательно, и даже спецхраны не могли хранить ее.

      Если не считать фальшивок подобного рода, советский читатель нигде не мог найти сколько-нибудь точного и адекватного определения сионизма, оформленного после выхода в 1897 г. книги Теодора Герцля “Еврейское государство” и сводившегося к цели собирания рассеянного в мире народа в единое государство. Он мог, конечно, обратиться к 1-му изданию БСЭ, в котором сионизм охарактеризован как “течение, ставившее своей целью создание еврейского государства (“очага”) в Палестине” (1945 г.,т.51), но более доступным был, скажем, популярный “Советский энциклопедический словарь”, в котором сионизм охарактеризован как “реакц. шовинистич. идеология и политика евр. буржуазии” (1982 г.). Советской пропагандой этот слово было превращено ярлык, заменявший прежние: “враг народа”, “космополит”, “вредитель” и т.п..[137]

      Особую озабоченность партийных идеологов вызвал начавшийся в 70-е годы массовый отъезд советских евреев в Израаиль. Помимо преград, чинимых административными органами, следовало развернуть пропаганду, дискредитирующую жизнь в Израиле, которая рисовалась самыми мрачными красками. В январе 1979 г. состоялось особое заседание секретариата Ленин-

[76]

градского обкома под председательством первого секретаря, члена Политбюро Г.В.Романова “О мероприятиях по дальнейшему разоблачению реакционной сущности международного сионизма и антисоветской сионистской пропаганды”.[138] Как видно из “секретного протокола N 13” этого заседания, издательствам и средствам массовой информации, телевидению в особенности, предписано было усилить работу в этом направлении, отмечены успехи Ленинградского телевидения, выпустившего фильм “Ради наживы”, ряда газет,опубликовавших статьи на эту тему, и т.д.

      Среди мероприятий, предписанных Обоком,- издание книг, брошюр и “наглядных пособий”, разоблачающих “ложь буpжуазной сионистской пpопаганды” о жизни в Израиле. Весьма любопытно, что Обком КПСС пытался скрыть свою причастность к их изданию,  о чем свидеетльствует такая история.  В 1980 г. директор Лениздата обратился с письмом к начальнику Ленгорлита Б.А.Маркову: “По заказу ОВИРа и указанию Отдела пропаганды и агитации Обкома КПСС Лениздат подготовил к изданию плакат и буклет  с  идентичным  текстом и одинаковым названием “Израиль. Правда,  которую от вас скрывают”, разоблачающие реакционную сущность  сионистской пропаганды.  Прошу разрешить к печати указанные выше издания без выходных данных.  Они будут выпущены  тиражом  соответственно 150 и 5 тысяч экз.” Однако начальник цензуры посчитал эти  нарушением  правил:  “Выходные данные должны быть. Не давать их – нет оснований”. Издательство в ответном письме , наконец, разъясняет подоплеку дела: “Издательство Ленинградского Обкома КПСС “Лениздат”,  выполняя по заказу ОВИРа пропагандистский плакат и буклет “Правда об  Израиле”,  по  согласованию с Обкомом КПСС считает,  что публикация выходных сведений в этих изданиях по соображениям пролитического характера нецелесообразна.  Необходимость такого решения объясняется тем,  что решено скрыть  участие  в выпуске партийного издательства. Просим разрешения снять наименование типографии и дать инициалы “Т.В.”, а издательство не указывать вовсе”. Наивный цензор все же не понимает: “Нам необходимо знать соображения о  политической  нецелесообразности давать выходные данные. Закон о выходных даннных предполагает для всех изданий выходные данные”…[139]  К сожалению,  плакат и буклет не удалось найти,  и мы не знаем,  чем закончилось это курьезное дело:  скорее всего, Обком разъяснил  непоятливому  цензору суть дела,  и оба издания вышли с загадочной пометой “Т.В.” – вместо: “Типография издательства Ленинградского обкома КПСС “Лениздат”.

***

      Главными же инструментами подавления “еврейского инакомыслия”, как и любого другого, оставались откровенно репрессивные акции КГБ и Главлита. Последний, получив соответсвующие указания директивных органов, в течение пяти летс 1967 по 1972-й – занимался фронтальным просмотром всех “сионистских” изданий, выходивших в СССР: напомним, что под ними понимались все без исключения печатные издания, имеющие

[77]

хоть какое-то отношение к еврейской тематике. Более того, некоторые авторы 20-х годов были противниками сионизма, но это уже не имело значения: всё подводилось под этот универсальный спасительный термин. Результатом проделанной работы явилось издание очередного “Сводного списка книг, подлежащих иссключению из библиотек и книготорговой сети” (М.,1973), в который вошли более сотни книг указанной тематики – почти в два раза больше, чем в предшествующий “Сводный список…” 1961 г.

      Столкнувшись с тем, что, начиная с 30-х годов, такие книги практически уже не появлялись в печати, цензоры Главлита подвергли массовому изъятию издания первых лет революции. В список попали все издания лидеров сионизма, пропущенные” ранее: все книги Т.Герцля, В.Жаботинского, Ахад-Гаама, все книги издательства “Кадима”, все еврейские журналы 20-х годов и т.п. Перечислим лишь некоторые из них:: Агурский С. Еврейский вопрос в коммунистическом движении (1917-1921). Перевод с еврейского Г.Майзель. Минск,1926; Ахад-Гаам.Избранные сочинения. Перевод с еврейского.Т.1.М.,”Сафрут”,1919; Мартин Бубер. Обновление еврейства. (М.,1919), книги Макса Нордау и др. Ккочевали из одного списка  в дpугой еврейские журналы и сборники 20-х годов – “Еврейская мысль”, “Еврейский крестьянин”, “Сборники “Сафрут” и т.д. Заодно в “Сводный список…”попало множество книг 20-х годов, написанных с чисто советских, “интернационалистических” позиций, разоблачающих антисемитизм как “позорное явлоение” и “пережиток прошлого”, как, например, брошюра Еф.Добина “Правда о евреях” (Л.,”Красная газета,1928), упоминавшиеся во 2-й главе сборники “Против антисемитизма”, книги Леонида Радищева и др. Очевидно, самое упоминание в названиях слов “еврей”, “еврейский” служило основанием для изъятия книги: так подверглись запрещению все четыре выпуска чисто научного сборника 20-х годов “Вопросы биологиии и патологии евреев” и многие другие.

      После выхода сводного списка 1973 г. работы для цензоровв не убавилось – началось массовое изъятие всех без исключения книг писателей и ученых, эмигрировавших в Израиль или в США, причем тематика здесь уже не играла никакой роли. Изымались они из библиотек по особым “приказам” и “циркулярным письмам” Главлита. Так, в январе 1984 г. вышел “Приказ об изъятии из библиотек и книготорговой сети научных трудов и учебников Иоффе О.С.”, содержавший список 31 книги этого видного правоведа, профессора Ленинградского университета, выходившие с 1954 по 1974 гг..[140] Среди них – основные учебники по теории права для юридических вузов, “Юридический справочник для населения” и даже брошюра “Мораль и право в борьбе за коммунизм” (Л., обшество “Знание”, 1964).

      Цензурные органы требовали от руководителей издательств гарантий, что в их продукцию “не пробрались” случайно имена эмигрантов новой волны. Директор издательства “Советский композитор”, запрашивая цензурную визу, прислал, например, такую справку в Леноблгоpлит в ноябре 1981 г.: “В тексте

[78]

и фотографиях брошюры “Симфоничекий оркестр Лениградской гос. филармонии им.Д.Д.Шостаковича нет нежелательных для упоминания  в  печати  лиц”…[141] В данном случае такая справка  особенно была важна для цензоров,  поскольку,  как известно,  из этого оркестра эмигрировало много музыкантов-“лиц еврейской национальности”.

      Попали в циркуляры все книги поэтов,  писавших для детей, – Р.Баумволь, И.Керлера, книги З.Телесина и многих других.В содержании их никакого криминала нет, единственное основание – эмиграция. Время от времени цензурные органы проверяли выполнение этих циркуляров библиотеками, порой обнаруживая “просчеты”. Приведем один из приказов Ленгорлита:

      “Из фонда библиотеки Академии художеств им.И.Е.Репина (заведующая – т.Одар-Бояpская К.Н.) не были изъяты книги, не выполнено указание, изложенное в приказе N20-дсп от 20 апреля 1971 года, не изъяты из общщего фонда книги Баумволь Р. “Синяя варежка. Сказки”. М.,1955. – 2 экземпляра; “Клетчатый гусь. Маленькие сказки.” М.,1957, и по одному экземпляру : “Солнце и ветер. Стихи.” М.,1958; “Редькин хвост. Сказки”,  М.,1966; “Разные сказки”.М.,1962; “Про всё сразу. Сказки”.М.,1967; “Под одной крышей. Сказки”. М.,1969; “Плюх-плих. Стихи”. М.,1964; “Чур-чура. Стихи”. М.,1965.

      Ленинградское управление по охране государственных тайн в пеяати сообщило руководителям учреждений и организаций о выявленных наруушениях и о необходимости немедленного изъятия из открытого обращения книг, согласно приказов Главного управления. Начальник Управления Б.Марков “. Руководители проштрафившихся учреждений, получив “сигнал” цензуры, вынуждены были опрадвываться и докладывать о “принятых мерах”.

      Так, например, заведующая отделом культуры Ждановского района  Ленинграда  сообщала  в  Ленгорлит  1  сентября 1972г.: “Зав.Библиотекой им.Фурманова т.Кузина Н.Н. не приняла мер к безусловному  выполнению  приказа Главлита по изъятию из общественного  пользования  книги  Баумволь  Р.  “Сказки   для взрослых” (М.,”Советский писатель”, 1963). В настоящее время приняты меры к изъятию книги из бииблиотеки,  а  также  всех аннотаций  к  ней и каталогов (речь идет,  видимо об изъятии каталожной карточки.-А.Б.). Зав. библиотекой тяжело больна и находится на излечении в 3-й Нервно-психиатрической больнице с 5 июля по настоящее время”.[142]

      Множество книг было изъято республиканскими Главлитами, поскольку союзный Главлит не всегда был “в курсе дела”, – Украинским, Белорусским, Молдавским. Последним были запрещены “книги писателя Влэстару Бориса Моиссевича и музыковеда и композитора Копытмана Марка Рувимовича, выпущенные молдавскими издательствами” Среди изъятых ниг и нот Копытмана в частности, – “Детские шуточные песенки”, “Песни трудовой (!) любви” (на слова Сильвы Капутикян) и даже песня “Весной родился Ленин”

[79]

(на слова М.Лисянского). Белорусский Главлит внес в список все поэтические книги для детей Х.И.Мальтинского на еврейском и белорусском языках.[143]

      В результате такой селекции фонды библиотек были “очищены”. Известная фашистская надпись -“Свободно от евреев”- могла быть перенесна на здания библиотек с некоторой поправкой: “Свободна от еврейской литературы”.

***

      Цензурные органы всегда руку об руку работали с тайной политической полицией и на практике подчинялись последней. Но если ранее органы ЧК/ГПУ/НКВД сами решали вопрос об “антисоветском содержании” конфискованной литературы, обнаруженной при обысках и арестах, то в период “застоя” соблюдался некий правовой декорум. Каждый раз следственные органы КГБ запрашивали в подобных ситуациях мнение “экспертов”, которыми считались специалисты-цензоры. Те в свою очередь, когда возникаали сомнения, в целях “объективности”, порой посылали на экспертизу книги и рукописи доверенным лицам – главным образом, “ученым” философам, религиоведам и другим специалистам. Особенно участились такие запросы в пору борьбы с диссидентством в 70-е годы, еврейским, “отказническим”, в том числе. Среди документов, рассекреченных лишь в последнее время, десятки запpосов органов КГБ в цензурные инстанции, из которых для иллюстрации полностью приводится далее лишь один:

      “Сов.секретно”

      6 октября 1970 г. СССР

      Управление Комитета Государственной безопасности       по Ленинградской   области

      Начальнику Ленгорлита   тов. Арсеньеву

      Прошу сообщить, не подежит ли изъятию из обращения нижеперечисленная литература.

      /По  миновании надобности всю литературу прошу возвратить/.

      Приложение: по тексту.

      Начальник Следственного отдела УКГБ при СМ СССР по Ленинградской области                 Барков Л.К.

      1) Книга на английском языке “История иудаизма” Бернарда Бамбергера, изданная в 1964 г. в США.

      2) Книга на английском язые “Золотая традиция” Люси Давидович, изданная в 1967 г. в США.

      3) Книга “Политические деятели России” Давида Шуба, изданная в 1969 г. на русском языке в США.

      4) Книга “Израиль” Давид Катариваса, изданная в 1969 г. на древнееврейском языке в Париже.

      5) Книга “Братья мои, герои прославленные!” (“Маккавеи”) Говарда Фаста.

[80]

      6) Книга “Шесть дней и шесть ночей Кибуца. Яд-Мордехай” Маргарет Ларкиной, изданная на древнееврейском языке в Израиле с предисловием генерала Хаима Ласкова (год издания не известен).

      7) Книга-справочник “Факты об Израиле 1966 года”, изданная в Израиле на английском языке Отделом информации МИД.

      8) Книга “Структура общества в Израиле” Эдвина Сэмюэля, изданная на английском языке в США в 1969 г. издательством “Рэндом Хауз”.

      9) книга Лакера “Путь к войне” на английском языке.

      10) Книга Р.Черчилля и У.Черчилля “…и победили на 7-й день” на немецком языке (в английском издании называется “Шестидневная война”).

      11) Книга С.Маршалла (американский генерал) “Сверкающий меч” на английском языке, изданная в США агентством ЮПИ и журналом “Американское наследие”.

      12. Сборник “Избранные стихи Ахад-Гаама”, изданный на еврейском языке в 1919 г. издательством “Сафрут”, Москва.

      13). Книга Бэма “Сионизм” – год и место не известны (приблизительно 20-е годы).

      14) 1-й том сочинений Теодора Герцля, включающий книгу “Еврейское государство”, издана в 1918 г. Акционерным обществом “Кадима”.

      15) Книга “Придет весна моя. Стихи советского еврея”, изданная в Израиле в 1961 г. с предисловием И.Надава.

      16) Книга “Образование для растущего народа” Моше Авидора, изданная в Израиле в 1966 г.

      17) Книга “Современая литература на иврите” Э.Швейда, изданная в Израиле в 1964 г.

      18) Фельетоны израильского журналиста Эфраима Кишона: “Как Израиль упустил слуачай приобрести симпатии всего мира”, “И сказал Моисей Гольдштейну…”

      19) Статья-отчет   американских   профессоров   А.Сэбина,  Д.Лендса и др. “Арабы раскрывают карты”, опубликованная в американском журнале “Мидстрим” в январе 1969 г.

      20) Интервью Голды Меир в Иерасулиме, опубликованная в американском журнале “Юнайтед Стэйтс энд Уорлд Рипорт” за 22 сентября 1969 г.

      21) Статья “Руссккое проникновение в зону Суэцкого канала”, опубликованная в швейцарской газете “Нойе Цюрихер Цайтунг” за 6 мая 1970 г.

      22) Статья “Русское проникновение на западный берег Суэцкого залива”, опубликованная во французской газете “Ле Монд” 11 сентября 1969 г.

      23) Книга М.Л.Рудштейна “Судьба языка” (“Воскресший из мертвых)”.

      24) Книга (роман) Теодора Герцля “Обновленная земля”, изданная в 1904 г. в Петербурге.

      25) Книга “Исотрия народа Израиля” Эрнеста Ренана, издаанная на французском языке в Париже в 1887 г.

[81]

      26) Книга (роман) “Земной король” Моше Замира, изданная в 1959 г. на еврейском языке в Израиле.

      27) Брошюра “Научные исследования и образование в Израиле”, изданная на немецом языке в Швейцарии (Цюрих) Израильским информационным бюро с введением Аббы Эбана – минисстра иностранных дел Израиля.

      28) Книга фотоиллюстраций “Дети Израиля” со статьями на английском языке, изданная в Голландии (первая публикация в Лондоне в 1962 г.).

      29) Учебник географии для 6 класса израильской школы, изданный в Израиле под редакцией И.Папориша в 1968 г. на еврейском языке.

      30) “Книга евреев Штейбица и Шверзны ” (мемориальная книга еврейского землячества – выходцев из Белоруссии, г. Столбцы), изданная в 1964 г. на еврейском языке со вступительной статьей Шазара – президента Израиля.

      31. Брошюра В.Жаботинского “Еврейское государство”.

      Ответ поступил через 8 дней-14 октября:

      “Начальнику Следственного отдела УКГБ при СМ по Ленингррадской области.

      На запрос от 6 октября 1970 г. сообщаем:

      1. 1) Книга Д.Шуба “Политические деятели Росси (изд.”Новый журнал”, Нью-Йорк, 1969) – является антисоветским изданием, имеющим злобные выпады против В.И.Ленина, коммунистической партии, марксизма-ленинизма.

      2) Книга на английском языке Бернарда Бамбергера “История иудаизма” (США, 1964) содержит злобные клеветнические выпады против СССР и стран социалистического лагеря.

      3) Книга Р.Черчилля и У.Черчилля “…и победили на седьмой день” на немецком языке содержит клеветнические антисоветские материалы.

      2. Книги:

      1) Придет весна мая. Стихи советского еврея” (Израиль,1961).

      2) Катаривас. “Израиль”. (Париж,1959).

      3) Статья-отчет   американских   профессоров                      А.Сэбина,  Д.Лендса и др. “Арабы раскрывают свои карты” (США, журнал “Мидсторим”,1969).

      4) Статья “Русское проникновение в зону Суэцкого канала” (швейцарская газета Нойе Цюрихер Цайтунг” за 6 мая 1970 г).

      5) Статья “Израильский рейд на западный берег Суэцкого залива” (Франция. “Ле Монд”, 11.09…).

      6) Интервью Голды Меир в Иерасулиме (США, журнал “Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт” за 22.09.69 г.).

       7) М.Ларкина. “Сверкающий меч” (США, агентство ЮПИ и журнал “Американское наследие”, N11).

       8) М.Ларкина.  “Шесть дней и шесть ночей Кибуца”. “Ян Мордехай”. (Израиль).

[82]

      9) Э.Швейд. “Современная лиитература на иврите”. (Израиль,1964).

      10) Э.Кишон.  “Как Израиль упустил случай приобрести симпатии всего мира”.

      11) “Книга евреев Штейбица и Шверзны” (по записи). (Израиль, 1964).

      12). Люся Давидович. “Золотая традиция”. (США, 1967).

      13) Э.Сэмюэль..   “Структура   общества                      в        Израиле” (США,1969).

      14). У.Лакер. “Путь к войне”. (США и Англия, 1968) – являются антисоветскими, сионистскими изданиями, искажающими политику СССР.

      3. Книги:

      1) “Братья мои, герои православные!” (Маккавеи) Говарда Фаста.

      2) Э.Кишон. “И сказал Моисей Гольдштейну…”

      3) М.Л.Рудштейн. “Судьба языка” (“Воскресший из мертвых”).

      4). Сборник “Избранные и статьи Ахад-Гаама” (Москва, “Сафрут”,1919).

      5) Бэм. “Сионизм”.

      6) 1-й том сочинений Т.Герцля, включающий книгу “Еврейское государство” (“Кадима”,1918).

      7) М.Авидор.  “Обазование для растущего народа” (Израиль, 1966).

      8) Герцль Т. “Обновленная земля”. (Петербург,1904).

      9) Справочник “Факты об Израиле. 1966 год”.

      10) “Дети Израиля”.

      11) Брошюра “Научные исследования и образование в Израиле”, изданная на немецком языке в Швейцарии, – являются националистическими, сионистскими изданиями, не подлежащими распространению в СССР.

      4. Брошюра В.Жаботинского “Еврейское государство” является сионистским, националистическим изданием с антисоветским предисловием.

      5. Книга Эрнеста Ренана “История народа Израилдя”, изданная на французском языке в Париже в 1887 г., – политических дефектов не содержит.

      Сотрудники Управления:              Я.Б.Малкевич,         Г.С.Блинская,  И.С.Шестакова”.[144]

      Комментарии излишни: как говорится, здесь “ни прибавить, ни убавить”, авторы и назавания книг говорят сами за себя. Понятно,  что эта переписка возникла в связи с очередным готовившимся КГБ  диссидентским  процессом,  но  каким  именно установить не удалось: нследники бывшего КГБ до сих пор скрываают свои тайны и не допсукают  исследователей  к  архивам, если  не считать особо доверенных лиц,  к каковым автор себя не относит.  Состав книг в этих списках ясно  свидетельствут об особой направленности намеченного процесса.

      В других документах такого рода фигурируют не только печатные издания, но, как можно порнять, и “самиздатские” материалы. Наметившееся в 70-е годы стремление некоторых кругов еврейской молодежи к осознанию своих исторических корней и самоидентификации, с одной стороны, а с

[83]

другой – остутствие возможностей в подцензурной печати выразить это, вызвало появление весьма обширного “самиздата”. Наиболее активно проявился еврейский “самиздат” в Ленинграде, где с 1982 г. стало выходило наиболее значительное издание -“Ленинградский еврейский альманах”. В нем опубликованы, в частности, статьи Михаила Берзера о жизни петербургских евреев,  впоследствии объединенные  также  в  “самиздатовскую”  книгу  “Евреи в Петербурге” (уже в начале “перестройки”- в 1986 г.).[145]

      Столь большое распространение машинописных, ксерокопированных и просто рукописных материалов, имевших часто произвольные заголовки, выызвало немало запросов в Ленгорлит со стороны охранительных органов. Так, 19 мая 1975 г. начальник Следственного управления Управления государственной безопасности Третьяков, “в связи с возникшей необходимостью”, просит сообщить, “разрешено ли распространение в настоящее время на территориии СССР следующих произведений”. Далее идет список 49 материалов, большая часть которых имеет специфический характер: явно они конфискованы при обысках в среде ленинградской еврейской интеллигенции. Среди них: “Илья Эренбург об антисемитизме”, “Дословные выписки из  книги Ф.Гернека “Альберт Эйнштейн”, “Русский писатель Максим  Горький о еврейском поэте Бялике”,”Воззвание-листовка Максима Горького” (очевидно, воззвание 1919 г. “О евреях”, о котором шла речь в 1-й главе), “Справочные выписки из “Еврейской энциклопедии”, “Максим Горький о евреях”, “Поэма на зверское убиийство Михоэлса” Переца Маркиша, “Легенда об Агасфере” (в списке опечатка – “об Агасфене”), стихотворение Евтушенко “Бабий яр”, “Пачкун Смирнов грязно наследил…” (видимо,имееются в виду антисемитские выступления прозаика Василия Смирнова) и т.п.

      Однако цензоры отделались в данном случае отпиской, поскольку дать”заключение по всем перечисленным Вами матерриалам” они не в состоянии,  “так как ни по одному из них не  приводится выходных данных, по которым можно судить о характере произведений и правомерности их распростpанения. Вам необходимо по этому вопросу обратиться в Центр, который по принятой системе запросит Главное управление по охране государственных тайн в печати при СМ СССР”.[146]

      В других запросах и списках также широко представлена литература на еврейские темы: “Евреи в СССР” (Рим,”Унита”, 20 сентября 1966 г.-очевидно, вырезка из газеты), Б.Ц .Гольдберг. “Открытое письмо тредактору “Советиш Геймланд” А.Вергелису”, книга Я.Гринвальда “Михоэлс”, издательство “Дер Эмес”, 1948 год”, брошюра А.Генина “Палестинская проблема”, издательство “Правда”, М.,1948″. В этом случае ответ цензуры был “положительным”: “указанные материалы распространению в СССР не подлежат”. Очевидно, результаты такой экспертизы фигурировали на

[84]

следствии, а затем и на суде над инакомыслящими диссидентами и отказниками и служили “отягчающим” (а может быть и единственным) “составом преступления” при вынесении приговора.

***

      Ряд “проколов”, случившихся при массовом издании “антисионистской литеературы” (см.выше историю с книгой  Е.Евсеева), заставил власти более осторожно относиться к ней в начале 80-х годов. Во всяком случае, требовалась “точность и политически выверенный тон”, удовстоверить которые могли “компетентные органы”. В этом смысле примечательна попытка публикации в 1981 г. статьи Л.Корнеева “Ядовитая отрава сионизма”в ленинградском журнале “Нева”. Цензура потребовала от редакции заключения Министерства иностранных дел и, конечно же, Комитета государственной безопасности. Первое отделалось отпиской, сообщив, что “…вызывает определенные сомнения характер освещения в статье некоторых общих принципиальных вопросов, в связи с чем представляется целесообразным, чтобы редкция проконсультировалась с соответствующими идеологическими инстанциями”.

      Такой инстанцией был прежде всего Комитет госбезопасности. Начальник Пресс-бюро КГБ СССР Я.П.Киселев оказался более требовательным: в связи с “усложнившейся мировой обстановкой” и протестами “прогрессивной западной общственности”, еврокоммунистов, в особенности, уже не годилась лобовая критка сионизма. “Представляется нецелессобразным,- сообщал он, – в критике сионизма использовать ругательный тон, ибо предмет критики требует логически последовательно, трезвого, научно обоснованного и убедительного рассмотpения. Автор, возможно, не замечая, иногда отождествляет евреев и сионистов (стр.3 и другие), сионистов и так называемых дисссидентов (стр.30), что может только дезориентировать читателя (но как раз именно этого добивалась пропаганда!-А.Б). Вpяд ли целессобразно в статье, разоблачающей сионизм, ссылаться на неизввестное лицо с  русской  фамилией  (Удодов  – уголовник, за садистское убийстов отбывал наказание, выдворен из СССР), и более того, принимать его утверждения о  буржуазно-сионистской пропаганде за какой-то постулат (стр.1-2).

      Учитывая важность затрагиваемых вопросов , полагаем, что статья долюно быть резцензирована компетентным органом, котоpым, возможно, является Комиссия АН СССР по координации комплексных исследований проблем сионизма”.

      Редакция журнала послала рукопись и в это учреждение, более точное название которого – Комиссия по координации научной критики сионизма при Президиуме Академии наук СССР (была и такая!). Она посчитала, что “статья может быть рекомендована в печать поссле тщательной редакционной правки” и посоветовала изменить заголовок статьи, назвав ее “Психологическая война международного сионизма”. Собрав все требуемые рецензии и отзывы, редакция прислала рукопись в Леноблгорлит, заверив его,

[85]

что все «пожелания и зщамечания» были учтены автором, но статья Корнеева все же так и не появилась в печати.[147]

      Режим все-таки, несмотря на некоторые зигзаги и временные оступления, оставался верен самому себе. Нездолго до «перестойки», в 1983 г., претензии Ленгорлита вызвала верстка 6-го номера того же журнала «Нева», «поскольку отдельные материалы не полностью подготовлены в печати… В соответствии с требованиями нормативных документов вам необходимо… целесообразность описания еврейских погромов накануне Первой мировой войны проконсультировать в партийных органах».[148]Видимо, «партийные органы» не рекомендовали редакции касаться этого вопроса: во всяком случае, ни в 6-м, ни в других номерах «Невы» за этот год никаких упоминаний о погромах нет. Тема, закрытая в годы Большого террора, оставалась табуированной и в начале 80-х: никаких погромов в России никогда н е б ы л о.

      «Сионистская пропаганда» виделась в самых неожиданных текстах; цензорам и другим надзирателям за печатью и идеологией, впавшим в «парадоксальное состояние» (термин И.П.Павлова), всюду мерещился «замаскированный враг». В 1981 г. разразился скандал вокруг «Ежегодника Рукописного отдела Пушкинского дома.1979» (Институт русской литературы Академии наук), выходившего в течение более трех десятилетий (с 1947 г.- первое название «Бюллетени Рукописного отдела ИРЛИ»), вполне академического издания, снискавшего себе заслуженный авторитет. Претензии, на сей раз не цензуры, а партийных идеологических инстанций, в том числе и местной «партъячейки» – вызвала публикация писем Б.Л.Пастернака к Григорию Эммануиловичу Сорокину (1898-1954), поэту и крупному издательскому работнику (публикация А.В.Лаврова, Е.В.Пастернак и  Е.Б.Пастернака). Сорокин был преемником С.М.Алянского на посту заведующего «Издательством писателей в Ленинграде» в начале 30-х годов, затем всю войну прошел на действительной службе военным корреспондентом, а в последние годы был главным редактором ленинградского отделения издательства «Советский писатель». Активная и очень дружеская переписка велась им с Пастернаком, когда в Ленинграде выходила в 1933г. его книга «Стихотворения в одном томе». В молодости Г.Э.Сорокин писал стихи; входил в литературную группу «Содружество» вместе с Н.Л.Брауном, Б.А.Лавреневым и М.Э.Козаковым, опубликовал в 1925 г. сборник «Галилея». Одно лишь упоминание об этом факте во вступительной статье, фраза «Библейские мотивы сочетались в стихах Сорокина с темами Петербуpга и русской культуры…», но особенно четверостишие из сборника «Галилея»:

                                    Что делать мне на Невских берегах,

                                    В метелях, бурях и туманах,

                                    Когда слеза в  открывшихся  глазах,

                                    Запомнивших цветенье  Ханаана…  –

[86]

вызвали целую бурю в партийных инстанциях. Публикаторы, конечно же, пытались протащить в ежегодник «сионизм» и «иудаизм»: «хотящий видеть да видит…» Начался разгром ежегодника – устроено закрытое партийное собрание, создана специальная комиссия обкома, разбиравшего это дело, возникшего,надо сказать, «снизу», в результате доносов некоторых сотрудников Пушкинского дома-коммунистов.[149] Реколлегия была разогнана, заменена частично «проверенными товарищами». Но этим не ограничились (ежегодник проштрафился вдобавок публикацией писем М.О.Гершензона): ценнейшее издание по решению Обкома велено было закрыть навсегда; удалось выпустить уже подгтовленный ежегодник за 1980 г., и на этом издание его прекратилось на 10 лет (возобновлено было только в 1993 г.  (ежегодник за 1990-й).

Глава VI. ПЕРЕСТРОЙКА

      есправедл легализуется «самиздат» в том числе и еврейский, но, выйдя из подполья, он не пользуется поддержкой государственных издательств.. Консервативный и сугубо официозный «Советиш геймланд», начиная с 1987 г., меняет ориентацию, предоставляя свои страницы для публикаций по различным, табуированным прежде вопросам, в частности, о преследованиях еврейских писателей в конце 40-х годов. Создается Еврейское научное общество, организуется ряд еврейских университетов, выпускающих своих труды, оживляется научная работа в области иудаики.[150]

      Публикация романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», осуществленная, наконец, на родине журналом «Октябрь» в 1989 г., – один из главнейших прорывов тоталитарной цензуры. Сам факт обнародования этого эпохального произведения снял цензурное табу со многих тем и имен, создав своего рода прецедент. Официальная цензура сдалась, но не сдалась «цензура общественная», представленная националистически настроенными журналами, газетами и их авторами. Из статьи в статью переходили совершенно несправедливые обвинения Гроссмана в «русофобии», «национализме» и прочих грехах (статьи А.Казинцева. С.Викулова и иных); особенно раздражал критиков физик Штрум, который всегда, как уже указывалось, не мог угодить своей национальностью.

      Тщательно подсчитывалось арифметическое соотношение положительных и отрицательных персонажей в зависимости от их национальности. Даже М.Ганина, вроде бы в таком грехе незамеченная и давшая в «Литературной газете» восторженный отзыв о романе, не удержалсь от такой арифметики, подсчитав соотношение есправедливоех и уголовников в советском лагере и придя выводу, что у Гроссмана политические – в основном евреи, а уголовники – русские (утверждение, кстати, совершенно есправедливое и

[87]

спекулятивное).Особой фантазии при этом авторы не проявили, повторяя чуть ли не текстуально доводы цензурных и партийных идеологических инстанций самого страшного времени, когда обсуждалась первая часть дилогии в начале 50-х годов, когда антисемитизм стал неотъемлемой частью государственной, партийной идеологии.[151]

      Под самый занавес, 31 декабря 1988 г., началась ликвидация «книжного Гулага» – спецфондов крупнейших библиотек, в которые на десятилетия были спрятаны десятки и сотни тысяч книг, журналов и газет. О работе, начатой еще в 1987 г., было доложено в ЦК КПСС заведующим Идеологическим отделом ЦК  А.Капто, который сообщает, что Главлит закончил работу по пересмотру «Сводного каталога книг, подлежщих исключению из библиотек и книготорговой сети» и «частично «Списка лиц, все произведения которых подлежат изъятию”.[152]

      В этой обширной записке привлекает особое внимание такой фрагмент:” За период с марта 1987 по октябрь 1988 г. возвращено в общие фонды библиотек 793О изданий, оставлено в спецфондах 462 издания явно антисоветского характера, содержащие клевету на В.И.Ленина,  КПСС, Советское государство  и советский народ, белогвардейсккие, сионистские, националистические издания”. Как мы видим, даже на 4-м году “перестройки и гласности” “сионистские издания” продолжали оставаться в числе самых опасных и, с точки зрения идеологического аппарата, приравненных к “антисоветским” и “клеветническим”.

     Что же именно вошло в этот последний бастион спецхрана перед тем, как он спустя два года будет окончательно разрушен? Последний, как следует надеяться, “Сводный список книг, подлежащих исключению …”, вышедший конце 1988 г., позволяет сейчас ответить на этот вопрос с большой точностью.[153] Снабжен он таким предварительным замечанием: “С выходом в свет настоящего списка считать утратившими силу “Сводный список…” 1973 г. и приказы Главлита с 1959 по 1988 гг. Сводный список введен в действие приказом Главлита от 27 декабря 1988г.” Из 462 книг, предствляющих наибольшую опасность, 53 книги, по нашими подсчетам, сосставляют “сионисткие националистические издания”, то еть более 10% – соотношение весьма впечатляющее. Сравнение с предшествующими сводными списками заапрещенных изданий свидетельствует, что все, за немногими исключениями, книги подобного рода перекочевали в список 1988 г. По-прежнему в нем фигурируют сионистские (или считающиеся таковыми) издания первого пореволюционного десятилетия: сборники “Сафрут”, “Еврейская мысль”, материалы совещаний и конференций “Паолей -Цион”, и даже бюллетени конференции Еврейской коммунистической партии (1922 г. – на еврейском языке). Попали в последний список всё те же злосчастные медицинские труды “Вопросы биологии и патологии евреев”, конечно же – работы основателей и лидеров сионизма: Т.Герцля, Ахад-Гаама, Д.С.Пасманика и других, труды Мартина Бубера. Мотивы включения

[88]

литературы, надо сказщать, совершенно непонятны. Чем руководствовались цензоры, включив,в список, например,сборник “Для сцены. Рассаказы, пьесы, песни”, составленный И.Добрушиным и выпущенный Центроизатом в 1929 г. на еврейском языке?

      Единственным языком, кроме русского, на котором напечатаны книги, вошедшие в список, был еврейский. Столь же красноречиво выглядят в последнем главлитовском перечне некоторые книги 20-х годов, разоблачающие антисемтизм, попавшие, как уже говорилось, в проскрипционные списки Главлита еще в годы Большого террора, в частности, всё те же книги Л.Радищева (“Ступени.Против антисемитизма”, “Яд”) и ряд других. Скорее всего, чиновники Главлита механически внесли в завершающий перечень все книги такого рода, входившие в предшествующие, без всякого отбора и смысла.

      Но тот факт, что “реабилитация” литратуры, считавшейся ранее “антисоветской”, приведшая к сокращению в конце 1988  г. в десятки раз спецхранных фондов, не коснулась практически книг именно этих авторов и именно такой тематики, заставляет задуматься…

      В упомянутой выше докладной записке в ЦК сообщалось также, что “одновременно Главлит СССР предалагает вернуть в общие фонды библиотек произведения, изданные в Советской Союзе,  авторов-эмиграантов…” Всего перечислено 28 писателей,  среди которых почти половина – “лица еврейской национальности”: ” Баумволь Р.Л., Белинков А.В. (умер), Влэстару  Б.М., Галич А.А. (умер), Керлер И.Б., Копелев Л.З., Копытман  М.Р.,  Мальтинский Х.И.,  Орлова Р.Д., Табачник Г.Д., Тарсис В.Я. (умер), Телесин З.А., Эткинд Е.Г”. “Предложение Главлита СССР,-говорилось длалее, – согласовано с Союзом писателей СССР (т.Карпов). Список произведений названных авторов и справка с обоснованием принятых по ним решений прилагается”. Разумеется, далеко не все перчисленнеые авторы эмигрировали по “еврейской линии”: среди них правозащитники, насильсттвенно высланные из СССР или вынужденные покинуть страну в силу поставленнойй перед ними органами КГБ “альтернативы”, невозвращенцы, теснейшим образом связанные в общероссийским диссидентским движением. В списке фигурируют имена В.Войновича, Г.Владимова и других писателей; с А.И.Солженицыным, нало сказать, не знали что делать еще целый год, пока, накоеец,его книги вернули из спецхранов и позволили печатать на родинеего произведения. Обратим внимание также на то, что позволено было вернуть из спецхранов только книги, изданные в СССР, до отъезда авторов: все их зарубежные издания оставались под спудом Главлита.

      Наконец, 9 июля 1990 г. вышел приказ начальника Гуота СССР (Главного управления по охране тайн в печати -так был переименован Главлит в этом году) N 100 “О ликвидации спецхрана”: все книги велено перевести в “открытые”, “общие” фонды. Однако 1 августа появился приказ N 107, касавшийся так называемыых “трофейных” книг, вывезенных в СССР после

[89]

войны, и чуть ли не полвека сокрытых от “посторонних глаз”. В нем говоpилось: “Перевести в общие фонды библиотек и организаций все издания трофейных фондов, за исключением: 1. Произведений Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Геринга, Риббентропа.

      2.Сугубо антисемитские издания: 1). Антисемитизм как частная форома национального патриотизма. 2) Мельский. У истоков вековой ненависти. Очерки по еврейскому вопросу. 3) Протоколы сионских мудрецов. 3. Коллабрационистские периодические издания на руcском языке и языках других народов СССР, выходившиие на временно окупированных территориях СССР, других европейских стран и Германии”.[154] В список вошли также две антисемитских, судя по названиям, книги на немецком языке, выбранные, как и другие, явно наудачу из сотен и тысяч изданий. Если еще можно понять мотивы включения произведений лидеров нацизма (почему только перечисленных? нет, например, трудов Розенберга и других идееологов фашизма), то выбор трех атисемитских книг на русском языке уже совершенно загадочен. Тем более, в это время уже вовсю начали выходить беспрептятвенно распространяться в СССР откровенно антисемитские погромные листки, фашистские газеты и журналы.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

      В ноябре 1991 г., после “первого путча”, когда разрушилась коммунистическая империя, Гуот СССР и все его местные иинтанции были ликвидированы, принят российский “Закон о печати”, отменивший любые виды цензуры. Сняты были все преграды для публикации ранее запрещенных произведений. Одновременно, как это уже бывало, воцарилась не свобода, но российская “воля”. Бессилие власти, а может быть, ее игры привели к безбрежной и неконтpолируемой публикации антисемитской литературы самого крайнего фашистского толка, изданию и распространению пресловутых “Протоколов сионских мудрецов”, “Майн кампф” Гитлера и доморощенных подражательных сочинений такого же толка. Неоднократные попытки привлечения к суду издателей по существующим статьям закона, предусматривающих уголовные преследования за “разжигание национальной вражды”, оказались бесплодными. все издатели неизменно оправдывались судом за “отсутствием умысла”. Точнее, суд находил только один: “извлечение коммерческой прибыли”, что уже не имело  крииминального оттенка.

      Удивляться,впрочем, особенно нечему. Многие чиновники расформированного Главлита были “трудоустроены” в созданные в 1991 г.Региональные инспекции по з а щ и т е свободы печати и информации. Вчерашние гонители печати стали вдруг ее защитниками… Красноречивый пример: бывший начальник Леноблгорлита Л.Н.Царев, пересевший в начале “перестройки” в цензурное кресло из кресла сотрудника Отдела пропагады и агитации Обкома КПСС, был назначен сначала заместителем, а затем начальником Ленинградской инспекции. Более того, на должность главных специалистов инспекции им были приглашены

[90]

Н.Добрынский и Р.Поликарпова, его бывшие соратники по цензурному ведомству. Как именно они защищают «свободу печати» видно из многочисленных публикаций, в которых не раз указывалось, что Царев и другие бывшие цензоры, работающие сейчас вместе с ним, не выполняют своих прямых обязанностей. В частности, они умывают руки, равнодушно взирая на разгул фашистской пропаганды, на призывы к насилию и жестокости в петербургской прессе. Журналист приводит поразительный факт: на последнем суде над Безверхим, одним из активных пропагандистов таких идей, со слов последнего выяснилось, что рукописи свои он носил на предварительный просмотр Н.Добрынскому, который удостоверил, что они вполне «невинны» и в них отсутствует «умысел» разжигания национальной вражды» (см. подробнее: Золотоносов М. Свобода печати или свобода нарушать закон? // Невское время. 1995. 13 апреля). Суд, к сожалению, с ним согласился, и издатель откровенно расистских книг был оправдан. Таких примеров – множество…

      Один остроумный человек как-то заметил: «Я понимаю, конечно, что развитие идет по спирали, но кто сказал, что следующий виток будет обязательно сверху?». Этот парадокс имеет, увы, прямое отношение к нашему прошлому и быть может еще большее – настоящему. События постперестроечных лет внушают серьезные опасения, настораживают и заставляют предполагать, что изменение социально-политической ситуации неизбежно приведет к восстановлению цензурных учреждений в том или ином обличье и тема нашей книги получит печальное продолжение.

      Как видно из приведенных документов, именно цензура, исполняющая «волю партии», установила атмосферу полнейшего молчания вокруг «неудобной» темы, которая была объявлена табуированной. Нужно, однако, иметь в виду, что молчание в условиях тоталитарного режима часто становилось красноречивее и многозначительней слов. Печать молчала, набрав полный рот крови. Сама фигура умолчания – наряду с массовой публикацией «антисионистской» литературы в годы «застоя» – понималось и толковалась массами как одобрение антисемитизма сверху, что немало способстовало ранузданной кампании, развернутой в националистических журналах, и бытовому его проявлению.

      Последствия проводимой в годы тоталитарного режима установки сказываются до сих пор. Ибо, вспомним все того же Оруэлла, – «если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его н и к о г д а  н е  б ы л о – это пострашнее, чем пытка или смерть».

     Лучше всего выразил суть отношения режима  к  нашей  теме  В.Гроссман в «Жизни и судьбе»: «В тоталитарных странах, где общество отсутствует, анитсемитизм может быть лишь государственным. Государственный анитисемитизм – свидетельство того, что государство пытается опереться на дураков, реакционеров, неудачников. на тьму суеверных и злобу голодных… Затем государственный антисемитизм становится истребительным».

[91]

      В Советском Союзе, в отличие от фашистской Герамании, до массового исстребления по национальному признаку не дошло, хотя и было на грани этого, если вспомнить дело Еврейского антифашистского комитета и страшное начало 1953 г. Но “геноцид” в отношении литературы и печати мог вполне перерастиь в геноцид физический. Почва для этого была хорошо потдготовлена многолетней работой цензурных и иных репрессивных органов. Вспомним предупреждение великого английского поэта и публициста Джона Мильтона, который в своей знаменитой “Ареопагитике” – речи перед вымышленным парламентом “О свободе книгопечатания”, опубликованной еще в 1644 г., – говорил: “Убить хорошую книгу едва ли не то же, что убить человека…” И когда, добавим мы, начинают с уничтожения книг, неизбежно заканчивают тем, что уничтожают людей… Такова печальная логика истории…