Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Ч. II. Гл. Х

[234]

Ал-Бируни родился в 972/973 г., в пригороде («бирун» — «внешний город») древней столицы Хорезма — Кята (Фира). В 995 г. молодой еще, двадцатитрехлетний ученый вынужден был покинуть свою родину и искать пристанища у владетеля Гургана — Кабуса ибн-Вашмгира.

Этот факт ранней биографии ал-Бируни был связан с крупными политическими событиями в Хорезме. В 995 г. последний афригид Абу-Абдаллах Мухаммед был взят в плен и убит своим соперником эмиром Ургенча – Мамуном ибн-Мухаммедом. Хорезм был объединен под властью Ургенча. Мамун принял древний «гул хорезмшаха.

Видимо, сторонники Абу-Абдаллаха, люди его придворного окружения, также сделались жертвой этого политического изменения. Вероятно, как было обычно для того времени, Бируни также был в числе этих лиц, вынужденных искать спасения в изгнании. Во всяком случае, лишь при втором преемнике Мамуна ибн-Мухаммеда, Мамуне II ибн-Мамуне, около 1010 г. Бируни возвратился на родину, чтобы стать, наряду с привлеченным хорезмшахом к своему двору великим согдийским ученым Абу-Али ибн-Синой (Авиценна), украшением придворной «Академии» Мамуна II и первым советником хорезмшаха.

Возвышение Ургенча имело длительную предисторию, определяясь в значительной мере тем местом, которое этот северо-западный центр Хорезма занял в системе внешних экономических и политических связей Хорезмийского государства.

[235]

К X в. относится немало исторических и археологических свидетельств, позволяющих заключить, что страна в это время переживает быстрый процесс экономического подъема.

Это прежде всего ярко отражено в бурном процессе роста числа хорезмийских городов. Если мы сопоставим цифры городов Хорезма, которые мы можем извлечь из источников для VIII и X вв., мы увидим весьма показательную картину.

Рис. 82. Янгикент с воздуха

Табари в своем рассказе о завоевании Хорезма арабами в 712 г. говорит о том, что в Хорезме имеется всего три города – Кят (Фир), Хазарасп и, видимо, Ургенч.

Ал-Истахри (писал около 930-933 гг.) в своем перечислении городов Хорезма приводит тринадцать названий: Хорезм (Кае), Дарган, Хазарасп, Хива, Хушмисан, Ардахуш-мисан, Сафардаз, Нузбар, Кардаранхош, Кардар, Баратегин, Мазминия, Джурджания.

Автор Худуд ал-Алам перечисляет девять названий городов Хорезма (Кае, Хушмисан, Нужабан, Гургандж, Кардназхас, Бадминия, Дех-и-Каратегин, Кардар, Хива), опуская такие значительные центры, как Дарган и Хазарасп, т.е., если внести это дополнение, дает хотя и преуменьшенную, но все же близкую к Истахри цифру.

[236]

И, наконец, писавший около 985 г. ал-Макдиси перечисляет уже тридцать два хорезмских города: на правом берегу Кае, Гардман, Айхан, Арзахива, Нукфаг, Кардар, Маздахкан, Джашира, Садвар, Зардух, Баратегин, Мадкаминия; на левом — Джурджания, Нузвар, Замахшар, Рузунд, Вазарманд, Васкаханхас, Рахушмисан, Мадамисан, Хива, Кардаранхас, Хазарасп, Джигирбенд, Джаз, Дарган, Джит, Малая Джурджания, второй Джит, Садфар, Масасан, Кардар, Андарастан. Кроме того, в маршруте по Хорезму упоминаются пункты Шурахан, Хае, Нузкат, Дарсан, Джувикан, Амир, Барабсар, Вардара.

Если мы учтем, что по крайней мере Шурахан в это время, по всем данным (в том числе археологическим, см. рис. 83), уже являлся городом, возможно, что цифру ал-Макдиси надо поднять до сорока городов.

Хотя трудно рассматривать все эти списки (особенно Табари) как исчерпывающие, однако отраженная в них тенденция не вызывает сомнений и подтверждается археологическими данными: если на протяжении VIII-IX вв. мы имеем, с учетом неполноты известия Табари, очень незначительное увеличение числа городов, то X в. дает весьма резкий скачок, в котором нельзя не видеть отражения глубокого сдвига в хозяйственной структуре страны. Если для античного времени, до III-IV вв. н. э., мы на территории «земель древнего орошения» южной Каракалпакии имеем девять поселений городского типа (Базар-кала, Джанбас-кала, Кургашин-кала, Кырк-кыз, М. Кырк-кыз, Топрак-кала, Б. Гульдурсун, Кават-кала, Думан-кала, Эрес-кала), то в раннеафригидское время, V—VI вв., жизнь сохраняется только в двух из них (Топрак-кала и Кырк-кыз), а в позднеафригидское, т.е. как раз во время арабского завоевания, мы не имеем здесь ни одного города, если не считать незначительного зачатка городка, в виде посада, у подножия замка Беркут-кала. К X-XI вв. относится возобновление жизни в Кават-кала, Гульдурсуне и Наринджане, т.е. мы имеем три новых города в области, совсем лишенной городов в VIII-IX вв.

Археологический материал дает нам и ключ к пониманию причин этого процесса: керамические данные свидетельствуют о новом расцвете городской ремесленной промышленности. Девятый век не дает нам сколько-нибудь достоверных данных о распространении в Хорезме поливной керамики (в VIII в. ее в Хорезме заведомо нет: ни в Тешик-кала, ни в еще более позднем замке № 36 не найдено ни одного черепка). Напротив, в X в. мы имеем ее массовое появление.

[237]

Рис. 83. Развалины Шурахана с воздуха

[238]

Наиболее характерной для этой эпохи становится, как и Мавераннахре, Иране и Азербайджане, поливная керамика с подглазурной росписью в теплой гамме, коричневыми, красными, желтыми тонами по белому или желтоватому фону. Особенно типичны в изобилии находимые на памятниках этого времени широкие плоские поливные чаши с дисковидным поддоном и богато орнаментированной растительными и геометрическими узорами внутренней поверхностью.

Неполивная керамика также характеризуется богатством форм и орнаментации. Для X в. особенно характерны большие светлоглиняные хумы с прямым венчиком, без выраженной шейки и с богатым волнистым орнаментом, разнообразных форм и размеров высокогорлые кувшины с плоскими ручками, кринки и кухонные котлы из серой глины и др. Особенно богатый керамический материал X-XI вв. дали нам раскопки М. В. Воеводского в Змухшире в 1934 г., а также сборы А. И. Тереножкина и наши в развалинах «старого города Наринджана («Новый город» Наринджана относится к XIII – XIV вв.).

Этот город интересен по своей планировке, рисуя нам процесс возникновения одного из типов раннесредневековых городов Хорезма. Он представляет довольно правильную прямоугольную планировку, окруженную развалинами занесенных песком стен с башнями и расположенную у подножия высокого холма, где ныне высятся развалины мазара и ханака (общежитие дервишей) Наринджан-баба, всходящие в своей древнейшей части к XIV в. Холм эгот, по всем признакам, представляет собой остатки крупного замка афригидского времени, у подножия которого и возникает в X в. небольшой городок.

Характеристику остальных раннесредневековых городов Хорезма мы дадим ниже, ибо и их внешний облик и основная масса находок ведут нас в XII-ХШ вв. Но в ряде этих городов: Кават-кала и Гульдурсуне на правом берегу, в Змухшире и Пульджае – на левом, мы неизменно сталкиваемся и с наличием более раннего материала, прежде всего керамики, ведущей нас в XXI вв. Важно, однако, отметить одно существенное обстоятельство: некоторые города (мы это с достоверностью установили для Гульдурсуна, Кават-кала и Змухшира) были в X-XI вв. воздвигнуты на месте запустевших античных городов, с широким использованием древних, хорошо сохранившихся укреплений как основы для средневековой оборонительной системы. В Змухшире и Кават-кала в ряде мест в основе стен лежит античная кладка из крупного квадратного сырцового кирпича 40x40x10 сантиметров,

[239]

Рис. 84. Развалины Бадеркент с воздуха

[240]

сохранившаяся на разную высоту. Выше идет типичная для средневековья пахсовая кладка стен.

Еще интереснее обстоит дело с Гульдурсуном. Античные стены с характерными высокими и узкими бойницами сохранились здесь на полную высоту и до сих пор составляют основной массив крепостной стены. Однако внутренняя стенка стрелковой галлереи, видимо (как это имеет место и в других памятниках) разрушившаяся раньше, была снесена, бойницы замазаны, а снаружи стена была покрыта толстым слоем пахсы. Теперь, когда внутренняя обмазка обвалилась, двор крепости представляет весьма своеобразное зрелище: многочисленные античные бойницы смотрят внутрь крепости, в то время как снаружи стены имеют гладкую, ровную пахсовую поверхность.

Сравнительный анализ планировки раннесредневековых городов Хорезма заставляет внести серьезный корректив в известную концепцию Жуковского-Вартольда—Якубовского[1] о развитии средневекового среднеазиатского города. Согласно этой концепции, город развивается вокруг замка (кухендиз, арк), причем сначала формируется так называемый шахристан, т.е. город в собственном смысле слова, а затем, по мере роста окружающих город предместий – рабадов, к XI в. н. э. пульс экономической и общественной жизни города переходит в последние, а шахристаны приходят в упадок.

На деле положение обстоит гораздо сложнее, и указанная закономерность может быть отнесена в полном своем объеме лишь к некоторым городам Средней Азии. Мы можем сейчас наметить несколько других линий развития городов, линий, гораздо более характерных, чем вышеотмеченная.

Города, возникшие в VIII-IX вв., развиваются как посады, или укрепленные рабады, у подножия замка, — мы можем видеть это на примере зародыша городка Беркут-кала и особенно «старого города» Наринджана.

Города, возникшие в X в. и позднее, как Гульдурсун, Кават-кала, Джаннык-кала, Даудан-кала и др., не имеют никакого арка, состоя из одного шахристан а, вокруг которого иногда расположены неукрепленные, реже (Гульдурсун) укрепленные предместья. Никаких признаков упадка шахристанов и переноса их функций на рабады нам нигде уловить не удалось. Характерно, что даже такой город, как Хива, лишь в XVIII-XIX вв. вышел за пределы средневекового шахристана, сохранившего и до сих пор характерную

[241]

раннеередневековую крестообразную планировку и остававшегося до начала XX в. средоточием экономической жизни города[2].

Рост городов является, несомненно, одним из важных проявлений общего экономического подъема страны и укрепления и расширения экономических связей возрождающейся, на новой основе, городской цивилизации Хорезма с окружающей степью и более отдаленными странами.

Арабские источники ярко рисуют нам картину исключительной экономической активности Хорезма в X в., причем ареной деятельности хорезмийских купцов, как и в древности, становятся, во-первых, окружающие степи нынешней Туркмении и западного Казахстана и, во-вторых, Поволжье — Хазария и Булгария, а далее — обширный славянский мир Восточной Европы.

Истахри сообщает нам уже для начала X в.: «Хорезм – город (мадина) плодородный, обильный пищей и фруктами, в нем нет только орехов; в нем производятся многие предметы из хлопка и шерсти, которые вывозятся в отдаленные места. Среди свойств его жителей — богатство и стремление проявить свое мужество. Они более всех жителей Хорасана рассеяны [по чужим местам] и более всех путешествуют; в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого числа жителей Хорезма… В стране их нет золота и серебряных рудников и никаких драгоценных камней; большая часть богатства их — от торговли с тюрками и разведения скота. К ним попадает большая часть рабов славян, хазар и соседних с ними, равно как и рабов тюркских, и большая часть мехов степных лисиц, соболей, лисиц, бобров и других»[3].

О торговле Хорезма с тюрками интересные сведения сообщает нам ибн-Фадлан.

Анонимный персидский автор сочинения конца X в. «Худуд ал-Алем» пишет:

«Кят — главный город Хорезма, ворота в Туркестан гузский, складочное место товаров тюрков, Туркестана, Мавераннахра и области хазаров, место стечения купцов… Город имеет большое богатство. Оттуда вывозятся покрывала для подушек, стеганые одежды, бумажные материи, войлок, снег (?), рухбин (род сыра)»[4].

[242]

Особенно интересные сведения мы находим у ал-Макдиси.

При описании предметов, вывозящихся в страны халифата из областей Хорасана, наиболее длинный список им дается для Хорезма:

«Из Хорезма — соболя, серые белки, горностаи, степные лисицы, куницы, лисицы, бобры, крашеные зайцы, козы, воск, стрелы, белая кора тополя, колпаки, рыбий клей и рыбьи зубы, бобровая струя, амбра, кимухт (сорт кожи), мед, лесные орехи, соколы, мечи, кольчуги, береза, рабы из славян, бараны и коровы — все это от булгар. И в нем производится виноград, много изюма, печенье, кунжут, полосатые одежды, ковры, одеяла, прекрасная парча, покрывала «мульхам», замки, цветные одежды, луки, которые могут натянуть только самые сильные люди, особый сыр, сыворотка, рыба. Суда там строятся и отделываются»[5].

Этот список вдвойне интересен. Во-первых, он дает нам значительное расширение ассортимента экспортируемых из Хорезма произведений хорезмийской ремесленной промышленности. По Истахри и Худуд ал-Алем, Хорезм рисуется страной преимущественно аграрно-скотоводческой и вместе с тем центром посреднической торговли между странами Востока, тюрками и Поволжьем, в частности крупнейшим рынком работорговли. В состав экспорта входят, наряду с северным сырьем и местной продукцией сельского хозяйства, произведения местной текстильной промышленности. У ал-Макдиси мы видим появление в составе экспорта предметов металлообрабатывающей (замки), оружейной (луки), судостроительной промышленности.

С другой стороны, поражают обилие и многообразие предметов, ввозимых в конце X в. «от булгар», т.е. из стран Восточной Европы, свидетельствующие о том, что и эта сторона экономической активности хорезмийцев развивается быстрыми темпами.

Рост роли торговли с Восточной Европой выдвигал на первое место в Хорезме город, сделавшийся естественным центром этой торговли, — Ургенч, крайний северо-западный форпост хорезмийской цивилизации, выдвинутых к началу разветвления путей, идущих через пустынный Устюрт на запад – к пристаням Мангышлака, на северо-запад — к нижней Эмбе и далее на Волгу и на юг, через Кара-кумы, в Джурд-жан и, таким образом, находящийся на кратчайшем пути из Ирака и Ирана в Восточную Европу.

[243]

«Это самый большой город в Хорезме после столицы; он — место торговли с гузами, и оттуда отправляются караваны в Джурджан, к хазарам, в Хорасан», — пишет ал-Истахри[6].

«Гургандж, — пишет автор Худуд ал-Алем, — город, который в древности принадлежал к владениям хорезмшаха, а теперь у него отдельный царь. Его царя называют «миром Гурганчским». Город очень богатый, ворота в Туркестан, место стечения купцов».

Ни Истахри, ни ибн-Фадлан, долго проживший в Ургенче, готовясь к трудному путешествию через Устюрт, ни слова не говорят о самостоятельном правителе этого города. Это же мы наблюдаем и в исторической литературе этой эпохи. Первым самостоятельным правителем Ургенча выступает тот же Мамун-ибн-Мухаммед, который в 995 г. вновь объединяет Хорезм, но уже под гегемонией западной его столицы.

Есть все основания полагать, что обособление Ургенча нельзя относить глубже середины того же X в., связывая его с бурным экономическим подъемом страны и энергичным развитием торговых связей с Поволжьем.

Подъем Ургенча не может быть равным образом понят вне общего историко-политического контекста. Укрепившиеся, как мы видели в VIII в., связи с Хазарией, на некоторое время составившей с Хорезмом единое политическое целое, не оборвались и тогда, когда между Хорезмом и Хазарией вновь легла политическая и религиозно-культурная граница. После изгнания юдаистов-каваров их место в Хазарии прочно занимают мусульмане-хорезмийцы, прежде всего выступающие в виде наемников на службе хазарского кагана.

В начале X в. в столице Хазарии Итиле-Хазаране существует многолюдная мусульманская хорезмийская колония, основное ядро которой составляет десятитысячный корпус хорезмийских наемников-мусульман, так называемых ал-Арсия, цвет тяжело вооруженной конницы, хазарского кагана.

Не только в Итиле, но и в Булгаре была, видимо, довольно значительная хорезмийская колония, на что указывает одно место ибн-Фадлана, где он, описывая погребальные обряды булгар, описывает также и обряд, который справляется в Булгаре, «когда умирает мусульманин или женщина-хорезмийка».

К середине X в. относятся сведения, говорящие о том, что, наряду с колонизационной и экономической активностью Хорезма на Волге, Хорезм выступает здесь и в качестве активной политической силы. Ибн-Хаукаль рассказывает нам о походах

[244]

хорезмийцев на границы Булгарского царства, откуда они возвращаются с добычей и рабами.

Походы хорезмийцев на отдаленный Булгар не удивят нас, если мы учтем, что источники X в. единодушно рисуют нам хорезмийцев не только как смелых путешественников и купцов, но и как неустрашимых и закаленных в боях воинов, успешно сражающихся с соседями — тюрками-огузами.

«Они, – пишет ал-Истахри, — храбро воюют с гузами и недоступны для них».

«Они, — рассказывает ал-Макдиси, — люди гостеприимные, любители поесть, храбрые и крепкие в бою; у них есть особенности и удивительные свойства».

«Люди его — борцы за веру и воинственны», — говорит автор Худуд ал-Алем о жителях Кята.

«Население его славится воинственностью и искусством метать стрелы», — сообщает тот же автор об Ургенче.

Война с огузами — это явление повседневного быта хорезмийцев X в. — закрепляется традиционными обычаями и даже обрядами. Бируни описывает хорезмийский праздник Фагбурия — «выход царя», справлявшийся с наступлением осенних холодов, когда царь Хорезма выступал из своей резиденции в традиционную зимнюю кампанию против огузов, отбрасывая их от своих границ[7].

В этой суровой обстановке, конечно, и выросли те кадры хорезмийских воинов-профессионалов, которые в начале X в. становятся вершителями судеб в Хазарском каганате.

2

Но борьба эта была не легкой. Торговые, колонизационные и политические успехи в Поволжье достигались жестоким напряжением сил в непрерывных войнах с сильными соперниками — северными соседями Хорезма, тюрками-огузами, территория которых лежала на пути из Хорезма на Волгу и которые сами переживали в том же X в. этап политической консолидации и подъема и, как мы увидим, были сами непрочь предъявить претензию на гегемонию в приволжских областях.

Когда ибн-Фадлан в 922 г. остановился у военачальника западных огузов (где-то в районе между северным Чинком Устюрта и Эмбой) Атрака, сына Катана, этот последний надолго задержал его у себя, видимо для того, чтобы снестись с правителем огузов, причем в среде огузских предводителей высказывалось подозрение, что посольство халифа имеет за-

[245]

дачей установление союза с хазарами с целью совместного нападения на огузов. Характерно, что булгарского царя Ал-муша, сына Шилки, к которому в действительности направлялось посольство, Атрак именует своим сватом (или зятем)[8], что не может не намекать на известные политические связи огузов и Булгарии в этот период.

Мы оставили выше тюркские племена в период, когда происходил еще процесс их этнической консолидации под эгидой могущественных каганов Тюркской империи. Ее окончательный распад в середине VIII в. влечет за собой формирование ряда локальных политических объединений степных племен, самым западным из которых становится, пожалуй, дольше всех других сохраняющийся осколок Западнотюркского каганата варварское государство огузских ябгу; центром его в X в. становится город Янгикент в низовьях Сыр-дарьи, одно из знакомых нам уже гунно-тюркских городищ древней дельты этой реки, заново укрепленное и перестроенное в X столетии[9]. Этнически огузы X в. -, результат дальнейшего развития скрещения туземных приаральских племен массагетско-аланского происхождения с внедряющимися с востока элементами. Если эфталиты — продукт скрещения массагето-алан с гуннами, то в лице сыр-дарьинских огузов мы можем видеть этническое переоформление тех же эфталитов, смешавшихся с собственно тюркскими элементами, внедрившимися сюда из Семиречья в VI -VIII вв.

Никакого перерыва в культурной истории сыр-дарьинских городов между эфталитским и огузским периодом их истории усмотреть невозможно. Огузская культура X в. – прямое развитие эфталитской культуры V — VI вв.

Огузы X — XI столетий отнюдь не представляют однородного этнографического массива. В состав их входят племена, названия которых в списке, приводимом Махмудом Кашгарским, сохраняют память об их различном происхождении. Так, огузские племена дюкер и языр являются, видимо, осколками древнего индоевропейского населения Приаралья — тохаров и ясов (асов, асианов, ятиев); огузские племена баяут (баят), баяндур, каи, – по всем данным племена монгольского происхождения, вместе с гуннами и тюрками в IV – VIII вв. проникшие на территорию Средней Азии. В состав Огузов входит также племя печенегов, хорошо известное из русской истории, хотя и тюркское, но первоначально не связанное с собственно огузами и говорившее на языке, близком (по свиде-

[246]

тельству Махмуда Кашгарского) к языку волжских булгар, т.е. принадлежавшем к той архаической ветви тюркских языков, остатком которых является чувашский и которые, видимо, и являются пережитками гуннского периода исторического становления тюркской системы языков.

Самое имя огузов имеет ротацирующую форму огор, засвидетельствованную византийскими источниками для VI в., что позволяет предполагать наличие в составе огузов и еще одного этнического компонента, давшего имя всему огузскому союзу племен, — угров племен восточной ветви финно-угорской группы, современными представителями которых являются, с одной стороны, ханты и маньси (остяки и вогулы) Зауралья, с другой — венгры (мадьяры). Имя мадьяр засвидетельствовано для северо-восточного Приаралья в IX в., когда они ведут здесь борьбу с печенегами и загадочным народом наукерде – имя, которое явно может быть расшифровано как аланский эквивалент тюркского «янгикентцы». Потомки этих восточных мадьяр принимают впоследствии участие в этногенезе башкир, самое имя которых является закономерным вариантом имени мадьяр, и в этногенезе узбеков, в составе которых доныне сохранилось племя «маджар».

Огузов X-XI вв. мы можем охарактеризовать довольно подробно, так как к достаточно обильным, хотя и разбросанным историческим свидетельствам мы можем сейчас прибавить данные археологии, — правда, касающиеся только части огузской территории X-XI вв., но зато самой важной – их политического центра.

Огузы X — начала XI в. выступают перед нами как народ, сохранивший старые оседлые традиции и комплексное, скотоводчески-земледельчески-рыболовное хозяйство своих предков, близкое по типу к хозяйству хазар, как оно выступает в письме царя Иосифа интереснейшем хазарском документе середины X в., кануна падения Хазарии. Ал-Идриси[10] и наиболее осведомленный писатель конца XI в. Махмуд Кашгарский подчеркивают обилие городов в земле огузов.

«Города гузов многочисленны, они тянутся друг за другом на север и восток», — говорит ал-Идриси. Махмуд Кашгарский, не ограничиваясь перечислением ряда огузских городов на Сыр-дарье, на своей карте обозначает бассейн Нижней Сыр-дарьи как область «городов гузов».

Правитель государства резидирует в городе Янгикенте, известном в арабских источниках под названием Карьят-ал-Хадиса, а в персидских Дех-и-Нау, все три названия со зна-

[247]

чением «новое селение», — видимо перевод древнего сармато-аланского имени Нау-керде, которое мы встречаем у ал-Масуди при описании событий конца IX в.

Однако в X в. перед нами выступают несомненные признаки крупных экономических перемен в огузском укладе: ибн-Фадлан говорит о наличии в составе огузов, по крайней мере западных, сильной кочующей скотовладельческой аристократии, стада представителей которой достигают иногда десятка тысяч лошадей и сотни тысяч голов овец.

Видимо, быстрый рост поголовья скота, сконцентрированного в руках родовой знати, далеко превышающий потребности натурально-хозяйственного уклада, находит свое объяснение в тех экономических процессах, которые мы попытались вскрыть выше для Хорезма и которые в большей или меньшей степени характерны и для остальных областей Средней Азии, — бурное развитие городской ремесленной промышленности и торгового обмена, далеко выходящего за рамки локальных районных рынков.

Старые отношения разделения труда между степью и оазисом, развивавшиеся в предшествующие века на путях военной гегемонии степных держав над своими оседлыми данниками («татами») и выражавшиеся в широком развитии прямого военного грабежа и кассового обращения в рабство и увода в глубь степи ремесленного и земледельческого населения оазиса[11], после IX в., когда стабилизируется северный рубеж Саманидского государства, получают новое развитие: степной аристократ должен являться в города не в качестве завоевателя, а в качестве мирного купца, что не могло не стимулировать развития скотоводства, рассчитанного уже на обмен.

Это не могло не вести за собой глубокого внутреннего расслоения самих степных племен: кочевая скотоводческая аристократия противопоставляет себя оседлому населению огузских городов «ятукам», термин, впервые упоминаемый Махмудом Кашгарским, но доживший до XX в. в казахском «джатак» — «оседлый бедняк, не имеющий скота для кочевания».

Заинтересованность в расширении кочевий, а соответственно и в завоевании новых баз для зимовок в привычных условиях дельтового озерно-болотного ландшафта толкает огузскую аристократию к широкой внешнеполитической активности. Полтора столетия между 80-ми годами IX в. и 30-ми годами XI в. являются периодом непрерывного роста Огузского варварского государства, включавшего в себя, на правах союзников, новые и новые племена и племенные союзы.

[248]

Рис. 85. Укрепления с.-з. рубежа Хорезма Х – начала Х1 в.

1 — развалины укрепленного каравансарая Белеули; 2 — изображение льва на тимпане портала Белеули; 3 — план и реконструкция фасада Белеули; 4 — развалины сигнальной башни Саксаул-сай; 5 — схема системы укреплений и сигнальных башен северо-западной границы раннесредневекового Хорезма и торговые пути в Восточную Европу и каравансарая того же времени

[249]

Наиболее длительной и упорной является борьба между огузами и сильным племенным союзом печенегов.

На протяжении X в. восточные группы печенегов входят, однако, как внутренний элемент в состав огузского союза, завершая его этническую консолидацию. Входит в него и одна из групп прииртышских кимаков — племя баяндур, которое Гардизи числит, по данным X в., еще в составе кимаков, а Махмуд Кашгарский относит уже к числу основных огузских племен.

Ко второй половине X столетия государство огузов достигает огромных размеров: на юго-востоке оно граничит с областями Тараза (ныне г. Джамбул на р. Талас) и Шаша (Ташкент); на юге охватывает бассейн Куван-дарьи и Жаны-дарьи; на севере, видимо, включает бассейны Сары-су, Челкара и Иргиза, на северо-западе достигает предгорий Урала, где граничит с башкирами; на западе вплотную примыкает к поволжским владениям хазар. На юго-западе владения огузов охватывают, видимо, значительную часть Устюрта. Эта примитивная варварская империя нависает серьезной угрозой над жизненными экономическими коммуникациями Хорезма и обусловливает переход его от оборонительной к наступательной политике, от дипломатической к военной активности на северо-западе.

В обстановку напряженной борьбы с огузами вводят нас археологические памятники северо-западной окраины Хорезма, открытые и обследованные нами в 1946 г. Вдоль всей окаймляющей долину нижней Аму-дарьи с запада могучей пятидесятиметровой стены «Чинка (обрыва) плато Устюрта расположена цепь хорезмийских укреплений, выстроенных в X в. и закрывающих все спуски с Устюрта в долину. Эти укрепления сочетаются со своеобразной системой сигнальных башен-маяков, видимо пунктов световой сигнализации. Каждая такая башня, сложенная из тесаного камня, стоит на краю Устюрта, над спуском. Все башни взаимно хорошо проглядываются, являясь и сейчас великолепными ориентирами в этой местности. Цепь их начинается от мыса Урга; далее они тянутся вдоль Чинка на юг с дистанцией около 20 километров одна от другой, составляя единую систему, по которой световой сигнал о появлении враждебных степняков на плато мог бы быть передан в Ургенч с любого пункта Чинка в течение какого-нибудь получаса.

Небольшие каменные форты расположены на равнине или на скалах, фланкирующих спуск со стороны долины. Спускающаяся конница оказывалась зажатой в узком пространстве между отвесным обрывом и фортами и могла быть задержана

[250]

небольшим гарнизоном на время, потребное для поднятия тревоги по всей стране.

Так слагается международная ситуация Хорезма на севере, когда в Нижнем Поволжье разыгрываются грандиозные события, имевшие широкий отклик далеко на востоке. Закаленная в боях пехота русского князя Святослава наносит в 965 г. под Белой Вежей (Саркелом)[12] решающее поражение хазарским войскам. В битве гибнет сам каган, «священный царь» Хазарии. Видимо, разгром был настолько сокрушительным, что организовать дальнейшую оборону хазары были уже не в состоянии.

Захватив Волго-Донской волок, по старому пути, проторенному еще дружинами Игоря, русские войска проходят вниз и вверх по Волге, громя и подчиняя себе лишенные сил сопротивления города как самой Хазарии, так и весьма еще слабой в этот период Волжской Булгарии.

Однако этот поход не являлся конечной целью политических планов Святослава. Уничтожив Хазарию и закрепив за собой важнейший стратегический ее пункт на западе — Саркел, обеспечив себя, таким образом, от неожиданностей со стороны хазар и господствуя над Волго-Донским путем, Святослав приступил к осуществлению своего основного плана — похода на Дунай.

Грандиозная попытка создания огромного Славянского государства с центром в Переяславце-на-Дунае, как мы знаем, потерпела крушение. Незакрепленными остались и плоды побед на Востоке.

Хорезм не мог, конечно, спокойно отнестись к изменению политической ситуации в Поволжье. Судьба находившейся под сильным хорезмским влиянием Хазарии и с принятием ислама попавшей в русло хорезмской политики Булгарии была далеко не безразлична для правителей Хорезма и, в первую очередь, для эмиров Ургенча, положение которого в значительной мере определялось его экономическими связями с Поволжьем.

Положение обострялось тем, что огузские авангарды стояли на Волге и на границах Булгарии, а включение хазарско-булгарского наследства в состав новой варварской империи янгикентских ябгу ставило под угрозу не только все веками завоеванные позиции Хорезма на Волге, но и самое существование Хорезма как независимого государства.

[251]

Рис. 87.

Рис. 86-87. Каменные башни на чинке Устюрта (с воздуха и с земли)

[252]

И мы видим, что Хорезм активно вступает в войну «за хазарское наследство».

Сопоставляя отрывочные, но многозначительные свидетельства арабских авторов, мы можем в следующих чертах восстановить общую последовательность событий.

Ибн-Мискавейх и ибн-ал-Асир сообщают нам, что в 965 г. каган Хазарии, подвергшийся нападению какого-то тюркского народа, обратился за помощью к Хорезму. Условием этой помощи было принятие хазарами ислама. Хазары, за исключением кагана, обратились в ислам, а после того как хорезмийцы отразили тюрков, принял ислам и сам каган.

Дата события совершенно точно совпадает с датой похода Святослава. Но, поскольку невероятно здесь предполагать смешение русских с тюрками, смысл известия, видимо, надо толковать так: одновременно или непосредственно вслед за войсками Святослава в Хазарию с востока вторгаются огузы, выступающие под древним политическим именем тюрков, под которым они (в форме «торк») впервые и становятся известными русским. Древние тексты не говорят, был ли здесь результат союзного соглашения между западными и восточными врагами хазар. Однако бесспорная одновременность выступления говорит скорее в пользу этого предположения, а так как для событий, связанных с волжским походом Владимира (985 г.), в данном случае продолжавшего политику своего отца, русская летопись прямо свидетельствует о русско-огузском союзе, то есть все основания считать, что союз с огузами был одним из элементов большой восточной политики Святослава.

Появляющиеся, по ибн-Хаукалю, на Мангышлаке беглецы из Хазарии, среди которых мог находиться наследник или претендент на каганский престол, прибегают к помощи Хорезма именно против этих тюрков, ибо в это время войска Святослава двинулись в свой юго-западный поход, судя по контексту летописи, акцентирующей взятие Саркела, оставив гарнизон лишь в последнем.

Помощь пришла со стороны ургенчского эмира; здесь можно с уверенностью говорить о первом достоверном его военном выступлении.

Ал-Макдиси прямо сообщает нам (рукопись С): «Городами Хазарии иногда завладевает владетель Джурджании»[13].

Это сообщение показывает, что борьба была не легкой и возобновлять походы приходилось неоднократно.

[253]

Однако из сказанного ясно, что уже к началу 70-х годов X в. мы можем уверенно говорить о какой-то форме подчинения приволжской части Хазарии Хорезму – точнее Ургенчу.

Карта 4. Хорезм, Хазария и Русь в 965 г.

1 — царство хорезмшахов; 2 — Ургенчский эмират; 3 — движение войск руеско-огузской коалиции; 4 — движение войск хорезмо-хазарекой коалиции

Гораздо более разносторонним светом источников, хотя (по периферическому как для арабов, так и для русских их сюжету) также весьма отрывочных, освещены события середины 80-х годов.

Ал-Макдиси в другом месте своей книги сообщает нам: «Слышал я, что ал-Мамун нашествовал на них (хазар) из Джурджании, победил их и обратил к исламу. Затем слышал я, что племя из Рума, которое зовется Рус, нашествовало на них и овладело их страною»[14].

[254]

Интересна самая форма, в которой автор сообщает нам об этих событиях. Она очень напоминает рассказ ибн-Хаукаля о событиях 965 г., современником которых он был. Автор не передает сообщения об этих событиях в догматической форме,

Карта 5. Хорезм, Хазария и Русь в 985-997 гг.

1 – Ургенчский эмират; 2 – царство хорезмшахов; 3 – зависимые от Хорезма области; 4 — союзники Хорезма; 5 — зависимые от Руси области; 6 — походы русских; 7 – походы хорезмийцев; 8 – походы огузов; 9 – походы печенегов

как обычно бывает при изложении достоверных, прочно вошедших в литературную традицию фактов прошлого. Нет и ссылки на изустную традицию, как п на литературные источники, что также нередко в арабской литературе. Автор рассказывает о событиях по свежим, еще не проверенным слухам.

Вследствие этого совершенно немыслима гипотеза Гаркави и Маркварта, желавших видеть в ал-Мамуне аббасидского халифа начала IX в. Абдаллаха ал-Мамуна, тем более что арабские исторические источники, дающие достаточно богатый материал

[255]

как для истории арабско-хазарских войн, так и для биографии ал-Мамуна, нигде не упоминают об этом событии. Ал-Мамун Макдиси — это, бесспорно, эмир Ургенча ал-Мамун ибн-Му-хаммед, в 995 г. объединивший под своей властью верхний и нижний Хорезм и основавший вторую династию хорезмшахов, пришедших на смену древним сиявушидам-афригидам.

События, описанные Макдиси, судя по форме, в которой он о них сообщает, непосредственно относятся ко времени написания его книги, к 985-986 гг. Они не могут относиться не только к началу IX в., но и ко времени похода Святослава.

Решающим, однако, является другое цитированное нами свидетельство Макдиси, где он сообщает в настоящем времени, что «городами хазар иногда завладевает владетель Джурджании». сразу вводящее нас в обстановку происходящей именно около 985 г. упорной, ведущейся с переменным успехом борьбы ургенчского эмира за господство, над Хазарией.

Возникает вопрос: как же тогда увязать хронологическую последовательность событий в тексте Макдиси: сначала завоевание ал-Мамуна, затем завоевание руссов?

Ответ на это дает нам Русская летопись, сообщающая именно под 985 г.: «В лето 6493. Иде Володимер на Болгары с Добрынею с уем своим в лодьях, а Торъки берегом приведе на коних; и победи Болгары. Рече Добрына Володимеру: «съглядах колодник, и суть вси в сапозех; сим дани нам не даяти, пойдем искать лапотников». И створи мир Володимер с Болгары и роте заходиша межю собо, и реша Болгары: «Толи не будеть межю нами мира, оли камень начнеть плавати, а хмель почнеть тонути». И приде Володимер Киеву.

События, отраженные в этом тексте, нельзя не рассматривать в тесной связи с событиями первых лет Владимирова княжения. Как и походы Владимира на ляхов, с отвоеванием исконно русских «червенских городов» (981), на вятичей (982), ятвягов (983) и радимичей (984), поход 985 г. на Камских Булгар[15] – это борьба Владимира за отцовское наследство, восстановление ослабевших в результате междоусобий 973-980 гг. политических связей Киевского государства.

Трудно видеть в торках летописного текста наемные войска Владимира. Надо вспомнить, что непосредственного террито-

[256]

риального контакта огузов-торков и Руси, после ухода войск Святослава с Волги, еще не было, — южные и юго-восточные окраины Руси были заняты резко враждебными торкам западными печенегами. После эпизодического упоминания торков под 985 г. они вновь появляются лишь под 1054 г., одновременно с первым упоминанием половцев.

В данном случае мы имеем уже полное право утверждать то, что можно только предполагать для 965 г.: военный союз между двумя могущественными государствами — Русью и варварской империей янгикентских ябгу, периферии которых почти соприкасались на Нижней Волге, в районе Волго-Донского волока, откуда, видимо, и двинулись вверх по Волге союзные войска[16].

Анекдот о «пленных в сапогах», конечно, не может объяснить причин поспешного установления мира и возвращения Владимира в Киев. Русско-булгарский договор, обозначавший признание суверенитета Булгарии и отказ Владимира от претензий на эту часть наследства Святослава, был, конечно, вызван более серьезными причинами, скрытыми за этим анекдотом, маскирующим конечную политическую неудачу действий русско-огузской коалиции против булгар, несмотря на очевидный, — здесь мы не имеем оснований не верить летописи, — первоначальный военный успех.

Я думаю, что из сопоставления свидетельств Нестора и Макдиси становится очевидным, что наиболее вероятной причиной, помешавшей Владимиру развить этот первоначальный успех, было выступление хорезмийских войск, действовавших в союзе с единоверной Булгарией против тыловых коммуникаций Владимира в районе Волго-Донского волока.

Следующие события, связанные с новыми документами по вопросу о «пытании о вере», на которых мы остановимся ниже и которые свидетельствуют об установлении Владимиром уже около 986 г. непосредственных дипломатических

[257]

отношений с Хорезмом, а также сохранившаяся еще во времена Нестора традиция, неразрывно связывавшая булгар и хвалиссов-хорезмййцев[17], ставят, я думаю, это предположение на твердую почву.

Тогда становится ясной и форма сообщений Макдиси об интересующих нас событиях. Завоевание Хорезма Мамуном, бывшее, видимо, уже не первым походом хорезмийцев после 965 г., предшествует походу Владимира, вновь прошедшего с русским войском по крайней мере через западную и северную части Хазарии. А сведений о втором после Святослава уходе русских с Нижней и Средней Волги Макдиси, писавший непосредственно во время этих событий, еще не имел.

Здесь мы подходим к одному из интереснейших моментов истории международных отношений, в которых шел процесс окончательного сложения Киевского Русского государства. Непосредственно вслед за словами о возвращении Владимира в Киев из неудачного похода на булгар летопись сообщает нам: «В лето 6494 (986) придоша Болъгары веры Бохъмиче, глаголюще: «яко ты князь еси мудр и смыслен, не веси закона, но веруй в закон нашь и поклонися Бохъмиту». К следующему (987) году отнесено летописцем посольство Владимира в Булгар с целью ознакомления с исламом.

Этот рассказ, входящий в состав летописного сказания о «пытании о вере», получает новое значение в связи с одним из последних открытий в области истории отношений Руси с Востоком.

Недавно открытый В. — Ф. Минорским в библиотеке Министерства по делам Индии в Лондоне арабский текст книга среднеазиатского врача-естествоиспытателя XI-XII столетия Шарафа ал-Замана Тахира Марвази содержит интереснейший отрывок, посвященный описанию Руси[18]. Приведем его полностью:

[258]

«IX. 15. А что касается Руси, то они живут на острове в море, и размер острова три дня [пути] во всех направлениях. И на нем деревья и леса, и окружен он озером. И они очень многочисленны и видят средство для пропитания и занятий в мече. И если умирает один из их мужчин, оставив дочерей и сыновей, передают имущество его дочерям, а сыновьям дают только меч и говорят: «Ваш отец приобрел свое имущество мечом, подражайте ему и следуйте ему в этом».

И таким образом воспитывались они до тех пор, пока не стали христианами в месяцы трехсотого года. И когда они обратились в христианство, религия притупила их мечи, и вера закрыла им двери занятия, и вернулись они к трудной жизни и бедности, и сократились у них средства существования.

Тогда захотели они стать мусульманами, чтобы позволен был им набег и священная война и возвращение к тому, что было раньше.

Тогда послали они послов к правителю Хорезма, четырех человек из приближенных их царя: потому что у них независимый царь и именуется их царь Владимир (Wlād. mir), подобно тому как царь тюрков именуется хакан и царь булгар — b. t. ltū.

И пришли послы их в Хорезм и сообщили послание их. И обрадовался хорезмшах решению их обратиться в ислам и послал к ним обучить их законам ислама. II обратились они в ислам.

И они люди сильные и могучие и идут пешком в далекие страны для набега и также путешествуют на судах по Хазарскому морю и захватывают суда и грабят имущество и путешествуют в Кустантинию [Константинополь] по морю Понтус, несмотря на цепи в заливе.

И однажды они путешествовали по Хазарскому морю и стали на время владетелями Бердаа.

И их мужество и храбрость хорошо известны, так что один из них равен нескольким из какого-либо другого народа. Если бы имели они лошадей и были всадниками, стали бы они великим бичом для людей».

За исключением вводных фраз об «острове русов» и заключения, восходящих к более ранним источникам, весь контекст является совершенно оригинальным и, судя по содержащимся в нем сведениям, восходит к концу Хили самому началу XI в. Это делает очень вероятным, что первоисточником Марвази здесь является одно из не дошедших до нас сочинений ал-Бируни (от которого, как показал Минорский, Марвази вообще сильно зависит), возможно  — «История Хорезма». А если

[259]

это так, то мы не можем сомневаться в высокой информированности и научной точности автора исследуемого текста.

Разберем три основных оригинальных звена рассказа: 1) об обычаях наследования у руссов; 2) об обращении Руси в христианство до Владимира; 3) о сношениях Руси с Хорезмом и принятии ею ислама.

В. Ф. Минорский[19] и Б. Н. Заходер[20] склонны толковать первую часть рассказа как маленький трафаретный антихристианский памфлет. Я не могу здесь за ними следовать. Кроме общей тенденции, здесь нет ничего шаблонного. Описанные Марвази обычаи наследования крайне интересны с этнографической точки зрения, освещая новым светом некоторые архаические элементы общественного строя дофеодальной Руси. Форма наследования, описанная Марвази, подтверждается сравнительно-этнографическим анализом. При всей лаконичности и явной неполноте описания перед нами одна из характерных форм перехода от матриархальных к патриархальным нормам наследования.

Рассказ об антихристианских тенденциях в Киевском государстве находит свое подтверждение в некоторых данных летописи и в свою очередь позволяет уяснить существенные моменты внутренней социально-политической истории Руси накануне и в период ее христианизации.

На протяжении X в. мы можем наблюдать в политической жизни Руси две достаточно ярко выраженные тенденции политического развития, отражающие борьбу двух главных общественных укладов полуварварской Киевской империи, — военно-рабовладельческую и феодально-крепостническую. Было бы крайне опасно схематизировать этот процесс, ибо нельзя в отношении этой эпохи говорить об особых классах рабовладельцев и феодалов, отличных друг от друга и противостоящих друг другу, как нельзя и слишком упрощенно противопоставлять два упомянутых классовых уклада еще очень сильному первобытно-общинному, патриархально-родовому.

Все эти уклады теснейшим образом переплетены между собой: рабовладельческие и феодальные элементы скрещиваются в хозяйстве всех представителей родоплеменной аристократии, которая еще далеко не освободилась от уз патриархально-общинных связей. Можно говорить лишь о преобладании тенденций, о группах аристократии, в большей мере заинтересованных в развитии той или другой формы

[240]

эксплоатации и в использовании тех или других элементов общинного уклада.

Игорь и Святослав, бесспорно, в основном возглавляют те общественные элементы, которые более заинтересованы в реализации военно-рабовладельческой тенденции развития.

В лице Ольги мы, напротив, видим яркую представительницу противоположной тенденции. Если Игорь и Святослав организуют гигантские завоевательные предприятия, сражаясь со своими дружинами в тысячах километров от родины, то «в лето 6455 (947) иде Вольга Новугороду и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани и ловища ее суть по всей земли, знамянья и места и погосты». Политика Ольги направлена, таким образом, на укрепление власти над восточнославянскими племенами, на урегулирование системы феодального обложения славянских смердов, на организацию самого великокняжеского домена. Даже в легендарно-героический период своей биографии, отраженный в кровавой саге о мести древлянам, она осуществляет по существу те же феодальные задачи – уничтожение аристократии и закрепощение земледельческого населения одного из ближайших к Киеву восточнославянских племен. А внешняя политика Ольги ярко отражена в ее путешествии в 955 г. в Царьград — не с грозным флотом, как ходил ее муж, а с мирной миссией, завершающейся крещением княгини.

Установление мирных союзнических отношений с более старыми феодальными государствами, сопровождающееся принятием их господствующей религии, типично для политики «феодальной партии» не только на Руси. Во многом аналогично протекает этот процесс в Венгрии. Параллели его мы найдем и в истории центральноазиатских варварских государств шестого и последующих веков в их отношениях с Китаем[21]. Ниже с аналогичными фактами нам придется столкнуться при анализе хорезмско-огузских отношений в XI в.

Объяснение этому не так трудно найти: феодальный путь развития, являясь прогрессивным, был вместе с тем значительно более труден, натыкаясь на жестокое сопротивление общин и племен, ибо процесс нарастания классовых антагонизмов был направлен внутрь своего собственного народа, в гораздо большей степени, чем архаический военно-рабовладельческий путь развития, противопоставляя феодализирующуюся знать закрепощаемому народу. Мы уже видели на ряде примеров из истории Средней Азии VI-VIII вв.,

[261]

насколько грозным и мощным было антифеодальное движение общин и насколько закономерно обращение еще слишком слабой феодализирующейся аристократии к помощи внешней силы, нередко выступающей в виде прямой вооруженной интервенции. Противопоставление архаической родоплеменной религии развитой феодальной идеологии и могучей церковной организации, заимствованной в готовом виде, являлось важным элементом этой борьбы в период становления феодализма.

Принятием христианства Ольга укрепляет уже значительно раньше, во времена Игоря, наметившуюся тенденцию, выражающуюся в наличии в составе игоревых дружин в 945 г. «хрестеяной Руси», обслуживаемой церковью заместителя Перуна — святого Ильи в Киеве.

Процесс христианизации не мог не вызывать резко враждебного отношения в среде старой, военно-рабовладельческой партии, отражением которой и является рассказ Марвази о губительных последствиях христианизации для благосостояния Руси. Это, конечно, антихристианский памфлет, но вышедший не из восточной, мусульманской, а из русской среды.

Политика Владимира сложнее и противоречивее политики его предшественников, и это понятно: время работает на «феодальную партию». Если первый период княжения Владимира — попытка продолжать в новых условиях политику Святослава, связанная с резким усилением антихристианских тенденций, то с 987 г. положение резко меняется. Один из эпизодов этого поворота и отражен в рассказе Марвази. Попытка усиления реформированного язычества, отмеченная в летописи под 980 г., гонение на христиан, отраженное в рассказе о кровавой расправе с двумя варягами-христианами, обреченными в жертву богам (983 г.), и, наконец, колебание в сторону ислама (986 г.) — звенья одной цепи.

В исламе Владимир мог искать идеологическое оружие для примирения фактически непримиримого, достигшего своей кульминации противоречия двух сфер интересов киевской аристократии: догмат борьбы за веру и перспективы союза со странами ислама сулили успешное развитие военной экспансии против старого врага — Византии; система ислама как церкви и религии могла, казалось, содействовать и решению внутренних задач, связанных с окончательной консолидацией феодально-крепостнического строя.

Неудачный поход на Булгар, приведя Владимира в непосредственный контакт с Хорезмом, был толчком, определившим этот существенный зигзаг в развитии владимировой политики. Однако он и был только зигзагом. Очень скромный и дорого

[262]

стоивший успех похода на Корсунь, показавший практическую нереальность военного союза с Хорезмом, не мог, конечно, так содействовать смягчению внутренних противоречий в Киевском государстве, как грандиозные экспедиции Игоря и Святослава. С другой стороны, время показало нереальность и идеологической части плана – исламизации Руси. Ислам, с его чуждым культовым языком, не мог реально конкурировать с христианством, уже имевшим в это время многовековую традицию в тесно этнически и культурно связанных с Русью южнославянских странах, славянскую письменность и литературу, понятные каждому русскому, и уже глубоко пустившим корни на Руси.

И Владимиром было принято смелое и единственно правильное в этой обстановке решение: разрыв с исламом (господство которого означало бы превращение Руси в орудие мусульманских держав Востока и консервацию уже безнадежно отживающего военно-рабовладельческого уклада) и окончательный поворот в сторону христианства и, соответственно, феодализма.

Есть все основания полагать, что разразившаяся непосредственно вслед за принятием Русью христианства девятилетняя жестокая русско-печенежская война 988-997 гг. («бе бо рать велика бес перестани»), в которой печенеги выступают неизменно в качестве наступающей стороны, вынуждая Владимира спешно строить оборонительные линии под самым Киевом, стоит в тесной связи с этими событиями. Ал-Бекри указывает нам на исламизацию печенегов около этого времени под влиянием хорезмийских миссионеров. Весьма интересна дата, на которой обрываются в летописи сведения о русско-печенежской борьбе. Это -997 г., год смерти хорезмшаха Мамуна ибн-Мухаммеда.

Это позволяет с большой долей уверенности видеть в печенежском наступлении прямую враждебную акцию Хорезма, ставившую задачей оттеснить Русь от сферы хорезмийских интересов на Волге, акцию, явившуюся ответом на поворот в религиозно-дипломатической линии Владимира.

Прекращение войны преемником Мамуна более чем понятно в условиях эпохи. С одной стороны, как и всегда в те времена, смена правителя неизбежно влечет за собой выдвижение на первый план задач внутренне политических; с другой – задача, поставленная Мамуном, в сущности была уже выполнена: позиции Хорезма на Нижней Волге были обеспечены, между Русью и этими волжскими владениями был создан сильный печенежский буфер.

[263]

Археологические работы 1946 г. дали интересный материал, показывающий, насколько серьезными и длительными были военно-политические мероприятия Хорезма на Волге.

Рис. 88. Белеули (общий вид портала)

На юго-восточном Устюрте нашими авиаразведками была открыта большая, великолепно оборудованная каменными каравансараями и выложенными камнем колодцами дорога, идущая от Ургенча в направлении на Нижнюю Эмбу, примерно по той же трассе, по которой в 922 г. двигался ибн-Фадлан.

Среди каравансараев этой «дороги хорезмшахов» особенно выделяется великолепное сооружение, известное теперь под названием Белеули, расположенное у четырех обложенных тесаным камнем колодцев, вокруг каждого из которых расположена прямоугольная ограда из каменных плит, размером 8×8 – 6×8 метров. Внутри ограды, рядом с каждым колодцем,

[264]

лежит большая водопойная колода, высеченная из каменного блока. Самое здание каравансарая — эффектное сооружение из тщательно обтесанного камня, желтоватого известкового туфа-ракушечника, квадратное в плане, с круглыми декоративными башенками по углам и высоким каменным порталом, с исполненными в плоском рельефе, в архаической «сасанидской» ма-

Рис. 89. Белеули. Деталь портала

нере, изваяниями львов в тимпанах по обеим сторонам стрельчатой арки.

Внутренняя планировка здания представляет прямоугольник расположенных вдоль стен, в два этажа, худжр (небольших комнат) и нескольких крупных зал в задней части здания. Против портала устроен небольшой дворик, внутри которого видны следы заплывшего колодца или хауза.

Небольшой керамический материал, собранный на развалинах, мало выразителен — это фрагменты желтовато-бурых и серых раннесредневековых неполивных сосудов, ближе всего напоминающих хорезмийскую керамику X-XI вв. Поливной керамики не найдено вовсе. Это подтверждает указанную датировку, т.е. в X-XI вв. процент глазурованных сосудов повсюду в Хорезме невелик, а с XII в. они появляются в огромном количестве.

[265]

Ближайшие архитектурные аналогии также ведут нас по меньшей мере в XI век. Хотя столь ранних каменных сооружений Средняя Азия не знает, но среди построек из жженого кирпича и по планировке, и по решению портала, и по профилю арки, пожалуй, наиболее близкой к Белеули параллелью будет знаменитый каравансарай XI в. Рабат-и-Малик близ Бухары (около 1078 г.).

Ниже мы увидим, однако, что историческая обстановка второй половины XI в. совершенно исключает возможность столь грандиозной строительной деятельности правителей Хорезма, превратившегося к тому времени в отдаленную провинцию Сельджукского государства, только что пережившую двукратный разгром. Только ко второй половине XII в. вновь воссоздаются благоприятные условия для такой деятельности, но керамический материал и формальные особенности здания исключают эту дату. Все это позволяет с большой долей уверенности относить постройку Белеули или к концу X в. — к правлению Мамуна I ибн-Мухаммеда, или к началу XI – ко временам Мамуна II ибн-Мамуна.

Помимо того, что Белеули представляет собой великолепный памятник раннесредневекового хорезмийского зодчества и монументальной декоративной скульптуры, самый древний памятник такого рода в Средней Азии — сооружение хорезмшахами «большой царской дороги» на Волгу, не уступающей по масштабам «царским дорогам» древних персов, позволяет говорить о серьезности интересов Хорезма Х – начала XI в. в Поволжье, о формировании сильной Хорезмско-Хазарской империи, дальнейшая история которой была оборвана грозными событиями середины XI в., связанными с сельджукским завоеванием.

3

Победы 80-х годов X в. в Поволжье, нам думается, и определили политические события в самом Хорезме в 995 г., которые, вне учета их восточноевропейского заднего плана, выступали как незначительный эпизод междоусобной резни между двумя захолустными удельными князьями где-то на далекой окраине «мусульманского мира». Ургенч, сделавшись столицей могущественной Аральско-Поволжской державы, выступает соответственно этому и в среднеазиатских делах, где в это время империя саманидов переживает последний этап своей агонии. Далеко зашедший процесс феодального распада, самовластие наместников провинций, совершенно не считавшихся с призрачной властью последних саманидов, быстрый рост могущества государства недавнего раба-тюрка Себук-

[266]

Тегина Газнийекого, глубокий социальный кризис, лишавший саманидов какой бы то ни было внутренней поддержки, подготовил успех завоевания Мавераннахра тюркским ханом из восточнотуркестанской династии карананидов, Бограханом. В 992 г. саманид Нух ибн-Наср, потеряв свою столицу — Бухару, бежит в Амуль (Чарджоу), откуда пытается организовать борьбу против победоносных завоевателей.

На помощь ему приходят оба правителя Xорезма. В награду за помощь Нух передает им два крупных владения в Хорасане: хорезмшах Абу-Абдаллах-Мухаммед получает Абиверд, эмиру Ургенча Мамуну ибн-Мухаммеду достается Неса. Как отметил в свое время В. В. Бартольд, этот акт был направлен против непокорного правителя Хорасана Абу-Али. Характерно, что последний беспрекословно уступает Несу Мамуну, но отказывается впустить уполномоченных Абу-Абдаллаха в Абиверд. Испытанный в политических интригах Абу-Али, явно не считаясь с волей своего номинального сюзерена, этим актом подчеркивает признание новой политической силы на севере Средней Азии, союз с которой впоследствии весьма ему пригодился.

Гардизи рассказывает, что мятежный Абу-Али, разбитый весной 995 г. войсками Себук-Тегина, выступавшего в качестве вассала и военачальника Нуха, бежал сначала в Рей, затем попытался вернуться в Нишапур, попал в руки Махмуда — сына Себук-Тегина и, наконец, бежал с небольшим отрядом в Хорезм, под покровительство Мамуна. Однако под Хазараспом он был захвачен войсками хорезмшаха и увезен в Кят, что и послужило поводом к окончательной развязке борьбы между обоими хорезмскими государствами: войска ал-Мамуна взяли Кят, освободили Абу-Али, торжественно принятого Мамуном в Ургенче, куда был привезен и пленный последний афригид. Мамун приказал умертвить своего старого врага и, объединив под своей властью обе половины Хорезма, принял древний титул хорезмшаха.

Наполненное грозными, кровавыми военными событиями, дальними походами, сложными политическими интригами царствование Мамуна I, после кратковременного правления его старшего сына Али ибн-Мамуна сменяется блестящим периодом правления другого его сына Мамуна ибн-Мамуна.

Воцарение Мамуна II связано с крупным поворотом в жизни ал-Бируни.

Шах в 1010 г. призывает изгнанника на родину, приближает его к себе, делая его своим первым политическим советником. Вместе с тем Бируни становится ведущим членом блестящего круга ученых придворной «Академии» Мамуна, украшением

[267]

которой является привлеченный хорезмшахом бухарец Абу-Али ибн-Сина (Авиценна) — гениальный естествоиспытатель, врач и философ, оказавший впоследствии огромное влияние на развитие европейского естествознания.

В «Академик» Мамуна входят также ученый врач Абу-л-Хасан Хаммар, философ Абу-Сахль Масихи и ряд других, менее известных ученых.

Возникновение «Академии» Мамуна не было случайной прихотью просвещенного хорезмшаха. Хорезмийская наука задолго до этого времени занимает выдающееся место в истории науки Востока. Мы мало знаем о науке домусульманского, античного и афригидского Хорезма. Но внимательный анализ памятников материальной культуры позволяет утверждать, что уже тогда точные и естественные науки достигли в Хорезме высокого уровня развития: точные каноны архитектурных пропорций, тщательные строительные расчеты, грандиозные ирригационные сооружения, невозможные без скрупулезной нивелировки местности, описанные Бируни хорезминский календарь и детальная астрономическая терминология, богатство и разнообразие минеральных красок в росписях Топрак-кала, великолепное античное стекло оттуда же — все это было бы невозможно без развития геометрии, тригонометрии, астрономии, топографии, химии, минералогии. Далекие путешествия хорезмийских купцов, о которых единогласно свидетельствуют арабы и китайцы, были бы невозможны без развития и накопления географических знаний. И когда позднеафригидский Хорезм входит в систему Арабского халифата, его ученые сразу занимают, выдающееся, пожалуй, самое выдающееся место среди создателей так называемой «арабской науки» — арабской только по языку, ставшему своеобразной восточной латынью, а на деле созданной учеными Ирана, Закавказья, Малой Азии, Средней Азии, впоследствии Испании.

Уже к концу VIII – началу IX в. относится жизнь и деятельность признанного основателя «арабской» математики и математической географии – хорезмийца Мухаммеда ибн-Муса ал-Хорезми, искажением имени которого является математический термин «алгорифм» (общее решение любой математической задачи), а от одного из слов заглавия математического трактата которого «ал-Джабр» произошло название алгебры. Ал-Хорезми, не только математик, но и астроном, географ и историк, занимает крупный пост при дворе аббасидского халифа ал-Мамуна. Общепризнано, что в его трудах осуществился тот синтез индийской алгебры и греческой геометрии, который лежит у истоков современной математической науки. Но было ли это только индивидуальным творчеством ал-Хо-

[268]

резми? История античной и афригидской культуры Хорезма, развернутая нами на предшествующих страницах, позволяет утверждать, что ал-Хорезми силен не только своим личным математическим гением, но и тем, что он опирался на многовековую традицию хорезмийской математики, выросшей на почве практических потребностей ирригации, путешествий, строительства и торговли, впитавшей в себя и творчески переработавшей, как росписи Топрак-кала, лучшие традиции греческой и индийской культуры. С этой-то зрелой хорезмийской математической наукой познакомил ал-Хорезми полуварваров арабов, а затем, в латинских переводах, и европейский ученый мир.

Есть сведение, что как географ ал-Хорезми принимал участие в посольстве халифа в Хазарию — роль более чем понятная для хорезмийца рубежа VIII и IX вв., и есть все основания полагать, что именно им заложен тот основной костяк географии и этнографии Восточной Европы, который впоследствии выступает в качестве неизменно повторяемого архетипа во всех позднейших арабских географических трудах по этой части мира. Его «ал-Китаб Сурат ал-Ард» — книгой «Картины мира», по авторитетному признанию В. В. Бартольда[22], было «положено начало арабской географической науке».

История хорезмийской науки достигает в творчестве ал-Бируни своего кульминационного пункта. В его лице выступает перед нами великий энциклопедист средневекового Востока, астроном, географ, минералог, этнограф, историк и поэт. Его перу принадлежит целый ряд капитальных трактатов по разным отраслям науки — и во всех он проявляет себя не только как выдающийся эрудит и первоклассный исследователь, но и как самостоятельный мыслитель, прокладывающий новые пути в науке. Признание им равноправия геоцентрической и гелиоцентрической картин мира является крупным шагом вперед по сравнению с доминировавшей среди «арабских» ученых концепцией Птолемея. Его историко-геологические теории по истории ландшафта Северноиндийской низменности и по истории изменений течения Аму-дарьи далеко опережают взгляды тогдашней науки, приближаясь к современным научным концепциям. До нас дошел ранний труд Бируни «Ал-Асар ал-Бакият» — трактат о летоисчислениях народов мира, свидетельствующий о необычайной широте эрудиции хорезмийского ученого и являющийся настоящим кладезем сведений по истории культуры, философии, астрономии, религии различных народов. Трактат по математической и описательной гео-

[269]

графии  — «Канон Масуда» и краткое руководство по определению местоположения местностей, содержащее, кроме геодезических, также и историко-географические сведения, еще ждут своего издателя. Недавно опубликован труд Бируни по минералогии. Замечательная «История Индии» Бируни, изданная Захау, свидетельствующая о глубоком знании автором языка и обычаев страны, богатейшей санскритской научной литературы, географии и истории Индии, является блестящим образцом историко-этнографической монографии, не имеющей себе равных в средневековой литературе. «История Хорезма» Бируни до нас не дошла, она утрачена или еще не разыскана, но, судя по отрывкам из нее у Бейхаки и в монографии самого Бируни о летоисчислениях, это был труд первостепенного значения.

Специальный, не дошедший до нас, исторический труд Бируни посвящает восстанию Муканны — одному из крупнейших народных движений в Средней Азии VIII в.

Видимо, особая роль принадлежит Бируни, как и ал-Хорезми, в разработке географии и этнографии Восточной Европы, в деле ознакомления стран мусульманского Востока со славянами и другими восточноевропейскими народами. Есть все основания полагать, что именно благодаря Бируни арабам стали впервые известны варяги-норманны и народы «страны мрака» — население европейской и азиатской Арктики.

Выше мы отмечали, что именно к «Истории Хорезма» Бируни надо относить ценнейшие сведения о роли Хорезма в событиях на Руси, предшествовавших принятию христианства, сохраненные нам Марвази и Ауфи.

Бируни недолго прожил на родине. Недолговечна была и «Академия» Мамуна.

Надвигалась новая полоса грозных политических бурь.

Глава пришедшей на смену государству саманидов новой раннефеодальной деспотии, выходец из тюркских рабов-гвардейцев Махмуд Газнийский, подчинивший себе всю территорию нынешних Афганистана и Ирана, пытается наложить свою руку и на Хорезм. В 1017 г. он предъявляет Мамуну II требование отправить в Газну знаменитых ученых, собранных при дворе хорезмшаха. Мамун вынужден покориться. Однако ученые не проявляют особого желания ехать ко двору невежественного тирана, а Абу-Сахль Масихи и Авиценна бегут из Хорезма. Первый гибнет в пустыне, второй скрывается в Гургане, Хамадане и Исфагане.

Судьба Бируни не ясна. По одним данным, он подчинился приказу Махмуда, по другим — не подчинился и остался в Хорезме. Однако подготовленное интригами агентов Махмуда

[270]

восстание в Хорезме приводит в том же 1017 г. к гибели Мамуна и подчинению Хорезма газнийскому завоевателю, в результате чего Бируни прибывает в столицу Махмуда уже в качестве пленного. С Газной и двором султана Махмуда связано последнее тридцатилетне жизни великого ученого.

Сменивший на ургенчском престоле Мамуна ставленник Махмуда, также бывший тюркский раб-гвардеец Алтунташ, очень скоро начинает, хотя и с большой осторожностью, как могущественный, но верный вассал Газны, проводить самостоятельную политику, продолжавшую политику его предшественников, во многом напоминающую политику Мамуна I по отношению к саманидам.

При преемнике Алтунташа Харуне Хорезм провозглашает свою независимость от Газны. Но в том же самом 1034 г., на который падает этот акт, и Хорезм и самое государство газневидов делаются жертвами грандиозной катастрофы, связанной с завоевательным движением тюркских племен, возглавленным влиятельной огузской аристократической фамилией сельджукидов.

4

Мы оставили государство огузских ябгу Янгикента в период его высшего подъема в качестве могущественного соперника Хорезма в борьбе за гегемонию над арало-каспийскими степями.

В первой половине XI в. это государство, потерпев поражение в борьбе с Хорезмом, вступает в полосу острого социально-политического кризиса[23]. Основной движущей силой событий становится противоречие между крупной скотовладельческой аристократией, заинтересованной в развитии торговых отношений с оазисами и городами Средней Азии и сохраняющей старинный комплексный уклад хозяйства оседлой народной массой -штуками», обитателями огузских городов. Эта борьба, только слабые отголоски которой дошли до нас, приобретает крайне острые формы. Кочевая знать и поддерживающие ее группы племен, заинтересованные в расширении пастбищ, начинают самовольно откочевывать из пределов государства ябгу в мусульманские владения — к караханидам в район Бухары, в Хорезм, под покровительство Харуна и далее — в Хорасан. Это приводит к конфликту знати с янгикентским ябгу Али и его сыном и соправителем, наместником Дженда Шах-Меликом.

[271]

Сначала эта борьба складывается благоприятно для Шах Мелика, и огузские повстанцы во главе с сельджукидами оказываются вынужденными бежать в Хорезм.

Однако вслед за тем наступает перелом. Сельджукиды разбивают Шах-Мелика и заставляют его отступить, центр активности переносится в Хорасан, где они захватывают власть над рядом городов, а в 1040 г., разбив на голову войска Мас’уда Газнийского в битве при Денданакане (между Мервом и Серахсом), захватывают в свои руки власть над всеми владениями газневидов и кладут основание Сельджукской империи.

Мас”уд в своей борьбе с сельджукидами ищет союза с их старым врагом Щах-Меликом и дает ему инвеституру на Хорезм. В начале 1041 г. Шах-Мелик захватывает там власть, изгнав преемника Харуна – Исмаила, и удерживает ее до 1044 г., возглавляя эфемерное Огузско-Хорезмийское царство, на короткое время становящееся столь значительной силой в развертывающихся событиях, что сменившийся на пошатнувшемся газнийском престоле Мас”уда третий государь династии газневидов – Маудуд в 1042 г. признает Шах-Мелика своим сюзереном.

Но с этим, естественно, не могли мириться победоносные сельджукиды.

В 1044 г. сельджукские войска захватывают Хорезм, вынуждая Шах-Мелика к бегству. Он пытается перенести безнадежную уже борьбу в Иран и вскоре находит там свою гибель. Хорезмское государство перестает существовать.

Последующее пятидесятилетие – темный период в истории Хорезма. Из хроники Мирхонда мы узнаем, что около 1065 г. в Хорезме происходит крупное восстание против сельджукидов, возглавленное некими Фагфуром, Джази и ал-Кафшатом, вызвавшее карательную экспедицию сельджукского султана Алп-Арслана.

Интересно имя первого из вождей восстания: Фагфур (арабская транскрипция титула Багпур — «Сын бога [солнца]») — как мы видели, титул светского царя-военачальника при афригидах. Не исключено, что здесь мы имеем последнюю попытку реставрации старой династии.

Если к тому же мы вспомним, что в VIII в. этот титул носят вожди антифеодального движения общин, то весьма вероятно, что и в событиях 1065 г. надо видеть последнюю вспышку антифеодальных движений раннего средневековья.

Алп-Арслан подавляет мятеж и восстанавливает суверенитет сельджукидов в Хорезме. Хорезм несколько десятилетий остается отдаленной провинцией Сельджукского государства.

[272]

Карта 6. Хорезм, огузы и Русь в XI в.

1 — места поселений откочевавших огузов и печенегов; 2 -государство огузских нбгу в первой половине XI в.; 3 — центры огуаско-печенешпких поселений; 4 — Хорезм; 5 — граница Византийской империи; 6 — граница Византийской империи до огузского движения; 7 — откочевки и завоевательные походы огузов и печенегов; 8 – переселении и походы кимакских племен

[273]

На протяжении второй половины XI в. здесь сменяется длинный ряд наместников, в том числе сельджукских царевичей.

Однако, несмотря на могущество и блеск созданной завоевателями огромной империи, простиравшейся от Кашгара до Малой Азии, в самой ее природе таились предпосылки ее недолговечности. Отмеченные нами выше процессы консолидации феодальной экономики находят при сельджукидах свое завершение.

Если при их предшественниках военно-ленная система развивается относительно медленно, охватывая лишь верхушку общества, и общественные отношения крайне отягощены дофеодальными пережитками, — при сельджуках феодальное землевладение, построенное на системе ленных пожалований (икта”), пронизывает всю структуру общества. Иктадар или муктаи, держатель лена, становится основной фигурой господствующего класса; зависимый крестьянин, сидящий на переданных в икта землях и обязанный нести повинности за держание земли, — основным производителем. Армия, государственный аппарат, центральная и местная администрация — все базируется на системе икта, что не может не обусловливать максимального развития центробежных тенденций в государстве. Бесчисленные сельджукидские царевичи и военачальники становятся фактически самостоятельными государями в различных частях империи, и уже к началу XII в. власть верховных сельджукских султанов становится весьма и весьма условной.

Среди поднимающихся в рамках Сельджукской империи все более и более усиливающихся вассальных государств одно из первых мест принадлежит Хорезму, правители которого, вассалы и ставленники сельджукидов, вновь принимают древний титул хорезмшахов и закрепляют за собой наследственную власть.