О поэте Алексее Николаевиче Суслове известно немного. Его недолгая и не слишком богатая событиями жизнь была ограничена сначала пределами села Лысково Макарьевского уезда Нижегородской губернии, затем Нижнего Новгорода; их Алексей Николаевич, в бытность там, никогда не покидал. В мемуарном очерке «Запоздалый певец» нижегородский писатель и журналист Николай Степанович Власов-Окский воспроизводит весьма любопытный в этом смысле разговор между А. Н. Сусловым и поэтом из рабочей среды Козьмой Хохловым, в котором и сам невольно принял участие:
«– <…> Эх, кабы деньжонок! – воскликнул Алексей Николаевич, – уехал бы я в Москву…
– За песнями? – съязвил Хохлов.
– Нет, с песнями… Авось бы и развернулся… Учиться бы стал. Книгами себя обложил бы… А то образование-то у меня подгуляло…
– Талант надо иметь крупный, Алеша, – молвил Хохлов. – Талант и без образования выйдет на широкую дорогу…
– Так-то оно так, а все-таки… Эх, доживу до лета. Возьму отпуск и поеду в Москву…
– Съезди, съезди, – посоветовал Хохлов.
– Обязательно, а то за всю жизнь никуда из Нижнего не выезжал.
– Что же вас удерживает? – спросил я.
– Нерешительность… А хочется, страшно хочется в Москву… Москва для меня – своего рода Мекка…»[1].
Нерешительность, увы, оказалась сильнее, и «Москва-Мекка» так навсегда и осталась для поэта недостижимой мечтой, как следует из более позднего диалога Алексея Николаевича и Н. С. Власова-Окского:
«– <…> Хохлов вот в гору пойдет…
– Кстати, что с ним? Не болен ли он? – спросил я. – Давно не видно его что-то…
– Какое болен! – возразил Суслов. – Уехал в Москву и пристроился к журналу «Женское дело»…
– А вы еще не решили уезжать?
– Нет. Где уж мне!..»[2].
Лысково – родина Алексея Николаевича Суслова. Здесь в семье конторщика он в 1878 году появился на свет. Упоминая позже о своих корнях, А. Н. Суслов отмечал, что происходит из мещанского сословия города Горбатова[3]. О его раннем детстве сведений нет. Первые воспоминания относятся к лысковскому двухклассному училищу, где будущий поэт с трудом усваивал основные дисциплины и которое так и не закончил из-за внезапной смерти отца. Пришлось определяться на службу для поддержки семьи; о ее составе Алексей Николаевич нигде не упоминает, можно лишь предположить, что у своих родителей он был не единственным ребенком, к тому же – старшим. Поступив на должность писца в лысковское волостное правление, не ведал, что тем самым связал себя канцелярской работой, которой потом перебивался всю жизнь, добывая на хлеб насущный.
Довольно рано Алексей пристрастился к чтению, еще любил созерцать природу и рисовать. Последнее, правда, забросил, как только начал писать стихи: толчком к ним, по его собственному признанию, послужило знакомство с творчеством Александра Сергеевича Пушкина.
В начале 1900-го А. Н. Суслов перебрался в Нижний Новгород и поступил на работу конторщиком-машинистом к либеральному нотариусу А. А. Олигеру, имевшему богатую домашнюю библиотеку. Алексей Николаевич сразу же получил к ней доступ и как мог восполнял недостающее образование. Попутно сочинял стихи, которых к концу года набралось столько, что возникло желание издать сборник. «Но некоторая мнительность, – писал примерно двумя годами позже в своей автобиографии А. Н. Суслов, – не позволяла мне решиться окончательно, я медлил, и хорошо сделал, так как после убедился, что это было бы преждевременно»[4]. Мнительность могла возникнуть и потому, что губернские издания, пороги которых обивал Алексей Николаевич, публиковать его поэтические опыты не торопились. Скорее всего, в редакции газеты «Нижегородский листок» судьба столкнула его с Николаем Ивановичем Новиковым, начинающим поэтом из деревни Кусаковки Нижегородского уезда, выпустившим к тому времени книжку «Стихотворения Крестьянина». Он был знаком с Алексеем Максимовичем Горьким, к которому и привел Алексея Суслова.
«Сначала мы с Новиковым посещали его вместе – вспоминал Алексей Николаевич. – Когда мы пришли первый раз, то застали его за работой: он что-то писал. Нас он принял очень любезно. Я передал свои стихотворения, и он попросил зайти к нему за ответом дня через два. <…>
Через два дня после первого свидания с Алексеем Максимовичем, я пришел к нему узнать мнение о моих стихах, и вот его слова:
– Вы, пожалуйста, не сердитесь, если я скажу правду. Вот эти, – он указал на несколько стихотворений, – отошлите от моего имени в журнал, – тут Горький назвал один петербургский журнал: – может быть, напечатают стихи эти, а издавать пока не советую, так как этак пишут теперь многие. Но я уверен, что через год, через два будете писать много лучше: вам стоит только почитать хорошие книги»[5].
И Алексей Максимович стал руководить чтением Суслова, подбирая для него книги из личной библиотеки. Правда, поэт не всегда отличался добросовестностью и некоторые серьезные сочинения, главным образом по истории, относил назад недочитанными, отчасти по непривычке к чтению подобной литературы, отчасти по недостатку свободного времени. Каждый раз отправляясь к Горькому, захватывал с собой новые произведения. Однажды небольшое стихотворение «Звезда» остановило внимание Алексея Максимовича и с его подачи появилось в газете «Нижегородский листок» 17 ноября 1900 года…
Я видел, как звездочка с неба упала,
Блеснула во мраке ночном – и пропала…
Такой же падучей и светлой звездой
Когда-то мелькнула и ты предо мной.
А где ты теперь, я не знаю… не знаю!..
С тобой мы расстались давно, навсегда,
И, видя, как гаснет звезда, я страдаю:
Блеск прошлого счастья – такая звезда.
Эта скромная публикации стала для Алексея Николаевича Суслова литературным дебютом, после которого, правда, Горький больше не помогал ему печататься, считая, что опыты начинающего автора еще далеки от совершенства и требуют серьезного труда для выработки оригинального стиля. Тем не менее к 1902 году А. Н. Суслов собрал свой первый, к сожалению, так и оставшийся единственным сборник и выпустил его под непритязательным названием «Стихотворения». Книжечка в тридцать две страницы за исключением нескольких образцов гражданской поэзии содержала лирические зарисовки, в которых одновременно заключалась благость от созерцания непостижимо очаровательной природы и светлая грусть от неразделенной любви…
Как дивно блещут звезды с высоты,
Как я люблю смотреть на их сиянье;
Не потому ль, что их любила ты,
Ты, милое, прекрасное созданье!
Не потому ль, что трепетный их свет
Нас заставал всегда на месте встречи
И посылал нам сверху свой привет,
Смотря на нас, подслушивая речи.
Сборник разошелся быстро, однако Алексей Николаевич не почувствовал радости: прочитав стихи напечатанными, он слишком очевидно увидел их недостатки.
Нередко на квартире у А. М. Горького, Суслов встречал и других начинающих литераторов, чаще – из рабоче-крестьянской среды. Кроме Новикова он в то время довольно близко сошелся с поэтами Александром Андреевичем Белозеровым и Петром Семеновичем Клоковым, печатавшимся под литературным псевдонимом Семен Тихий, среди которых и прослыл «нижегородским Фетом» из-за тяготения к интимно-созерцательной лирике, тогда как время, по их мнению, неумолимо требовало гражданственности. И Алексей Николаевич попытался от времени не отставать.
В начале 1905 года в Нижнем Новгороде увидел свет небольшой поэтический сборник «Весенний шум», содержащий стихи четырех поэтов: Н. И. Новикова, выступившего также в качестве издателя книги, А. А. Белозерова, П. С. Клокова (С. Тихого) и А. Н. Суслова. Под заголовком на обложке и титульном листе был выставлен эпиграф из Н. А. Некрасова: «Идёт-гудёт Зеленый Шум, / Зеленый Шум, весенний шум!» Получившая цензурное разрешение 19 марта книга и вправду оказалась «весенней», причем не только по времени года, но и по настроению пробуждающейся к свободе России, переживавшей политическую весну. Вот почему революционный пафос и гражданские мотивы «Весеннего шума» пришлись ко времени. Неудивительно, что местная прогрессивная критика достаточно тепло встретила появление сборника, и, хотя рецензенты отмечали порой «явные недостатки формы» и «небрежности в выражениях», в целом книга была принята, благодаря желанию авторов «отозваться на общее настроение»[6]. Увы, ни в одной из рецензий не было названо имя Суслова, тогда как остальные поэты удостоились быть помянутыми. Правда, стихов в «Весеннем шуме» у него было куда меньше, чем у собратьев по перу: всего пять, тогда как у Новикова – семь, Клокова (Тихого) – десять, Белозерова – пятнадцать. Можно и потеряться, к тому же в гражданских поэтических опытах Алексея Николаевича поэзию местами заменяла сухая риторика и лозунговость…
Страшитесь! Недолго народу придется
Терпеть ваш насильственный гнет, –
Народ угнетенный весь скоро очнется
И все ваше царство сотрет!
Были, правда, и удачные, пусть и не замеченные критикой, попытки слияния чистой лирики с гражданственностью, когда последняя наполнялась истинно человеческим чувством…
Падают с неба снежинки,
Землю ковром устилают;
Блеском небесного счастья
Ярко под солнцем сверкают…
Капают слезы людские,
Стало их море большое, –
Ярко они отражают
Лютое горе земное.
Некоторое время А. Н. Суслов как поэт двигался в этом направлении, что следует, к примеру, из стихотворения «Соловей», напечатанного в № 81 «Нижегородского листка» за 26 марта 1906 года…
Замолчи, соловей! На волшебные звуки
Не откликнусь я больше усталой душой:
Слишком давят ее непосильные муки,
Слишком много неправды царит над землей.
Нежной трелью своей ты меня возмущаешь:
Ты поешь о весне и о розах любви.
И тебе не хочу я внимать: ты не знаешь,
Что насмешкой звучат эти песни твои
Над несчастной Отчизной, лишенной свободы,
Обагряющей руки в невинной крови.
Замолчи же, не пой, соловей, в дни невзгоды
О роскошной весне и блаженной любви!
Но вместе с пронизанными болью за судьбу Родины строчками, Алексей Николаевич создает и замечательные образцы пейзажной лирики, иногда в хорошем смысле творчески перекликаясь с Афанасием Афанасьевичем Фетом.
Золотистых звезд мерцанье,
Темно-бледный свет луны;
Чутких листьев трепетанье
Сквозь таинственные сны.
Аромат цветов душистых,
Рокот песни соловья,
И на глади вод сребристых
Одинокая ладья.
В смутной дымке цепью длинной
Очертанья дальних гор,
И родных полей пустынный,
Мирно дремлющий простор.
Дышит вечной красотою
Ночь сквозь реющие сны,
Навевая тишиною
Чары светлые весны.
В начале 1910-х Суслов знакомится с Николаем Степановичем Власовым-Окским, который работал тогда в нижегородской газете «Судоходец». Вспоминая позже первую встречу с Алексеем Николаевичем, Власов-Окский останавливает внимание на его внешнем облике:
«– Входи, входи, – говорил Хохлов, подталкивая через порог моей квартиры худощавого, среднего роста, субъекта, с испитым лицом, по-актерски выбритым. На носу незнакомца пенсне, на голове легкая шапочка; одет, несмотря на сильный мороз, в неказистое пальто.
– Вот вам и встреча поэтов, – как-то кривляясь, бормотал Хохлов. – Рекомендую: Алексей Николаевич Суслов. Любите друг друга и жалуйте!..
На вид Суслову было лет тридцать семь. Казался он каким-то измученным, увядшим»[7].
Тяготило поэта в ту пору многое… И в первую очередь – мертвящая канцелярская работа за кусок хлеба: жить на гонорары от поэтических публикаций было невозможно, а журналистикой Алексей Иванович не пробавлялся. Кроме того, не давало покоя ощущение собственной невостребованности как поэта, ведь многие из прошлого окружения разъехались, «одни в славе, другие к ней» и только он застрял: современное стихотворчество не стало близким, а желание «петь» подобно Пушкину, Кольцову, Фету далеко не всегда встречало понимание. «Чувствую, что запоздалый я певец», – с грустью признавался Суслов Н. С. Власову-Окскому, оставившего в том числе описание домашней обстановки поэта:
«Позднее мы с Алексеем Николаевичем встречались часто. Нередко он зазывал меня в свою квартиру. Квартира его была обставлена бедно, но содержалась опрятно. В маленькой комнате, в которой помещался поэт, стоял у задней стены небольшой шкафик. В шкафике – книги, разрозненные сочинения классиков. На столе – неизменный «Чтец-декламатор».
Жил поэт одиноко. Кроме матери-старушки у него никого не было»[8].
Личная жизнь А. Н. Суслова не складывалась, в итоге – своей семьи он так и не создал и потомства по себе не оставил. Причиной, вероятно, была уже помянутая нерешительность, граничащая с природной застенчивостью, которую Алексей Николаевич не сумел преодолеть. Отсюда мотив красивой, но неразделенной любви и несбывшегося счастья, нередко звучащий в его лирике.
Тяжелое душевное состояние поэта в предреволюционное время лучше всего передает написанное примерно в 1915 году и опубликованное тогда же в «Нижегородском альманахе» стихотворение:
Черная дума, тоска безысходная
Давят усталую грудь:
Все-то мне чудится ночь непогодная,
В мраке затерянный путь.
Будто иду я, а вьюга сердитая
Саван серебряный ткет…
Это не старость ли, горем повитая,
Призраком мрачным встает?
После событий 1917 года Алексей Николаевич воспрянул духом. В одном из опубликованных в январе 1918-го стихотворений он возглашал:
Позабыты былые невзгоды –
И душа, перестав тосковать,
В жажде правды, любви и свободы
Просит жизни кипучей опять.
Вновь борьбой изнуренные крылья
Вырастают и крепнут на мне…
Прочь, позорное чувство бессилья!
Взвейтесь, крылья мои, в вышине!
Пусть со злобою ветер ревучий
Собирает грозу надо мной:
Как орел в поднебесьи могучий
С новой силой воспряну на бой…
Позабыты былые невзгоды –
И душа, перестав тосковать,
В жажде правды, любви и свободы
Просит жизни кипучей опять.
В первые послереволюционные годы А. Н. Суслов активно печатается в местных газетах «Волжская коммуна», «Рабоче-крестьянский Нижегородский листок», «Красное знамя», «Нижегородская коммуна», «Бурлак-коммунист», его стихи увидели свет в столичном журнале «Весь мир». Отдавая дань гражданственности и патриотизму, поэт все больше склонялся в творчестве к созерцательно-пейзажному началу, рождающему светлые, трепетные, нежные человеческие чувства, без которых настоящая жизнь просто немыслима. Эта окрыленность доброй счастливой мечтой отразилась, пожалуй, в программных строках Алексея Николаевича…
«Живи», – шептал мне ветер вольный,
Когда под вешней лаской дня
Я шел дорогою раздольной
Через цветущие поля.
«Живи», – шумел мне лес зеленый,
Молясь лазурным небесам,
Когда я, солнцем опаленный,
Входил в его прохладный храм.
«Живи, забудь печаль и муки», –
Все говорило мне без слов,
И в каждом шелесте и звуке
Ловил я чутким сердцем зов.
И, как в былые детства годы,
В себе почувствовав прилив
Воскресших сил на зов природы,
Я был так весел и счастлив.
Летом 1922 года после почти шестилетней отлучки в Нижний Новгород из Твери, где оказался в конце 1916-го по мобилизации, вернулся Н. С. Власов-Окский и устроился в «Нижегородскую коммуну». Занимаясь организацией в газете литературной страницы, разыскал А. Н. Суслова, после чего они вместе направились по старым адресам литераторов, еще относительно недавно публиковавшихся в «Нижегородском листке» или «Волгаре». Об этом суздальскому поэту Ивану Абрамовичу Назарову сообщал Александр Андреевич Белозеров, также в 1922-м вернувшийся с Ветлуги в родной город, где не был четыре года: «Вскоре по приезде в Н.-Новгород меня посетили местные поэты А. Суслов и Н. Власов и попросили принять участие в «Литературной Страничке», издающейся при местной партийной газете «Нижегор. Коммуна» <…> «Литерат. Страничка» претендует на лит.-худ. издание. <…> В «Лит. Стран.» участвуют писатели и поэты бывш. «Нижегор. Листка», как-то: В. А. Мартовский, А. В. Сигорский, Н. Н. Нартов, А. А. Истомин, И. Трубин, А. Суслов, Н. Власов и друг»[9]. Алексей Николаевич был частым автором литературной страницы «Нижегородской коммуны», печатая лирические, порой музыкально звучащие миниатюры…
Грустит, забытый, на прибрежной
Пустынной отмели челнок,
А волны ласково и нежно
Целуют камни и песок, –
Придут… Закинут шаловливо
На берег светлый жемчуг свой
И отступают торопливо,
Как будто манят за собой.
Казалось, поэтическая стезя А. Н. Суслова вполне определилась, оставалось лишь уверенно двигаться вперед, не оглядываясь и не сворачивая… Но случилось неожиданное…
Во второй книжке нижегородского еженедельника «Искусство и сцена» за 1923 год под рубрикой «Литературные портреты» появился материал «Алексей Суслов» с критикой творчества поэта, автором которого был, по меньшей мере, хороший знакомый Алексея Николаевича журналист и писатель Александр Васильевич Сигорский. Его статья вызывает не только чувство горечи, но и недоумения, поскольку автор местами противоречит сам себе. «Алексей Суслов – Нижегородский Фет… – пишет Сигорский. – Каждое его стихотворение – или изящная безделушка, произведение ювелирного искусства, или редкие по искренности и сжатости элегии». Но если произведение искусства, да к тому же ювелирное, то почему безделушка? И что не так с элегиями, редкими по искренности? Проблема, как выясняется, в отсутствии гражданственности. «Суслов никогда не был последовательным гражданином в своих стихах и никогда им не будет, – утверждает Александр Васильевич: – его участие в таком исключительно «гражданском» поэтическом сборнике, как «Весенний шум» (1905), – чисто случайно и может быть объяснено лишь колоссальной силой волны общественного настроения, которое в те памятные годы взбаламутило даже таких улиток, как Суслов-поэт». Большего уничижения, кажется, и представить себе невозможно. Однако автор, недовольный тем, что поэту, вдохновившемуся в юности Пушкиным, все же ближе оказалась поэтика Фета, разражается новой тирадой: «Не прошла «пора Пушкина» – Пушкин всегда будет солнцем поэзии, – но прошла пора Фета: для нашей современности, идущей под знаменем революций, поэзия Фета слишком ювелирна-изысканна, чтобы быть убедительной, слишком безропотна и медлительна, чтобы волновать нас в наши дни. <…> Так и стихи Суслова – маленького Фета, Нижегородского Фета: они уже немножечко старомодны, им уже нельзя претендовать на общее признание и широкую любовь, – выносит приговор Сигорский, но тут же делает весьма противоречивую оговорку: – За ними остается лишь редкостная искренность и акварельность…»[10]. Странно, почему стихи редкостной искренности не могут претендовать на широкую народную любовь. Или последней не место под знаменем революций? Много позже А. В. Сигорский жалел об этой статье, оправдывая свои выпады тем, что хотел встряхнуть Алексея Николаевича, пробудив в нем желание встать на гражданскую поэтическую стезю, как, по его мнению, того требовало время, но результат оказался иным.
Публикация буквально оглушила А. Н. Суслова. Исчезнувшее было ощущение собственной ненужности как поэта, постепенно завладело им без остатка и уже не отпускало до конца жизни, превратившись в комплекс. Правда, некоторое время он еще продолжать писать, редактировать старые произведения и даже печататься. Перешедший в газету «Бурлак-коммунист» Н. С. Власов-Окский привлек Алексея Николаевича к сотрудничеству и весной 1923-го на страницах этого издания появились «речные» стихотворения Суслова, явившие могучий и неукротимый разлив Волги…
Разбив, как цепи, звонкий лед,
Родная Волга пробудилась
И с вольной песнею вперед
Неудержимо устремилась.
Она поет: «Пришла весна
И растопила снег. Довольно
Томиться мне в оковах сна,
Когда так дышится привольно;
Когда, забыв тяжелый гнет
Зимы холодной и суровой,
Природа радостно зовет
Всех к лучезарной жизни новой!»
И эхо вторит песне той,
А Волга ширится, как море,
И тонет взор ее в просторе,
Любуясь мощной красотой.
Однако довольно быстро поэт замкнулся в себе, исчез из периодики, отдалился от друзей и знакомых, хотя отношений ни с кем не порывал, в том числе и с А. В. Сигорским. Известно короткое письмо Суслова, датированное 20 января 1929 года, с которым он оставлял последнему подборку своих стихотворений для мероприятия: «Дорогой Александр Васильевич! По Вашему приказанию я оставляю у Вас стихи. Но беда в том, что я сам лично не умею выбрать, тем более – для сцены. Взял на удачу, быть может, кое-что подойдет. Из этих стихов, мне кажется, подошли бы «Маскарад» для декламации и юность для мелодекламации. Остальные по выбору. <…> Надеюсь, что Вы известите меня: где будет вечер и дадите мне проходной билет. Ваш А. Суслов»[11]. В то время поэт если и брался за перо, то писал исключительно для себя – редко, но всегда замечательно, даже когда редактировал старые стихотворения…
На мгновенье молния полнеба
Вдруг рассекла огненным мечом;
И под гул над желтым морем хлеба
Стаи туч растаяли дождем.
Показалась радуга цветная,
Просияла в небе бирюза,
Пронеслася, крылья развевая,
Исполинской птицею гроза.
Только блещут все еще зарницы,
Точно в смутно-дымчатой дали
Кто-то мчится в светлой колеснице
И мелькают золотые спицы,
Утопая в голубой пыли.
О последних, почти десяти годах жизни Алексея Николаевича Суслова известно лишь из писем тех, кто хорошо знал его…
Так, перебравшемуся в Москву Николаю Степановичу Власову-Окскому нижегородский писатель и журналист Николай Васильевич Крюков 22 июня 1924 года писал: «Что сказать о друзьях-писателях? Суслов пристрастился к пиву, и если есть деньги в кармане, сидит с приятелями в пивной, быстро хмелеет и впадает в грустное или ворчливое настроение. Ничего не пишет, огорченно ссылаясь на то, что его стихи теперь никому не нужны, ибо он пишет по старинке и по-новому писать не умеет»[12].
10 октября 1926-го Александр Андреевич Белозеров сообщал жившему также в столице писателю Ивану Михайловичу Касаткину: «Суслова вижу <…> весьма редко и все – в том же потрепанном пальтишке, что и 15 лет назад. И по внешности он будто не изменился: все такой же серенький, озадаченный. Как и раньше – все стучит на машинке…»[13].
В одном из своих редких писем того времени сам Алексей Николаевич 31 января 1932 года винился Петру Семеновичу Клокову (Семену Тихому): «Дорогой Петр Семенович! Вероятно, ты меня бранишь? Каюсь, виноват за долгое молчание. Ты ведь знаешь, какой я неохотник до писем, а в то время, когда ты был у меня, я находился во власти Бахуса и сам не помню, где меня черти носили. <…> Ну, как ты живешь? Пишешь ли? Нет ли у тебя каких-либо литературных новостей? Я давно уже ни с кем не списываюсь и ничего не знаю»[14].
После трехлетнего перерыва в переписке в послании Н. В. Крюкова к Н. С. Власову-Окскому от 5 июня 1935-го значилось: «Сообщаю Вам, что А. Н. Суслов умер больше года тому назад. Его одинокая и нетрезвая жизнь была тяжела и грустна»[15].
Алексей Николаевич Суслов тихо оставил мир в 1933 году…
Угас вдали небесный кратер,
И дня истлевшего зола,
Клубяся, в траур облекла
Всю даль и трав цветущих скатерть.
И только кто-то в глубь ночей
Раскинул блещущую ярко
Космографическую карту,
Отметив Млечный путь на ней.
Не тем ли путем отправился Алексей Николаевич к Вечности, так и не собрав книгу своих стихов, рассыпанных по газетам, журналам, архивам…
А.Н. Суслов
Автограф А.Н. Суслова
Обложка единственной книги поэта
Сокращенный вариант статьи под названием «Алексей Суслов: неприметная жизнь тихого лирика» был опубликован в коллективной монографии «Нижегородский текст русской словесности: художественное постижение национальной ментальности» (Нижний Новгород, 2021).
[1] Власов-Окский Н. С. Отошедшие: лит. воспоминания. М., 2000. С. 34-35.
[2] Там же. С. 35–36.
[3] ЦАНО. Ф. Р-6317. Оп. 1. Д. 186. Алексей Суслов [О себе]. Л. 100.
[4] ЦАНО. Ф. Р-6317. Оп. 1. Д. 186. Алексей Суслов [О себе]. Л. 100.
[5] Яцимирский А. И. Русские писатели в роли руководителей поэтов из народа // Литературные и научно-популярные приложения к журналу «Нива» на 1903 г. за сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. С. 100.
[6] Умский А. Весенний шум. Избранные стихотворения А. Белозерова, Н. Новикова, А. Суслова. С. Тихого. Нижний Новгород, 1905 // Нижегородский листок. 1905. 17 мая. С. 4.
[7] Власов-Окский Н. С. Отошедшие: лит. воспоминания. М., 2000. С. 33.
[8] Власов-Окский Н. С. Отошедшие: лит. воспоминания. М., 2000. С. 35.
[9] Центральный архив Нижегородской области (ЦАНО). Ф. Р-6517. Оп. 1. Д. 198. Письмо Белозерова А. А. к Назарову И. А., 9 октября 1922. Л. 54.
[10] Сигорский А. С. Алексей Суслов // Искусство и сцена. 1923. № 2. С. 15–16.
[11] ЦАНО. Ф. Р-6317. Оп. 1. Д. 482. Письмо Суслова А. Н. к Сигорскому А. В., 20 января 1929. Л. 1-1 об.
[12] Письмо Крюкова Н. В. к Власову-Окскому Н. С., 22 июня 1924 из Личного архива В. А. Гурьева.
[13] ЦАНО. Ф. Р-6517. Оп. 1. Д. 198. Письмо Белозерова А. А. к Касаткину И. М., 10 октября 1926. Л. 20.
[14] Письмо Суслова А. Н. к Клокову П. С. // Цирульников А. М. Подпольной музы адъютанты. Горький, 1971. С. 78-79.
[15] Письмо Крюкова Н. В. к Власову-Окскому Н. С., 5 июня 1935 из Личного архива В. А. Гурьева.