Кузнецов Б. Братская помощь горьковчан ленинградцам в дни военной блокады (воспоминания)

[23]

Эшелон с продовольствием из Горького для осажденного Ленинграда.

Известно, что Ленинград уже в первый год войны – к осени 1941 года – оказался в плотном кольце вражеских войск, в тисках блокады. Все железнодорожные пути к Ленинграду были гитлеровцами перерезаны. Огромный город вел героическую оборону в условиях осады. Фашистская артиллерия обстрели­вала город ежедневно, с немецкой пунктуальностью, район за районом, квадрат за квадратом. Самолеты гитлеровских извер­гов бомбили город с воздуха, летая на небольшой высоте.

Почти в первые же дни блокады фашистские стервятники разбомбили огромные городские продовольственные склады в районе Александро-Невской лавры. В огне погибли все запасы продовольствия. С наступлением зимы в Ленинграде начался жуткий голод и неимоверные лишения населения. Ежедневно от голода гибли многие тысячи людей, которых хоронили в общих братских могилах.

Зима 1941-1942 г.г. была для Ленинграда исключительно тяжелой. Огромный город связывала с “Большой землей” лишь од­на единственная автомобильная дорога по льду Ладожского озе­ра. Эту тоненькую ниточку транспортной связи осажденного го­рода с Родиной ленинградцы называли “Дорогой жизни”.

С наступлением весны 1942 года лед на озере растаял, и на смену автотранспорту пришел водный транспорт. Весной положение с продовольствием в блокированном городе стало особенно трудным.

Вот в этот-то период на помощь героическим ленинград­цам пришли горьковчане. Горьковский обком КПСС и Облиспол­ком сформировали крупный железнодорожный эшелон, в несколь­ко десятков вагонов, с продовольствием и обмундированием для бойцов Ленинградского фронта и для населения голодаю­щего города.

[24]

Этот эшелон нужно было провести к Ленинграду в наиболее короткий срок, как можно скорее, вне железнодорожного гра­фика, используя короткие промежутки времени для пробега меж­ду очередными станциями в “окнах” планового графика. Желез­ные дороги работали тогда с большим напряжением. “Окна” в расписании были редкими и короткими. Поэтому нужны были лю­ди, которые специально следовали бы вмеcте с эшелоном, что­бы договариваться с дежурными и начальниками станций о про­талкивании эшелона для Ленинградского фронта, используя “окна” в графике движения.

Пишущий эти строки был личным участником описываемых событий. Горьковский обком КПСС поручил автору этих воспо­минаний сопровождение эшелона от Горького до ст. Званка, на р. Волхове, в качестве начальника военизированной охраны поезда. Моим заместителем был возвращавшийся в Ленинград депутат Ленинградского Совета тов. Ефремов А.И.

Эшелон вышел из Горького в направлении Москвы 13 апре­ля 1942 года. На промежуточных станциях наш состав отводи­ли на запасные пути, чтобы дать “зеленую улицу” для сроч­ных поездов, следовавших на фронт с живой силой и боевой техникой. Продвигались мы не так быстро и на каждой новой станции прилагали немало усилий, чтобы прорваться к следую­щей станции в “окно” густого движения.

На ст. Перово, под Москвой, мы увидели следы войны: разбитые немецкие машины и валяющиеся вдоль насыпи, в лужах та­лого снега, фашистские зажигательные бомбы. По Окружной же­лезной дороге наш эшелон перевели на Савеловскую железную дорогу, и мы поехали прямо на север. Погода стояла сухая, сол­нечная. На остановках к нашим вагонам подходили местные жи­тели и предлагали поменять на табак куриные яйца и молоч­ные продукты.

Ехали местами днем, а часто и ночью. Проехали ст. Крас­ный Холм. Помню длительную остановку в Пестово. Здесь пого­да сменилась: моросил мелкий дождь. Стало холодно. Особен­но ночью. Хмурый лес около станции. Рядом в загоне мирно по­щипывал молодую свежую травку теленок. Словоохотливая женщи­на рассказала нам, что недавно озорной немецкий летчик сни-

[25]

зился над станцией и на бреющем полете стал стрелять в это­го теленка из пулемета. Теленок, задрав хвост, бегал по за­гону, а немец сделал два захода, чтобы убить теленка, но так и не мог угодить в него ни одной пулей. Теленок остался жив. Между станциями Будогощь и Заборье через лес была про­ложена временная железнодорожная ветка на соединение с Се­верной железной дорогой,   ведущей через г. Тихвин к Званке. По этой “времянке” нас тянули два паровоза одновременно, так как профиль дороги был тяжелый и одному паровозу было не под силу. Шли ночью. Боялись бомбежки немецких стервятни­ков. Но все обошлось благополучно.

Под г. Тихвином в свете раннего утра мы увидели странную картину: сосновый лес на большом пространстве стоял без крон, которые были начисто срезаны сплошным артиллерийским огнем в боях за освобождение города. Торчали голые стволы изуродованных деревьев. Русский лес, наш друг и союзник, ка­кой страшный след оставила на тебе война!

Город Тихвин был недавно освобожден от гитлеровских зах­ватчиков. Здесь было много примет войны. В частности, вдоль насыпи валялись немецкие каски, солдатские котелки, гильзы от снарядов, а в одном месте в кювете лежал труп немецкого солдата с мертвым петухом под мышкой. Смерть настигла маро­дера на месте преступления.

Было теплое солнечное утро, когда наш эшелон подошел к станции Званка. На вокзале было пусто. В комнате дежурно­го оказались двое: железнодорожник и военный. На нашу прось­бу принять эшелон, как подарок горьковчан бойцам Ленинград­ского фронта, нас направили в штаб генерала Лагунова, кото­рый ведал вопросами снабжения.

Генерал распорядился принять эшелон. Все вагоны и плом­бы на нем оказались в целости и сохранности. Подарки горь­ковчан были доставлены по назначению в короткий по условиям того времени срок: за десять дней. Генерал выразил нам бла­годарность и разрешил мне и моему спутнику депутату Ленин­градского Совета тов. Ефремову перелететь через линию фрон­та в Ленинград для вручения писем и маленьких посылочек ле­нинградским родственникам эвакуированных в Горький научных работников.

[26]

Летели мы на американском транспортном самолете типа “Дуглас” вместе с отрядом автоматчиков. Самолет летел очень низко, чтобы не привлекать внимания немецких ассов. Летели над самыми верхушками леса до Ладожского озера, а потом низ­ко над водой под покровом наступивших сумерек. Небо к ночи затянуло облаками. По обеим сторонам нашего самолета летели по два истребителя, а на нашем “Дугласе” пулеметчик не от­ходил от пулемета.

В ночной темноте наш самолет опустился на картофель­ное поле, которое служило своеобразным аэродромом, в районе Пороховых заводов, под Ленинградом. Накрапывал мелкий дождь. Военные самолеты, стоявшие между кустами, были накрыты ка­муфляжными сетками и зелеными ветками. В темноте слышалась приглушенная игра на гармошке и тихие разговоры летного со­става где-то в ближайших зарослях на лесной опушке. Иногда тишину нарушал задорный молодой смех.

По утоптанной земле мы прошли в “диспетчерскую”- дере­вянный одноэтажный домишко, старой постройки. Там мы укры­лись от дождя. Скоро к этому домику подошла крупная газоге­нераторная грузовая автомашина. Нам предложили занять ме­ста в кузове машины, вместе с какими-то моряками и солдата­ми. Сказали, что машина пойдет в Ленинград. Сквозь серые су­мерки “белой ночи” можно было видеть силуэты людей и зданий, дорогу, окружающие предметы.

На ст. Пороховые заводы наша машина проходила вблизи железнодорожных путей, и мы видели последствия немецкой бом­бежки – сорванные с домов крыши и какое-то покосившееся от воздушной волны деревянное двухэтажное здание. Кругом ни ду­ши. В стороне была видна воронка от снаряда.

На Выборгской стороне города было пустынно и тихо. Око­ло домов видны были дежурные из отрядов самообороны, с сум­ками через плечо.

Тускло отсвечивала вода Малой Невки, когда мы переезжа­ли по мосту на Петроградскую сторону. По пустынным улицам затемненного города наша машина прошла на Кировский проспект. Там в большом доме напротив “Аквариума” я провел первую ночь в осажденном Ленинграде, в квартире моего спутника по эшелону.

[27]

Утром я перешел на квартиру своих знакомых на Большом проспекте Петроградской стороны. Целыми днями я ходил пеш­ком по геройскому городу и разносил по адресам привезен­ные из Горького письма и посылочки. Бывая в разных районах осажденного города, я видел все трудности, опасности, горе­сти и лишения ленинградцев.

Эвакуация из Ленинграда на Большую землю 2000 дистрофиков[1]

Уже в первый день пребывания в блокированном городе я непосредственно столкнулся со звериным оскалом войны.

Около полудня, когда я собирался в первую поездку по городу, вдруг завыли сирены воздушной тревоги, извещая на­селение об очередном налете фашистских стервятников. Захва­тив маленьких детей и самые необходимые вещи, люди броси­лись в подвалы и бомбоубежища. Я и мои знакомые вышли из комнаты – подальше от окон – и прижались к каменной стене в коридоре. К счастью вблизи нашего дома не упало ни одной бомбы. После отбоя воздушной тревоги я вышел в город и от прохожих узнал, что большая авиабомба упала на типографию “Печатный двор” на Гатчинской улице и вызвала пожар. Так как мой путь лежал на набережную реки Карповки, мимо типо­графии, я увидел горящее здание, оцепленное милицией, выне­сенные рабочими большие кучи обгорелых и дымящихся книг.

Зимой трамваи в Ленинграде не ходили. А весной ленин­градцы стали налаживать трамвайное движение. Мне нужно было проехать в Смольный, чтобы передать лично А.А. Жданову,  пер­вому секретарю Ленинградского Обкома КПСС, письмо от его родной сестры, проживающей в Горьком, Т.А. Ждановой. Она бы­ла озабочена судьбой своего сына, который был на Ленинград­ском фронте. На трамваях я добрался до Московского вокзала, оттуда по Суворовскому проспекту я мог проехать до Смоль­ного. Но оказалось, что артиллерийский снаряд  фашистских людоедов угодил в трамвайные пути на углу Невского проспек-

[28]

та и Лиговки. Один трамвай лежал на боку. Рельсы трамвайных путей были разворочены. На мостовой и на тротуаре лежали груды осколков стекла, выбитого воздушной волной из окон многоэтажных зданий. На панели лежали и стонали раненые люди. А некоторые лежали в неестественных позах, но с безмятеж­ным спокойствием.

Убитых и раненых увозили большие автомашины скорой ме­дицинской помощи с красными крестами. Дворники сметали мет­лами осколки стекол на обочину тротуара в кучи, и поливали водой мостовую и асфальт тротуара. Я обратил внимание, что вода, стекавшая в канализационные решётки, была красно-ро­зового цвета от крови убитых и раненых. Как страшно жить в осажденном городе, где никто не гарантирован от внезапной смерти!

В угловом доме, где в свое время была большая аптека имени Менделеева, в годы блокады в первом этаже был продо­вольственный магазин. Здесь выдавали по карточкам продук­ты населению района. Перед магазином с утра стояла большая очередь истощенных голодом людей. Когда начался артиллерий­ский обстрел города из немецких орудий со стороны ст. Лигово, ни один человек не ушел из очереди. И немало несчастных по­страдало во время разрыва снаряда, упавшего на трамвайные рельсы. Мгновенную смерть люди предпочитали мучительной смер­ти от голода.

Пешком я дошел до Смольного. Автомашины, стоявшие на ас­фальтированной площадке около исторического здания, которое было штабом обороны города, разместились под навесом из ка­муфляжной сетки на столбах. На сетку были нашиты большие зе­леные парусиновые листья, чтобы с воздуха не было видно скоп­ления автомашин.

Войдя в подъезд Смольного, я предъявил свои документы. Мне выписали пропуск в приемную А.А. Жданова, куда я поднял­ся по лестнице. Самого секретаря Обкома не оказалось на ме­сте. Он выехал на Карельский перешеек, как начальник штаба обороны. Меня принял помощник секретаря Обкома, мой однофа­милец тов. Кузнецов, чем-то похожий на итальянца. На узком диванчике лежала измятая подушка, Очевидно, ночные дежур­ства здесь были не редкостью.

[29]

Товарищ Кузнецов взял у меня письмо для передачи А.А. Жданову, расспросил о положении в г. Горьком, хотя видно бы­ло, что он хорошо осведомлен и помимо меня, спросил о том, где и кому был сдан эшелон с продовольствием, поблагодарил и  дал записку на получение пропуска в столовую. По этой за­писке я получил в Смольном пропуск в столовую для ответствен­ных работников на углу Невского и Конюшенной /напротив Лен-одежды/. Ответ А.А. Жданова на письмо его сестры помощник секретаря обещал отослать в Горький по линии военной связи. Вдруг зазвонил телефон, и за окном послышался сигнал воздуш­ной тревоги. Из разговора по телефону я понял, что гитле­ровцы начали очередной артиллерийский обстрел какого-то но­мерного квадрата города. Отдав необходимые распоряжения по телефону, помощник секретаря Обкома обратился ко мне с пред­ложением сформировать и вывезти из Ленинграда на Большую землю эшелон дистрофиков – детей, женщин и стариков. На блан­ке Обкома он дал мне направление в райком партии Куйбышев­ского района.

В райкоме (бывш. особняк графа Демидова на углу Нев­ского и Фонтанки) мне дали большой список лиц, изъявивших желание эвакуироваться на Большую землю, и поручили обойти их всех, вычеркнуть умерших и погибших, а живых предупре­дить о дне и условиях эвакуации. И вот я продолжал ходить по городу, разнося привезенные мною письма и формируя эшелон дистрофиков. Сколько ужасов я насмотрелся за время своих ски­таний по разным районам города, сжатого тисками военной бло­кады!

Вот женщина, со слезами на глазах везет в детской ко­ляске завернутый в несвежую простыню труп мужчины, согнутый в неестественной позе. Прохожие равнодушно идут мимо!

Вот двое истощенных людей несут носилки с трупом. Из-под прогнутой парусины носилок на тротуар стекает сукрови­ца. И опять безразличные взгляды иссиня бледных, худых как скелеты людей.

Вот искалеченное пятиэтажное здание на Литейном про­спекте напротив Кирочной улицы: прямое попадание авиабомбы

[30]

вырвало наружные стены всех пяти этажей в форме латинской бук вы „/”. Взорам прохожих открылось внутреннее убранство ком­нат. Картины на стене, портьеры на дверях, часы в простенке, кровать – три ножки на полу, а четвертая свесилась над безд­ной.

Как-то солнечным утром я пошел умыться на реку Ждановку, на Петроградской стороне. Спустился к воде и в ужасе отпря­нул: на дне, среди разного хлама /дырявые кастрюли, рваные галоши и домашние шлепанцы, мочало, ржавые изломанные койки и полуистлевшие матрацы и проч./ лежала мертвая женщина, во­лосы которой плавно извивались под струйками воды. По-видимому,  покойницу сбросили в проталину воды в самом начале весен­него пригрева. Речной рыжеватый ил тонким слоем прикрыл ее останки. Огромный город во власти смерти! Смерть всюду, ку­да ни пойдешь, куда ни посмотришь!

В каждом районе города, в каком-нибудь каменном складе или заброшенном автомобильном гараже был временный морг.  Ту­да сносились трупы со всего района и складывались штабелями, как дрова. Из-под этих штабелей вытекали мутные ручьи сук­ровицы, над которыми жужжали тучи жирных мух. Тут же метались крысы, огромные и наглые.

Каждый вечер к такому моргу подъезжали грузовые автомаши­ны. Солдаты погружали трупы в кузова машин навалом и увозили их  на Пискаревское кладбище, где хоронили без гробов, в боль­ших братских могилах. Родственники не знали и не интересова­лись,  где похоронены их близкие. Каждый чувствовал смерть за своими плечами и как осужденный ждал своей очереди.

Сотни тысяч ленинградцев умерли от голода в ту страшную первую зиму блокады города. Чтобы отсрочить свою голодную смерть, несчастные ели “бифштексы” из собак и кошек, а когда их не стало, ловили в крысоловки крыс и мышей и поджаривали ж на их же сале. Топлива не было. Сжигали в буржуйках книги и мебель. Все деревянные здания в течение зимы были разобра­ны на дрова.

Блокированный Ленинград знает тысячи героических подви­гов советских людей. Исхудалые, похожие на скелеты, люди по очереди стояли на посту на крышах зданий и большими клещами

[31]

сбрасывали на землю зажигательные немецкие бомбы, тушили по­жары, выносили из-под обстрела раненых. Отцы отдавали свою порцию хлеба голодным детям, а сами питались крысиным мясом и мышами, кофейной гущей или “наваром” из кожи старой изно­шенной обуви и ремней.

Нетрудно догадаться, что в этих условиях хлеб был валю той, наивысшей ценностью, дороже золота и алмазов.

Тяжко жить в царстве торжествующей смерти. Я изо всех сил стремился ускорить формирование эшелона дистрофиков, что­бы вместе с ними вырваться из осажденного людоедами города.

Наконец, во второй половине июня месяца, эшелон был окончательно сформирован. Назначен день отъезда по железной дороге, с Финляндского вокзала до станции Борисова Грива, в сторону Ладожского озера. В день эвакуации все включенные в списки люди аккуратно прибыли на перрон вокзала и заняли свои места в вагонах. Поезд тронулся, как транспорт избав­ления из страны ужасов в страну надежд и упований. День был солнечный. Без происшествий мы благополучно доехали до Бо­рисовой Гривы. Там людей пересадили на автомашины и по грун­товой дороге доставили на пристань  Осиновецкий маяк, на побережье Ладожского озера. По берегу тянется топкое болото, в котором на кочках растут осины да ольха, чахлые сосенки, да плакучая ива.

На помостах среди леса стояли зенитки. Под вечер  к пристани подошел озерный пароход, на кото­рый в трюмы посадили людей, а весь багаж погрузили на метал­лические моторные лодки, каждая из которых управлялась од­ним военным моряком. Эти лодки тотчас же отправились в путь, а пароход с пассажирами на борту отвалил от пристани только с наступлением сумерек.” Днем он хорошо был виден немецким самолетам, которые непрерывно курсировали над озерам. В тем­ноте плыть через озеро было спокойнее.

К несчастью ночь выдалась светлая. В небе стояла полная луна. Немецкие летчики обнаружили наш пароход и стали сбра­сывать на него бомбы. Пассажиры заволновались. Послышался детский плач. Нервные дамы завопили. Моряки всячески успо­каивали людей, дескать, немцам трудно с большой высоты по-

[32]

пасть в такую маленькую мишень, как плывущий узкобортный па­роход. Кое-как панику удалось предотвратить. В этом была большая заслуга капитана и матросов. Им не впервые было про­ходить озером под бомбежкой гитлеровцев.

Первая бомба упала вдалеке от парохода, подняв высокий столб воды. Воздушная волна лишь слегка покачала пароход. Были и еще взрывы где-то в стороне. Но вот одна из бомб упа­ла довольно близко от парохода. Взрывной волной вырвало две­ри в капитанской рубке и выдавило стекла в иллюминаторах пас­сажирских помещений. Сам пароход заметно закачался на вол­нах, поднятых взрывом. Но убитых и раненых не оказалось. Мы отделались только испугом. Отбомбившись, немецкие самолеты ушли в сторону Шлиссельбурга,  люди вздохнули свободно. У них снова появилась надежда увидеть Большую землю, свою родную советскую землю, где не будет бомбежек и ежедневного обстре­ла, где не будет голодной смерти.

Солнечным утром наш пароход благополучно пришвартовался к причалу пристани Кабона на восточном берегу озера. Еще с борта парохода мы увидели большие бунты мешков с мукой, около которых копошились солдаты и стояли десятки автомашин. Мука предназначалась для переправки в Ленинград по озеру, тем же маршрутом, каким мы добирались в Кабону. Все пассажиры с огромной радостью ощутили под своими ногами твердую землю, прибрежный песок Большой земли.

От Кабоны наш путь лежал в деревню Лаврово, до которой было 14 километров. Мы видели, что наш багаж солдаты грузили в порожние автомашины.  Вскоре начали рассаживать в кузова ав­томашин и людей, сначала женщин и детей, потом стариков, и последними стали рассаживаться здоровые молодые люди, сопро­вождавшие эшелон.

Первое, что мы увидели в дер. Лаврово были коровы на лугу. Ленинградцы пришли в большое возбуждение, увидев коров. Дети и взрослые кричали вне себя от восторга: “Смотрите, смотрите, здесь коровы, живые и настоящие!!!”.

Потом несчастные люди выразили радостное удивление по поводу собак и кошек, которых здесь никто не съел. А курицы! Какой важный петух, с большим красным гребнем на голове!

[33]

Здесь нет голода! Мы спасены! И восторгам не было конца.

Но голод не тетка! Всех прибывших ленинградцев разбили на группы, назначили старших по группе и повели в столовую, где простые сосновые столы стояли под тесовыми навесами. Вдоль столов были устроены простые скамьи на врытых в землю чурбаках.

Рассадили людей. Перед каждым задымилась миска с навари­стым бульоном. Каждый получил солидную порцию мягкого хлеба. И люди стали с жадностью поглощать пищу, опасливо озираясь, как бы кто-нибудь не отнял у них эту драгоценность! Между столами ходили врачи в белых халатах и давали советы дистро­фикам не наедаться чересчур, не “наваливаться на пищу”, а приучать изголодавшийся желудок к пище постепенно, понем­ножку, не перегружать его.

Эти советы врачей оказались не излишними. После бульона ленинградцы получили добрую порцию белой рисовой каши с мас­лом и сахарным песком. И опять ели с жадностью, стараясь как можно скорее проглотить пищу, “а то мало-ли что может быть!”,  “а вдруг передумают и отнимут!?”.

После обильного завтрака, сытые и довольные, люди выстро­ились в огромные очереди перед ларьками, где выдавался каж­дому “сухой паек” на дальнейшую дорогу. В паек входили: бу­ханка черного хлеба и буханка белого хлеба, белые сухари, са­хар, колбаса и сыр. Изголодавшиеся люди чувствовали себя на­верху блаженства.

Врачи и здесь ходили вдоль очереди и предупреждали ди­строфиков, что нельзя сразу перегружать желудок, а надо по­степенно приучать его к пище. Но не каждый прислушивался к советам врачей. Многим трудно было удержаться от соблазна поесть досыта. И вот начались страшные вещи: несдержанные и наедавшиеся до пресыщения люди стали умирать мучительной смертью на виду у всех, и помочь им никто не мог. Врачи бы­ли бессильны, потому что организм отвык от усвоения обильной пищи. Здесь, в Лаврове, мы оставили с десяток людей, которые по своей вине нашли могилу на Большой земле.

Наш багаж был  сложен в большие длинные бунты на лугу за деревней, под открытым небом, в загородках из колючей

[1]Дистрофики – истощенные голодом люди.