Маккенна Теренс. Пища богов

ОТ РЕДАКТОРА

В этой книге представлена одна из самых оригинальных версий происхождения человека и всего того, что привычно ассоциируется с его качествами — языка, сознания, культуры. Экстравагантная, на острие утонченной артистичности оригинальность — неотъемлемая грань жизни и творчества Теренса Маккенны. Этот человек, отмеченный льющейся через него речью Иного, принадлежит к редкой среди мыслителей породе визионеров, получивших от неба дар выбалтывать самые невероятные тайны. Кажется, такой почти пророческой миссии для передачи предельного опыта успешнее других форм соответствует форма визий — многомерных синестезийных пространств, населенных объектами органов чувств, мыслей и прозрений, запредельных обычному существованию. Используя же определение самого Маккенны, он и есть настоящий шаман — тот, “кто достиг виденья начала и конца всех вещей, и кто может передать это виденье ” (С. 34).

Воспоминание о его публичном выступлении сохранилось у меня как особый, хорошо отличимый от других след. Высокий и худощавый, стремительный и энергичный, он с первых же слов поразил какой-то играющей в нем утренней музыкой. По контрасту с силой на первом плане, он создавал отчетливое впечатление “не-здешности” своим медленным голосом и большими глазами эльфа из кельтских сказаний на втором. За каждым его словом звучало ощутимое преобладание еще несказанного.

Где его неспешная певучая речь научилась тайне сирен, откуда в нем эта небрежная способность одним высказыванием создавать многомерные миры? Речевая магия Маккенны — особое явление само по себе. Недаром, до того как его рукописями заинтересовались крупные издатели, он приобрел широкую известность в андерграунде благодаря надиктованной на аудиокассеты книге “Истые галлюцинации” и еще нескольким десяткам экстравагантных записей, а его ночные беседы в Лос-Анджелесе проходили при заполненных публикой залах.

Представляя в этой работе “психоделическую теорию эволюции человека”, Маккенна привлекает обширный по охвату материал из антропологии, истории древнейших культур, ботаники, психологии, психофармакологии, культурологии и многих других областей знания. Он тщательно прорабатывает гипотезу о возможной весомой роли психоактивных веществ в истории человечества, происхождении шаманизма, мировых религий, современной техники и технологии. Это весьма необычный взгляд, но он имеет право на внимательное изучение.

Влияние психоактивных растений на культуру является предметом основанной Гордоном Уоссоном науки этномикологии, которая приобрела академическое признание. Но темы этой дисциплины быстро переросли рамки чистой науки и получили в 60-е годы нашего века острое повсеместное звучание. Вероятно многим известно, что американская контркультура и движение за развитие человека были в немалой степени созданы предшествующим десятилетием “психоделической революции”, что ряд направлений современной рок-музыки и информационно-коммуникативой технологии — от “Битлз” до виртуальной реальности — испытали влияние опыта необычных состояний сознания. Известно также и то, что некоторые из тех, кого по праву можно назвать создателями европейской цивилизации — художники, композиторы, писатели, архитекторы, мыслители последних 500 лет, — имели постоянный доступ к таким состояниям, спонтанно возникающим, либо достигаемым с помощью индивидуальных психопрактик. В этих расширенных и необычных состояниях они видели больше, выражали оригинальнее и глубже, точнее и неожиданнее соответствовали своему времени.

Наверное одним из главных героев размышлений Маккенны является человеческая способность к воображению и ее предельное — визионерское — выражение. Но “история воображения” рассказывается все-таки визионером. Таким образом, то, что предлагается читателю, это не теория в общепринятом смысле, а скорее, мысленный эксперимент с культурой, проигрывание до конца взгляда на историю человека, исходя из гипотезы о симбиотической связи пра-людей с психоактивными растениями и центральной роли языка и воображения в том, что сделало нас людьми. Образно выражаясь, съев психоактивный гриб наш обезьянный предок изменился настолько, что вынужден был создать современную культуру для восстановления нарушенного равновесия с природой. Оригинальность таких представлений заставляет американских обозревателей утверждать, что “если верна хотя бы часть размышлений Маккенны, то когда-нибудь он будет считаться “Коперником сознания”. Интерес к этим идеям в мире выражает и тот факт, что книги Маккенны уже изданы на испанском, немецком, французском, итальянском, португальском и японском языках.

Существует множество других перспектив в свете которых можно рассматривать эту работу. Следует только предостеречь читателя от ее поверхностных интерпретаций в русле предзаданных идеологических шаблонов. Так, книга эта — довольно серьезный анализ человеческих пристрастий вообще, от пристрастий к кофе, сахару и табаку, до пристрастий к определенному стилю жизни, идеям или влияющей на психику пище, включая специи и психоактивные растения. В этом ряду только и можно понять пристрастие к алкоголю и тяжелым наркотикам — крэк-кокаину, опиатам, амфетаминам и т.п. В таком прочтении книга суть “анатомия и археология человеческих пристрастий” (“Алгебра Потребностей” по У. Берроузу). И очевидно, что без попытки углубленного понимания этой темы мы никогда не поймем “что делать”, скажем, с 10 млн. российских алкоголиков или с 2 млн. российских наркоманов. Если во всем мире, потакая своим привычкам, выросшим до одержимостей и пристрастий, люди ежегодно тратят на психоактивные вещества средства, сравнимые с затратами на медицину и искусство, то какие еще аргументы нужны, чтобы наконец-то серьезно и по-новому задуматься над этой общечеловеческой проблемой?

Маккенна и предлагает такой разговор, исходящий из исследовательской позиции, преодолевшей обычный буржуазно-обывательский взгляд на вещи, которому “все давно уже ясно”, и в котором позиции добра и зла расписаны наперед. Он подвергает сомнению очевидное, и его сомнения непросто отбросить, так как они основаны на объективных фактах. Книга Маккенны, безусловно, будит мысль. Можно не соглашаться с представленными в ней идеями, но глубина подхода, широта охвата темы и интеллектуальная высота дискуссий вызывают участие.

Вот почему данный текст полезно прочесть современному потребителю чая и кофе, сахара и шоколада, табака и алкоголя, телевидения и моды, считающему, что “наркомания” — это что-то другое. В одном из отмечаемых в книге смыслов, все мы принадлежим к обществу наркоманов, чье поведение контролируется пристрастием к доминирующей пищевой, эмоциональной и ментальной диете, тесно увязанной с антиэкологической, саморазрушительной машиной современной цивилизации. А раз так, то, по мысли автора, до тех пор пока мы не осознаем себя рабами этих привычек, наши “декларации независимости” будут значить не больше, чем грезы опьяненного своими пристрастиями человечества, а проекты спасения Земли — являться не более чем предсмертными утопиями, виденьями, в которых напоследок “прокручивается” самое главное из несделанного в жизни.

Владимир Майков

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Мне весьма приятно узнать, что мои размышления наконец-то переводятся на русский язык. Идеи “Пищи богов”, как мне кажется, являют собой усилие слить экстравагантное чувство мистического и таинственного с диалектикой науки и рационального исследования природы. То же самое сочетание я нахожу во многих моих русских друзьях — прелестную напряженность между романтическим мечтателем и трудолюбивым техником и инженером. Отсюда моя надежда на то, что в России эти идеи смогут найти дружественную аудиторию, способную развить мои прозрения в апеллирующую к широким кругам точку зрения. Россия как общество, которому приходиться выстраивать себя заново, может многому научиться из ошибок, допущенных на Западе в вопросах научного исследования психоактивных веществ (drugs) Слово “drug” имеет в английском языке много значений: лекарство, медикамент, снадобье, наркотик, психоактивное вещество (средство) и будет переводиться соответствующим русским словом в зависимости от контекста. — прим. перев.  и формирования относящейся к ним социальной политики. Я надеюсь, что моя книга будет содействовать созданию общества со зрелым и знающим отношением к силе и возможностям психоделического опыта и растениям, его дающим.

Теренс Маккенна Оксидентел, Калифорния апрель 1994 г.

КЭТ, ФИННУ И КЛИЕ

ОТ АВТОРА

Я хочу поблагодарить моих друзей и коллег за их терпение и поддержку в работе над этой книгой, в особенности, Ральфа Абрахама, Руперта Шелдрейка, Ральфа Мецнера, Денниса Маккенну, Крис Харрисон, Нейл Хассел, Дэна Леви, Эрнеста Во, Ричарда Берда, Роя и Диану Такмен, Фостин Брей и Брайана Уоллеса, а также Марион и Аллана Хант-Бадинеров. Спасибо также корреспондентам д-ру Элизабет Джад и Марку Ламоро, предоставившим полезную информацию. Каждый из них внес свой уникальный вклад в мои размышления, при том, что я отстаивал свою позицию.

Большую помощь этой работе оказал архивариус и мой друг Майкл Горовиц. Он внимательно и критично прочел рукопись и обеспечил доступ к архиву живописи Мемориальной библиотеки Фитца Хью Ладлоу, чрезвычайно обогатив таким образом визуальную сторону моей аргументации. Спасибо тебе, Майкл!

Особо отмечу также ценную помощь Майкла и Далей Мерфи, Стива и Аниты Донован, Нэнси Ланни, Поля Херберта, Кэтлин О’Шонесси и всего Эсаленского института за предоставленную мне возможность находиться в Эсалене в качестве ученого в июне 1989 и 1990 годов. Часть этой книги была написана в период моего пребывания там. Благодарю также Лу и Джилл Карлино и Роберта Чартофа, терпеливых друзей моих, которые, быть может, сами того не зная, прослушали те или иные куски из этой книги.

Моя партнерша Кэт — Кэтлин Харрисон Маккенна — давно разделяла мою страсть к психоделическому океану и к тем идеям, что содержатся в нем. В наших путешествиях на Амазонку и в другие края она была лучшим другом, коллегой и моей музой.

Кэт и двое моих детей — Финн и Клия — оказывали мне поддержку в написании этой книги, невзирая на переменчивость моих настроений и долгие перерывы в писательском труде. Им я выражаю свою глубочайшую любовь и признательность. Спасибо за стойкость, ребята.

Весьма признателен я Лесли Меридит — моей редакторше из “Бентам Букс” и ее ассистентке Клодин Мерфи. Их твердая убежденность в важности этих идей вдохновляла меня быть ясным и стремиться осмыслить новые области. Спасибо также моему доверенному лицу Джону Брокмену, проведшему меня через особую инициацию, которую может дать лишь “Клуб Реальности” Серия издаваемых Дж. Брокменом книг, представляющих новые научные идеи. — Прим. ред .

И наконец, мне хочется отметить, что я в большом долгу у психоделической общины — у тех сотен людей, в круг которых мне посчастливилось входить в течение многих лет, посвященных поиску хотя бы отблеска пера Жар-птицы. Именно эти шаманы — и древние, и современные — те, чьи глаза взирали на никому незримое прежде, именно они указывали мне путь и вдохновляли меня.

ВВЕДЕНИЕ: МАНИФЕСТ «ЗА НОВЫЙ ЗГЛЯД НА ПСИХОАКТИВНЫЕ ВЕЩЕСТВА»

Призрак является планетарной культуре — призрак психоактивных веществ. Определение человеческого достоинства, созданное эпохой Возрождения и развитое в демократические ценности западной цивилизации, кажется, находится на грани забвения. Средства массовой информации подробно рассказывают о том, что человеческая склонность к одержимому поведению и пристрастию заключила сатанинский союз с современной фармакологией, маркетингом и скоростными средствами передвижения. Прежде незаметные формы потребления продуктов химии ныне свободно соревнуются на практически нерегулируемом мировом рынке. Легальные и нелегальные вещества, способствующие одержимому поведению, держат в рабстве целые правительства и народы третьего мира.

Ситуация эта не нова, но она ухудшается. До сравнительно недавнего времени международные картели наркотиков были обычным порождением правительств и разведывательных служб, отыскивающих источники “незаметных” средств для финансирования ими же самими утвержденных видов одержимого поведения. /См. книгу Альфреда Маккоя “Политика героина в Юго-восточной Азии” (McCoy A. W., The Politics of Heroin in Southeast Asia, New York: Harper Colophon Books. 1972). где на стр. 16 говорится: “При снижении спроса на героин до самого низкого уровня за пятьдесят лет и замешательстве среди международных синдикатов правительство США имело уникальную возможность устранить пристрастие к героину — главную социальную проблему Америки. Однако вместо того чтобы нанести смертельный удар этим преступным синдикатам, правительство США — через ЦРУ и его предшественника во время войны УСС (Управление стратегических служб — прим. ред.) — создало ситуацию, которая дала возможность сицилийско-американской мафии и корсиканскому “подполью” восстановить международную торговлю наркотиками./

Сегодня эти картели, в связи с беспрецедентным ростом спроса на кокаин, обратились в диких слонов, перед мощью которых даже их создатели начинают чувствовать себя неуютно. /Victor Marchetti, John D. Marks. The CIA and the Cult of Intelligence, New York: Knopf. 1974). p. 256. См. также: Н. Kruger (1980). A. W. McCoy (1972)./

Нам предстает грустное зрелище “наркотических войн”, которые ведут правительственные учреждения, обычно парализованные летаргией и бездействием или же пребывающие в явном сговоре с международными картелями наркотиков, которые они официально обещают истребить.

Невозможно пролить свет на эту эпидемию потребления психоактивных веществ и злоупотребления ими, если мы не предпримем беспристрастную переоценку нашей теперешней ситуации и не исследуем некоторые из давних, почти забытых видов опыта и поведения, связанных с психоактивными средствами, растениями и снадобьями. Важность этой задачи невозможно переоценить. Совершенно очевидно, что приватное применение психоактивных веществ, легальных и нелегальных, будет все более и более становиться частью будущего становящейся мировой культуры.

МУЧИТЕЛЬНАЯ ПЕРЕОЦЕНКА

Любую переоценку нашего потребления веществ следует начинать с понятия привычки — “некой установившейся тенденции или практики”. Знакомые, повторяющиеся и в значительной мере неисследованные привычки— это попросту то, что мы делаем. “Люди — это создания привычек”, — гласит старинная поговорка. Культура — в значительной степени дело привычек, заимствованных нами от родителей и окружающих, а затем медленно преобразуемых меняющимися условиями и принятыми нововведениями.

Но какими бы медленными ни казались культурные изменения, в сравнении с изменениями видов и экосистем, происходящими медленнее ледниковых периодов, культура представляет собой зрелище бурного и постоянного обновления. Если природа олицетворяет принцип экономии, то культура дает пример принципа обновления через излишества.

Когда привычки истребляют нас, когда приверженность к ним выходит за культурно означенные нормы, мы наклеиваем на них ярлык одержимости. В подобных ситуациях мы чувствуем, что сугубо человеческое измерение свободной воли как бы подвергается насилию. Мы можем стать одержимыми чем угодно: каким-то стереотипом поведения (например, чтением утренней газеты), материальными объектами (коллекционированием), землей и собственностью (строительством небоскребов) либо влиянием на других (политикой).

Хотя многие из нас могут быть коллекционерами, возможностью потакать своей прихоти до степени строительства небоскребов или политической деятельности располагают немногие. Одержимость человека обычного имеет тенденцию фокусироваться на чем-то доступном здесь и теперь — на сфере непосредственного удовлетворения через секс, пищу и наркотики. Одержимость химическими составляющими пищи и наркотиков (называемыми также метаболитами) именуется пристрастием.

Пристрастие и одержимость характерны исключительно для человеческих существ. Правда, обширные анекдотические данные подтверждают наличие стремления к состояниям опьянения среди слонов, шимпанзе и некоторых видов бабочек. /Ronald К. Siegel, Intoxication (New York: E. P. Dutton, 1989). p. 119./ Но, насколько отличаются лингвистические способности шимпанзе и дельфинов от речи человека, настолько очевидно и отличие поведения этих животных от человеческого.

Привычка. Одержимость. Пристрастие. Слова эти — сигнальные знаки на пути все большего убывания свободной воли. Отказ от свободной воли подразумевается в самом понятии пристрастия, а в нашей культуре пристрастие рассматривается серьезно — особенно если оно экзотическое или доселе неизвестное. В XIX веке пристрастившийся к опию был “опиоманом”, что намекало на старую идею демонической одержимости какой-то обуславливающей извне силой. В XX веке на смену пристрастию как одержимости, пришло пристрастие как болезнь. А с понятием пристрастия как болезни роль свободной воли окончательно сводится к нулю. Мы ведь, в конце концов, не отвечаем за болезни, которые можем унаследовать или приобрести.

Однако сегодня химическая зависимость человека играет в формировании и сохранении культурных ценностей гораздо более явную роль.

С середины XIX века органическая химия со все возрастающей скоростью и эффективностью предоставляла исследователям, врачам и в конечном счете каждому неисчислимое количество синтетических препаратов. Препараты эти, по сравнению с их натуральными сородичами, более сильны, эффективны, действуют значительно дольше, а в некоторых случаях во много раз больше способствуют пристрастию. (Одно из исключений — кокаин, который, являясь исходно продуктом натуральным, действует особенно разрушительно, когда вводится в виде инъекции в очищенном и концентрированном виде).

Развитие глобальной информационной культуры привело к повсеместному распространению сведений о разнообразных растениях: восстанавливающих силы, афродизиаках, стимуляторах, успокаивающих и психоделических. Эти растения были найдены пытливыми человеческими существами в отдаленных и прежде труднодостижимых уголках планеты. В то же самое время, когда этот поток ботанической и этнографической информации достиг западного общества, способствуя вхождению привычек иных культур в нашу и предоставляя нам гораздо больше возможностей выбора, чем когда-либо прежде, были сделаны важнейшие шаги в области синтеза сложных органических молекул и в понимании молекулярной структуры генов и механизма наследственности. Эти новые знания и технологии способствуют развитию совершенно иной культуры психофармакологического производства. Такие “сконструированные препараты”, как МДМА, или “Экстаз”, и анаболические стероиды, используемые спортсменами и подростками для стимулирования мышечного развития, являются предвестниками эры все более частого и эффективного фармакологического вмешательства в то, как мы видим, действуем и чувствуем.

Мысль об управлении на планетарной шкале ситуацией, связанной сначала с сотнями, а затем с тысячами легко производимых, имеющих большой спрос, но нелегальных синтетических веществ, является пугающей для каждого, кто надеется на более открытое и менее регламентируемое будущее.

ВОЗРОЖДЕНИЕ АРХАИЧНОГО

В этой книге будет исследоваться возможность возрождения Архаичного Здесь и далее “Архаичное” пишется с заглавной буквы, как и в соответствующих местах оригинала, чтобы подчеркнуть метафоричность и особую создаваемую автором мифологию этого понятия. Далеко не случайно другая книга Теренса Маккенны, являющаяся собранием его выступлений и статей, так и называется — “Возрождение Архаичного” (1992). — Прим. ред  — то есть доиндустриального и доалфавитного — отношения к общине, использованию веществ и природе, отношения, которое долго и надежно служило нашим кочевым доисторическим предкам до возникновения теперешнего культурного стиля, называемого нами “западным”. Это Архаичное относится к верхнему палеолиту — историческому периоду, имевшему место 7-10 тысячелетий назад и непосредственно предшествовавшему изобретению и распространению земледелия. Оно было временем кочевого пастушества и товарищества (партнерства), культуры, основанной на выращивании крупного рогатого скота, шаманизме и культе Богини.

Я организовал это обсуждение в строго хронологическом порядке, при котором последние разделы, более всего ориентированные на будущее, вбирают темы первых глав об Архаичном и придают им новое звучание. Аргументация развивается по ходу странствия пилигрима фармакологии. Так, четыре раздела книги я назвал: “Рай”, “Потерянный рай”, “Ад” и, надеюсь, не чересчур оптимистично, “Рай, вновь обретенный?” Словарь специальных терминов помещен в конце книги.

Мы, судя по всему, не можем продолжать размышлять о потреблении психоактивных веществ по-старому. Как планетарное сообщество, мы должны найти какой-то новый направляющий образ для своей культуры — такой, который объединит устремления человечества с нуждами планеты и отдельной личности. Анализ той экзистенциальной неполноты в нас, что приводит к созданию отношений зависимости и пристрастия с растениями и психоактивными средствами, покажет нам, что на заре истории мы утратили нечто ценное, отсутствие чего сделало нас больными нарцисцизмом. Только восстановление тех отношений с природой, которые сложились у нас до начала истории с помощью психоактивных растений, может дать нам надежду на человечное и беступиковое будущее.

Прежде чем безвозвратно вверить себя химере, свободной от “зелий” культуры, купленной ценой полного отказа от идеалов свободного и демократического планетарного общества, нам следует задать себе такие нелегкие вопросы: “Почему мы, как вид, так очарованы измененными состояниями сознания?”, “Каково их влияние на наши эстетические и духовные устремления?”, “Что мы потеряли, отвергая законность использования тех или иных веществ, с тем, чтобы лично пережить трансцендентное и священное?” Надеюсь, что ответы на эти вопросы заставят нас взглянуть в лицо последствиям, которые влечет за собой отрицание духовного измерения природы, видение в ней не более как кладезя неких “ресурсов”, которые надлежит освоить и разграбить. Квалифицированное обсуждение этих вопросов с привлечением необходимой информации вызовет определенный дискомфорт как у тех, кто одержим идеей контроля и является приверженцем отрицающего знание религиозного фундаментализма, так и у сторонников неприкрытого фашизма и т.п.

Вслед за вопросом о том, как мы — и как общество, и как индивиды — в конце XX века относимся к психоактивным растениям, возникает другой, еще более глобальный вопрос: как на нас влияли те зыбкие альянсы, которые мы создавали и разрывали с разными представителями растительного мира, пока совершали свой путь через лабиринт истории? Этим вопросом мы и займемся подробно в последующих главах.

Первомиф нашей культуры начинается с Рая, с вкушения плода Древа познания в “Саду Эдемском”. Если мы ничему не научимся у прошлого, история эта может окончиться полным отравлением планеты. Ее леса станут лишь достоянием памяти, биологические связи будут нарушены, наши потомки окажутся уничтоженными пустыней. Если мы что-то проглядели, пытаясь прежде найти свои истоки и место в природе, то не следует ли нам сегодня оглянуться назад и осмыслить не только свое прошлое, но и будущее, причем совершенно по-новому? Если мы сумеем восстановить утраченное ощущение природы как некой живой тайны, мы сможем поверить в новые перспективы всего замысла нашей культуры, который непременно должен существовать. У нас есть возможность отойти от мрачного исторического нигилизма, характерного для.владычества нашей сугубо патриархальной, подавляющей культуры. Мы в состоянии восстановить присущую Архаичному ценность почти симбиотического отношения с психоактивными растениями как источником прозрения и согласия, струящегося из мира растительного в мир человеческий.

Тайна нашего собственного сознания и способностей саморефлексии как-то связана с этим каналом общения с умом незримым, который, согласно настоятельным утверждениям шаманов, является духом живого мира природы. Для шаманов и шаманских культур исследование этой тайны всегда заслуживало большего доверия, чем жизнь в ограничивающей материалистической культуре. Мы, представители индустриальных демократий, можем сделать выбор и исследовать эти незнакомые нам измерения сейчас или ждать, пока надвигающееся разрушение жизни на нашей планете не сделает всякое дальнейшее исследование попросту неуместным.

НОВЫЙ МАНИФЕСТ

Следовательно, пришло время в контексте великого естественного обсуждения, представляющего историю идей, полностью переосмыслить нашу очарованность привычным потреблением психоактивных и физиологически активных растений. Мы должны извлечь определенный урок из эксцессов прошлого, в особенности из шестидесятых годов нашего века. Но нельзя попросту ограничиваться заявлением: “Просто скажите нет”, или провозглашать: “Попробуйте, вам понравится”. Не можем мы поддерживать и ту точку зрения, что склоняет к разделению общества на “употребляющих” и “неупотребляющих”. Нам нужен всеобъемлющий подход к этим вопросам, который включает в себя более глубокий, эволюционный и исторический, смысл.

Влияние способствующей мутациям диеты на древних людей и воздействие экзотических метаболитов на эволюцию их нейрохимии и культуры является все еще неизученной территорией. Выбор ранними гоминидами всеядной диеты и открытие ими особых свойств некоторых растений — вот решающие факторы изъятия древних людей из потока животной эволюции и вхождения их в быстро нарастающий прилив языка и культуры. Наши далекие предки обнаружили, что употребление некоторых растений может подавлять аппетит, ослаблять боль, обеспечивать внезапный прилив энергии и невосприимчивость в отношении патогенных факторов, а также вызывать синергию познавательных способностей. Эти открытия вывели нас на долгий путь к саморефлексии. А поскольку мы стали пользующимися орудиями всеядными, то изменилась и сама эволюция, перейдя от процесса медленного видоизменения нашей физической формы к быстрому установлению культурных форм путем выработки ритуалов, создания языков, письменности, мнемонических искусств и техники.

Причиной этих огромных перемен в значительной мере являлось наличие синергий между людьми и различными растениями, с которыми они взаимодействовали и вместе с которыми развивались. Честная оценка показала бы главенствующую роль растений в основании человеческих институтов. Принятие в будущем вдохновленных ботаникой сбалансированных решений (вроде нулевого прироста народонаселения, извлечения водорода из морской воды и масштабных программ использования отходов) может помочь реорганизации нашего общества и нашей планеты в направлении к более целостной и чуткой к окружающей среде линии Неоархаичного.

Подавление естественной очарованности человека измененными состояниями сознания и сегодняшняя ситуация, представляющая угрозу для всей жизни на земле, связаны тесно и непосредственно. Когда мы преграждаем людям доступ к шаманскому экстазу, мы перекрываем освежающие воды эмоций, проистекающих из глубокой, почти симбиотической, связи с землей. Как следствие этого, возникают и поддерживаются стили общественной жизни с плохой адаптацией, которые способствуют перенаселенности, варварскому отношению к ресурсам и отравлению окружающей среды. Ни одна культура на земле не подвержена столь тяжко наркотизации, как культура индустриального Запада в смысле пристрастия к последствиям поведения, связанного с плохой адаптацией. Мы, как обычно, продолжаем следовать “деловой” позиции в сюрреалистической атмосфере растущих кризисов и непримиримых противоречий.

Нам, как виду, необходимо признать всю глубину нашей исторической дилеммы. Мы так и будем “играть в полколоды”, пока терпим главарей от правительства и науки, осмеливающихся диктовать, на чем человеческая любознательность может узаконено сосредотачивать свое внимание, а на чем нет. Подобные ограничения, налагаемые на воображение человека, унизительны и абсурдны. Правительство не только ограничивает исследования психоделиков, которые могли бы привести к ценным находкам в области психологии и медицины, оно осмеливается также не допускать их религиозного и духовного использования. Религиозное использование психоделических растений — предмет гражданских прав; его ограничение является подавлением вполне законного религиозного чувства. Фактически подавляется не просто какое-то религиозное чувство, а конкретное  религиозное чувство как опыт переживания “religio”  Благочестие, набожность, святыня, предмет культа (лат.). — Прим. ред., основанный на отношениях “растения — человек”, которые естественно сложились задолго до начала истории.

Мы не можем более откладывать честную переоценку того, какова истинная цена и польза от традиционного употребления растений и психоактивных веществ и какова, по контрасту с этим, истинная цена и польза от подавления такого употребления. Наша планетарная культура находится в опасности, так как она может уступить Оруэллову усилию, направленному просто-напросто на уничтожение этой проблемы с помощью военного и полицейского террора, обращенного против потребителей психоактивных веществ в нашей популяции и их производителей в третьем мире. Эта репрессивная возможность в значительной степени подпитывается бессознательным страхом, являющимся плодом дезинформации и исторического невежества.

Рассмотрение глубоко укоренившихся культурных предубеждений может объяснить, почему вдруг западный ум столь тревожно и репрессивно настроен против способствующих созерцанию психоактивных веществ. Вызванные этими веществами изменения в сознании, обнажают драму того, что наша психическая жизнь имеет физические основания. Психоактивные вещества бросают, таким образом, вызов христианскому предположению о несокрушимости и об особом онтологическом статусе души. Аналогичным образом они бросают вызов и современной идее несокрушимости “эго” и его контролирующих структур. Короче говоря, встречи с психоделическими растениями ставят под сомнение все мировоззрение нашей культуры — культуры подавления, культуры владычества.

В нашем пересмотре истории мы будем часто встречаться с темами “эго” и культуры владычества. Фактически ужас, который испытывает “эго” при созерцании растворения границ между самостью и миром, стоит не только за подавлением измененных состояний сознания, но и вообще за подавлением всего женственного, чужеродного и экзотичного, а также за подавлением трансцендентных переживаний. Во времена доисторические, но Постархаичные — где-то между 5-м и 3-м тысячелетиями до н. э. — подавление общества партнерства патриархальными захватчиками создало основу для подавления проводимого шаманами неограниченного экспериментального исследования природы. В высокоорганизованных обществах эта Архаичная традиция была замещена традицией догм, жречества, патриархии, войн и в конечном счете “рациональными и научными” ценностями, т.е. ценностями общества владычества.

До этого момента я пользовался терминами “стиль партнерства” и “стиль владычества” без объяснений. Этими полезными терминами я обязан Риане Эйслер и весьма серьезному пересмотру истории в ее книге “Кубок и клинок”  . / Riane Eisler, The Chalice and the Blade (San Francisco: Harper amp; Row, 1987)/ Эйслер развивает концепцию, согласно которой “партнерские” модели общества предшествовали “владыческим” формам социальной организации, а впоследствии конкурировали с ними и были ими сокрушены. Культуры владычества иерархичны, патерналистичны, материалистичны, отличаются господствующим положением мужского пола. Эйслер полагает, что напряженность между организациями, основанными на партнерстве и организациями, основанными на владычестве, а также крайний экстремизм модели владычества ответственны за наше отчуждение от природы, от самих себя и друг от друга.

Эйслер дает блестящий анализ того, как на древнем Ближнем Востоке возникла человеческая культура и переходит к описанию политических дебатов о феминизации культуры и необходимости преодоления шаблонов мужского доминирования при создании культуры жизнеспособной. Ее анализ “половой” политики выводит уровень дебатов за пределы крикливого восхваления или порицания древнего “матриархата” или “патриархата”. В книге “Кубок и клинок”  вводятся понятия “общества партнерства” и “общества владычества”, и на основании свидетельств памятников археологии показывается, что на огромных пространствах и в течение многих веков партнерские общества древнего Ближнего Востока обходились без войн и переворотов. Войны и патриархат пришли с появлением ценностей владычества.

НАСЛЕДИЕ ВЛАДЫЧЕСТВА

Наша культура, отравляющая себя ядовитыми побочными продуктами индустрии и эгоцентристской идеологией, является несчастным наследником позиции, свойственной владычеству, согласно которой изменения сознания путем потребления тех или иных растений или веществ почему-то ошибочно, онанистично и антисоциально. Я же докажу, что подавление шаманского гнозиса с его опорой на экстатическое растворение “эго” и настаиванием на таком растворении лишило нас смысла жизни и сделало врагами планеты, самих себя и своих внуков. Мы убиваем нашу планету ради того, чтобы сохранить в неприкосновенности упорные претензии, присущие культурному стилю владычества “эго”.

Время перемениться.

I. РАЙ

1. ШАМАНИЗМ: СТАНОВЛЕНИЕ МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

Раонги тихо сидел в угасающем свете огня. Он чувствовал, как тело изгибается глубоко внутри, напоминая своими изгибами картину глотания у угря. Когда мысль эта у него оформилась, в затемненном пространстве за закрытыми веками послушно возникла голова угря, но великоватая и омытая голубоватым светом.

О Мать-дух первого водопада…

Праматерь первых рек…

Покажись, покажись.

В ответ на эти голоса затемненное пространство за медленно вращающимся образом угря наполнилось искрами; волны света вздымались все выше и выше в сопровождении какого-то нарастающего рева.

“Это — первая мариа  ”. – Этот голос принадлежит Манги — старшей шаманке селения Ярокамена. — “Она сильна. Так сильна”.

Манги безмолвствует, пока видения исчезают над ними. Они на краю Вентури — мира реального, голубой зоны. Шум падающего дождя снаружи неузнаваем. Шелест сухой листвы смешивается со звуком далеких колоколов. Звон их кажется больше похожим на свет, чем на звук.

* * *

До сравнительно недавних пор практика Манги и ее уединенного амазонского племени была повсюду типичной религиозной практикой. Лишь в последние несколько тысячелетий теология и ритуал перешли к более сложным, но не всегда более полезным формам.

ШАМАНИЗМ И ОБЫЧНАЯ РЕЛИГИЯ

Перед прибытием в начале 1970-х годов в верховья Амазонки я провел несколько лет в странах Азии. Азия — это место, где песчаный ландшафт устлан разбитой скорлупой брошенных религиозных онтологии и словно выскобленными песком панцирями скарабеев. Я объездил Индию в поисках чудесного. Посетил ее храмы и ашрамы, джунгли и горные пристанища. Но йоги — пожизненного призвания, мании немногих наставляемых и аскетов — оказалось недостаточно для того, чтобы повести меня к тем внутренним ландшафтам, которые я искал.

В Индии я узнал, что религия — во все времена и повсюду, где светлое пламя духа иссякло, — не более, чем суета. Религия в Индии взирает утомленными, как мир, очами, которым знакомы четыре тысячелетия жречества. Современная индуистская Индия была для меня и антитезой, и надлежащей прелюдией к почти архаичному шаманизму, который я обнаружил в низовьях Рио-Путумайо, в Колумбии, когда прибыл туда изучать использование шаманами галлюциногенных растений.

Шаманизм — это практика верхнепалеолитической традиции целительства, прорицания и театрализованного представления, основанная на натуральной магии и появившаяся 10-50 тысяч лет назад. Мирча Элиаде — автор книги “Шаманизм: архаичные техники экстаза”  и крупнейший специалист по шаманизму в аспекте сравнительного религиоведения — показал, что шаманизм во все времена и повсеместно сохранял удивительную внутреннюю взаимосвязь практики и веры. Определенные технические приемы и результаты остаются одними и теми же у всех шаманов, будь то живущий в Арктике инуит или витото с верховьев Амазонки. Важнейшим из этих инвариантов является экстаз — момент, который мы с братом отметили в нашей книге “Невидимый ландшафт”.

Экстатическую часть посвящения шамана анализировать труднее, так как она зависит от определенной восприимчивости к состояниям транса и экстаза со стороны новичка; он может быть угрюмым, слабым и болезненным, предрасположенным к уединению, у него могут быть и припадки эпилепсии, кататонии или какие-то иные отклонения психики, (хотя далеко не всегда, как это утверждали некоторые авторы, писавшие на данную тему). /См. Mircea Eliade, Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy (New York: Pantheon: 1964). pp. 23ff/ В любом случае его психологическая предрасположенность к экстазу составляет лишь отправной пункт для его инициации: новичок после той или иной психосоматической болезни или психических отклонений, какие могут быть более или менее интенсивными, начнет наконец проходить через болезнь и трансы инициации: он будет целыми днями лежать как мертвый или находиться в глубоком трансе. В течение этого времени к нему во снах будут являться его духи-помощники, и он сможет получать от них инструкции. Во время этого продолжительного транса новичок неизменно переживает момент мистической смерти и воскресения. Он может видеть себя развоплощенным до состояния скелета, а затем одетым новой плотью или же сваренным в котле, пожираемым духами, а затем снова ставшим целым и невредимым. Он может также воображать, что духи оперируют его, удаляют его органы и замещают их “магическими камнями”, а затем зашивают.

Элиаде показывает, что, хотя конкретные детали могут быть различными в разных культурах и у разных индивидов, общая структура шаманизма ясна: шаман-неофит проходит символическую смерть и воскресение, что понимается как коренное преображение в сверхчеловеческое состояние. С этого времени шаман имеет доступ к сверхчеловеческому плану, он — мастер экстаза, он может по собственной воле путешествовать в сфере духа, а самое важное, как мы отмечали в книге “Невидимый ландшафт”, – лечить и прорицать.

Короче говоря, шаман преображается из профанического состояния бытия в священное. Он не только повлиял на собственное лечение этой мистической трансмутацией, он облечен теперь властью священного, а следовательно, может лечить и других. Так что отныне важно помнить, что шаман этот гораздо больше, чем просто больной или сумасшедший, он больной, исцеливший себя, он излечился и должен шаманить, чтобы оставаться излеченным. / Dennis McKenna and Terence McKenna, The Invisible Landscape (New York: Seabury Press. 1975), p.9/

Следует отметить, что Элиаде использовал слово “профанический” умышленно, с намерением создать явный разрыв между понятием профанического мира обычного опыта и миром священным, который “совсем Иной”. /Eliade (1959). p. 9/

ТЕХНИКИ ЭКСТАЗА

Для достижения экстаза не все шаманы используют опьяняющие растения, но вся шаманская практика ставит своей целью вызывание экстаза. Битье в барабан, манипулирование дыханием, всяческие суровые испытания, голодание, театрализованные иллюзии, половое воздержание — все это освященные временем методы вхождения в транс, необходимый для работы шамана. Но ни один из этих методов не является столь же эффективным, древним и всесокрушающим, как использование растений, содержащих химические соединения, вызывающие видения.

Данная практика использования визионерских опьяняющих растений может показаться некоторым людям Запада чуждой или неожиданной. Наше общество рассматривает психоактивные снадобья как нечто фривольное или опасное, в лучшем случае предназначенное для лечения серьезных душевных болезней, когда недоступен никакой иной действенный метод. Мы сохраняем представление о целителе как о медике-профессионале, умеющем лечить благодаря владению специальными знаниями. Но эти специальные знания современного врача — знания клинические, далекие от драматической ситуации конкретного человека.

Иное дело шаманизм. Здесь, если и применяются какие-то психоактивные средства, то их принимает шаман, а не пациент. Мотивация также совершенно иная. Растения, используемые шаманом, не предназначены для стимулирования иммунной системы или какой-либо иной системы защиты тела от болезней. Эти растения, скорее, позволяют целителю войти в некую незримую сферу, в которой причинность мира обычного сменяется принципом натуральной магии. В этой сфере язык, идеи и смысл имеют большее влияние, чем причина и следствие. Симпатии, резонансы, намерения и личная воля лингвистически преумножаются поэтической риторикой, пробуждается воображение, и иногда формы его зримо осязаемы. В пределах магической установки шамана обычные связи мира и то, что мы называем естественными законами, утрачивают свое значение или не принимаются во внимание.

МИР, СОТВОРЕННЫЙ ЯЗЫКОМ

Доказательства, собранные за тысячелетия шаманского опыта, свидетельствуют о том, что мир действительно в некотором роде сотворен языком. Не совпадая с ожиданиями современной науки, такое радикальное предположение находится в согласии со многими моментами современного лингвистического мышления.

“Лингвистическая революция XX века, — заявляет антрополог Бостонского университета Майсиа Ландау, — состоит в признании того, что язык — это не просто некий механизм для передачи идей о мире, но в первую очередь, определенный инструмент для приведения мира в существование. Реальность не просто “переживается” или “отражается” в языке — она действительно создается языком”./Цит. по: Roger Lewin, In the Age of Mankind (New York: Smithsonian Institution. 1988), р 180/

С точки зрения психоделического шамана мир видится по своей природе скорее чем-то вроде словесного выражения или рассказа, нежели чем-то, имеющим отношение к лептонам и барионам или зарядам и спинам, о которых говорят наши верховные жрецы-физики. Для шамана космос — это рассказ, который становится верным, когда его сказывают и когда он сам себя сказывает. Такая перспектива подразумевает, что человеческое воображение может зацепиться за росток бытия в мире. Свобода, личная ответственность и смиряющее осознавание истинной величины и разумности мира соединяются в этой точке зрения, чтобы сделать ее основанием для подлинной Неоархаичной жизни. Почтение к силам языка и коммуникации и погружение в них являются основой пути шамана.

Вот почему шаман — дальний предок поэта и художника. Наша необходимость почувствовать себя частью мира как бы требует, чтобы мы выражали себя через творческую деятельность. Первичные истоки этой творческой способности скрыты в тайне языка. Экстаз шамана есть акт жертвы, который удостоверяет подлинность как индивидуальной самости, так и того, чему она предается, — тайны бытия. Поскольку наши карты реальности определяются нашими настоящими обстоятельствами, мы склонны к утрате способности осознавать более значительные формы времени и пространства. И лишь с обретением доступа к Трансцендентному Иному можно уловить проблески этих форм времени и пространства и нашу роль в них. Шаманизм стремится к этой высшей точке зрения, которая достигается через подвиг лингвистической доблести. Шаман — это тот, кто достиг видения начала и конца всех вещей, и кто может передать это видение  . Для мыслящего рационально это невероятно, но техники шаманизма направлены именно к этой цели, и она является источником их силы. Самой выдающейся среди шаманских техник является техника использования растительных галлюциногенов, хранящих живой растительный гнозис, который, ныне почти забытый, находится в нашем далеком прошлом.

РЕАЛЬНОСТЬ ВЫСШИХ ИЗМЕРЕНИЙ

Вступая в сферу разума растений, шаман некоторым образом получает привилегированный доступ к высшим измерениям опыта. Здравый смысл предполагает, что, хотя языки постоянно развиваются, тот сырой материал, который язык выражает, сравнительно постоянен для всех людей. Тем не менее нам известно также, что в языке хопи нет ни прошедшего, ни будущего времени, нет и соответствующих понятий. Как же тогда хопи могут быть похожи на нас? А у инуитов нет местоимения первого лица. Так как же их мир может быть подобен нашему?

Грамматика языков — их внутренние правила — тщательно изучена. Однако слишком мало внимания было посвящено исследованию того, как язык создает и определяет пределы реальности. Быть может, язык правильнее понимать, считая его магическим, ибо в магии подразумевается, что мир сотворен языком.

Если язык принять за первичные данные познания, то мы здесь, на Западе, введены в досадное заблуждение. Только шаманские подходы способны будут дать нам ответы на вопросы, которые мы считаем наиболее интересными: кто мы такие? откуда мы? к какому уделу движемся? Вопросы эти никогда не были так важны, как сегодня, когда очевидность несостоятельности науки, ее неспособности напитать душу человека ощущается во всем. Ведь у нас не просто временный духовный кризис; если мы не будем достаточно бдительны, он станет смертельным приговором коллективному телу и духу.

Рациональный, механистический, антидуховный уклон нашей собственной культуры сделал для нас невозможным оценить духовную установку шамана. В культурном и языковом плане мы слепы к миру сил и взаимосвязей, отчетливо видимых тому, кто сохранил характерное для Архаичного отношение к природе.

Конечно, когда я 20 лет назад прибыл на Амазонку, я ничего этого не знал. Подобно большинству людей Запада, я считал, что магия — феномен чего-то наивного и примитивного, что наука может дать объяснение всему происходящему в мире. В таком состоянии интеллектуальной наивности я впервые столкнулся с псилоцибиновыми грибами в местечке Сан-Аугустино в Альто-Магдалене (Южная Колумбия). Потом, немного позже, во Флоренсии у меня произошла также встреча и знакомство с визионерским напитком йяге  или аяхуаска  из лианы вида Banisteriopsis  – подпольной легенды 60-х годов. /Ср.: William Burroughs and A. Ginsberg, The Yage Letters (San Francisco: City Light Books, 1963)/

Переживания, которые охватили меня в этих путешествиях, были Преображающими для моей личности и, что еще важнее, они ввели меня в опыт, жизненно важный для восстановления равновесия в нашем обществе и окружающей среде.

Я принял участие в групповом разуме, который порождается в визионерских сеансах аяхуаскеро  . Я видел магические стрелы красного света, которые один шаман может послать против другого. Но откровениями большими, чем паранормальные подвиги даровитых магов и духовных целителей, были те внутренние богатства, которые я обнаружил в собственном уме в кульминационные моменты этих переживаний. Я предлагаю свой отчет как свидетель, которым мог стать каждый: если через эти переживания прошел я, то они могут быть частью общего опыта мужчин и женщин везде и всюду.

СЕРДЦЕ ШАМАНИЗМА

Мое шаманское воспитание не было уникальным. Тысячи людей так или иначе приходят к выводу, что психоделические растения и институт шаманов, предполагающий их использование, являются серьезным инструментом исследования внутренних глубин человеческой психики. Психоделические шаманы ныне составляют распространенную по всему миру и разрастающуюся субкультуру исследователей гиперизмерений, причем многие из них — люди весьма образованные. Уже вырисовывается определенная картина, какая-то область просматривается еще смутно, но становится все заметнее, требуя к себе внимания рационального обсуждения и, возможно, угрожая разрушить его. Мы еще можем вспомнить, как жить и как занять свое настоящее место в этом соединяющем узоре — в лишенной швов материи всех вещей.

Понимание того, как достигнуть этой гармонии, скрывается в забытых и попранных культурах тропических лесов и пустынь третьего мира, а также в заповедниках и резервациях, в которые культуры владычества загнали аборигенов. Шаманский гнозис, должно быть, умирает. Он, несомненно, меняется. Но растительные галлюциногены, являющиеся источником старейшей из человеческих религий, остаются прозрачным родником, таким же освежающим, как и всегда. Шаманизм жизнеспособен и реален, потому что в нем происходит индивидуальная встреча с проблемой и чудом, экстазом и экзальтацией, вызываемыми галлюциногенными растениями.

Мои встречи с шаманизмом и галлюциногенами на Амазонке убедили меня в их важной, буквально спасительной роли. А однажды убедившись, я решил просеять разного рода лингвистический, культурный, фармакологический и личный хлам, закрывающий тайну. Я надеялся прояснить сущность шаманизма, проследить явление божества до его обители. Мне хотелось заглянуть под покровы его головокружительного танца. Мне, космическому соглядатаю, мечталось о встрече с красотой обнаженной.

Какой-нибудь циник, приверженец культуры владычества мог бы удовлетвориться тем, что отклонил бы это как иллюзию романтической юности. Вся ирония в том, что когда-то и я был таким же циником. Я считал эти поиски глупостью. Я знал, в чем суть. “Иное? Обнаженная красота платоническая? Ты, должно быть, сам себя обманываешь!”

И должен признать, что на моем пути было немало сумасбродств. “Мы должны стать Божьими дурачками”, — убеждал меня как-то один знакомый энтузиаст дзен, подразумевая под этим “найти дорогу”. Искать и находить было методом, который “работал” в моем прошлом. Я знал, что шаманская практика, основанная на использовании галлюциногенных растений, еще жива на Амазонке, и решил проверить свою интуицию относительно того, что за этим лежит великая неоткрытая тайна.

* * *

Реальность превзошла ожидания. Покрытое струпьями лицо старухи-прокаженной стало еще отвратительнее, когда огонь, за которым она следила, вдруг ярко вспыхнул, после того как она добавила дров. В полумраке за нею я видел проводника, который доставил меня в это безымянное место на Рио-Кумала. Там, в баре городка на реке, случайная встреча с лодочником, согласившимся взять меня повидать работающую с аяхуаской  ведьму-чудодейку из местной легенды, казалась мне замечательным шансом. Теперь же через три дня пути по реке и еще полдня скитаний по раскисшим тропам, на каждом шагу грозящим просто-напросто снять с тебя обувь, моей уверенности поубавилось.

В этот момент первоначальная цель моих поисков — настоящая аяхуаска  из лесных глубин, по слухам, резко отличающаяся от пойла шарлатанов с рыночной площади, — едва ли сохраняла для меня какой бы то ни было интерес.

“Томе, кабальеро!”  – усмехнулась старуха, предлагая мне полную чашку черной вязкой жидкости. Поверхность ее отливала блеском моторного масла.

“Должно быть, она вжилась в эту роль”, — подумал я, выпивая жидкость. Она была теплой и соленой и имела известковый и одновременно горьковато-сладкий привкус. У нее был вкус крови чего-то старого-престарого. Я старался не думать о том, насколько я теперь зависим от милости этих странных людей. Но на деле смелость моя убывала. Насмешливые взгляды доньи Каталины и проводника мало-помалу застывали, глаза их смахивали на глазки богомола. Волна звуков насекомых, носящихся над рекой, как бы рассекала мрак клинками остроконечного света. Я чувствовал, как немеют губы.

Стараясь не казаться таким уж опьяненным, я направился к своему гамаку и лег. За прикрытыми веками текла река красноватого света. В каком-то сонном ментальном пируэте мне вдруг пришло в голову, что на крышу лачуги садится вертолет, и это было мое последнее впечатление.

Когда я очнулся, мне показалось, будто я несусь на внутреннем витке волны ярко сияющей, прозрачной информации, высотой в несколько сот футов. Веселое оживление сменилось ужасом, когда

я осознал, что волна моя несется к каменистой береговой линии. Все исчезло в шумном хаосе информационной волны, разбившейся о виртуальный берег. Еще какое-то время, и у меня возникло впечатление, что я потерпевший кораблекрушение матрос, выброшенный на незнакомый берег в тропиках. Чувствую, как прижимаю лицо к горячему песку тропиков. Чувствую себя счастливым, оттого что остался жив. Я счастлив  , что жив! А может, я жив, для того чтобы быть счастливым? Я разражаюсь смехом.

В этот момент старуха запела. Это была необычная песня — магическая исцеляющая песнь икаро  , которая в нашем опьяненном и экстатическом состоянии кажется больше похожей на какую-то тропическую рыбу или на оживший многоцветный шелковый шарф, чем на вокальное исполнение. Песнь эта — зримое выражение силы, раскрывающей и успокаивающей нас.

ШАМАНИЗМ И УТРАЧЕННЫЙ МИР АРХАИЧНОГО

Мирча Элиаде прекрасно определил шаманизм как “архаичные техники экстаза”. Здесь важно использование у Элиаде термина “архаичный”, поскольку он намекает нам на ту роль, которую шаманизм должен играть во всяком подлинном оживлении жизнеспособных Архаичных форм существования, жизни и понимания. Шаман получает доступ в мир, скрытый от тех, кто пребывает в обычной реальности. В этом ином измерении таятся силы и полезные, и вредные. Его правила — не из нашего мира: они больше похожи на те, что действуют в мифах и снах.

Шаманы-целители настаивают на существовании разумного Иного где-то в соседнем измерении. Существование экологии душ, или развоплощенного разума, не является чем-то, что наука может позволить и выяснить, не затрагивая своих предпосылок. В особенности если это Иное когда-то было частью земной экологии, присутствующей, но незримой, неким соучастником планетарных тайн.

Писания Карлоса Кастанеды и его подражателей при содействии средств массовой информации привели к увлечению “шаманским сознанием”, что, хотя и внесло путаницу, но превратило шамана из периферийной фигуры в литературе по культурной антропологии в полноправного члена Неоархаичного общества. Несмотря на то влияние, которое шаманизм оказывает на всеобщее воображение, паранормальные феномены, считаемые им подлинными и верными, никогда не воспринимались современной наукой всерьез, даже когда ученые в редких случаях почтительного отношения призывали психологов и антропологов заняться анализом шаманизма. Эта слепота к миру паранормальному создала интеллектуальное белое пятно в нашем нормальном мировоззрении. Мы совершенно ничего не знаем о магическом мире шамана. И это гораздо более странно, чем мы можем  предположить.

Возьмем к примеру шамана, который использует растения, чтобы общаться с невидимым миром, населенным представителями нечеловеческого разума. Казалось бы, это стоит по крайней мере заголовка в бульварной газете. Но те же антропологи сообщают о таких вещах постоянно, и при этом никто и ухом не ведет. Все это оттого, что мы склонны допускать, будто шаман интерпретирует  свой опыт опьянения как общение с духами или предками. При этом подразумевается, что вы или я интерпретировали бы тот же опыт иначе, а потому неважно, что какой-то там жалкий, необразованный кампесино  считает, что говорил с ангелом.

Позиция эта ксенофобична, но она предлагает хорошую операционную процедуру, поскольку при этом заявляется следующее: “Покажите мне техники вашего экстаза, и я оценю для себя их эффективность”. Я так и сделал. Это мой мандат к теориям и мнениям, которых я придерживался. Поначалу я испугался того, что нашел: мир шаманизма, союзников, изменения формы и магических нападений оказался гораздо более реальным, чем какие бы то ни было научные построения, потому как духов предков и их иной мир можно видеть и ощущать, их можно познавать в необычной реальности.

Нечто глубокое, неожиданное, почти невообразимое ждет нас, если мы обратим свое исследовательское внимание на феномен шаманских растительных галлюциногенов. Люди, не принадлежащие к западной цивилизации, еще во “время сновидений”, до появления письменности поддерживали огонь этой потрясающей тайны. Допустить это и поучиться у них будет актом смирения, что тоже является возрождением Архаичного.

Это не значит, что мы должны застыть от восторга перед достижениями “первобытных” вроде знаменитого дикарского ча-ча-ча. Всякому, кто работал в этой сфере, знакомо нередкое расхождение между нашими ожиданиями относительно того, как должны вести себя “настоящие лесные люди”, и реальностью повседневной жизни племени. Никто еще не понимает ни таинственного внутреннего разума растений, ни смысла той идеи, что природа общается на базисном химическом языке, который бессознателен, но глубинен. Мы еще не понимаем, как галлюциногены преобразуют весть из бессознательного в откровения, зримые сознательным умом. Поскольку люди Архаичного для умножения преимуществ адаптации оттачивали свою интуицию и органы чувств с помощью находящихся под рукой растений, у них было мало времени на философию. Мы еще и по сей день не вполне осознали всего значения существования разума, открытого шаманами в природе.

А тем временем тихо и независимо от истории шаманизм продолжает свой диалог с миром незримым. Наследие шаманизма может действовать как уравновешивающая сила с тем, чтобы снова обратить наше сознание на общую судьбу биосферы. Шаманы верят в то, что у человечества есть союзники. Есть силы, дружески относящиеся к нашей борьбе за то, чтобы родиться как виду разумному. Но они тихи и робки. Их надо искать не в прибытии чужих звездных флотилий в небо Земли, а рядом, в уединении дикой природы, среди водопадов и, конечно же, на лугах и пастбищах, так редко теперь расстилающихся под нашими ногами.

2. МАГИЯ В ПИЩЕ

Много дней в Лисьем Клане собирали и запасали необычайно большое количество пищи. Узкие полоски мяса газелей коптили до наступления сумерек. Дети собирали сладкие травы и куколки насекомых. Женщины собирали яйца — все больше и больше яиц. Яйцами занималась Лами, тщательно следившая за выполнением поставленной перед ней задачи. Помимо всего прочего, разве не она дочь Хозяйки Всех Птиц? Яйца надо было осторожно складывать в открытые плетеные корзины. Потом их переносили на голове некоторые из самых ответственных девушек. Ритуал обмена пищей обычно происходил, когда люди Лисьего Клана — люди Лами — встречались с людьми Ястребов — таинственными обитателями страны вершин песчаниковых холмов. В этот день они присоединятся к тем, другим, как это бывало каждый год с незапамятных времен, ради танцев великого празднества и обмена пищей. Лами вспоминала их последний сбор, когда Венда — шаманка большинства кругов Лисьих Людей — объявила о начале праздника и его причине.

“Разделить вместе одну пищу — значит стать единым телом. Когда Ястребиный Клан ест нашу пищу, они становятся нами. Когда мы едим их пищу, мы становимся ими. Вкушая пищу других, мы становимся едины”. Венда с высохшей грудью и сгорбленной спиной казалась Лами совсем древней. Никто, в том числе и она сама, не помнил, сколько ей лет, и слово ее редко подвергалось сомнению членами группы. Лами осторожно подняла свою ношу: если Люди Ястребов хотят яиц, то будут им яйца.

* * *

Способы, которыми люди потребляют растения, пищу и психоактивные вещества, вызывают смену ценностей у индивидов и в конечном счете — у целых обществ. Употребление одной пищи делает нас довольными, другой — сонными, а какой-то еще — бодрыми. Мы веселы, беспокойны, возбуждены или, наоборот, подавлены в зависимости от того, что поели. Общество молчаливо поощряет поведение, соответствующее принятым в нем нормам, тем самым поощряя потребление определенных веществ, вызывающих приемлемое поведение.

Подавленность или яркая выраженность сексуальности, способность к деторождению и сексуальная потенция, степень остроты зрения, чувствительность к звуку, скорость моторных реакций, темпы созревания и сама продолжительность жизни — вот лишь некоторые из животных характеристик, на которые может повлиять включение в пищу растений с экзотической химией. Символическая деятельность, способность к языкам и чуткость к общественным ценностям у людей могут также меняться под влиянием психически и физиологически активных метаболитов. Для подтверждения этого вывода достаточно провести ночь, наблюдая за поведением посетителей какого-нибудь бара для холостяков. И конечно, в гонке за парой всегда высоко ставились лингвистические способности возможного партнера, о чем свидетельствует постоянное внимание к его манере говорить и к тому, как он начинает свою речь.

Говоря о тех или иных психоактивных веществах, мы склонны сосредоточиваться на эпизодах опьянения. Но многие из таких веществ обычно потребляются в допороговых дозах или дозах, достаточных для поддержания определенного состояния; хорошими примерами такого потребления из нашей культуры являются кофе и табак. Результатом всего этого является своеобразная “атмосфера опьянения”. Подобно рыбе в воде, люди в той или иной культуре плавают в фактически незримой среде культурно-санкционированных, но искусственных состояний сознания.

Языки кажутся незримыми для людей, говорящих на них. Тем не менее, для тех, кто их использует, они создают основу реальности. Проблема ошибочного принятия языка за реальность в повседневном мире известна слишком хорошо. Потребление же растений — пример сложного языка химических и общественных взаимодействий. Однако большинство не осознает влияния растений на нас и нашу реальность отчасти оттого, что мы забыли о том, что растения всегда были посредниками в культурном отношении между человеком и миром в целом.

ИСТОРИЯ С ВОЛОСАТЫМИ ПРИМАТАМИ

В Национальном парке Танзании, у реки Гомби, приматологи обнаружили в помете шимпанзе непереваренные листья особого растения. Они заметили, что шимпанзе раз в несколько дней вместо обычного поедания диких плодов отправляются в местечко, на расстоянии минутах в двадцати или более хода, где произрастает одна из разновидностей аспилии (Aspilia).  .Шимпанзе снова и снова прикладывают листок аспилии к губам, а затем держат его во рту. Обычно они срывают лист, кладут его в рот, несколько мгновений перекатывают там и целиком заглатывают. Таким образом они съедают до тридцати листьев.

Биохимик из Калифорнийского университета в Ирвине Элой Родригес выделил из аспилии активное вещество — красноватое масло, называемое теперь тиарубрином-А. Нейл Тауэрс (Университет Британской Колумбии) обнаружил, что это соединение убивает все бактерии при концентрации менее одной части на миллион. Изучение Родригесом и Тауэрсом записей в гербарии показало, что африканцы пользовались листьями аспилии для лечения ран и болей в животе. Из четырех видов аспилии, произрастающих в Африке, туземцы использовали те же три вида, что и шимпанзе. /Е. Rodriguez. M. AregulUn. S. Uehara, T. Nishida. R. Wrangham, Z. Abramowski, A. Finlayson, and G. H. N. Towers. “Thiarubrine-A, A Bioactive Constituent of Aspilia (Asteraceae) Consumed by Wild Chimpanzees.” Experientia 41 (1985): 419-420/

Родригес и Тауэрс продолжили наблюдение за употреблением растений приматами, и теперь они могут назвать около дюжины растений — подлинную “Materia medica”, используемую популяциями шимпанзе.

ВЫ — ТО, ЧТО ВЫ ЕДИТЕ

Предлагаемая здесь история вступления человека в свет саморефлексии — это история, основанная на принципе “вы — то, что вы едите”. Значительные изменения климата и новое расширение диеты, а следовательно, возрастание ее мутагенности, давали естественному отбору множество возможностей для воздействия на эволюцию основных черт человека. Всякая встреча с новой пищей, каким-то новым веществом или вкусом всегда была сопряжена с риском и непредсказуемыми последствиями. И это еще в большей степени касается сегодняшнего дня, когда наша пища содержит сотни малоизученных консервантов и добавок.

В качестве примера растений с потенциальным влиянием на народонаселение возьмем сладкий картофель (батат) вида Dioscorea.  В большей части тропиков сладкий картофель является доступным и питательным источником пищи. Тем не менее некоторые из его видов содержат соединения, которые могут препятствовать овуляции. (Они стали источником сырья для современных пилюль, контролирующих рождаемость). На популяции приматов, постоянно употребляющих эти видыDioscorea,  обрушилось бы нечто близкое к генетическому хаосу. Немало подобных, хотя, быть может, и не столь эффектных, сценариев должно было бы разыграться, пока древние гоминиды экспериментировали с новыми видами пищи, расширяя свою привычную всеядную диету.

Поедание растения или животного — способ заявки на их силу, усвоения их магии. Люди, жившие в дописьменную эпоху, едва ли видели разницу между зельем, пищей и специями. Шаман, наедающийся чилийского перца для “усиления внутреннего жаpa”, вряд ли испытывает менее измененное состояние, чем любитель веселящего газа (закиси азота) после продолжительного вдоха. В своих вкусовых восприятиях и в погоне за разнообразием Пищевых ощущений мы заметно отличаемся даже от наших собратьев-приматов. Когда-то наши новые навыки всеядности и развивающийся мозг с его способностью обрабатывать чувственные данные совпали в счастливом понимании, что пища может быть переживанием. Родилась гастрономия — родилась, чтобы примкнуть к фармакологии, которая явно должна была ей предшествовать, поскольку поддержание здоровья регулированием диеты наблюдается у многих животных.

Стратегией ранних всеядных гоминидов было употреблять в пищу все, что казалось похожим на еду, и извергать через рвоту все, что невкусно. Растения, насекомые и мелкие животные, оказавшиеся съеденными в результате такого подхода, включались затем в диету. Меняющаяся диета, или всеядность, означает подверженность непрестанному изменению химического равновесия. Организм может регулировать это равновесие с помощью внутренних процессов, но в конечном счете мутагенные влияния нарастают и значительно большее, чем обычно, число генетически вариантных индивидов приносится в жертву естественному отбору. Результатом же этого отбора являются ускоренные изменения нервной организации, состояний сознания и поведения. Ни одно изменение не является постоянным, каждое дает место другому. Все находится в потоке.

СИМБИОЗ

Как растения влияли на развитие людей и животных, так и растения, в свою очередь, подвергались влиянию. Это совместное эволюционирование вызывает в памяти идею симбиоза. Понятие “симбиоз” имеет несколько значений. Я пользуюсь им для обозначения определенного отношения между двумя видами, которое обеспечивает взаимную выгоду их членам. Биологический и эволюционный успех одного вида связан с успехом другого и повышает его. Эта ситуация противоположна паразитизму, и счастлив тот паразит, который сможет развиться в члена симбиотического союза. Отношения симбиоза, в которых каждый из участников нуждается друг в друге, могут быть тесно связанными генетически, или, же связь эта может быть несколько более свободной. Хотя взаимодействия “человек — растение” по характеру взаимной выгоды были симбиотичны, они не были запрограммированы генетически, по сравнению с примерами подлинного симбиоза из мира природы они выглядят как глубинное привыкание.

Одним из примеров генетически связанных, а следовательно, подлинно симбиотических отношений является анемонная рыбка — Amphiprion ocellaris  , которая проводит жизнь вблизи некоторых видов морских анемонов. Рыбка эта защищена анемонами от крупных хищников, а запас пищи анемонов пополняется благодаря этим рыбкам, так как они завлекают более крупных рыб в зону, где питаются анемоны. Когда такое взаимоприемлемое “соглашение” имеет место в течение долгого времени, оно в конце концов как бы закрепляется постепенным размыванием явных генетических различий между симбиотическими партнерами. В результате один организм может действительно стать частью другого, подобно тому как митохондрия — силовая станция живой клетки — соединилась в клетке с другими структурами. Сама же митохондрия — это отдельный генетический компонент, происхождение которого можно проследить до свободно плавающих эукариотных бактерий, которые когда-то, сотни миллионов лет назад, были независимыми организмами.

Другой случай симбиоза, который поучителен и может иметь глубокий смысл для нашей собственной ситуации, — это отношение между муравьями, разрезающими листья, и грибами вида basidiomycete  . Вот что говорит Э.О. Уилсон об этих отношениях.

В конце тропы нагруженные фуражиры мчатся вниз, к отверстию гнезда, в толпу напарников по гнезду, по извилистым каналам, которые заканчиваются вблизи карниза со сливом футов на 15 или более. Они бросают куски листа на пол камеры, чтобы их подхватили рабочие муравьи помельче, которые разрезают листья на кусочки размером примерно по миллиметру. Другие муравьи, еще помельче, в считанные минуты подбирают эти кусочки, размельчают их и превращают во влажные катышки, а затем осторожно вставляют эти катышки в массу подобного же материала. Масса эта колеблется в размере от сжатого кулака до головы человека; она испещрена каналами и напоминает серую щетку для уборки. Это — муравьиный огород. На его поверхности растет симбиотический гриб, который вместе с соком листа составляет единственное питание муравьев. Гриб стелется, как белый иней, погружая свои гифы  в лиственную пасту для переваривания избыточной целлюлозы и протеинов, Содержащихся там в частично растворенном виде.

Процесс “огородничества” продолжается. Рабочие муравьи, еще мельче только что описанных, снимают прядки гриба с густо покрытых им мест и внедряют во вновь созданные поверхности. Наконец самые мелкие и самые многочисленные обходят пласты этих грибовых прядок, деликатно зондируя их своими усиками, вычищая их поверхность и вырывая споры и гифы  чуждых видов плесени. Эти карлики способны пройти через самые узкие каналы глубоко внутрь “огородной” массы. Время от времени они выдергивают из гриба пучочки и выносят своим более крупным напарникам по гнезду.

Ни какое другое живое существо не развило способность превращать свежую растительность в грибы. Это эволюционное событие произошло лишь однажды, миллионы лет назад, где-то в Южной Америке. Оно дало муравьям огромное преимущество: они получили возможность высылать специализированных рабочих для сбора растительности, сохраняя основную массу своей популяции в безопасности в подземных убежищах. В результате все вместе взятые виды разрезающих листья муравьев, включая 14 видов рода Atta  и 23 вида рода Асrотуrтех,  доминируют на большей части американских тропиков. Они поглощают больше растительности, чем любая другая группа мира животных, включая более распространенные виды гусениц, кузнечиков, птиц и млекопитающих. /Edward O. Witson, Biophilia (Cambridge. Mass.: Harvard University Press. 1984). p. 33/

Мы можем простить Уилсону, выдающемуся представителю социобиологии, мнение, что животные и гриб образовали взаимовыгодные отношения лишь раз в истории Земли. Его описание отношений муравьиного общества с грибной агрокультурой предвосхищает основные соображения моей попытки пересмотреть наши собственные сложные отношения с растениями. Ибо, как мы увидим, обратной стороной медали образа жизни кочевых пастухов была возросшая доступность психоактивных грибов и увеличение объема их потребления. Подобно земледельческой активности муравьев, стереотипы поведения кочевников хорошо помогали некоторым грибам расширять сферу своего распространения.

НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЭВОЛЮЦИЮ

Первые встречи между гоминидами и грибами, содержащими псилоцибин, могли на миллион или более лет предшествовать приручению крупного рогатого скота в Африке. И в этот период в миллион лет люди не только собирали и ели грибы, но, вероятно, стали придавать им культовое значение. Но приручение диких животных (огромный шаг в эволюции человека), поставив людей в более близкие отношения с животными, повлекло за собой и расширение контактов с грибами, поскольку грибы эти росли только на помете крупного рогатого скота. В результате взаимная межвидовая зависимость (человек — гриб) обогатилась и углубилась. Это было время, когда зарождались религиозные ритуалы, появились календарь и натуральная магия.

Вскоре после того, как люди встретились с визионерскими грибами африканских пастбищ, мы, подобно муравьям, тоже стали доминирующим видом своей области и тоже научились “сохранять основную массу своей популяции в безопасности в подземных убежищах”. В нашем случае убежищами этими стали обнесенные стеной городища.

Размышляя над ходом эволюции человека, некоторые внимательные наблюдатели подвергли сомнению сценарий, предлагаемый нам антропологами. Эволюция высших животных занимает/ длительные периоды, редко оперируя периодами менее миллиона/ лет. Чаще это десятки миллионов. Но происхождение современных людей от высших приматов — с огромными изменениями, отразившимися на размере мозга и поведении, — заняло менее трех миллионов лет. Физически за последнюю сотню тысяч лет мы изменились очень мало. Но распространение культур, социальных институтов и языковых систем произошло настолько быстро, что современные биологи-эволюционисты едва ли смогут объяснить причину этого. Большинство из них даже и не пытается это сделать.

Возможно, отсутствие определенной теоретической модели и неудивительно; мы многого не знаем о сложной ситуации среди гоминидов накануне появления на эволюционной сцене довременных человеческих существ. Биологические и ископаемое данные однозначно указывают на то, что человек произошел от предков-приматов, не отличающихся радикально от еще сохранившихся видов, и, тем не менее, Homo sapiens  стоит на целую Ступень выше прочих видов.

Размышление о человеческой эволюции в конечном счете означает размышление об эволюции человеческого сознания. Каковы же в таком случае истоки человеческого ума? Некоторые исследователи в своих объяснениях делают акцент на первичности культуры. Они указывают на наши уникальные языковые и символические способности, на использование нами орудий труда и на умение накапливать информацию эпигенетически (а это — песни, искусство, книги, компьютеры), творя тем самым не только культуру, но и историю. Другие же, будучи сторонниками более биологического подхода, подчеркивают наши физиологические и нейрологические особенности, в том числе исключительно большой размер и сложность человеческого неокортекса, значительная часть которого посвящена сложным лингвистическим операциям, накоплению и поиску информации, а также связана с моторными системами, управляющими такими видами деятельности, как речь и письмо. Сравнительно недавно были обнаружены взаимодействия по типу обратной связи между культурным влиянием и биологическим онтогенезом, которые ответственны за некоторые особенности человеческого развития, вроде продолжительного периода детства и юности, запоздалого наступления половой зрелости и упорного присутствия многих, по сути дела, неонатальных характеристик во взрослой жизни. К сожалению, соединение этих точек зрения все еще не привело к признанию того, что психоактивные и физиологически активные составляющие нашей диеты могут иметь влияние на изменение генома.

Три миллиона лет назад благодаря сочетанию обсуждаемых выше процессов в Восточной Африке существовали по крайней мере три отчетливо различимых вида протогоминидов. Это были Homo  africanus  , Homo  boisei  и Homo robustus  . В это же время из разделения видов возник и всеядный Homo habilis  – первый настоящий гоминид, что привело также к появлению двух видов человекообезьян-вегетарианцев.

Места обитания наших предков расширялись медленно; ранние гоминиды продвигались через мозаику лугов и лесов. Эти существа, чей мозг по пропорциям был лишь слегка крупнее, чем у шимпанзе, уже ходили прямо и, вероятно, переносили с собой пищу и орудия труда от одних лесных участков к другим, продолжая их разрабатывать в поисках клубней и насекомых. Руки у них были длиннее наших, а сила захвата гораздо больше. Переход к вертикальному положению и первое вступление в луговую нишу произошли раньше — где-то между 9-ю и 5-ю миллионами лет тому назад. К сожалению, у нас нет ископаемых доказательств более раннего периода.

Гоминиды, вероятно, расширяли свою первоначальную диету, состоявшую из плодов и мелких животных, за счет корнеплодов — клубней и луковиц. Обычная палка помогала доставать этот прежде неиспользуемый источник пищи. Современные бабуины в саванне кормятся в определенные сезоны в основном луковичными растениями. Шимпанзе, уходя в саванну, добавляют в свою диету значительное количество бобов. И бабуины, и шимпанзе охотятся совместно, добывая мелких животных. Однако, охотясь, они обычно не пользуются никакими орудиями, и нет доказательств, что и ранние гоминиды ими пользовались. У шимпанзе, бабуинов и гоминидов охота, судя по всему, мужская деятельность. Ранние гоминиды охотились и вместе, и в одиночку.

С Homo habilis  началось внезапное и таинственное увеличение размеров мозга. Мозг Homo habilis  весил в среднем 770 грамм/ (27,5 унций) в сравнении с 530 граммами (19 унциями) у конкурирующих с ними гоминидов. Последующие два с четвертью миллиона лет привели к необычайно быстрой эволюции размеров/и сложности мозга. Примерно к периоду от 750 тысяч до 1,1 миллиона лет назад широкое распространение получил новый тип гоминида — Homo erectus  . Объем мозга этого нового гоминида составлял 900-1100 грамм (2-2,4 фунта). Убедительно доказано, что Homo erectus  пользовался орудиями труда и обладал определенной рудиментарной культурой. В пещере Чжоукоудянь в Китае имеются явные доказательства использования огня (обгорелые кости) — факт, указывающий на приготовление пищи. Кости относят к Homo erectus  , который был самым ранним гоминидом, покинувшим Африку около миллиона лет назад.

Старые теории допускали, что современный человек произошел от Homo erectus  в разных местах планеты. Однако современные приматологи-эволюционисты все более склоняются к тому, что Homo sapiens  появился также в Африке каких-нибудь 100 тысяч лет назад и совершил оттуда второе великое расселение по всей планете. В Приграничной пещере и в пещере у устья реки Класиес (Южная Африка) имеются доказательства того, что самый древний из современных Homo sapiens  жил в смешанной зоне лесов и лугов. Пытаясь наряду с другими исследователями понять этот важный переход, Чарльз Дж. Ламсден и Эдвард О. Уилсон писали.

Специалисты в области экологии поведения постепенно разработали теорию, объясняющую, почему был совершен переход к прямохождению, которая объясняет и большинство других отличительных биологических черт современного человека. Самые первые человекообразные обезьяны перемещались из тропического вечнозеленого леса на более открытые сезонные места обитания, где перешли к исключительно наземному существованию. Они сооружали стоянки и становились зависимыми от разделения труда, согласно которому кто-то — возможно, женщины — перемещались меньше, посвящая больше времени заботе о молодом поколении; другие же — в первую очередь или исключительно мужчины — рассредотачивались в поисках пищи. Ходьба на двух ногах (бипедализм) обеспечивала значительное преимущество в передвижении по открытой местности. К тому же это освобождало руки, позволяя прародителям-человекообезьянам пользоваться орудиями труда и переносить добытых животных и иную пищу в базовый лагерь. Распределение пищи и соответствующие формы взаимных обменов становились центральными процессами общественной жизни человекообезьян наряду с тесными, долгосрочными половыми связями и повышенной сексуальностью, которые были поставлены на службу продолжения рода. Многие из самых различных форм человеческого общественного поведения являются продуктом этого тесно переплетенного комплекса адаптации. / Charles J. Lumsden and Edward 0. Wilson. Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1983). p. 33/

Вслед за одним развитым типом гоминида в эволюционной лаборатории Африки следовал другой, и, начиная с Homo erectus  , представители каждого из типов рассеивались в межледниковые периоды по евроазиатским просторам. При каждом оледенении миграция из Африки приостанавливалась; в африканских условиях вследствие мутационных изменений, вызванных экзотическими диетами, и естественного отбора, связанного с изменениями климата, появлялись новые гоминиды.

К концу этих поистине замечательных трех миллионов лет в эволюции человека объем человеческого мозга утроился! Ламсден и Уилсон назвали это “возможно, самым стремительным прогрессом, отмеченным у любого сложного органа за всю историю жизни”. /Там же стр. 15/ Такая замечательная скорость эволюционных изменений основного органа вида подразумевает наличие экстраординарного давления со стороны отбора.

Поскольку ученые были неспособны объяснить это троекратное увеличение человеческого мозга за столь короткий период, некоторые из прежних палеонтологов и теоретиков эволюции человека предсказывали существование промежуточного вида и искали его скелеты. Сегодня эта идея “утраченного звена” в основном отброшена. Бипедализм, бинокулярное зрение, отдельно расположенный большой палец, захватывающая кисть руки — все это выдвигалось в качестве основного аргумента в пользу того, что выделило людей с их способностью к саморефлексии из эволюционного котла соревнующихся гоминидов с их разнообразными стратегиями. Но что нам действительно хорошо известно, так это то, что изменение в размерах мозга сопровождалось замечательными переменами в общественной организации жизни гоминидов. Они стали пользоваться орудиями, огнем и языком. Они начали этот процесс как высшие животные, а вышли из него сто тысяч лет назад как сознательные, сознающие себя индивиды.

ПОДЛИННОЕ УТРАЧЕННОЕ ЗВЕНО

Я утверждаю, что вызывающие мутации психоактивные химические соединения в пище древних людей воздействовали на быструю реорганизацию способности мозга к переработке информации. Растительные алкалоиды, особенно галлюциногенные соединения, такие, как псилоцибин, диметилтриптамин (ДМТ) и гармалин, могли быть теми химическими факторами в диете первобытных людей, которые явились катализаторами возникновения человеческой саморефлексии. Действие галлюциногенов, присутствующих во многих распространенных растениях, увеличивало активность переработки информации, а значит чувствительность к среде, и таким образом способствовало внезапному увеличению размеров человеческого мозга. На более позднем этапе того же процесса галлюциногены действовали как катализаторы в развитии воображения, обеспечивая появление внутренней сноровки и способности предвидения, которые могли находиться в хорошей синергии с возникновением языка и религии.

В исследованиях конца 60-х годов Роланд Фишер давал студентам-аспирантам небольшие дозы псилоцибина, а затем оценивал их способность отметить момент, когда прежде параллельные линии начинали отклоняться. Он обнаружил, что способность выполнения этой конкретной задачи действительно улучшалась после малых доз псилоцибина. / Roland Fischer, et al… “Psilocybin-Induced Contraction of Nearby Visual Space”, Agents and Actions 1. no. 4 (1970): 190-197/

Когда мы с Фишером обсуждали эти открытия, он пояснил свои результаты, улыбнулся и сделал следующее обобщение: “Видите ли, здесь решительно доказывается, что в определенных ситуациях, если ты принял некое вещество, то ты лучше информирован о реальном мире, нежели если бы ты его не принял”. Его шутливое замечание меня поразило — сначала как своего рода академический анекдот, а потом как определенное усилие с его стороны указать на что-то значимое. Каковы были бы последствия для теории эволюции, если допустить, что некоторые химические привычки дают адаптационные преимущества и тем самым глубоко вписываются в поведение и даже в гены некоторых индивидов?

ТРИ КРУПНЫХ ШАГА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РАСЫ

Пытаясь ответить на этот вопрос, я разработал один сценарий, который кто-то может назвать фантазией: это мир, рассматриваемый преимущественно с той позиции, для которой тысячелетия есть не более чем времена года. К этому видению меня привели годы раздумий на эти темы. Давайте представим себе ненадолго, что мы находимся вне приливов и отливов скоплений генов, то есть истории биологической, и что нам видны тесно переплетающиеся последствия изменений в питании и климате, которые, конечно же, были чересчур медленными для того, чтобы наши предки их ощутили. Этот разворачивающийся сценарий включает в себя взаимосвязанные и усиливающие друг друга эффекты псилоцибина на трех разных уровнях. Уникальный по своим свойствам псилоцибин является, я уверен, единственным веществом, которое могло бы создать этот сценарий.

На первом — слабом — уровне использования имеет место эффект, отмеченный Фишером: малое количество псилоцибина, потребляемого без всякого осознания его психоактивности в общем акте проверки на съедобность и, может быть, потребляемого затем намеренно, дает заметное усиление остроты зрения, особенно в видении граней, краев. Поскольку острота зрения у охотников-собирателей находится в большом почете, открытие эквивалента “химического бинокля” не могло не повлиять на успех в охоте и собирательстве у тех индивидов, которые воспользовались этим преимуществом. Партнерские группы, в которых были индивиды с улучшившимся зрением, имели больший успех в обеспечении своего потомства пищей. Вследствие увеличения количества пищи, потомство таких групп имело больше возможностей достигнуть возраста половой зрелости. В подобной ситуации естественным следствием было бы вырождение (или ухудшение здоровья) групп, не потребляющих псилоцибин.

Поскольку псилоцибин является стимулятором центральной нервной системы, то в несколько больших дозах он имеет тенденцию вызывать беспокойство и сексуальное возбуждение. Таким образом, на этом — втором — уровне использования, вследствие возрастания случаев копуляции, псилоцибиновые грибы благоприятствовали размножению. Тенденция к регулированию и планированию половой активности внутри группы путем ее привязки к лунному циклу наличия грибов, могла быть первым важным шагом на пути к ритуалу и религии. На третьем же — и высшем — уровне использования на переднем плане сознания племени определенно были религиозные интересы, хотя бы просто из-за силы и необычности самого переживания.

В таком случае этот третий уровень — уровень вполне раскрывшегося шаманского экстаза. Опьянение псилоцибином — это восторг, ширь и глубину которого невозможно описать обычными словами. Это нечто “совершенно Иное” и для нас не менее таинственное, чем для наших предков. Свойство шаманского экстаза растворять все границы предрасполагает использующие галлюциноген группы племен к укреплению общности и к групповой половой активности, что обеспечивало смешение генов, повышение рождаемости и чувство коллективной ответственности за потомство. В каких бы дозах ни использовался гриб, он обладал волшебным свойством даровать адаптационные преимущества употребляющим его архаичным группам и отдельным людям. Усиление остроты зрения, половой возбуждаемости, а также доступ к трансцендентному Иному, все это приводило к успеху в добывании пищи, к половой доблести и выносливости, к многочисленному потомству и к доступу в сферы сверхъестественной силы. Всеми этими преимуществами можно легко управлять, манипулируя дозами и частотой приема. В четвертой главе будет подробно рассмотрено замечательное свойство псилоцибина стимулировать способность мозга к созданию языка. Влияние это столь необычайно, что псилоцибин можно считать катализатором развития человеческого языка.

РАЗМЕЖЕВАНИЕ С ЛАМАРКОМ

Эти идеи неизбежно вызывают возражения, и с этим приходится считаться. Такая версия происхождения человека может показаться созвучной ламаркизму, согласно которому характеристики, приобретенные организмом в течение жизни, могут перейти к его потомству. Классический пример — заявление, будто у жирафов шея длинная, потому что они вытягивают шею, чтобы достать до высоких веток. Это прямолинейная и скорее характерная для обыкновенного здравого смысла идея предается полной анафеме неодарвинистами, которые держатся за свою теорию эволюции человека. Их позиция состоит в том, что мутации совершенно случайны, и только после того, как мутации эти становятся характерными чертами организма, естественный отбор бездумно и бесстрастно вершит свою функцию сохранения тех индивидов, которым было даровано преимущество в адаптации.

Их возражение можно выразить так: если грибы при их употреблении в пищу, скажем, дали нам улучшение зрения, усиление половых проявлений и язык, то как эти качества попали в гены человека и стали сугубо человеческими? Негенетические усиления функций и способностей организма, осуществляемые внешними агентами, сдерживают соответствующую генетическую поддержку этих способностей, делая их ненужными. Иными словами, если какой-то необходимый метаболит обычен в доступной человеку пище, то не будет никакой необходимости для развития специфически эндогенного выражения этого метаболита. Потребление грибов, таким образом, создало бы индивидов с меньшей остротой зрения, меньшей способностью к языку и меньшим уровнем сознания. Природа не обеспечила бы возможность этих усовершенствований через органическую эволюцию, так как метаболический вклад, требуемый для их поддержания, не был бы оплачен (сравнительно с тем крохотным метаболическим вкладом, который требуется для поедания грибов). И все же сегодня мы располагаем всеми этими усовершенствованиями, не употребляя галлюциногенных грибов. Так как же все-таки эти изменения попадали в гены?

Кратким ответом на это возражение, не требующим особой защиты идей Ламарка, будет то, что присутствие псилоцибина в диете гоминидов изменило параметры процесса естественного отбора, изменив стереотипы поведения, на которые этот отбор действовал. Экспериментирование с множеством видов пищи вызывало общее возрастание числа случайных мутаций, приносимых в жертву процессу естественного отбора, тогда как повышение остроты зрения, использование речи и ритуальной активности через потребление псилоцибина представляло собой новое поведение. Один из видов этого нового поведения — использование речи, языка, — имеющий прежде важность скорее периферическую, стал вдруг очень полезным в контексте новых стилей жизни — в охоте и собирательстве. Следовательно, введение псилоцибина в диету сместило параметры человеческого поведения в сторону деятельности, которая способствовала улучшению языка; обретение языка вело к большему запасу слов и к развитию памяти. Потребляющие псилоцибин индивиды создавали эпигенетические (над-генетические) правила или культурные формы, которые позволяли им выжить и размножаться интенсивнее других индивидов. В конце концов более успешный стиль поведения на эпигенетической основе распространялся на популяции вместе с усиливающими его генами. Таким образом популяция развивалась генетически и культурно.

Что касается остроты зрения, то, быть может, широкое распространение среди современных людей потребности в корректирующих линзах является наследием долгого периода искусственного улучшения зрения путем потребления псилоцибина. В конце концов, атрофия органов обоняния у людей, как считает одна из школ, является результатом необходимости у голодных всеядных переносить неприятные запахи и вкусы (например, падали). Такого рода “обмены” достаточно распространены в эволюционном процессе. Подавление остроты вкуса и обоняния позволяло включать в диету пищу, которая иначе была бы упущена как “слишком острая”. Или же это подавление может указывать на некие глубины в отношении нашей эволюционной связи с диетой. Вот что писал мой брат Деннис.

Видимая атрофия органов обоняния человека на самом деле может представлять собой какой-то функциональный сдвиг в установке примитивных, направленных вовне хемо-рецепторов в сторону некой интериоризированной регуляторной функции. Функция эта может быть связана с контролированием феромонной системы человека, которая в значительной мере находится под контролем шишковидной железы и на подсознательном уровне опосредованно регулирует целый ряд психосексуальных и психосоциальных взаимодействий между индивидами. Шишковидная железа среди прочих функций имеет тенденцию подавлять развитие половых желез и наступление половой зрелости, и механизм этот, возможно, играет определенную роль в сохранении неонатальных характеристик у человеческого вида. Замедленное созревание и продолжительное детство и юность играют критическую роль в неврологическом и психологическом развитии индивида, поскольку они обеспечивают условия, допускающие постнатальное развитие мозга в ранние, формирующие годы детства. Символические, познавательные и лингвистические влияния, которые в течение этого периода испытывает мозг, существенны для его развития и являются факторами, делающими нас уникальными, сознательными существами, манипулирующими символами и пользующимися языком, — существами, какие мы есть. Нейроактивные амины и алкалоиды в диете ранних приматов, возможно, играли роль в биохимической активизации шишковидной железы и последующих в результате этого адаптаций. /Dennis McKenna. “Hallucionogens and Evolution”. Seminar transcript abstract, 1984. Esalen, p.2/

ВКУСЫ ПРИОБРЕТЕННЫЕ

Людей привлекают и одновременно отталкивают вещества, вкус которых находится на грани приемлемости. Пища очень острая, горькая или ароматная вызывает у нас сильную реакцию. О такой пище мы говорим, что “к ее вкусу надо привыкнуть”. Это верно для такой пищи, как, например, мягкий сыр или яйца под маринадом. Но еще больше это подходит для психоактивных веществ. Вспомните первую сигарету или первый глоток виски, и вы поймете, как бурно протестует наш организм против привыканий к веществам с особым вкусом. Повторные потребления являются как бы ключом к приобретению вкусовой привычки, что говорит о сложности этого процесса, включающего в себя адаптацию — и поведенческую, и биохимическую.

То, о чем мы говорим, звучит странно и само похоже на процесс пристрастия к психоактивным веществам. Нечто чужеродное для тела тем не менее вновь и вновь сознательно вводится в него. Тело приспосабливается к новому химическому режиму, а затем и более чем приспосабливается: оно принимает новый химический режим как правильный и должный и выдает сигналы тревоги, если режиму этому что-то угрожает. Сигналы эти могут быть как психологическими, так и физиологическими и будут ощущаться всякий раз, когда новая химическая среда в теле по той или иной причине будет подвергаться опасности изменения, включая сюда и сознательное решение прервать потребление сомнительного вещества.

Из огромного числа химических веществ, которые составляют молекулярный состав природы, мы рассматривали сравнительно малое число соединений, взаимодействующих с органами чувств и связанных с неврологической обработкой чувственных данных. Эти соединения включают в себя все психоактивные амины, алкалоиды, феромоны и галлюциногены — фактически все соединения, которые могут взаимодействовать со всеми органами чувств — от органов вкуса и обоняния до органов зрения и слуха и всех их вместе взятых. Привыкание к вкусу этих соединений, приобретение усиленной поведением и физиологией привычки и есть то, что определяет основу синдрома химического пристрастия.

Эти соединения отличаются удивительной способностью напоминать нам как о наших слабостях, так и о наших собственных не менее удивительных способностях. Психоактивные вещества, подобно самой реальности, кажется, предназначены для того, чтобы поставить в тупик тех, кто ищет четких границ и легкого разделения мира на черное и белое. То, как мы определяем наше будущее отношение к этим веществам вместе с предлагаемыми ими измерениями риска и благоприятных возможностей, может стать последним словом о наших возможностях выживания и эволюции как сознательных существ.

3. ПОИСК ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО ДРЕВА ПОЗНАНИЯ

Он покинул смутное мерцание племенного костра и отошел на несколько шагов помочиться. Звук собственного голоса был низким и горловым: “Ни-ни-ни-ни-ни-и-и”  . Та, Кто Кормит Нас, казалась необычайно могучей этой лунной ночью последнего полнолуния перед осенним равноденствием. Зачарованный ландшафтом, преображенным опьянением и лунным светом, он отошел подальше от шума домашней сцены.

Хекули была рядом, он это чувствовал. При этой мысли волосы на его спине встали дыбом. Был какой-то звук, похожий на шорох семечек в сосуде из тыквы. Потом он увидел хекули : она напоминала радужный цветок, горлышко или сфинктер, зависший в пространстве. За ней были другие, медленно вращающиеся во тьме, — одни так, другие иначе. Они приближались к нему, как стайка занятных медуз. Он услышал тихий ясный взрыв, когда ближайшая достигла его и прошла через его тело. В этот момент в голове вспыхнул розоватый рассветный свет, и его залило ее присутствие. Время исчезло, россыпи застывшего агата как бы прорвались через громадный водный поток. У него было счастливое ощущение предания себя смерти, что-то вроде оргиастического пароксизма самоутверждения. Невыразимый прежде в звуках пузырек волнующего его устремления всплыл на устах. По щекам полились слезы. Прежде он говорил слова. Но никогда прежде он не говорил и не понимал их так, как теперь.

“Та водос! Та водос! Я есмь! Я есмь!”

ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ КАК ПОДЛИННОЕ УТРАЧЕННОЕ ЗВЕНО

Идея, которую мы исследуем в этой книге, состоит в том, что определенное семейство активных химических соединений — индольные галлюциногены — играло решающую роль в возникновении наших сугубо человеческих качеств и такого чисто человеческого свойства, как саморефлексия. Поэтому важно знать, что из себя представляют эти соединения, и понимать их роль в природе. Определяющая характеристика этих галлюциногенов заложена в их структуре: все они имеют пятигранную пентексиловую группу в соединении с более известным бензольным кольцом (см. илл. 28). Эти молекулярные кольца делают индолы высокореактивными химически, а потому идеальными молекулами для метаболической активности в высокоэнергетическом мире органической жизни.

Галлюциногены могут быть психоактивны и/или физиологически активны и нацелены на многие системы в организме человека. Некоторые индолы для человеческого организма эндогенны: хорошим примером является серотонин. Гораздо большее их число экзогенно; они обнаружены в природе и растениях, которые мы употребляем в пищу. Некоторые ведут себя как гормоны и регулируют развитие или скорость полового созревания. Другие влияют на настроение и на состояние бодрствования.

Существует всего четыре семейства индольных соединений, которые являются сильными визуальными галлюциногенами и встречаются в растениях:

1. Соединения типа ЛСД  . Обнаруженные в трех родственных видах вьюнков и спорынье, галлюциногены типа ЛСД в природе редки. То, что они наиболее известны среди галлюциногенов, несомненно является следствием их широкого распространения в 60-е годы, когда производились и продавались миллионы доз ЛСД. ЛСД — психоделик, но для того, чтобы вызвать галлюциногенный paradis artificial  (“искусственный рай”) живых и совершенно неземных галлюцинаций — таких, какие ДМТ и псилоцибин дают при вполне традиционных дозах, в случае ЛСД требуются довольно большие дозы. Тем не менее многие исследователи подчеркивали важность негаллюциногенных эффектов ЛСД и других психоделиков. Эти эффекты включают в себя ощущение раскрытия ума и увеличение скорости мышления, способность понимать и разрешать сложные вопросы поведения и структурирования жизни, а также выявлять скрытые связи между теми или иными звеньями в процессе принятия решений.

ЛСД продолжают производить и продавать в гораздо больших количествах, чем любой другой галлюциноген. Было показано, что она помогает в психотерапии и при лечении хронического алкоголизма: “Везде в мире, где бы ее ни применяли, ЛСД доказала, что является эффективным средством лечения от очень старой болезни. Ни один другой препарат не был в состоянии побить ее рекорд по спасению жизней, искалеченных помойкой алкоголизма. В этом случае, помимо прямого использования ЛСД как лекарства, она может применяться и в качестве орудия для получения ценной информации”. /А. Ноffer and H. Osmond. New Hope for Alcoholics (New York: University Boors, 1968)/ Тем не менее в результате истерии, вызванной средствами массовой информации, потенциал этого психоделика, возможно, никогда не будет познан.

2. Триптаминовые галлюциногены, особенно ДМТ, псилоцин и псилоцибин  . Триптаминовые галлюциногены находят повсюду в семействах высших растений, как, например, в бобовых, а псилоцин и псилоцибин встречаются в грибах. Эндогенно ДМТ встречается также в человеческом мозге. По этой причине ДМТ, возможно, вообще не следует считать наркотиком, но опьянение ДМТ является самым глубоким и визуально эффектным среди зрительных галлюциногенов, замечательным по своей краткости, интенсивности и нетоксичности.

3. Бета-карболины  . Бета-карболины, такие, как гармин и гармалин, могут быть галлюциногенами при дозе близкой к токсичной. Они важны для шаманских видений, поскольку могут тормозить системы ферментов в организме, иначе депотенцирующих галлюциногены типа ДМТ. Следовательно, бета-карболины можно использовать совместно с ДМТ для продления и интенсификации зрительных галлюцинаций. Это сочетание является основой галлюциногенного снадобья аяхуаска,  или йяге  , употребляемого в Южной Америке на Амазонке. Бета-карболины легальны и до самых недавних пор были фактически неизвестны широкой публике.

4. Ибогаиновое семейство веществ  . Эти вещества встречаются в двух родственных древесных породах Африки и Южной Америки — Tabernanthe  и Tabernamontana.  Tabernanthe iboga — куст с желтыми цветами, родственный кофе и имеющий свою историю потребления в качестве галлюциногена в тропиках Западной Африки. Его активные соединения имеют структурное сходство с бета-карболинами. Ибогаин известен больше как сильный афродизиак, чем как галлюциноген. Тем не менее в достаточных дозах от способен вызывать мощные визуальные и эмоциональные переживания.

Эти немногочисленные вышеприведенные пункты, возможно, содержат в себе самую важную и самую потрясающую информацию, какую только люди собрали о мире природы со времени рождения науки. Более ценным, чем новости об антинейтрино, более исполненным надежды для человечества, чем обнаружение новых квазаров, является знание о том, что некоторые растения, некоторые соединения открывают для человека забытые врата в мир непосредственного опыта, который ставит в тупик нашу науку и является поистине поразительным для нас самих. Должным образом понятая и примененная, эта информация может стать компасом, направляющим нас обратно в утраченный сад, в мир наших истоков.

ПОИСК ДРЕВА ПОЗНАНИЯ

При попытке понять, какие индольные галлюциногены и какие растения могли бы быть случайными виновниками возникновения сознания, необходимо иметь в виду несколько важных моментов.

Растение, которое мы ищем, должно быть африканским, поскольку существуют неоспоримые доказательства, что человек происходит из Африки. Еще точнее, это африканское растение должно произрастать на лугах, так как именно там наши недавние всеядные предки сумели адаптироваться, научились ходить на двух ногах и усовершенствовали существующие методы сигнализации.

Растение это не должно нуждаться в специальном приготовлении: оно должно быть активным в своем естественном состоянии. Допустить иное — значит быть наивно доверчивым: ведь смеси, снадобья со сложным составом, экстракты и концентраты принадлежат к более поздним этапам культуры, когда человеческое сознание и использование языка уже вполне установились.

Растение это должно быть постоянно доступным кочевой популяции, оно должно быть легко заметным и широко распространенным.

Оно должно приносить непосредственную и ощутимую пользу потребляющим его лицам. Только таким образом растение утвердилось бы и сохранилось в меню гоминидов.

Требования эти весьма заметно сокращают число претендентов. Но в Африке наблюдается явный недостаток галлюциногенных растений, а в тропиках Нового Света отмечается, напротив, сверхизбыток подобных растений, что так и не нашло удовлетворительного объяснения. Может ли быть простым совпадением тот факт, что чем дольше в какой-либо среде присутствовали человеческие существа, тем меньше имеется в ней природных галлюциногенов и тем меньше видов растений, обычно встречающихся в ней? Сегодня в Африке почти нет растений, которые были бы достойными кандидатами в катализаторы сознания у развивающихся гоминидов.

На лугах обычно произрастает гораздо «меньшее число видов» растений, чем в лесах. По этой причине гоминиды, возможно, и пробовали все луговые растения, встречавшиеся им, проверяя их на вкус. Видный географ Карл Заур считал, что естественных лугов просто-напросто не существовало. Он полагает, что все лугопастбищные угодья — это артефакт человеческий, возникший от накапливаемого влияния сезонного выгорания. Он основывает этот аргумент на том факте, что луговые виды можно обнаружить на опушках леса, тогда как очень высокий процент лесных видов на лугах не произрастает. Заур делает вывод, что луга — феномен сравнительно молодой, так что их следует рассматривать как нечто сопутствующее возникновению человеческих популяций, пользующихся огнем. /Carl Saur. Man’s Impact on the Earth (New York: Academic Press, 1973)/

ОТБОР КАНДИДАТОВ

Сегодня только религию бвити у фангов — жителей Габона и Заира — можно назвать культом истинно африканского галлюциногенного растения. Предполагается, что используемое растение — Tabernanthe iboga  – могло иметь какое-то влияние на людей доисторических. Однако нет абсолютно никаких доказательств его употребления до начала XIX века. Оно, например, нигде не упоминается португальцами, которых с Западной Африкой связывала долгая история торговли и исследований. Подобное отсутствие свидетельств объяснить довольно трудно, если считать, что это растение потреблялось с незапамятных времен.

С точки зрения социологического анализа религия бвити — это сила не только для сплочения группы, но и для укрепления брака. В историческом рассмотрении развод был известной причиной озабоченности фангов. Это является следствием того, что при всей своей дозволенности развод должен был сопровождаться сложными, затяжными и дорогостоящими переговорами с семьей разводящегося по поводу возврата части приданого. /James W. Fernandez, Bwiti: An Ethnography of the Religious Imagination in Africa (Princeton: Princeton University Press, 1982)/ Быть может, ибога, будучи галлюциногеном, активизировала и феромон, обеспечивающий крепость семейных связей. Ее репутация афродизиака вполне может быть связана со способностью укрепления парных уз.

Само растение представляет собой кустик средних размеров, это житель тропических лесов, а не луговых угодий. Оно редко встречается в природе, не будучи выращиваемым специально.

В результате установления контактов между Европой и тропической Африкой ибога стала первым индолом, вошедшим в моду в Европе. Укрепляющие средства, основанные на экстракте из этого растения, стали крайне популярны во Франции и Бельгии, после того как ибога была представлена публике на Парижской выставке в 1867 году. Ее сырой экстракт продавался в Европе под названием “ламбарен” как средство от любых болезней — начиная от неврастении и кончая сифилисом — и плюс к тому как афродизиак. Алкалоид не был выделен вплоть до 1901 года. Первая волна начавшихся исследований казалась многообещающей. С нетерпением ожидалось средство от мужской импотенции. Тем не менее ибогаин по получении характеристики химического состава был вскоре забыт. Несмотря на то что не было представлено никаких доказательств его опасности или тенденции вызывать пристрастие, соединение это поместили в Список номер 1 — категорию, наиболее ограничительную и контролируемую в США, — сделав дальнейшие исследования почти невозможными. Ибогаин и по сей день остается почти неизученным.

То, что нам известно о культе ибоги, все взято из полевых наблюдений антропологов. Выжимки корня растения принимают в прямо-таки громадных количествах. Фанги считают, что они узнали этот народный способ во время многовековых миграций, когда жили по соседству с пигмеями, научившими их духовной силе, пребывающей в бвити. В коре корня Tabernanthe iboga  содержится психоактивный компонент этого растения. Согласно “рецепту” фангов, нужно съесть “много грамм коры” для того, чтобы “открыть голову”. Меньшие количества эффективны и для всех прочих целей, которые ставит перед собой то или иное лицо.

Хотя культ ибоги очень интересен, я не думаю, что она была катализатором сознания у развивающегося человека. Как уже упоминалось ранее, доказательства, что она имеет долгую историю употребления, отсутствуют. Кроме того, это не луговое растение. Вдобавок в малых дозах она снижает остроту зрения, способствуя так называемым послеобразам, световым ободкам и полоскам в поле зрения.

Неизвестно использование в Африке и растений, содержащих соединения типа ЛСД. И там нет никаких растений, богатых такими соединениями.

Гигантская сирийская рута (Реgапит harmala),  богатая гармином, относящимся к бета-карболинам, встречается сегодня в диком виде в засушливых частях Северной Африки и Средиземноморья. Однако нет никаких письменных свидетельств об ее использовании в Африке как галлюциногена; во всяком случае, для этого она требует более высокой концентрации и/или сочетания с ДМТ для активирования ее визионерского потенциала. /Gracie and Zarkov, “An Indo-European Plant Teacher”, Notes from Underground 10 (Berkeley)/

ПРА— РАСТЕНИЕ

Итак, благодаря методу исключения у нас остаются галлюциногены триптаминового типа — псилоцибин, псилоцин и ДМТ. В среде лугопастбищных угодий эти соединения можно было ожидать встретить либо в любящем помет копрофильном грибе, содержащем псилоцибин, либо в травах, содержащих ДМТ. Но если ДМТ не экстрагировать и не концентрировать (что было за пределами возможностей ранних людей), травы эти никогда не дали бы ДМТ в количестве, достаточном для эффективного действия галлюциногена. Пользуясь методом исключения, мы склоняемся к мысли, чтобы начать подозревать грибы.

Когда наши далекие предки выходили из леса на луговые угодья, они все чаще сталкивались с пасущимися там парнокопытными. Эти животные становились главным потенциальным источником их средств к существованию. Нашим предкам попадался и навоз дикого скота, и грибы растущие в нем.

Некоторые из этих луговых грибов (илл. 1), относящиеся к видам Panaeotus  и Stropharia cubensis  , или Psilocybe cubensis  , содержат псилоцибин. Stropharia cubensis  — это известный “магический гриб”, выращиваемый ныне энтузиастами по всему миру. /О. Т. Oss and O. N. Oeric, Psilocybin: The Magic Mushroom Grower’s Guide (Berkeley: Lux Natura Press, 1986)/

Илл. 1. Stropharia cubensis, называемая также Psilocybe cubensis. Таксономический рисунок Кэт Харрисон Маккенны. Из книги О. Т. Осса и О. Н. Эрика “Псилоцибин: руководство для выращивающих магический гриб” (Berkeley: Lux Natura Press. 1986). С. 12.

Он содержит псилоцибин в концентрированных количествах и свободен от вызывающих тошноту соединений. Он один пандемичен: встречается во всех тропических зонах, по крайней мере везде, где пасутся зебу (вид Bos indicus  , индийский горбатый бык). Это в свою очередь вызывает множество вопросов. Встречается ли Stropharia cubensis  исключительно в навозе зебу или может встречаться и в навозе другого крупного рогатого скота? Как давно гриб получил такое широкое распространение? Первые образцы гриба Psilocybe cubensis  собрал в 1906 году на Кубе американский ботаник Эрл. Но, по мнению современных ботаников, место возникновения этого вида — Юго-Восточная Азия. В археологических раскопках в Таиланде, в местечке, называемом Нон-Нак-Та и датированным примерно 15 тыс. лет до н. э., кости зебу были найдены вблизи могил людей. Stropharia cubensis  распространен в районе Нон-Нак-Та и сегодня. Расположение этого местечка наводит на мысль, что потребление гриба было привычным делом там, где человеческие популяции и стада крупного рогатого скота жили в непосредственной близости друг от друга.

Целый ряд доказательств говорит в пользу того, что Stropharia cubensis  и есть то пра-растение, та пуповина, связывающая нас с женским планетарным сознанием, которая во времена палеолитного культа Великой Рогатой Богини предоставляла нам такое знание, что мы способны были жить в динамической гармонии с природой, друг с другом и с самими собой. Потребление галлюциногенных грибов развивалось как своего рода естественная привычка со своими последствиями для поведения и эволюции. Отношения между людьми и грибами должны были включать и крупный рогатый скот, создававший единственный источник получения грибов.

Отношениям этим, видимо, не более миллиона лет, так как эра кочевых племен начинается с таких времен. Последних ста тысяч лет, возможно, более чем достаточно для окончательного развития скотоводства. Поскольку эти отношения охватывают не более миллиона лет, мы не обсуждаем биологический симбиоз, который для своего развития занял бы много миллионов лет. Мы скорее говорим о глубоко укоренившемся обычае, чрезвычайно сильной естественной привычке.

То что мы называем взаимодействием между человеком и грибом Stropharia cubensis  , было отношениями не статичными, а скорее динамичными. Благодаря им мы поднимали себя на все более высокие культурные уровни и все более высокие уровни индивидуального самосознания. Я думаю, что использование галлюциногенных грибов на обширных пастбищах Африки дало нам модель для всех последующих религий. А когда после многовекового постепенного забвения, миграций и изменений климата знание тайны было наконец утрачено, мы сменили партнерство на владычество, гармонию с природой на насилие над ней, поэзию заменили научной софистикой. Короче говоря, променяли свое право по рождению — право партнеров в драме живого ума планеты — на черепки от горшка истории, на войны, неврозы, и если вскорости мы не осознаем всю опасность своего положения, то и на планетарную катастрофу.

ЧТО ТАКОЕ РАСТИТЕЛЬНЫЕ ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ

В свете предполагаемой важности мутагенов и других вторичных побочных продуктов для человеческой эволюции естественно возникает вопрос, чем же они полезны для растений, в которых они встречаются. Это — ботаническая тайна, и по сей день остающаяся дискуссионной среди биологов-эволюционистов. Предполагалось, что токсичные и биоактивные соединения вырабатываются в растениях для того, чтобы сделать их невкусными, а следовательно, несъедобными. Предполагалось и обратное, что подобные соединения вырабатываются для привлечения насекомых или птиц, которые опыляли бы эти растения и разносили их семена.

Наиболее правдоподобное объяснение присутствия вторичных соединений основано на признании того, что они вовсе не вторичны и не периферичны. Доказательством этому является то, что алкалоиды, обычно считающиеся вторичными, образуются в самых значительных количествах в тканях, которые являются наиболее активными в общем метаболизме. Алкалоиды, в том числе и все обсуждаемые здесь галлюциногены, вовсе не являются инертными остаточными продуктами в растениях, в которых они встречаются. Они находятся в определенном динамическом состоянии, изменяя как свою концентрацию, так и скорость метаболического распада. Роль этих алкалоидов в химии метаболизма такова, что они представляют собой нечто весьма важное для жизни и стратегии выживания организма, но действуют такими способами, которых мы еще не понимаем.

Одна из возможностей состоит в том, что некоторые из этих соединений могут быть экзоферомонами. Экзоферомоны — это химические вестники, которые не действуют среди представителей какого-то одного вида. Вместо этого они действуют таким образом, что определенный индивид влияет на членов иного вида. Некоторые из экзоферомонов позволяют какой-то малой группе индивидов влиять на общину, а то и на весь биом.

Понятие о природе как о планетарном организме в целом, который опосредованно осуществляет и контролирует собственное развитие путем передачи химических весточек, может показаться до некоторой степени радикальным. Наследство, оставленное нам XIX веком, — природа из “зубов да когтей”, где безжалостный и бессмысленный естественный отбор гарантирует выживание способных обеспечить себе непрерывное существование за счет соперников. Соперники же, согласно этой теории, означают все прочее в природе. Однако большинство биологов-эволюционистов давно считали это классическое воззрение Дарвина на природу несовершенным. Ныне многие полагают, что природа, вовсе не являясь бесконечной войной между видами, представляет собой своеобразный бесконечный танец дипломатии. А дипломатия — в значительной степени дело языка.

Природа, по-видимому, поощряет взаимное сотрудничество и взаимную координацию целей. Быть необходимым для тех, с кем разделяешь среду обитания, — вот стратегия, которая обеспечивает успешное размножение и непрерывное выживание. Это стратегия, при которой коммуникация и чувствительность к обработке сигналов имеет первостепенное значение. Все это — искусство языка.

Идею о том, что природа, возможно, является организмом, взаимосвязанные компоненты которого действуют друг на друга и сообщаются друг с другом путем подачи химических сигналов в среду, начинают внимательно изучать только теперь. Природа, однако, склонна действовать с определенной долей экономии: раз возникнув, данная эволюционная реакция на какую-то проблему будет применяться вновь и вновь в подходящих ситуациях.

ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ ИНОЕ

Если галлюциногены действуют как межвидовые химические вестники, то динамика тесной связи между приматами и галлюциногенными растениями — это динамика передачи информации от одного вида к другому. Там, где растительные галлюциногены не встречаются, такие передачи информации происходят крайне медленно, но в присутствии галлюциногенов культура быстро знакомится со все более новой информацией, сенсорными вводами, новым поведением и таким образом поднимается до все более и более высоких состояний саморефлексии. Я называю это встречей с Трансцендентным Иным, но это всего лишь ярлык, а не объяснение.

С одной точки зрения так называемое Трансцендентное Иное — это природа, правильно воспринимаемая как нечто живое и разумное. С другой — это трепетное неведомое единение всех чувств с памятью прошлого и предощущением будущего. Трансцендентное Иное — это то, с чем встречаешься при сильных галлюциногенах. Это самый тигель тайны нашего существования — и как вида, и как индивида. Трансцендентное Иное — это природа без ее успокаивающей маски — таких ординарных, обычных пространства, времени и причинности.

Конечно, представить себе эти высшие состояния саморефлексии нелегко, потому что когда мы стремимся сделать это, мы действуем так, будто ожидаем какого-то языка, чтобы как-то охватить то, что в данное время находится за его пределами, то есть транс-лингвистично. Псилоцибин — галлюциноген, для грибов уникальный, является эффективным орудием в этой ситуации. По-видимому, главный синергетический эффект псилоцибина в конечном счете проявляется в области языка. Он возбуждает вокализацию, дает возможность артикуляции, преобразует язык в нечто осязаемое зримо. Он мог иметь определенное влияние на внезапное возникновение и сознания, и употребление языка у древних людей. Мы буквально, быть может, прогрызали, проедали себе путь к высшему сознанию. В этом контексте важно отметить, что самые сильные мутагены в естественной среде встречаются в плесени и грибах. Грибы и зерна злаков, пораженные плесенью, возможно, имели большое влияние на животные виды, включая приматов, развивающихся в лугопастбищных условиях.

4. РАСТЕНИЯ И ПРИМАТЫ: ПОЧТОВЫЕ ОТКРЫТКИ ИЗ КАМЕННОГО ВЕКА

4. РАСТЕНИЯ И ПРИМАТЫ: ПОЧТОВЫЕ ОТКРЫТКИ ИЗ КАМЕННОГО ВЕКА

Ифи было больше лет, чем пальцев на обеих его руках. Теперь он приближался к возрасту, когда присоединится к охотникам у их огня. Тот краткий путь от детской хижины до огня охотников у хижины для пения, хижины настоящих мужчин, был большим шагом. И то был долгий путь — путь не через пространство, а через время. Много лет его вели к этому дню: тут были часы занятий по обучению выпадам с дротиком — затвердевшими в огне палками, служившими для ребят моделью оружия, — бесконечные наставления Докну в выслеживании, в чтении знаков погоды, в постоянном узнавании ветров. И наставления в магии охоты. Мальчик подавил желание потрогать талисман, который приготовила для него мать и который свисал теперь с шеи. Он не двигался. Ум как бы отдалился от места происшествия, глядя на него как бы сверху и чуть-чуть со стороны. Он находился в таком состоянии уже более полусуток. Не двигаясь, почти не мигая. “Это принесет тебе дар безмолвия. И силу!” Он припомнил мыльный вкус срезанной коры корня, когда он одолел его под бдительным взором своего учителя Докну. “От этого ты станешь невидимым, малый брат, — сказал тот тихим голосом, добавив: — Убивай чисто, точно. Тогда ты почтишь наших предков”. Ифи чувствовал, что теперь момент истины близок. Его, находящегося под действием тогна — растения, дающего способность сидеть тихо, — привели в это заброшенное место и велели ждать у свежей туши зебры. Докну, отец и братья отца пожелали ему добра, смеясь, давая обещания и используя какие-то новые и незнакомые слова для описания того, как примут его женщины, если он сумеет преуспеть. Слова эти на какое-то время возбудили его, затем он устроился в своей засаде. Тогна сделала это для мальчика чем-то удивительно легким. Тело казалось неподверженным усталости, а ум бездействовал, наслаждаясь плавающими в голове картинами из рассказанных у огня историй и случаев. Вдруг, хотя у него и волосок не шевельнулся, ум Ифи пришел в полное бодрствование: вблизи что-то послышалось. Вот снова! Со стороны усеянного галькой сухого русла за тамариском, под которым он ждал, исходил какой-то сухой звук: “Чав, чав”  .

Ифи не чувствовал ни страха, ни ужаса перед тем, что он вот-вот увидит. Он не двигался. Львица была огромной и со своей бесшумной вкрадчивостью осторожнее всех животных в стране Великих Охотников. Думая, что он — всего лишь валун или дерево, Ифи наблюдал. Львица была от него не более чем в два его роста. Утратив бдительность, она двинулась вперед на запах — обнюхать кровавую ляжку зебры. В этот миг из самого центра средоточия глубиной в сотни поколений Ифи нанес удар — он ударил точно, легко, сбоку спины, прямо под лопатку. Рев смешанной боли и ярости поразил слух. Так велика была сила удара мужа-юнца, что львица была пригвождена к земле на какое-то мгновение, вполне достаточное, чтобы Ифи успел отскочить от когтей умирающего животного. Животы клана будут набиты в эту ночь, а охотники примут нового члена в свой шумливый привилегированный круг.

* * *

Пример этот поясняет, как некое полезное растение, в данном случае мощный стимулятор, после его открытия может быть включен в диету и дать таким образом определенное преимущество в адаптации. То или иное растение могло придавать силу и живость и обеспечивать тем самым успех в охоте и стабильный запас пищи.

Данному лицу или группе гораздо меньше угрожали те факторы среды, которые прежде ограничивали продолжительность жизни, а значит, и рост популяции в целом. Труднее понять, каким образом сходные, но иные преимущества в адаптации могли обеспечивать растительные галлюциногены. Эти соединения не служат, к примеру, катализаторами приведения иммунной системы в высшие состояния активности, хотя данный эффект и может наблюдаться в качестве вторичного. Они, скорее, являются катализаторами сознания — той своеобразной способности саморефлексии, которая достигла наиболее очевидного выражения в людях. Они, однако, не являются причиной  сознания как некой обобщенной функции, присутствующей в какой-то степени во всех формах жизни. Катализ — это ускорение процессов, которые уже происходят.

Едва ли можно сомневаться в том, что сознание, подобно способности сопротивляться болезни, дарует огромные адаптивные преимущества тому, кто им обладает. В поисках причинного агента, способного обеспечить синергию познавательной активности и тем самым сыграть определенную роль в возникновении гомини-дов, исследователи могли бы давным-давно обратиться к растительным галлюциногенам, не будь мы так склонны упорно избегать идеи о том, что нашему высокому положению в иерархии природы мы как-то обязаны влиянию растений или каких-то других естественных сил. Так же как век XIX согласился с мнением о происхождении человека от обезьяны, так и нам придется теперь согласиться с фактом, что обезьяны эти находились под действием психоактивных веществ. Употребление этих веществ, кажется, является нашей уникальной особенностью.

УНИКАЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

Стремиться понять человека — значит стремиться понять его уникальность. Радикальная разница между людьми и прочей природой столь поразительна, что для донаучного мышления это было достаточным доказательством того, что мы божественно привилегированная часть творения, что мы какие-то иные, ближе, так сказать, к Богу. В конце концов, человек говорит, фантазирует, смеется, влюбляется, он способен на великие акты самопожертвования или жестокости, он создает великие произведения искусства и выдвигает теоретические и математические модели явлений. Человеческие существа отличаются обилием разнообразных веществ, которыми они пользуются и к которым пристрастились в своем окружении.

ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ СПОСОБНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

Все единственные в своем роде характеристики и занятия человека — танец, философия, живопись, поэзия, спорт, размышление, эротическая фантазия, политика и экстатическое самоопьянение — можно подвести под общее определение: познавательная деятельность. Мы поистине Homo sapiens  – мыслящие животные; наши действия — это продукт измерения, которое является сугубо нашим, измерением познавательной деятельности: мыслей и чувств, памяти и предвосхищения. — Психики.

Из наблюдения людей, потребляющих аяхуаску  в верховьях Амазонки, мне стало ясно, что шаманы часто интуитивно направляют принятие групповых решений. Шаманы решают, когда группе переселяться, когда охотиться или воевать. Человеческая познавательная способность — это удивительно гибкая адаптивная реакция, позволяющая нам управлять тем, что у других видов является генетически запрограммированным поведением.

Мы живем в среде, обусловленной не только биологическими и физическими обстоятельствами, которым подвержены все виды, но также символами и языком. Наша человеческая среда обусловлена смыслом. А смысл находится в коллективном разуме группы.

Символы и язык позволяют нам действовать в сверхъестественном измерении, находящемся за пределами обычной активности других форм органической жизни. Мы можем актуализировать допущения и предположения своей культуры, изменять и формировать мир естественный, преследуя идеологические цели, и совершать это в соответствии с той внутренней моделью мира, какую нам дали возможность создать наши символы. Мы делаем это, разрабатывая все более эффективные, а следовательно, и более разрушительные артефакты и технологии, от использования которых мы не можем отказаться.

Символы позволяют нам накапливать информацию вне физического мозга. Это создает у нас совсем иное, чем у животных отношение к прошлому. Наконец, к любому анализу сущности человека нам следует добавить представление о самонаправляемом изменении деятельности. Мы способны видоизменять свои стереотипы поведения, основанные на символическом анализе прошлых событий, иными словами, через посредство истории. Благодаря нашей способности накапливать и извлекать информацию в виде образов и письменных свидетельств, мы создали определенную человеческую среду, обусловленную символами и языком в той же степени, что и биологическими факторами и факторами окружающей среды.

ПРЕВРАЩЕНИЯ ОБЕЗЬЯН

Эволюционные всплески, которые привели к появлению языка, а позднее и письма, являются примером фундаментальных, почти онтологических преобразований линии гоминидов. Помимо обеспечения нас способностью кодировать данные за пределами ДНК, познавательная деятельность позволяет нам передавать информацию через пространство и время. Сначала это не выходило за пределы способности выкрикнуть предостережение или приказ, что не намного больше, чем видоизменение крика тревоги — знакомой черты поведения стадных животных. В ходе человеческой истории этот импульс к общению мотивировал развитие все более эффективных коммуникативных техник. А к началу нашего века базисная способность к общению превратилась во всепроникающие средства коммуникации, которые буквально заполонили нашу планету. Планета плывет в самопорожденном океане вестей.

Телефонные звонки, обмен данными и передаваемые с помощью электроники развлекательные программы создают незримый мир, воспринимаемый нами как некое информационное планетарное единство. Мы об этом ничего не думаем, мы, как культура, принимаем это как должное.

Наша уникальная и лихорадочная любовь к слову и символам принесла нам некий коллективный гнозис, коллективное понимание себя и нашего мира, которое выдержало испытание временем и дожило до наших дней. Этот коллективный гнозис скрывается за верой прошлых веков в универсальные истины и общечеловеческие ценности. Идеологию можно считать средой, определяемой смыслами. Она незрима, но она окружает нас и решает за нас — хотя мы можем этого и не осознавать, — что нам думать о самих себе и о реальности. Она поистине определяет за нас то, о чем мы можем  мыслить.

Подъем единой по всей планете электронной культуры в значительной степени повысил скорость, с которой мы можем получать информацию, необходимую для выживания. Это, а также сама численность человеческого населения в целом привели к остановке нашей эволюции как вида на физическом плане. Чем крупнее популяция, тем меньше влияние мутаций на эволюцию вида. Этот факт в сочетании с развитием шаманизма, а затем научной медицины, привел к удалению нас из театра естественного отбора. Тем временем библиотеки и электронные базы данных заменили индивидуальный человеческий ум как основное средство, обеспечивающее хранение культурной базы данных. Символы и языки постепенно отдалили нас от того стиля общественной организации, который был характерен для наших далеких предков-кочевников и заменили эту архаичную модель куда более сложной общественной организацией, характеризующейся как планетарное общество, объединенное электроникой. В результате этих изменений мы сами стали в значительной мере эпигенетичны, подразумевая под этим, что многое из того, чем мы являемся как человеческие существа, содержится теперь не в наших генах, а в нашей культуре.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ВООБРАЖЕНИЯ В ДОИСТОРИЧЕСКУЮ ЭПОХУ

Наша способность к познавательной и языковой деятельности определяется размером и организацией человеческого мозга. Нервные структуры, связанные с концептуализацией, визуализацией, смысловым значением и ассоциативностью, высоко развиты у нашего вида. Через акт живой речи мы заигрываем со сферой воображения. Способность ассоциировать звуки, то есть заурядные языковые шумы, извлекаемые нашими органами речи, со значимыми внутренними образами есть действие синестезии. Зоны человеческого мозга, получившие развитие совсем недавно (зона Брока и неокортекс), предназначены для контроля над процессами переработки символов и языка.

Вывод, неизбежно следующий из этих фактов, состоит в том, что язык и культура стали возможны благодаря этим высоко организованным областям нашего мозга. Что касается поиска каких-то сценариев возникновения человека и его социальной организации, то здесь проблема в следующем: мы знаем, что наши лингвистические способности должны были развиться в ответ на огромное эволюционное давление, но мы не знаем, что это было за давление.

Там, где имело место потребление психоактивных растений, нервную систему гоминидов в течение многих тысячелетий наводняли галлюциногенные царства странной и чуждой красоты. Однако эволюционные нужды направляют сознание организмов в узкий тупик, где ординарная реальность воспринимается через заужающий клапан органов чувств. Иначе мы были бы довольно плохо приспособлены ко всей кутерьме непосредственного существования. Как существа с животным телом, мы понимаем, что подвластны целому ряду непосредственных забот, которые мы можем игнорировать лишь с огромным риском. Как существа человеческие, мы осознаем также и мир внутренний, чуждый нуждам нашего тела, но эволюционные нужды вынесли мир этот далеко за рамки обычного сознания.

СТЕРЕОТИПЫ И ПОНИМАНИЕ

Сознанием называется осознавание осознавания / Herbert V. Guenther, Tibetan Buddhism without Mystification (Leiden, Netherlands: E. J. Brill. 1986). p. 66/, и оно характеризуется новыми ассоциациями и связями в среде разных данных опыта. Сознание подобно какому-то сверхнеспецифичному иммунному ответу. Ключ к работе иммунной системы — способность одного химического вещества опознавать другое, иметь с другим веществом какую-то связь по типу “ключ — замок”. В этом смысле и иммунная система, и сознание представляют собой системы, которые обучаются, опознают и запоминают. / Francisco J. Varela and A. Coutinho “The Body Thinks: How and Why the Immune System Is Cognitive” in The Reality Club, ed. John Brockman. vol. 2. (New York: Phoenix Press, 1988)/

Написав это, я припомнил высказанную Альфредом Уайтхедом мысль о том, что понимание есть апперцепция стереотипа как такового  . Это же и совершенно приемлемое определение сознания. Осознавание стереотипа передает ощущение, которое сопровождает понимание. По-видимому, нет предела тому, сколько сознания может обрести тот или иной вид, поскольку понимание — это не какой-то ограниченный проект с вообразимым завершением, а скорее своего рода установка на непосредственный опыт. Данное положение кажется самоочевидным с точки зрения обычного мировосприятия, представляющего сознание аналогичным какому-то источнику света. Чем сильнее этот свет, тем открывается большая часть области темноты. Сознание — это интеграция восприятия мира от момента к моменту. И тем, насколько хорошо (или можно даже сказать, насколько изящно) осуществляется эта интеграция, определяется уникальная адаптивная реакция индивида на существование.

Мы обладатели не только индивидуальной познавательной деятельности, но при совместном действии и групповой деятельности. Познавательная деятельность в группе обычно означает развитие символов и языка и манипулирование ими. Хотя эта ситуация встречается у многих видов, для вида человеческого она особенно характерна. Наша гигантская власть над символами и реалиями языка обеспечивает нам уникальное положение в мире природы. Власть нашей магии и науки рождается от нашей преданности групповой психической деятельности, совместному использованию символов, распространению идей и пересказу разных небылиц.

Выраженная выше мысль о том, что обычное сознание есть конечный продукт процесса экстенсивного давления и фильтрации и что психоделический опыт является антитезой этой конструкции, была выдвинута Олдосом Хаксли, который противопоставил обычное сознание психоделическому опыту. Анализируя свои переживания с мескалином, Хаксли писал.

Я прихожу к согласию с видным философом из Кембриджа д-ром Броудом в том, что “нам следует рассмотреть намного более серьезно, чем делалось прежде, предположение, что функция мозга, нервной системы и органов чувств состоит в основном в том, чтобы устранять  , а не производить.” Функция мозга и нервной системы состоит в защите нас от переполнения и потрясения этой массой, в основном, бесполезного и неуместного знания, за счет исключения большей части того, что нам пришлось бы наблюдать или вспоминать в любой момент, и оставления только той очень небольшой, специфической выборки, которая, вероятно, будет практически полезной. Согласно этой теории, каждый из нас представляет собой потенциально Мировой Разум. Но поскольку мы суть животные, наше дело — выжить любой ценой. Чтобы сделать возможным биологическое выживание, Мировой Разум приходиться пропускать через редукционный клапан мозга и нервной системы. На выходе же имеет место жалкая струйка своего рода сознания, которая помогает нам выжить на поверхности данной конкретной планеты. Чтобы сформулировать и выразить содержание этого редуцированного знания, человек изобрел и бесконечно развивал те символические системы и те не высказанные прямо философии, которые мы называем языком. Каждый индивид одновременно является иждивенцем и жертвой лингвистической традиции, в которой он рожден. То, что на языке религии называется “сим миром”, есть мир редуцированного знания, выраженного и, так сказать, пораженного языком. Различные же “иные миры”, с которыми человеческие существа по ошибке вступают в соприкосновение, являются многочисленными элементами в совокупности знания, принадлежащего Мировому Разуму… Временные обходные пути можно обрести либо спонтанно, либо в результате целенаправленных духовных упражнений…, или же с помощью психоактивных веществ. / Aldous Huxley, The Doors of Perception (New York: Harper, 1954), p. 22 (цит. по: Олдос Хаксли. Двери восприятия. СПб. “Петербург — XXI век. 1994, С. 15-16)/

Хаксли не упоминает о том, что вещества эти, в особенности растительные галлюциногены, могут надежно и повторно открывать шлюзы редуцирующего клапана сознания и подвергать индивида действию полной силы беспредельного Дао. Способ, которым мы интериоризируем влияние этого опыта Невыразимого, с которым сталкиваемся через психоделики или иным путем, состоит в обобщении и экстраполировании своего мировоззрения в актах воображения. Эти акты являются нашим адаптационным откликом на информацию относительно внешнего мира, которая передается нам органами чувств. Для нашего вида культурные и ситуативные специфические синтаксические программные средства в форме языка могут состязаться с инстинктивным миром жестко запрограммированного животного поведения, а иногда и замещать его. Это означает, что мы можем учиться и передавать опыт, меняя плохо адаптированные виды поведения. Мы можем сообща признавать преимущество мира перед войной или сотрудничества перед нездоровой конкуренцией. Мы можем изменяться.

Как мы уже видели, человеческий язык мог возникнуть, когда организационные возможности приматов были приведены в состояние синергии растительными галлюциногенами. Психоделический опыт вдохновлял нас в первую очередь на подлинно саморефлексивное мышление, а затем на передачу наших мыслей об этом.

Некоторые исследователи предчувствовали значение галлюцинаций как Катализатора психической организации человека. В дискуссионной книге Джулиана Джейнса “Происхождение сознания в процессе краха двухпалатного ума”  /Julian Jaynes, The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind (Boston: Houghton Miffin, 1977)/ выдвигается гипотеза о том, что главные шаги в определении человеком себя как такового, могли быть сделаны даже в исторические времена. Он предполагает, что во времена Гомера, люди не обладали той внутренней организацией психики, которую мы нынче считаем чем-то само собой разумеющимся. Так, например, то, что мы называем “это”, для людей эпохи Гомера было неким “богом”. Когда внезапно возникала опасность, в уме индивида слышался голос этого бога. Вторгающаяся в привычное незнакомая функция психики выражала себя как своего рода метапрограмма выживания, вызываемая в моменты огромного напряжения. И она воспринималась теми, кто ее слышал, как голос, идущий непосредственно от какого-то бога, как голос их царя или царя жизни будущей. Купцы и торговцы, перемещаясь между разными группами людей, несли неприятные вести, что боги говорят в разных местах разное, и таким образом сеяли первые семена сомнения. В какой-то момент люди интегрировали эту прежде автономную функцию, и каждый стал  этим богом и переистолковал внутренний голос, интерпретируя его как “я”, или, как его назвали потом, “эго”.

Теория Джейнса в значительной мере не была воспринята. К сожалению, на 467 страницах своей книги о влиянии галлюцинаций на культуру он ухитряется почти совсем не обсуждать галлюциногенные растения или психоактивные вещества. Вследствие этого упущения Джейнс лишил себя механизма, который мог бы уверенно направлять те преобразующие изменения, которые, как он видел, имеют место в эволюции сознания человека.

КАТАЛИЗАТОР СОЗНАНИЯ

Влияние галлюциногенов в пище было более чем психологическим. Растительные галлюциногены, возможно, были катализаторами для всего, что отличает нас от других высших приматов, для всех психических функций, которые мы ассоциируем с понятием человека. Наше общество больше, чем другие, найдет эту теорию трудной для восприятия, поскольку мы превратили экстаз, достигаемый фармакологически, в табу. Подобно сексуальности, измененные состояния сознания для нас — табу, потому что они осознанно или неосознанно ощущаются сопряженными с тайнами нашего происхождения, с тем, откуда мы и как нам быть на том пути, на котором мы находимся. Подобные переживания размывают границы и угрожают порядку господствующего патриархата и власти общества, так как они — безумное выражение “эго”. Но рассмотрим, как растительные галлюциногены могли стать катализаторами использования языка — самой уникальной человеческой деятельности.

В галлюциногенном состоянии у человека возникает несомненное впечатление, что язык обладает объективным и зримым измерением, которое обычно скрыто от нашего внимания. Язык в этой ситуации переживается, видится, точно так же, как мы обычно видели бы свой дом и привычное окружение. Фактически наша обычная культурная среда в переживании измененного состояния верно опознается как нечто вроде баса-волынки в непрестанном лингвистическом деле по объективированию воображения. Иными словами, сконструированная коллективно культурная сфера, в которой мы живем, является воплощением нашего коллективного языкового намерения.

Наша способность к формированию языка может активизироваться через мутагенное влияние галлюциногенов, действуя непосредственно на органеллы, связанные с оформлением и генерированием сигналов. Эти органеллы находятся в определенных структурах мозга, как, например, зона Брока, которые регулируют формирование речи. Иначе говоря, открытие клапана, ограничивающего сознание, вызывает словесное выражение — так, будто слово — это некая коагуляция смысла, ранее ощущаемого, но оставшегося невыраженным. Этот активный импульс говорить — “выхождение слов наружу” — ощущался и описывался в космогониях многих народов.

Псилоцибин специфически активизирует те области мозга, которые связаны с обработкой сигналов. Распространенным явлением при псилоцибиновом опьянении являются спонтанные поэтические всплески и прочая голосовая деятельность, вроде “говорения на языках”, хотя и иначе, чем при обычной глоссолалии. В культурах с традицией потребления галлюциногенных грибов эти феномены привели к возникновению понятия о беседе с духами-врачевателями и сверхъестественными союзниками. Исследователи, знакомые с этой областью, соглашаются с тем, что псилоцибин оказывает глубокий катализирующий эффект на языковой импульс. Стоило действиям, включающим синтаксическое самовыражение, стать установившимися привычками среди ранних человеческих существ, продолжавшаяся эволюция языка в той среде, где грибы были редки или недоступны, допускала тенденцию к выражению и возникновению “эго”. Если “эго” не растворять регулярно и неоднократно в безграничном гиперпространстве Трансцендентного Иного, то всегда будет иметь место постепенное уклонение от ощущения себя частью великого целого природы. Крайним следствием такого уклонения является та фатальная скука, которой пропитана ныне западная цивилизация.

Связь между грибами и языком блестяще предвосхитил Генри Мунн в своем очерке “Грибы языка”.

Язык является экстатической деятельностью смыслоозначивания. При опьянении грибами легкость, свобода, удачность выражений, на которые становишься способен, таковы, что дивишься словам, рожденным из соединения намерения выразить с материалом переживания. Спонтанность, которую высвобождают грибы, не только перцептуальная, но и лингвистическая. Для шамана это — будто само существование высказывается через него. / Henry Munn. “The Mushroom of Language”, in Michael J. Harner, ed., Shamanism and Hallucinogens (London: Oxford University Press, 1973). p. 88/

ПЛОТЬ СТАЛА СЛОВОМ

Эволюционные преимущества использования речи — и самые явные, и самые тонкие. В рождении человеческого языка сошлись многие необычные факторы. Речь, конечно, облегчает общение и познавательную деятельность, но она, возможно, оказала на все человеческие дела непредвиденное влияние.

Отдельные нейрофизиологи выдвинули гипотезу, что звуковая вибрация, связанная с использованием человеком языка, способствует своего рода очищению спинномозговой жидкости. Наблюдалось, что вибрации могут способствовать осаждению и концентрации малых молекул в спинной жидкости, которая омывает и непрерывно очищает мозг. Наши предки, может быть, осознанно, а может быть, и неосознанно обнаружили, что звук голоса вычищал “химическую паутину” из их голов. Практика эта, возможно, повлияла на развитие у нас тонких костей черепа и наклонности к языку. Такой простой саморегулируемый процесс, как пение, мог вполне иметь положительные преимущества для адаптации, если он к тому же еще способствовал и эффективному удалению из мозга химических отходов.

Эта необычная идея поддерживается в следующем отрывке.

Вибрации черепа у человека, создаваемые громкой вокализацией, оказывают на мозг эффект массажа и облегчают вымывание продуктов метаболизма из мозга в спинномозговую жидкость… Мозг неандертальцев был на 15 процентов крупнее нашего, тем не менее они не выжили в соревновании с людьми современными. Мозг их был более загрязнен, поскольку их массивный череп не вибрировал, а следовательно, мозг недостаточно очищался. Для развития современных людей важно было утончение черепных костей. / К. F. Jindrak and H. Jindrak, “Mechanical Effect of Vocalization of Human Brain and Meninges”, Medical Hypotheses 25 (1989), pp. 17-20/

Как уже говорилось, гоминиды и галлюциногенные растения должны были долгое время находиться в тесной связи, в особенности в свете того допущения, что реальные физические изменения в генах человека произошли от этой связи. Строение мягкого неба у ребенка и согласованное небное опускание — это недавняя адаптация, которая облегчает овладение языком. Ни у одного из прочих приматов эта характеристика не выявлена. Это изменение, возможно, было результатом избирательного давления на мутации, первоначально вызванные новой всеядной диетой.

ЖЕНЩИНЫ И ЯЗЫК

Женщины-собирательницы в характерном для Архаичного равновесии охотников и собирателей подвергались гораздо большему давлению обстоятельств, требовавших развития языка, чем муж чины. В охоте — прерогативе мужчин как более сильных физически — поощрялись сила, осторожность и умение выжидать. Охотник мог вполне обходиться весьма ограниченным набором языковых сигналов, как это происходит и до сих пор среди охотничьих племен вроде кунгов или маку.

У собирателей же ситуация была иная. Женщины с самым большим репертуаром передаваемых образов пищи, ее источников и секретов приготовления несомненно оказывались в преимущественном положении. Язык вполне мог возникнуть как некая таинственная способность, которой обладали главным образом женщины, проводившие вместе большую часть времени своего бодрствования и обычно разговаривающие друг с другом. Женщин во все времена считали склонными к общности, к группе, в отличие от образа одинокого мужчины — романтизированной версии ведущего самца отряда приматов.

Лингвистические достижения женщин определялись необходимостью запомнить и описать друг другу все многообразие мест произрастания, сопутствующих приметных знаков, а также многочисленные таксономические и структурные детали, касающиеся растений, которые надлежало собрать или, наоборот, которых надо было избегать. Сложная морфология естественного мира направляла эволюцию языка к моделированию мира зримого. По сей день одно таксономическое описание растения вызывает при прочтении истинно джойсовский трепет: “Кустарник, высотой от 2-х до 6-и футов, совершенно гладок. Листья — сидячие, линейно-ланцетовидные или ланцетовидные, острые или заостренные — обычно расположены на одной высоте друг против друга, кое-где по три или верхний отдельно. Цветы — одиночные в пазухах, желтые, с запахом — расположены на ножке. Чашечка колокольчиков — видная, лепестки скороопадающие, обратнояйцевидные” и т.д., еще на много строк.

Та языковая глубина, какой достигли женщины-собирательницы, привела в конечном счете к важному открытию: к открытию земледелия. Я называю его важным из-за его последствий. Женщины ясно понимали, что могли бы попросту сами выращивать какие-то растения. В результате они изучили особенности тех растений, которые обеспечивали оседлый образ жизни, а всю остальную природу, которую когда-то знали так хорошо, стали постепенно забывать.

С этого момента начался отход от естественного мира и возникла двойственность: человек и природа. Как мы вскоре увидим, местность, где умерла культура древней богини, — Чатал-Хююк в нынешней турецкой Анатолии, — и есть та самая местность, где могло впервые возникнуть земледелие. В таких местах, как Чатал-Хююк и Иерихон, люди и их одомашненные растения и животные стали впервые физически и психологически обособленными, отделенными от жизни дикой природы и страшного неведомого. Использование галлюциногенов могло быть санкционировано лишь в обществах охотников и собирателей. Когда же эти растения потребляли земледельцы, они не в состоянии были подняться на рассвете и выйти обрабатывать поле. На этом этапе зерно злаков и вообще зерно становятся богами — богами, символизирующими одомашненность и тяжкий труд. Они замещают древних богинь вызываемого растениями экстаза.

Земледелие приносит с собой возможность перепроизводства, что ведет к избытку продуктов, накоплению и торговле. Торговля порождает города. Города изолируют своих обитателей от мира природы. Как это ни парадоксально, но более эффективное использование растительных ресурсов с помощью земледелия привело к отходу от симбиотических отношений человека и природы. Я говорю об этом вовсе не метафорически. Скука современности — это следствие нарушенной квазисимбиотической связи между нами и природой Геи. Только восстановление в какой-то форме этой связи, способно привести нас к полной оценке нашего права по рождению и нашего ощущения себя истинно человеческими существами.

5. ПРИВЫЧКА КАК КУЛЬТУРА И КАК РЕЛИГИЯ

Обычная деятельность небольшой группы кочевых пастухов через определенные промежутки времени, вероятно, совпадающие с фазами Луны, прекращалась. Дожди в тропиках следовали, как правило, за новолунием, принося обилие грибов. Все происходило по ночам; ночь — время магических проекции и галлюцинаций, и поэтому видений легче достигнуть в темноте. Присутствовал весь клан — и старые, и малые. Старшие, в особенности шаманы, обычно женщины, но нередко и мужчины, скупо выдавали каждому положенную дозу. Каждый из членов клана стоял перед группой и задумчиво жевал, а затем проглатывал тело Богини, прежде чем вернуться на свое место в кругу. Звуки костяных флейт и барабанов вплетались в распевы. Танцы в ряд, с тяжелыми притопываниями запускали энергию первой волны видений. Внезапно старшие давали знак стихнуть.

В неподвижной тьме каждый ум следует своей тропой из искр в кустарник, тогда как некоторые тихо причитают. Они чувствуют страх и преодолевают его общими усилиями. Они испытывают облегчение в соединении с чудом, которые им дарят видения; некоторые спонтанно приближаются к находящимся рядом в простом порыве расположения, с импульсом близости или испытывая эротическое желание. Человек не ощущает никакой дистанции ни между собой и всем остальным кланом, ни между кланом и всем миром. Тождество растворяется в высшей бессловесной истине экстаза. В том мире все разделения преодолены. Есть лишь Единая Великая Жизнь; она зрит себя в игре, и она радостна.

* * *

Влияние растений на развитие культуры и сознания не было исследовано достаточно обстоятельно, хотя в сжатой форме эта идея появляется у Р. Гордона Уоссона в книге “Дорога в Элевсин”.  Уоссон не комментирует возникновение саморефлексии у гоминидов, но намекает на галлюциногенные грибы как на причину появления проснувшихся духовно человеческих существ и возникновения религии. Уоссон считает, что всеядные люди, занятые поисками пищи, рано или поздно встретились бы с галлюциногенными грибами или другими психоактивными растениями в своем окружении.

Когда человек тысячи лет назад вышел из своего звероподобного прошлого, в эволюции его сознания был определенный этап, когда обнаружение гриба (или это было какое-то высшее растение?) с чудесными свойствами было для него открытием, настоящим детонатором для его души, пробуждающим в нем чувство благоговения и почтения, нежности и любви, на какую он только способен, — все те чувства и добродетели, какие человечество считает с тех пор наивысшим атрибутом своего рода. Гриб позволил ему видеть то, что не может видеть око смертного. Как правы были греки, окружая эту Мистерию, этот напиток, тайной и строгим надзором!… Быть может, мы со всем своим современным знанием не нуждаемся больше в этом божественном грибе. Или нуждаемся в нем еще больше, чем когда-либо? Некоторых шокирует, что даже ключ к религии можно свести к простому снадобью. С другой стороны, снадобье это и теперь столь же таинственно, как и прежде, — “подобно ветру, который приходит неведомо откуда и неведомо для чего”. И от простого снадобья приходит невыразимое — экстаз. Это не единственный случай в истории человечества, когда нечто скромное порождало божественное. / R. Gordon Wasson. Albert Hofmann, and Cart Ruck, The Road to Eleusis (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1978) p. 23/

Рассеянные по африканским лугопастбищным угодьям, грибы были бы особенно заметны для голодных глаз из-за их приятного запаха, необычной формы и цвета. Однажды испытав состояние сознания, вызываемое грибами, люди — добытчики пищи — обращались бы к ним вновь и вновь, чтобы снова испытать их чарующую новизну. Процесс этот создавал бы то, что К. Уодингтон назвал “креодом” /С. H. Waddington. The Nature of Life (London: Alien amp; Unwin. 1961)/— определенным направлением развития деятельности, которое мы называем привычкой.

ЭКСТАЗ

Мы уже упоминали о важности экстаза для шаманизма. У древних предпочтение этого опыта опьянения было обеспечено уже просто потому, что опыт этот был экстатическим. Слово “экстатический” является основным в моей аргументации и наиболее заслуживающим дальнейшего внимания. Это то понятие, которым мы вынуждены пользоваться, когда хотим указать на какой-то опыт, переживание или состояние ума, космические по масштабу. Экстатическое переживание преодолевает, трансцендирует двойственность; оно в одно и то же время ужасающее, буйно-веселое, вызывающее благоговейный трепет, знакомое и эксцентричное. Это переживание, которое хочется испытывать снова и снова.

Для разумного и пользующегося языком вида, как мы, например, переживание экстаза воспринимается не как простое удовольствие, а скорее как нечто невероятно интенсивное и сложное. Он связан с самой природой нас самих и нашей реальности, с языком, с нашим собственным образом. В таком случае вполне естественно, что он оказался в центре шаманских подходов к существованию. Как отмечал Мирча Элиаде, шаманизм и экстаз — это, по сути, одно и то же.

Этот шаманский комплекс, — пишет он, — очень стар: его находят целиком или частично у австралийцев, у архаичных народов Северной и Южной Америки, в полярных регионах и т.д. Существенный и определяющий элемент шаманизма — экстаз; шаман — специалист в священном, способный покидать тело и предпринимать космические путешествия “в духе” (в трансе). “Одержимость” духами, хотя и наблюдаемая в шаманстве великое множество раз, не является каким-то первостепенным и существенным элементом. Она указывает скорее на феномен вырождения, ибо высшая цель шамана — оставить тело и подняться на Небо или спуститься в Ад, а не позволить себе быть “одержимым” ими. /Mircea Eliade. Yoga: Immortality and Freedom (New York: Pantheon, 1958). p. 320/

Гордон Уоссон добавляет по поводу экстаза следующее.

В трансе своем шаман уходит в дальний путь — в место ушедших предков, в нижний мир или туда, где обитают боги; и эта страна чудес, смею я утверждать, как раз там, куда доставляют нас галлюциногены. Они — врата к экстазу. Сам по себе экстаз ни приятен, ни неприятен. Блаженство или паника, в которые он ввергает, для экстаза не существенны. Когда вы в состоянии экстаза, сама душа ваша как бы вырывается из тела и уходит. Кто направляет полет ее: вы, ваше подсознание или какая-то высшая сила? Может, это тьма кромешная, но ты видишь и слышишь яснее, чем когда-либо прежде. Ты наконец лицом к лицу с Конечной Истиной: таково неодолимое впечатление (или иллюзия), что охватывает тебя. Ты можешь посетить Ад, Елисейские поля асфоделий, пустыню Гоби или просторы Арктики. Ты познаешь благоговение, познаешь блаженство и страх, и даже ужас. Каждый переживает экстаз по-своему, и никогда это не бывает одинаково. Экстаз — самая суть шаманизма. Неофит из большого мира связывает грибы в первую очередь с видениями, но для тех, кому знаком индейский шаманский язык, грибы через шамана “говорят”. Гриб — это Слово: es habla  , как сказал мне Аурелио. Гриб дарует курандеро  то, что греки называли логосом  , арии — ваком  , веды — кавьей  . Поэтическую потенцию, как подытожил Луи Рену. Божественное откровение поэзии — дар энтеогена. Экзегет — толкователь текстов, искусный лишь в анатомировании сути лежащих перед ним стихов, конечно же, необходим, и его тонкие наблюдения заслуживают нашего внимания, но, если он не одарен кавьей  , ему следует быть осторожным в обсуждении высших форм поэзии. Он анатомирует стихи, но не знает экстаза, который является душой стихов. /R. Gordon Wasson, The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica (New York: McGraw-HUl. 1980). p. 225/

ШАМАНИЗМ КАК КАТАЛИЗАТОР ОБЩЕСТВА

Заявляя, что религия родилась, когда гоминиды столкнулись с галлюциногенными алкалоидами, Уоссон явно не разделял взглядов Мирчи Элиаде. Элиаде считал “наркотический” шаманизм своего рода упадочничеством. Он полагает, что если те или иные индивиды не в состоянии достичь экстаза без снадобий, то их культура, вероятно, пребывает в состоянии упадка. Употребление слова “наркотический” — термина, обычно предназначаемого для обозначения усыпляющих средств, — в описании этой формы шаманизма отдает некоторой ботанической и фармакологической наивностью. Точка зрения Уоссона, которую я разделяю, как раз противоположная: присутствие галлюциногена показывает, что шаманизм подлинен и жив; поздняя упадочническая фаза шаманизма характеризуется отработанными ритуалами, разного рода испытаниями и опорой на патологические личности. Там, где эти феномены являются главными, шаманизм явно на пути к тому, чтобы стать просто “религией”. /Для дальнейшего представления контрдоказательств положению Элиаде см. также: R. Gordon Wasson, Soma: Divine Mushroom of Immortality (New York: Harcourt Brace Jovanovich. 1971). pp. 326-334/

Во всей своей полноте шаманизм не просто религия, а некое динамичное вступление в связь со всем живым на планете. Если, как говорилось ранее, галлюциногены действуют в естественной среде как несущие весть молекулы, экзоферомоны, то такие отношения между приматами и галлюциногенными растениями означают передачу информации от одного вида к другому. Одомашнивание гоминидами крупного рогатого скота обернулось пользой для грибов, так как расширилась занимаемая ими ниша. Там, где растительные галлюциногены не встречаются, обновление культуры происходит очень медленно (если происходит вообще), но мы видим, что в присутствии галлюциногенов культура регулярно знакомилась со все более новой информацией, с новым сенсорным вводом и поведением и таким образом продвигалась ко все более и более высоким состояниям саморефлексии. Шаманы были авангардом этого творческого прогресса.

Как же свойство растений быть катализатором сознания могло конкретно сыграть какую-то роль в возникновении культуры и религии? Каковым было  влияние этого обычая, этого содействия пользующихся языком, мышлением, но находящихся в неординарных переживаниях гоминидов на естественный порядок? Я полагаю, что природные химические соединения действовали как феминизирующие агенты, которые смягчали и цивилизовывали эгоцентрические ценности охотника-одиночки свойственной женщинам заботой о воспитании детей и об общем выживании. Долгое и частое нахождение под действием психоделического опыта, прорыв “Совершенно Иного” на земной план, вызываемый галлюциноген-ным ритуальным экстазом, влияли на растворение той части психики, которую мы, современные люди, называем “эго”. Где бы и когда бы функция “эго” ни начинала формироваться, она была для данной психики сродни известковому образованию или какой-то блокировке энергии. Потребление психоделических растений в контексте шаманской инициации растворяло, как растворяет и сегодня, как бы узлом завязанную структуру “эго” в недифференцированное чувство, именуемое в восточной философии термином “дао”. Это растворение индивидуальной идентичности в дао является основной целью восточного мышления. Оно традиционно признавалось ключом к психологическому здоровью и гармонии как для группы, так и для индивида. Чтобы правильно оценить наше затруднительное положение, нам необходимо понять, что значила для нашей человеческой природы эта утрата дао, утрата коллективной связи с Землей.

МОНОТЕИЗМ

Мы, люди Запада, — наследники совершенно иного понимания мира. Утрата связи с дао означала, что психологическое развитие западной цивилизации стало заметно отличаться от восточной. Запад был устойчиво сосредоточен на “эго” и на боге “эго” — идеале монотеизма. Монотеизм является, по существу, проявлением стереотипа патологической личности, спроецированного на идеал Бога: стереотипа параноидального, собственнического, одержимого властью мужского “эго”. Это не тот бог, какого вы пригласили бы на пикник в саду. Интересно и то, что этот западный идеал — единственная формулировка божества, которое нигде в теологическом мифе не соприкасается с женщиной. В Древнем Вавилоне ан был в паре со своей супругой Инаной; греческая религия приписывала Зевсу жену, множество других супруг и дочерей. Эти небесные пары типичны. Только у бога западной цивилизации нет ни матери, ни сестры, ни женщины-супруги, ни дочери.

Индуизм и буддизм сохранили традиции технических методов экстаза, включающих, как это выражено в “Йога сутре”  Патанжали  , “светоносные травы”, и ритуалы этих великих религий дают широкий простор для выражения и оценки женского начала. Печально, но западная цивилизация страдала длительным, упорным разрывом социосимбиотической связи с женским началом и тайнами жизни органической, которые можно познать через шаманское использование галлюциногенных растений.

Современная религия на Западе — это какой-то набор социальных шаблонов или набор забот, сосредоточенных на особой моральной структуре и представлении о долге. Современная религия редко представляет собой какой-то опыт отстранения “эго”. С 60-х годов распространение культов транса и танцев типа “диско” и “рэгги” являет собой неизбежное и здоровое противодействие той повсеместно умирающей форме религиозного выражения, которое принято в западной культуре и в культуре высокого технического уровня. Связь между рок-н-роллом и психоделиками — связь шаманская; транс, танец и опьянение возмещают формулу

Архаичного и для проведения религиозных праздников, и для обеспечения возможности хорошо провести время.

Всемирный триумф западных ценностей означает, что мы, как вид, забрели в состояние затяжного невроза из-за отсутствия связи с бессознательным. Обретение доступа к бессознательному путем использования растительных галлюциногенов подтверждает нашу первоначальную связь с живой природой планеты. Наше отчуждение от природы и бессознательного закрепилось примерно две тысячи лет назад во времена перехода от эпохи Великого Бога Пана к эпохе Рыб, который завершился пресечением языческих мистерий и возникновением христианства. Происшедший в результате этого психологический сдвиг вверг европейскую цивилизацию в два тысячелетия религиозной мании и гонений, войн, материализма, и рационализма.

Чудовищные силы научной индустриализации и мировой политики, зародившиеся в новые времена, были плодом нарушения симбиотических отношений с растениями, связывавших нас с природой с самых начальных туманных времен. Люди стали запуганными, обремененными чувством вины и одинокими. Родился человек экзистенциальный.

Ужас бытия был той плацентой, которая сопровождала рождение христианства, окончательного культа владычества ничем не ограниченного мужского “эго”. Отказ от растворяющих “эго” ритуалов с потреблением галлюциногенных растений позволил тому, что начиналось как стиль индивидуальной неприспособленности, стать руководящим имиджем всего социального организма. Изнутри контекста беспрепятственного роста ценностей владычества и истории, пересказанной с точки зрения владык, нам необходимо вновь обратить свое внимание на путь Архаичного, на путь растений, вызывающих видения, на путь Богини.

ПАТОЛОГИЧЕСКИЙ МОНОТЕИЗМ

Тенденция к единой целостности в психике, тенденция в какой-то степени инстинктивная, может тем не менее стать патологической, если ей следовать в контексте того, что растворение границ и открытие заново основы бытия невозможно. Монотеизм стал носителем модели владыки, Аполлоновской модели “я”, солярной и завершенной в своем мужском выражении. В результате этой патологической модели, достоинство и сила эмоции и мира естественного были девальвированы и заменены нарциссической зачарованностью абстрактным и метафизическим. Эта позиция оказалась обоюдоострой. Она отдала науке объяснительную власть и правоспособность на нравственное банкротство.

Культура владычества проявила замечательную способность претерпевать изменения в соответствии с изменениями уровней техники и коллективного самосознания. Монотеизм во всех своих проявлениях был и остается единственной наиболее устойчивой силой, сопротивляющейся пониманию первенства мира естественного. Монотеизм усиленно отрицает необходимость вернуться к такому стилю культуры, который периодически позволяет взглянуть на “эго” и его ценности с перспективы, достигаемой благодаря соприкосновению с растворяющим границы погружением в тайну Архаичного — тайну вызванного с помощью растения, а следовательно, ассоциируемого с материнским началом психоделического экстаза и той целостности, которую Джойс назвал “матрицей мамы — самой таинственной”.

СЕКСУАЛЬНОСТЬ В АРХАИЧНОМ

Это не означает, что жизнь кочевого скотовода лишена забот. Несомненно, ревность и собственничество оставались у потребляющих грибы архаичных людей хотя бы как след иерархической организации в общественных формах протогоминидов. Наблюдение современных приматов — их игр во влияние и их крайне усиленной иерархической структуры — наводит на мысль, что общества протогоминидов, существовавшие до потребления грибов, вполне могли быть по стилю обществами владычества. Таким образом, мы, возможно, прожили не более чем недолгий период отказа от стиля владычества, недолгую склонность к истинно динамической и сознательной гармонии с природой, разойдясь с прошлым всех нас как приматов, и слишком скоро были раздавлены колесницей исторического процесса. С отказом от “африканского Рая”, достигаемого через потребление гриба, мы лишь все больше и больше становились скотами в обращении друг с другом.

Открытый и несобственнический подход к сексуальности является фундаментальным для обществ стиля партнерства. Но тенденция эта приводилась в синергию и закреплялась оргиастическим поведением, которое, несомненно, было частью религии африканской Богини-гриба. Групповая сексуальная активность в малом племени охотников-собирателей и групповые переживания с галлюциногенами растворяли границы и различия между людьми и обеспечивали открытую и неструктурированную сексуальность, естественно являвшуюся одной из сторон жизни кочевого племени. (Это вовсе не значит, что современные грибные ритуалы — это оргии, невзирая на то что, возможно, какая-то жадная до сенсаций часть публики предпочитает так думать.)

ИБОГАИН СРЕДИ ФАНГОВ

Культы бвити в Западной Африке, обсуждавшиеся в третьей главе, дают поучительный пример: потребление одного галлюциногенного растения, содержащего индол, обеспечивает не только визионерский экстаз, но также и то, что потребляющие его называют “открытой сердечностью”. Это качество — заботливое отношение к другим — объясняет, по мнению многих, внутреннюю сплоченность общества фангов и способность бвитистов фангов противостоять внедрению коммерсантов и миссионеров в целостность их культуры:

Ни бвитисты, ни фанги не считают, что могут искоренить ритуальный грех, или зло в мире. Эта несостоятельность означает, что люди должны торжествовать. Хорошее и дурное всегда рядом. Фанги, например, нередко говорили миссионерам: “У нас два сердца — хорошее и плохое” Пер вые миссионеры, узнав об этом противоречии, проповедовали евангелие с обещанием “единосердечности” в христианстве. Но фанги там этого не находили. Для многих христианское “единосердечие” было заужением их “я”. Несмотря на то, что бвити превозносят “единосердечие”, это как раз то самое единосердечие, которое сплавлено из потока многих качеств, перетекающих из одного состояния в другое. Это доброта, обретаемая в присутствии недоброты, высокое, обретаемое в присутствии низкого. Это — то или иное возникающее качество, возбуждаемое в присутствии своей противоположности. / James W. Fernandez. Bwiti: An Ethnography of the Religious Imaginations in Africa (Princeton: Princeton University Press, 1982), p. 311/

Парадоксально, но ибогаин — индольный галлюциноген, ответственный за фармакологическое действие растения бвити (Tabernanthe iboga),  широко признается и как средство воздействия на прочность брачных уз (вопреки таким установкам фангов, как легкий развод), и как афродизиак. Быть может, это одно из немногих растений среди десятков других, объявляемых афродизиаками, которое действительно представляет собой то, что рекламируется. / Christian Ratsch and Claudia Muller-Ebeling. Isoldens Uebestrank Aphrodisiaka in Geschichte und Gegenwart (Munich: Kindler Veriag. 1986)/ Большинство прочих кандидатов на такое наименование фактически являются всего лишь стимуляторами, которые могут вызывать общее возбуждение и длительную эрекцию.

Ибогаин как бы действительно меняет, углубляет и усиливает те психологические механизмы, которые кроются за сексуальным импульсом: человек испытывает одновременно ощущение отрешенности и вовлеченности, открывающей возможность участия. Тем не менее в ситуациях, где сексуальная активность не является санкционированной и уместной, ибогаин не вызывает ни сексуального возбуждения, ни даже самой возможности такового. В этих ситуациях он действует во многом подобно тому, как действует аяхуаска  у ее традиционных потребителей, то есть как растворяющий все границы визионерский галлюциноген. Здесь мы видим еще один пример исследования, ожидающего только изменения общественного мнения, для своего осуществления. Если воздействие ибогаина при половых расстройствах будет соответствовать тому, что говорят в народе, то дальнейшие исследования могут быть особенно многообещающими.

Сильнодействующие растения, меняющие наше отношение к сексуальности, наше видение себя и мира, являются особой сферой компетенции людей, которых мы привыкли считать примитивными. Это всего лишь еще одно доказательство того, до какой степени неосознанно усвоенная позиция владычества обкрадывает нас, лишая участия в более просторном и богатом мире эроса и духа.

По легко угадываемым причинам, общества владычества, пришедшие на смену обществам партнерства, пылко подавляли не столько групповую сексуальную активность, сколько религию гриба-галлюциногена. Групповая сексуальная активность без растворения “эго” владыки помогала наиболее одержимым “эго” мужчинам добиться власти и подняться в иерархии общества, поскольку господство над другими в конечном счете включает в себя и господство сексуальное. Это объясняет сохранение оргий и групповой сексуальной активности во многих мистериальных религиях, в празднествах Диониса и римских сатурналиях и повсеместно в язычестве значительное время спустя после того, как сердце языческого мира перестало биться. Однако озабоченность владык установлением четкой мужской линии отцовства перевесила в конце концов все прочие соображения. И тогда владычество “эго” достигло окончательного преимущества. В ходе безжалостного искоренения христианством всего неортодоксального оргии были признаны гибельными действиями, выходящими за всякие рамки (то есть растворяющими их), каковыми они и являются, и соответственно были запрещены.

РАЗЛИЧИЯ В СЕКСУАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ

Некоторые важные отличия вырисовываются из сравнения основанного на “эго” общества владычества и пластичного, психологически раскованного общества партнерства. В модели партнерства значительно ослаблено собственническое отношение мужчин к женщинам, которое является главной стороной модели владычества. Менее явственно выступает и склонность женщин стремиться к длительному сохранению парных союзов с мужчинами в погоне за обеспеченностью и высоким положением в обществе. Организация семьи не жесткая и не иерархичная. Детей воспитывает обширное семейство родных и двоюродных братьев и сестер, дядей и теток, а также бывших и настоящих сексуальных партнеров их родителей. В таком окружении у ребенка существует множество разного рода отношений и большое разнообразие ролевых моделей. Групповые ценности обычно не находятся в противоречии с ценностями индивида, с ценностями его или ее партнеров и детей. Поощряется сексуальное экспериментирование молодежи. Пары могут закрепляться по множеству причин, связанных с ними самими и с благосостоянием группы; такое закрепление может быть пожизненным, но необязательно. Сексуальность редко бывает табу в таких обществах и становится табу лишь в результате контакта с ценностями общества владычества.

В обществе владычества мужчины склонны предпочитать сексуальных партнерш, которые молоды, здоровы и способны произвести многочисленное потомство. А стратегия женщины в таком обществе часто заключается в образовании союза с мужчиной старше нее, который, распоряжаясь ресурсами группы (пищей, землей или другими женщинами), может гарантировать, что престиж женщины не упадет, когда она станет старше и выйдет из возраста деторождения. В идеальном партнерском обществе более старшие мужчины могут иметь сексуальные отношения с молодыми женщинами, но без какой-либо угрозы для отношений, сложившихся с женщинами постарше; женщинам, однако, не нужно искать через покровительство мужчин старше себя гарантии благополучного рождения детей.

Эта ситуация возникла, поскольку власть не находилась исключительно в руках мужчин в возрасте и сильных. Власть скорее распределялась между мужчинами и женщинами всех возрастных групп. Власть окончательная, высшая, в таких обществах была властью творить и хранить жизнь, и, таким образом, естественно, была женской — властью Великой Богини.

Джин Бейкер Миллер отмечала, что так называемая потребность влиять на других и править ими с психологической точки зрения является вовсе не чувством силы, а чувством бессилия. Видя разницу между “властью для себя и властью над другими”, она пишет: “В основополагающем смысле чем выше развитие каждого индивида, тем на большее он способен, тем более эффективен и тем менее нуждается в ограничении других”. / Jeans Baker Miller, Toward a New Psychology of Women (Boston: Beacon Press, 1986)/ Партнерские общества не просто заменяли патриархат матриархатом; подобные представления слишком ограничены и завязаны на пол. Подлинное отличие существует здесь между обществом, основанном на партнерстве с ролевыми отношениями определяющимися с возрастом, уровнем способностей и мастерством, и обществом, в котором владычество иерархии поддерживается за счет полного выражения и общественного использования индивидов внутри группы. В ситуации партнерства отсутствие понятий, основанных на собственности и раздутом “эго”, делало ревность и собственничество менее проблематичными.

Враждебное, как правило, отношение общества владычества к сексуальному выражению, можно проследить до его истоков — до того ужаса, какой ощущает “эго” владыки в любой ситуации, когда его границы рушатся, даже в ситуации самой приятной и естественной. Представление французов об оргазме как о “малой смерти” (petit mort)  в совершенстве передает весь этот страх и всю ту прелесть, какие несет в себе растворяющий всякие границы оргазм для культуры владычества.

6. ВЫСОКИЕ РАВНИНЫ РАЯ

Анги с сестрой и другими девочками-родственницами толпились у входа в храм. Покрывало из воловьей кожи, обычно скрывающее от глаз внутренность храма, было снято. Было время празднества, прославляющего щедрость Великой Богини. Выдающиеся женщины городка с пропитанными жиром волосами и серовато-голубым церемониальным пеплом на грудях и бедрах стояли на коленях вокруг украшенного гирляндами, застывшего в экстазе образа Богини и пели. Она сияла возлежащая, опираясь на рог, осыпанная охапками цветов и подношений из сосновых орешков. В мерцающем свете множества ламп юные наблюдательницы никогда еще так явственно не видели, что это не сама Богиня во всем богатстве своего образа — беременная, восстающая и впадающая в сон, — а деревянная статуя с вкраплениями тонкого обсидиана, которым город был так знаменит, и покрытая слоями красящего вещества и жира до такой степени, что она сияла тем же блеском черного дерева, что и кожа у людей города.

В небольшом открытом пространстве у ног Богини три шаманки высшего — самого тайного — порядка медленно танцевали в костюмах ястребов, и их завораживающие тени смешивались с такими же ястребами, изображенными на побеленных стенах. К завершению танца из стенной ниши принесли богато расписанные деревянные сосуды с крышками и освободили от покрывал из крашеной плетеной ткани. Все присутствующие, даже наши маленькие девчонки-наблюдательницы у входа, знали, что внутри — гриб, то есть Та, у которой Множество Имен. И причастие это показали и распределили для поедания среди присутствующих женщин. Для девочек это была редкая привилегия быть незамеченными и таким образом лицезреть таинственную Мать Урожая — то был поистине знак их возвышения на уровень женщины. Каждая знала, что пройдет немного лет и она займет свое место посвящаемой в ритуал, который они сейчас видели, но не понимали. Хотя Анги было всего восемь, а сестре Слинге шесть лет, Анги знала: то, что видят они, никогда не видел ни один мужчина города. Мистерии мужчин были иные, тоже тайные, тоже такие, о которых не говорят.

ТАССИЛЬСКОЕ ПЛАТО

Археологическое доказательство этих умозрительных идей можно обнаружить в пустыне Сахара на юге Алжира, в районе под названием плато Тассилин-Аджер. Причудливое геологическое образование — плато — похоже на лабиринт. Это обширная, сильно изъеденная эрозией местность вертикальных обнажении каменной породы, рассеченной ветром на множество узких перпендикулярных коридоров. Аэрофотосъемка дает жуткое впечатление покинутого города (илл. 2).

Наскальная живопись в Тассилин-Аджер датируется периодом от позднего неолита до каких-нибудь двух тысяч лет назад. Здесь самые ранние известные изображения шаманов с большим количеством скота. Шаманы танцуют с грибами, зажатыми в кулак и произрастающими у них из тела (илл. 3). В одном из образцов они изображены радостно бегущими в окружении геометрических фигур своих галлюцинаций / Эту связь между искусством Тассили и потреблением грибов подсказал мне Джефф Гейне, этномиколог и историк искусства, живущий в Боулдере (шт. Колорадо). Он указал на причастность образов Тассили к роли потребления грибов в человеческой предыстории. Незадолго до публикации книги мое внимание было обращено на то. что мое мнение относительно существования Архаичного потребления гриба в культуре Круглоголового периода плато Тассили поддерживают новые сторонники. Итальянский ученый Джорджио Саморини отметил присутствие грибных мотивов в каменном искусстве Тассили и предположил, что в этом районе в глубокой древности процветал грибной культ. Ср.: Samorini G, 1989, pp. 18-22. См. библиографию. См. также: Roger Lewin, “Stone Age Psychedelia” in New Scientist. 8 June 1991. pp. 30-34/ (илл. 4). Эти доказательства, запечатленные на скалах, представляются неопровержимыми.

Изображения, сходные с тассильскими, встречаются в доколумбийских перуанских тканях. На такой ткани шаманы держат какие-то предметы, которые могут быть грибами, а могут быть и какими-то инструментами для резки. Изображения на фресках Тассили не вызывают сомнения. В Матален-Амазар и Тин-Тазарифе в Тассили у танцующих шаманов в руках явно грибы, они же прорастают у них из тела.

Илл. 2. Аэрофотоснимок района Тамрит, Тин-Беджадж, плато Тассилин-Аджер. Из книги Анри Лота “В поисках фресок Тассили” (New York: E. P. Dutton, 1959), Рис. 71, С. 184-185.

Илл. 3. Грибной шаман с пчелиным лицом из Тассилин-Аджер. Рисунок Кэт Харрисон Маккенны. Из книги О. Т. Осса и О. Н. Эрика “Псилоцибин: руководство для выращивающих магический гриб”. С. 71. Оригинал приведен в книге Жана-Доминйка Лажу “Наскальная живопись Тассили” (New York: Wold Publishing, 1963) С. 71.

Илл. 4. Бегущие грибы из Тассили. Рисунок Кэт Харрисон Маккенны. Из книги О. Т. Осса и О. Н. Эрика “Псилоцибин: руководство для выращивающих магический гриб”, С. 6. Оригинал приведен в книге Жана-Доминика Лажу “Наскальная живопись Тассили”. С. 72-73.

Скотоводческие племена, создавшие живопись Тассили, перемещались из Африки в течение долгого периода времени примерно от 20 до 7 тысяч лет назад. Туда, куда они уходили, вместе с ними уходил и их пастушеский образ жизни. / Leonel Balout, Algerie Prehistorigue (Paris: Art et Metiers Graphiques. 1958)/ В тот период Красное море долгое время было окружено сушей. Пониженный уровень моря означает, что Аравийский башмак упирался в Африканский континент. Мостки суши по обе стороны Красного моря использовались некоторыми из этих африканских пастушеских племен для того, чтобы выйти к Полумесяцу Плодородия и в Малую Азию, где они смешивались с уже находившимися там популяциями охотников-собирателей. Скотоводческий образ жизни вполне установился вблизи древнего Ближнего Востока примерно 12 тысяч лет назад. Эти пастушеские племена несли с собой культ крупного рогатого скота и Великой Богини. Доказательством того, что такой культ у них существовал, служат наскальные изображения в Тассилин-Аджер, относящиеся к периоду, который ученые назвали Круглоголовым. Период этот назван из-за стиля изображения человеческой фигуры на этих рисунках — стиля, нигде более неизвестного.

КРУГЛОГОЛОВАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Считается, что Круглоголовый период начался очень давно и, вероятно, закончился к седьмому тысячелетию до н. э. Анри Лот определяет продолжительность Круглоголового периода в несколько тысячелетий, относя его начало к истокам девятого тысячелетия. То, что Великая Богиня была составной частью мировоззрения художников Круглоголового стиля, не оставляет никакого сомнения. На одном из рисунков из Инаоуанрхата в Тассили изображен чудесный образ танцующей женщины (илл. 5). С распростертыми руками и горизонтально вытянутыми рогами с обеих сторон головы она является воплощением Великой Рогатой Богини. Открывшие ее считают, что у нее есть связь с Египетской Великой Богиней Исидой, мифической защитницей культивирования зерна.

Этот впечатляющий образ выдвигает на первый план одну из многих проблем, связанных с тассильскими находками. Если многие изображения Круглоголового периода сделаны в то время, когда, как видно из стратиграфии Нильской долины, она была почти пустынной, то почему же они обнаруживают несомненное египетское влияние, что касается содержания и стиля? Тут напрашивается вполне логический вывод: мотивы и стилистические задумки, которые мы связываем с Древним Египтом, были сначала занесены в Египет обитателями Западной Пустыни. Если это верно, то данное предположение указывает на Центральную Сахару как на источник, из которого впоследствии возникла высокая цивилизация преддинастического Египта.

РАЙ НАЙДЕН?

Тассилин-Аджер за 12 тысяч лет до н. э. вполне мог быть тем раем, утрата которого породила один из самых настойчивых и горьких мотивов нашей мифологии — ностальгию по Раю, идею утраченного Золотого века изобилия, партнерства и социальной гармонии. Речь идет о том, что возникновение языка, общества партнерства и сложных религиозных идей могло произойти недалеко от той зоны, где в изобилующих дичью, усеянных грибами лугопастбищных угодьях и саванне тропической и субтропической Африки появились люди. Там возникло и процветало общество партнерства, там культура охотников-собирателей постепенно уступала дорогу одомашниванию животных и растений. В этой среде произошла встреча с содержащими псилоцибин грибами, началось их потребление и обожествление. Язык, поэзия, ритуал и мысль возникли из мглы ума гоминидов. Эдем не был мифом. Для доисторических народов, населяющих высокое плато Тассилин-Аджер, Эдем был домом.

Илл. 5. На рисунке позднего Круглоголового периода из Инаоуанрхат в Тассили изображен чудесный образ танцующей Рогатой Богини. Из книги Анри Лота “В поисках фресок Тасилли” , Л. 35 (обор.), С. 88.

Конец этой истории вполне может быть началом нашей. Разве это просто совпадение, что в начале своеобразного кодового источника западной цивилизации — в “Книге Бытия” — мы читаем рассказ о первом в истории потреблении психоактивного средства.

3.6. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел.

3.7. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.

3.21. И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные, и одел их.

3.22. И сказал Господь Бог: вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.

3.23. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.

3.24. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни. Цитаты по Синодальному изданию. — Прим. ред.

Этот рассказ из “Книги Бытия” — рассказ о женщине, хозяйке магических растений (илл. 6). Она вкушает и раздает плоды Древа Жизни или Древа Познания — плоды, которые “приятны для глаз и вожделенны”. Заметьте, что “и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги”. На уровне метафорическом они достигли сознания себя как индивидов и друг друга как “Иного”. Таким образом, плод Древа Познания дал верное понимание, а может быть, он повысил у них оценку чувственности. Как бы там ни было, эта древняя история о наших предках, изгнанных из сада злобным и непостоянным Иеговой — богом грозным, — является историей ориентированного на Богиню партнерского общества, ввергнутого в дисгармонию последовательными эпизодами засухи, которые ограничили возможности передвижения и повлияли на климат пастушеского Эдема Сахары. Ангел с мечом пламенным, который охраняет вход и препятствует возврату в Рай, представляется явным символом неумолимой суровости солнца пустыни и жутких условий сопутствующей засухи.

Напряжение между мужским и женским началом всплывает на поверхность в этой истории и указывает на то, что к тому времени, когда история эта была записана впервые, смена партнерского стиля культуры на стиль владычества уже наступила. Женщина вкусила плод Древа Познания; этот таинственный плод — содержащий псилоцибин гриб Stropharia cubensis  , – который явился катализатором партнерского Эдема в Тассили и сохранялся затем с помощью религии, поощрявшей часто повторяющееся растворение границ личности в океаническое присутствие Великой Богини, которую звали также Гея, Гео, Ге — Земля.

Джон Пфейфер, обсуждая пещерное искусство Европы верхнего палеолита, делает ряд замечаний, которые представляются важными для наших идей. Он считает, что само размещение предметов искусства в пещерах, зачастую в местах почти недоступных, связано с использованием таких мест для посвященческих церемоний, которые включали в себя довольно сложные театральные эффекты. Далее он полагает, что состояние мышления, названное им “сумеречным”, является определенным предварительным условием раскрытия великих, культурно санкционированных истин. “Сумеречное” состояние мысли, характеризующееся утратой объективности, временным разрывом мышления, а также тенденцией испытывать слабые галлюцинации, и есть не что иное, как благоприятный настрой на психоделическое пробуждение к внеэгоистичному, безграничному, беспредельному.

Преобладание “сумеречного” состояния мышления, сама наша чувствительность к этому состоянию говорят о его эволюционной важности. В случаях крайних оно приводит к патологии, психическим расстройствам и маниям, стойким галлюцинациям и фанатизму. Но оно же является побудительной силой за всеми усилиями видеть вещи цельно, достигать всяческого многообразия видов синтеза — от единой теории поля в физике до утопических проектов, согласно которым люди будут мирно жить вместе. В доисторические времена сумеречное состояние, должно быть, было особенно и даже чрезвычайно важно. Если давление затруднительных обстоятельств верхнего палеолита требовало пылкой веры и следования за вождями ради выживания, то индивиды, наделенные подобными качествами, способностью легко впадать в транс, способствовали бы размножению более стойких индивидов. / John E. Preiffer. The Creative Explosion: An Inquiry into the Origins of Art and Religions (Ithaca, N. Y.: Cornell University Press. i982). p. 213/

Пфейфер не обсуждает психоактивные растения и роль, которую они могли играть в вызове “сумеречного” состояния, и свое обсуждение ограничивает Европой. Однако расположение наскальной живописи в Тассили имеет много аналогов в различных местах Европы, так что можно предположить, что живопись эта использовалась в общем-то в сходных целях; вероятнее всего сходные религиозные ритуалы практиковались в Южной Европе и Северной Азии.

Отступление оледенении с евразийских земель и одновременно ускорение наступления засушливости и бесплодия на африканских лугопастбищных угодьях в конечном счете привели к “изгнанию из Рая”, аллегорически переданному в “Книге Бытия”. “Грибные народы” Тассилин-Аджер начали перемещение “на восток от Эдема”. И эту миграцию фактически возможно проследить по археологическим памятникам.

Илл. 6. “Ева” Лукаса Кранаха, ок. 1520 г. Галерея Уфицци, Флоренция. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

КУЛЬТУРА УТРАЧЕННОГО ЗВЕНА

В середине десятого тысячелетия до н. э. Палестина, едва населенная, стала местом внезапного появления какой-то удивительно развитой культуры, которая принесла с собой своего рода культурный взрыв, сказавшийся и на размерах поселений, и на искусстве, и на ремеслах, и на технологиях, каких не видывали прежде на Ближнем Востоке, а по правде говоря, и нигде на нашей планете. Это — натуфийская культура. Относящиеся к ней кремниевые орудия в виде полумесяца и элегантная натуралистическая резьба по кости несравнимы ни с чем из современного им, найденного в Европе. Как пишет Джеймс Меллаарт, “Есть в ранней натуфийской культуре какая-то любовь к искусству — иногда натуралистическому, иногда — более схематичному. Крадущаяся известняковая фигурка из пещеры Уммэз-Зувейтина, или ручка серпа из Эль-Вада, изображающая фавна, — роскошные примеры натуралистического искусства, достойного Франции верхнего палеолита” / James Mellaart. Earliest Civilizations of the Near East (New York: McGraw-Hill, 1965), p. 29/(илл. 7).

Илл. 7. Натуфийское натуралистическое искусство из Палестины. Из книги Джеймса Меллаарта “Ранние цивилизации Ближнего Востока” (London: Tames amp; Hudson, 1965). Рис. 5 (С. 25) и Рис. 10 (С. 29).

Вопреки предположениям европейской академической археологии, что подобная культура имела связи с поселениями Старой Европы, по скелетам из Иерихона, где натуфийская культура достигла своего пика, ясно видно, что обитатели были евроафриканского происхождения, довольно крепкие, с продолговатым черепом. Керамика также свидетельствует в пользу мнения об африканском происхождении натуфийцев: это темные, полированные, монохромные гончарные изделия, которые известны как изделия из Суданской Сахары. Гончарные изделия такого типа обнаружены вблизи египетско-суданской границы в ситуации, позволяющей предполагать наличие одомашненного крупного рогатого скота. Они были найдены в Тассилин-Аджер, а также вблизи от Тассилин-Аджер, где они появились, очевидно, в конце Круглоголового периода. “Происхождение этой африканской керамики неизвестно, — писала Мэри Сеттегаст. — Самые недавние раскопки Тин-Торха в Ливийской Сахаре открыли гончарные изделия типа Суданской Сахары, которые с помощью углерода-14 были датированы 7100 годом до н. э., что в случае верной даты говорит о западном старшинстве. / Mary Settegast. Plato Prehistorian (Cambridge: Rotenberg Press. 1987), p. 154/

Подобные утверждения поддерживают мнение, что какая-то высокая культура к западу от Нила была источником новой передовой культуры, появляющейся в Нильской долине и в Палестине.

Особенно интересен в этом контексте повышенный интерес натуфийской культуры к растениям.

Исследование связи систем среды и систем поведения в период с 10000 по 8000 гг. до н. э. показывает, что база существования натуфийских популяций не особенно отличалась от местной традиции верхнего палеолита. Однако акцент на растительных ресурсах у натуфийцев допускал их избыток, который в свою очередь оказывал влияние на их стереотипы поведения. Многое в материальной культуре этого народа (в архитектуре, в точильных камнях) и системе расселения имело следы влияния интенсивной эксплуатации растительных ресурсов. / Donald Owen Henry, The Natufian of Palestine: Its Material Culture and Ecology (Ann Arbor: University Microfilms. 1973). p. v./

АФРИКАНСКИЕ ИСТОКИ

Если источник старейшей керамики натуфийских стоянок североафриканский, то это наводит на мысль, что источником натуфийской культуры был ранее разрушенный партнерский рай, процветавший в более влажных западных областях Сахары, особенно Тассилин-Аджер. Археология может в конце концов дать свой ответ, но на сегодня в ней не было предпринято ничего существенного в этом отношении. Западная Сахара не принималась всерьез как возможный источник передовой культуры, которая пришла в Палестину в середине десятого тысячелетия до н. э. Результат этого промаха отражается в такого рода комментариях, как нижеприведенный.

Что, однако, поразительно, палестинский ряд не дает ничего убедительного относительно каких бы то ни было предков самых первых периодов натуфийцев. Производство, которое им непосредственно предшествует… это культура, довольно неинтересная, имеющая мало общего с тем, что пришло ей на смену. Натуфийская культура фактически в первом же своем явлении кажется как бы вполне развитой без всяких видимых следов в прошлом. / D. A. E. Garrod. “The Natufian Culture: The Life and Economy ofaMesolithic People in the Near East”. Proceedings of the British Academy 43 (1957): 211-227/

Первые натуфийцы в Палестине заселяли пещеры и террасы, расположенные перед ними, и это были те же ситуации, в каких делались рисунки наскальной живописи в Тассили. При дальнейшем расчищении главных стенных росписей Круглоголового периода в Тассили могли бы обнаружиться следы предшествующей цивилизации, положившей начало натуфийской культуре.

ЧАТАЛ-ХЮЮК

Если Тассилин-Аджер может претендовать на то, чтобы его рассматривали как первоначальный Эдем и самое западное местоположение партнерской культуры, то Чатал-Хююк в центральной части Анатолии следует считать ее неолитической и восточной кульминацией.

Чатал-Хююк называли “преждевременным всплеском великолепия и сложности”, а также “безмерно богатым и роскошным городом”. Стратиграфия его местонахождения начинается в середине девятого тысячелетия до н. э. Развитие культуры достигает своих вершин в Чатал Плато слоя VI в середине седьмого тысячелетия до н. э. Чатал-Хююк был огромным поселением, раскинувшимся на более чем 32 акрах Конийской долины и в пик своего развития дававшем приют свыше 7000 жителей.

Илл. 8. Религиозный алтарь в Чатал-Хююке. Из книги Джеймса Меллаарта “Чатал-Хююк: город неолита в Анатолии” (San Francisco: McGrow-Hill Book Co., 1967). Рис.41, С. 128.

Раскопки Чатал-Хююка, едва начавшись, открыли удивительные алтари с барельефами крупного рогатого скота и головами ныне вымерших зубров (Bos primigenius)  , покрытыми охранными узорами — очень сложными рисунками, принадлежащими какой-то развитой цивилизации (илл. 8). Сложность Чатал-Хююка поразила археологов.

Изучено меньше трех процентов этого места. Но Чатал-Хююк уже дал множество произведений религиозного искусства и символики, которые кажутся опережающими свое время на 3-4 тысячелетия. Согласно высказываниям лиц, осуществлявших раскопки, зрелость и сложность традиций этого неолитического поселения предполагает существование какого-то предка из верхнего палеолита, следы которого отсутствуют. / Settegast, op. cit… p. 2/

Я утверждаю, что “предок из верхнего палеолита, следы которого отсутствуют”, — это культура Тассилин-Аджер. Натуфий-ская культура была переходной культурой, непосредственно связывающей культуру Круглоголового периода в Африке с Чатал-Хююком.

В поддержку этого прямо-таки ошеломляющего утверждения рассмотрим некоторые наблюдения других ученых. Меллаарт, например, писал о земледелии в Чатале следующее.

Все указывает на то, что выращивание растений в Чатал-Хююке должно иметь долгую предысторию в области, где дикие предки этих растений были у себя дома, предположительно в холмистой местности, довольно далекой от созданной человеком среды Конийской равнины… Истоки следует искать в Натуфе Палестинской, еще неизвестной более ранней группе на Анатолийском плато (Турция) и в Кушистане (далее к востоку). / Mellaart. op. cit.; Mellaart, Catal Huyuk: A Neolithic Town in Anatolia (New York: McGraw-Hill. 1967). pp. 221-222/

Илл. 9. Настенное изображение насекомых и цветов в натуралистическом стиле. Красный сетчатый узор снят, чтобы лучше показать насекомых и цветы. Из книги Джеймса Меллаарта “Чатал-Хююк: город неолита в Анатолии” , Рис. 46, С. 163.

А вот что говорит все тот же Меллаарт о материальной культуре Чатал-Хююка (илл. 9).

В отличие от других современных ему культур неолита, Чатал-Хююк сохранил ряд традиций, которые кажутся архаичными во вполне развитом обществе неолита. Искусство стенной живописи, вылепленные из глины или вырезанные из гипса барельефы, натуралистическое представление животных, человеческие фигуры и божества, употребление иногда выдавленных пальцами в глине узоров типа “макарон”, распространенное использование геометрического орнамента со спиралями и меандром, вырезанного на печатях или перенесенного на ткань, макеты раненных в охотничьих ритуалах животных, практика захоронений в цвете красной охры, архаичные амулеты в виде богини, подобной птице с роскошным хвостом, и наконец, некоторые виды каменных орудий и зубчатые раковины в качестве драгоценностей — все это хранит остатки наследия верхнего палеолита. В той или иной степени подобные архаичные элементы прослеживаются и в ряде других постпалеолитных культур, таких, например, как натуфийская культура Палестины, но нигде они так не выражены, как в неолитическом Чатал-Хююке. / Там же. р. 226/

В описании стенных росписей алтарей в Чатал-Хююка Сеттегаст делает следующее замечание.

Цветовая гамма красителей, используемая художниками Чатала, не имеет себе равных на Ближнем востоке (хотя искусство Сахары Круглоголового периода в этом отношении равно Чаталу или даже превосходит его)… Третий способ декорирования осуществлялся путем вырезывания силуэтов животных из скоплений гипса на стенах — оригинального использования внутренних поверхностей, которое, как считает Меллаарт, проводивший раскопки, могло быть позаимствовано из техник работы по камню. / Settegast. op. cit… pp. 166-167/

Илл. 10. Прекрасное натуралистическое изображении крупного рогатого скота, типичное для искусства Тассили, пример из Джаббарен. Из книги Жана-Доминика Лажу “Наскальная живопись Тассили”, С. 106.

Элегантный натурализм искусства Чатал-Хююка — отголосок прекрасного и тонкого изображения крупного рогатого скота. Такой натурализм характерен для находок искусства Тассили (илл. 10). Рассказывая о вдохновенном анималистическом искусстве верхнего палеолита, Меллаарт пишет.

Мы уже наблюдали некоторый пережиток натуралистического стиля в натуфийском искусстве Палестины, но это гораздо более заметно в стенной живописи и резных изображениях местечка Чатал-Хююк, относящихся к неолиту. Там это натуралистическое искусство дожило до середины 58 века до н. э., но оно не обнаружено в более поздних культурах Хаджилар или Кан Хасан — культурах, сопутствующих ему в том же районе. / Mellaart, Earliest Civilizations, p. 77/

Чем можно объяснить отход от натуралистического духа в архаичном искусстве, характеризующий переход от охоты-собирательства к земледелию? Хотя отсутствие вдохновляющего гриба и остроты видения, которой он наделял, не может являться единственной причиной, утрата его вполне могла ослабить жизненность архаичного видения. Поклонявшиеся Богине скотоводы глубже заглянули в природу, и их натуралистический стиль был принесением в жертву эзотерического символического отображения в пользу визуального реализма, нередко в самом чистом виде.

Илл. 11. Реконструкция ритуала грифов, в котором грифами одеты жрицы. VII слои Чатал-Хююка, около 6150 г. до н. э. Реконструкция основана на изображениях грифов, найденных на стенах и на человеческих черепах, обнаруженных в корзинах у больших бычьих голов возле западной и восточной стен. Из книги Джеймса Меллаарта “Ранние цивилизации Ближнего Востока” , Рис. 86, С. 101

Наиболее распространенный мотив Чатал-Хююка — крупный рогатый скот (быки), а вторичный, вспомогательный — грифы (ястребы) и леопарды. Все это животные африканских лугопастбищных угодий (илл. 11). Что касается грифов, то Сеттегаст пишет о них.

Во всяком случае, если тема грифов действительно появляется в Чатал-Хююке на слое VI11 вместе с преддинастическим стилем кремневых кинжалов и керамикой, возможно, связанной с Суданской Сахарой, как это явствовало до сих пор из раскопок, то не исключена возможность того, что кое-что из грифовой символики Анатолии на самом деле было африканским. / Settegast. op. dt… p. 180/

Заключение о том, что народы Африки с их культурами, уходящими корнями в далекое прошлое, достигли Ближнего Востока и какое-то время процветали там, вполне логично, и избежать его трудно. Меллаарта удивляет то, что Чатал-Хююк не оставил заметного влияния на последующие культуры в этом районе. Он отмечает, что “неолитические культуры Анатолии положили начало земледелию и животноводству, а также культу Богини-Матери — основе нашей цивилизации”. / Mellaart. Earliest Civilizations, p. 77/ Со всей справедливостью можно добавить: основе, многими пока что еще отрицаемой.

Риана Эйслер, изучившая психологию и механизмы сохранения равновесия культуры в партнерском обществе, убедительно доказывает, что структура более поздняя, структура общества владычества пришла вместе с индоевропейцами на территории, расположенные к северу от Черного моря. Это народы гипотетических “курганных волн” движения индоевропейской популяции.

Позиция Эйслер по этому поводу перекликается с позицией Марии Гимбутас, которая пишет.

Термин “Старая Европа” применим к доиндоевропейской культуре Европы, культуре матрифокальной и, вероятно, матрилинейной, земледельческой и оседлой, эгалитарной и мирной. Она резко противоречила последующей протоиндоевропейской культуре — патриархальной, расслоенной, пастушеской, мобильной и ориентированной на войну. Она наложилась на всю Европу, кроме ее южных и западных окраин, в ходе трех волн инфильтрации из русских степей между 4500 и 2500 гг. до н. э. Во время этого периода и после него женские божества, а точнее, Богиня-Созидательница во множестве ее аспектов, были в значительной мере заменены преимущественно мужскими божествами индоевропейцев. После же 2500 года до н. э. возникла некая смесь этих двух систем мифов — староевропейской и индоевропейской. / Marija Gimbutas. The Goddesses and Gods of Old Europe (Berkeley: University of California Press. 1982)/

Короче, Гимбутас считает, что оседлая матрилинейная цивилизация Старой Европы была разрушена следовавшими одна за другой волнами индоевропейцев с иной культурой и иным языком.

Кембриджский археолог Колин Рэнфрью предложил альтернативную интерпретацию этой теории распространения индоевропейского языка, теории “курганных волн”. Он заявляет, что Чатал-Хююк — место происхождения индоевропейской языковой группы и район, вероятнее всего, причастный к открытию земледелия. / Colin Renfrew, Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins (London: Cambridge University Press. 1988), p. 171/ В поддержку своих неортодоксальных точек зрения Рэнфрью ссылается на лингвистические находки Владислава М. Иллич-Свитыча и Арона Долгопольского, которые также указывают на Анатолию как на исконный дом индоевропейских языков. Ученик Долгопольского Сергей Старостин доказывает, что около 7000 лет назад индоевропейцы заимствовали огромное количество слов из северокавказского языка Анатолии. Дата этого заимствования говорит в пользу нашего вывода, что Чатал-Хююк не был основан индоевропейцами, переселившимися туда в гораздо более поздний период. / Vitaly Shevoroshkin. “The Mother Tongue”. The Science, May/June 1990, pp. 20-27/

Недавние генетические находки Луиджи Кавалли-Сфорца и Аллана Уилсона в Беркли тоже, кажется, поддерживают данный вывод. Эти исследователи сделали анализ групп крови живых популяций и проследили их генетические корни. В результате они пришли к заключению, что существует тесная генетическая связь между говорящими на афроазиатских и индоевропейских языках. Их работа поддерживает также мнение о том, что популяции с языковыми корнями из Африки жили на Анатолийском плато задолго до появления индоевропейцев. Развитие Чатал-Хююка было остановлено именно по причине глубокой связи этой культуры с Богиней-Матерью. Оргиастическая психоделическая религия с поклонением Богине-Матери сделала культуру Чатала анафемой для нового стиля владычества, стиля войн и иерархии. Это был культурный стиль, который пришел внезапно, без предупреждения; приручение лошадей и изобретение колеса впервые позволило индоевропейским племенам продвинуться в южном направлении от гор Загрос. Грабительское нашествие конников принесло с собой стиль владычества в Анатолию и раздавило своими копытами последнюю великую партнерскую цивилизацию. Скотоводство сменил грабеж; культ медовухи вконец довершил процесс вытеснения потребления гриба; человеческие цари-боги заняли место религии Богини.

Однако во время наибольшего расцвета своей культуры Чатал-Хююк являлся олицетворением самого прогрессивного и последовательного выражения религиозного чувства в мире. Мы располагаем слишком ограниченными данными для того, чтобы восстановить характер совершавшихся культовых обрядов, но одно лишь количество алтарей по отношению к общему числу помещений свидетельствует о культуре, поглощенной религиозными обрядами. Мы знаем, что это был культ тотемных животных — грифа, гепарда, а также культ быка или коровы, всегда стоявший на первом месте. Более поздние религии древнего Среднего Востока были культами духа быка, но мы не можем это предположить относительно Чатал-Хююка. Высеченные из камня головы крупного рогатого скота, выступающие в алтарях Чатал-Хююка, неопределенны в смысле пола и могут олицетворять собой быков, коров или просто крупный рогатый скот вообще. Однако преобладание в алтарях женской символики (к примеру, груди лепной работы, размещенные явно произвольно) подавляюще. Это говорит о том, что церковными служителями, возможно, были женщины. Наличие встроенных “откидных мест” в некоторых алтарях наводит на мысль о том, что лечение или акушерство в шаманском стиле могло быть составной частью ритуалов.

В культе Великой Богини и крупного рогатого скота позднего неолита невозможно не заметить определенного признания гриба в качестве третьего и скрытого члена своего рода шаманской троицы. Гриб, так же как молоко, мясо и навоз, считавшийся продуктом скотоводства, был очень рано признан физическим средством связи с присутствием Богини. Это — тайна, утраченная каких-нибудь шесть тысячелетий назад с закатом Чатал-Хююка.

КОРЕННОЕ ОТЛИЧИЕ

Я в общем согласен с точкой зрения Эйслер, выраженной в ее книге “Кубок и клинок”  , и надеюсь лишь несколько расширить ее аргументацию, задав следующий вопрос: “Какой же фактор сохранял в равновесии партнерские общества позднего неолита, а затем, исчезнув, обеспечил место для возникновения эволюционно неприспособленной модели владычества?”

В своих размышлениях на эту тему я руководствовался убеждением, что глубина отношения группы людей к гнозису Трансцендентного Иного, общность жизни органической, характерная для поклонения Гее, определяет силу связи группы с архетипом Богини, а следовательно, и с партнерским стилем общественной организации. Я основываю это предположение на наблюдениях жизни шаманов в Амазонии, а также на наблюдениях о влиянии растительных галлюциногенов на мою собственную психологию и на психологию моих сверстников. Гнозис растворяющих все границы галлюциногенов перестал питать основной поток западной мысли задолго до конца минойской эры (около 850 г. до н. э.). На Крите и вблизи Греции осознание растительного логоса сохранялось как эзотеричное и ослабленное присутствие до тех пор, пока элевсинские мистерии не были наконец пресечены фанатичными христианскими варварами в 268 г. н. э. / R. Gordon Wasson, Albert Hofmann, and Carl Ruck. The Road to Eleusi amp; (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1978)/ Следствием этой прерванной связи является мир современный — планета, умирающая при нравственной анестезии.

Илл. 12.“ Составление ведьмовской мази” Ганса Бальдунга. 1514 г. Демонстрация средневекового женоненавистничества. Коллекция Манселла. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Прошедшие века отличаются подавлением женского начала и познания природного мира. Церковь позднего средневековья, предпринявшая великое сожжение ведьм, стремилась приписать всю магию и возникновение психических расстройств дьяволу. По этой причине она запрещала пользоваться растениями типа дурмана, беладонны и аконита в ночных действиях практикующих ведовство. А использоваться они могли широко: в летучих притираниях и магических мазях, которые составлялись из корней и семян дурмана, из частей этого растения, богатых алкалоидами тропана, вызывающими бредовое состояние. Когда снадобье накладывалось на тело ведьмы, оно вызывало состояние крайнего психического расстройства и бреда. Трактовка этой темы Гансом Бальдунгом (илл. 12) не оставляет сомнений в том ужасе перед Иным, который проецировался средневековым умом на образ женщины в состоянии опьянения. Но в отчетах инквизиции центральная роль растений никогда не выделялась. В конце концов, церковь совершенно не была заинтересована в такого рода дьяволе — фигуре настолько слабой, что он, дабы устраивать свои козни, вынужден полагаться на простые травы. Дьявол должен быть достойным противником Христа, а следовательно, почти равным.

Мы вынуждены допустить, что роль изменяющих состояние ума растений в некоторых полетах ведьм не только не акцентировалась, но по определенной причине даже замалчивалась. Если бы этого не делалось, то естественное  объяснение подобных феноменов само собой бы пришло на ум как нечто действительно предложенное цитируемыми здесь врачами, философами и магами — такими, как Порта, Вейер и Карданус. Тогда дьяволу досталась бы лишь весьма скромная роль, а то и вовсе никакой. Если бы ему отвели роль всего лишь карнавального фокусника, вызывающего в голове у ведьм обычные иллюзии, он не мог бы выполнять предназначенную ему функцию, а именно функцию могущественного врага и соблазнителя рода христианского. / Hans Peter Duerr, Dreamtime: Concerning the Boundary between Wilderness and Civilization (Oxford: Basil Blackwell, 1985). p. 4/

РАСТИТЕЛЬНЫЙ РАЗУМ

Принимая во внимание наше нынешнее состояние культуры, я делаю вывод, что следующий шаг в эволюции должен охватывать не только отказ от культуры владычества, но и возрождение Архаичного и воскрешение сознавания Богини. В определении окончания профанической, мирской истории подразумевается идея нового углубления в проявление ума растительного. Тот же разум, что терпеливо вел нас к языку саморефлексии, предлагает нам ныне безграничные просторы воображения. Это все то же видение осуществления миссии человека с помощью “Божественного Воображения”, которое предвосхищал Уильям Блейк. Без такой визионерской связи с психоделическими экзоферомонами, регулирующими нашу симбиотическую связь с царством растений, мы становимся лишены возможности понимания планетарного предназначения. А понимание планетарного предназначения — это, может быть, основной вклад, какой мы в состоянии внести в эволюционный прогресс. Вернуться к гармонии планетарного стиля партнерства — значит сменить точку зрения эгоистичного владыки на интуитивное, эмоционально окрашенное понимание материнской матрицы.

Переосмысление той роли, которую сыграли галлюциногенные растения и грибы в обеспечении восхождения человека из системы приматов, может привести к новой оценке уникального стечения факторов, ответственных за эволюцию человеческих существ и необходимых для нее. Глубоко ощутимую интуицию присутствия Иного как Богини можно проследить вплоть до погруженности общества в разум растительный. Это ощущение женщины-спутницы объясняет упорное проникновение темы Богини-Матери даже в самые патриархальные области. Сохранение культа Марии в христианстве — это тот же случай, что и сохранение пылкой приверженности к культу Кали — Матери-разрушительницы — и идея божественной Пуруши в индуизме. “Anima mundi”  – душа мира, из мысли герметической, — еще один образ Богини Мира. В конечном счете все эти женские образы сводятся к архетипу первоначального растительного разума. Погружение в психоделическое переживание обеспечивало ритуальный контекст, в котором человеческое сознание вышло в свет самосознавания, саморефлексии и самоартикуляции — в свет Геи — Великой Земли.

ХОЛИЗМ ГЕИ

Деконструкция культурных ценностей владычества означает обеспечение того, что можно назвать ощущением холизма Геи, то есть ощущением единства и гармонии природы и нас самих внутри этой динамичной, развертывающейся гармонии. Это — точка зрения, опирающаяся на растения. Возвращение к такому видению “я” и “эго”, которое помещает их внутри более широкого контекста планетарной жизни и эволюции, является сущностью возрождения Архаичного. Маршалл Маклюен был прав, считая, что планетарная человеческая культура — планетарная деревня — будет по своему характеру культурой племени. Следующий значительный шаг к планетарному холизму — частичное слияние технологически преображенного человеческого мира с Архаичной матрицей растительного разума, то есть Трансцендентного Иного.

Я не решаюсь характеризовать это пробуждающееся сознание как религиозное; тем не менее так оно и есть. И оно будет включать в себя полное исследование измерений, раскрываемых с помощью растительных галлюциногенов, в особенности тех, которые структурно связаны с нейротрансмиттерами, уже присутствующими в человеческом мозге. Тщательное исследование растительных галлюциногенов выявит самый Архаичный и чуткий уровень драмы возникновения сознания: квазисимбиотическую связь “растение-человек”, которая характеризовала архаичное общество и его религию и благодаря которой эта божественная тайна была воспринята первоначально. И это восприятие, это переживание ныне для нас не менее таинственно, хотя нам кажется, что мы заменили простой благоговейный восторг наших предков философскими и эпистемологическими орудиями — крайне сложными аналитическими инструментами. Теперь у нас, как у культуры планетарной, выбор простой: помолодеть или умереть.

II. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

7. ПОИСКИ СОМЫ — ГЛАВНОЙ ЗАГАДКИ “ВЕД”

Наш нынешний планетарный кризис более глубок, чем любой из прежних исторических кризисов, а потому решения наши должны быть более радикальными. Растения и возобновление наших отношений с растениями, свойственных Архаичному, — вот что может служить организационной моделью для жизни в XXI веке, точно так же, как в качестве ключевой модели конца XX века выступает компьютер.

Нам нужно мысленно вернуться к тому последнему здравому моменту, какой когда-либо был нам известен, а затем уже действовать, исходя из предпосылок, которые были в тот момент уместны. Это означает возврат во времени к моделям, которые были успешными 15-20 тысяч лет назад. Такое смещение точки зрения позволит нам увидеть растения как нечто большее, чем пищу, укрытие, одежду и даже источник образования и религии; они станут моделью процесса. Они, помимо всего прочего, являют собой пример симбиотической связи и эффективного источника обновления и хозяйствования.

Если мы признаем, что возрождение Архаичного будет определенной сменой парадигмы и что мы, вернувшись к очень старым моделям, действительно можем создать упорядоченный мир, вновь обретший качества, свойственные женскому началу, чуткий в экологическом отношении, то мы должны согласиться с тем, что понадобится нечто большее, чем какие-то политические призывы. Чтобы быть эффективным, возрождение Архаичного должно опираться на определенный опыт, который встряхнет любого и каждого из нас, потрясет до самых корней. Опыт этот должен быть реальным, всеобщим, поддающимся обсуждению.

Мы можем начать перестройку мысли, объявив допустимым и законным то, что так долго отрицали. Давайте объявим Природу законной. Идея каких-то нелегальных растений, растений вне закона, оскорбительна, да и, первую очередь, смешна.

СОПРИКОСНОВЕНИЕ С РАЗУМОМ ЗА ПРИРОДОЙ

Возрождение шаманизма является последней надеждой разрушить неприступные стены несгибаемости нашей культуры, то отсутствие гибкости в ней, которое явно ведет нас к гибели. Восстанавливая каналы прямого общения с Иным — с разумом за природой — путем использования галлюциногённых растений, мы обретем как бы новый набор линз, чтобы видеть свой путь в этом мире. Когда средневековое мировоззрение отходило в прошлое/секуляризованное европейское общество искало Спасения в возрождении подходов классической Греции и Рима к закону, философии, эстетике, градостроительству и земледелию. Наша же дилемма, будучи глубже, уведет нас еще дальше назад в поисках ответов. Нам нужно изучить визионерские опьяняющие вещества нашего общего прошлого и среди них -сому и ее странный культ, о котором повествуют самые древние духовные писания индоевропейцев.

Никакая история растений и народов не может претендовать на полноту без всестороннего обсуждения таинственного культа древних индоевропейцев — культа сомы. Как упоминалось в главе 6, индоевропейцы были кочевыми народами, чей первоначальный дом являлся предметом ученых споров. Они были связаны с патриархатом, колесницами и приручением диких лошадей. С индоевропейцами связывалась и религия, основанная на использовании волшебно-пьянящей сомы.

Сома — это сок, выжатый из набухших волокон какого-то растения, также называемого сомой. В текстах как бы подразумевается, что сок этот очищали, пропуская через войлочный фильтр, а затем (в отдельных случаях) смешивали с молоком. Вновь и вновь на разный лад мы обнаруживаем связь сомы с символикой и ритуалами, относящимися к крупному рогатому скоту и скотоводству в целом. Как будет видно из дальнейшего обсуждения, идентичность сомы не установлена. Я считаю эту связь с крупным рогатым скотом основным моментом в любой попытке идентификации сомы.

Самые ранние духовные писания индоевропейских народов — “Веды”. Наиболее известной из них является “Ригведа”  – собрание около 120 гимнов соме: растению и богу. В самом деле девятая мандала “Ригведы”  полностью представляет собой своего рода гимн, восхваляющий это магическое растение. Начало девятой мандалы / См. Anuvaka: V. X, 5. 1/ — типичное восхваление сомы, которое пронизывает и характеризует индоевропейскую литературу этого периода.

Соки твои, о чистая сома, всепроникающие, скорые, словно мысль, разбегаются сами, подобно приплоду быстрых кобылиц; небесные, легкокрылые, благоуханные соки, великие возбудители веселья, истекающего в сосуд приемлющий.

Твои пьянящие всепроникающие соки рвутся на волю, словно кони колесницы; волны благоуханной сомы бегут к Индре — владыке грома, как корова с молоком — к теленку.

Подобна коню, рвущемуся в бой, ты являешь собой всеведущий прорыв с небес в сосуд, и туча — матерь твоя…

О сома чистая, твои небесные потоки — кони, быстрые, как мысль, — истекают с молоком в сосуд; риши  – распорядители жертвы, что очищают тебя, о услажденная ими  сома, изливают непрерывные потоки твои в середину сосуда. / H.H. Wilson, trans., Rig-Veda Sonhita (Poona, India: Ashtekar, 1928). vol. 5. p. 287/

В дозороастровой религии Ирана сома обозначается понятием “хаома”. Названия “сома” и “хаома” — разные формы одного и того же слова — происходят соответственно от корней “su”  (санс-кр.) и “hu”  (авест.) со значением “выжимать жидкость”.

Кажется, невозможно словами выразить достоинства этого магического опьяняющего вещества. Сому считали принесенной орлом с “вышних небес” или с гор, куда ее поместил Варуна — член раннеиндуистского пантеона. Вот еще цитата о ригведовской соме.

Больной пьет ее на восходе солнца как лекарство: ее прием укрепляет члены, сохраняет ноги от перелома, отвращает всяческую болезнь и продлевает жизнь. Тогда нужда и забота пропадают, мучительное желание изгоняется и бежит прочь, когда смертным овладевает вдохновение; бедняк, опьяненный сомой, чувствует себя богатым; глоток ее побуждает певца возвысить голос и вдохновляет его на песнь; поэту дает силу сверхъестественную, так что он чувствует себя бессмертным. Вследствие вдохновляющего влияния напитка, еще в индоиранский период возникла тенденция персонифицировать этот сок в образе бога Сомы и приписывать ему почти все деяния других богов, силу этих богов, еще более возрастающую от глотка сомы. Подобно Агни, сома заставляет лучистость свою ярко сиять в водах; подобно Вайю, носиться на конях своих; подобно Ашвинам, спешить на помощь, когда к вам взывают. Подобно Пушану сома вызывает почтение, хранит стада и ведет кратчайшими путями к успеху. Подобно Индре, как желанный союзник, одолевает всех врагов — близких и дальних, освобождает от злых намерений завистника, от опасности и нужды, приносит благие сокровища с небес, земли и воздуха. Сома заставляет также солнце восходить в небесах, восстанавливает утраченное, располагает тысячью способов и средств помощи, исцеляет всех — слепых и хромых, — сгоняет черную кожу (аборигенов), и все дает во владение благочестивому Арию. В его — правителя мира — распоряжении находятся земли эти; он — небес носитель и земли опора — держит людей всех в руке своей. Сияя, как Митра, вызывая благоговейный трепет, как Арьяман, он ликует и светится, словно Сурья; веления Варуны — его веления; он так же мерит земли просторы, воздвигает свод небес; подобно ему, он, исполненный мудрости, хранит общность, властвует над людьми даже в местах скрытых, знает самое тайное… Он будто продлевает бесконечно жизнь своего благочестивого приверженца, а после смерти делает его бессмертным в жилище блаженных — в небесах вышних. / Adolf Kaegi, The Rig Veda: The Oldest Literature of the Indians (Boston: Ginn. 1886). pp. 72-73/

СОМА— ЧТО ЭТО?

Всякий раз при обсуждении этого всемогущего растения, под чьим воздействием возникают экстатические видения, являющиеся основой всей последующей индуистской религии, возникает вопрос: какова же ботаническая идентичность сомы, “столпа мира”? В XIX веке было почти невозможно сформулировать этот вопрос. Состояние сравнительного языкознания было еще зачаточным, и стремление применить к данной проблеме междисциплинарный подход было весьма невелико: санскритологи не говорили на языке ботаников и фармакологов. Фактически для XIX века этот вопрос, будучи похожим на вопросы типа “Какую песню пели сирены?” или “Где находится Троя?”, не представлял интереса.

Благодаря открытиям Генриха Шлимана, следовавшего своему внутреннему голосу и побуждениям, мы теперь знаем, где на самом деле находилась Троя. И в духе подобного же уважения к фактической достоверности древних текстов ученые XX века попытались определить ботаническую идентичность сомы. Исследования эти были разными: от поверхостных до всесторонних. Ученые любят играть в такие игры. Ответ, скажем, должен содержаться во фрагментарных, отрывочных описаниях на давно уже мертвом языке, переполненных красивыми словами, а также словами, встречающимися лишь раз в литературе на данном языке. Какое растение больше соответствует отрывочным сведениям о внешнем виде этого самого таинственного представителя визионерской флоры?

Илл. 13. Идол двойного гриба, найденный на Конянской равнине. Музей Кайзери. каталожный номер 99. (Из книги под ред. Арнольдо Мондадори “Анатолия: образы цивилизации”, Рим, 1987).

Чтобы ответить на поставленный вопрос, мы должны попытаться реконструировать исторический контекст, в котором находились индоевропейцы. Один из ответов состоит в том, что миграции, начавшиеся примерно в 6-м тысячелетии до н. э., перенесли племена индоевропейцев далеко за пределы лесной среды, пригодной для произрастания сомы времен Архаичного. Конечно, события разворачивались медленно и сома Архаичного, должно быть, была предметом торговли между древними государствами — родиной ариев и рубежами их простирающейся на юго-восток сферы влияния. Другой возможный вариант состоит в том, что сома была чем-то таким, с чем индоевропейцы не сталкивались, пока не встретились со скотоводами, возможно, жившими на Конийской равнине в Анатолии и потреблявшими грибы (илл. 13).

В обоих случаях с возникновением языковых отличий, со все большим удлинением торговых путей, с началом использования местных заменителей сомы и усвоением традиций покоренных народов первоначальная идентичность сомы оказалась смешанной с мифом. Становясь все более и более эзотеричной, она превратилась в своего рода тайну, передаваемую из уст в уста и известную лишь немногим, пока наконец не была забыта. Умение приготовления визионерской сомы представляется чем-то постепенно утраченным вместе с прекращением миграций индоевропейцев, во времена, когда в Персии, а равно и на субконтиненте Индии было весьма ощутимо реформистское и обновленческое движение.

ХАОМА И ЗОРОАСТР

Исчезновение сомы, быть может, произошло оттого, что новая, реформистски ориентированная, религия Зороастра, установившаяся около 575 г. до н. э. и бывшая тогда господствующей на Иранском плоскогорье, предпочитала репрессивный подход к древнему таинству с богоподобными полномочиями. Зороастр говорил об Ахура-Мазде — Творце Всевышнем, который творит святым духом своим и правит миром, разделенным между Истиной и Ложью. Сотворенные Ахура-Маздой свободны и таким образом ответственны за судьбу свою: внешний символ Истины — огонь, и огненный алтарь — центр культовой практики зороастризма. / R. S. Zahner, The Dawn and Twilight of Zoroastrianism (New York: Putnam. 1961) p. 86/ Но, как видно из следующего текста, давнее очарование сомы было трудно уничтожить.

Имеется всего два упоминания о хаоме (соме) в “Гатах” (священных стихах) Зороастра: одно говорит о дуроаосе — “отвратителе смерти”, другое намекает на “мерзость этого опьяняющего средства”. Намеки эти достаточны для доказательства того, что пьянящая хаома была у великого реформатора под запретом. Но в более поздней “Авесте” (священной книге зороастризма) хаома, подобно многим другим дэвам (богам), возвращается вновь, и, согласно “Яшне” (IX-Х вв.), является почти во всех отношениях тем же, что и сома “Вед”. / H. D. Griswold. The Religion of the Rigueda (London: Oxford University Press. 1923)/

На самом же деле Зороастр, возможно, и не собирался запрещать хаому. Быть может, он просто не одобрял жертвоприношения быков, которое было частью ритуала. Жертвоприношение быков, конечно же, было анафемой для каждого, кто осознавал связь между крупным рогатым скотом и грибами в старой религии Великой Богини. Р. Зэнер приводит убедительные аргументы относительно того, что Зороастр никогда не отменял ритуала хаомы.

В Яшне  хаома готовится для удовлетворения “праведной фраваши Зороастра”. Конечно, не исключено, что зороастрийцы в период, названный нами “католическим”, привнесли великое множество языческого материала из более давней национальной религии… Насколько мы можем судить, ритуал хаомы был центральным литургическим актом зороастризма со времени создания в этой религии литургической службы; и центральное место, какое он занимал, никогда не оспаривалось. Это, однако, неверно в отношении жертвоприношения животных: в более поздние времена одни делали такие жертвоприношения, другие выступали против. / Zahner, op. cit., p. 86/

Так на что же следует опираться в поисках ботанической идентичности сомы? И в “Ведах”, и в “Авесте” сома описана как растение с висячими ветвями желтого цвета. Достигнуто общее согласие и в отношении его горного происхождения. Поскольку на Иранском плоскогорье традиция использования сомы была загнана в подполье, то нужно было искать заменители чудодейственного растения. Вероятно, выбранные заменители по внешнему виду походили на подлинную сому. Не исключено также, что технические детали ритуала были сохранены, даже если растение-заменитель не вполне соответствовало соме. Поскольку ритуал сомы был сущностью ритуала “Вед”, необходимо было три отжатия растения в день, чтобы почтить богов, а это значит, что требовалось большое количество сырья. Но самое важное — ни одно растение не могло быть заменителем сомы, если только оно само не было визионерским экстатическим опьяняющим средством, достойным описания в таких витиеватых выражениях, какие приводятся ниже.

Туда, где свет вечный, в мир, где солнца место, в тот мир бессмертный, нетленный, возьми меня, о сома…

Там, где вольная жизнь, в третьем небе небес, где сияют миры и лучатся, там бессмертным ты сделай меня…

Там, где счастье, восторг, там, где радость с довольством живут, где достигнуты все желанья желания нашего, там бессмертным сделай меня. / George W. Cox, The Mythology of the Aryan Nations (London: C. Kegan Paul. 1878). pp. 387-388/

ХАОМА И ГАРМАЛИН

Попытки идентифицировать сому привели, к примеру, к жарким спорам относительно точного значения колоритных слов в ее ведических описаниях. / См.: Ernest Bender, ed., R. Gordon Wasson on Soma and Daniel H. H. Ingalls’ Response (Publication #7). (New Haven: American Orient Society, 1971)/ Сому отождествляли и с Ephedra  — растением, родственным тому, что является источником стимулятора эфедрина, и с Sarcostemma  – родственником американского молочая, и с Cannabis  – коноплей, и с безлиственным вьющимся растением вида Periploca  (илл. 14).

Илл. 14. Заменители сомы. Из книги Р. Г. Уоссона “Сома: божественный гриб бессмертия” (New York: Harcourt Brace Jovanovich. 1971). С. 105.

Ее идентифицировали с забродившим молоком кобылицы, с забродившим медом либо со смесью тех или иных веществ. Недавно в таком качестве Дэвидом Флэттери и Мартином Шварцем в их книге “Хаома и гармалин”  была представлена гигантская сирийская рута — Реgапит harmala  , которая содержит психоактивные вещества. / David Flattery and Martin Schwartz, Haoma and Harmaline, Near Eastern Studies, vol. 21 (Berkeley: University of California Press. 1989)/ Авторы утверждают, что первоначальная идентификация ведической сомы с сирийской рутой сэром Уильямом Джоунзом в 1794 году была верной. Они строят свои доказательства, используя “Зэнд Авесту” и другие материалы из Священных Писаний религии парсов, что другими учеными было оставлено без внимания. При обсуждении обычно невидимого духовного мира посмертного состояния, называемого в авестийской религии словом “меног”,  Флэттери пишет.

Потребление саумы (сомы), возможно, было единственным признаваемым в иранской религии средством узреть существование менога  до наступления смерти; во всяком случае, это единственное средство, признанное в литературе зороастризма… и, как мы видели, средство, используемое Ормаздом Ормазд — более поздняя форма имени Ахура-Мазды. — Прим. ред ., когда он желает сделать существование менога  видимым для живых. В древней иранской литературе имеется мало свидетельств занятия медитативной практикой, которая могла бы способствовать развитию альтернативных нефармакологических средств для такого видения. В Иране видение духовного мира не считалось возникающим просто милостью Божьей или как награда за святость. Из очевидной роли, какую саума играла в ритуалах инициации, явствует, что переживание результатов ее действия, то есть видение существования менога  , должно быть, когда-то требовалось от всех жрецов (или предшествующих им шаманов). / Там же. раздел 31/

ТЕОРИЯ УОССОНОВ О МУХОМОРЕ

Гордон и Валентина Уоссоны — основатели этномикологии (науки, изучающей употребление людьми грибов и собирающей знания о них) — первыми выдвинули мысль о том, что сома, возможно, была грибом (в частности, что это был гриб с красной шляпкой и белыми пятнышками — мухомор, Amanita muscaria  , чрезвычайно древнее опьяняющее средство, до сих пор используемый тунгусскими племенами арктической Сибири).

Доказательства, собранные Уоссонами, обширны. Изучая эволюцию языков, связанных с обсуждаемой темой, прослеживая мотивы художественного творчества, а также вновь внимательно исследуя и истолковывая ведический материал, они пришли к выводу, что за тайной сомы скрывается гриб. Им принадлежит первое ботанически обоснованное, фармакологически грамотное исследование идентичности сомы. В другом исследовании Уоссоны обнаружили существование еще действующих шаманских грибных культов в горах Сьерра Масатека Оахаканской Мексики. Гордон Уоссон привез образцы мексиканских грибов Альберту Хофману — швейцарскому химику-фармацевту, открывшему ЛСД, и этим подготовил описание и выделение псилоцибина в 1957 году. Того самого псилоцибина, который, согласно моему утверждению, был причастен к возникновению человеческой саморефлексии на лугопастбищных угодьях Африки несколько десятков тысячелетий назад.

В 1971 году Гордон Уоссон опубликовал книгу “Сома: божественный гриб бессмертия”  . Там кандидатура мухомора представлена в самом полном виде. Уоссон блестяще развивает идею, что в тайне сомы замешан какого-то вида гриб. Он менее преуспевает в доказательстве того, что этот таинственный гриб и есть мухомор. Подобно многим из тех, кто и ранее пытался идентифицировать сому, Уоссон забыл, что чем бы сома ни была, это было потрясающей силы визионерское опьяняющее средство и не имеющий себе равных галлюциноген. Однако он вполне отдавал себе отчет в том, что европейская ученость сделала из сибирского шаманизма “образец” для всего шаманизма Архаичного и что мухомор давно использовался в Сибири для проведения шаманских путешествий и инициации шаманов-неофитов во всю полноту их наследия.

В результате открытий самого Уоссона в Мексике было известно, что другие грибы (не мухоморы) могли содержать визионерские опьяняющие вещества, но грибы псилоцибиновые считались феноменом именно Нового Света, поскольку никакие другие опьяняющие грибы не были известны в других местах. Уоссон полагал, что если сома — гриб, то грибом этим должен быть мухомор. Этот чрезмерный акцент на Amanita muscaria  присутствовал с тех пор во всех усилиях идентифицировать сому.

ВОЗРАЖЕНИЯ ПО ПОВОДУ МУХОМОРА

Генетически и химически Amanita muscaria  крайне непостоянен: многие его виды не обеспечивают надежного экстатического опыта. Почвенные условия, а также географические и сезонные факторы влияют на его галлюциногенные свойства. Использование шаманом какого-то растения совсем не означает, что оно непременно должно вызывать экстаз. Многие довольно неприятные растения используются шаманами для самоопьянения и открытия “щели между мирами”. Среди них — разные виды Datura  , родственные дурману вонючему; древовидные Brugmansias  , чьи свисающие цветы известны как прекрасные украшения пейзажей; ярко-красные и черные семена Sophora secundifolia; Brunfelsias  ; а также средства для вдыхания через нос на основе растертой в порошок смолы Virola  . Несмотря на их использование шаманами, растения эти не вызывают экстатического переживания, какое могло бы вдохновить на те восторженные восхваления, которые адресовали соме. И сам Уоссон понимал, что мухомор в этом смысле доверия не вызывает, поскольку сам он никогда не испытывал от него экстатических переживаний.

Вместо того чтобы признать, что мухомор — маловероятный кандидат на ведическую сому, Уоссон пришел к убеждению, что должен существовать какой-то особый метод его приготовления. Однако не были найдены ни один ингредиент и ни одна процедура, которые надежно бы превращали зачастую неприятное субтоксичное переживание, возникающее от приема мухомора, в визионерское путешествие в волшебный рай. Самому Уоссону известно только одно необъяснимое и неповторимое исключение.

В 1965 и в 1966 годах мы снова и снова испытывали мухоморы (Amanita muscaria)  на себе. Результаты разочаровывали. Мы ели их сырыми на пустой желудок. Смешивали сок с молоком и пили смесь, всегда на пустой желудок. Нас тошнило, некоторых рвало. Нас клонило в сон, и мы впадали в тяжелую дремоту, от которой, хоть стреляй, не разбудишь, лежали как бревно, даже не храпели, мертвые для внешнего мира. И хотя однажды у меня в этом состоянии и были живые грезы, однако не произошло ничего подобного тому, что было, когда я принял в Мексике псилоцибиновые грибы и не спал вообще. В наших экспериментах в Сугадаира (Япония) был один случай, отличавшийся от других, который можно бы назвать удачным. Рокуя Имадзеки принял свои грибы с mizo shiri  – восхитительным супом, который обычно служит японцам завтраком, и при этом он подрумянил на открытом огне грибные шляпки, держа их на вилке. Когда он очнулся ото сна, наступившего по принятии грибов, он был в состоянии восторженного подъема. Часа три невозможно было остановить поток слов, которые он извергал; он говорил без остановки. Суть его наблюдений состояла в том, что в этом нет ничего общего с алкогольным опьянением, это бесконечно лучше, не идет ни в какое сравнение. Мы не знали в то время, почему в этом единственном случае это так подействовало на нашего друга Имадзеки. / R. Gordon Wasson, Soma: Divine Mushroom of Immortality (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1971), p. 75/

Химические соединения, активные в Amanita muscaria  , – мускарин и мусцимол. Мускарин высоко токсичен и, подобно многим холинергическим ядам, активность его аннулируется инъекцией атропин сульфата. Мусцимол — возможный кандидат в вещества, вызывающие психоактивность гриба, описывался как простое рвотное и седативное. / Martha Windholz. ed, The Merck Index. 9th ed. (Rahway. N. J.: Merck. 1976)/ Воздействию мусцимола на человека в литературе не описано. (Невероятно, но очевидный шаг — испытание мусцимола на человеке для определения его психоделического потенциала, если таковой имеется, не был проведен. И этот факт опять-таки указывает на тот весьма своеобразный алогизм, в который впадает академический менталитет вблизи вопросов, касающихся самостоятельно вызываемых изменений в сознании).

Позвольте мне к выше описанному добавить свой личный опыт с мухомором. Я принимал его дважды. В первый раз это были сушеные грибы, собранные на уровне моря в северной Калифорнии. Моими переживаниями от пяти грамм сушеных грибов были тошнота, обильное слюноотделение и расплывание зрения. При закрытых глазах возникали пассивно плывущие образы, но тривиального и непривлекательного характера. Второй опыт был с сырым грибом величиной с тарелку, собранным на высоте 10 000 футов в горах возле Боулдера (штат Колорадо). В этом случае единственными эффектами были слюноотделение и спазмы желудка.

И наконец, здесь приводится отрывок из описания опьянения мухомором одного весьма искушенного человека, профессионального психотерапевта и нейрофизиолога. Принятой дозой была чашка тонко нарезанных грибов. Грибы были собраны в бассейне реки Пекос в штате Нью-Мехико.

Я то и дело дергался, был весь в поту. Изо рта текла слюна. Я понятия не имел, как проходит для меня время. По-моему, я бодрствовал, а может быть, видел очень похожие на жизнь сны, то есть пребывал в чем-то вроде осознаваемого сновидения. Я лишь смутно слышал звучавшую музыку, а то и вовсе не слышал ее. Я сбросил одеяло: было жарко до пота, холодно до озноба, но мурашек не было. Меня охватило чувство необычайного покоя. Я находился в весьма необычном переживании. Оно не было похоже ни на что из испытанного прежде: термин “психоделическое” слишком широк, слишком всеобъемлющ, но это было что-то не совсем психоделическое. Все как бы было тем же, но совершенно незнакомым, хотя и выглядело как обычно. За исключением того, что мир этот был почти тенью (или каким-то квантовым уровнем) — иным, в каком-то жутком, глубинном и безошибочном смысле. У меня была атаксия (неспособность координации произвольных движений) и эйфория. Визуального материала было очень мало. / Из личного общения в 1988 году/

Короче говоря, Amanita muscaria  , несомненно, является эффективным шаманским средством в ограниченной флоре арктической среды, в которой она традиционно использовалась как психоактивный агент. Но тот восторженный визионерский экстаз, который вдохновлял “Веды” и был главной тайной движущихся по Иранскому плоскогорью индоевропейских народов, едва ли мог быть вызван Amanita muscaria  .

УОССОН: ЕГО ПРОТИВОРЕЧИЯ И ДРУГИЕ ГРИБНЫЕ КАНДИДАТЫ В СОМУ

Уоссон остался полностью убежденным, что мухомор — это сома. В своей последней опубликованной посмертно книге “Персефонин поиск”  он характеризует мухомор как “величайший энтеоген всех времен”, явно основываясь при этом на вере, поскольку по его опыту этот гриб вызывал дезориентацию, а шаманский экстаз достигался лишь при употреблением псилоцибина, который он никогда не связывал с загадкой сомы. Однако он делает одно интересное заявление, когда пишет об Индии.

Другие грибы-энтеогены растут на меньшей высоте. Они растут в навозе крупного рогатого скота, их легко идентифицировать и собирать, и они очень эффективны. Но эти грибы не годятся для ритуалов брахманов: они известны людям племен и шудрам  (неприкасаемым). Сома же требует от жрецов самодисциплины, долгой инициации и тренировки: она является (при надлежащем использовании) занятием жреческой элиты. А возможная роль в жизни низших сословий гриба Strofaria cubensis  , произрастающего в навозе скота, остается до сего дня совершенно неизученной. Причастен ли как-то Strofaria cubensis  к. приданию корове статуса священного животного и к включению мочи и помета коров в панчагавья  — жертвоприношение “Вед”? Принимая во внимание экологию долины Инда и Кашмира, лишь немногие из индоевропейцев могли на личном опыте познать тайну Божественной Травы. Культ Сомы, должно быть, сформировался благодаря особым условиям, преобладающим в этом районе, но в конечном счете условия эти по всей вероятности обрекли его на гибель. Сегодня он живет в Индии лишь как светлая и яркая память о древнем ритуале. / R. Gordon Wasson, Persephone’s Quest: Entheogens and the Origins of Religion (New Haven: Yale University Press, 1986) p. 135/

Обсуждая запрет на вкушение грибов для брамина — запрет, установленный в поздний ведический период, — Уоссон отмечает.

Мы еще не знаем, а может быть, и никогда не узнаем, когда предписание это вступило в силу, быть может, века спустя по составлении ведических гимнов, а возможно, когда иерархи среди брахманов узнали, что энтеогенные свойства Stropharia cubensis  известны низшим сословиям Индии… / Там же. р. 134/

Что— то необычное происходит в двух этих отрывках. Выдающийся ученый, сам вполне брахман -по профессии специалист в области банковских инвестиций и почетный член совета Гарвардского университета, — кажется, ведет себя совсем не по-ученому. Из его собственных красноречивых описаний нам известно, что он не раз переживал псилоцибиновый экстаз. И мы знаем, что он так и не добился положительного результата от Amanita muscaria.  Тем не менее в этих отрывках он отбрасывает и игнорирует вполне весомые доказательства того, что гриб, скрывающийся за тайной сомы, — богатый псилоцибином Stropharia cubensis  . Он называет его “легко идентифицируемым” и “эффективным”, но не в состоянии принять, что это может быть сомой, которую он ищет. Он спрашивает себя, не мог ли Stropharia cubensis  положить начало забвению сомы. А потом игнорирует свой же вопрос. Если сома — это Stropharia cubensis,  то эту традицию можно проследить вплоть до доисторической Африки. Дважды в этих отрывках он упоминает низшие сословия, порывая со своим обычным эгалитаризмом. Я утверждаю, что Уоссон руководствовался многими соображениями, в том числе и неосознанными, при формулировании своего последнего заявления по поводу проблемы, занимавшей его большую часть жизни.

Те, кто знал Уоссона, знали и о его невероятном отвращении к хиппи, и о том, что он был глубоко встревожен событиями, развернувшимися в Оахаке после публикации добытых им сведений о сохранившихся там грибных культах. Вполне предсказуемая миграция искателей приключений, духовных путников, молодежи и любителей сенсаций, последовавшая за открытием Уоссоном грибных культов, огорчила и насторожила его в отношении проблемы психоделической культуры.

Я часто принимал священные грибы, но никак не для “поддачи” или “отдыха”. Зная с самого начала о том благоговейном отношении, какое еще сохраняют к ним те, кто в них верит, я бы не стал, не смог бы так профанировать их. После моей статьи в журнале “Лайф” целая толпа торговцев сенсациями обрушилась в поисках “магического гриба” на Уаутла де Хименес. Это были хиппи, псевдопсихиатры, чудаки, даже руководители экскурсионных групп с их послушным стадом, многие в сопровождении своих девиц… Тысячи и тысячи людей в других местах принимали грибы (либо синтетические пилюли, содержащие их активный агент) и болтовня некоторых из них заполняет страницы определенной части нашей “свободной прессы”. Я сожалею по поводу действий этих отбросов нашего общества, но что еще можно поделать? / R. Gordon Wasson. The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica (New York: McGraw-Hill, 1980), p. xvi/

Уоссон сохранял позицию сурового осуждения гедонистического использования своих любимых “энтеогенов” (неуклюжее, нескладное слово, нагруженное теологическим багажом, которое он предпочитал общепринятому термину “психоделик”). Быть может, именно это отношение Уоссона и привело к тому, что его книга “Галлюциногенные грибы Мексики” (“Les Champignons Hallucinogenes du Mexiq  ue”),  написанная в сотрудничестве с французским микологом Роже Хеймом, не вышла в шестидесятых годах в английском переводе. На то, конечно, может быть множество причин. Но остается тот факт, что наиболее важная работа Уоссона — его единственная работа, недоступная на английском языке.

PEGANUM HARMALA В КАЧЕСТВЕ СОМЫ

В пользу Уоссона следует сказать, что он допускал, что гриб  Stropharia cubensis  впервые встретился индоевропейцам, когда они достигли Индии, и таким образом он довольно поздно вошел в число приравненных к соме. Лично я убежден, что Stropharia cubensis  или какой-то другой того же вида копрофильный гриб укоренился в Африке, Анатолии, а может, и на Иранском плоскогорье за тысячи лет до прихода индоевропейцев. Такое предположение существенно меняет картину. Оно означает, что кочующие индоевропейские племена встречались со старыми, потребляющими гриб культурами уже на месте — в Анатолии и на Иранском плоскогорье. Усиление засушливости в этом регионе могло побудить к поиску заменителей гриба задолго до вторжения индоевропейцев. Сознаюсь, меня впечатлили новые данные о гармалине, приведенные Флэттери и Шварцем / Flattery and Schwartz, op. cit/, убедительно доказывающие, что по крайней мере в поздние ведические времена хаомой-сомой считалась Peganum harmala  . Гармалин — бета-карболин, присутствующий в Peganum harmala  , отличается по своему фармакологическому действию от гармина, своего близкого родственника, который встречается в южноамериканском растении Banisteriopsis caapi  . Известно, что гармалин более психоактивен и менее токсичен, чем гармин. Это может означать, что Peganum harmala  , заваренная до достаточной крепости, может сама по себе дать надежное и экстатичное галлюциногенное переживание. Несомненно должно быть верным, что любое сочетание Peganum harmala  с псилоцибином будет синергизировать действие псилоцибина и усиливать его. Быть может, когда запасы гриба были невелики, использовались именно такие сочетания. Постепенно, Peganum harmala  могла и вовсе вытеснить грибы, становившиеся все большей редкостью. Но это — область, требующая дальнейшего исследования.

Какое бы окончательное этнофармакологическое значение ни было приписано Peganum harmala  , ясно, что до вторжения индоевропейцев культуры Анатолии и Ирана были того же типа, что и культура Чатал-Хююка. Это были партнерские общества, выращивающие крупный рогатый скот, поклоняющиеся Великой Богине, практикующие оргиастическую и психоделическую религию, корни которой уходят в неолитическую Африку и период возникновения саморефлексирующего сознания.

СОМА КАК МУЖСКОЕ ЛУННОЕ БОЖЕСТВО

В девятой мандале “Ригведы”  приводятся значительные подробности относительно сомы и выдвигается заявление, что сома выше богов. Сома — сущность высшая. Сома — это Луна; сома — мужчина. Здесь мы имеем редкий феномен: мужское лунное божество. Он ограничивается некоторыми народами североамериканских индейцев и индоевропейцев. В германском фольклоре, например, и по сей день сохраняется понятие о Луне как о мужчине. Из изучения фольклора связь между женским началом и Луной видится столь глубокой и явной, что на этом фоне резко выделяется лунное мужское божество, давая возможность легко проследить историю его традиций в любой религии.

В мифологии Ближнего Востока присутствует бог лунный, который, должно быть, был завезен в Индию с Запада. Самым северным аванпостом вавилонской цивилизации был город Харран, традиционно связываемый с первоначальным домом Авраама и началом астрологии. Божеством-покровителем Харрана был мужской лунный бог Син, или Наина. Считалось, что он произошел от бога кочевых племен и покровителя скота, связанного с мужским культом лунного бога в древней Аравии. Дочь его Иштар со временем затмила все прочие женские божества, как ее двойник Исида в Египте. / S. H. Hooke, Babylonian and Assyrian Religion (Norman: University of Oklahoma Press. 1963), p. 19/

Как отец, или источник Богини, именно Син носит головной убор, напоминающий гриб (илл. 15). Ни у одного бога вавилонского пантеона этого головного убора нет. Я обнаружил три случая изображения Сина, или Нанна, на цилиндрических печатях; в каждом из них этот головной убор бросался в глаза, а в одном случае, в сопровождающем тексте ученого XIX века, упоминалось, что головной убор этот был фактически средством идентификации этого бога. / Gaston Maspero, The Dawn of Civilization — Egypt and Chaldea (London: Society for Promoting Christian Knowledge, 1894), p. 655/

Почему же харанское божество-покровитель, связанное с грибом, мыслилось в образе мужчины? Это проблема для исследователей фольклора и мифологии. Тем не менее ясно, что гриб Stropharia cubensis  с равной легкостью позволяет принимать проекции и мужского, и женского начала. Он явно связан с Луной:

он блестящий, иногда выглядит серебристым. Вид же грибов ночью в поле наводит на мысль о том, что они активны ночью, когда небом правит Луна. С другой стороны, можно изменить точку зрения и увидеть вдруг гриб мужским: он солнечно-золотист по цвету, фалличен по виду и наделяет человека огромной энергией, считающейся традиционно дочерью молнии. Вернее всего рассматривать гриб как андрогенное, меняющее образ божество, которое может принимать разные формы в зависимости от особенностей сталкивающейся с ним культуры. Можно почти с уверенностью сказать, что он — некое зеркало культурных ожиданий, и потому для индоевропейцев он принимает мужское качество, а в африканской Сахаре и в Чатал-Хююке — весьма лунное и женское. Во всяком случае, это галлюциноген или же бог, связанный не с дикостью, а с одомашниванием животных и человеческой культурой.

СОМА И КРУПНЫЙ РОГАТЫЙ СКОТ

Одомашнивание гриба может служить особой нитью, связывающей грибы “Stropharia cubensis”  , любящие навоз, с сомой. То, что крупный рогатый скот является главным мотивом в культуре сомы, почти не имеет смысла, если вообще имеет какой-то смысл, если полагать, что сома — это мухомор. Уоссон отметил связь домашнего скота и сомы, но сделал все возможное, чтобы избежать логического вывода, что сома должна быть каким-то определенным видом, любящим навоз: “В “Рнгведе”  сильный акцент делается на коровах, а в религии парсов — на моче быков. Так что, естественно, возникает вопрос, не поедали ли животные мухоморы и не влияли ли те на них, в частности на их мочу и молоко. Я не в состоянии на него ответить”. / Wasson. Soma. p. 256/

Илл. 15. Цилиндрическая печать с изображением Харранского лунного бога Сина или Наины из 4-го изд. книги Гастона Масперо “Рассвет цивилизации: Египет и Халдея” (London: Society for Promoting Christian Knowledge, 1922). С. 655. Оригинал сделан Фоше-Гуданом с гелиографии Менана.

А восемнадцать лет спустя Карл Рак, в своем вкладе в последнюю публикацию Уоссона, комментирует в примечании вышеприведенный отрывок следующим образом.

Метафоры скота являются также определениями сомы, которую можно описать как “вымя”, дающее энтеогенное молоко, и как “быка ревущего”, причем последнее явно характеризует гриб, сорванный Персеем в Микенах. Бык — наиболее распространенная метафора для сомы, и эта манифестация священного растения, возможно, скрывается за традицией, согласно которой Зевс, положив начало европейской цивилизации, похитил анатолийскую Европу, явившись ей в виде быка, дохнувшего на нее благоуханием пастбищных лугов, на которых пасся. / Carl Ruck. co-author. The Road to Eleusis (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1978), in Wasson, Persephone’s Quest, p. 256/

Чтобы защитить гипотезу, что мухомор — это сома, оба автора ухватились за тот факт, что моча северного оленя и человека, съевших этот гриб, сама по себе уже является психоактивным материалом. Среди племен Сибири, где факт этот был известен, моча предпочиталась самому растению. Но мухомор не растет на пастбищах, а скот обычно не пасется на грибах, и нет никакой причины полагать, что если бы пасся, то моча отличалась бы психоактивными свойствами, поскольку, мол, содержащиеся в нем галлюциногены участвовали бы в обмене веществ.

СОМНЕНИЯ УОССОНА

Однако Уоссон не был так уверен в своих утверждениях, как это может показаться из его публикаций. В 1977 году в ответ на мой запрос относительно дилеммы — Stropharia  противAmanita  – он писал следующее.

Ваш вопрос о Stropharia cubensis  беспокоил и меня. Когда мы с Роже Хеймом ездили в 1967 году в Индию, то в горах Симлипал в штате Орисса мне рассказали о грибе, растущем на коровьем помете. Гриб вполне соответствовал Str. cubensis  даже по своему психоактивному действию. Информатор мой сказал, что этого гриба все избегают. Он, судя по всему, ничего не утаивал. Пообещал достать нам гриб, но хотя мы пробыли там еще пару дней, я его больше не видел. Цель нашей поездки в Индию была совершенно иной. Я обязательно буду искать Str. cubensis  и дальше, не только в Индии, но и в других странах. Конечно, Str. cubensis  должен расти в Индии. Играл ли он какую-то роль в забвении сомы? Опьянение от Str. cubensis  и других псилоцибиновых видов, по моему мнению, явно сильнее, чем от Amanita muscaria  . Я могу развить эту идею в числе некоторых других, какие думаю включить в свою следующую книгу. / P. Гордон Уоссон, личная переписка. 1977/

В итоге, однако, Уоссон противостоял этой позиции.

АРГУМЕНТ, БОЛЕЕ ПРАВДОПОДОБНЫЙ

Поскольку аргументы в пользу того, что мухомор и есть сома, довольно вымученные, я считаю, что идею эту лучше оставить. Тонкая связь текстуальных и лингвистических ассоциаций, столь убедительная для некоторых, едва ли тут может помочь. Тем не менее более правдоподобный вариант может выглядеть так:

На своей первоначальной родине к северу от Черного моря индоевропейцы вполне могли практиковать шаманскую религию, весьма сходную с пользующимся мухомором шаманизмом, характерным для коряков, чукчей и камчадалов в Северо-Восточной Сибири. Индоевропейцы в это время были окружены с севера и востока финно-угорскими народами, с предположительно долгой историей использования мухомора.

В шестом тысячелетии до н. э. земледельческие популяции присутствовали в Европе уже свыше двух тысяч лет, а городские цивилизации были уже древними в плодородных речных долинах Ближнего Востока и на Анатолийской равнине. В какой-то период этого тысячелетия началась первая обширная колонизация индоевропейцами азиатских степей и пустынных зон. В евроазиатских степях к северу от Черного моря, в горах Кавказа, Тавра и Загроса все решало коневодство. Если одомашнивание скота в Африке создало платформу для использования грибов, для партнерских обществ с культом Богини, то у индоевропейцев приручение лошадей увеличило мобильность племен, повысило роль мужчин и усилило общественную экономику, основанную на грабежах и насилиях. Колесные телеги, впервые изобретенные на границах Кавказа, где встречается лес и степь, вскоре распространились среди индоевропейцев. На колесницах они двинулись на запад — в места оседлости земледельческих племен, на восток — в Центральную Азию — и на юг, к озеру Ван, где они встретились с городскими культурами Анатолии и Иранского плоскогорья. Это были древние культуры, связанные с далеким прошлым, которые распространялись на юг и на запад, вплоть до колыбели сознания на лугопастбищных просторах умеренной зоны Африки. Потребление псилоцибина было народной практикой, старой, как сами эти культуры.

ИНДОЕВРОПЕЙЦЫ

Какое бы отношение к Amanita muscaria  ни имели индоевропейцы на своей прародине, разумнее всего предположить, что “Веды” создавались в течение долгих веков их миграции в сторону Индийского субконтинента. Это были века, когда индоевропейцы покорили и ассимилировали скотоводческие племена долин. В результате своего соприкосновения с этими культурами, индоевропейцы впервые встретились с чудом сомы и внушающей трепет силой псилоцибина. И несмотря на то что Великая Богиня-Мать была запрещена в угоду ранневедическому пантеону, а система партнерства сменилось владычеством мужчин (патриархат), тем не менее то, что сохранялось, возвышалось и обожествлялось в течение всей кочевой бытности, а именно гриб, стал теперь Сомой, Громом Индры.

И хотя в предшествующих главах я приводил аргументы в пользу потребления псилоцибина в доисторической Африке и Малой Азии, доказательства этого предположения связаны с живописью и средой. Они пока еще не прямые. Найденный в Анатолии замечательный сосуд, возраст которого составляет две с половиной тысячи лет, с двумя ухмыляющимися антропоморфными грибами, вылепленными на его поверхности, наводит на мысль, что скоро могут появиться и физические доказательства потребления гриба на Среднем Востоке (илл. 13). Небольшие предметы в виде грибов, вырезанные из зеленого камня, были найдены также в Югославии / Ср.: Marija Gimbutas, The Goddesses and Gods of Old Europe, 6500-3500 B.C.: Myths and Cult Images (Berkeley: University of California Press. 1982). p. 219 / (илл. 16).

Илл. 16. Зеленые камни в форме грибов из местечка Винца. Из книги Марии Гимбутас “Богини и боги старой Европы” (Berkeley: University of California Press. 1982). Рис. 223 и Рис. 225.

С изменением климатических условий, связанных с миграцией индоевропейцев все дальше на восток, Stropharia cubensis  , для которой необходим мягкий климат и выпасы, перестала постепенно встречаться кочевникам. В качестве заменителей сомы могли использоваться другие грибы. Из них — вероятно из-за своей доступности в более холодном климате, психоактивности (хотя и неявной, неопределенной) и впечатляющего вида — предпочитались Amanita muscaria  .

С этой теорией связано немало возможных проблем. Первая из них — отсутствие подтверждений произрастания в Индии Stropharia cubensis  или других грибов, содержащих псилоцибин. Amanita muscaria  – также в Индии редкость. Я, однако, могу предсказать, что тщательное исследование флоры может открыть Stropharia cubensis  как обычный местный компонент биома этого субконтинента. Опустынивание всей территории от Северной Африки до района вокруг Дели исказило наши представления о том, что происходило, когда древние цивилизации пребывали во младенческом возрасте, а зона эта получала гораздо большее количество атмосферных осадков.

Религия псилоцибиновых грибов, возникшая с рождением познавательной способности, может в самом деле быть общей религией людей. Более поздние знаки религии на древнем Ближнем Востоке можно проследить до культов Богини и крупного рогатого скота, архаические корни которых уходят далеко в прошлое — к чрезвычайно древнему ритуалу приема псилоцибиновых грибов для вызывания экстаза, растворения границ “эго” и воссоединения участников культа с персонифицированной растительной матрицей планетарной жизни.

8. СУМЕРКИ В РАЮ: МИНОЙСКИЙ КРИТ И ЭЛЕВСИНСКИЕ МИСТЕРИИ

В отсутствие партнерской общины и с утратой психоактивных растений, стимулирующих и сохраняющих партнерство, в обществе владычества вполне естественно появляется ностальгия по раю. Забвение первоначального катализатора возникновения саморефлексии и языка — содержащего псилоцибин гриба Stropharia cubensis  — было длительным процессом, состоящим из. четырех четко выраженных стадий. Каждая стадия представляет собой дальнейшее ослабление осознания силы и божественного смысла, кроющихся в этой тайне.

Первым шагом в сторону от симбиоза партнерства “человек— грибы”, характеризовавшего ранние скотоводческие общества, было введение других психоактивных растений — заменителей первоначального гриба. Их психоактивность может колебаться от психоактивности, равной по глубине опьянения псилоцибиновому грибу Stropharia cubensis  (как в случае классических галлюциногенов тропиков Нового Света), до сравнительно тривиальных. Примером последних является использование в качестве заменителей сомы эфедры, какого-нибудь стимулятора или забродившего меда.

ЗАБВЕНИЕ ТАЙНЫ

Что касается использования Stropharia cubensis  в Африке, то весь сценарий постепенной его тривиализации является вполне обоснованным: с изменениями климата — частыми, если не сказать постоянными, — сниженный уровень потребления грибов постепенно уступал место сезонному потреблению. Сознательное церемониальное потребление грибов, видимо, достигало вершины в пору их сезонной доступности, и так могло продолжаться много тысяч лет. А поскольку грибы и необходимые для них условия, встречались все реже, могли возникнуть какие-то усилия, направленные на сохранение грибов путем сушки или консервирования их в меду. Так как сам мед легко ферментируется в алкогольный напиток, то, возможно, что со временем практика подмешивания все меньшего и меньшего количества грибов ко все большему количеству меда могла способствовать замещению культа грибов культом медового напитка. Невозможно себе представить более значительного смещения социальных ценностей, чем то, которое сопровождало постепенное переключение с культа псилоцибинового на культ алкогольный.

Такое постепенное профанирование таинства психоактивного растения легко переходит в следующий шаг — к забвению первоначальной психосимбиотической тайны. Этот второй шаг — замена совершенно неактивными материалами материалов активных. В этой ситуации заменители, хотя это обычно все еще растения, на деле не более чем символы прежнего влияния этой мистерии, способной к действительному побуждению посвящаемых.

И третья стадия процесса: все, что осталось, — это всего лишь символы. Теперь уже не только не присутствуют психоактивные растения. Вместо них остаются лишь эзотерические учения и догма, ритуалы, акцент на линии преемственности, жестах и космогонических диаграммах.

Третья стадия ведет к еще одной. Она является, конечно же, стадией полного исчезновения даже претензии на память о пережитом опыте тайны. Эта последняя стадия характеризуется светским научным подходом, завершающимся в XX веке.

Мы могли бы выдвинуть и дальнейший аспект этой — четвертой — стадии процесса забвения тайны: открытие тайны заново и ее интерпретирование в качестве зла и угрозы для социальных ценностей. Нынешнее запрещение психоделических исследований и истерия, раздутая через посредство фармакофобии, — явный тому пример.

Обращение к минойской цивилизации и мистериальным культам, которые она породила и хранила под своим покровом, поведет нас в сферу растений-заменителей псилоцибинового гриба Stropharia cubensis  . Это были мощные культы с сильнодействующими растениями, которые помогали в выражении религиозной онтологии, но, в достижении экстаза они, по всей вероятности, не зависели непосредственно от источников псилоцибина. На минойском Крите, а еще позднее в Элевсине, на греческом материке, в качестве техник вызывания экстаза использовались галлюциногенные индолы другого вида. Культурные и климатические условия превратили первоначальный источник растворяющего границы “эго” псилоцибинового экстаза всего лишь в воспоминание, а образ его — не более как в символ.

ПАДЕНИЕ ЧАТАЛ-ХЮЮКА И ПЕРИОД ЦАРСТВОВАНИЙ

Джеймс Меллаарт — основной исследователь района Чатал-Хююка — отмечает, что Чатал-Хююк при всем своем блеске не оказал никакого влияния на окружающие его общества. Последовала катастрофическая серия пожаров на слоях V и VIa около 6500 года до н. э., и город был покинут, из чего стало ясно, что эпоха незащищенных городов, эпоха партнерства кончается. С этих пор социальные учреждения, основанные на партнерстве, и старая религия Богини-Матери на Ближнем Востоке становятся свидетелями постепенного разрушения и распада. Жители Чатал-Хююка, бежавшие после его падения, рассеялись по разным местам. Некоторые из них осели на острове Крит.

История минойской цивилизации начинается примерно около 6000 года до н. э., когда небольшая колония эмигрантов, возможно, из Анатолии, впервые прибыла на остров. Они принесли с собой свою Богиню, а также аграрную технику, что позволяет отнести этих новых поселенцев к представителям неолита. В последующие четыре тысячи лет происходило постепенное развитие гончарного ремесла, ткачества, гравировки и других ремесел, а также торговли, металлургии и архитектуры. Формировался живой и радостный художественный стиль, столь характерный для Крита.

На острове Крит, где еще почиталась Богиня, не было никаких признаков войны. Здесь развивалась экономика и процветали искусства. И даже когда в XV в. до н. э. остров перешел наконец под власть археев (здесь археологи говорят уже не о минойской, а скорее о минойско-микенской культуре), Богиня и образ мышления и жизни, ею символизируемый, все еще как будто прочно сохранялся. / Riane Eisler. The Chalice and the Blade: Our History, Our Future (San Francisco: Harper amp; Row, 1987). pp. 30-31/

Дух минойско-микенской религии был духом реализма, ощущением витальности биоса  и торжества чувств. Богиня минойской природы со змеей в руках олицетворяет все эти качества. Во всех минойских изображениях у нее налитая, обнаженная грудь и в руках она держит золотую змею. Ученые следовали обычаю шаманов и видели в змее символ души умершего. Мы имеем дело с Богиней, которая, подобно Персефоне, правит предысторией, это шаманка великой силы, мистериям которой уже много тысячелетий. / Martin P. Nilsson. A History of Greek Religion (New York: W. W. Norton. 1964) p. 13/

Тем временем на материке Малой Азии следовали одна за одной волны миграции индоевропейцев, и в долинах рек стали возникать великие городские цивилизации. Царствования, войны колесниц и подвиги великих героев-мужчин овладели теперь всеобщим воображением. Войны и строительство укрепленных городов стали делом цивилизации. В период царствований только Крит — остров, далекий в те времена от событий Малой Азии, — оставался приютом старой модели партнерского общества.

Таинственная минойская цивилизация стала наследницей стиля и гнозиса забытых и далеких времен. Это был живой памятник идеалу партнерства, сохранявшийся три тысячелетия после полного триумфа стиля владычества во всех остальных местах.

ФАНТАЗИИ О ГРИБАХ В МИНОЙСКИЙ ПЕРИОД

Естественно, возникает вопрос об отношении минойского общества к архаичному источнику влияния, кроющемуся за этим идеалом партнерства, а именно к псилоцибиновому грибу. Была ли сохранена и усвоена грибная религия африканского Эдема в жизни минойской культуры? Стремились ли еще люди к экстазу, но в отсутствие грибов иными средствами?

Что мы можем сказать о культе колонн, характерном для минойской религии, если вспомним, что в “Ригведе” сома называлась “столпом мира”? Принято считать, что колонны эти связаны с религией Великой Богини и ее культом растительности. Но не могут ли они быть явным эхо памяти о грибах?

Дворцы были построены в стиле, характерном для минойской культуры, и, вероятно, являлись священными в целом, хотя к культовым относились лишь некоторые помещения… В верхних этажах мы находим несколько помещений, причем каждое имеет в центре круглую колонну, расширяющуюся к вершине, как, скажем, — сошлемся на простой пример — в так называемом храмовом надгробии близ Кносского дворца. Религиозный смысл такой колонны не оставляет никаких сомнений. / Carl Kerenyi. Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life, Bollingen Series LXV (Princeton: Princeton University Press. 1976). p. 17/

Была ли колонна как-то связана эзотерически с тайной гриба, или же это какой-то неиконический след его образа? / Ср.: Elmer G. Suhr, Before Olympos (New York: Helios Books. 1967)/ Подобные колонны считались повсюду символами священного древа. Колонна связана с растительными, очень древними образами и ритуалами. Было ли потребление гриба на Крите когда-то активным и распространенным культом, или же оно было лишь памятью о давно забытых временах — еще до прибытия приверженцев культа Богини на берега Крита? Великие мистериальные культы, сосуществовавшие в древнегреческом мире в IV веке до н. э. и называемые теперь нами дионисийскими и элевсинскими, были на Западе последними хрупкими аванпостами традиции использования психоактивных растений с целью растворения личностных границ и обретения доступа к гнозису: истинному знанию природы вещей, возраст которого насчитывал многие тысячелетия. Хотя вопрос об использовании писхоактивных веществ и можно проследить до критских первоисточников, тем не менее не ясно, были ли они частью ритуальных минойских празднеств в честь Богини. Археологические доказательства по данному вопросу не совсем убедительны. Однако веские доказательства из области культуры, которые будут обсуждаться ниже, наводят на мысль, что элевсинские мистерии — самые греческие из всех мистерий — были культом группового психоделического экстаза, вызванного растениями.

Один любопытный и наводящий на размышления миф, возможно, прольет некоторый свет на проблему использования психоактивных растений в минойско-микенском контексте. Миф этот — история Главка, сына царя Миноса и Пасифаи — богини Луны, — не привлек большого внимания современных ученых. В полной форме он сохранился лишь в двух поздних источниках — у Аполлодора и Гигина. Отрывочные версии находим у более ранних писателей. / У Лукофрона. 811; Tzetes. Схолия о Ликофроне. 798; и Евста1ий, Схолия о Гомере. 369. 20 я 894, 42/ Части этой истории есть также в “Критянках” Эсхила, “Прорицательницах” Софокла и в “Полииде” Эврипида. Обаяние, заключавшееся в этом мифе для великих драматургов, наводит на мысль, что это была популярная тема классического периода. История эта древняя, явно из доисторической стадии греческого мифологического мышления. Приводимый ниже пересказ следует версии Аполлодора. / Bibliotheke III. 3 f/

МИФ О ГЛАВКЕ

Когда Главк, сын Миноса и Пасифаи, был еще малым ребенком, он умер в результате падения в бочку (pithos),  наполненную медом, когда гонялся то ли за мышью, то ли за мухой (в манускриптах неясность). После его исчезновения отец сделал несколько попыток найти его и наконец отправился к прорицателям за советом: как, мол, ему быть с поисками. Куреты  Божества растительности. — Прим. ред. ответили, что в стадах Миноса есть трехцветная корова, и человек, который даст лучшее сравнение этому феномену, будет тем, кто знает, как вернуть мальчика к жизни. Прорицатели собрались для этой цели, и в.результате Полиид, сын Койрана, сравнил цвета коровы с плодом ежевики. Вынужденный после этого разыскивать мальчика, он в конце концов нашел его благодаря своей прорицательской способности, но Минос стал настаивать еще и на том, чтобы Полиид вернул мальчика к жизни. А посему его заперли в гробнице с мертвым телом. Оказавшись в столь великом затруднении, он вдруг увидел, что к трупу приближается змея. Опасаясь за свою жизнь (случись вдруг что с телом мальчика!), Полиид бросил в змею камень и убил ее. Тут выползла другая змея и, увидев свою подругу мертвой, пропала, с тем лишь, чтобы вернуться с какой-то травой, которую положила на мертвую, и та тут же вернулась к жизни. После того как Полиид с огромным удивлением узрел это, он взял ту же траву и приложил к телу Главка, воскресив его тем из мертвых. Теперь, хотя сын Миноса снова вернулся к жизни, Минос не позволил Полииду отбыть домой в Аргос, пока он не научит Главка искусству прорицания. Полиид под принуждением обучил юношу этому искусству. Но когда он собирался отплыть, то попросил Главка плюнуть ему в рот. Главк сделал это и оттого утратил способность прорицания.

Этого должно быть довольно для рассказа о выходцах из Европы. / Axel W. Persson. The Religion of Greece in Prehistoric Times (Berkeley:University of California Press, 1942). p. 10/

Давайте попробуем проанализировать эту необычную историю. Прежде всего, необходимо отметить значение имен двух главных ее героев: Полиид — это явно “человек с множеством идей”, а Главк — значит “голубовато-серый”. Значение имени Главк было для меня ключом к замыслу мифа. Среди микологов хорошо известно, что плоть Stropharia cubensis  и других псилоцибиновых грибов имеет свойство окрашиваться в голубоватый цвет, когда их толкут или ломают. Это окрашивание — ферментативная реакция и вполне пригодный индикатор присутствия псилоцибина. Главк — юноша, тело которого хранилось в бочке с медом, кажется символом самого гриба. И действительно, Уоссон упоминает частые намеки на мед во взаимосвязи с сомой в “Ригведе”.  Он отвергает идею, будто медовый напиток — ферментированная форма меда — мог быть основой сомы: “Мед (madhu)  часто упоминается в “Ригведе”  , но медовый напиток — никогда. На мед ссылаются ввиду его сладости, его также употребляют часто как метафору сомы. Есть основания думать, что в некоторых случаях им пользовались для смеси с сомой, но их никогда не путали, принимая одно за другое”. / R. Gordon Wasson, Soma: Divine Mushroom of Immortality (New York:Harcout Brace Jovanovich. 1971). p. 16/

МЕД И ОПИЙ

Антисептические свойства меда делали его предпочтительным средством для сохранения некоторых продуктов питания среди многих народов. А в Мексике мед давно использовался для сохранения грибов, содержащих псилоцибин. Тот факт, что Главк, то есть голубовато-серый, упал в горшок (бочку) с медом (форма сосуда напоминает ковшевидные могилы натуфийцев) и сохранялся там до времени его воскрешения, кажется весьма знаменательным. Геродот упоминает, что вавилоняне хранили своих умерших в меду, и использование больших сосудов (pithoi)  при захоронении мертвых было широко распространено у эгейцев в бронзовом веке. Мотив крупного рогатого скота присутствует в рассказе в той части, которая касается сравнения с трехцветной коровой и необходимостью демонстрации лингвистической способности как предварительного условия для отыскания пропавшего ребенка. А змея (знакомый Змей из истории “Книги бытия” об Эдеме) в эпизодическом появлении вновь доказывает владение точной и тайной информацией о растениях, особенно о растениях, дарующих бессмертие. Полиид — фигура шаманская — использует информацию, добытую у змеи, чтобы вернуть Главка к жизни; он разделяет свое шаманское умение с мальчиком, но впоследствии, вся информация эта оставляет Главка и возвращается обратно к его отъезжающему учителю. Это может касаться неуловимого характера видений, мелькающих во время грибного опьянения.

В этой версии история явно искажена, а состязание на предмет наиболее удачного сравнения трехцветной коровы с чем-либо едва ли имеет смысл: тем не менее присутствуют все элементы явно упоминаемого здесь грибного культа — темы смерти и возрождения, скота, змеи со знанием трав и голубовато-серого ребенка, сохранявшегося в меду. Сходный пример дают грибные культы Нового Света: по всей сфере распространения в Мезоамерике психоактивные грибы считаются малыми детьми — “лос ниньос”  . “Дорогие сладкие малютки”, как называла их Мария Сабина, грибная шаманка из Уаутла де Хименес. Это примермотива алхимических детей, волшебных обитателей некоего находящегося неподалеку магического континуума, доступного лишь с помощью псилоцибина.

Мы, возможно, никогда не узнаем точно, какую роль играли в минойском мире галлюциногенные грибы и растения. Многое моглоизмениться по прошествии почти четырех тысячелетий, и из исследований Кереньи и других ученых нам известно, что поздняя микено-минойская цивилизация была больше зачарована опием, чем психоделическими растениями.

Можно предполагать, что к концу позднего минойского периода опий стимулировал способность к видениям и вызывал их, что ранее достигалось без опия. Искусственно вызываемый опыт трансценденции по своему характеру был способен на время заменить опыт первоначальный, подлинный. В истории религий периоды “сильнодействующих лекарственных средств” обычно встречаются в тех случаях, когда уже не удовлетворяют более простые методы. Опий был созвучен со стилем минойской культуры и помогал сохранять ее. Когда же минойская культура пришла в упадок, потребление опия постепенно сошло на нет. Для этой культуры была характерна атмосфера, которая в конечном счете требовала такого “сильнодействующего средства”. Стиль минойского “биоса”  явно заметен в том, что я назвал “духом” минойского искусства. Дух этот совершенно непостижим без опия. / Kerenyi, op. cit… p. 27/

Открытость минойского общества в отношении включения опия в свои религиозные ритуалы является показателем определенной готовности связывать экстаз и поиск измененных состояний сознания с растительными алкалоидами. Следовательно, это серьезный аргумент в пользу того, что первоначально могли использоваться другие растения.

СВЯЗЬ С ДИОНИСОМ

Дионис, сын Зевса и смертной Семелы, дважды рожденный, бог опьянения, приносящий безумие женщинам, никогда не был уютной фигурой в греческом пантеоне. Что-то за ним кроется более древнее, дикое и странное. Он — бог растительности, бог безумный и умирающий, бог оргий, андрогенности и опьянения и нечто большее, так как с самого его чудесного рождения история его содержит уникальные элементы. Дионис был рожден дважды, поскольку мать его умерла, погибнув от разящих молний еще до того, как смогла дать ему жизнь.

Отец не дал сыну погибнуть. Прохладные усики плюща защитили его от огня, уничтожившего его мать. Отец принял на себя роль матери. Он взял плод, еще не способный к жизни, из чрева и поместил егов свое божественное тело. И когда истекло положенное число месяцев, он произвел сына на свет. / Walter F. Otto. Dionysus Myth and Cult (Bloomington: Indiana University Press, 1965). p. 65/

Эта идея “дважды рожденного бога” предвосхищает тайну Христа, еще не исследованным учеными образом. Лишь в поздний период греческой культуры Дионис превратился в бога вина и веселья; более древний вариант истории несколько более темный и соприкасается с чем-то странным.

Согласно Грейвсу, Семела считалась одной из четырех дочерей фиванского царя Кадма. / Robert Graves, The Greek Myths, 2 vols. (Baltimore: Penguin. 1955); p. 57/ Ключом к минойским связям, касающимся Диониса, является тот факт, что Семеле, хотя и смертной, оказывались особые культовые почести как богине. Ритуалы Диониса, проводившиеся на острове Миконос, были глубоко связаны с ритуалами, почитавшими его мать. Ученые фактически/пересмотрели идею смертности Семелы и решили, что, возможно, она с самого начала была богиней. Кретчмер отмечал, что Апошлодор приравнивал Семелу к Ге (фракийская форма имени Геи).

В соответствии с этим более древним, минойским периодом, Дионис является сыном Великой Богини-Матери и полностью подчиняется ей. Взгляд, чувствительный к полярности партнерства в противовес владычеству в мире древнем и к смене одного другим, не может не заметить в этом важный ключ. Не является ли Дионис в своей андрогенности, в своем безумии, в персонифицировании экстатического опьянения образом тех духовных кризисов, что разрушили минойский архаический идеал? Бог-мужчина, но смягченный андрогенными качествами культуры Геи, умирающий бог, персонифицирующий смертельную агонию симбиотической связи с растительностью, которую в конце концов уничтожит власть мужчин, христианство и фонетический алфавит. Бог, понятный лишь посвященным этого культа, обычно женщинам, а с точки зрения патриархата — нечто дикое, древнее и потенциально опасное.

Дионисийская тема пришла в достопочтенную Грецию с юга, с островных культур с корнями, уходящими на 10 тысячелетий назад, в религию грибной Богини-Матери: она пришла из Малой Азии, но через 4 тысячи лет инкубации внутри минойской цивилизации. Мистерии, возникшие на берегах Греции в Элевсине, были самым поздним, последним, причудливым отголоском великой архаичной религии Богини, крупного рогатого скота и экстатического опьянения индольными галлюциногенами.

МИСТЕРИИ В ЭЛЕВСИНЕ

Каждый сентябрь в течение двух тысячелетий, то есть дольше существования классических цивилизаций Греции и Рима, близ Афин на Элевсинских полях устраивалось великое празднество. В этих, местах, согласно традиции, Деметра вновь соединилась с дочерью своей Корой, или Персефоной, которую украл в преисподнюю владыка и правитель подземного царства Плутон. Эти две богини, которые кажутся иногда скорее сестрами, чем матерью и дочерью” суть две выдающиеся фигуры, вокруг которых и вращаются темы празднеств элевсинских мистерий. Празднество мистерий устраивалось в двух случаях в течение афинского года: малые мистерии праздновались весной в знак приветствия возвращения растительности, предваряя великие мистерии, праздновавшиеся в период жатвы. Мистерии были явно связаны с минойскими обрядами.

Самые старые телестерии (культовые структуры) — до-эллинские; само наименование Элевсин намекает на доэллинский Крит; некоторые культовые сосуды (kernoi)  и кубки для возлияний являются общими для элевсинского и минойского культов; форма телестерии, вполне возможно, является дальнейшим развитием так называемого минойского театра; anaktoron  — то же самое, что склепы Крита и так называемые домашние молельни; очищения элевсинского культа пришли с Крита, где они первоначально принадлежали минойской религии; сущность мистерий — культ плодородия, являющийся также сущностью минойской религии; двоякая древняя традиция прослеживает мистерии эти до острова Крит: с одной стороны, это Диодор, выступающий совершенно независимо, с другой — Гомеров “Гимн Деметре”… Эти заключения, сделанные лет 20 назад, были с тех пор приняты ведущими религиоведами. Корректность этой интерпретации, достигнутой без более тесного знакомства с основным содержанием минойской религии, каким мы теперь располагаем, подтверждается современными исследованиями. / Persson, op. cit., p. 150/

Хотя Элевсин привлекал внимание многих ученых, мы тем не менее так и не имеем точного представления о том, чем же именно эта мистерия настолько привлекла эллинов, что почти две тысячи лет буквально каждый, кто бы он ни был, спешил на великие празднества урожая, проходившие на полях Афин.

Французский религиовед Ле Клерк де Септшень в конце XVIII века выразил это так.

Согласно Цицерону, люди прибывали со всего света для того, чтобы пройти там посвящение. “Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар столь невежественный, столь неблагочестивый, чтоб не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!” — восклицает Аристид. Храм этот был построен в городке по соседству с Афинами, на земле, которая первой принесла щедроты Цереры. Он бы замечателен великолепием своей архитектуры, а также своими огромными размерами. Страбон замечает, что он мог вместить столько народу, сколько крупнейший амфитеатр. / Le Clerc de Septchenes, The Religion of the Ancient Greeks (Umdon: Elliot andT. Kay. 1788), p. 180/

Влияние элевсинских мистерий скрывается в том факте, что в них не было догмы. Скорее они включали в себя некоторые священные действия, вызывающие религиозное чувство, на которое каждая последующая эпоха могла проецировать желаемую символику. Ортодоксальные ученые, не испытавшие на себе способность растительных галлюциногенов преображать реальность, пали жертвой предубежденного отношения к экстазу, что характерно для твердолобого патриархального академизма, а потому были сбиты с толку этим таинством. И их замешательство вызвало некоторые из самых бессовестных спекуляций.

Альбрехт Дитерих предполагал, что объект, который мисты  Мисты — инициируемые в мистерии, в буквальном переводе, закрытые покрывалом , — что означает, что великий покров мистерии распростерся с этого мига на вновь вступивших. — Прим. пер . доставали из ящичка и каким-то образом им манипулировали, был фаллос. Это, однако, встречало возражение: ведь Деметра в конце концов женское божество. А потому заявление Альфреда Корте о том, что это, должно быть, женский сексуальный символ, было воспринято положительно. Теперь все казалось ясным как день. Касаясь “чрева”, как наименовали этот сексуальный символ, мист  рождался вновь; а поскольку подобный акт должен был, помимо всего прочего, составлять кульминационный момент мистерий, Людвиг Ноак дошел до того, что предположил, будто иерофант демонстрировал это “чрево” всей пастве в сиянии света и будто, узрев его, инициируемые не могли более сомневаться в блаженной своей участи — участи детей Богини. Трудно без улыбки говорить о подобных представлениях. / Walter F. Otto, “The Meaning of the Eleusinian Mysteries”, in Joseph Campbell. Eranos Yearbook Number Two: The Mysteries (New York: Pantheon. 1955). p. 23/

В самом деле, демонстрация символа вагины вполне могла привлечь внимание целого собрания мужчин — представителей викторианского классицизма, но хочется думать, что мистическим источником классического мира было нечто большее, чем развлекательное зрелище.

МИСТЕРИЯ ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ?

Можно почти с уверенностью сказать, что каждый посвящаемый в Элевсине что-то выпивал и во время инициации видел нечто, что было крайне неожиданным, преображающим и способным сохраниться у каждого участника мистерии ярким воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Свидетельством невероятной ограниченности ученых мужей общества владычества является тот факт, что вплоть до 1964 года никто не осмелился допустить, что тут должно быть замешано какое-то галлюциногенное растение. Это сделал английский поэт Роберт Грейвс в своем очерке “Два рождения Диониса”.

Секретом, который Деметра разослала по свету из Элевсина через протеже Триптолема, было, как говорят, искусство сеять зерно и собирать урожай… Что-то здесь не то. Триптолем имеет отношение к концу II в. до н. э.; а зерно, как нам сейчас известно, культивировали в Иерихоне и других местах где-то с седьмого тысячелетия до и. э. Так что новшества Триптолема не были новыми… Поэтому секрет Триптолема представляется связанным с какими-то галлюциногенными грибами, и, по-моему, жрецы в Элевсине обнаружили какой-то другой галлюциногенный гриб, с которым легче управиться, чем с А  m  а  n  itа muscaria  : его можно запекать в священных лепешках, нарезать в виде брусочков, или phalloi  , и он не утрачивает при этом своих галлюциногенных свойств. / Robert Graves, Difficult Questions, Easy Answers (Garden City. N. Y.: Doubleday. 1964). pp. 106-107/

Это были первые из множества наблюдений Грейвса по: поводу скрытой традиции потребления грибов во времена предыстории. Он навел Уоссонов на мысль посетить мексиканских масатеков в поисках доказательств, подтверждающих их теорию о влиянии опьяняющих грибов на культуру. Грейвс полагал, что рецепты в классических источниках по изготовлению ритуального элевсинского напитка содержат ингредиенты, первые буквы которых можно расположить так, что получится слово “гриб” — тайный ингредиент. Такой шифр называется “огам”  по аналогии со сходным поэтическим приемом, использовавшимся в ирландских загадках и поэтическом творчестве. Грейвс с готовностью допускает: “Вы вольны назвать меня безумным”, а затем продолжает довольно удачно защищать свой тезис.

Быть может, мы никогда не узнаем, какого характера галлюциногенные растения скрываются за тайной элевсинских мистерий и какие растения вызывали безумие у служителей культа Диониса, то безумие, которое было опасно испытать на себе и страшно видеть. Грейвс, открыв путь спекуляциям на тему о ботанической реальности за элевсинским таинством, имел затем удовольствие видеть, как друг его Уоссон уверенно пошел по этому только что проторенному пути со смелой и убедительной теорией.

ТЕОРИЯ ЭРГОТИЗИРОВАННОГО ПИВА

Точка зрения Уоссона, выработанная в сотрудничестве с товарищами по поиску Альбертом Хофманом и Карлом Раком и обнародованная на “грибной” конференции в Сан-Франциско в 1977 году, состоит в том, что Элевсин был ритуалом визионерского опьянения, но грибы непосредственно в этом не участвовали. Уоссон придал убедительность многому из того, что прежде было неясным, заявив, что источником опьянения было эрготизированное пиво, сваренное из вытяжки грибка спорыньи (ergot)  .

Необходима некоторая подоплека, чтобы оценить, насколько удачно это утверждение. Зерно так или иначе было важным для культа в Элевсине. Празднование мистерий было праздником урожая, а равно и почитанием великой тайны земледелия и мистерией Богини-Матери и Диониса. Claviceps purpurea  — маленький грибок, поражающий съедобные зерна, производит спорынью — источник сильных алкалоидов, способных вызывать галлюцинации (а также начало схваток и сильное суживание сосудов). Пурпур, традиционно связанный с одеянием Деметры, может означать характерный пурпурный цвет “склеротии”  , рыночной спорыньи — пурпурной по цвету и представляющей ‘асексуальную, дремлющую стадию жизненного цикла этого организма. Из этих склеротий прорастает мицелий и собирается в одно целое, чтобы образовать споросодержащие “аски”  , которые выглядят как крошечные грибы, но они не пурпурные, а скорее светло-голубоватые.

Доказывая свою теорию, Уоссон и его коллеги писали.

Очевидно, именно ячменная спорынья является возможным психотропным ингредиентом в элевсинском напитке. Ее видимая симбиотическая связь с ячменем означала соответствующее случаю отчуждение и преображение дионисийского духа, для которого зерно, дочь Деметры, утрачивалось в брачном объятии с землей. Кроме того, зерно и спорынья были соединены в бисексуальное единство как брат и сестра, уже вынашивая ко времени утраты девственности потенциал для возвращения и рождения фаллоидного сына (гриба), который вырастет из тела ее. Подобный гермафродитизм встречается в мифических традициях о гротескно-плодовитой женщине, чьи непристойные жесты, как утверждается, отвлекали Деметру от ее горя, как раз перед тем, как она выпила это зелье. / R. Gordon Wasson, Albert Hofmann. and Carl Ruck. The Road to Eleusis (New York: Harcourt Brace Jovanovich. 1978)/

Теория Уоссона и Хофмана смела и хорошо аргументирована. Несомненно, их обсуждение скандала 415 г. до н. э., в котором афинский аристократ Алкивиад был оштрафован за то, что у него в доме оказалось элевсинское таинство и он пользовался им для угощения друзей, делает очевидным даже для самого упорного скептика, что чем бы ни был катализатор экстаза в Элевсине, он был вполне осязаемым.

Представление о том, что элевсинские обряды совершались с эрготизированным пивом, вполне согласуется с представлением о том, что они имели исторические корни на минойском Крите. В 1900 году сэр Артур Эванс во время раскопок вблизи Кносского дворца извлек из земли сосуды, украшенные колосьями ячменя в рельефном изображении. Из этого он предположил, что пиво какого-то вида предшествовало на Крите вину. Кереньи считает, что малый размер сосудов указывает на использование их для особого ячменного напитка — визионерского таинства элевсинских мистерий — в ритуалах, “будто бы проводившихся в Кноссе без всякой секретности”. / Kerenyi, op. cit… p. 53/

Конечно, “бремя доказательств лежит на тех, кто утверждает”, и, насколько мне известно, никто не подвергал теорию Уоссона— Хофмана серьезной проверке. А такая проверка означала бы факт действительного получения (варки) сильного галлюциногена из злаковых культур, пораженных каким-то видом спорыньи. До сих пор эта теория остается не чем иным, как хорошо аргументированной спекуляцией. Одна проблема особенно нуждается в разбирательстве: в документированных случаях, в которых множество людей потребляли пораженное спорыньей зерно, исход был далеко не благоприятный. Спорынья токсична. В 994 году н. э. случай отравления спорыньей через пораженное зерно погубил во Франции около 40 000 человек. Подобный же случай в 1129 году явился причиной гибели примерно 1200 человек. Недавно историк Мэри Килбурн Матосян приводила аргументированные доводы, что Великий страх 1789 года — крестьянское восстание, наиболее серьезное во Французской революции, вспыхнуло из-за пораженного спорыньей ржаного хлеба, составлявшего основу пищи сельских жителей того периода. Предполагается также, что пораженная спорыньей мука была одним из факторов упадка Римской империи, а также Салемского сожжения ведьм. / Mary Allerton Kilbourne Matossian. Poisons of the Past: Molds, Epidemics, and History (New Haven: Yale University Press, 1989)/ Ниже следует краткое резюме эффектов отравления спорыньей.

Описаны два клинических вида подобного отравления: гангренозный и конвульсивный. Гангренозное отравление начинается с покалывания в пальцах, затем рвоты и поноса, а через несколько дней сопровождается гангреной пальцев на руках и ногах. Все конечности полностью поражаются сухой гангреной, после чего следует их разложение. Конвульсивная форма начинается точно так же, но сопровождается мучительными спазмами мышц конечностей, кульминирующими в эпилептических конвульсиях. Многие пациенты бредят. / A. Hoffer and H. Osmond, The Hallucinogens (New York: Academic Press, 1967), p. 84/

Явно малоприятные переживания могут ждать тех, кто вознамерится испытать на себе теорию Уоссона-Хофмана относительно Элевсина. Есть микологи старые, а есть микологи храбрые, но старых и храбрых микологов не бывает. Что касается теории Уоссона об идентичности сомы, то проблема состоит в том, чтобы добиться надежного опьянения от доступного источника данного снадобья. Если источником элевсинских мистерий было эрготизированное пиво, то как же его могли принимать столько веков без неприятных побочных эффектов, которые так же вошли бы в легенду?

Эти трудности можно как-то обойти. Та Claviceps paspali  , которая преимущественно поражает ячмень, а не рожь, возможно, имеет более высокую пропорцию психоактивных, но менее токсичных “простых” алкалоидов спорыньи (подобных алкалоидам вьюнка) и более низкую пропорцию токсичных пептидосодержащих алкалоидов. К тому же, как отмечали Уоссон и Хофман в книге “Дорога в Элевсин”  , вымачивание эрготизированного зерна в воде будет способствовать эффективному отделению водорастворимых психоактивных алкалоидов от жирорастворимых токсичных алкалоидов.

ПСИЛОЦИБИНОВАЯ ТЕОРИЯ ГРЕЙВСА

Если будущие исследования покажут, что спорынья не играла никакой роли в Элевсине, то настойчивое утверждение Грейвса, будто тайну составляли псилоцибиновые грибы, необходимо будет рассмотреть весьма тщательно. Быть может, знание Пра-растения-Богини,Stropharia cubensis  или какого-то иного содержащего псилоцибин гриба, сохранилось не только в микено-минойские времена, но даже и вплоть до окончательного разрушения Элевсина.

Какова бы ни была его природа, элевсинское таинство снискало величайшее уважение и даже любовь писателей-классиков, взывавших к нему: “Счастлив тот, кто узнает ритуалы эти и сойдет в глухую землю; ибо он знает конец жизни и знает ее богом ниспосланное начало”, — писал греческий поэт Пиндар. С концом Элевсина великая и широкая река партнерства, культа Богини и галлюциногенного экстаза, что текла свыше 10 000 лет, ушла наконец в ту хтоническую сферу, которая предназначена для забытых религий. Триумф христианства означал конец прославления природы и планеты как высших духовных сил. Все заполнило то, что Эйслер назвала “триумфом клинка” владыческой социальной модели патернализма и патриархата. Продолжало звучать лишь смутное эхо древних путей в форме таких подпольных занятий, как алхимия, герметизм, акушерство у повивальных бабок и травничество.

ВОДОРАЗДЕЛ ИСТОРИИ

С закатом минойского Крита и его мистерий человечество шагнуло за водораздел — во все более праздный, более руководимый “эго” мир, энергии которого срастались в монотеизм, патриархат и владычество мужчин. И теперь великие, формирующие общество связи с растениями, связи прошлого Старого Света будут впредь низводиться до статуса “мистерий”, эзотерических изысканий богатых путешественников и религиозно одержимых, а позднее циничных деятелей из интеллигенции.

Когда мистерии угасли, фонетический алфавит помог подвигнуть сознание в мир, акцентирующий высказанное и письменное слово, и увести его из мира пиктографического образного понимания. Эти нововведения повысили возможность возникновения антивизионерского стиля культуры владычества. Настала темная ночь планетарной души — то, что мы зовем западной цивилизацией.

9. АЛКОГОЛЬ И ХИМИЯ ДУХА

Экстатические и оргиастические, визионерские и растворяющие всяческие границы переживания — главная тайна грибной религии — и были теми факторами, которые сохраняли в наших предках человеческое начало. Чувство общности, вызываемое грибами, сохраняло общину. Божественная, вдохновляющая сила гриба выражалась через бардов и певцов. Обитающим в грибе духом движима была рука резчика по кости и художника, расписывающего камень. Такие вещи были обычным явлением Эдемского мира Богини. Жизнь протекала не так, как мы обычно представляли, — на грани тупого скотства, — а скорее происходила в области спонтанного магического и лингвистического выражения, которое сегодня возникает у нас лишь краткими проблесками в кульминационные моменты экспериментального опьянения, а тогда было полномочной и всеобъемлющей реальностью: присутствием Великой Богини.

НОСТАЛЬГИЯ ПО РАЮ

Наша история — это история какой-то неопределенной, мучительной боли, связанной с утратой этого совершенного человеческого мира, затем нашего полного его забвения, отрицания и в конечном счете отрицания какой-то части нас самих. Это история отношений с растениями, напоминающих соглашения о симбиозе, которые были установлены и разорваны. Последствием утраты ощущения себя частью зеленого инструмента растительной природы является то отчуждение и отчаяние, которые окружают нас и грозят сделать наше будущее невыносимым.

Много веков ушло на то, чтобы загасить пламя Элевсина, утратить партнерство, стереть освященное ореолом Богини-Матери видение общности и общества. Затем прошло еще много веков ностальгии по раю и его рекам небесной сомы, ностальгии, принимавшей все новые разнообразные формы в поисках удовлетворения присущего человеку стремления к опьяненности.

Все природные наркотики, стимуляторы, релаксанты и галлюциногены, известные современным ботаникам и фармакологам, были открыты первобытный человеком и употреблялись с незапамятных времен. Одна из первых вещей, которую Homo sapiens  сделал со своими только что развитыми рациональностью и самосознанием, состояла в том, что он направил их на поиск того, как обойти аналитическое мышление и преодолеть его, или, в крайнем случае, хотя бы на время стереть изолирующее осознание себя. Пробуя все, что росло в полях и лесах, он твердо придерживался того, что в данном контексте казалось хорошим, то есть меняло качество сознания, делало его иным, отличным — неважно как — от повседневного ощущения, восприятия и мышления. / Aldous Huxley, Moksha: Writings on Psychedelics and the Visionary Experience, Michael Horowitz and Cynthia Palmer, eds. (Los Angeles: Tarcher, 1977), p. 97/

В последующих главах мы будем изучать эти заменители изначального опьяняющего гриба нашей предыстории. К несчастью, это обозрение послужит лишь тому, чтобы подчеркнуть, как далеко отошли мы от первоначального динамичного равновесия партнерского рая.

АЛКОГОЛЬ И МЕД

Мощный комплекс растительных психоактивных средств, который соединяет рубежи разделения культур, — это алкоголь. Алкоголь имеет корни в самом глубоком слое культуры Архаичного. Древние цивилизации Ближнего Востока занимались приготовлением пива; должно быть, на очень раннем этапе развития человеческой культуры, если даже не раньше, было отмечено опьяняющее действие забродившего меда и фруктовых соков.

Мед — субстанция магическая, вещество, во всех традиционных культурах используемое для лечения. Как мы уже видели, он использовался для сохранения и тел умерших, и грибов. Медовый напиток, то есть забродивший мед, видимо, был освежающим, восстанавливающим силы средством у индоевропейских племен. Эту культурную характеристику они разделяли с потребляющими грибы скотоводческими племенами древнего Ближнего Востока. Одна из самых удивительных наскальных росписей, обнаруженных в Чатал-Хююке, вне всяких сомнений изображает жизненный цикл и метаморфозы медовых пчел (илл. 9).

Илл. 17. Пчелоголовые танцующие богини. С золотого кольца, найденного в Исо-пата близ Кносса. Они имеют головы и руки насекомых. Из книги Марии Гимбутас “Богини и боги старой Европы”. Рис. 146, С. 145.

Широко бытовавшее в классическом мире убеждение, будто пчелы произошли из туш скота, приобретает больший смысл, если его рассматривать как попытку связать пчел (как источник меда и вытесняющего его опьяняющего снадобья — медового напитка) со скотом и более древним грибным культом. Возможно, что культы медового напитка и культы грибные, использовавшие мед для хранения, развивались в тесной связи друг с другом.

Мед тесно связан с обрядами Великой Богини в архаической минойской цивилизации и является выделяющимся мотивом в мифах, касающихся Диониса (илл. 17). Дионис, по словам римского поэта Овидия, открыл мед / Fasti III 736/, а священная площадка, на которой менады, его служанки, исполняли свой ритуальный танец, были залиты молоком, вином и “нектаром пчел”. Говорилось также, что мед капал с тирсов — жезлов, что носили при себе менады. Рассказывая о подношениях меда в минойской религии, Кереньи замечает: “Подношение меда, совершаемое “хозяйке лабиринта”, несет на себе стиль гораздо более раннего периода: того этапа, на котором минойская культура еще была связана с “эпохой меда”. / Carl Kerenyi. Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life, Bollmgen Series LXV (Princeton: Princeton University Press, 1976). p. 98/

Каждое опьяняющее снадобье, каждая попытка вновь уловить симбиотическую гармонию отношений “человек-гриб” в потерянном раю Африки — это более бледный, более искаженный образ первоначальной Тайны. Вырождение элементов таинства в религии древнего Ближнего Востока должно было привести от грибов к забродившему меду и перебродившим сокам, и далее -.к винограду как предпочтительному винному растению. Со временем нередко в тех же культурах забродившие хлебные злаки и зерно подвергались экспериментальному манипулированию для производства первых видов пива.

ВИНО И ЖЕНЩИНА

Богатые семенами плоды, как например гранаты и инжир, с самых давних времен выступают в качестве символов плодородия. Виноградная лоза и сок винограда имеют долгую историю религиозного значения. Обожествляемая, подобно зороастрийской хаоме  и ведической соме  , их способность увеселять и опьянять считалась проявлением божественной одержимости. В том ряду таинств, или “тайн”, которые мы будем изучать, виноградная лоза символизирует в особенности женскую плодовитость и сок ее, в основном неферментированный, выпивался церемониально для обеспечения плодовитости чрева. / E. S. Drower, Water into Wine (London: John Murray. 1956), p. 7/

Вино играло центральную роль в более поздней греческой культуре, настолько важную, что в классический период тревожная фигура экстатичного Диониса была обращена в Бахуса (Вакха), похотливого бога вина с заросшими шерстью ногами, владыку оргий, и тут уже пьяные пирушки проходили в традиционном стиле владычества. Ферментация же зерновых и плодов была, надо полагать, общеизвестна, и невозможно объявить ни ее первооткрывателя, ни места ее происхождения.

Греческие вина были для ученых в некоторой степени загадкой. Содержание в них алкоголя не могло превышать 14%, поскольку, когда процесс брожения достигает этой концентрации, дальнейшее образование алкоголя подавляется. Однако по некоторым описаниям греческие вина требовали многократного разбавления, прежде чем их можно было пить с удовольствием. Это наводит на мысль, что они были больше сродни экстрактам и настойкам иных растительных эссенций, чем тому вину, какое мы знаем сегодня. Это делало их более сложными химически и, следовательно, более опьяняющими. Добавление к вину смолы (resin) в Греции при изготовлении “рецины”  вполне может восходить к временам, когда другие растения, быть может, беладонна или дурман, также входили в вино.

Алкоголь — первый пример тревожного феномена, с которым мы будем встречаться снова и снова в нашем обсуждении различия древнего и современного подходов к потреблению психоактивных снадобий и технологии их производства. Потребление людьми алкоголя в виде забродивших зерновых, соков и медового напитка — крайне древнее явление. Дистиллированный же спирт не был знаком древним (хотя Плиний упоминает одно римское вино, настолько крепкое, что оно горело, когда его лили на огонь). И сегодня именно дистиллированный, очищенный алкоголь является главным преступником среди средств, именуемых “законными” и “взбадривающими”.

НАТУРАЛЬНЫЕ И СИНТЕТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА

Рассмотрение алкоголя дает нам первую возможность изучить различие между средствами натуральными и синтетическими, и хотя после дистиллированного алкоголя прошли сотни лет до появления следующего химически очищенного опьяняющего снадобья, он был первым высоко концентрированным и очищенным средством, первым средством синтетическим. Различие это очень важно для последующей аргументации. Алкоголизм был редок до открытия дистилляции и не являлся социальной и общинной проблемой. Как пристрастие к героину стало пагубным цветком, распустившимся от сравнительно безобидной привычки потребления опия, так и дистиллированный алкоголь обратил священное искусство пивовара и винодела в грубую экономическую машину утраты человеческих надежд.

Алкоголь не случайно был первым опьяняющим веществом, прошедшим такое превращение. Он может быть получен ферментированием многих видов плодов, зерна и растений, так что с ним экспериментировали гораздо шире, чем с какими-либо малоизвестными и имеющими ограниченное распространение источниками опьянения. Фактически ферментация, брожение — процесс естественный, которого во многих случаях трудно избежать. А следовательно, забродивший алкоголь можно производить в огромных количествах, пригодных для торговли. Некоторые пальмы Юго-Восточной Азии дают сок, по сути, вполне пригодный к употреблению алкоголь, прямо с дерева. У птиц, енотов, лошадей, даже у ос и бабочек известны кратковременные признаки опьянения, сопровождающие поедание забродивших плодов.

В дикой естественной среде большинство опьянений связано с потреблением забродивших плодов, зерна или соков. Полевые исследования зафиксировали множество таких случаев от Суматры до Судана, от шмелей до слонов. Результат? В естественной среде большинство животных стремится к загруженной алкоголем пище ради обеспечиваемых ею запаха, вкуса, калорий или питательности. Опьянение — побочный эффект, но не настолько серьезный, чтобы удержать их от дальнейшего ее потребления.

Установлено, что сок некоторых деревьев становится пьянящим при соответствующем нагревании и действии ферментов. В Северной Америке есть вид дятла, любителя соков, выдалбливающего в деревьях ямки, которые затем заполняются соком. Дятлы питаются не только самим соком, но и насекомыми, привлеченными выступающей жидкостью. Они перемещаются от дерева к дереву, “оставляя двери открытыми” для ферментации сока и опьянения других животных, пока деревья не залечатся. Питье забродившего сока считалось причиной целого ряда проявлений анормального поведения, наблюдаемых у колибри, белок и других ничего не подозревающих потребителей сока. / Ronald К. Siegel, Intoxication (New York: E. P. Dutton. 1989), p. 119/

Алкоголь можно дистиллировать, используя тепло для его выпаривания и отделения от сырьевого материала, в отличие от алкалоидов и индолов, которые надо как-то экстрагировать, используя растворители, а затем концентрировать. Сам тот факт, что простой конденсатор для охлаждения воды может улавливать пары алкоголя и обращать их в жидкую форму, дал алкоголю возможность стать первым химически “выделенным” опьяняющим веществом. (Это свойство “улавливаться” вновь из выпаренного состояния и положило начало употреблению наименования “спирт” в отношении дистиллированного алкоголя.) Имеется в виду происхождение английского слова “спирт” (spirits) от латинского слова “дух” (spiritus) — Прим. ред.

Первое упоминание о каком-то дистиллированном виде алкоголя встречается в IV в. н. э. в писаниях китайского алхимика Гэ Хуна. Обсуждая рецепты изготовления киновари, Гэ Хун замечает: “Они подобны вину, перебродившему один раз; это невозможно сравнить с чистым, прозрачным вином, которое перебродило 9 раз”. / James R. Ware, Alchemy, Medicine, Religion in the China of A. D. 320: The Nei Pien of Ко Hung (Cambridge, Mass: MIT Press), p. 72/ Это заявление как будто подразумевает знание методов изготовления очень крепкого чистого алкоголя, вероятно, путем улавливания алкогольных паров в шерсть, из которой можно было выжать сравнительно чистый жидкий алкоголь.

АЛХИМИЯ И АЛКОГОЛЬ

На Западе открытие дистиллированного алкоголя приписывалось то алхимику Раймонду Луллию, о котором мало что известно, то его современнику и сотоварищу по алхимическим изысканиям Арнольду де Вилланова. Поиск истинного эликсира привел Луллия к изготовлению “aqua vini”  — первого бренди. Согласно Мэйтсону, Луллий был так поражен чудесами aqua vini  , что счел открытие это явным предвестником конца света. / Richard R. Matheson. The Eternal Search: The Story of Man and His Drugs (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1985)/ Верный своим алхимическим корням, Луллий создал свою универсальную панацею, ферментируя вино из конского навоза в двойной реторте в течение 20 дней, прежде чем дистиллировать его грубым конденсатором из холодной воды (илл. 18). Луллий не утаивал свое открытие; напротив, он приглашал других делать самим себе этот эликсир и восхвалял продукт, предложенный Виллановой, как вполне сравнимый со своим собственным. Об алкоголе он писал: “Вкус его превосходит все иные вкусы, а запах — все иные запахи”. “Удивительно удобно, — говорит он, — потреблять его перед боем для воодушевления духа солдат”. / Charles H. La Wall. The Curious Lore of Drugs and Medicines through the Ages (Philadelphia: J. B. Lippincott, 1927), p. 158/

Открытия опьяняющего химического агента, кроющегося за брожением фруктовых соков, меда и зерна, были сделаны алхимиками и в Китае, и в Европе. Алхимия развивалась медленно и стала свободным сводом группы гностических и герметических теорий относительно происхождения человека и дихотомии духа и материи. Корни ее простираются далеко в глубь времен, по крайней мере до династического Египта и эпохи постепенного накапливания ревностно хранимых секретов окраски тканей, чеканки металла и мумификации.

Илл. 18. Протохимические процедуры и наивная фантазия, слитые в изображении алхимического процесса из “Mutus Liber” (“Немая книга”). С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

На основании этих древних знаний возникло здание философских идей досократиков, пифагорейцев и герметистов, идей, которые в конечном счете стали вращаться вокруг понятия “алхимия” как задачи как-то собрать воедино и тем самым спасти Божественный Свет, который был рассеян по чуждой и недружественной Вселенной вследствие падения Адама. Мир естественный стал восприниматься к позднеримскому периоду как демоническая, лишающая свободы оболочка. Это было духовное наследие разрушения партнерской модели себя и общества и замещения ее моделью владычества. Ностальгия по Матери-Земле Гее была задавлена, но не могла и не может быть устранена окончательно. Отсюда она вновь возникла со временем в нелегальной форме как алхимическая тема magma mater  , таинственной материнской матрицы мира, так или иначе пребывающей всюду как невидимая, но в принципе конденсируемая в зримое проявление универсальная панацея, присущая природе.

В такой атмосфере путаных и онтологически наивных спекуляций была способна процветать алхимия. Категории, касающиеся “эго” и материи, субъекта и объекта, еще не были зафиксированы правилами, введенными фонетическим алфавитом, чтобы быть затем особо подчеркнутыми в напечатанном виде. Исследователям-алхимикам было еще не совсем ясно, что в их работе фантазия, а что факт или надежда.

Вся ирония в том, что таков был контекст, в котором произошло открытие сильного средства, изменяющего состояние сознания; что спирт ощутимый и доставляющий радость в пиве и вине, изготовляемых веками, стал в алхимических лабораториях демоном, стихийной и пламенной квинтэссенцией. И подобно другим квинтэссенциям, которые войдут в бытие после него, — морфию и кокаину, — квинтэссенция виноградной лозы, пройдя через горнило и реторты алхимиков, лишилась своей естественной души. Это превратило ее из несущей радость жизни во что-то необработанное, необузданное, что в конечном счете и вовсе восстало против природы человека.

АЛКОГОЛЬ КАК БИЧ

Ни одно вещество не оказало столь продолжительного пагубного воздействия на людей. Борьба за производство, контроль и налогообложение алкоголя за то, чтобы вынести его социальные последствия, играет значительную роль в истории создания торговых империй XVIII и XIX вв. Алкоголь и рабство часто шли рука об руку по ландшафту экономики. Во многих случаях алкоголь был рабством в буквальном смысле, когда триада торговли рабами, сахаром и ромом, вместе с другими прелестями европейской цивилизации распространилась по миру, завоевывая другие культуры. Сахар и алкоголь, который можно было вырабатывать из него, стали каким-то европейским наваждением, безжалостно исказившим демографию тропических районов. К примеру, в голландской Ост-Индии, ныне Индонезии, колониальной политикой было платить женщинам, чтобы они рожали как можно больше детей ради обеспечения себя рабочими для изнурительного труда на сахарных плантациях. Результат этой политики — самая большая перенаселенность на сегодняшний день Явы, некогда бывшей центром голландской Ост-Индии, по сравнению с прочими крупными островами мира. Большую часть производимого сахара перерабатывали в дистиллированный алкоголь, и что не ввозилось в Европу, поглощалось местным населением. “Спившийся низший класс” был неизменной принадлежностью меркантильного общества и в господствующих странах, и в колониях.

А что же сказать о психологии алкоголизма и потребления алкоголя? Есть ли какой-то “гештальт” алкоголя, и если да, то каковы его характерные черты? Я хочу отметить, что алкоголь — это преимущественно напиток системы владычества. Алкоголь в умеренных дозах оказывает возбуждающее действие на чувственность, в то время как “эго” чувствует вседозволенность, а социальные ограничения несколько утрачивают при этом свое сдерживающее влияние. Это зачастую сопровождается ощущением легкости в разговоре, недоступной в трезвом состоянии. Но вся загвоздка в том, что, как показывают наблюдения, этот кратковременный эффект сопровождается обычно заужением сознания, ограничением способности отвечать на социальные сигналы, а также инфантильной регрессией, сопровождаемой утратой сексуальной способности, общего двигательного контроля и вслед за тем — утратой чувства собственного достоинства.

Умеренность в выпивке кажется очевидным направлением. Тем не менее, алкоголизм — главная и неодолимая проблема во всем планетарном сообществе. Я считаю, что синдром злоупотребления алкоголем является симптоматичным для состояния дисгармонии и напряжения, существующего между мужчинами и женщинами, а также между индивидом и обществом. Алкоголизм — это состояние одержимости “эго” и неспособность сопротивляться тяге к немедленному удовлетворению. Область общественной жизни, в которой подавление женщин и женского начала осуществляется наиболее наглядно и грубо, это эпизоды пьянства, или же пьянство как стиль жизни. Самые мрачные проявления террора и озабоченности, порожденные отрывом от материнской матрицы, традиционно исходили оттуда. Побои жен без алкоголя — все равно что цирк без львов.

АЛКОГОЛЬ И ЖЕНСКОЕ НАЧАЛО

Подавление женского начала с очень давних времен связывалось с потреблением алкоголя. Одним из его проявлений было ограничение потребления алкоголя мужчинами. Согласно Левину, женщинам в Древнем Риме пить вино не позволялось. / Lewis Lewin. Phantasiica: Narcotic and Stimulating Drugs (New York: E. P. Dutton, 1931), p. 190/

Когда жена Игнация Мецения выпила вина из бочонка, он забил ее до смерти. Позднее его оправдали. Помпилий Фавн засек жену до смерти за то, что она выпила его вино. А еще одну римлянку, достаточно знатную, приговорили к голодной смерти лишь по той причине, что она открыла шкаф, где хранились ключи от винного погреба.

Ненависть стиля владычества к женщине, общее двойственное отношение к сексу и сексуальная озабоченность, а также алкогольная культура — все это и создало тот сугубо невротический подход к сексуальности, который характеризует европейскую цивилизацию. Ушли в прошлое галлюциногенные оргии, растворяющие границы сознания, ограничивавшие “эго” индивида и утверждавшие вновь ценности расширенной семьи и племени.

Ответом владык на.потребность освобождения от сексуального напряжения с помощью алкоголя являются танцевальные залы, бордели и официальна установленное развитие нового подкласса — так называемых ведших женщин. Проститутка — своего рода удобство для стиля владычества с его страхом перед женщиной и отвращением к ней; алкоголь и его общественные институты создают социальное пространство, в котором эта зачарованность и отвращение могут выражаться без всякой ответственности.

Трудно говорить на эту тему. Алкоголь потребляют миллионы — мужчин и женщин, так что я не приобрету друзей, выразив точку зрения, что алкогольная культура не является политически корректной. Однако, как объяснить терпимость закона к алкоголю, самому разрушительному из опьяняющих средств, и просто бешеные усилия, направленные на запрещение почти всех прочих средств? Может быть, мы готовы отдавать ту страшную дань, какую требует алкоголь, потому что это позволяет нам сохранять репрессивный стиль владычества, оставляющий всем нам роль инфантильных и безответственных участников в этом мире, с его торговлей неудовлетворенными сексуальными фантазиями?

СЕКСУАЛЬНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ И АЛКОГОЛЬ

Если вам будет трудно в это поверить, то подумайте только, до какой степени образы сексуальной привлекательности в нашем обществе связаны со способами утонченного потребления алкоголя. Сколько женщин свой первый сексуальный опыт получили в алкогольной атмосфере! А это говорит о том, что этот весьма важный опыт имеет место всецело в ключе владычества. Самый сильный аргумент в пользу легализации любого средства или вещества состоит в том, что общество было в состоянии пережить легализацию алкоголя. Если мы можем выдержать легальное потребление алкоголя, то какого же вещества, какого снадобья не вынесет структура нашего общества?

Мы почти готовы рассматривать терпимость к алкоголю как отличительную черту западной цивилизации. Терпимость эта связана не только с подходом в духе владычества к сексуальной политике, но также, например, и с определенной зависимостью от сахара и мяса, которые дополняют собой алкогольный образ жизни. Несмотря на всевозможные причуды в естественном питании и общее повышение знаний по части диеты, типично американская диета взрослых продолжает оставаться сахарной, мясной и алкогольной. Эта “прожженная диета” не является ни здоровой, ни экологически разумной; она приводит к сердечным заболеваниям, к неправильному использованию земли, к алкоголизму и отравлению. Короче говоря, она воплощает в себе все, что у нас не так, все, с чем мы остались в результате какого-то тысячелетия беспрепятственного следования догмам культуры владычества. Мы обрели триумф стиля владычества — триумф высокой технологии и научного метода — в основном за счет подавления каких-то не столь значительных эмоциональных и “просто осязаемых” аспектов нашего существования. Алкоголь был всегда там, где мы нуждались в обращении к нему, чтобы подвигнуть нас дальше по тому же пути. Алкоголь помогает мужчине обрести храбрость в бою, мужчине и женщине — решимость заняться любовью, и он всегда сохраняет надлежащую перспективу в отношении лица, потребляющего его, и мира в целом. Тревожно сознавать, что едва удерживаемая тонкая паутина дипломатических соглашений и договоров, стоящих между нами и ядерным армагеддоном, была сплетена в атмосфере той сентиментальности и шумной бравады, которая всегда характерна для личности алкоголика.

10. БАЛЛАДА О ГРЕЗЯЩИХ ТКАЧАХ: КОНОПЛЯ И КУЛЬТУРА

Ни одно растение не было постоянным спутником человечества дольше, чем конопля. Семена конопли и остатки веревок из нее находили в самых древних слоях многих стоянок Евразии. Конопля, имеющая прародиной самое сердце Центральной Азии, распространилась по всему миру с помощью и при посредстве человека. Ее завезли в Африку очень давно, а приспособленные к холоду виды конопли путешествовали с первопроходцами, перекинувшими сухопутный мост в Новый Свет. Благодаря своему всеобщему распространению и приспособляемости к любой среде, конопля оказала большое влияние на социальные формы и образ человека в культуре. Когда смолу растения конопли собирают в темные липкие комочки, действие их можно сравнить с действием галлюциногена, если это снадобье съесть. Это классический гашиш.

Тысячи наименований, под которыми конопля известна на сотнях языков, свидетельствуют не только об истории ее культуры и ее широчайшем распространении, но и о ее влиянии на формирующую язык способность поэтической души. Кунубу  — так называют ее в одном ассирийском письме, датируемом исследователями 685 годом до н. э.; примерно сто лет спустя о ней упоминают как о каннапи  — от греческого и латинского корня cannabis  . Она же — банг  , бенг  и бандж  ; она же — ганджа  , гангика  и ганга  . Аса  у японцев, дагга  — у готтентотов; она же — кейф  , киф  , керп  и ма  . В одном лишь американском сленге появилось невероятное количество названий конопли. Еще до 1940 года, то есть до того, как она стала составной частью общей культуры белых, конопля была известна как muggles, mooter, reefer, greefa, griffo, Mary Warner (Мария Упредитвльница), Mary Weaver (Мария-ткачиха), Mary jane, Indian hay (индийское сено), loco weed (бешеная гравка), love weed (любовная травка), joy smoke (дымок радости), giggle smoke (смешливый дымок), bambalacha, mohasky, mu, moocah  . Подобные наименования были своего рода мантрами ориентированного на эмпирику религиозного подкласса поклонников веселой зеленой Богини. / См.:— Robert P. Walton, Marijuana: America’s New Drugs Problem (Philadelphia: J. B. Lippincott, 1938), pp. 188-19

ГАШИШ

Гашишу несколько тысяч лет, хотя неясно, в какие именно времена люди начали собирать и концентрировать в таком виде смолу конопли. Курение продуктов конопли — самый результативный и быстрый способ достижения ее эффекта — пришло в Европу довольно поздно. Фактически само курение появилось в Европе лишь после того, как Колумб возвратился с табаком из своего второго путешествия в Новый Свет.

Это довольно знаменательно: один из главных поведенческих стереотипов был неизвестен в Европе до самых недавних пор. Можно сделать замечание, что европейцы вообще-то как будто противились созданию новаторских стратегий по потреблению психоактивных веществ. К примеру, еще один способ потребления крепких растительных экстрактов — клизма — также возник в Новом Свете, у индейцев экваториальных лесов Амазонки, которым был знаком натуральный каучук. Его появление позволило экспериментировать с теми растениями, вкус которых или действие вызывали неприятие при потреблении через рот.

Невозможно сказать определенно ни того, когда коноплю впервые стали курить, ни того, было ли когда-то курение составной частью культурного репертуара народов Старого Света, потом забытой, с тем лишь, чтобы снова быть завезенной из Нового Света во времена испанских завоеваний. Так, хотя курение было неизвестно грекам и римлянам, оно, возможно, процветало в Старом Свете в доисторические времена. Во время археологических раскопок в Таиланде, в местечке Нон Нак Та, в могилах, датированных 15 000 годом до н. э., были обнаружены останки костей животных. Полая сердцевина костей выглядела так, будто свозь них многократно курили какой-то растительный материал. Излюбленным инструментом для курения конопли в Индии и по сей день является chelum  – простая деревянная, глиняная или стеатитовая (сделанная из мыльного камня) трубка, которую набивают гашишем или табаком. Как давно chelum  используется в Индии, вопрос спорный, но, несомненно, курение с его помощью является чрезвычайно эффективным.

СКИФЫ

Скифы — кочевая группа варваров центральной Азии, вступившая в Восточную Европу примерно в 700 году до н. э., — были народом, который принес потребление конопли в европейский мир. Геродот описывает их новый метод самоопьянения как что-то вроде конопляной парной.

У них есть один сорт конопли, растущий в той стране Скифии, очень похожий на лен, особенно по толщине и высоте стебля; в этом отношении конопля гораздо лучше: она растет и сама по себе, и как возделываемая культура… Так вот, когда скифы соберут немного семян этой конопли, они залезают под сукно парной, а затем кладу г семена на раскаленные докрасна камни; те же, будучи положены, курятся и дают такой пар, что никакой греческой парной бане не сравниться. Скифы, в восторге от этого пара, громко кричат. / Геродот, Труды, H. Сагу, пер. (London: George Bell and Sons. 1901), кн. IV, гл. 74/

В другом месте Геродот говорит о еще одном, сходном методе.

Скифы открыли другие деревья, которые дают такой плод, который они, собравшись в круг и разведя в центре костер, бросают на огонь. Вдыхая пары сгорающего плода, брошенного в огонь, они опьяняются его запахом, как греки опьяняются вином. И чем больше плодов бросают, тем больше опьяняются — до тех пор, пока не начнут танцевать и петь. / Геродот, кн. I, гл. 202/

Этот отрывок из Геродота ясно показывает, что, хотя скифы и открыли во вдыхании дымка конопли самый эффективный способ получения от нее удовольствия, они, тем не менее, оказались неспособными на творческий скачок — изобретение трубки, или chelum! Греческий травник и ученый-натуралист Диоскорид также описывал коноплю, но до тех пор, пока не была усвоена эффективная практика курения, она не посягала на европейскую и американскую культуру.

ИНДИЯ И КИТАЙ

В китайской традиции считается, что культивирование конопли началось в XXVIII в. до н. э., когда император Шень Нунь повелел выращивать коноплю для получения волокна. А около 220 года н. э. врач Хуа То настоятельно рекомендовал конопляные препараты в вине как анестезирующее средство: “Через несколько дней или по истечении месяца пациент обнаружит, что выздоровел, не испытав ни малейшей боли во время операции”. / Julian quoted in Walton, op. cit., p. 3/

В Индии конопля использовалась и считалась растением великой духовной силы в течение многих веков еще до того, как ее начали курить. Опий, по-видимому, тоже употреблялся за много веков до открытия эффективности его курения. Употребление конопли в Индии может быть документально подтверждено не ранее чем 1000 годом до н. э., но к тому времени она была известным средством, и используемые для нее названия в самой древнеиндийской фармакопее указывают на то, что отчетливо осознавалось ее эйфорическое действие. Общая осведомленность относительно свойств конопли возрастала очень медленно, и едва ли можно допустить ее широкое распространение до Х в. н. э., незадолго до исламского вторжения в индуистскую Индию. Конопля была связана с эзотерической, а следовательно, тайной стороной мусульманской и индуистской религиозности. Эзотерическая духовность, йогическая практика саддху и акцент на прямом опыте трансцендентного — вот всего лишь некоторые аспекты почитания конопли в Индии. Дж. Кемпбелл Оман, ученый конца XIX века, занимавшийся наблюдением обычаев различных социальных групп в Индии, писал.

Попытка проследить влияние этих сильных снадобий на ум и тело странствующих монахов, которые их обычно потребляют, могла бы вылиться в интересное философское исследование. Мы можем быть уверены, что снадобья из конопли, в разных вариантах известные Востоку с очень давних времен, явно небезответственны за некоторые из его диких грез. / J. Campbell Oman, The Mystics, Ascetics, and Saints of India (London: T. Fischer Unwin, 1903)/

КОНОПЛЯ КАК ОПРЕДЕЛЕННЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ,СТИЛЬ

Оман касается здесь весьма интересной темы — в какой степени стиль и образ жизни целой культуры может быть окрашен отношениями и допущениями, порожденными действием определенного психоактивного растения или вещества? Идея о том, что архитектурные стили и дизайн Махал-Дели или Исфасана Х века в какой-то мере вдохновлены гашишем, имеет определенный смысл. Есть кое-что и в идее о том, что алкоголь опосредовал развитие социальных форм и культурного имиджа феодальной Европы. Эстетические предпосылки и стили являются показателем тех уровней и видов понимания и осознавания, которые санкционируются обществом. Всякая завязанность на какое-то растение приведет к тенденции выделять одни моменты и умалять другие.

Проявления вкуса и руководимое эстетикой личное выражение являются обычно анафемой для “сдвинутого” умонастроения культур владычества. В таких культурах с отсутствием любых живых традиций потребления растений, растворяющих социальную обусловленность, подобные проявления обычно считаются прерогативой женщин. Мужчин же, которые сосредоточивают свое внимание на этих моментах, часто принимают за гомосексуалистов, так как они не следуют общепринятым канонам мужского поведения, принятым моделью владычества. Длинные волосы у мужчин с появлением в США марихуаны в 60-х годах были прямо-таки наглядным примером притока явно женских ценностей, сопровождающих потребление растворяющего границы “эго” растения. Истеричная реакция на столь небольшое изменение привычных нравов обнаружила всю неуверенность и чувство страха, испытываемых мужским “эго” в присутствии любого фактора, который мог бы способствовать восстановлению значения партнерства в человеческих отношениях.

В этой связи интересно отметить, что конопля бывает и мужского, и женского вида. И как раз идентификация, выращивание и разведение женского вида конопли составляет главную заботу, если растениевод заинтересован в наркотическом действии, так как смолка является продуктом исключительно женских растений. Мужские же растения не только не дают годного к употреблению материала, но и останавливают производство смолки у женских, которые начинают производить “семя”, если на них попадает мужская пыльца. Так что это своего рода счастливое совпадение, что субъективные эффекты потребления конопли, а также уход и внимание, необходимые для производства хорошего вида смолки, объединены в акцентировании качеств почитания и хранения женского начала.

Из всех населяющих Землю широко распространенных растительных опьяняющих средств конопля уступает лишь грибам в поддержке социальных ценностей и сенсорных соотношений, которые олицетворяли первоначальные партнерские общества. Как же иначе объяснить безжалостное преследование потребления конопли перед лицом совершенно очевидного факта, что из всех когда-либо используемых опьяняющих веществ конопля относится к числу самых безопасных. Ее социальные последствия не идут ни в какое сравнение с последствиями алкоголя. Конопля — проклятие для культуры владычества, поскольку у потребляющих она способствует снятию обусловленности принятыми ценностями. Благодаря психоделическому воздействию на области подсознания, конопля, как олицетворение стиля жизни, приводит своих почитателей в интуитивный контакт с образцами поведения, менее ориентированными на соперничество и конкуренцию. Именно из-за этого марихуана неприемлема в современной культуре офиса, тогда как напитки вроде кофе, способствующие повышению оценки “достоинств” индустриальной культуры, приветствуются и поощряются. Потребление конопли, видимо, воспринимается как нечто еретическое и глубоко нелояльное по отношению к ценностям мужского влияния и строгой иерархии. Таким образом, легализация марихуаны — дело сложное, поскольку включает в себя узаконивание определенного социального фактора, который мог бы окультурить, а то и видоизменить ценности, основанные на доминировании “эго”.

Легализация и налогообложение конопли обеспечили бы налоговую базу для покрытия национального бюджетного дефицита. Вместо этого мы продолжаем швырять миллионы долларов на искоренение марихуаны. Такая политика порождает подозрительность и неизменность криминального класса в общинах, которые в других отношениях являются самыми законопослушными в стране.

Как уже указывалось, неуважение общества к потребляющим коноплю — это тонко замаскированное неуважение к ценностям общины и женскому началу. Как иначе объяснить стремление окружения непрестанно отвергать употребление этого психоделического средства и подпольные социальные эксперименты 60-х годов? Боязнь того, что “дети-цветы” (хиппи) породили в истэблишменте, становится понятной, если проанализировать ее в свете идеи столкновения истэблишмента со взрывом неродового партнерского образа мышления, основанного на ослаблении ощущения важности себя.

КОНОПЛЯ В ИСТОРИИ

Римский специалист по естественной истории Плиний (23-79 гг. н. э.) приводит фрагмент из Демокрита, касающийся растения под названиемthalassaegle,  илиpotamaugis,  в котором многие ученые усматривают коноплю.

Приятное в питье, оно вызывает бредовое состояние с причудливыми видениями весьма необычного характера. Этот thaengelis  , – говорит он, — растет на горе Либанус в Сирии, на горной гряде Дикте на Крите, а также в Вавилоне и в Сузах в Персии. Настой его наделяет магов способностью к предсказанию. Таков же и gelotophyllis  — растение, найденное в Бактрии и на склонах Борисфена. При приеме внутрь с мирром и вином возникают всякого рода зрительные образы, вызывая самый неумеренный смех. / Quoted in Walton, op. cit., p. 8/

Диоскорид (I век н. э.) дает великолепное описание конопли и упоминает о ее использовании в производстве веревок и в медицине, но ничего не говорит о ее опьяняющих свойствах. Поскольку климат благоприятствовал росту конопли на Ближнем Востоке и в арабском мире, а ислам предпочитал ее алкоголю, конопля стала для многих избранным опьяняющим веществом. Это пристрастие к гашишу и конопле было очень давним уже во времена Пророка, чем объясняется явный запрет для “праведных” на алкоголь, в то время как гашиш являлся предметом теологических споров. К 950 году н. э. потребление гашиша и злоупотребление им распространились столь широко, что эта тема начала занимать видное место в литературе того периода. Исчерпывающее изложение позиций общества владычества в отношении конопли содержится в одном из самых давних из имеющихся у нас описаний поведения, связанного с пристрастием к этому растению.

Один мусульманский священнослужитель, неистово призывающий в мечети не потреблять “бенг” — растение, главное свойство которого вызывать опьянение и сон, — был настолько захвачен своей проповедью, что бумажка с этим запретным средством, которому он сам частенько предавался, выпала у него из-за пазухи прямо в круг слушателей. Мулла, не теряя самообладания, тут же воскликнул: “Вот враг тот, тот демон, о котором я говорил вам; сила слов моих обратила его в бегство, смотрите, чтобы, покинув меня, он не набросился на кого-то из вас и не овладел им”. Никто не осмелился коснуться бумажки, и после проповеди сей пылкий софист вновь получил свой “бенг”. / J. F. de Lacroix, Anecdotes Arabes et Musulmanes, Depuis I’An de J. C. 614 (Paris: Vincent, 1772), p. 534/

Как явствует из этой истории, “эго” монотеиста способно на самые необычайные подвиги самообольщения и самообмана.

КОНОПЛЯ И ЯЗЫК РАССКАЗА

Конопля — растение универсальное: оно давно привлекло внимание общества охотников-собирателей.как источник нитей для ткачества и производства веревок. Но в отличие от других растений такого рода — льна в Центральной Азии или chimbira  на Амазонке, — конопля еще и психоактивна. В этой связи интересно отметить, что в английской лексике, относящейся к устной речи, зачастую используются те же слова, что и для описания изготовления нитей и для описания процесса ткачества. Так, скажем, историю сплетают, какой-то инцидент разбирают, распутывают, а небылицы плетут. Мы улавливаем нить какой-то истории и следуем за ней, как бы пристегивая к ней объяснение. Ложь у нас целиком скроена из чего-то, реальность распускается нескончаемой золотой тесьмой. Не отражает ли эта словарная общность некой древней связи между растительным опьняющим средством — коноплей — и теми интеллектуальными процессами, что стоят за открытием искусства ткачества и рассказывания различных сказок, историй? Я полагаю, что это вполне возможно. Конопля была наиболее вероятным кандидатом среди растений в заменители священного псилоцибинового гриба более древних культур Ближнего Востока. Хотя этот переход от грибов к конопле лежит в далеком прошлом, его наследием для теперешнего времени является ассоциирование конопли со стилем партнерского общества. И фактически все возрастающее ее присутствие в обществе времен “Вед”, а впоследствии в исламе, могло повлиять на сдерживание возникновения ценностей владычества. Оно определенно оказало поддержку силам неортодоксальным — шиваистам в индуизме и су-фиям в исламе, которые не делали тайны из своей опоры на коноплю как на источник религиозного вдохновения, имевшего подчеркнуто женский характер.

Роль конопли в европейском обществе — довольно сложна. Марко Поло, чьи подвиги и описания путешествий по таинственному Востоку внесли столь значительный вклад в обогащение и изменение европейского менталитета, дал одно из первых и наиболее широко известных описаний потребления гашиша, повторив популярную сказку о “Горном старце” Ибн-эль-Сабахе — известном главаре неистового культа гашишистов, гнусной секты убийц. Согласно этой легенде, юношам, жаждущим принятия в секту, давали большую дозу гашиша, а затем вводили в “искусственный рай” — тайную долину с экзотическими садами, бьющими фонтами и прекрасными девушками. Им говорили, что вернуться в эту страну грез можно только после того, как они совершат политические убийства. Действительно, слова “гашишист” (hashishin) и “убийца” (assassin) считаются этимологически связанными. Истинность этой истории широко обсуждалась, но несомненно, что именно ее распространенность в Европе придала конопле сомнительную репутацию, а также своеобразное обаяние.

Спустя пять веков после Марко Поло французская администрация наполеоновского Египта потерпела полное поражение в своих попытках контролировать производство и продажу препаратов конопли. В ответ на запрещение продажи греческие контрабандисты тут же организовали доходный подпольный бизнес по импорту гашиша в Египет.

В военном отношении экспедиция Наполеона в Египет была неудачной, но как попытка взаимообогащения разных культур она имела оглушительный успех. Наполеон захватил с собой в Египет великолепную библиотеку и 175 ученых мужей, которые проводили наблюдения, делали зарисовки, а также собирали.лингвистическую и культурную информацию. Эта попытка в конечном счете вылилась в публикацию “Описании Египта” (“Description d’Egypte”)  в 24-х томах (1809-1813 гг.). Тома эти вдохновили многих авторов к написанию книг о путешествиях и в общем были потрясающим стимулом для развития воображения у европейцев.

ОРИЕНТОМАНИЯ И КОНОПЛЯ В ЕВРОПЕ

Пока Наполеон воевал с засильем потребления конопли в Египте, в Европе пробуждались новые интеллектуальные силы. Романтизм, востокомания и зачарованность психологией и паранормальным в сочетании с прочно утвердившейся модой высших классов на опий и его настойку — ладанум — создали особый климат, в котором предполагаемые прелести гашиша могли исследоваться душами отважными и чуждыми условностей. Большего отличия юридического и интеллектуального окружения приема психоактивных веществ в начале XIX века от нашего едва ли можно себе представить. Опий и гашиш были веществами, не регулируемыми государством, и их потребление не вызывало никакого нарицания. Табак и кофе давно уже были завезены в Европу и стали обязательной частью светских ритуалов европейской цивилизации. Поэтому неудивительно, что экстравагантные рассказы путешественников о наркотических восторгах и перспективах трансцендентального экстаза способствовали экспериментам с коноплей.

В начале 40-х годов прошлого века группа французских писателей, среди которых были Теофиль Готье, Бодлер, Жерар де Нерваль, Дюма и Бальзак, а также ряд скульпторов, художников и других представителей богемы, организовали известный “Клуб гашишистов”. Клуб устраивал еженедельные встречи в увешанных камчатной тканью помещениях отеля “Лузан” на Иль Сан-Луи в Париже. На этих встречах известный путешественник и психиатр Ж.-Ж. Моро де Тур снабжал присутствующих чем-то вроде застывшего в желе алжирского гашиша под названием dawamesc  . Встречи эти были своего рода частным исследованием, проводимым преуспевающими и почитаемыми литераторами. Однако всего несколькими годами позже во время Парижского восстания 1848 года смутьяны из студенческой среды прошли по улицам с плакатами, требуя свободной продажи конопли и эфира.

В 1842 году английский врач У.-Б. 0’Шонесси стал первым, кто в книге “Бенгальская фармакопея”  познакомил Англию с ганджой  – сильнодействующей индийской коноплей. Конопля стала составной частью английской медицинской практики и, следовательно, вошла в список каждого английского аптекаря.

Взаимосвязь между опием и гашишем в формировании европейского воображения является комплексной и синергичной. Опий имеет гораздо более долгую историю широкого потребления на Западе, чем конопля. Опий был известен и использовался врачами по меньшей мере со времен позднего Египта и минойского периода; он также играл большую роль в поздней фазе декаданса минойской религии. Коноплю ввезли в Европу позднее, и в значительной степени в связи с интересом к измененным состояниям сознания, который был подогрет энтузиастами опия.

Хотя коноплю использовали на Востоке в течение многих веков, маловероятно, чтобы о ее существовании знал кто-нибудь еще кроме горстки европейцев до сенсационного сообщения Марко Поло примерно в 1290 году. Несмотря на тот факт, что немецкий врач Йоханнус Вейер упоминал о потреблении гашиша группами ведьм в XVI веке, психоактивные средства на основе конопли не присутствовали среди веществ алхимиков и, вероятно, не завозились в Европу до тех пор, пока О’Шонесси и его французский современник Обер-Роше не выступили в защиту использования конопли около 1840 года.

В 1845 году Ж.-Ж. Моро де Тур опубликовал свою работу “Гашиш и душевные болезни” (“Du Hachich et de I’Alienation Mentale”).  Его подробные сообщения об эффекте потребления гашиша воспламенили интерес и в медицинских, и в литературных кругах и вызвали целую волну экспериментирования. И даже тогда интерес к гашишу никак не выходил далеко за пределы тех парижских кругов, в которых вращался сам Моро. Потребление гашиша так и не стало европейской модой в XIX веке и ограничивалось в основном Ближним Востоком.

КОНОПЛЯ И АМЕРИКА XIX ВЕКА

Не англичане и французы, а американцы создали целую литературу по поводу чар и всей фантасмагории гашиша. Делая это, они следовали примеру таких английских приверженцев опия, как Колридж и Де Квинси. Таким образом на их работы серьезно влиял тот стиль “восторгов и ужасов”, который сделал имя Де Квинси общеизвестным. Их описания действия конопли совершенно ясно показывают, что у них оно оставило впечатление своего рода потрясающего метафизического откровения. Сегодня поедание гашиша — за исключением приготовляемого по случаю праздников конопляного домашнего печенья — почти неизвестно как метод потребления конопли; для нас конопля — это неизменно нечто такое, что курят. Другая ситуация была в XIX веке, когда, по-видимому, гашиш всегда употребляли в виде сластей, ввозимых с Ближнего Востока. Все видения и возникающее опьянение не оставляют сомнения, что метод этот обращает гашиш в мощный инструмент исследования внутренних возможностей фантазии и сознания. Первым пробным выходом в необъятный космос конопли, появившимся в печати, было сообщение американского путешественника Бейярда Тейлора в “Атлантик Мансли”  за 1854 год.

Ощущение ограничения — заключения наших органов чувств в границы плоти и крови — тут же пропало. Стены моего обрамления распались и рухнули; и, не думая, в какую форму я облечен, даже«, утратив всякое представление о форме, я чувствовал, что существую во всей безбрежности пространства. … Дух (я сказал бы скорее, демон) гашиша полностью овладел мною. Я был ввергнут в поток его иллюзий и беспомощно уносился им, куда бы он меня ни выносил. Трепет, пробегавший по моим нервам, оживлялся и обострялся, сопровождаемый ощущениями, которые заливали все существо мое несказанным восторгом. Я был окутан морем света, в котором играли чистые гармоничные цвета, рождающиеся из него. Пытаясь в ломаных выражениях описать свои ощущения друзьям, недоверчиво взиравшим на меня и еще не испытывавшим действия вещества, я вдруг очутился у подножия великой пирамиды Хеопса. Сходящиеся конусом пласты желтого известняка отсвечивали золотом на солнце, и вся громада возносилась так высоко, что, казалось, упирается для поддержки в голубой свод небес. Мне захотелось подняться на нее, и одно это желание тут же перенесло меня на ее вершину, вознеся на тысячи футов над полями пшеницы и пальмовыми рощами Египта. Я бросил взгляд вниз и, к своему удивлению, увидел, что она построена не из известняка, а из огромных квадратных слоев плиточного табака! Не передать словами неодолимого ощущения той беспредельной смехотворности, какое я тогда испытал. Я скорчился в кресле от дикого хохота, который поутих лишь от растворения этого видения, подобно расплывающемуся пейзажу, пока из всей путаницы неясных образов и их фрагментов не возникло другое и еще более удивительное зрелище.

Чем живее я припоминаю последующую сцену, чем тщательнее пытаюсь восстановить разные черты ее и разделить множество нитей ощущений, которые сплетались в одну роскошную сеть, тем все более отчаиваюсь передать ее необычайное великолепие. Я двигался по пустыне, и не на покачивающемся верблюде, а сидя в ладье из перламутра, украшенной драгоценностями необычайной красоты. Песок был из золотых зерен, а киль моей ладьи скользил по ним без малейшего шороха, без малейшего звука. Воздух сверкал от избытка света, хотя солнца не было видно. Я вдыхал сладостные ароматы, близ меня струились звуки, какие, быть может, слышались в грезах Бетховену, но так никогда и не были им записаны. Сама атмосфера была атмосферой света, аромата, музыки, и все это вместе и в отдельности возносило превыше всего того, что только способны передать трезвые чувства. Предо мною — казалось, лиг на тысячу — простиралась панорама из радуг, цвета которых светились самоцветами. Это были своды живого аметиста, сапфира, изумруда, топаза и рубина. Тысячами и десятками тысяч они проплывали мимо меня, пока моя ослепительная барка проносилась по этой великолепной галерее; а панорама все разворачивалась и разворачивалась передо мной. Я уливался дивным миром блаженства, который был совершенным, поскольку ни одно чувство не осталось неудовлетворенным. И, сверх всего этого, ум мой был исполнен чувством беспредельного триумфа. / Bayard Taylor, The Lands of the Saracen (New York: G. P. Putnam. 1855). pp. 137-139/

Подобные описания подводят к ясному пониманию того, отчего этот “искусственный рай” был так привлекателен для воображения романтиков; они были как бы созданы друг для друга. И действительно, романтики с их интересом к драматическим настроениям в природе и культивированием чувствительности, которую их критики называли “женственной”, несли на себе все признаки начала возрождения стиля партнерства. Начиная с репортажа Бейярда Тейлора, мы оказываемся в кругу современных работ о психоактивных веществах и современном опыте знакомства с опьяняющими веществами. Тейлор впечатлен красотой, силой и общей глубиной информации  , содержавшейся в переживании. Подход его не гедонистический, но устремленный к знанию, и для него, как и для нас, состояния, вызванные психоактивными веществами, приводят к вопросам, касающимся психологии человека.

РАЗЛИЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ К КОНОПЛЕ

Эта “научная” позиция в XIX веке была типичной для образованных потребителей опия и гашиша. Обычно исследователи обращались к этим веществам для того, чтобы “зажечь творческое воображение” или ради смутно определяемого “вдохновения”. Подобные мотивы стояли за потреблением марихуаны у писателей-битников, равно как и у джазовых артистов до них, и у исполнителей рока после них. Некоторые мифы культуры “андерграунда” презрительно относятся к расхожему мнению о том, что конопля могла внести какой-то вклад в творческий стиль жизни. И тем не менее определенная часть потребляющей коноплю общины продолжает использовать ее именно для этой цели.

Фармакологический профиль психоактивного вещества определяет лишь некоторые из его параметров; контекст же его потребления (или, по удачному выражению Лири и Мецнера, “обстановка”) важен не меньше. Контекст “рекреационный”, как его сегодня понимают в США, это атмосфера, которая приземляет познавательное действие потребляемого вещества. Малые дозы большинства психоактивных веществ, воздействующих на центральную нервную систему, ощущаются организмом как искусственная стимуляция или же как энергия, которую можно направить вовне в форме физической активности, для того чтобы как-то выразить эту энергию и погасить ее. Этот фармакологический факт кроется за большей частью “рекреационного” помешательства в отношении психоактивных веществ — легального или нелегального. Среда, изобилующая социальными сигналами, перенасыщенная шумами и отвлекающими зрительными впечатлениями (ночной клуб, например), является типичным культурно-оплотненным контекстом потребления средств для “расслабухи”.

В нашей культуре приватное потребление психоактивных веществ рассматривается как нечто сомнительное; уединенное их потребление выглядит чем-то нездоровым, а фактически так же рассматривается и всяческая интроспекция. Архаичная же модель потребления психоактивных растений, в том числе и конопли, совершенно противоположна. Ритуал, уединение и отключение чувств — вот методы, применяемые шаманом Архаичного, который намеревается отправиться в путешествие по миру духов и предков. Несомненно, коноплю “обытовляют” в плане продукта потребления и занижают, определяя ее как средство для “расслабухи”, но несомненно и то, что потребляемая периодически в контексте ритуального и повышенного культурой ожидания, что опыт этот преобразит сознание, конопля способна почти на полный спектр психоделических эффектов, связанных с галлюциногенами.

ФИТЦ ХЬЮ ЛАДЛОУ

После Бейярда Тейлора следующим выдающимся комментатором в области феноменов гашиша стал неутомимый Фитц Хью Ладлоу. Этот малоизвестный бонвиван литературы XIX века дал начало традиции фармако-плутовской литературы, которая позднее обрела продолжателей в лице Уильяма Берроуза и Хантера С. Томпсона. Ладлоу, будучи в 1855 году первокурсником колледжа, решил поставить на себе научный эксперимент по действию гашиша во время студенческого чаепития.

Я сидел за чайным столом, когда меня охватил трепет. Я передал чашку мисс М., чтобы та наполнила ее мне в первый раз, и когда она вот-вот должна была мне ее вернуть, полную до краев влагой, которая бодрит, но не опьяняет, я, сам того не желая, вычислил дугу, по которой рука ее дойдет до меня, пройдя свой путь к моему блюдцу. Стену заполонили танцующие сатиры; китайские мандарины идиотски кивали во всех углах, и я определенно почувствовал необходимость выйти из-за стола, пока я еще не выдал себя. / Fitz Hugh Ludlow, The Hasheesh Eater: Being Passage from the Life of a Pythagorean (New York: Harper amp; Brothers, 1857), p. 86/

Есть в этом репортаже Ладлоу о конопле своего рода чудесная квинтэссенция всего, что было занятным у янков-трансценденталистов. Ладлоу создает литературный персонаж, непохожий на поэта Джона Шейда в романе Набокова “Бледный огонь”  , героя, который позволяет нам видеть проблему лучше, чем он сам. Отчасти гений, отчасти безумец, Ладлоу находится где-то на полпути между капитаном Ахавой и П.-Т. Барнумом, это что-то вроде Марка Твена на гашише. Есть чудесный шарм в его вольной по духу, псевдонаучной открытости, когда он следует своим путем по шатким дюнам мира гашиша.

В какой мере гашиш проливает свет на самые глубокие тайны ума? Это вопрос, который будет догматически решаться двумя диаметрально противоположными путями. Человек, который не верит ни во что такое, что никоим образом не касалось бы органов его тела, будет инстинктивно укрываться в крепости того, что он воспринимает как стародавний здравый смысл, и восклицать оттуда: “Безумец!” Он будет отвергать всяческое стимулируемое гашишем переживание и факты, открыто выявленные в качестве истинных с окончательным и не подлежащим сомнению вердиктом ненормальности.

А есть люди другого класса, представитель которого, признавая телесные ощущения весьма важными в деле питания и укрепления человеческого организма, убежден в том, что они дают ему всего лишь видимость чего-то: не вещи как они есть по своей сути и своим законам, гармонично соотнесенные со своим источником, а лишь то, как они на него воздействуют через разные части тела. Этот человек склонен будет поверить, что только Разум с его прерогативой единственного самосознающего бытия во Вселенной, имеет право и способность обратиться внутрь к самому себе за ответом на поразительные загадки мира…

Рассуждая так, человек, хотя он и кажется мечтателем, визионером, признает возможность открытия из самого Разума (в некоторых из его сверхобычно пробужденных состояний) некой истины или набора истин, которые не проявляются в повседневном состоянии этого человека. / Там же, pp. 288-289/

КОНОПЛЯ В XX ВЕКЕ

История конопли в США после Ладлоу была поначалу счастливой. Потребление конопли не клеймили позором и не популяризировали. Ситуация эта продлилась до начала 30-х годов, до тех времен, пока кампании специального инспектора США по наркотикам Харри Дж. Энслинджера не породили всеобщую истерию. Энслинджер, по-видимому, в значительной степени действовал по воле американских химических и нефтехимических концернов, заинтересованных в устранении конкуренции конопли из областей производства смазочных материалов, пищи, пластмасс и волокон.

Энслинджер и желтая пресса представили коноплю как “смертельное зелье”. Уильям Рэндолф Херст популяризировал и термин “марихуана” с явным намерением связать его с не вызывающей доверие темнокожей частью населения. Тем не менее для науки было чрезвычайно трудно дать точную формулировку, каковы же все-таки ее возражения против привычки к конопле. Система же государственного финансирования исследований фактически удостоверяла одно: “Цезарь услышит лишь то, что приятно Цезарю”.

Невзирая на все оказываемое давление, потребление конопли возрастало, так что на сегодня конопля вполне может оказаться первым наиболее распространенным сельскохозяйственным продуктом  Америки. Это один из самых стойких аспектов великого парадигмального сдвига, который я называю здесь “возрождением Архаичного”. Он показывает, что врожденное стремление к восстановлению психологического равновесия, олицетворяющего партнерское общество, нелегко сдержать, если оно отыщет верный путь. Что касается конопли, то все, что делает ее враждебной ценностям современных буржуа, как раз и внушает любовь к возрождению Архаичного. Она ослабляет влияние “эго”, оказывает смягчающее действие на потребность конкурировать, заставляет усомниться в авторитетах и укрепляет понимание того, что социальные ценности имеют лишь относительное значение.

Ни одно средство не может соревноваться с коноплей в ее способности удовлетворять прирожденную жажду растворения границ, свойственного Архаичному, и тем не менее оставлять нетронутыми структуры обычного общества. Если бы все алкоголики стали потребителями марихуаны, все потребители “крэка” перешли на марихуану, а все курильщики курили бы только коноплю, то социальные последствия “проблемы наркотиков” выглядели бы совершенно иначе. Но мы, как общество, не готовы к обсуждению возможности направлять свои наклонности и с помощью разума выбирать, какие из растений взять себе в союзники. Со временем — а может быть, от отчаяния — это придет.

III. АД

11. ДОВОЛЬСТВА ПЕНЬЮАРА: САХАР, КОФЕ, ЧАЙ И ШОКОЛАД

Давным-давно, в ситуациях истощения ресурсов и изменения климата, наши предки-протогоминиды научились испытывать естественные продукты окружающей среды на предмет пригодности в пищу. Современные приматы (вроде бабуинов) до сих пор так и поступают. К необычному или не встречавшемуся прежде источнику пищи приближаются осторожно, тщательно изучают его вид и запах, затем кладут в рот для пробы и держат во рту, не заглатывая. Спустя несколько мгновений животное принимает решение либо проглотить этот кусочек, либо выплюнуть. В течение долгих веков подобная процедура повторялась человеком несчетное число раз в ходе установления его диеты.

Очевидно, нужно было прийти к определенному балансу между исключением пищи, заведомо вредной для здоровья и снижающей репродуктивную способность индивида, и включением как можно большего количества источников питания. Логика эволюции непреклонна, и в ситуациях недостатка пищи те животные, которые способны и готовы принять больше вариантов питания, успешнее эволюционируют по сравнению с теми, которые в состоянии включить в свою диету лишь ограниченное меню. Иными словами, на то или иное животное будет оказываться давление с тем, чтобы оно расширяло круг пригодной к употреблению пищи, расширяя свои вкусы.

РАСШИРЕНИЕ НАШИХ ВКУСОВ

Расширение вкусов или приобретение вкуса — процесс, которому научаются; процесс этот имеет как психологические, так и биохимические компоненты. Процесс приобретения вкуса чрезвычайно сложен. С одной стороны, он влечет за собой преодоление инерции установившихся привычек, тех привычек, что исключают потенциально новую пищевую единицу, считая ее экзотической, незнакомой, ядовитой или как-то связанной с врагами или изгоями общества. А с другой стороны, он включает в себя адаптацию к химически непривычной пище. Этим процессом приводятся в действие такие непроизвольные системы организма, как, например, иммунная система; он также включает психологические механизмы, как, скажем, желание принять новую пищу по причинам, которые могут быть как социальными, так и связанными с ее питательностью. В случае галлюциногенных растений перемены в образе себя и в своих социальных ролях, часто следующие за установлением.приемлемости этих растений, весьма скоры и серьезны. Но не будем забывать, что галлюциногены располагаются на самом краю пищевой шкалы.

Что же сказать о неисчислимом множестве растений, которые придают пище аромат, но представляют собой незначительную питательную ценность и имеют ничтожную психоактивность? Им довелось стать теми единицами питания, которые люди использовали постоянно. Фактически они прошли путь от того, чтобы быть экзотической роскошью для немногочисленного праздного класса времен Римской империи, до того, чтобы стать коммерческими товарами, которые направляли грандиозные усилия европейцев на разведывание и колонизацию новых земель и запускали машину купечества и создания империй, пришедших на смену застою средневековья в христианской Европе, зацикленной на внутриобщественных проблемах.

“Разнообразие придает вкус жизни”, — гласит известное изречение. Но после изучения влияния растений и растительных продуктов на историю человечества правильнее будет сказать: “Вкус придает жизни разнообразие”. Времена средневековья — и их окончание — именно такой случай.

Культура владычества никогда не была столь мощно защищена, как в христианской Европе после заката Римской империи. И, кажется, можно с уверенностью сказать, что едва ли когда-либо народы пребывали в столь затяжной ситуации скудости психоактивных средств и отсутствия химических стимуляторов. Разнообразие, способствующее обучению и облегчающее скуку, слишком долго отсутствовало в Европе.

Средневековая Европа была одним из наиболее закрытых, невротических и ненавидящих женщину из всех когда-либо существовавших обществ. Это было общество, умирающее, чтобы сбежать от себя самого, общество, одержимое слишком суровой моралью и подавлением сексуальности.

Это было общество, прикованное к земле, управляемое подагриками-мясоедами, носящими одежду и подавляющими женщин. И разве есть что-либо странное в том, что красители и пряности — едва ли не причина социальных революций — стали пунктом какой-то абсолютной мании в средневековой Европе? И сила этой мании была такова, что искусство судостроения и навигации, банковской и торговой индустрии обратилось целиком на служение пристрастия к этим вещам, испытываемом большинством европейцев. Пряности (как новый вкус) давали пище, а следовательно, и жизни неведомое прежде разнообразие. Красители, новые методы крашения и экзотические ткани революционизировали моду.

ЖИЗНЬ БЕЗ ВКУСА, БЕЗ ОСТРОТЫ

Большинству людей, родившихся в обществе изобилия, чувственного удовлетворения и телевидения с высоким качеством изображения, трудно себе представить обессмысливающую тупость большинства из обществ прошлого. Вся “пышность” великих обществ прошлого была, в сущности, просто-напросто демонстрацией разнообразия — разнообразия в цвете, в тканях, в материалах и во внешнем оформлении. Подобные демонстрации разнообразия были исключительной прерогативой правителя и двора. Новизна костюмов и новые должности при дворе были в некотором роде показателем его могущества. Так было, когда возникающая буржуазия позднего Средневековья начала импортирование красителей и пряностей, шелка и предметов мануфактуры в Европу.

Я лично могу засвидетельствовать силу влияния цвета и разнообразия на человеческое воображение. Периоды изоляции в джунглях в ходе полевых работ в верховьях Амазонки научили меня пониманию того, как быстро беспорядочное многообразие цивилизованной жизни может забываться и потом вызывать по себе жажду, сходную с той, что возникает при лишении какого-то сильного наркотика. По прошествии нескольких недель, проведенных в джунглях, ум становится забит планами о том, какие посетишь рестораны, вернувшись в цивилизацию, какую послушаешь музыку, какие посмотришь фильмы. Однажды, проведя много дней в тропическом лесу под дождем, я зашел в одно селение, чтобы попросить у жителей разрешения собрать коллекцию растений в зоне Их племени. Единственным вкраплением “высокой технологии” в примитивную обстановку племени был календарь с изображениями обнаженных женщин, привезенный из Икитоса и гордо украсивший тростниковую стену прямо за местом главы селения. Когда я с ним беседовал, взгляд мой снова и снова обращался к этому календарю, не к его содержанию, а к его цветам. Красный, синеватый, абрикосовый — жуткое и навязчивое влечение к разнообразию было таким же неодолимым, как соблазн любого снадобья!

Красители и пряности более развитого технически и более рафинированного эстетически мира ислама влились в кровоток сумрачной христианской Европы с силой галлюциногенного вещества. Корица, гвоздика, мускатный орех, его сушеная шелуха и кардамон, десятки других экзотических специй, ароматических веществ и красителей появились для того, чтобы расширить вкус и гардероб закутанной в шерсть культуры пива и хлеба. Наша собственная культура в последние несколько лет была свидетельницей сходной, хотя и более поверхностной тенденции в возникновении моды “яппи” — моды на новизну и на новые экзотические рестораны: от национальных до суперсовременных, сверхновомодных.

В школе нас учили, что торговля специями покончила со средневековьем и создала основу современной торговли и коммерции, но мы не получили понимания того факта, что разложение христианской средневековой Европы явилось следствием эпидемической одержимости новым, экзотическим и приятным — короче говоря, веществами, расширяющими сознание. Такие средства, как кофе, полынь, а также опий, красители, шелка, редкие породы деревьев, драгоценности и даже люди, завозились в Европу и демонстрировались почти как добыча, захваченная у какой-то внеземной цивилизации. Это представление о пышности Востока — с его роскошью, чувственностью и неожиданными композиционными мотивами — действовало во изменение не только эстетических норм, но и канонов общественного поведения и собственного образа человека. Названия городов Шелкового пути — Самарканд, Экбатана — стали своего рода мантрами, знаменующими миры утонченности и роскоши, прежде ассоциируемые разве что с Раем. Социальные границы растворились; старые проблемы стали видеться в новом свете; возникали новые светские классы, бросая вызов моногамии пап и королей.

Короче говоря, произошло внезапное ускорение появления новизны и возникновения новых социальных форм — контрольных следов своеобразного квантового скачка — в способности европейского воображения. И снова поиск растений и вызываемого ими психического стимулирования вдохновили определенную часть человечества на экспериментирование с новыми социальными формами, новыми технологиями, а также на сверхбыстрое расширение пределов языка и воображения. Давление на развитие торговли специями буквально реформировало искусство навигации, судостроения, дипломатии, военное искусство, перестроило географию и экономическое планирование. И опять неосознанное стремление к подражанию и, таким образом, частичное восстановление утраченного симбиоза с миром растительным действовало как катализатор на экспериментирование с диетой и на неугомонный поиск новых растений и новых отношений с растениями, включая новые формы опьянения.

ПОЯВЛЕНИЕ САХАРА

Когда жажда разнообразия была утолена массивным и непрерывным ввозом специй, красителей и ароматических веществ, возникшая инфраструктура сфокусировала свое внимание на осуществлении других стремлений к разнообразию, особенно на производстве и экспорте сахара, шоколада, чая и кофе, а также очищенного алкоголя — продуктах, обладающих психоактивными свойствами. Наша теперешняя планетарная система торговли была создана в угоду присущей людям потребности в разнообразии и стимулировании: Это делалось с целенаправленной интенсивностью, не терпевшей никакого вмешательства со стороны церкви или государства. Ни нравственные сомнения, ни физические барьеры не в состоянии были встать на этом пути. Теперь мы можем показаться себе исключительно хорошо устроившимися — ныне любая “специя”, любое психоактивное вещество, как бы ни была ограничена традиционная зона его потребления, может быть идентифицировано, а затем произведено или синтезировано для скорого экспорта и продажи на нуждающемся в нем рынке где угодно на земном шаре.

Теперь стали возможными всемирные пандемии приверженности к тому или иному веществу. Импорт курения табака в Европу в XVI веке был первым и наиболее очевидным примером. За ним последовало множество других — от усиленного распространения потребления опия в Китае у британцев, через опийную моду в Англии XVIII века и до распространения привычки к дистиллированному алкоголю среди племен североамериканских индейцев.

Из множества новых товаров, проторивших себе дорогу в Европу во время крушения средневекового застоя, в особенности выделяется один как продукт, обладающий новым вкусом, как избранное вещество. Это тростниковый сахар. Сахар веками был известен как редкая медицинская субстанция. Римлянам было известно, что его можно извлекать из похожей на бамбук травы. Но тропические условия, необходимые для возделывания сахарного тростника, были гарантией того, что сахар будет редким и импортируемым товаром в Европе. Только в XIX веке по инициативе Наполеона I стали выращивать сахарную свеклу как альтернативу тростниковому сахару.

Сахарный тростник, как известно, встречается в диком виде, и это растение хорошо представлено в тропической Азии. По меньшей мере пять видов растут в Индии. Сахарный тростник (Saccharum officinarum)  , несомненно, подвергся значительной гибридизации на протяжении долгой истории его одомашнивания. Персидский царь Хосров (531-578 гг. н. э.), двор которого был близ Джанди-Шапура, отправил в Индию посланников для изучения слухов об экзотических веществах.

Среди них (этих веществ) в Джанди-Шапур привезли из Индии суккар  (перс. “shakar  ” или “shakkar”,  санскр. “sarkara”  ), наш “сахар”  , неизвестный Геродоту и Ктесию, но известный Неарху и Онесикриту как “тростниковый мед”, который будто бы изготовляется пчелами из тростника. Легенда повествует о том, что Хосров обнаружил целый склад сахара среди сокровищ, захваченных в 527 году при завоевании Дастигрида. В Индии сок тростника очищали и обращали в сахар еще около 300 г. н. э., а теперь тростник этот стали культивировать близ Джанди-Шапура, где с давних времен были известны сахарные мельницы. Тогда и еще спустя долгое время сахар использовали только для подслащивания горьких лекарств, и лишь намного позже он стал заменять мед как обычная сладость. / De Lacy CTLeary. How Greek Science Passed to the Arabs (London: Routledge amp; Kegan Paul, 1949), p. 71/

Сахар попал в Англию около 1319 года, а в Швеции стал популярен к 1390 году. Это была дорогая и экзотическая новинка, большей частью выступавшая в своей традиционной медицинской роли: сахар делал приемлемой крайне неприятную на вкус микстуру — смесь из лекарственных трав, внутренностей животных и прочих компонентов, типичную для средневековой фармакопеи. До открытия антибиотиков было принято посыпать им раны, прежде чем их перевязывать, так как высушивающее действие сахара, возможно, помогало лечению.

Испанцы выращивали сахарный тростник в своих владениях в Карибском бассейне и они могли претендовать на сомнительную честь ввоза рабов в Новый Свет для производства сахара.

До 1550 года весь сахар, ввозимый из Западного полушария, состоял буквально из нескольких голов, доставляемых в качестве доказательства возможности его производства, а то и просто в качестве курьеза. Плантации на западных островах Атлантики и в Новом Свете не оказывали никакого влияния на производство сахара, его распространение и цены вплоть до второй половины XVI века и обрели доминирующее влияние лишь где-то с 1650 года. / Henry Hobhouse, Seeds of Change: Five Plants That Transformed Mankind (new York: Harper amp; Row, 1985). p. 46/

ПРИСТРАСТИЕ К САХАРУ

Не является ли натяжкой обсуждать сахар в контексте потребления человеком психоактивных веществ? Отнюдь нет. Злоупотребление сахаром — привычка, менее всего обсуждаемая в мире и наиболее распространенная. И это одна из тяжелейших привычек к искусственному удовольствию. Приверженцы сахара могут придерживаться постоянного потребления в умеренных количествах, а могут быть и такими, что наедаются “до отвала”. Примерами серьезности пристрастия к сахару служат субъекты, способные в избытке поглощать насыщенную сахаром пищу, а затем вызывать рвоту или пользоваться слабительным, чтобы позволить себе съесть сахара побольше. Представьте себе, что бы произошло, если бы подобная практика была связана с героином. Насколько более одиозным и коварным оказалось бы тогда его потребление! Как и со всякими стимуляторами, прием сахара сопровождается короткой эйфорией, за которой следует депрессия и чувство вины. Как синдром, пристрастие к сахару редко встречается в изолированном виде. Наиболее распространены пристрастия смешанного типа — к примеру, сахар и кофеин.

Есть и другие примеры разрушительного действия чисто наркотического потребления, которые сопровождают злоупотребление сахаром. Некоторые его приверженцы пользуются пищевыми таблетками для контролирования возрастающего веса, а затем — транквилизаторами для успокоения нервного раздражения, вызванного таблетками. Злоупотребление сахаром часто связано с возникновением серьезного злоупотребления алкоголем; доказана безусловная взаимосвязь между высоким потреблением сахара и высоким потреблением алкоголя без закуски. После алкоголя и табака сахар — самое вредное из потребляемых человеком веществ, вызывающих пристрастие. Его неконтролируемое потребление может привести к серьезной химической зависимости.

Описывая приверженцев сахара, Дженис Фелпс заявляет.

Люди, о которых мы пишем, это люди с синдромом пристрастия, действительно пристрастившиеся к одному из самых сильных веществ, которое можно найти везде и всюду, — к рафинированному сахару. Их пристрастие к сахару — это реальная, вредная, весьма губительная для здоровья привычка, столь же изнуряющая, как и пристрастие к любому другому веществу. Как и во всяком пристрастии, в случае необеспечения себя этим веществом, они страдают явно опознаваемыми симптомами лишения; как и во всяком пристрастии, процесс утоления их физиологического голода химическим веществом, разрушителен для тела; и как и во всяком пристрастии, может наступить момент, когда обеспечение веществом станет столь же мучительным, как и лишение его. Цикл химической зависимости укоренится и станет невыносимым. / Janice Keller Phelps and Alan E. Nourse, The Hidden Addiction and How to Get Free (Boston: Little, Brown, 1986), p. 75/

САХАР И РАБСТВО

Ломка и дегуманизация человеческих учреждений и человеческих жизней, вызванные ныне крэк-кокаином, — ничто в сравнении с тем, что сделала европейская страсть к сахару в XVII-XVIII веках. Кто-то может сказать, что для начальных этапов производства кокаина характерно нечто вроде рабского, подневольного труда. Разница только в том, что это не то рабство, что санкционировано лживыми попами и открыто признано продажными, хотя и законными правительствами. Следует отметить еще один момент: современная торговля наркотиками, как бы она ни была отвратительна, не имеет ничего общего с похищением детей, их вывозом и уничтожением целых популяции, как это делалось в целях роста производства сахара.

Правда, корни рабства в Европе простираются далеко вглубь времен. В Золотой век Афин времен Перикла целых две трети постоянных жителей города были рабами; в Италии времен Юлия Цезаря, вероятно, половина населения была рабами. Под властью Римской империи рабство становилось все более невыносимым:

рабы не имели никаких гражданских прав, и в судебном разбирательстве их свидетельство принималось во внимание, только если оно было добыто под пыткой. Если рабовладелец умирал внезапно или при подозрительных обстоятельствах, то всех рабов его — и виновных, и не виновных — незамедлительно предавали смерти. Справедливо будет сказать, что эта опора империи на институт рабства должна бы умерить наше благоговение перед Древним Римом, которое мы, возможно, испытывали. По правде говоря, его величие было величием свинарника, маскирующегося под военный бордель.

Рабство отмерло с распадом империи, когда все социальные институты растворились в хаосе начала темных веков. Феодализм заменил рабство крепостничеством. Крепостничество было до некоторой степени лучше, рабства: крепостной мог по крайней мере иметь свой очаг, создать семью, обрабатывать землю и принимать участие в жизни общины. И самое главное, быть может, в том, что крепостного нельзя было оторвать от земли. Когда продавали землю, крепостные почти всегда переходили вместе с ней.

В 1432 году португальский принц Генрих Мореплаватель, который был скорее управляющим и предпринимателем, чем исследователем, основал первую коммерческую плантацию сахарного тростника на Мадейре. Плантации сахарного тростника были созданы в других восточноатлантических владениях Португалии более чем за 60 лет до того, как была налажена связь с Новым Светом. Свыше тысячи людей, в их числе несостоятельные должники, осужденные, необращенные евреи, были завезены из Европы на сахарные работы. Положение их было полурабское — сродни контингенту “штрафников” и работников по найму, заселявших Австралию и некоторые среднеатлантические американские колонии.

В своей книге “Семена перемен”  Генри Хобхауз пишет о начале порабощения Африки. В 1443 году один из возвратившихся на родину капитанов принца Генриха привез новости о захвате на море экипажа черных арабов и мусульман.

Люди эти, которые были смешанного арабско-негритянского происхождения и исповедовали ислам, заявили, что они из гордой расы и в рабы не годятся. Они уверяли, что в глубине Африки есть много здоровых черных, детей Хама, которые становятся отличными рабами и которых они могут обратить в рабство в обмен на свою свободу. Так началась современная торговля рабами — пока еще не трансатлантическая, а предшествующая ей торговля между Африкой и Южной Европой. / Hobhouse, op. cit., p. 54/

Далее Хобхауз описывает рабство, связанное с производством сахара в Новом Свете.

“Сахарное” рабство — совсем иного рода. Это было первое со времен римских латифундий  широкомасштабное использование рабов для выращивания урожая на продажу (не на пропитание). И также впервые в истории на роль рабов была выбрана одна единственная раса. Испания и Португалия сами отказались от порабощения населения в Ост-Индии, от того, чтобы рабы-китайцы, японцы или европейцы работали в обеих Америках. / Hobhouse, op. cit., p. 63/

Торговля рабами сама по себе была своего рода пагубным пристрастием. Первоначальный ввоз африканских рабов для подневольного труда в Новом Свете преследовал лишь одну цель — поддержание сельскохозяйственной экономики, основанной на сахаре. Мода на сахар была настолько живучей, что тысячелетняя обработка людей христианской этикой не привела ни к чему. Это был взрыв человеческой жестокости и зверства невероятных масштабов, которые поощрялись изысканным обществом.

Пусть для нас будет совершенно ясно, что сахар абсолютно не нужен для питания человека; до появления промышленного тростникового и свекольного сахара человечество вполне обходилось без рафинированного сахара, являющегося почти чистой сахарозой. Сахар не дает ничего такого, чего нельзя было бы получить из какого-то другого, легкодоступного источника. Это всего лишь легкий стимулятор, и ничего больше. И ради него европейская культура владычества была готова своим сговором с работорговцами изменить идеалам Просвещения. В 1800 году фактически каждая тонна сахара, ввозимого в Англию, производилась трудом рабов. Способность культуры, где правит “эго”, замалчивать такую правду, просто поразительна.

Если кому-то и покажется, что на пристрастие к сахару излито слишком уж много гнева, то это только от того, что пристрастие к нему во многом представляется своего рода смесью всех ошибочных позиций, которые присущи нашему мнению в отношении наркотических средств.

САХАР И СТИЛЬ ВЛАДЫЧЕСТВА

По мере удаления от первоначального рая партнерства, по мере ухода в прошлое связи с растительной и женственной матрицей планетарной жизни все резче проявляется элемент нервозности в культуре, все сильнее ощущается власть “эго”, растет число присущих стилю владычества теорий общественной организации. Рабство, почти неизвестное в период средневековья, когда понятие частной собственности закрепляло право владения за привилегированным меньшинством, возвратилось в полной мере, чтобы восполнить потребность в живой силе в деле трудоемкого производства колониального сахара. Представления Томаса Гоббса о человеческом обществе как о неизбежном подавлении слабых сильными и идея Джереми Бентама об экономике как об основе всех социальных ценностей являются тревожным сигналом того, что ценности, основанные на бережном отношении к земле и взаимодействии с ней в естественной гармонии нашей жизни, были забыты ради ненасытной самозацикленности фаустовской науки. Душа планеты, которую христианский монотеизм свел к размерам человеческого существа, вообще уничтожена наследниками картезианского рационализма.

Тем самым организуется платформа для эволюции человеческого образа, который и вовсе обездушен, брошен на произвол судьбы в мертвой Вселенной, лишенной смысла и нравственного компаса. Органическая природа воспринимается как какая-то сплошная война, смысл становится “контекстным”, а Космос бессмысленным. Этот процесс углубляющегося психоза культуры (одержимости “эго”, деньгами и наркотическим сахарно-алкогольным комплексом) достигает своей кульминации к середине XX века с пугающим утверждением Сартра, что “природа нема”.

Это не природа нема, а современный человек глух — он оглох, потому что не желает слышать голос заботы, гармонии и сотрудничества, то есть голос природы. В своем состоянии отрицания мы вынуждены объявить природу немой — как же иначе избежать необходимости взглянуть в глаза тем страшным преступлениям, которые мы веками совершали против природы и друг против друга? Нацисты заявляли, что евреи не люди и что, таким образом, их массовое истребление не имеет никакого значения. Некоторые промышленники и политики используют сходный обездушивающий аргумент во извинение разрушения планеты, материнской матрицы, необходимой для всей жизни.

Лишь окончательное пристрастие к “эго” и к стилям грубого владычествования могло привести к такой умственной атмосфере масс, в которой подобные заявления могут казаться правдоподобными, я уж не говорю — верными. Сахар имеет прямое отношение к таким вопросам, так как он и кофеиновые наркотики, которые с ним распространяются, укрепляют и поддерживают бездумное устремление индустриальной цивилизации к эффективности. При этом утрачиваются те истинно человеческие качества, которые были присущи Архаичному.

НАРКОТИКИ ИЗЫСКА

В начальных строках своего великолепного стихотворения “Воскресное утро” Уоллес Стивене передает образ лучезарной трансцендентности, а равно и знакомого и обычного достоинства Сезанна.

Довольство пеньюара, и поздний

Кофе и апельсины в золотистом от солнца кресле,

И зеленое приволье какаду

Смешалися на пледе, чтобы рассеять

Святую тишь старинной жертвы.

/ Wallace Stevens, The Collected Poems of Wallace Stevens (New York: Alfred A. Knopf, 1981)/

Строки Стивенса вызывают атмосферу светской пресыщенности, окружающей кофеиновое питье. “Солнечное утро” напоминает нам, что наше стереотипное представление о том, что такое наркотики, меняется, когда нам предлагают рассмотреть такие утонченные аксессуары буржуазного вкуса, как чай, кофе и какао, как относящиеся к той же категории, что героин и кокаин. Тем не менее все это — наркотики; наше неосознанное стремление вновь отыскать путь к сенсорным характеристикам предыстории заставило нас создать неисчислимые варианты возможностей отдавать дань психоактивности, опирающейся на растительное основание. Легкие стимуляторы с безвредным и управляемым действием входили в пищу приматов задолго до возникновения гоминидов. Кофеин — это алкалоид, который лежит в основе многого из того, что связано у человека с растительными стимуляторами. Кофеин — мощный стимулятор в дозе, намного ниже токсичной. Он встречается в чае и кофе и во многих других растениях, таких, как Ilex paraguayensis  – источник парагвайского чая-мате или Paullinia yoco  – подавляющая аппетит амазонская лиана, имеющая свой локальный, но древний и высокоритуальный стиль потребления.

Кофеин сам по себе горький, и открытие, чтобы его можно сделать более приятным на вкус путем добавления меда или сахара, создало основу для широко распространенного и мало отмечаемого си-нергического эффекта, который существует между сахаром и разными кофеиновыми напитками. Тенденция сахара вызывать пристрастие усиливается, если его используют для улучшения вкусовых качеств стимулирующего алкалоида, такого, например, как кофеин.

Сахар отнесен нами к числу пищевых продуктов. Это подразумевает, что он не может действовать как наркотик, вызывающий сильное пристрастие, и тем не менее доказательства вокруг нас. Многие злоупотребляющие сахаром люди пребывают в обусловленной пристрастием к сахару атмосфере, отличающейся в первую очередь колебаниями настроения.

КОФЕ И ЧАЙ: НОВАЯ АЛЬТЕРНАТИВА АЛКОГОЛЮ

Из чисто практических целей, мы можем сказать, что чай, кофе и какао были завезены в Англию одновременно в 1650 году. Впервые за всю свою историю христианская Европа нашла альтернативу алкоголю. Все три завезенных продукта — стимуляторы, все завариваются горячей кипяченой водой, что освобождало от серьезной тогда проблемы болезней, передающихся через воду; и все три требуют обильного количества сахара. Мода на сахар способствовала потреблению кофе, чая и шоколада, которые в свою очередь способствовали потреблению сахара. И популярность новых стимуляторов возрастала в тех же колониях, которые оказались весьма прибыльными благодаря производству в них сахара. Чай, кофе и какао предлагали возможность смены возделываемых в колониях культур, а следовательно, и большую экономическую стабильность как для колоний, так и для метрополии.

К 1820 году в Европу ежегодно импортировались тысячи тонн чая (плюс еще примерно 30 миллионов фунтов, потребляемых одним только Соединенным Королевством). Чай для европейского рынка с середины XVIII до начала XIX века поставлялся из китайского приморского города Кантона. Закупщикам чая не позволялось проникать вглубь страны, они не были посвящены ни в какие детали разведения и выращивания этого растения. Как пишет Хобхауз, “весь исторический юмор в отношении Европы состоит в том, что почти два века товар импортировался с расстояния в полмира и что выросла огромная индустрия, включающая в себя 5% всего крупного отечественного производства, но тем не менее никто ничего не знал о том, как выращивать, готовить или смешивать чай”. / Hobhouse. op. cit., pp. 96-97/

Неведение это не было барьером для коммерческой эксплуатации чая; а вот захват турками Константинополя в 1453 году таким барьером был. Когда торговые пути через Восточное Средиземноморье оказались в руках турок, искусство навигации и судостроения начало подвергаться значительному давлению, с тем чтобы облегчить путь через океан на Восток через мыс Доброй Надежды. Путь этот был открыт в 1498 году Васко да Гамой.

Когда датские и португальские мореплаватели достигли наконец Молукки в Восточной Индонезии, называвшейся тогда Островами Пряностей, пряности стали в Европе намного дешевле, а между всеми партиями завязалась борьба за создание монополий. Наиболее приспособленным для сохранения монополии видом организации была торговая компания — группа торговцев, сплотившихся ради уменьшения риска капиталовложений и конкуренции. Крупные, хорошо вооруженные суда различных ост-индских компаний положили конец эпохе торговцев-капитанов, обслуживающих собственное предприятие. Британская Ост-индская Компания, которой суждено было стать самой значительной из торговых компаний, была основана в 1600 году.

С этого момента и до 1834 года, когда свободные трейд-либералы открыли чайную торговлю для всех заинтересованных партий, компания контролировала чайную торговлю с огромными для нее преимуществами.

Британская Ост-индская Компания, как полагают, набавляла по крайней мере треть цены на чай, получая таким образом 100 фунтов стерлингов на каждой тонне из тех 375 тысяч тонн, которые она импортировала за восемнадцатое столетие. За этой внушительной цифрой скрывается повышение дохода Ост-индской Компании с 17 миллионов долларов в начале века до годового эквивалента в 800 миллионов долларов в 1800 году. Ост-индская Компания была мощной корпорацией, ненавидимой и контрабандистами, и потребителями в равной степени, символом продажной и самодовольной монополии. / Hobhouse. op. cit… p. 108/

ЧАЙ ЗАВАРИЛ РЕВОЛЮЦИЮ

В конце XVIII века чайная торговля переживала кризис, и правительство лорда Норта приняло серию плохо обдуманных решений, которые привели не только к развалу чайной торговли, но и к потере Англией ее колоний в Северной Америке. Стратегия Норта заключалась в продаже чая по сниженным ценам в колониях, сокращении таким образом избытков и вытеснении из бизнеса контрабандных конкурентов. Он также попытался обложить небольшим и, как он полагал, незначительным налогом чай, идущий в колонии, просто чтобы заставить непокорных колонистов покориться власти империи. Общеизвестно, что этот налог оказался последней, переполнившей чашу терпения каплей в политическом подстрекательстве американских колоний. 16 декабря 1773 года разъяренные колониальные радикалы в Бостоне повернули чайные суда Его Величества назад, уничтожив их груз. Той ночью был, так сказать, заварен чай революции. А были и другие “чаепития” — в Нью-Йорке, Чарлстоне, Саванне и Филадельфии. Дело могло бы и затихнуть через несколько недель, если бы закрытие британцами в ответ порта Бостона не сделало неизбежной Декларацию независимости.

К началу XIX века чайная торговля проявляет явные признаки нестабильности. На Европейском континенте наполеоновские войны опустошили казну. Ответом было печатание бумажных денег, не обеспеченных золотом, и эта практика в конечном счете привела к серьезной инфляции: розничные цены росли, стоимость продуктов росла гораздо медленнее, что вело к упадку экономики. Панацеей от этого экономического тупика был опий.

ЭКСПЛУАТАЦИОННЫЕ ЦИКЛЫ

Торговля опием была не чем иным, как британским терроризмом, направленным против населения Китая, до тех пор пока ограничения, установленные китайским правительством на ввоз опия, не покончили с этим. В упомянутых событиях как бы заложена схема, повторившаяся и в нашем веке. Как агенты по сбыту чая обратились к опию, когда их чайный рынок испытывал депрессию, так и западные разведслужбы, такие, как ЦРУ и французская секретная служба, обратили в восьмидесятых годах свое внимание на импорт кокаина после утраты почти полной монополии на героин торгующими этим наркотиком муллами Иранской революции. Историю этакой коммерческой синергии наркотиков, когда один наркотик цинично поощряется и используется, чтобы поддержать введение других на протяжении последних 500 лет, рассматривать не очень приятно. Быть может, именно поэтому за подобное занятие берутся довольно редко.

Эти циклы начались с сахара. Как уже говорилось, сахар, производство которого напрямую зависело от торговли рабами, еще более утвердился за XVI век. Начало использования в XVIII веке чая, кофе и шоколада лишь еще больше подняло моду на сахар. Благодаря потреблению сахара в кофеиновых напитках и с очищенным алкоголем, этот продукт стал играть важную косвенную роль, способствуя подавлению низших классов и женщин всех классов культурой владычества. Наркотическое рабство — метафора достаточно забытая, но в случае с сахаром она сделалась до ужаса реальной.

Когда чайный рынок потерпел крах, распределительная система, учрежденная и используемая Британский Ост-индской Компанией, обратилась к производству и продаже опия и эксплуатации китайского населения, которое, по сути дела, не имело отношения к этой колониальной системе. Изобретение морфия (1803 г.), а затем героина (1873 г.) подводит нас к началу XX века. Встревоженные социальные реформаторы, пытавшиеся легализовать потребление наркотиков, преуспели лишь в том, что загнали их в подполье. Там оно остается и поныне, но контролируется сегодня уже не корпорациями мастеров грабежа, действующими с молчаливого согласия общественности, а международными преступными организациями, зачастую выглядящими как разведывательные службы Это, как заметил Уильям Берроуз, “картина весьма непривлекательная”. С начала эпохи исследования психоактивных веществ, снадобья и растительные продукты становились все более важными факторами в уравнениях международной дипломатии. Далеким тропикам и их коренным жителям в этом мире уже не приходилось томиться от скуки, оставаясь недоступными для хищного ока белого человека: они стали сферой производства с завербованной рабочей силой — откуда ждут поставки сырья — и потенциальным рынком для готовой продукции. Подобно менадам, обезумевшим в вихре дионисийского неистовства, отравленная сахаром экономика Европы, экономика стиля владычества, жаждала пожрать своих собственных детей.

КОФЕ

Персидский ученый XI века Авиценна, в 1037 году скончавшийся от чрезмерной дозы опия (это был первый отмеченный в истории смертный случай), одним из первых писал о кофе, хотя кофе и употреблялся до этого в Эфиопии и Аравии — странах, где кофейное дерево встречается в диком виде. На Аравийском полуострове давно было известно, что кофе — это растение с замечательными свойствами. Есть даже апокрифическая история о том, как больного Пророка посетил Архангел Гавриил (Габриэль) и предложил ему кофе в качестве целебного средства. Великий датский натуралист Линней, начавший современную научную таксономию, из-за ассоциирования кофе с арабами, назвал это растение Coffea arabica.

Когда кофе впервые завезли в Европу, его использовали и как пищевой продукт, и как лечебное средство; богатые маслом зерна растирали в порошок и смешивали с жиром. Позднее молотый кофе подмешивали в вино и варили, чтобы получить то, что должно было стать стимулирующим и крепким освежающим напитком. Кофе в чистом виде как напиток не варили в Европе примерно до 1100 года, и только в XIII веке в Сирии возникла современная практика поджаривания зерен.

Хотя кофе — растение Старого Света — и потреблялся в некоторых кругах еще задолго до чая, тем не менее именно чай подготовил почву для популярности кофе. Стимулирующее свойство сделало кофеин и теобромин — близкий родич кофеина в чае — идеальными наркотиками для промышленной революции: они обеспечивали подъем энергии, давая людям возможность продолжать утомительную монотонную работу, требующую сосредоточенности. Перерыв на чай и кофе — единственный наркотический ритуал, который никогда не подвергался преследованию теми, кто извлекает прибыль из состояния современной индустрии. Тем не менее твердо установлено, что кофе вызывает пристрастие, язву желудка, может ухудшать состояние сердца, вызывать раздражительность и бессонницу, а в чрезмерных дозах даже тремор и судороги.

ПРОТИВ КОФЕ

Были и хулители кофе, но они всегда оставались в меньшинстве. Многие обвиняли его в смерти французского министра Кольбера, умершего от рака желудка. Гете грешил на привычный для него кофе с молоком как на причину своей хронической меланхолии и приступы тревоги. Кофе также упрекали в том, что он вызывает, по словам Левина, “состояние крайнего мозгового возбуждения, которое начинает проявляться в заметной словоохотливости, иногда сопровождаемой ускоренной ассоциацией идей. В кафе порой можно наблюдать политиканов, льющих черный кофе чашку за чашкой и воодушевляющихся от этого злоупотребления на “глубокую мудрость” по поводу всех событий на земле”. / Lewis Lewin. Phantastica: Narcotic and Stimulating Drugs (New York: E. P. Dutton. 1931). pp. 256-257/

В склонности к крайнему буйству после питья кофе явно кроется причина некоторых указов против этого продукта, вышедших в Европе в 1511 году. Принц Вальдека был инициатором первого варианта программы доносов о наркотиках, когда предложил вознаграждение в 10 талеров всякому, кто будет сообщать властям о лицах, пьющих кофе. Вознаграждали даже слуг, если те сообщали о своих хозяевах, расхваливавших им кофе. Однако в 1777 году власти континентальной Европы признали пригодность кофе к употреблению “столпами общества владычества” — духовенством и аристократией. Наказанием за питье кофе членами менее привилегированных классов было, как правило, публичное избиение тростью с последующим штрафом.

И конечно же, многие когда-то подозревали кофе в том, что он вызывает импотенцию.

Нередко утверждалось, что питье кофе снижает половую возбудимость и вызывает бесплодие. Хотя это просто басни, в прежние времена в это верили. Олеарий заявляет в рассказе о своих путешествиях, что персы пьют “горячую, черную воду Chawae  ”, свойство которой “стерилизовать мужчин и истреблять плотские желания”. Один султан так увлекся кофе, что стал уставать от жены. Последняя увидела однажды, как кастрируют жеребца и заявила, что лучше было бы дать этому животному кофе, тогда оно было бы в том же состоянии, что и ее муж. Дворцовая принцесса Елизаветы Шарлотта Орлеанская, мать распутного регента Филиппа II, писала сестре: “Кофе не так нужен священникам-протестантам, как церковнослужителям католикам, которым не дозволено жениться, и они вынуждены оставаться целомудренными… Удивляюсь, что так много людей любят кофе, хотя он горек и у него дурной вкус. По-моему, вкус его в точности таков, как нечистое дыхание”. / Там же. pp. 257-258/

Врач— исследователь Раувольф из Аугсбурга, впоследствии открывший первый транквилизатор -растительный экстракт “раувольфию”, нашел, что кофе давно укоренился и широко продавался в Малой Азии и Персии, когда он посетил эту область в середине 1570-х годов. Сообщения, подобные сообщениям Раувольфа, вскоре сделали кофе своего рода “пунктиком”. Кофе завезли в Париж в 1643 году, а через 30 лет в городе было уже свыше 250 кофеен. В годы, непосредственно предшествующие Французской революции, действовало уже почти 2000 кофейных заведений. Если неуемная болтовня — мать революции, то кофе и кофейни — ее повивальная бабка.

ШОКОЛАД

Ввоз шоколада в Европу — это почти что самый хвост моды на кофеиновую стимуляцию, начавшуюся во время промышленной революции. Шоколад, производимый из молотых бобов растущего на Амазонке дерева Theobroma cacao  , содержит/лишь малые количества кофеина, но богат родственным кофеину теобромином. Вещества, родственные и тому, и другому, встречаются эндогенно в нормальном метаболизме человека. Подобно кофеину, теобромин — стимулятор, и потенциал пристрастия у шоколада весьма значителен. / Jonathan Ott. The Cacahuati Eater: Ruminations of an Unabashed Chocolate Eater (Vashon. Washington: Natural Products Co., 1985). pp. 12-22/

Деревья какао были завезены в центральную Мексику из тропиков Южной Америки за много веков до прихода испанских конкистадоров. Там они играли важную сакраментальную роль в качестве таинства в религии индейцев майя и ацтеков. Майя пользовались также зернами какао в качестве эквивалента денег. Говорят, вождь ацтеков Монтесума был серьезно привержен к молотому какао: он пил свой шоколад неподслащенным в настое холодной воды. Смесью молотого шоколада и содержащих псилоцибин грибов обслуживали гостей на коронационных торжествах Монтесумы II в 1502 году. / О. Т. Oss and O. N. Oeric. Psilocybin: The Magic Mushroom Grower’s Guide (Berkeley: Lux Nature Press, 1986), p. 73/

Кортеса о существовании какао уведомила его возлюбленная, урожденная американка донья Марина, которую ему передали как одну из девятнадцати молодых женщин, предложенных Монтесумой в дань. Убежденный доньей Мариной, что какао — сильный афродизиак, Кортес жаждал начать культивирование этого растения. Он писал императору Карлу V: “На землях одного хозяйства было выезжено 2000 деревьев; плоды их подобны миндалю и продаются измельченными в порошок”. / Lewin, op. cit., p. 283/

Вскоре после этого шоколад был завезен в Испанию, где скоро стал крайне популярен. Тем не менее распространение шоколада было медленным, быть может, оттого, что в овладении вниманием стран Европы соперничало сразу несколько стимуляторов. В Италии и странах Бенилюкса шоколад не появлялся до 1606 года, во Франции и Англии он появился только в начале второй половины семнадцатого столетия. Исключая краткий период царствования Фредерика II, когда шоколадный напиток стал излюбленным средством для профессионалов-отравителей, добавлявших в шоколад яд, популярность его устойчиво возрастала вместе с ростом объема производства.

Невероятно, но за относительно короткий период (два века) четыре стимулятор? — сахар, чай, кофе и шоколад — смогли из товаров местного Пользования превратиться в предмет торговли крупнейших торговых империй, охраняемых военными силами, наиболее значительными из когда-либо известных до того времени и поддерживаемых заново введенной практикой рабского подневольного труда. Таково действие “чашечки, что бодрит, но не опьяняет”.

12. ДЫМ ВАМ В ГЛАЗА: ОПИЙ И ТАБАК

Не многие растения могут заявить права на такие сложные и тесно переплетенные с людьми отношения, какие имеют опийный мак и табак. Оба растения играют главную роль в поведении, связанном с чрезвычайно высоким уровнем пристрастия, что сокращает жизнь и обременяет общество медицинскими и финансовыми заботами. Тем не менее общая позиция в отношении этих растений едва ли может быть иной. Опий нелегален в большей части нашего мира. Зоны, где произрастает мак, являющийся источником сырого опия, строго контролируются космическими спутниками с фотообзором, и ежегодно планы развития производства опия в мире тщательно изучаются правительствами, чтобы рассчитать, какую долю бюджета выделить на лечение пристрастия, на внешние усилия по искоренению и внутренние — по запрещению продуктов очищенного опия, таких, как морфий и героин.

Табак же, напротив, наверное, наиболее широко потребляемый на земном шаре растительный наркотик. Ни один народ не признал курение табака незаконным, и действительно, любая страна, которая попыталась бы сделать это, оказалась бы в конфликте с одним из самых могучих из когда-либо существовавших международных наркотических концернов. Однако бесспорный факт, что курение табака является причиной преждевременной смерти миллионов людей: рак легких, эмфизема и болезни сердца тесно связаны с курением. Табак к тому же вызывает пристрастие не меньше, чем героин, почитающийся самым сильным наркотиком. Когда об этом факте заявил ведущий хирург США Эверетт Куп, на него обрушилась целая буря насмешек и издевательств, поднятая ведущими американскими табачными компаниями и бессчетным числом их приверженцев-потребителей.

ПАРАДОКС ОТНОШЕНИЙ

Что же мы узнаем из сравнения этих двух растений? У обоих давняя история потребления, оба способствуют пристрастию и крайне разрушительны, и тем не менее, одно тесно вплетено в стиль нашей жизни и выдается нам за весьма мужественное, утонченное, приятное, тогда как другое находится вне закона, сурово преследуется, считается самоубийственным и воспринимается с бездумным ужасом, с каким прежние поколения взирали на большевиков, суфражисток и оральный секс.

Эта ситуация — еще один пример лицемерия культуры владычества, того, как она отбирает и выдвигает те истины и реальности, которые находит удобными. Но фактом является то, что хотя героин в сильной мере способствует пристрастию, а один из предпочтительных путей его введения — внутривенная инъекция — несет в себе возможность распространения серьезных заболеваний, тем не менее он не более опасен, чем его легальный и усиленно предлагаемый конкурент табак. “Целые тома научных исследований… приводят к заключению, что потребление героина никаких органических заболеваний не вызывает. Это физически неопасное, хотя и сильно способствующее пристрастию вещество”. / Arnold S. Trebach. The Great Drug War (New York: Macmillan. 1987). p. 291/

Разница в восприятии обществом этих двух основанных на растениях наркотиков, охвативших ныне пандемией всю планету, никак не может способствовать разумной оценке степени их вредности в социальном отношении. При правильном подходе отношение к этим двум растениям было бы сходным. Однако мы вынуждены указать на некоторые моменты, не связанные с общим для табака и героина свойством вызывать пристрастие, чтобы понять, почему общество владычества предпочло “задавить” один и возвысить другой.

ЕВРОПУ ЗНАКОМЯТ С КУРЕНИЕМ

Табак — природное для Нового Света растение, таков же и обычай курения растительных материалов для достижения наркотических эффектов от них. Курение, возможно, было известно в Старом Свете в период неолита. Здесь мнения ученых разделяются. Однако нет никаких доказательств того, что курение табака было практикой, известной какой-либо из исторических цивилизаций Старого Света до завезения ее Колумбом после своего второго путешествия в обе Америки. Спустя менее ста лет на могилах шаманов в Лапландии уже оставляли лежать пачечки табака! Это дает некоторое представление о том, как быстро табак смог распространиться как курево даже в обществе, которое было вовсе не знакомо с ним раньше. К началу XIX века потребление табака в Европе считалось прерогативой мужчин. О преуспевании мужчин судили по количеству и качеству выкуриваемых ими сигар. Табак был причислен к длинному перечню мужских привилегий стиля владычества, который включал в себя почти все виды алкоголя (дамам коньяк, пожалуйста), финансовый контроль, доступ к проституткам и контроль над властью политической (вспомните те самые “прокуренные дымом помещения”).

Даже в нынешней атмосфере достаточно ясного представления о наркотиках не видят никакого противоречия между страстными призывами к запрещению потребления наркотиков спортсменами-профессионалами и фигурой жующего табак главного нападающего команды, вышагивающего к эмблеме державы, глаза которого застыли в наркотической напряженности. Будет ли исключение наркотиков из спортивных состязаний означать исчезновение этой нелепой фигуры тупого чучела с хорошо подающей лапой? Я как-то в этом не уверен.

Пока табак пробивал себе путь к теперешним высотам, опий также пользовался популярностью, хотя и ничтожной в сравнении с табаком. Ладанум — настойка опия в алкоголе — использовался как средство от колик у детей, как “женское тонизирующее”, как средство от дизентерии и, самое знаменательное, как возбудитель творческого воображения у писателей, путешественников и других представителей богемы. Морфий, который надлежит вводить путем инъекций, был первым синтезированным алкалоидом. Это событие, произошедшее в 1805 году, бросило тень на тихий мирок энтузиастов ладанума — ибо сколько бы творческого вдохновения ни получали Колридж и Де Квинси от своего воображаемого рабства “опиомании”, их зависимость от опия, хотя и была серьезной, но если ее сопоставить с зависимостью от кокаина и от новых синтетических аналогов героина, то она покажется просто незначительной.

ДАВНЯЯ ПРЕЛЕСТЬ ОПИЯ

Маковые зерна — вкусная и непсихоактивная пища, как это могут подтвердить все любители булочек с маком. Но если недозревшую семенную коробочку надрезать лезвием или просто поскрести ногтем, то вскоре выступит молочко, вроде латекса, которое, загустевая, превращается в темно-коричневое вещество. Этот материал — сырой опий. Подобно псилоцибиновому грибу, произрастающему на помете крупного рогатого скота, спорынье, произрастающей на ржи и других злаках, опийный мак — главное психоактивное растение — развивался в непосредственной близости к источнику пищи человека. В случае опийного мака (Papaver somniferum  ) психоактивность и питательная ценность одного и того же растения представляют собой две стороны одной медали.

Опий — в той или иной форме — был у врачей на вооружении по меньшей мере с 1600 года до н. э. Одно из египетских медицинских руководств того времени предписывало его как успокоительное для детей — точно, как это делали викторианские няньки, давая детям ароматический напиток Годфри с добавкой опия, чтобы успокоить их. Опий — эту черную липкую смолу — в течение большей части его истории не курили, а растворяли в вине и пили или же скатывали в шарик и заглатывали. Опий как средство от боли, для эйфории и, по широко распространенным слухам, афродизиак, был известен в Евразии уже несколько тысячелетий назад.

В период упадка минойской цивилизации, насчитывающей многие тысячелетия, и ее религии Архаичного культа Великой Матери первоначальный источник связи растительной природы с Богиней был в конце концов замещен опийным опьянением. Ранние минойские тексты свидетельствуют о том, что мак широко культивировался и на Крите, и на Пилосе в позднеминойскую эпоху; согласно этим текстам, маковые головки использовались в виде идеограммы на платежных ярлыках. Указываемые количества урожая мака настолько велики, что какое-то время полагали, будто числа эти относятся к зерну, а не к маку. Это легко понять, поскольку Деметра была богиней и того и другого (см. илл. 19).

Илл. 19. Деметра с ячменем, опием и змеями. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Насколько знание о маке переносилось в греческие мистерии Деметры на материке, фактически еще только предстоит выяснить, особенно из тех соображений, что существует определенная иконографическая путаница между цветком мака и граната — растения, также связываемого с мистериями. Кереньи цитирует Теокрита (VII, 157).

Для греков Деметра была еще маковой богиней,

Держащей в руках своих снопы и мак. / Carl Kerenyi. Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life, Bollingen Series LXV (Princeton: Princeton University Press. 1976), p. 23/

Илл. 20. Богиня с головками мака. колосьями и ульем. Из книги Эрика Ноймана “Великая Мать” (New York: Panlheon, 1955). С. 263.

На известной иллюстрации из книги Эриха Ноймана “Великая Мать”  изображена Богиня рядом с ульем, держащая маковые коробочки и колосья в левой руке, а правой опирающаяся на одну из неукрашенных колонн, которые занимали центральное место в минойской религии земли (илл. 20). Редко бывало, чтобы столько элементов Архаичной технологии экстаза так очевидно собирались вместе. Это изображение — почти чистая аллегория трансформации минойской шаманской духовности в ее поздней фазе. Ее грибные корни символизирует неиконическая колонна; они — пробный камень Богини, обращенной к обещаниям мака и эрготизированного зерна. Пчелиный улей вводит тему меда, архетипический образ экстаза, женской сексуальности и защиты, сменяющихся ботанических тождеств и священных таинств.

Маковый и латексный опий были известны древним египтянам и проявляются в их погребальном искусстве, а также в самых ранних медицинских папирусах. Разные виды мака были известны персам; в Древней Греции и других местах мак был известен как “устранитель скорби”.

Теофраст знал его как средство, вызывающее сон, в 300 году до н. э., и его наблюдения повторил Плиний в I веке н. э., присовокупив мысли об опийном отравлении. Греки посвящали мак богине ночи Нике, Морфею — сыну Гипноса и богу снов, и Танатосу — богу смерти. Они свели воедино все его свойства в божествах, которым он предлагался в виде подношения. Опий распространился по исламскому миру после VII века. Он, несомненно, использовался для лечения дизентерии, а также для того, чтобы облегчить душевные муки. / William Emboden, Narcotic Plants (New York: Macmillan. 1979), pp. 27-28/

Хотя свойство опия вызывать пристрастие было упомянуто Гераклидом Тарентским в III веке до н. э., это было нечто такое, чего даже врачи не могли понять еще почти 2000 лет. Нам, выросшим с представлением о пристрастии как о болезни, возможно, трудно поверить, что химическая зависимость от опиатов не была ни отмечена, ни описана медицинскими авторитетами до начала XVII века. В 1613 году Сэмюел Пюрчес заметил об опии, что “однажды потребив его, придется продолжать это под страхом смертным, хотя некоторые находят выход, прибегая вместо него к вину”. “Понимание, что опии вызывает пристрастие, редко можно обнаружить в тот период”, — комментирует Алетея Хейтер. / Alethea Hayter, Opium and the Romantic Imagination (Berkeley: University of California Press. 1968). p. 22/

Для древнего же мира опий был средством, приносящим сон и облегчение боли. В последние дни Римской империи опий прописывали, быть может, и чрезмерно. Потом потребление опия почти прекратилось в Европе на много веков; старые травники саксонской Англии упоминают сок, который гонят из мака как средство от головной боли и бессонницы, но опий, несомненно, играл довольно незначительную роль во врачевательном оснащении средневековой Европы. /Fred Getting’s Dictionary of Occult, Hermetic, and Alchemical Sigils (London:Routledge amp; Kegan Paul. 1981) не содержит ни знаков, ни особых отметок для опия. хотя содержит такие пометки для сотен других веществ и материалов/ “Алхимический лексикон”  Мартина Руланда, вышедший в 1612 году, упоминает лишь слово “озорор” (osoror) в качестве синонима опия, да и то без разъяснений.

ОПИЙ АЛХИМИЧЕСКИЙ

Лишь у Парацельса, знаменитого отца химиотерапии, мы можем проследить оживление интереса к опию. Великий швейцарский алхимик XVI века, реформатор медицины и знахарь, защищал опий и использовал его в широких масштабах. И здесь снова, как и в случае с очищенным алкоголем, мы встречаемся с алхимиком, занятым поиском духа, запертого, как это представлялось, в материи, открывшим средство высвободить силу, заключенную в простом растении. И так же, как и Луллий до него, Парацельс предполагал, что открыл универсальную панацею: “Я владею тайным средством, которое называю “ладанум” и которое превосходит все прочие героические средства”. / Цит. по: Lewin. р. 38/

Вскоре после того, как Парацельс стал провозглашать достоинства опия, врачи, принадлежащие к его школе, начали приготовление лекарственных панацей, чьей исключительной действующей основой было содержащееся в них обильное количество опия. Один из этих последователей-энтузиастов, алхимик ван Хельмонт, стал широко известен как “доктор Опий”, первый “трупак”, или наркотический доктор.

ТАБАК НА НОВОЙ СЦЕНЕ

Пока “ятрохимики” Парацельсова “вероисповедания” способствовали употреблению опия в Европе, экзотический пришелец потихоньку прокладывал себе путь на европейскую сцену. Табак был первой и самой непосредственной расплатой за открытие Нового Света— Второго ноября 1492 года, менее чем через месяц после своего первого прибытия в Новый Свет, Колумб высадился на северном побережье Кубы. Адмирал Океанский послал двух нагруженных дарами членов своего экипажа вглубь острова, где, как он считал, должен был находиться глава множества прибрежных селений, которые он видел. У адмирала, несомненно, все еще была какая-то надежда на то, что люди его вернутся с известием о золоте, драгоценных камнях, ценных породах дерева и пряностях — богатствах Индии. Вместо этого разведчики вернулись с сообщением о мужчинах и женщинах, у которых в ноздри были вставлены подожженные свернутые листья. Эти зажженные свертки называли “тобакос”,  и они состояли из сухих трав, завернутых в большой сухой лист. Их зажигали с одного конца, а люди втягивали в себя дым с другого — “пили” его, то есть вдыхали нечто совершенно неизвестное в Европе.

Де лас Казас, епископ Чиапский, опубликовавший отчет Колумба, в котором приводится это описание, добавил свое замечание.

Я знаю испанцев, подражающих этому обычаю, и, когда я сделал им выговор за это дикое занятие, они ответили, что они не в силах отказаться от этой привычки. Хотя мореплавателей чрезвычайно удивил этот странный дикарский обычай, они, поэкспериментировав с ним сами, скоро получили такое удовольствие, что начали подражать ему. / Lewis Lewin, Phantastica: Narcotic and Stimulating Drugs (New York: E. P. Dutton. 1931), p. 288/

Через четыре года после первого путешествия отшельник Романо Пане, которого Колумб оставил на Гаити по завершении второй поездки в Новый Свет, описал в своем журнале местную привычку вдыхать табачный дым с помощью приспособления из птичьей кости, вставляемого в нос и поддерживаемого над табаком, насыпанном на слой углей. Последствия этого простого этнографического наблюдения еще предстояло учесть. Оно привнесло в Европу крайне эффективный метод введения в тело человека наркотических средств, в том числе и многих потенциально опасных. Оно сделало возможным всемирную эпидемию курения табака. Это был быстро действующий и легко доступный для злоупотребления способ потребления и опия, и гашиша. И это был отдаленный предок курильщиков крэк-кокаина и Пи-Си-Пи РСР, фенилцикледин. — Прим. ред. . Он же, следует сказать, позволяет испытать самый глубокий экстаз, вызванный индольными галлюциногенами, — редко встречающуюся, но ни с чем не сравнимую практику курения ДМТ (диметилтриптамина).

ТАБАК ШАМАНСКИЙ

Ко времени контакта с Европой курение табака было широко распространено в Северной Америке. Хотя привычка потребления галлюциногенных, содержащих ДМТ нюхательных смесей также преобладала в Карибском культурном ареале, пока что не имеется никаких подтвержденных сообщений о каких-то иных курительных материалах, кроме табака.

Высокая культура индейцев майя, процветавшая в Мезоамерике до середины 800-х годов, имела давние и сложные отношения с табаком и привычку его курения. Табак классических майя был табаком Nicotiana rustica  , который все еще находится в употреблении среди коренных популяций Южной Америки и по сей день. Этот вид гораздо сильнее, химически потенциально галлюциногенен в отличие от коммерческих сортов доступного сегодня Nicotiana tabacum  . Разница между этим табаком и сигаретным весьма велика. Дикий табак сушили и сворачивали в сигары, которые затем курили. То, подобное трансу состояние, которое следовало в результате курения, отчасти из-за синергии с присутствующими соединениями, включающими в себя ингибиторы МАО, было центральным для шаманизма индейцев майя. Недавно внедренные антидепрессанты ингибиторы МАО являются отдаленными синтетическими родственниками этих натуральных соединений. Фрэнсис Робишек много писал об очарованности людей майя табаком и его химически сложным составом.

Следует также признать, что никотин никоим образом не является единственным биоактивным веществом в табачном листе. Недавно алкалоиды группы гармалы — гарман и норгарман — были выделены из заготовленных коммерческих Табаков и их дыма. Они составляют химическую группу бета-карболинов, куда входят гармин, гармалин, тетра-гидрогармин и шестиметоксигармин, все с галлюциногенными свойствами. Хотя до сих пор ни одну из природных разновидностей табака не проверяли на наличие этих веществ, вполне резонно предположить, что их содержание может широко варьироваться в зависимости от разновидности и развития табака и что некоторые из местных видов табака могут содержать сравнительно высокую их концентрацию. /Francis Robicsek. The Smoking Gods: Tobacco in Maya Art, History and Religion (Norman: University Of Oklahoma Press, 1978). p. 46/

Табак был и является всегда присутствующим придатком более мощных растений и зрительных галлюциногенов, где бы они ни потреблялись в обеих Америках в традиционном и шаманском варианте.

А один из традиционных способов потребления табака включает в себя изобретенную в Новом Свете клизму. Питер Ферст изучал роль клизм и клистиров в мезоамериканской медицине и шаманизме.

Только сегодня выяснилось, что древние майя, подобно древним перуанцам, пользовались клизмами. Обнаружены отраженные в искусстве майя спринцовки, или наркотические клизмы, и даже ритуалы с клизмой. Выдающимся примером является большая расписная ваза, датируемая 600— 800 годом н. э., на которой изображен мужчина, вставляющий себе клизму, и женщина, помогающая ему. В результате этого недавно обнаруженного изображения археолог М.-Д. Коу оказался в состоянии идентифицировать странный предмет, который держит божество-ягуар на другом расписном сосуде майя, как спринцовку. Если клизмы древних майя состояли, как у перуанских индейцев, из веществ опьяняющих или галлюциногенных, то они, возможно, состояли из ферментированного balche  – медового напитка. Balche  — священный напиток, который делали крепче с помощью примеси табака или семян вьюнка. Таким образом, возможно, принимали и экстракты дурмана и даже галлюциногенные грибы. Конечно, они могли употреблять и просто табачные примеси. / Peter Furst, Hallucinogens and Culture (San Francisco: Chandler amp; Sharp, 1978). p. 28/

ТАБАК КАК ЗНАХАРСКОЕ СРЕДСТВО

Всякое специфическое средство, введенное в употребление, неизбежно сопровождается множеством шарлатанских медицинских теорий и способов лечения. Злоупотреблению кокаином, как мы увидим, предшествовала мода на тонизирующее “Вин де Мариани”, а героин предлагался в качестве лечения от пристрастия к морфию. Чтобы не испытывать отвращения к “клизмовым” ритуалам майя, следует принять во внимание, что в 1661 году датский врач Томас Бартолин рекомендовал своим пациентам клизмы не только из табачного сока, но и из табачного дыма.

Кто случайно глотал табак, может засвидетельствовать его слабительное действие. Это свойство используется в табачном клистире, употребляемом через клизмы. Мой дорогой брат Эразм показал мне этот метод. Дым из двух трубок (наполненных табаком) вдувается в кишки. Пригодный для этого инструмент придумал изобретательный англичанин. /Thomas Bartholin, Historiarum anatomicarum et medicarum rariorum (Copenhagen. 1661)/

Не уступая ловкому англичанину, французский врач XVIII века Буко стал отстаивать применение “внутривагинального вдувания табачного дыма для лечения истерии”.

Совершенно независимо от этих эксцентричных и странных применений потребления табака и вопреки неодобрению духовенства, привычка курения быстро распространялась в Европе.

Всякое средство в процессе его внедрения в новую культурную среду, прославляется как “любовное”, что заведомо бывает самым эффективным из всех рекламных трюков. Столь разные вещества, как героин и кокаин, ЛСД и МДМА, — все они на каком-то этапе предлагались как средство, обеспечивавшие определенное ощущение интимности — половой или психологической. Табак не был исключением: причиной его быстрого распространения отчасти были ходкие байки моряков о его замечательных свойствах как афродизиака.

Матросы рассказывали о никарагуанских женщинах, которые курили это зелье и обнаруживали такой пыл, какого и во сне не увидишь. Вероятно, именно эти слухи стали решающим доводом в пользу популярности курения среди женщин в Европе. Быть может, в этом причина того успеха, который пережил бывший францисканский монах Андре Теве, представивший в 1579 году табак французскому двору. / Emboden. op. cit… p. 38/

Теве вполне понимал, что табак будут курить и потреблять как средство, восстанавливающее силы, взбадривающее. Ранее французский посол в Португалии Жан Нико экспериментировал с измельченными листьями табака, используя их как нюхательную

смесь с целью лечения мигрени. В 1560 году Нико передал образчик своей нюхательной смеси Катерине Медичи, которая страдала хронической мигренью. Королева была в восторге от действия этого растения, и оно быстро стало известно как “Неrbа Medicea”, или “Herba Catherinea”. Нюхательная смесь Нико была получена из более токсичного Nicotiana rustica  – классического шаманского табака майя. Nicotiana tabacum  монаха Теве покорил Европу в виде сигарет и был растением, которое стало основой для чрезвычайно важной табачной экономики, выросшей в колониальном Новом Свете.

ПРОТИВ ТАБАКА

Не все приветствовали появление табака. Папа Урбан VII грозил отлучением от церкви всем, кто курил или нюхал табак в храмах Испании. В 1650 году Иннокентий Х запретил нюхание табака в базилике Св. Петра под угрозой отлучения. Протестанты также осудили новую привычку и были направляемы в своих усилиях ни более ни менее как королем Англии Иаковом I, чей пламенный “Протест против табака”  появился в 1604 году.

И вот добрые соотечественники, давайте же (прошу вас) рассмотрим, какая честь или благоразумие могут подвигнуть нас на подражание рабским индейцам, в особенности в столь отвратительном и зловонном обычае… Не стыдясь, скажу вам, для чего нам так унижать себя, уподобляясь этим грубым индейцам, рабам испанцев, отбросам мира, к тому же чуждым Завету Божию? Почему бы нам тогда уж не подражать им и в хождении в обнаженном виде?… И почему бы нам не отринуть Бога и не поклониться Диаволу, подобно им. / Robiscek. op. cit… p. 8/

Запустив этот риторический “протест”, в котором можно усмотреть первую заявку на подход “просто скажите нет”, король переключил свое внимание на другие вещи. Спустя восемь лет в отчете говорилось, что в одном лишь городе Лондоне не менее 7000 торговцев табачными изделиями и столько же табачных лавок! Курение и нюхание табака наступали с интенсивностью современной моды.

ТАБАК ТОРЖЕСТВУЕТ

В коммерческом смысле табак не достиг своих высот до завершения Тридцатилетней войны (1618-1648). К тому времени уже существовали американские колонии, вполне способные принять участие в зарождающейся торговой экономике. Фактически эта экономика держалась большей частью на табаке из колоний в Северной Америке, очищенном алкоголе и сахаре-сырце из аванпостов тропиков. Эпоха Просвещения прочно основывалась на экономике, завязанной на наркотики.

Внедрение табака в Европу сопровождалось удивительным процессом: ввиду акцентирования на рекреационном потенциале и крупномасштабном выращивании менее токсичного из двух главных видов — Nicotiana tabacum  , табак утратил свое значение как растение шаманское и галлюциногенный характер действия. Это было более чем вопросом изменения стандартной дозы и метода назначения. Природный табак, который я пробовал, находясь среди различных народностей Амазонки, весьма нарушал ориентацию и был субтоксичен. Он явно обладал способностью вызывать измененные состояния сознания. Возникшая же в Европе привычка потребления табака была сугубо светской и направленной на “взбадривание”, а потому коммерчески выгодным считались наиболее мягкие виды.

Как только обнаруживается какое-нибудь специфическое средство, оно частенько проходит процесс опробования — разведения, разбавления, — прежде чем достигнуть наиболее желательного для всех уровня действия. Переход от поедания опия или гашиша к курению этих веществ, как и переход с больших доз ЛСД в 1960-х до теперешней практики приема малых (ради отдыха и восстановления сил), был именно таким процессом. Этот последний случай перехода, возможно, был следствием небольшого, но постоянно наличествующего процента людей, страдавших серьезными нервными расстройствами после потребления больших доз ЛСД. Представление о “правильной” дозе того или иного вещества есть нечто такое, что та или иная культура создает с течением времени. (Бывают, конечно, и полностью противоположные примеры: переход от вдыхания распыленного кокаина через нос на курение крэк-кокаина является примером смещения в сторону более крупных доз и более опасных способов потребления).

ОПИУМНЫЕ ВОЙНЫ

Именно запрещение курения табака в Китае последним императором династии Минь (1628-1644) привело расстроенных приверженцев табака к эксперименту с курением опия. До того времени курение опия не было известно. Так что запрещение одного наркотика неизбежно ведет к переходу на другой. К 1793 году и опий, и табак уже привычно курили по всему Китаю.

В 1729 году китайцы строго запретили ввоз и продажу опия. Несмотря на это, ввоз опия португальцами с плантаций в Гоа продолжал расти, пока к 1830 году в Китай не было нелегально завезено более 25 000 ящиков опия. Англия с ее финансовыми интересами, для которых угроза этих запретов была ощутимой, так повернула ситуацию, что обратила ее в так называемые опиумные войны (1838-1842).

Ост— индская Компания и британское правительство оправдали торговлю опием с тем вежливым лицемерием, какое на три века сделало британский истеблишмент притчей во языцех. Никакой прямой связи между торговлей опием и Ост-индской Компанией, которая, конечно же, обладала монополией в чайной торговле Британии до 1834 года, не существовало. Опий продавался с аукциона в Калькутте. После этого компания отказалась от всякой ответственности за этот наркотик. / Henry Hobhouse, Seeds of Change: Five Plants That Transformed Mankind (New York: Harper amp; Row. 1985), p. 117/

Инцидентом, вызвавшим эпизод капиталистического терроризма и настоящего наркотического порабощения в массовом масштабе, было уничтожение китайскими властями двадцати тысяч ящиков опия. В 1838 году император Дао Гуан послал официального эмиссара Линя в Кантон, чтобы покончить с незаконной торговлей этим наркотиком. Вышли официальные предписания британским и китайским торговцам опием убрать свои товары, но предписания эти были отклонены. Тогда посланник Линь спалил китайские склады на суше и британские суда, ожидающие разгрузки в порту. Больше годового запаса опия взвилось вверх в виде дыма; хроникеры, бывшие свидетелями этого события, вспоминали, что аромат был несравненный. / Arthur Waley. The Opium War Through Chinese Eyes (Stanford: Stanford University Press, 1958), pp. 11-157/

Потянулась довольно скучная полемика, но в итоге в 1840 году была объявлена война. Британцы взяли на себя инициативу, уверенные в силе и превосходстве Королевского флота. У китайцев не было никаких шансов: война была короткой и решительной. В 1840 году был захвачен Кусан, а на следующий год британцы бомбардировали и уничтожили укрепления на реке Кантон. Местный китайский командующий Цзи Шень, сменивший посланника Линя, согласился сдать Гонконг и выплатить контрибуцию в 6 миллионов китайских серебряных долларов достоинством около 300 тысяч фунтов стерлингов. Когда эти новости дошли до Пекина, императору не оставалось ничего иного, как согласиться. Таким образом китайцы понесли значительные потери в средствах и территориально. / Peter Ward Fay. The Opium War (New York: W. W. Norton. 1975). pp. 249— 260. Also see Jack Beeching, The Chinese Opium Wars (new York: Harcourt Brace Jovanovich, 1975)/

Спустя пятнадцать лет разразилась вторая война. Эта война также окончилась для Китая неудачно. Вскоре после этого Тяньцзиньский договор легализовал в Китае торговлю опием.

Во многих отношениях инцидент этот стал моделью для более крупных набегов на сферу международной торговли наркотиками со стороны правительств XX века. Он ясно показал: потенциальная пригодность для продажи новых наркотиков может одолеть те учрежденные силы, что противостоят или как будто противостоят новому товару. и будет одолевать их. Схема, созданная английской опийной дипломатией XIX века, повторилась, хотя и с некоторыми новыми штрихами в тайном сговоре ЦРУ в отношении международной торговля героином и кокаином в наше время.

ОПИЙ И КУЛЬТУРНЫЙ СТИЛЬ: ДЕ КВИНСИ

В начале XIX века опий оказал влияние не только на политику торговых империй на Дальнем Востоке, но и — совершенно неожиданное — на эстетические формы и стиль европейской мысли. В каком-то смысле европейское общество пробуждалось от нарциссической занятости возрождением классицизма и оказывалось как бы зрителем на соблазнительно метафизическом и эстетически экзотическом банкете, проводимом Великим Тюрком из оттоманов, — банкете, главным аперитивом которого было опийное видение.

В связи с этим невозможно не упомянуть здесь о Томасе Де Квинси. Подобно Тимоти Лири в 1960-х годах, Де Квинси способен был прекрасно передать визионерское действие того, что он испытал. Для Де Квинси это было действие, заключенное в маковом лабиринте. Он умел передавать опийное видение с той утонченной меланхолией, которая типична для эпохи романтизма. Почти небрежно, как говорится, “одной левой” создал он в своих “Исповедях одного англичанина — потребителя опия”  культурный имидж, “Zeitgeist” (дух времени — нем .) переживания опийного опьянения и своего рода метафизику опия. Он придумал форму “наркотической исповеди” — важнейшего жанра последующей литературы, навеянной наркотиками. Его описания восприятия мира потребителем опия являются непревзойденными.

Много лет назад, когда я просматривал “Древности Рима” Пиранези, м-р Колридж, стоявший рядом, описал мне серию иллюстраций этого художника, названных им “Грезы” и передающих изображение его видений во время лихорадочного бреда. Некоторые из них (я пишу лишь по памяти о рассказанном м-ром Колриджем) представляли огромные готические залы, где на полу стояли всевозможные машины и механизмы, колеса, кабели, блоки, рычаги, катапульты и прочее — выражение огромной проявляемой силы и преодолеваемого сопротивления. Крадучись вдоль стен, замечаешь лестницу, а на ней, нащупывая себе путь наверх, — сам Пиранези. Последуй немного далее по ступеням, и увидишь, как они приводят к внезапному, резкому обрыву, безо всяких балюстрад, не давая далее ни шагу тому, кто дошел до края, кроме как глубоко вниз. Что бы ни сталось с бедным Пиранези, думаешь ты, по крайней мере здесь трудам его надлежит как-то завершиться. Но подними свой взгляд, и ты увидишь второй пролет ступеней, еще выше, на котором снова виден Пиранези, на сей раз стоящий на самом краю бездны. Снова возведи глаза, и увидишь еще один воздушный пролет ступеней; и снова бедный Пиранези, занятый своим вдохновенным трудом; и так далее — до тех пор, пока и неоконченные ступени, и Пиранези не теряются во мраке наверху зала. С той же силой нескончаемого роста и самовоспроизведения развивались в грезах мои построения. / Thomas De Quincey, Confessions of an English Opium-Eater (London: MacDonald. 1822). p. 117/

Илл. 21. “Морфинистка” Эжена Грассе, 1893 г. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Опий веселит дух; он может вызывать бесконечно разворачивающиеся ленты мыслей и экстатически восторженных спекуляций, и в течение еще полувека после “Исповедей”  Де Квинси предпринимались серьезные попытки использовать действие опия на творческие способности, в особенности на литературное творчество. Де Квинси направил эту попытку; он был первым писателем, сознательно изучавшим на личном опыте способ формирования грез и видений, — как опий помогает формировать их и как их усиливает, как они затем перекомпонуются и используются в осознанном искусстве (у него самого — в “страстной прозе”, но процесс этот будет применим и в поэзии). Он научился своей бодрствующей писательской технике отчасти из наблюдений за тем, как ум работает в мечтах и грезах под влиянием опия.

Он был убежден, что “опийные” мечты и грезы сами могут являться творческим процессом, аналогичным литературному творчеству и ведущим к нему. Он использовал эти грезы в своей писательской работе не как какую-то декорацию или аллегорию, не с умыслом создать атмосферу, как-то предвосхитить сюжет или помочь ему, даже не как намек на некую высшую реальность (хотя и считал их таковой), но как форму искусства саму по себе. Его изучение работы воображения в созидании снов осуществлялось с той же сосредоточенностью, какую некоторые из его современников уделяли бодрствующему воображению для созидания поэзии. / Hayter, op. cit… p. 103/

НАЧАЛО ПСИХОФАРМАКОЛОГИИ

Аналитический и психологический интерес таких людей, как Де Квинси и французский психиатр Ж.-Ж. Моро де Тур, и их отношение к веществам, которые они стремились изучить, знаменует начало не совсем удачной попытки науки достигнуть какого-то согласия с этими материалами. В своей работе они подразумевали, что опьянение, видимо, может имитировать помешательство — серьезный намек на то, что безумие и вообще большинство душевных заболеваний коренится в физических причинах. Опийные грезы рассматривались как своего рода театр воображения в бодрствовании. И в этой очарованности грезами есть определенное предвосхищение психоаналитических методов Фрейда и Юнга; очарованность эта ощущается во всей литературе XIX века — у Гете, Бодлера, Малларме, Гюисманса и Гейне. Это песня сирен бессознательного, не звучавшая со времен разорения Элевсина, но выраженная в романтизме и у прерафаэлитов как языческое буйство, движимое нередко обращением к опию. Распутницы со скромно потупленным взором из серии рисунков Бердслея или более мрачные лабиринтные видения Одилона Редона или Данте Габриеля Розетти являются олицетворением этой эстетики,

Как у той эстетики была и более темная сторона, так и маковая химия стала выдавать более опасные и сильнодействующие в смысле пристрастия производные. Шприц для подкожных впрыскиваний был изобретен в 1853 году, и с тех пор у потребителей опиатов был предостерегающий пример потребляющих морфий внутривенно, подверженных тяжелому пристрастию, пример, достаточный для того, чтобы умерить свое пристрастие (илл. 21).

XIX век переживал отбор и классификацию удивительного разнообразия новых средств и стимуляторов, какое принесли два века исследовании и эксплуатации обширных земель. Потребление табака (в той или иной форме) получило широкое распространение, особенно среди мужчин, во всех классах общества. Опием злоупотребляли меньше, но тем не менее это было великое множество лиц, так же из всех слоев общества. Дистиллированный алкоголь производился и потреблялся в гораздо больших количествах, чем когда-либо прежде. В такой обстановке и возникли общества трезвенников, а также стали формироваться современные позиции в отношении вопроса о наркотиках. Но настоящее злоупотребление синтетическими веществами и его результат были еще впереди — в веке двадцатом.

13. СИНТЕТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА: ГЕРОИН,КОКАИН, А ТАКЖЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Морфий был выделен в 1805 году молодым немецким химиком Фридрихом Сертюрнером. Для Сертюрнера морфий был чистейшей сутью макового растения. Он дал ему название, производное от имени греческого бога снов — Морфея. Этот успех в выделении эссенции опийного мака и вдохновил химиков на попытку выделить чистые соединения из других испытанных средств фармакологии. Средства для облегчения сердечных заболеваний были получены из наперстянки. Хинин был экстрагирован из хинного дерева и, очищеный, применялся в колониях для борьбы с малярией. А из листьев одного южноамериканского кустарника был экстрагирован новый и многообещающий местный анестетик кокаин.

Потребление морфия было ограниченным и спорадическим где-то до середины XIX века. Поначалу вне медицины он употреблялся в основном самоубийцами, но этот период был непродолжительным, и скоро морфий утвердился как новый и весьма необычный вид наркотика. В 1853 году Александр Вуд изобрел шприц для подкожных инъекций. До его изобретения врачи пользовались полыми стеблями сирени для введения веществ внутрь тела. Шприц появился как раз вовремя — чтобы быть использованным для введения морфия солдатам, раненным в американской Гражданской войне и в войне франко-прусской. Это создало определенный образец, с проявлением которого мы встретимся вновь в истории опиатов, — войной как фактором пристрастия.

К 1890 году применение морфия на полях сражений привело к значительному увеличению в Европе и США числа людей, приобретших наркотическую зависимость. Среди вернувшихся домой ветеранов Гражданской войны было столько морфинистов поневоле, что желтая пресса стала говорить о пристрастии к морфию как о “солдатской болезни”.

СИЛЬНЫЕ НАРКОТИКИ

Очищенный алкоголь и белый сахар предшествовали морфию в качестве вызывающих пристрастие образцов соединений высокой чистоты, но морфий стал образцом современных “сильных средств”, то есть вводимых путем инъекции наркотиков с высоким уровнем пристрастия. Поначалу подобные вещества извлекались из опиатов, но очень скоро к их перечню присоединился кокаин. Героин, созданный как средство лечения от пристрастия к морфию, после своего внедрения быстро заменил морфий как синтетический опиат, предпочитаемый среди способствующих пристрастию. Героин сохранял этот статус в течение всего XX века.

Героин и в фантазии публики быстро вытеснил все прочие средства, что касается бесовщины наркотического пристрастия. И хотя статистика показывает, что алкоголь убивает раз в 10 чаще, чем героин, пристрастие к героину и сегодня все еще рассматривается как самое дно наркотического порока. Для такой точки зрения есть две причины.

Одна из них — реальная сила вызываемого героином пристрастия. Страстное влечение к героину и незаконные или насильственные действия, которые может вызывать это влечение, создали героину репутацию наркотика, приверженцы которого готовы ради него на убийство. Приверженцы табака тоже могли бы убить за свою дозу, если б понадобилось, но вместо этого они просто поутру бегут купить пачку сигарет.

Другая причина неприязни к приверженцам героина -• это характерные особенности вызываемого им опьянения. Непосредственно после укола человек весел, исполнен энтузиазма. Однако эта активная реакция на инъекцию скоро уступает место “дремоте”, или “клеванию носом”. Цель наркомана с каждым введением джанка Под джанком на американском сленге понимается общее название опия и (или) его производных, включая все синтетические от демерола до палфиума. — см. У. Берроуз. Голый завтрак. М. Журнал “Глагол”. 1994, N 20. С. 28. — Прим. ред.  — продлить эту “дремоту”, попасть в отрешенное состояние полусна, в котором могут развертываться долгие грезы опиата. В этом состоянии нет ни боли, ни сожаления, ни отчаяния, ни страха. Героин — совершенное средство для всех, кто страдает отсутствием самоуважения или чем-то травмирован. Это средство для полей сражений, концлагерей, палат раковых больных и гетто. Это средство смирившихся и распустившихся, явно умирающих и жертв, не расположенных к борьбе или не способных бороться.

Джанк— это идеальный продукт… абсолютный товар. В торговых переговорах нет необходимости. Клиент приползет по сточной канаве и будет умолять о покупке… Торговец джанком не продает свой товар потребителю, он продает потребителя своему товару. Он унижает и упрощает клиента. Он платит своим служащим джанком.

Джанк соответствует основной формуле вируса “зла”: Алгебре Потребностей  . Лик зла — это всегда лик тотальной потребности. Наркоман — это человек, испытывающий тотальную потребность в наркотике. При частом повторении потребность становиться беспредельной, над ней утрачивается контроль. Пользуясь терминами тотальной потребности, спросим: “А вы бы не стали?” Да, стали бы. Вы стали бы лгать, мошенничать, доносить на своих друзей, красть, делать все что угодно  , лишь бы удовлетворить тотальную потребность. Потому что вы находились бы в состоянии тотальной болезни, тотальной одержимости и не имели бы возможности действовать каким-либо другим способом. Наркоманы — это больные люди, которые не могут по ступать по-другому. У бешеной собаки нет выбора — она кусает. / Hayter, op. cit… p. 103/

КОКАИН: БЕЛЫЙ УЖАС

Подобно героину, кокаин — современный наркотик высокой чистоты, выделенный из растения с долгой историей традиционного потребления. Тысячелетия обитатели горных влажных лесов Южной Америки хранили те культурные ценности, которые способствуют ритуальному и религиозному потреблению продукта питания и стимулятора — коки.

Местные жители районов, где традиционно культивировали и потребляли коку, непременно скажут вам: “Coca no es un droga,, es comida”  (“Кока не наркотик, это — пища”). И в значительной степени это так и есть. Потребляемые самостоятельно дозы молотой коки содержат значительный процент ежедневно требуемых витаминов и минералов. / James A. Duke, David Aulik. and Timothy Plowman. “Nutritional Value of Coca”. Botanical Museum Leaflets of Harvard University 24:6 (1975)/ Кока — также сильное средство, подавляющее аппетит. Невозможно оценить важность этих факторов, не понимая ситуации, касающейся наличия белков в лесах Амазонки и на нагорьях Анд. Случайный путешественник может предположить, что пышная растительность тропического леса означает изобилие плодов, съедобных семян и корней. Однако это не так. Конкуренция за доступные ресурсы белка настолько жестока среди тысяч видов жизни флоры и фауны джунглей, что почти все годные к употреблению органические материалы фактически уже встроены во взаимосвязь живых систем. И проникновению человека в такую среду очень поможет растение, подавляющее аппетит.

Конечно, подавление аппетита — это всего лишь одна характерная особенность потребления коки. Важна и другая характеристика — стимулирование. Среда влажных тропических лесов — трудное место для обитания. Сбор пищи и сооружение укрытия часто требуют перенесения большого количества материала на значительные расстояния. И зачастую мачете — единственный инструмент, пригодный для того, чтобы как-то пробиться сквозь непроходимые заросли.

Для культуры древних инков в Перу, а впоследствии для местного населения и колонистов-метисов кока была богиней, чем-то вроде отголоска в Новом Свете белой богини Грейвса Левкотеи. Знаменательно, что богиня Мама Кока в виде девушки, предлагающей спасительную ветку коки испанскому завоевателю, рельефно изображена на фронтисписе классической “История коки — божественного растения инков”  У. Голдена Мортимера (илл. 22).

Илл. 22. Мама Кока в виде богини Нового света, приветствующей прибывающих испанцев. С фронтисписа книги У. Г. Мортимера “История коки — божественного растения инков” (San Francisco: And/Or Press, 1974). С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Кокаин был впервые выделен в 1859 году. Фармакология переживала своего рода Ренессанс, и исследования кокаина продолжались еще несколько десятилетий. На данном этапе нашего обсуждения, вероятно, едва ли нужно упоминать, что кокаин первоначально восхвалялся как прекрасное средство, противостоящее морфию. К числу медиков-исследователей, привлеченных новым средством, относился и молодой Зигмунд Фрейд.

Сегодня невозможно с определенностью сказать, в какой степени кока может повышать психические способности человека. У меня складывается впечатление, что продолжительное ее потребление может вести к прочному улучшению, если проявлявшиеся до ее приема торможения были следствием только физических причин или истощения. Конечно, немедленный эффект дозы коки нельзя сравнить с эффектом инъекции морфия; но, с другой стороны, нет опасности общего вреда для тела, как в случае хронического потребления морфия. / Sigmund Freud, The Cocaine Papers (Vienna: Dunquin Press. 1963), p. 14/

Открытия Фрейда, от которых он впоследствии отказался, не были ни слишком широко известными, ни хорошо принятыми в кругах, где были известны. Но уже его венский последователь Карл Коллер сделал дальнейший шаг в медицинском применении кокаина — открыл возможность его использования как местного анестетика. Открытие Коллера произвело настоящую революцию в хирургии; в 1885 году это свойство кокаина приветствовали как потрясающий прорыв в медицине. Однако с распространением применения этого препарата также было отмечено его действие как вызывающего пристрастие стимулятора. Кокаин послужил источником вдохновения для Роберта Льюиса Стивенсона, описывающего в своей повести “Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда”  некое средство, которое вызывает внезапное изменение личности. Факт, внесший свой вклад в быстро усиливающуюся репутацию кокаина как опасного нового порока богачей и развратников.

ЗА КОКАИН

Не все литературные упоминания о кокаине изображали его в столь жутком свете. В 1888 году британский врач сэр Артур Конан Дойль написал свою ныне известную короткую повесть “Знак четверых”,  в которой вызывающий восхищение сыщик Шерлок Холмс замечает об употреблении им кокаина: “Я полагаю, физическое влияние его дурное. Однако я нахожу его так несравненно стимулирующим и проясняющим ум, что его вторичное действие — вопрос незначительный”. / Arthur Conan Doyle. The Sign of Four in The Complete Sherlock Holmes (New York: Doubleday. 1905)/

Илл. 23. Реклама для “Вин Мариани”. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Кока следовала образцу, уже наработанному с кофе, чаем и шоколадом, то есть она быстро привлекла внимание людей предприимчивых. Главным из тех, кто увидел коммерческие возможности коки, был француз М. Анджело Мариани. В 1888 году на рынке была продана первая бутылка “Вин Мариани” (илл. 23), и скоро возник целый поток вин, тонизирующих средств и эликсиров на основе или с добавкой коки.

Мариани был величайшим из демонстраторов достоинств коки, каких когда-либо знал мир. Он был пропитан сведениями о коке, окружив себя артефактами культуры инков, развел сад коки у себя дома и заправлял торговой империей, которая прославляла его тонизирующее вино. Благодаря своему гению в рекламе, он ближе всех когда-либо живущих подошел к тому, чтобы “перевернуть мир”. Королева Виктория, папа Лев XIII, Сара Бернар, Томас Эдисон и сотни других знаменитостей и представителей медицины публично засвидетельствовали тонизирующие свойства его продуктов в серии из 12 томов, опубликованных его компанией. / Introduction by Michael Horowitz. in W. Golden Mortimer. History of Coca, the Divine Plant of the Incas (San Francisco: Fitz Hugh Ludlow Library. 1974)/

СОВРЕМЕННАЯ АНТИНАРКОТИЧЕСКАЯ ИСТЕРИЯ

В начале нынешнего столетия расисты в США, распространяя всяческие небылицы, упорно разжигали страхи, будто чернокожие Юга, обезумев от кокаина, могут напасть на белых. В 1906 году вышел закон о чистой пище и наркотиках, сделавший кокаин и морфий незаконными и создавший платформу для легально санкционированного запрещения синтетических соединений, вызывающих пристрастие, которые были обнаружены в опийном маке и растении кока. В отличие от табака, чая и кофе, которые сначала приняли в штыки, а затем узаконили, морфий, героин и кокаин начали свою карьеру в современном обществе как вещества легальные, но, будучи признаны способствующими пристрастию, были запрещены. Почему именно эти средства, а не иные? Может быть, они вызывают более серьезное пристрастие? Или само использование подкожной инъекции вызывает неприятные чувства? А может, есть какая-то разница в социальном и психологическом воздействии этих веществ, что и сделало их козлом отпущения за вред, наносимый обществу алкоголем и табаком? Все это трудные вопросы, на которые нелегко ответить. Тем не менее, если мы хотим понять совершенно иной характер атмосферы фармакологического рынка и потребления наркотиков в XX веке, это вопросы, на которые нам нужно попытаться ответить.

Ответ может отчасти заключаться в том, что к началу XX века имелся почти столетний опыт использования синтетических средств, вызывающих пристрастие, и его последствий в социальном плане. Было достаточно хорошо продемонстрировано глупое прославление каждого нового фармакологического средства как какой-нибудь универсальной панацеи от всех бед. То, что можно было отрицать или оставить незафиксированным документально в XVIII и даже XIX веке, не так-то легко скрыть в двадцатом столетии. Все более совершенствующиеся средства коммуникации и транспорта позволяют быстро распространять информацию о наркотиках, равно как и сами наркотики (илл. 24).

Илл. 24. “Кокаинетта Лил” Джона Поуиса. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Эти технологии способствовали возникновению безупречно организованных и умело управляемых крупных преступных синдикатов. Но возникновение этих синдикатов и современных систем производства и распространения наркотиков требовало и определенного попустительства со стороны правительств. Пристрастие, характерное для тяжелых наркотиков, придало торговле ими дурную репутацию. Правительства, веками безнаказанно торгующие наркотиками, вдруг оказались в совершенно новой атмосфере идей трезвости и социальных реформ и были вынуждены перевести эту прибыльную отрасль из сферы обычной коммерции в статус незаконной деятельности. Теперь правительства, прежде получавшие деньги от продажи наркотиков, будут получать их через систему взяток и через ситуации, в которых им будут платить за то, чтобы они “смотрели в другую сторону”.

НАРКОТИКИ И ПРАВИТЕЛЬСТВА

Вовлечение правительств в дела торговли наркотиками и их прямая ответственность за это будут снижаться под прикрытием жульнических предприятий, заменяющих прямую прибыль, тогда как розничные цены будут расти астрономически. Новая структура цен сделала пирог из денежных средств от сбыта наркотиков достаточно большим, чтобы им вдоволь могли попользоваться обе стороны — и правительства, и криминальные синдикаты.

Действительно, современным решением проблемы наркотических картелей было бы выступление их в роли доверенных лиц национальных правительств в деле поставок вызывающих пристрастие наркотиков. Правительства не могут больше открыто участвовать в мировой торговле наркотиками и претендовать на законность. Только отверженные правительства действуют без “прикрытия”. Законные правительства предпочитают, чтобы их разведывательные службы обделывали тайные сделки с заправилами наркобизнеса, делая в это время вид, будто явная машина дипломатии занята проблемой наркотиков, всегда представляемой таким образом, чтобы любой разумный человек поверил в ее полную неразрешимость. Знаменательно, что основными зонами производства сильных наркотиков являются зоны поселения племен. Современным империалистам хотелось бы, чтобы мы поверили, что, как бы они ни старались, им никогда не удавалось “задавить” и контролировать эти зоны, например, в Пакистане или Бирме, где опий производится в крупных масштабах. А потому ответственными за все это можно считать безликих вождей племен, постоянно сменяющих друг друга, да к тому же еще с совершенно непроизносимыми именами.

С 1914 года по 1939 год распространение наркотиков находилось главным образом в руках тех же гангстеров, которые заправляли и другими сферами, характерными для гангстерской субкультуры, — проституцией, ростовщичеством и разного рода рэкетом. Запрещение алкоголя в США создало неожиданно обширный рынок сбыта для сильных наркотиков, а также дало возможность легкой прибыли от нелегально производимого и продаваемого без налогообложения алкоголя.

Правительственные манипулирования рынком наркотиков происходили и в других странах. Во время Второй мировой войны японские оккупанты Манчжурии как бы воспользовались страничкой из книги британского колониального правления веком раньше и произвели в Китае огромное количество опия и героина для распространения внутри страны. Это было сделано не с видами на прибыль, как у британцев, а с намерением породить столько случаев пристрастия, чтобы воля китайского народа к активному сопротивлению оккупации была сломлена. Позднее, в 60-е годы, ЦРУ использует тот же прием, чтобы задавить политические разногласия в американских гетто для черных лавиной сверхчистого героина под No. 4 — “фарфорово-белым”. / Alfred W. McCoy. The Politics of Heroin in Southeast Asia (New York: Harper Colophon Books. 1972)/

НАРКОТИКИ И МЕЖДУНАРОДНЫЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ СЛУЖБЫ

Серьезность пристрастия к синтетическим средствам типа героина и кокаина не могла долго оставаться неизвестной наследникам работорговли и опиумных войн — международным службам разведки и секретным полицейским организациям — и не привлечь их внимания. Эти теневые службы и организации отличаются ненасытной потребностью в деньгах (источник которых отследить невозможно) для финансирования армий, террористических групп, государственных переворотов и оппозиций, которые являются их опорой в торговле. Причастность к мировой торговле наркотиками и фактически господство над нею неопровержимо доказаны для таких организаций, как ЦРУ, “Opus Dei” и секретная служба Франции.

Связь правительства США с мафией и наркотиками прослеживается, как хорошо известно, до начала Второй мировой войны. Две нашумевшие совместные операции УСС (Управления стратегических служб) и Морской разведки США способствовали установлению контактов (через Лучано Счастливчика) с сицилийской мафией и (через Дай Ли) с торгующей наркотиками “Зеленой бандой” Ту Цзюе Шена в Шанхае. Обе связи распространились на послевоенный период. / Henrik Kruger. The Great Heroin Coup: Drugs, Intelligence and International Fascism (Boston: South End Press. 1980). p. 14/

Вовлеченность законных учреждений остается той же самой с некоторыми исключениями. В конце 70-х годов в американской культуре сильных наркотиков произошло смещение акцента с героина на кокаин. Это смещение отчасти было логическим следствием поражения американцев в войне во Вьетнаме и отказа от Юго-Восточной Азии. Оно вскоре усилилось, когда рейгановские программы против наркотерроризма и его поддержки открыли новые возможности для тайных операций.

Тем не менее маловероятно, чтобы эту серьезность пристрастия к кокаину или социальную плату за его эпидемию могли когда-либо предвидеть. Быть может, никто никогда не задавался вопросом, каковы последствия того, что американская публика попалась на крючок кокаина. Возможно, создание еще более действенного и еще больше способствующего пристрастию крэк-кокаина, употребляемого через курение, было неожиданным. Весьма вероятно, что феномен крэка — это пример технологии, вышедшей из-под контроля своих создателей. В 80-х годах кокаин приобрел форму более опасную, чем это могли себе представить любая из его прежних жертв и любой из его хулителей.

Это новая и тревожная схема развития взаимоотношений “человек-наркотик”, схема, которую невозможно игнорировать. Если сегодня мы столкнулись с суперактивной, в смысле пристрастия, формой кокаина, то где гарантия, что завтра не будет суперактивной формы героина? Фактически такие формы героина уже существуют. К счастью, их просто не так легко производить, как крэк-кокаин. В наркотическом подполье появился “ледок” — употребляемая через курение форма сильно способствующего пристрастию метамфетамина. В будущем появятся и другие — более способствующие пристрастию, более разрушительные, чем все те, что возможны сегодня. Как же тогда ответят на этот феномен закон и общество? Остается надеяться, что ответом не будет лицемерное выставление подверженных пристрастию на показ в качестве примеров недостойного поведения.

С исторической точки зрения ограничение доступности веществ, способствующих пристрастию, следует рассматривать как особенно извращенный пример кальвинистского мышления системы владычества, в которой грешника следует наказывать в этом мире, обращая его в эксплуатируемого, несчастного потребителя. И наказывает его за пристрастие, обкрадывая его, криминально-правительственное объединение, которое и производит эти способствующие пристрастию вещества. Образ этот ужаснее образа пожирающей себя змеи — это снова дионисийский образ матери, поедающей своих детей, образ дома, восставшего против себя.

ЭЛЕКТРОННЫЕ НАРКОТИКИ

В своей фантастической повести “Человек в высоком замке”  Филипп К. Дик представил некий альтернативный мир, в котором Вторую мировую войну выиграли японцы и третий рейх. / Philip К. Dick. The Man in the High Castle (London: Penguin. 1965)/ В мире фантазии Дика японские оккупационные власти легализуют марихуану в качестве одного из первых своих шагов, направленных на усмирение населения Калифорнии. Но все не менее странно и в нашем мире, который общепринятая мудрость называет простосердечно “реальностью”. В “этом мире” победители тоже внедряют какой-то всепроникающий, сверхмощный формирующий общество наркотик. Наркотик этот был первым из растущей группы технических наркотиков высокого порядка, которые переносят потребителя в некую альтернативную реальность, воздействуя непосредственно на его органы чувств без введения химических веществ в нервную систему. Речь идет о телевидении. Ни одна эпидемия, никакое пристрастие к моде, никакая религиозная истерия никогда не распространялись быстрее и не создавали себе столько приверженцев за столь краткий период.

Самой близкой аналогией силы пристрастия к телевидению и той трансформации ценностей, которая происходит в жизни тяжело пристрастившегося потребителя, будет, вероятно, героин. Героин делает образ плоским, как бы “выравнивает” его; с героином все ни холодно, ни горячо; наркоман-джанки смотрит вовне на мир, уверенный — что бы ни происходило, все это не имеет никакого значения. Иллюзия знания и контроля, какую дает героин, аналогична неосознанному допущению телевизионного потребителя, будто то, что он видит, где-то в мире является “реальным”. По сути, видимое является косметически улучшенным видом продуктов. Телевидение, хотя и не является химическим вторжением, тем не менее в такой же мере способствует пристрастию и точно так же вредно физиологически, как и любой другой наркотик.

Совсем не отличаясь от наркотиков или алкоголя, телепереживание позволяет своему участнику вычеркнуть мир реальный и войти в приятное и пассивное состояние. Тревоги и заботы с помощью поглощенности телепрограммой, куда-то вдруг исчезают, так же как и при выходе в “путешествие”, вызванное наркотиками или алкоголем. И точно так же, как алкоголики лишь смутно сознают свое пристрастие, чувствуя, будто контролируют свое состояние больше, чем на самом деле… телезритель подобным же образом переоценивает свой контроль, свое владение ситуацией во время просмотра телепередачи. В конечном счете именно это вредное влияние телевидения на жизнь огромного числа людей определяет его как фактор серьезного пристрастия. Привычка к телевизору нарушает чувство времени. Она делает другие восприятия смутными и странно нереальными, принимая какую-то более “значительную реальность” за реальность. Эта привычка ослабляет отношения, сокращая, а иногда и устраняя нормальные возможности поговорить, пообщаться. / Marie Winn. The Plug-In Drug (new York: Penguin. 1977). pp. 24-25/

СКРЫТЫЙ УВЕЩЕВАТЕЛЬ

Самое тревожное во всем этом то, что основная суть телевидения — не видение, а сфабрикованный поток данных, которые можно так или иначе обрабатывать, чтобы защитить или навязать те или иные культурные ценности. Таким образом, мы столкнулись со способствующим пристрастию, всепроиикаюшим средством, которое поставляет переживания, послания которых таковы, какие желают те, кто производит этот наркотик. Что может обеспечить более благодатную почву для поощрения фашизма или тоталитаризма? В США гораздо больше телевизоров, чем домохозяев, телевизор в среднем работает б часов вдень, и средний человек смотрит его более пяти часов, то есть почтя треть своего времени бодрствования. Прекрасно понимая все эти факты, мы, кажется, не в состоянии как-то реагировать на их значение. Серьезное изучение влияния телевидения на здоровье и культуру только начинается. Однако еще ни один наркотик в истории не изолировал так быстро и так совершенно своих потребителей от контакта с реальностью. И ни один наркотик в истории так не преуспел в перестройке по своему образу и подобию ценностей зараженной им культуры.

Телевидение по природе своей преимущественно наркотическое средство культуры владычества. Контроль над содержанием, его униформизм и повторяемость неизбежно делают телевидение инструментом насилия, промывания мозгов и манипулирования личностью. / Jerry Mander. Four Arguments for the Elimination of Television (New York: Quill. 1978). p. 197/ Телевидение вызывает у зрителя состояние транса, что является необходимым предварительным условием промывания мозгов. Как и характер всех наркотических средств и технологий, характер телевидения изменить невозможно; телевидение можно перестроить или реформировать не более, чем технологию производства автоматического оружия.

Телевидение возникло как раз вовремя с точки зрения элиты владык. Почти полтора столетия эпидемии синтезированных веществ, начавшейся в 1806 году, вызывали чувство отвращения от лицезрения человеческой деградации и духовного каннибализма, порожденных учреждением рынка наркотиков. Точно так же, как рабство, ставшее неудобным, оказалось в конце концов одиозным в глазах самих создавших его учреждении, злоупотребление наркотиками вызвало наконец обратную реакцию против этой особой формы пиратского капитализма. Сильные наркотики поставили вне закона. Подпольные же рынки, разумеется, процветали. Но наркотики как учрежденный инструмент национальной политики были дискредитированы. Будут продолжаться опиумные войны, возникать случаи вынуждения одних правительств и народов другими на производство или приобретение наркотиков, но войны эти будут грязными и тайными, они будут скрытыми.

Пока разведывательные службы, возникшие в фарватере Второй мировой войны, обратились к тому, чтобы занять глубоко скрытую позицию направляющих умов международных картелей наркотиков, умы общественности обратились к телевидению. Подправляя, корректируя и упрощая, телевидение делало свое дело и создавало послевоенную американскую культуру Кена и Барби. Дети Кена и Барби ненадолго вырвались из телевизионного опьянения в середине 60-х, благодаря потреблению галлюциногенов. “Уф!” — воскликнули владыки и быстренько сделали психоделики нелегальными и пресекли все исследования. Двойная доза — телетерапия плюс кокаин — была назначена заблудшим хиппи, и они быстро исцелились и превратились в потребительски ориентированных яппи. Лишь немногие непокорные избежали этой уравниловки ценностей. / Martin A. Lee and Bruce Shiain, Acid Dreams: The CIA, LSD, and the Sixties Rebellion (new York: Grove Press. 1985). pp. 27-35/ Почти все научились любить “Большого Брата” (Отца Народа). А о тех немногих, кто не научился, все еще, как наседка, хлопочет культура владычества всякий раз, когда маниакально разгребает дворовую пыль своего недоумения о том, “что же случилось в шестидесятых”.

IV. РАЙ, ВНОВЬ ОБРЕТЕННЫЙ?

14 КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ПСИХОДЕЛИКОВ

Психоделические растения и психоделический опыт сначала были запрещены европейской цивилизацией, потом отринуты и забыты. IV век стал свидетелем запрещения мистериальных религий — культов Бахуса (Вакха) и Дианы, Аттиса и Кибелы. Богатый синкретизм, типичный для эллинского мира, стал достоянием прошлого. Христианство восторжествовало над гностическими сектами — валентинианами, марционитами и другими, — которые были последними бастионами язычества. Эти репрессивные эпизоды в развитии западной мысли накрепко закрыли двери общения с разумом Геи. Иерархически навязанная религия, а впоследствии иерархически распределяемое научное знание заменили, какое бы то ни было прямое восприятие природного разума.

Опьяняющие средства христианской культуры владычества — как растительные, так и синтетические — неизменно были стимуляторами или наркотиками (фабричными средствами, средствами для притупления чувства тревоги и боли). Психоактивные средства в XX веке применяются лишь в медицинских целях и с целью поднятия тонуса. Но даже на Западе сохранилась тонкая ниточка воспоминания об Архаичном, иерофантском и экстатическом потенциале, содержащимся в некоторых растениях.

Сохранение в Европе на протяжении многих веков колдовства и ритуалов, связанных с психоактивными растениями, свидетельствует о том, что гнозис вхождения в параллельные измерения путем изменения химии мозга никогда не был целиком утрачен. Растения европейского ведовства — дурман вонючий, мандрагора и белладонна — не содержали индольных галлюциногенов, но, тем не менее, были способны вызывать глубокие изменения состояния сознания. Связывание в Архаичном женского начала с магической областью риска и силы явно прослеживается средневековой церковью как определенная нить.

В средние века ведьма еще была “hagazussa”  , существом, сидящим на hag  – изгороди, позади садов, отделявшей село от девственной дикой природы. Она была существом, живущим в обоих мирах. Как мы могли бы сказать сегодня, она была полудемонической. Со временем, однако, она утратила черты этой двойственности и все более и более превращалась в олицетворение того, что исключалось из культуры, для того лишь, чтобы в искаженном виде вернуться вновь. / Hans Peter Duerr. Dreamtime: Concerning the Boundary Between Wilderness and Civilization (Oxford: Basil Blackwell. 1985)/

То, что именно эти растения были основой для вхождения в иные измерения, было результатом сравнительно малого распространения в Европе видов, содержащих галлюциногены.

ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ НОВОГО СВЕТА

Индолосодержащие растительные галлюциногены и их культы связывают в основном с тропиками Нового Света. Зона субтропиков и тропиков Нового Света феноменально богата галлюциногенными растениями. Сходные экосистемы тропиков Юго-Восточной Азии и Индонезии невозможно сравнивать по количеству местных видов, содержащих психоактивные индолы. Почему же тропики Старого Света, тропики Африки и Индонезии не так богаты галлюциногенной флорой? На этот вопрос не в состоянии ответить никто. Но в смысле статистическом Новый Свет кажется привилегированным домом более сильных психоактивных растений. Псилоцибин крохотных грибов вида Psilocybe  , хотя и встречается, как теперь известно, среди видов европейских, но пока что не удалось убедительно доказать, что он имел какое-то отношение к европейскому шаманизму или этномедицине Европы. Однако его шаманскому применению в Оахаке (Мексика) три тысячи лет. Точно так же в Новом Свете имеются еще живые культы, основанные на потреблении ДМТ (диметилтриптамина), бета-карболиновой группы, включающей в себя гармин, а также сходный со спорыньей комплекс, содержащийся во вьюнках.

Историческим следствием такого скопления галлюциногенов в Новом Свете явилось довольно позднее обнаружение их существования западной наукой. Это может объяснить, почему в число западных психиатрических медикаментов не были включены психоделики. А между тем воздействие гашиша и опия на воображение романтиков, мечты и грезы, вызванные ими, стали образцом действия новых “психических снадобий”, очаровывающих представителей богемы, начиная с конца XVIII века. И в самом деле, галлюциногены считали поначалу в западной психотерапии веществами, способными имитировать психоз.

В XIX веке исследователи-натуралисты стали возвращаться с более или менее точными этнографическими отчетами о жизни аборигенов. Ботаники Ричард Спрус и Альфред Рассел Уоллес отправились в 1850 году в путешествие в бассейн Амазонки. / Richard Spruce, Notes of a Botanist on the Rio Negro, A. R. Wallace, ed. (London: Macmillan. 1980)/ В верховьях Рио-Негро Спрус наблюдал, как группа индейцев изготавливает какой-то неизвестный галлюциноген. Далее он заметил, что главным ингредиентом для этого опьяняющего снадобья была лиана — древесная стелющаяся лоза, которую он назвал Banisteria caapi  . Спустя несколько лет, путешествуя по Западному Эквадору, он увидел, как то же растение используют при изготовлении галлюциногена под названием аяхуаска  (илл. 25).

Илл. 25. Banisteriopsis caapi, таксономический рисунок Е. В. Смита. Из книги Р. Э. Шульца “Ботаника и химия галлюциногенов” (Springfield, MA: Charles Thomas, 1972), Рис. 27, С. 104.

Аяхуаска  продолжает до наших дней оставаться частью духовной жизни множества племен горных тропических лесов Южной Америки. Она пришлась также по вкусу переселенцам в бассейне Амазонки, которые создали свою этноботаническую медицинскую систему для использования возникающих под ее действием психоделических видений в целях лечения.

“Аяхуаска”  — слово индейцев кечуа, которое приблизительно переводится как “вино мертвых” или “вино душ”. Термин этот относится не только к приготовленному галлюциногенному напитку, но и к одному из основных ингредиентов — древесной лиане. Ткани этого растения богаты алкалоидами бета-карболинового типа. Самый важный бета-карболин. встречающийся в лиане, ныне называемой Banisteriopsis caapi  , это гармин. Гармин — индол, но он не является явно психоделическим, если не употребляется в количествах, приближающихся к дозе, считающейся токсичной. Однако значительно ниже этого уровня гармин является эффективным ингибитором моноаминоксидазы (МАО) кратковременного действия. Поэтому такой галлюциноген, как ДМТ, который обычно бывает неактивным при приеме через рот, становится высоко психоактивным при таком употреблении в сочетании с гармином. Местные народы Амазонки блестяще использовали эти факты в своем поиске способов доступа к магическим измерениям, являющимся ключевыми для шаманизма. / Richard Evans Schultes. “The Beta-Carboline Hallucinogens of South America”, Journal of Psychoaciive Drugs 14. no. 3 (1982): 205-220/ Сочетая в аяхуаске  растения, содержащие ДМТ, с растениями, содержащими ингибиторы МАО, они давно уже использовали фармакологический механизм — ингибирование МАО, неизвестный западной науке до 50-х годов нашего столетия.

В присутствии гармина ДМТ становится высоко психоактивным соединением, которое поступает в кровоток и в конечном счете проходит гемоэнцефалический барьер и попадает в мозг. Там он весьма эффективно соперничает с серотонином за место в си гленей связи. Состояние медленного высвобождения ДМТ длится от четырех до шести часов и является основой магического и шаманского видения реальности, характерного для аякуаскеро  и их круга посвященных. Невключенный, или так называемый объективный стиль антропологического описания, отличается склонностью недостаточно акцентировать то культуроформирующее значение, какое имели эти измененные состояния для племен Амазонки. Опыт потребления аяхуаски  – органического ДМТ в соединении с лианой Banisteriopsis  – отличается многими характерными особенностями, не похожими на опыт курения ДМТ. Аяхуаска  мягче и действует гораздо дольше, тематика ее галлюцинаций ориентирована на мир органический и естественный, что заметно отличается от титанических, странных и внепланетарных мотивов, характерных для “вспышек” ДМТ. Почему существуют столь серьезные различия между соединениями, кажущимися весьма сходными структурно, пока что остается неисследованной проблемой. На самом деле не вполне понятна и вся взаимосвязь специфических видений с вызывающими их соединениями. В местах своего потребления аяхуаска  считается многоцелевым целебным эликсиром и называется по-испански “la purga” — слабительное. Доказана ее эффективность в борьбе с кишечными паразитами. Сейчас исследуется ее эффективность в борьбе с малярийными организмами. А долгая история успешного применения ее шаманами в народной психиатрии документирована Нараньо, Добкин де Риос, Луной и другими. / Claudio Naranjo, The Healing Journey: New Approaches to Consciousness (New York: Ballantine, 1973); Marlene Dobkin de Rios, Visionary Vine: Psychedelic Healing in the Peruvian Amazon (San Francisco: Chandler, 1972); Luis Eduardo Luna. Vegetalismo: Shamanism among the Mestizo Population of the Peruvian Amazon (Stockholm: Alquist amp; Wiksell. 1986)/

АЯХУАСКА

Переживание, вызванное аяхуаской  , состоит из чрезвычайно богатой мозаики зрительных галлюцинаций, которые весьма податливы к “приведению в действие” и управлению звуком, особенно голосом. В результате одним из наследии культур, потребляющих аяхуаску  , является множество икарос  , так называемых магических песен (илл. 26). Эффективность, утонченность и посвященность аяхуаскеро  зависит от числа магических песен, которые он или она действительно помнит. В настоящих лечебных сеансах и пациент, и целитель принимают аяхуаску  и поют магические песни. Этот общий для них опыт в основном является визуальным.

Илл. 26. Ритуал аяхуаски индейцев тукано. Колумбийская Амазонка. С любезного разрешения Библиотеки Фитца Хью Ладлоу.

Воздействие длительного потребления галлюциногенных индолов на психическое и физическое здоровье еще не вполне изучено. Мой собственный опыт проживания среди метисов Амазонки убедил меня, что долгосрочным эффектом потребления аяхуаски  является экстраординарное состояние здоровья и интеграции. Аяхуаскеро  оиспользуют звук и внушение для того, чтобы направить целительную энергию в разные части тела и на неисследованные аспекты личной истории индивида, где скопилось какое-то психическое напряжение. Нередко эти методы представляют собой поразительные параллели методам современной психотерапии; а иной раз они как бы отражают понимание возможностей и энергий, еще не признанных западными терапевтическими теориями.

Наиболее интересными с точки зрения аргументации этой книги являются упорные слухи о состояниях группового разума или телепатии, которые бывают среди почти не приобщенных к культуре племен. Наше скептическое и эмпирическое прошлое заставит нас отклонить такие заявления как несостоятельные, но нам нужно дважды подумать, прежде чем это сделать. Главный урок, который мы могли бы извлечь из психоделического переживания, состоит в том, до какой степени неоспоренные культурные ценности и ограничения языка сделали нас невольными пленниками наших собственных допущений. Ибо невозможно, чтобы без всяких на то причин применение галлюциногенных индолов, где бы их ни использовали, всегда приравнивали к магическому самоисцелению и возрождению. Малое число серьезных душевных заболеваний среди таких популяций также хорошо документировано.

ОТЕЦ ПСИХОФАРМАКОЛОГИИ

Современный период интереса психофармакологии к использованию аборигенами галлюциногенных растений необычайно короток. Начало его датируется концом XIX века, когда германский фармаколог Льюис Левин предпринял свое путешествие по США.

По возвращении в 1887 году в Берлин Левин привез с собой некоторое количество головок-бутонов пейота — кактуса, вызывающего видения у индейцев Соноры, которые он получил от компании “Парк-Дэвис” во время пребывания в Детройте. Он принялся за работу, экстрагируя и определяя новые, открытые им соединения, и испытывая их на себе. А спустя десятилетие пейот привлек столько внимания, что в 1897 году филадельфийский новеллист и врач Сайлас Уэйр Митчелл стал первым гринго, описавшим пей-отное опьянение.

Картина, разворачивавшаяся в эту пару волшебных часов, была такова, что я считаю бесполезной попытку описать то, что я видел. Невозможно найти язык, который передал бы другим всю красоту и великолепие этого. Звезды… тонкие, текучие цветные нити… затем резкий порыв бесчисленных точек белого света пронесся по всему полю зрения, как будто незримые миллионы Млечных путей рассыпались перед глазами искрящейся рекой… зигзагообразные линии очень яркого цвета… дивная прелесть наплывающего цвета более живых тонов — все это проходило передо мной, прежде чем я мог обозначить что-либо. Затем впервые с появлявшимися разными тонами цвета стали ассоциироваться определенные объекты. Прозрачное копье из серого камня выросло до огромной высоты и стало стройной, богато отделанной готической башней очень сложного и четкого рисунка с множеством легко одетых статуй, стоящих в проходах или на каменных опорах. Как я видел, каждый выступающий угол, карниз и даже поверхность камней в местах их соединения были ступенчато покрыты или увешаны гроздьями чего-то, казавшегося мне огромными драгоценными, но необработанными камнями, чем-то похожими на массу прозрачных плодов. / Цит. в: A. Hotter and H. Osmond. The Hallucinogens (New York: Academic Press. 1967). p. 8/

РАДОСТИ МЕСКАЛИНА

В 1897 году Артур Хефтер, соперник Левина, стал первым человеком, выделившим и принявшим чистый мескалин. Мескалин — это мощный визионерский амфетамин, встречающийся в пейотном кактусе Lophophora williamsii  . Он, по меньшей мере, несколько веков использовался индейцами Соноры в Мексике. Его применение в Перу, где его извлекали не из пейота, а из других видов кактуса, насчитывает как минимум несколько тысячелетий.

Психолог и один из первых сексологов Хэвлок Эллис, следуя примеру Уэйра Митчелла, вскоре представил свое описание радостей мескалина.

Видение никогда не напоминает знакомые объекты; они были чрезвычайно ясные, но, тем не менее, всегда новые; они были постоянно приближающимся и, тем не менее, постоянно ускользающим подобием знакомых вещей. Я видел дивные, тучные поля из драгоценностей, расположенных по отдельности или целыми гроздьями, иногда сверкавших и блестевших, иногда отливавших роскошным приглушенным сиянием. Затем они взрывались перед моим взором какими-то подобными цветам формами, а потом как бы обращались в ярких бабочек или в неисчислимые складки крылышек каких-то чудесных насекомых, крылышек, прозрачные волокна которых переливались всеми цветами радуги… Возникали какие-то чудовищные формы, сказочные пейзажи и т.п… Нам представляется, что любую схему, которая детально определяла бы тип видений в соответствии с последовательными стадиями действия мескалина, следует рассматривать как крайне условную. Единственное, что типично в отношении последовательности, — это то, что за самыми элементарными видениями следуют видения более сложного характера. / Там же. р. 9/

Мескалин привел экспериментаторов еще к одному химическому агенту “искусственного рая”,  более мощному, чем конопля или опий. Описания мескалиновых состояний не могли, не привлечь внимания сюрреалистов и психологов, которые также разделили очарованность образами, скрытыми в глубинах заново определяемого бессознательного. Д-р Курт Берингер, ученик Левина, знакомый с Германом Гессе и Карлом Юнгом, стал отцом психоделической психиатрии. Его феноменологическим подходом отмечены описания внутренних видений. Он провел сотни экспериментов с мескалином на людях. Описания, приводимые его испытуемыми, просто замечательны.

Затем снова темное помещение. Видения фантастической архитектуры вновь захватили меня, бесконечные переходы в стиле Мура, движущиеся, словно волны, перемежались с удивительными образами каких-то причудливых фигур. Так или иначе, в неиссякаемом многообразии чрезвычайно часто присутствовало изображение креста. Основные линии светились орнаментом, змейками сползая к краям или распускаясь язычками, но всегда прямолинейно. Вновь и вновь появлялись кристаллы, меняя форму, цвет и скорость возникновения перед моим взором. Затем изображения стали более устойчивыми, и мало-помалу возникли две огромные космические системы, разделенные какой-то чертой на верхнюю и нижнюю половину. Сияя собственным светом, они появились в безграничном пространстве. Внутри них показались новые лучи более ярких тонов и, постепенно изменяясь, приняли форму удлиненных призм. В то же время они задвигались. Системы, приближаясь одна к другой, притягивались и отталкивались. / Там же. р. 7/

В 1927 году Берингер опубликовал свой “магнум опус” “Мескалиновое опьянение”,  переведенный затем на испанский, но ни разу на английский. Это весьма впечатляющая работа, она создала научную платформу для исследовательской фармакологии.

На следующий год появилась публикация на английском языке книги Генриха Клювера “Мескаль, божественное растение и его психологические эффекты”.  Клювер, работа которого строилась на наблюдениях Уэйра Митчелла и Хэвлока Эллиса, вновь познакомил англоязычный мир с понятием фармакологических видений. Особенно важен тот факт, что Клювер принимал содержание наблюдаемых переживаний всерьез и первый попытался дать феноменологическое описание психоделического переживания.

Облака слева направо по всему оптическому полю. Хвост фазана (в центре поля) превращается в ярко-желтую звезду, звезда — в искры. Движущийся искрящийся винт, сотни винтов. Последовательность быстро вращающихся объектов приятных тонов. Вращающееся колесо (диаметром около 1 см.) в центре серебристого участка. Внезапно в колесе образ Бога, как его представляют в старохристианских изображениях. Намерение увидеть гомогенное, однородное темное поле зрения: возникают красная и зеленая туфли. Большинство феноменов гораздо ближе дистанции, необходимой для чтения. / Heinrich Kluver. Mescal, the Divine Plant and Its Psychological Effects (London: Kegan Paul. 1928). p. 28/

СОВРЕМЕННЫЙ РЕНЕССАНС

Исследование галлюциногенных индолов датируется двадцатыми годами нашего столетия. Подлинный ренессанс психофармакологии имеет место в Германии. В этой атмосфере Левин и другие заинтересовались гармином — индолом, единственным источником которого считалась Banisteriopsis caapi  , древесная лиана, с которой столкнулся Ричард Спрус почти за 80 лет до этого. Конечно же, последняя опубликованная работа Левина “Банистериа каапи — новый, вызывающий опьянение яд и лечебное средство”  отражает его зачарованность этим растением. Она вышла в 1929 году. Волнение Левина и его коллег было понятным: этнографы и среди них немец Теодор Кох-Грюнберг вернулись с Амазонки с сообщениями о том, что некоторые племена используют вызывающие телепатию растительные средства для определения верного пути своего общества. В 1929 году химики Э. Перро и М. Раймонд-Гаме выделили активный агент из Banisteriopsis caapi  и назвали его телепатином. Спустя десятилетия, в 1957 году, исследователи пришли к выводу, что телепатин тождественен гармалину, извлеченному из Peganum harmala  , и в официальном употреблении утвердилось название гармин.

В 30— х годах энтузиазм по отношению к алкалоидам гармалы в общем-то поубавился, равно как и интерес к этнофармакологии. Но были и исключения. Среди интересующихся оказался австрийский эмигрант Блас Пабло Реко, урожденный Блазиус Пауль Реко, живущий в Мексике.

Реко был личностью с широким кругом интересов. Бродячая жизнь привела его в США, в Эквадор и наконец в мексиканский штат Оахака. Там он увлекся этноботаникой и тем, что сегодня называется археоастрономией — изучением наблюдения мира звезд древними культурами и их отношения к нему. Блас Пабло Реко был внимательным наблюдателем использования растений местными племенами, среди которых ему довелось жить. В 1919 году в своем опровержении на статью Уильяма Сэффорда Реко заявил, что для вызова видений шаманы народов микстеков и масатеков все еще используют по традиции не пейот, а галлюциногенный гриб. / Ср.: Victor A. Reko, Magische Gife, Rausch’und Betaubungsmittel der neuen Welt (Berlin: Express Edition. 1987)/ В 1937 году Реко послал шведскому антропологу и куратору этнографического музея в Готенбурге Генри Вассену пакетик с образцами двух растений, которые находил особенно интересными. Одним из образцов были семена пиуле  , визионерского вьюнка ipomoea violacea  , содержащего галлюциногенные индолы, родственные ЛСД.

Другим образцом — к сожалению, слишком распавшимся, чтобы можно было идентифицировать вид, — был фрагмент теонанакатля  , первый образчик содержащего псилоцибин гриба, предложенный научному вниманию. Таким образом, Реко начал изучение индольных галлюциногенов Мексики и заложил основы двух направлений исследований и последующих открытий, которые будут в конце концов объединены, когда швейцарский химик-фармацевт Альберт Хофман определит характеристики обоих соединений в своей лаборатории.

ШЕПОТОК О КАКОМ-ТО ГРИБЕ НОВОГО СВЕТА

Реко получил свой образец гриба от РобертоВейтландера, европейского инженера, работающего в Мексике. На следующий год небольшая группа вместе с дочерью Вейтландера и антропологом Жаном Бассе Джонсоном стали первыми белыми, принявшими участие во всенощной грибной церемонии — веладе  .

Вассен переслал в конце концов образцы Реко в Гарвард, где они привлекли внимание молодого этноботаника Ричарда Эванса Шульца. Шульц был студентом-медиком, пока не столкнулся с работой Клювера о мескалине. Шульц счел, что гриб Реко мог быть таинственным теонанакатлем  , описанным испанскими историками. Вместе со студентом-антропологом из Йелльского университета Вестоном ла Барром он опубликовал подборку доказательств того, что теонанакатль  – это какой-то психоактивный гриб.

На следующий год Шульц сопровождает Реко в селение Уатла де Хименес в нагорье Сьерра Масатека. Были собраны и отправлены в Гарвард образцы психоактивных грибов. Но в конце 30-х годов наступают силы более значительные; как и во многих областях, исследования в этноботанике приостанавливаются, а затем и совсем прекращаются с началом Второй мировой войны. Реко уезжает, а когда японцы закрепляют свое положение на каучуковых плантациях в Малайе, Шульц принимает приглашение изучать в бассейне Амазонки экстракции каучука для учрежденного на время войны правительством США Управления стратегических служб. Но до того, в 1939 году, он публикует работу “Идентификация теонанакатля, наркотического базидиомицита ацтеков”  . / Richard Evans Schultes. “Plantae Mexicanae. II: The Identification of Teonanacati, a Narcotic Basidiomycete of the Aztec amp;”, Botanical Museum Leaf lets of Harvard University (1939) 7:37-54/ В ней он без всякого шума предлагает разгадку тайны, которая в то время казалась не более чем предметом ученых дебатов среди специалистов по Центральной Америке.

ОТКРЫТИЕ ЛСД

Несмотря на то что светила науки покидали Европу, здесь все же произошел фундаментальной прорыв. В 1938 году Альберт Хофман занимался, как обычно, своими привычными фармацевтическими исследованиями в Базельской лаборатории фирмы “Сандоз” в Швейцарии. Он надеялся создать новые средства для облегчения потуг (родовых схваток) и деторождения. Работая с сосудосужающими веществами, извлеченными из спорыньи, Хофман первый синтезировал тартрат диэтиламида d-лизергиновой кислоты — ЛСД-25. Будучи человеком скромным, он зафиксировал завершение синтеза, и неизвестное доселе соединение было занесено в каталог и помещено в хранилище. Там оно и оставалось в условиях нацистской Европы еще пять самых бурных лет человеческой истории. Страшно вообразить возможные последствия, стань открытие Хофмана известно хотя бы немного раньше.

Альфред Джерри, возможно, выразил свое предчувствие этого знаменательного события и аллегорически изобразил его в написанной им в 1894 году книге “Страсть, считавшаяся увлечением высокогорными велосипедными гонками”. / Alfred Jarry, Selected Works of Alfred Sorry, Roger Shattuck and Simon Watson Taylor, eds. (New York: Grove Press. 1965)/ Фактически дадаисты и сюрреалисты и их предшественники, сгруппировавшиеся вокруг Джерри и его “Школы патафизического”,  многое сделали для изучения применения гашиша и мескалина в качестве усилителей творческого выражения. Они создали культурную платформу для поистине сюрреалистического распространения информации об ЛСД среди общественности. Любому энтузиасту

ЛСД известна история, как 16 апреля 1943 года, чувствуя приближение предвыходной суеты и еще не зная, что получил дозу ЛСД, когда соприкасался с веществом без перчаток, химик и почти уже герой контркультуры Альберт Хофман рано закончил работу и отправился на велосипеде по улицам Базеля.

Я вынужден был прервать работу в лаборатории после обеда и отправиться домой, побуждаемый заметным чувством беспокойства в сочетании с легким головокружением. Дома я прилег и погрузился в подобное сну состояние какого-то не лишенного приятности опьянения, характеризующегося крайне стимулированным воображением. В этом состоянии с закрытыми глазами (дневной свет казался неприятно слепящим) я наблюдал непрерывный поток фантастических картин, экстраординарных образов с интенсивной калейдоскопической игрой цвета. Где-то часа через два это состояние прошло. / Albert Hofmann. LSD, My Problem Child (Los Angeles: Tarcher. 1983). p. 15/

ЯЩИК ПАНДОРЫ ОТКРЫТ

В 1947 году в научной литературе наконец появились сообщения о необычайном открытии Хофманом метагаллюциногена, активного на уровне микрограмм. Как показали события 50-х годов, ящик Пандоры был открыт.

Олдос Хаксли написал в 1954 году “Двери восприятия”  — блестящую зарисовку схватки европейских мужей-интеллектуалов, сражающихся с осознанием подлинных измерений сознания и Космоса, а равно и изумленных ими.

То, что все остальные видят только под воздействием мескалина, художник, по природе своей, с рождения видит постоянно. Его восприятие не ограничено тем, что полезно биологически или социально. Частичка знания, принадлежащая Всемирному Разуму, просачивается помимо ограничительного клапана мозга и “эго” художника в его сознание. Это знание о внутренней ценности всего сущего. Для художника, как и для принимающего мескалин, ткани — это живые иероглифы, которые неким необычайно выразительным образом символизируют непостижимую тайну бытия. Даже более, чем кресло, хотя, вероятно, и менее, чем те вовсе сверхъестественные цвета в вазе и складки на серых фланелевых брюках, они наполнены этой “естьностыо”. Чему они обязаны своим привилегированным положением, я сказать не берусь. / Aldous Huxley, The Doors of Perception (New York: Harper, 1954). p. 33 (цит. русский перевод. С.23)/

В 1956 году чешский химик Стивен Жара синтезировал ДМТ — диметилтриптамин. ДМТ остается самым сильным из всех галлюциногенов и одним из самых краткодействующих из известных соединений этого рода. Когда ДМТ курят, опьянение достигает пика где-то за две минуты, а затем еще в течение примерно 10 минут ослабевает. Инъекции обычно действуют дольше. Вот описание самого первооткрывателя.

На третьей-четвертой минуте после инъекции появились вегетативные симптомы, как то: ощущения покалывания, дрожи, легкой тошноты, расширение зрачков, повышение кровяного давления и учащение пульса. В то же время появились эйдетические феномены, оптические иллюзии, псевдогаллюцинации, а затем позднее — и настоящие галлюцинации. Галлюцинации состояли из движущихся, ослепительно окрашенных восточных мотивов; потом я увидел чудесные, быстро сменяющиеся сцены, картинки. / Steven Szara in Psychotropic Drugs. S. Garattim and V. Qhetti, eds… (Amsterdam: Elsevier. 1957). p. 460/

Год спустя, в мае 1957 года, Валентина и Гордон Уоссоны опубликовали свою знаменитую статью в журнале “Лайф”  ,  возвещающую об открытии псилоцибинового грибного комплекса. Статья эта, как и многие другие краткие публикации по данному предмету, привнесла в массовое сознание понимание того, что растения могут вызывать экзотические, а быть может, и параноидальные видения. Нью-йоркский специалист по банковским вкладам Уоссон был хорошо знаком с движущими силами и возмутителями истеблишмента. А потому, естественно, он обратился к издателю “Лайфа” своему другу Генри Люсу, когда ему понадобился всенародный форум/чтоб возвестить о своих открытиях. Тон статьи в журнале резко контрастирует с той истерией и тем ажиотажем, которые раздуют впоследствии американские средства массовой информации. Статья корректна и обстоятельна, непредубежденна и научна.

Свободные концы Уоссоновых химических открытий связал Альберт Хофман, который во второй раз вспыхнул в истории фармакологии психоделиков ярким светом, химически изолировав псилоцибин и определив его структуру в 1958 году.

За краткий срок в недавнем прошлом — с 1947 по 1960 год — были охарактеризованы, очищены и исследованы главные индольные галлюциногены. И не случайно, что последующее десятилетие было самым бурным в Америке за последние сто лет.

ЛСД И ПСИХОДЕЛИЧЕСКИЕ ШЕСТИДЕСЯТЫЕ

Чтобы понять роль психоделиков в 60-х годах, мы должны припомнить уроки предыстории и ту важность, которую древние люди придавали растворению границ в групповом ритуале, основанном на потреблении галлюциногенных растений. Эффект этих соединений главным образом психологический и лишь отчасти обусловлен культурой: фактически соединения эти действуют как растворяющие, снимающие культурную обусловленность любого рода. Они форсируют разрушающий процесс реформирования общественных ценностей. Подобные соединения следует признать агентами, способствующими снятию обусловленности; раскрывая относительность общепринятых ценностей, они становятся мощными силами в политической борьбе за направление эволюции социальных образов.

Внезапное внедрение такого мощного агента снятия обусловленности, как ЛСД, имело эффект создания массового отступничества от общепринятых ценностей, в особенности основанных на иерархии владычества, приуроченной к подавлению сознания и осознавания.

ЛСД — уникальное по силе действия средство среди психоактивных веществ. Действие ЛСД на человека обнаруживается в дозе 50 микрограмм, или 5/100000 грамма. О соединениях, которые могли бы вызвать подобный эффект в меньшем количестве, слышать не приходилось. Значит, теоретически можно получить 10 тысяч доз по 100 микрограмм из всего одного грамма. Этот ошеломляющий коэффициент физической массы к рыночной цене, более всякого иного аспекта объясняет стремительный взлет потребления ЛСД и ее последующее запрещение. ЛСД не имеет ни цвета, ни запаха, ее можно смешать с жидкостью; сотни доз можно скрыть под почтовой маркой. Для ЛСД не были барьером ни стены тюрьмы, ни национальные границы. Ее можно произвести в любом месте с необходимой технологией и тут же транспортировать куда угодно. Миллионы доз ЛСД могут производиться и производились очень небольшим числом людей. Колоссальные рынки образовались вокруг этих источников снабжения: быстро возник и криминальный синдикализм — предварительное условие возникновения фашизма.

Но ЛСД — это более чем товар. Это товар, разрушающий социальную машину, через которую он проходит. Этот эффект сбивал с толку все фракции, которые пытались использовать ЛСД, чтобы протолкнуть какую-нибудь политическую программу.

Агент снятия психологической обусловленности есть, по существу, агент антипрограммный. Когда разные партии, пытавшиеся обрести контроль над ситуацией, это поняли, они способны были согласиться в одном: ЛСД надо остановить. Как и кто это сделал — живая история, которая была особенное хорошо рассказана Джейем Стивенсом в “Штормящих небесах”  и Мартинам Ли и Брюсом Шлейном в “Кислотных грезах”.  / Jay Stevens. Storming Heaven: LSD and the American Dream (New York: Atlantic Monthly Press. 1987); Martin A. Lee and Bruce Shiain, Acid Dreams: The СIA, LSD, and the Sixties Rebellion (New York: Grove Press. 1985)/ Эти авторы ясно показали, что когда методы, работавшие на колониальные империй, торгующие опием в XIX веке, были применены ЦРУ для внутренних целей — направления состояния умов в Америке во время войны во Вьетнаме, — они почти совсем разнесли весь психосоциальный нужник.

Ли и Шлейн писали.

Потребление ЛСД среди молодежи в США достигло пика в конце 60-х, вскоре после того, как ЦРУ организовало серию тайных операций, предназначенных для раскола, дискредитации и нейтрализации новых левых. Было ли это историческим совладением, или же агентство действительно предприняло какие-то шаги, чтобы обеспечить незаконную торговлю кислотой? Неудивительно, что представители ЦРУ запустили такую идею. “Мы не делаем мишени из американских граждан, — заявил Американскому обществу издателей газет бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс в 1971 году. — Народ в чем-то должен принять на веру, что мы, руководители ЦРУ, люди честные, преданные делу служения народу”.

Заверения Холмса едва ли утешительны в свете его собственной роли первого подстрекателя операции “МК-УЛЬТРА”, которая использовала американцев как подопытных кроликов для испытания ЛСД и других веществ, меняющих состояние ума.

Как оказалось, почти все средства, появившиеся на черном рынке в 60-е годы, — марихуана, кокаин, героин, Пи-Си-Пи (РСР), амилнитрат, грибы, ДМТ, барбитураты, веселящий газ, “скорость” Метамфетамин. — Прим. ред.  и многие другие — были прежде тщательно исследованы, проверены, а в некоторых случаях и усовершенствованы ЦРУ и военными учеными. Но ни одному методу, изучаемому агентством в четвертьвековом мультимиллионнодолларовом поиске средств для одоления человеческого ума, не уделялось столько внимания, и ни один не вызывал такого энтузиазма, как ЛСД-25. Какое-то время персонал ЦРУ был совершенно ослеплен этим галлюциногеном. Те, кто впервые испытывал ЛСД в начале 50-х, были убеждены, что она революционизирует дело маски и кинжала… В период пребывания Холмса в должности директора ЦРУ, агентство проводило массовую нелегальную отечественную кампанию против антивоенного движения и других диссидентских элементов в США. /Lee and Shiain, op. cit., p. xxi/

В результате успешной кампании Хелмса новые левые были в смятении, когда тот ушел из ЦРУ в 1973 году. Большинство официальных отчетов, имеющих отношение к проектам ЦРУ, связанным с наркотиками и контролированием ума, были вскоре уничтожены по приказу Хелмса незадолго до его ухода. Файлы были уничтожены, по словам д-ра Сиднея Готлиба, шефа персонала технической службы ЦРУ, из-за “нарастающей бумажной проблемы”. В этом процессе были утрачены многочисленные документы, касающиеся оперативного использования галлюциногенных веществ, в том числе и все существующие экземпляры, систематизированного руководства ЦРУ под названием: “ЛСД, некоторые непсиходелические применения”. / Там же. р. 286/

Времена были чрезвычайные, и обстановка еще больше усугублялась фантазиями тех, кто пытался ее контролировать. Шестидесятые годы можно рассматривать как время, когда два фармакологических настроя ума столкнулись в атмосфере, близкой к войне. С одной стороны, международные героиновые синдикаты старались наркотизировать черные гетто Америки, вовлекая одновременно обманом средний класс в компанию поддержки военного авантюризма. С другой — самоорганизованные криминальные синдикаты производили и распространяли десятки миллионов доз ЛСД, проводя вместе с этим хорошо различимую подпольную кампанию за разжигание скрытой психоделической анархии.

Результатом этого столкновения можно считать в некотором роде сведение этих усилий на нет. Война в Юго-Восточной Азии была катастрофическим поражением для американского истэблишмента, но, как это ни парадоксально, едва ли хотя бы какие-то остатки психоделического утопизма пережили это столкновение. Все психоделические средства, даже такие неведомые, как ибогаин и буфотенин, были объявлены незаконными. На Западе началось неутомимое возрождение структурированных ценностей; в 70-80-е годы потребность в отказе от влияния 60-х почти приобрела привкус какой-то массовой одержимости. В ходе 70-х годов уяснялась новая программа управления: поскольку героин поутратил свое обаяние, теперь ею стали телевидение для бедных и кокаин для богатых.

К концу 60-х психоделические исследования были полностью вычеркнуты из жизни — не только в США, но и во всем мире. И это произошло невзирая на то огромное волнение, которое вызывали эти открытия среди психологов и специалистов, изучающих человеческое поведение, волнение, аналогичное чувствам, охватившим сообщество физиков с появлением вести о расщеплении атома. Но если сила атома, обратимая на оружие массового уничтожения, была привлекательна для истеблишмента владычества, то психоделический опыт в конечном счете выглядел страшной бездной.

Наступила новая пора репрессий, несмотря на тот факт, что многие исследователи применяли ЛСД для лечения состояний, прежде считавшихся неизлечимыми. Канадские психиатры Абрам Хоффер и Хамфри Осмонд табулировали результаты одиннадцати разных попыток изучения алкоголизма и пришли к выводу, что 45% пациентов, в лечении которых использовали ЛСД, показали улучшение. / A. Hotter and H. Osmond. New Hope for Alcoholics (New York: University Books. 1968)/ Многообещающие результаты были достигнуты при попытке лечения шизофреников, детского аутизма и пациентов с тяжелой депрессией. Многие из этих находок были подвергнуты критике после того, как ЛСД стала незаконной, но новые эксперименты более не планировались, и работу невозможно было повторить ввиду ее нелегальности. Многообещающее использование ЛСД в психиатрии для лечения болей, пристрастия, алкоголизма и депрессии при смертельных болезнях, было отложено на неопределенное время. / Lester Grinspoon and James B. Bakalar. Psychedelic Drugs Reconsidered (New York: Basic Books, 1979). p. 216/ Способствовать улучшению нашего понимания галлюциногенных растений выпало на долю скромной науки — ботаники.

РИЧАРД ШУЛЬЦ И РАСТИТЕЛЬНЫЕ ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ

В центре этой мирной революции в ботанике стоял один-единственный человек — Ричард Эванс Шульц, тот самый Шульц, мексиканские исследования которого были прерваны Второй мировой войной. Шульц более пятнадцати лет провел в бассейне Амазонки; он регулярно представлял отчеты Управлению стратегических служб об урожае натурального каучука, пока изобретение синтетического каучука не сделало эту работу ненужной; он также изучал и собирал орхидеи влажных тропических лесов и плоскогорий. Пока Шульц путешествовал, выяснилось, что его интерес к экспериментам Клювера с мескалином и увлечение психоактивными растениями Мексики не угасли в Южной Америке.

Спустя годы он напишет о своей работе среди шаманов долины Сибундой в Южной Колумбии: “Шаманизм этой долины вполне может олицетворять наиболее высоко развитое психоделическое сознание на Земле”. То, что было верно для Сибундой, в общем было почти столь же верно и для Верхней Амазонки, и на протяжении нескольких последующих десятилетий именно Шульц со своим аспирантом практикует и распространяет евангелие современной этноботаники.

Шульц сосредоточил свое внимание на психоактивных растениях с самого начала своей работы. Он верно понимал, что народы-аборигены, которые старательно собирали весь арсенал целебных и медицинских растений, наверное, лучше всего понимают их воздействие на психику. После работы над пейотом и грибами Шульц обратил свое внимание на несколько видов вызывающего видения вьюнка, потребляемого в Оахаке. В 1954 году он опубликовал свою работу об амазонских снадобьях, потребляемых через нос (нюхательных смесях), и таким образом возвестил миру о существовании традиционного шаманского использования ДМТ растительного происхождения.

На протяжении последующих тридцати пяти лет гарвардская группа дотошно исследовала и опубликовала все случаи использования психоактивных растений, которые оказывались в сфере ее внимания. Эта часть все более разрастающейся ныне работы — интегрированный свод таксономической, этнографической, фармакологической и медицинской информации — составляет основу той базы данных, которой пользуются на всей планете.

Рождение этнопсихофармакологии происходило в Гарварде под бдительным оком Шульца во многом в те беспокойные годы, когда в Гарварде же находился и Тимоти Лири, создавая ей своими усилиями по внесению психоделического опыта в социальную повестку дня в значительной мере иную репутацию.

ЛИРИ В ГАРВАРДЕ

Сомнительно, чтобы Лири или Шульц находили друг в друге много сходного. Они едва ли могли быть более разными — сдержанный брамин, ученый-ботаник Шульц и трикстер-шаман и социоисследователь Лири. Свой самый первый психоделический опыт Лири имел с грибами; впоследствии он вспоминал, что это первое соприкосновение с псилоцибином в Мексике подвигнуло его на то, что он называл своей “планетарной миссией”. Но политика экономической выгоды распространилась и на Гарвардский псилоцибиновый проект; ЛСД была доступнее и дешевле псилоцибина. Майкл Холлингсхед был лицом, более всего ответственным за выбор ЛСД в качестве средства, используемого в психоделических кругах Гарварда.

Лири попался Холлингсхеду, который стал его гуру. Лири следовал за ним целыми днями… Ричарду Альперту и Ральфу Мецнеру, двум ближайшим сотоварищам Лири, тяжко было видеть его в таком беспомощном состоянии. Они решили, что он вовсе свихнулся, и винили в этом Холлингсхеда. Но их собственное приобщение к содержимому майонезной кубышки было лишь делом времени. Холлингсхед выдал это средство членам псилоцибинового проекта, и с тех пор ЛСД стала составной частью их исследовательского репертуара. / Lee and Shiain. op. cit… p. 84/

ПСИЛОЦИБИН: ПСИХОДЕЛИКИ В СЕМИДЕСЯТЫЕ

После подавления психоделической субкультуры, которое началось с объявления ЛСД незаконной в октябре 1966 года, кажется, иссяк импульс к дальнейшей подделке этого вещества. Наиболее значительным явлением в 70-е годы с точки зрения публики, настроенной на психоделические поиски прежними переживаниями с ЛСД и мескалином, было появление начиная с конца 1975 года разных руководств по домашнему разведению псилоцибиновых грибов. Появилось несколько таких руководств; самым первым было написанное мною вместе с братом и опубликованное под псевдонимами О.-Т. Осе и О.-Н. Эрик “Псилоцибин: руководство для выращивающих магический гриб”.  Книга разошлась в последующие пять лет в количестве свыше 100 000 экземпляров. Хорошо пошли также и некоторые книги-подражатели. Итак, псилоцибин, долго разыскиваемый и давно знакомый психоделической общине по экспансивной прозе Уоссона и Лири, стал наконец доступным множеству людей, которым больше не нужно было ехать в Оахаку, дабы приобрести реальный опыт.

Общая атмосфера в случае псилоцибина отличается от ЛСД. Галлюцинации возникают легче, а также возникает ощущение, что это не просто некий объектив для наблюдения личной психики, но и своего рода инструмент коммуникации, чтобы войти в соприкосновение с миром высокого шаманизма Архаичной древности. Вокруг использования этих грибов возникла община терапевтов и астронавтов внутренних пространств. По сей день эти нешумные группы профессионалов и первооткрывателей внутренних пространств составляют ядро общины людей, принявших факт психоделического опыта в свою жизнь и профессию и продолжающих схватку с этим опытом и обучение в нем.

И тут мы оставим историю человеческой увлеченности растениями, которые опьяняют, вызывают видения или уничтожают безумие. Сегодня мы действительно знаем не больше, чем было известно нашим далеким предкам. Быть может, меньше. На самом деле, мы даже не можем быть уверены, годится ли для этой задачи наука — инструмент познания, от которого мы сейчас так зависим. Ибо мы можем начать свой поиск понимания в холодных сферах археологии, ботаники или нейрофармакологии, но всегда сохраняется тот волнующий и чудесный факт, что все эти подходы, если смотреть на них психоделическими очами, ведут как будто к внутренней связи самости и мира, которые мы воспринимаем как глубочайшие уровни нашего собственного существования.

СКРЫТЫЙ СМЫСЛ ПСИХОДЕЛИКОВ

Что же означает тот факт, что усилие фармакологии свести ум к молекулярной структуре, заключенной в мозге, вернулось к нам видением ума, свидетельствующим о его почти космических пропорциях? Психоактивные вещества представляются потенциальными агентами как нашего регресса назад, к животному, так и нашей метаморфозы в светлую грезу возможного совершенства. “Человек для человека — что заблудшая скотина, — писал английский социальный философ Томас Гоббс, — и человек для человека — почти бог”. “И никогда в такой степени, как это бывает при потреблении психоактивных веществ”, — могли бы добавить мы.

Восьмидесятые годы были периодом, необычайно бедным событиями в области психоделиков. Синтетические амфетамины, такие, как МДА, спорадически возникают в начале 70-х, а в 80-е в значительных количествах появился МДМА, так называемый “Экстаз”. МДМА, в частности, показался многообещающим при использовании в направляемой психотерапии, / Sophia Adamson. Through the Gateway of the Heart (San Francisco: Four Trees Press. 1985)/ но вещества эти быстро сделали нелегальными и загнали в подполье, прежде чем они достигли какого-то заметного влияния на общество. МДМА был попросту самым недавним отголоском поиска внутренней гармонии, который направляет постоянно меняющиеся стили потребления веществ и внутреннего исследования. Наркотеррором 80-х был крэк-кокаин, экономический профиль которого и высокий риск пристрастия сделали его идеальным в глазах уже установившейся инфраструктуры для обеспечения обычного кокаинового рынка.

Стоимость обучения и лечения в области психоактивных веществ невелика по сравнению с текущими военными затратами, и выдержать ее можно. Но невозможно выдержать то действие, какое психоделики оказали бы на формирование нашего культурного образа себя, если бы все вещества были легальны и доступны. Это и есть скрытая причина, вызывающая у правительств нежелание обсуждать вопрос легализации: неуправляемое изменение сознания, какое принесли бы легальные и доступные вещества, в том числе и растительные психоделики, было бы крайне опасным для культуры владычества — культуры, ориентированной на “эго”.

ПОНИМАНИЕ ДАННОЙ ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕСТВОМ

До сих пор информированность общества в вопросах, касающихся психоактивных веществ, была недостаточной, и общественным мнением удавалось легко манипулировать. Эта ситуация должна измениться. Нам надо быть готовыми разобраться с проблемой нашего отношения к психоактивным веществам. Это невозможно сделать, апеллируя к какому-то антигуманному стандарту поведения, которое означало бы большее подавление психики масс лозунгами владычества. Не может быть никаких “Скажем свое “нет” веществам!”. Ничего не может быть глупее и абсурднее. И не надо, чтобы нас направляли на путь наслаждений благие философии, которые видят в необузданном гедонизме Священный Грааль организации общества. Наш единственно разумный курс — курс на реабилитацию психоактивных веществ, воспитание масс, а также на шаманизм как междисциплинарный и профессиональный подход к этим реальностям. То, что болеет, когда мы вдруг злоупотребляем психоактивными веществами, так это наши души; шаман же — целитель душ. Подобные меры не сразу решат общую проблему психоактивных веществ, но они сохранят крайне необходимую связь с духом, которую мы обязаны иметь, если надеемся перестроить отношение общества к потреблению и злоупотреблению растениями и веществами.

Нарушение психофизического симбиоза между нами и растениями-галлюциногенами является неопознанной причиной отчуждения современного мира и культурных установок ума планетарной цивилизации. Повсеместная позиция страха в отношении психоактивных веществ поощряется и направляется культурой владычества и ее органами массовой пропаганды. Наживаются огромные незаконные состояния, а правительства, как всегда, умывают руки. Это всего лишь самая современная попытка спекуляции на глубокой прирожденной потребности всего нашего вида в установлении связи с разумом Ген, нашей живой планеты, попытка нарушить эту потребность.

15. ПРЕДВОСХИЩЕНИЕ РАЯ АРХАИЧНОГО

15. ПРЕДВОСХИЩЕНИЕ РАЯ АРХАИЧНОГО

Давайте обратимся к выбору, доступному для тех, кто всерьез желает выправить созданное историей несоответствие нашего “эго” нам самим. Это потребует краткого обзора имеющихся возможностей для ознакомления с растительными галлюциногенами, употребляемыми ныне незападными обществами мира.

РЕАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ ВЫБОРА

Существует, конечно же, псилоцибиновая группа, открытая Валентиной и Гордоном Уоссонами, — магические грибы центральной Мексики, которые почти определенно играли главную роль в религии цивилизаций майя и тольтеков. В группу эту входит наиболее широко распространенный гриб Stropharia cubensis  , родиной которого считали Таиланд, а сейчас его находят повсюду в теплых тропиках.

Плоскогорье масатекской Мексики является местом произрастания двух видов вьюнка — Ipomoea purpura  и Turbina  (ранее Rivea  ) corymbosa . Свойства спорыньи, заинтересовавшие Альберта Хофмана, что и привело в конечном результате к открытию им ЛСД, — это свойства сокращать гладкую мускулатуру и быть, таким образом, потенциальной помощью при родах, что было давно известно повивальным бабкам Сьерра Масатеки. Сопутствующий эффект растворения границ восприятия и наплыва визионерской информации сделали эти виды вьюнка предпочтительной заменой псилоцибиновому грибу в те времена, когда последний был недоступен. / Sophia Adamson. Through the Gateway of the Heart (San Francisco: Four Trees Press. 1985)/

Все шаманские растения, вызывающие видения, в том числе и группа вьюнков из Мексики и псилоцибиновая группа, за одними единственным исключением, оказались галлюциногенными индолами. Это единственное исключение — мескалин, принадлежащий к группе амфетаминов.

Не следует забывать и другие индолы — краткодействующие триптамины и бета-карболины. Триптамины кратковременного действия можно принимать отдельно или в сочетании с бета-карболинами. Бета-карболины, хотя и галлюциногенны сами по себе, но наиболее эффективны, когда применяются как ингибиторы моноаминоксидазы для усиления эффекта триптаминов кратковременного действия, а также для того, чтобы сделать триптамины более активными при приеме через рот.

Я не упомянул ни одного синтетического вещества, так как предпочел бы отделить растения, вызывающие видения, от того, что в популярном представлении является наркотиком. Планетарная проблема наркотиков — вопрос другого рода. Она имеет отношение к судьбам народов и преступным синдикатам, ворочающим миллионами долларов. Я избегаю синтетических средств и предпочитаю органические галлюциногены, поскольку верю, что долгая история шаманского употребления — это первый знак одобрения, на который стоит обратить внимание, когда выбираешь вещество из-за его возможного влияния на личное развитие. И если люди употребляли растение тысячелетиями, можно вполне быть уверенным, что оно не вызовет ни опухолей, ни выкидышей и не создаст никакого иного неприемлемого физического эффекта. С течением времени путем проб и ошибок происходил отбор наиболее эффективных и наименее токсичных растений для шаманского использования.

В оценке вещества уместны и другие критерии. Важно пользоваться только такими соединениями, которые не повредят мозгу, независимо от того, какое отношение физический мозг имеет к уму, он определенно имеет отношение к метаболизму галлюциногенов. Соединений, чужеродных мозгу и, следовательно, трудных для его метаболизма, следует избегать.

Один из способов решить, сколь долгой является история симбиотической связи между человеком и тем или иным растением, состоит в том, чтобы определить, насколько мягко это соединение для метаболизма человека. Если после того, как вы приняли растение, ваши глаза не фокусируются еще двое суток или трое суток ваши колени так саднят, словно их драили наждачной бумагой, то это вовсе не мягкое соединение, состоящее в удобной, как рука в перчатке, связи с человеком-потребителем.

ФАКТЫ В ПОЛЬЗУ ГАЛЛЮЦИНОГЕННЫХ ТРИПТАМИНОВ

Эти критерии объясняют, почему, на мой взгляд, триптамины столь интересны и почему я утверждаю, что псилоцибиновый гриб был первичным галлюциногеном, имевшим отношение к возникновению сознания в период Архаичного. Триптамины, в том числе псилоцибин, имеют поразительное сходство с нейрохимией человека. Человеческий мозг, фактически вся нервная система, работает на 5-гидрокситриптамине, известном также как серотонин. ДМТ, близко родственный серотонину, является основным галлюциногенным соединением, характерным для шаманизма Амазонки и самым мощным для людей из всех галлюциногенов, и, тем не менее, при курении его действие прекращается менее чем через 15 минут. Структурное сходство между этими двумя соединениями, возможно, указывает на глубокую древность эволюционных отношений между метаболизмом человеческого мозга и этими соединениями.

Обсудив выбор, остается обсудить методику. Олдос Хаксли назвал психоделическое переживание “беспричинной милостью”. Под этим он подразумевал, что сам по себе психоделический опыт не является ни необходимым, ни достаточным для личного спасения. Он может и не оставить никаких следов. Могут существовать все условия для успеха, и тем не менее их не удается согласовать. Однако невозможно потерпеть неудачу, если все условия для успеха налицо, и попытки совершаются снова и снова, — быть может, тут работает какой-то фактор времени?

Хорошая методика очевидна: сесть, умолкнуть и сосредоточиться. В этом суть хорошей методики. Путешествия эти следует предпринимать на пустой желудок, в безмолвной темноте и в ситуации комфортной, знакомой и безопасной. “Установка” и “обстановка” — термины, введенные Тимоти Лири и Ральфом Мецнером в 60-е годы, остались отличными основными контрольными пунктами. /Timothy Leary and Ralph Metzner. The Psychedelic Experience: A Manual Based on the Tibetan Book of the Dead (New Hyde Park. N. Y.: University Books. 1964)/ Установка имеет отношение к интериоризированным чувствам, надеждам, страхам и ожиданиям психонавта. Обстановка — к внешней ситуации, в которой будет иметь место внутреннее путешествие, — уровню шума, свету и степени знакомства для путешествующего. И установка, и обстановка должны быть наиболее благоприятны и вызывать чувства безопасности и доверия. Внешние стимулы должны быть строго ограничены — телефоны отключены, шумящие предметы приглушены. Изучайте темноту с закрытыми глазами с ожиданием что-то увидеть. Это восприятие — не просто эйдетическая галлюцинация (которая возникает при нажатии на закрытые веки), хотя оно и начинается подобно ей. Уютная, тихая темнота — предпочтительная атмосфера для шамана, чтоб отправиться в “полет единичного к Единому”, как назвал это мистик-неоплатоник Плотин.

При попытке со всей точностью передать людям, что это за переживание, возникают большие концептуальные и языковые трудности. У большинства из читающих мои слова в какой-то момент их жизни было нечто, что они описали бы как “опыт переживания под действием психоактивного вещества”. Но известно ли вам, что ваше переживание непременно будет уникальным и отличным от переживания любого другого? Переживания эти простираются от простого покалывания в ногах до пребывания в титанических и чужеродных сферах, где “сбивается” ум и отнимается язык. И ощущается присутствие совершенно невыразимого, “совершенно Иного”. Воспоминания исчезают, дробясь и распадаясь, будто вчерашний снег. Опаловое сияние предвосхищает неон, и язык самопорождается, преувеличение становится невозможным. И здесь важно обсуждать эти моменты.

КАК ЭТО ОЩУЩАЕТСЯ?

Какой же была атмосфера этого утраченного мира Эдемского? Что это за чувство, отсутствие которого забросило нас в историю? Начало действия индольного галлюциногена характеризуется в первую очередь активацией соматики, некоторых ощущений в теле. Индолы — не наркотические средства, а стимуляторы центральной нервной системы. Знакомое ощущение “борьбы или полета” является часто характерным для первой волны соматических ощущений, связанных с галлюциногеном. Следует дисциплинировать задний мозг и просто переждать эту суматоху в животном теле.

Активное при приеме через рот соединение типа псилоцибина становится вполне ощутимым во всех своих действиях где-то часа через полтора; соединение, которое курят — типа ДМТ, — становится активным менее чем через минуту. Каким бы путем ни вводили индольные галлюциногены, полное развертывание их действия поистине впечатляюще. Причудливые идеи, нередко весьма забавные, прелюбопытные интуиции, причем некоторые почти богоподобны по глубине своей, осколки воспоминаний и неоформленные галлюцинации — все это заявляет свои права на внимание к ним. В состоянии галлюциногенного опьянения творческая способность не является чем-то, что можно выразить; это нечто такое, что можно наблюдать.

Существование этого измерения опознаваемого смысла, который кажется никак не связанным с личным прошлым или личными устремлениями, как бы убеждает, что мы сталкиваемся лицом к лицу либо с неким мыслящим Иным, либо с глубокими структурами психики, внезапно сделавшимися зримыми. А может быть, с тем и другим. Глубина этого состояния и его потенциал для положительной обратной связи в процессе реорганизации личности давным-давно сделали психоделики незаменимым инструментом психотерапии. Кроме того, сны, равно как и свободные ассоциации и гипнотическая регрессия, привлекли серьезное внимание теоретиков психического процесса, но они — всего лишь щелочки в скрытый мир психодинамики по сравнению с тем необъятным видением, которое обеспечивают психоделики.

ОТВЕТ УЖЕ ЕСТЬ

Ситуация, с которой нам сейчас приходится иметь дело, состоит не в поиске ответа, а в том, что ответ уже есть. Ответ уже найден. Получилось так, что он лежит как бы по ту сторону забора социальной терпимости и законности. Нас, таким образом, вынуждают на какой-то странный маскарад. Профессионалы знают, что психоделики — самый мощный из всех, какие только можно себе представить, инструмент для изучения ума. И, тем не менее, эти люди нередко относятся к профессуре, и им надлежит традиционно игнорировать тот факт, что ответ уже в наших руках. Наша ситуация мало чем отличается от ситуации XVI века, когда был изобретен телескоп и это поколебало утвержденную парадигму небес. Шестидесятые годы показали, что мы недостаточно разумны, чтобы взять психоделические инструменты в свои руки без определенных социальных и интеллектуальных изменений. Изменения эти следует произвести, начиная с каждого из нас.

Природа, во всем своем эволюционном и морфогенетическом изобилии, предлагает нам совершенно неотразимую модель для следования шаманскому делу ресакрализации и самоизменения, которое нам предстоит. Моделью образа тотемного животного для будущего человека является осьминог. Дело в том, что головоногие моллюски и осьминоги, хотя они и кажутся тварями весьма скромными, усовершенствовали специфическую форму коммуникации, являющуюся и психоделической, и телепатической, — вдохновляющую модель для коммуникаций человека будущего.

РАССМОТРИМ ОСЬМИНОГОВ

Осьминог не общается с помощью слабых звуков ртом, хотя вода и является хорошей средой для акустической сигнализации. Осьминог, скорее, становится сам своим лингвистическим смыслом. У осьминогов огромный репертуар изменений цвета, всяческих пятнышек, окрашивании и полосок, движущихся по их поверхности. Этот репертуар в соединении с мягкотелой физикой данного существа позволяет ему скрывать и раскрывать свое лингвистическое намерение, свой языковый смысл просто быстрым свертыванием и развертыванием меняющихся частей тела. Ум и тело осьминога — одно, а, следовательно, равно видны; осьминог носит язык свой, будто вторую кожу. Осьминоги едва ли могут не общаться. Использование ими чернильных выбросов для укрывания, вероятно, указывает на то, что это для них единственно возможный способ иметь что-то вроде собственной, частной мысли. Чернильное облачко может быть своего рода корректирующим флюидом для речистого осьминога, показывающим, что он сделал ложное заявление. Мартин Мойнигем писал о сложности коммуникации головоногих моллюсков.

Коммуникация и системы связи у головоногих моллюсков главным образом визуальные. В них входят расположения пигментных клеток, позы и движения. Позы и движения могут быть ритуализированными или неритуализированными. Изменения цвета, по-видимому, всегда ритуализированы. Разные рисунки, узоры могут соединяться многими и нередко сложными способами. Они могут сменяться очень быстро. Поскольку они визуальны, их сравнительно легко описать и расшифровать наблюдателю-человеку. Но бывают и затруднения.

Читаемые или нечитаемые, верно ли, неверно ли, но эти узоры-складки головоногих, как и у всех других животных, кодируют информацию. Поскольку это вести, намеренные ли, нет ли, они как будто имеют не только синтаксис, но и простую грамматику. / Martin Moyniham. Communication and Noncommunication by Cephalopods (Bloomington: Indiana University Press. 1985)/

Подобно осьминогам, назначение наше — стать тем, что мы думаем, чтоб наши мысли стали нашим телом, а тело — мыслями. В этом сущность более совершенного Логоса, которую предвидел энциклопедист-эллинист Филон Иудейский, — Логоса, в коем пребывает Богиня, не слышимого, а видимого. Ханс Йонас объясняет идею Филона Иудейского следующим образом.

Более совершенный архетипический логос, свободный от человеческой двойственности знака и вещи, и, следовательно, не связанный с формами речи, не требовал бы посредничества слышания, но непосредственно видится разумом как истина вещей. Иными словами, антитеза видения и слышания, выдвигаемая Филоном, лежит в целом в сфере “видения”, то есть это не реальная антитеза, но разница в степени относительно идеала непосредственного интуитивного присутствия объекта. С точки зрения этого идеала “слышание” здесь, противопоставляемое “видению”, понимается именно как представляющее его условный вид, а не как нечто подлинное, иное по своей сути, нежели видение. Соответственно поворот от слышания к видению, предусмотренному здесь, является переходом от знания ограниченного к знанию адекватному того же плана. / Hans Jonas. The Phenomenon of Life (New York: Dell. 1966), p. 238/

ИСКУССТВО И РЕВОЛЮЦИЯ

Призыв к возрождению Архаичного — это боевой призыв к возвращению нашего права по рождению, каким бы неудобным оно нам ни казалось. Это призыв к пониманию того, что жизнь без психоделического опыта, на котором основывался первозданный шаманизм, есть жизнь, ставшая тривиальной, отверженной, порабощенной “эго” и его страхом растворения в той таинственной матрице чувствования, которая представляет собой все, окружающее нас. Именно в возрождении Архаичного состоит действительное разрешение нами исторической дилеммы.

Более того, сегодня ясно, что новые усовершенствования во многих областях — в том числе и в пограничной сфере “сознание/техника”, в фармакологии разного рода синтетических средств, в хранении данных, образной символике и методах поиска информации — накапливаются в потенциал создания поистине демонического или ангельского образа нашей культуры. Те, кто находится на демонической стороне этого процесса, вполне сознают этот потенциал и рвутся вперед в своих планах захвата технических высот. Это положение, оказавшись в котором, они надеются обратить почти всех в доверчивых потребителей. В этом обществе коричневого фашизма никому не избежать фабрики “имиджей”.

Шаманский ответ, ответ Архаичного, ответ человеческий на эту ситуацию должен состоять в том, чтобы отыскать рычаг искусства и надавить на него до конца. В этом состоит одна из первичных функций шаманизма, и эта функция великолепным образом синергизируется психоделиками. Если психоделики — это экзоферомоны, которые растворяют владычествующее “эго”, то они также и ферменты, которые приводят в синергию человеческое воображение и наделяют силой язык. Они заставляют нас соединять и переорганизовывать содержание коллективного ума все более удивительным, прекрасным и естественно осуществляющимся способом.

Если мы всерьез настроены на возрождение Архаичного, то мы нуждаемся в новой парадигме, которая быстро продвинула бы нас вперед через этот нелегкий исторический момент, затрудняющий и препятствующий, как мы чувствуем, появлению более открытого, более человечного, более заботливого измерения, которое стремится родиться. Наше чувство политического долга, необходимость преображения или спасения коллективной души человечества, наше желание связать конец истории с ее началом — все это должно побудить нас на то, чтобы взглянуть на шаманизм как на некую образцовую модель. В современном состоянии планетарного кризиса нам нельзя не принять всерьез его методы, даже те, которые могут поколебать наши божественно предписанные полицейские заветы.

РАСШИРЕНИЕ СОЗНАНИЯ

Еще до введения Хамфри Осмондом термина “психоделический” существовало рапространенное феноменологическое описание психоделиков; их называли “средствами расширения сознания”. По-моему, это очень хорошее описание. Взглянем на нашу планетарную ситуацию. Если расширение сознания не возникнет на горизонте человеческого будущего, какое же это будет будущее? По-моему, пропсиходелическая позиция наиболее фундаментально угрожает истэблишменту, поскольку, если ее глубоко и логично продумать, это позиция антинаркотическая, позиция антипристрастия. И не заблуждайтесь на этот счет: дело в наркотиках. Насколько вы будете наркотизированы? Или, скажем иначе, насколько вы будете сознательны? Кто  будет сознателен? Кто  будет бессознателен?

Нам нужно удобное определение того, что мы подразумеваем под “наркотиками”. Наркотик — это то, что вызывает непросматриваемое, одержимое и привычное поведение. При одержимости поведение не исследуют, не просматривают, его просто проявляют. И ничему не позволят стать на пути удовлетворения. Это такая жизнь, за которую нам приходится расплачиваться на всех уровнях. Быть начеку, потреблять и снова быть начеку и потреблять. Выбор психоделический стоит особняком, где-то в скромном уголке, и о нем никто никогда не упоминает, тем не менее, он представляет собой единственный противоток тенденции оставить людей в “сконструированных” состояниях сознания. Но не в их собственной конструкции, а в конструкции Мэдисон-авеню, Пентагона, пятисот корпораций Форчуна. Это не просто метафора — так с нами действительно происходит.

Глядя на Лос-Анджелес с борта самолета, я всякий раз отмечаю, что он похож на какую-то печатную схему: все эти извилистые дороги и тупики, все с теми же установленными в них маленькими модулями. С тех пор как существуют подписка на “Ридерс дайджест”  и телевидение, все эти модули суть взаимозаменимые части внутри огромной машины. Это та кошмарная реальность, которую предвидели Маршалл Макклюэн, Уиндом Люис и другие: сделать из публики стадо. У публики нет ни истории, ни будущего, публика живет в золотом мгновении, творимом кредитной системой, которая неотвратимо опутывает ее паутиной иллюзий, никогда не подвергаемых критике. Это окончательное следствие разрыва симбиотической связи с матрицей планеты, матрицей Геи. Это следствие отсутствия содружества; это наследие дисгармонии между полами; это смертельная фаза долгого погружения в бессмысленность и отравленное экзистенциальное смятение.

Честь вручения нам средств сопротивления этому ужасу принадлежит невоспетым героям — ботаникам и химикам, таким людям, как Ричард Шульц, Уоссоны и Альберт Хофман. Благодаря им, мы в этот самый хаотичный из веков получили в свои слабые руки средства, позволяющие что-то делать в своем затруднительном положении. Психология же самодовольно помалкивает. Психологи вот уже пятьдесят лет довольствуются построением теорий поведения, в глубине души понимая, что потенциально оказывают фатальную медвежью услугу достоинству человека, игнорируя возможности психоделиков.

ВОЙНА НАРКОТИКАМ

Именно сейчас настал момент услышать, учесть и попытаться прояснить мнение по этим вопросам. Какое-то время имели место общие нападки на “Билль о правах” под предлогом так называемой войны наркотикам. Почему-то проблема психоактивных веществ стала для общества еще даже более пугающей, более коварной, чем в свое время коммунизм. Качество риторики, исходящей из психоделической общины, следует радикально улучшить. Если этого не сделать, мы утратим возможность использования нашего права по рождению, и будет закрыта всякая возможность исследования психоделического измерения. Как это ни иронично, трагедия эта может произойти как некое подстрочное примечание к запрещению синтетических и способствующих пристрастию наркотиков. Никогда не будет лишним заявить, что вопрос психоделиков — это вопрос гражданских прав и гражданских свобод. Это вопрос, связанный с самой главной из человеческих свобод— свободой религиозной практики и частного выражения индивидуального разума.

Когда-то говорили, что женщинам нельзя давать право голоса, иначе общество погибнет. А до того короли не могли уступить свою абсолютную власть: иначе будет хаос. А теперь нам говорят, что нельзя легализовать психоактивные вещества, так как иначе произойдет распад общества. Это абсолютная бессмыслица. Как мы видели, человеческую историю можно описать как серию отношений с растениями, отношений установленных и порванных. Мы исследовали многие пути, на которых жестоко сталкивались растения, вещества и политика — от влияния сахара на коммерцию до действия кофе на современного служащего, от британского опийного давления на население Китая до использования ЦРУ героина в гетто, чтобы вызвать разногласия и недовольство.

Наша история является историей отношений с растениями. Ее уроки можно сделать осознанными, внести в социальную политику и использовать для созидания более благополучного, осмысленного мира, или же их можно отвергать, как это случилось с человеческой сексуальностью, обсуждение которой запрещалось до тех пор, пока работы Фрейда и других не вынесли ее на всеобщее обозрение. Эта аналогия уместна, поскольку усиление способности познавательного опыта, возможное благодаря растительным галлюциногенам, в основе своей настолько же фундаментально для сущности человека, насколько и сексуальность. Вопрос о том, как скоро мы разовьемся в зрелое сообщество, способное обратиться к этим темам, целиком и полностью зависит от нас.

ГИПЕРПРОСТРАНСТВО И СВОБОДА ЧЕЛОВЕКА

Чего больше всего боятся те, кто защищает не работающее луддитское решение типа “просто скажите нет  ”, так это мира, в котором в столкновении с индивидами и популяциями, одержимыми психоактивными веществами, и нескончаемым поиском самоудовлетворения растворятся все традиционные общественные ценности. Нам не следует исключать этой слишком реальной возможности. Но следует отвергнуть идею о том, будто такого, тревожного, по общему мнению, будущего можно избежать охотой на ведьм, запрещением исследований и истеричным распространением дезинформации и лжи.

Психоактивные вещества с незапамятных времен были частью галактики культуры. И только с появлением технологий, способных очищать и концентрировать активные компоненты растений и растительных препаратов, вещества эти отделяются от общей ткани дел культуры и вместо этого становятся своего рода бичом.

В каком-то смысле наша проблема — это не проблема психоактивных веществ, а проблема управления нашей технологией. Ожидает ли нас в будущем появление новых синтетических веществ, в сто, а то и тысячу раз более способных вызывать пристрастие, чем героин или крэк? Ответом будет абсолютное “да”, если мы не осознаем и не исследуем присущую человеку потребность в химической зависимости, а затем не отыщем и не одобрим какие-то пути выражения этой потребности. Мы открываем, что человеческие существа — творения химической привычки, с тем же ужасным недоверием, с каким викторианцы открыли, что люди — создания сексуальной фантазии и одержимости. Этот процесс встречи с самими собой как с видом — необходимое предварительное условие создания более гуманного общественного и природного порядка. Важно помнить, что приключение такой встречи с собой не начинается с Фрейда и Юнга и ими не кончается. Аргумент, старательно развиваемый в этой книге, состоит в том, что следующая ступень в деле понимания себя может возникнуть лишь тогда, когда мы учтем нашу врожденную и законную потребность жить в атмосфере, богатой психическими состояниями, вызываемыми по своей воле. Я уверен в том, что мы можем положить начало этому процессу путем пересмотра источников своего происхождения. И действительно, я приложил большие усилия, чтобы показать, что в среде Архаичного, в которой впервые возникла саморефлексия, мы находим ключи к истокам нашей беспокойной истории.

ЧТО ТУТ НОВОГО

Галлюциногенные индолы, неизученные и законом запрещенные, представлены здесь в качестве агентов эволюционного изменения. Это агенты биохимические, чье конечное воздействие осуществляется не на непосредственный опыт индивида, а на генетическую конституцию вида. В первых главах было уделено внимание тому факту, что повышение остроты зрения, улучшение возможности размножения и усиление стимуляции протолингвистических функций мозга суть логические следствия включения псилоцибина в пищу древнего человека. Если бы можно было доказать идею о возникновении человеческого сознания в связи с опосредованной индолами синергией нейроразвития, то изменились бы и наш образ себя, и наше отношение к природе, и теперешняя дилемма относительно потребления психоактивных веществ в обществе.

Мы не можем решить ни “проблему наркотиков”, ни проблему уничтожения окружающей среды, ни проблему запасов ядерного оружия, пока наш образ себя как вида не будет вновь связан с Землей. Дело это, в первую очередь, начинается с анализа уникального сочетания условий, которые необходимы для организованности животного, чтобы сделать скачок к осознанной саморефлексии. Когда понято главное значение опосредованного галлюциногенами симбиоза “человек-растение” в сценарии наших истоков, мы в состоянии понять и свое теперешнее состояние невроза. Усвоение уроков, содержащихся в тех давних и формирующих событиях, может заложить основу для принятия решений не только относительно необходимости управления в обществе потреблением и злоупотреблением веществ, но и относительно нашей глубокой и возрастающей потребности в духовном измерении жизни.

ОПЫТ ДМТ

Ранее в этой главе ДМТ отмечался как особо интересное соединение. Что же можно сказать о ДМТ-переживании и о ДМТ в связи с нашей духовной опустошенностью? Предлагает ли он нам какие-то ответы? Представляют ли триптамины кратковременного действия какую-то аналогию экстазу общества партнерства до того, как Эдем стал лишь воспоминанием? И если представляют, что же можно об этом сказать?

Всякий раз одно впечатляло меня во многих моих прорывах в мир галлюциногенных индолов, что, в общем, остается не упомянутым: преображение способности изложения и самого языка. Переживание, захватывающее все существо, проскальзывающее под покров экстаза ДМТ, ощущается как проникновение через какую-то мембрану. Ум и “я” буквально разворачиваются перед глазами. Такое ощущение, будто обновился, хотя и не изменился, как будто был сделан из золота и просто перековался в новую форму в горниле своего рождения. Дыхание нормальное, сердцебиение ровное, ум ясный и наблюдательный. Но что это за мир? Что воспринимают чувства?

Под влиянием ДМТ мир становится арабским лабиринтом, дворцом, каким-то более чем возможным марсианским сокровищем, наполненный мотивами, затопляющими изумленный ум многосложным бессловесным восторгом. Цвет и ощущение раскрывающей реальность тайны буквально пронизывают все переживание. Есть ощущение иных времен, а также собственного детства, чуда, чуда и еще раз чуда. Это аудиенция у чужестранца-нунция. В гуще этого переживания, очевидно, в конце человеческой истории, сторожевые врата, которые как бы открываются под ревущим вихрем невыразимой межзвездной пустоты в Вечность.

Вечность, как заметил прозорливо Гераклит, это дитя, играющее цветными шарами” Здесь находятся много мини-сущностей — малышей, самопреобразующихся механических эльфов гиперпространства. Может, это дети, которым предназначено быть человеку отцами? Впечатление вхождения в экологию душ, скрывающихся за порталами того, что мы наивно зовем смертью? Не знаю. Может, они — синестезийное воплощение нас как Иного или Иного как нас? А может, это эльфы, утраченные для нас с угасанием магического света детства? Здесь — потрясение, которое едва ли можно выразить, богоявление за пределами наших самых диких грез. Здесь царствие того, что страннее всего того, что мы можем  предположить. Здесь тайна, живая, невредимая, все еще столь же новая для нас, как и тогда, когда наши предки переживали ее пятнадцать тысяч лет назад. Триптаминовые сущности предлагают дар нового языка: они поют жемчужными голосами, которые рассыпаются цветными лепестками и разливаются в воздухе, как горячий металл, чтобы стать игрушками и такими дарами, какие, наверное, боги дарили своим детям. Ощущение эмоциональной связи потрясающее и жуткое. Раскрытые таинства реальны и, если когда-нибудь их высказать целиком, они не оставят камня на камне в том малом мире, в котором мы стали так больны.

Это не какой-то переменчивый мир НЛО, вызванных с отдаленных вершин; это не песнь сирен погибшей Атлантиды, звучащая на площадках свихнувшейся на крэке Америки. ДМТ — не какая-то из наших иррациональных иллюзий. Я уверен, что воспринимаемое нами в присутствии ДМТ, — это подлинные вести. Это какое-то соседнее измерение, пугающее, трансформативное, выходящее за пределы нашего воображения и, тем не менее, доступное обычному исследованию. Мы должны послать бесстрашных экспертов — что бы под этим ни подразумевалось — исследовать все, что они найдут, и сделать об этом отчет.

ДМТ, как уже говорилось ранее, встречается в качестве составной части обычного нейрометаболизма человека и является наиболее сильным из встречающихся в природе индольных галлюциногенов. Необычайная легкость, с какой ДМТ совершенно разрушает все границы и переносит в невообразимое и неотразимое измерение Иного, — это буквально одно из чудес самой жизни. И за этим первым чудом следует второе: необычайная легкость и простота, с какой системы ферментов человеческого мозга опознают молекулы ДМТ в синапсах. Всего за несколько сотен секунд эти ферменты полностью и безо всякого вреда дезактивируют ДМТ. То, что обычные уровни аминов в мозге восстанавливаются столь быстро после приема самого сильного из всех галлюциногенных индолов, свидетельствует о том, что, возможно, существовала давняя совместная эволюционная связь между людьми и галлюциногенными триптаминами.

Хотя псилоцибин и псилоцин, галлюциногенные индолы, активные в грибе Stropharia cubensis  , имеющем отношение к крупному рогатому скоту, ныне не считаются непосредственно метаболизирующимися в ДМТ до того, как они станут активными в мозге, тем не менее их проводящий путь наиболее родственен нервному пути активности ДМТ. И действительно, они могут быть активны в тех же синапсах, что и ДМТ, хотя и при большей реактивности последнего. Источник этого различия, вероятно, фармакокинетический, то есть ДМТ может проходить гемоэнцефалический барьер легче и, следовательно, достигать места активности за более короткое время. Сродство же этих двух соединений к месту связи примерно равное.

Как упоминалось ранее, исследование ДМТ, особенно на людях, было в общем неадекватным. Когда изучали ДМТ, его вводили путем инъекции. Это предпочтительная процедура с экспериментальным веществом, поскольку можно точно знать дозировку. Тем не менее, в случаях с ДМТ подход этот маскировал тот необычайный эффект “обращения времени”, который имеет место при курении ДМТ. Переживание ДМТ при внутримышечной инъекции длится около часа. Пик же переживания, достигаемый при курении, приходит где-то через минуту. В бассейне Амазонки у некоторых племен есть традиция потребления ДМТ-содержащих растений. Они потребляют сок деревьев Virola  , родственных мускатному ореху, или же молотые и поджаренные семена огромного стручкового дерева Anadenanthera peregrina  . Обычно применяемый метод активирования индола — втягивание через нос порошкообразного растительного материала. Эта процедура не делается самостоятельно. У потребителя есть помощник, который вдувает порошок через полую, набитую порошком тростинку сначала в одну, потом в другую ноздрю (илл. 27). Явная обдуманность этого процесса не оставляет сомнений, что шаманы Амазонии узнали то, чего не знали современные исследователи ДМТ, а именно, что наиболее эффективный путь потребления — адсорбция через слизистую оболочку носа.

Илл. 27. Нюхачи ДМТ. Из книги Р.-Э. Шульца “Там, где царят Боги” (London: Synergetic Press, 1988). С. 195.

ГИПЕРПРОСТРАНСТВО И ЗАКОН

Быть может, вы запротестуете: “Но разве ДМТ не запрещен законом?”

Да, на сегодня ДМТ в США числится в списке No 1. Список No 1 — это перечень веществ вообще без каких-либо показаний к медицинскому применению. Даже кокаин сюда не относится. Псилоцибин и ДМТ занесли в этот список вообще без предоставления каких-либо научных доказательств, свидетельствующих о пользе или вреде их применения. В параноидальной атмосфере конца 60-х годов один лишь факт того, что эти вещества вызывают галлюцинации, был достаточным основанием для отнесения их к категории столь ограничительной, что это отбивало охоту даже для медицинского исследования.

Столкнувшись со столь истеричным “знать ничего не желаю”, нам не помешало бы припомнить, что когда-то и анатомирование трупов было запрещено церковью и объявлено колдовством. Современная анатомия создавалась студентами-медиками, навещавшими поля сражений или воровавшими трупы с виселиц. Ради усовершенствования знания человеческого тела они шли на риск ареста и тюремного заключения. Не стоит ли и нам быть столь же смелыми в попытке раздвинуть границы известного и возможного?

Умонастроению владычества всегда претили перемены, как будто они ощущали возможность такой перемены, которая раз и навсегда лишит их власти. В феномене индольных галлюциногенов этот предощущаемый страх породил обильный плод — прямо-таки плод с Древа познания. Вкусить от него — значит стать как боги, а это явно будет означать закат стиля владычества. На это будет надеяться любое возрождение Архаичного.

ВСТРЕЧИ С ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ СВЕРХРАЗУМОМ

Размягчение западного рационализма зашло весьма далеко, в чем всякий легко может убедиться, прочитав какую-нибудь современную популярную книгу о космологии или квантовой физике. Тем не менее, мне хочется еще слегка подбросить жару через введение представления о некоторой связи между измерениями, которая достигается наиболее надежно и непосредственно путем использования индольных галлюциногенов с их давней историей потребления людьми и совместного с ними эволюционирования. Подобные соединения, очевидно, действуют как регуляторы изменения культуры и могут быть средством получения доступа к предумыслу некоторой весьма крупной саморегулирующейся системы. Быть может, это Сверхразум всего нашего вида или какой-то “разум планеты”, а может, мы были слишком ограничены в своем поиске нечеловеческого разума, и какой-то совершенно иной, коренным образом отличающийся от нас, разумный вид разделяет с нами пребывание на Земле.

Я предлагаю эти идеи в плане спекулятивном. У меня нет твердого личного знания относительно того, что тут происходит. Я лишь полагаю, что имею достаточное представление об обычаях, ожиданиях, критериях очевидности и “общем знании” человеческих существ, чтобы быть в состоянии отметить, что происходящее при опьянении ДМТ гораздо своеобразнее всего, что можно было бы обозначить термином “опьянение”. Под действием ДМТ ум оказывается в убедительно реальном, явно сосуществующем с нами чуждом мире. Не в мире, касающемся наших мыслей, надежд, страхов, а скорее в мире малышей — их радостей, грез, их поэтичности. Почему? Не имею ни малейшего понятия. Это просто факты: так это с нами происходит.

Среди основных школ мысли XX века лишь психология Юнга стремилась рассмотреть некоторые феномены, столь важные для шаманизма. Алхимия, которую Юнг изучил весьма тщательно, была наследницей давней традиции шаманских и магических методов, равно как и более практических химических процедур — как, например, обработки металлов и бальзамирования. Литература по алхимии свидетельствуете том, что вздымающееся вихрем содержимое алхимического сосуда было плодородной почвой для проецирования содержимого наивного донаучного ума. Юнг настаивал на том, что алхимические аллегории и эмблемы были продуктом бессознательного и их можно анализировать точно таким же образом, как сны. С точки зрения Юнга обнаружение одних и тех же мотивов в фантастических спекуляциях алхимиков и в снах его пациентов явилось серьезной поддержкой для его теории коллективного бессознательного и универсальных общих архетипов последнего.

В ходе своего изучения алхимии Юнг столкнулся с сообщениями о кабири  — похожих на эльфов алхимических детях, чье появление или ощутимое присутствие являются составной частью последних стадий алхимического творения. / Hans Jonas. The Phenomenon of Life (New York: Dell. 1966), p. 238/ Эти алхимические дети похожи на тех малых духов-помощников, которых призывает на помощь шаман. Юнг рассматривал их как некие автономные стороны психики, которые временно вышли из-под контроля “эго”. К сожалению, такое объяснение, что эти алхимические гении суть “автономные стороны психики”, вообще не объяснение. Это все равно что описать эльфа как малую нефизическую сущность неопределенного происхождения. Подобные объяснения только откладывают необходимость соприкосновения с более глубокой природой самого переживания.

Наука не была полезной в деле неуловимых человеческих контактов с иными видами разума. Она предпочитает направлять свое внимание куда-то еще, замечая, что субъективные восприятия, хотя и необычные, это не ее область. Какая жалость, поскольку субъективный опыт — это все, что есть у любого из нас. Во всяком случае, в значительной мере субъективная природа так называемой объективной вселенной ныне подтверждается самой объективной из наук — физикой. В новой физике субъективный наблюдатель неразрывно связан с наблюдаемыми феноменами. Занятно, но это — возвращение к шаманской точке зрения. Подлинным интеллектуальным наследием квантовой физики, возможно, будут новое уважение и приоритет, которые она уделяет субъективности. Обращение нас к субъективности означает и наделение потрясающей новой силой языка, так как язык и есть тот материал, из которого сделан субъективный мир.

Благодаря психоделикам мы узнаем, что Бог не какая-то идея, Бог — это затерянный континент в уме человека. Континент этот был вновь открыт во время великой опасности для нас и нашего мира. Что это? Совпадение, синхронность или же жестоко бессмысленное соседство надежды и гибели? Несколько лет назад я обратил труд своей жизни на понимание тайны переживания, вызванного триптаминовыми галлюциногенами. В конце концов, эта тайна не из тех, которые могут быть объяснены наукой. Я, конечно, понимаю, что свои навязчивые идеи человек распространяет, стремясь заполнить все пространство. Но в критических событиях, сопутствующих возникновению скотоводства и языка у человеческих существ, я нашел древний отголосок тех моментов, которые я ощутил и засвидетельствовал лично.

Сегодня надлежит встать лицом к лицу перед искомым и найденным ответом. Перед нами мерцает измерение, столь громадное, что контуры его едва ли можно вместить в фокус человеческой системы координат. Наше животное существование, наше планетарное существование кончается. По геологическому времени конец этот всего в нескольких мгновениях. Великое умирание, великое вымирание многих видов происходило по меньшей мере со времени кульминационной вершины партнерского общества в доисторической Африке. Наше будущее — в уме; единственная надежда на выживание нашей утомленной планеты состоит в том, что мы найдем себя в уме своем и сделаем из него друга, который сможет вновь воссоединить нас с Землей, одновременно унося нас к звездам. Перемена, более радикальная по значимости, чем все бывшее прежде, непосредственно вырисовывается впереди. Шаманы хранили гнозис доступности Иного целые тысячелетия; сегодня — это планетарное знание. Следствия этой ситуации только начали проявляться.

Естественно, я не ожидаю, что слова мои будут приняты всерьез. Тем не менее, эти заключения основаны на опыте, доступном всякому, кто только найдет время исследовать ДМТ. Само переживание длится менее пятнадцати минут. Я не предвижу критики со стороны людей, не потрудившихся провести этот простой и безусловный эксперимент. В конце концов, насколько серьезно критики могут заниматься проблемой, если они не расположены уделить несколько минут своего времени, чтобы испытать этот феномен на себе?

Глубокий психоделический опыт не просто предлагает возможность жизни в мире здравомыслящих людей, в гармонии с Землей и друг с другом. Он также обещает превосходное приключение, встречу с чем-то совершенно неожиданным — с каким-то иным соседним миром, исполненным жизни и красоты. Не спрашивайте, где он; в настоящий момент мы можем лишь сказать — не здесь, не там. Мы все еще обязаны признавать собственное невежество относительно природы ума и относительно того, каким именно миру предстоит быть и что он такое. Несколько тысячелетий, а то и больше, мечтой нашей было понять эти вопросы, и мы потерпели поражение. Да, поражение, если мы не вспомним о другой возможности — возможности «совершенно Иного».

Некоторые заблудшие души сканируют небеса в поисках дружественной “летающей тарелки”, которая проникнет в земную сферу и доставит нас в Рай; другие предлагают искать спасения у ног разных риши, роши, гейш и гуру. Исследователям лучше бы заглянуть в работы ботаников, антропологов и химиков, которые определили местонахождение, идентифицировали и охарактеризовали галлюциногены шаманов. Благодаря им мы получили в свои руки инструмент для спасения душ человеческих. Это замечательный инструмент, но это инструмент, который должен быть использован. Все наши пристрастия на протяжении веков — от сахара до кокаина и телевидения — были неутомимым поиском чего-то, отнятого у нас в Раю. Ответ был найден. Искать больше нечего. Он найден.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К НАШИМ ИСТОКАМ

Использование растений такого типа, как описанные выше, поможет нам понять ценный дар партнерства с растениями, утраченный на заре времен. Многие люди жаждут ознакомиться с фактами, касающимися своего подлинного тождества. К этому сущностному тождеству явно направляют растительные галлюциногены. Не знать свое настоящее тождество — значит быть какой-то безумной обездушенной вещью, големом. И, несомненно, этот образ, болезненно оруэлловский, применим к массе человеческих существ, ныне живущих в обществах высокоразвитой индустриальной демократии. Их аутентичность заключается в способности повиноваться и следовать изменениям массового стиля, которые передаются средствами информации. Занятые потреблением наркотизированной пищи, вздорными сообщениями средств связи и политикой замаскированного фашизма, они обречены на отравленную жизнь на низком уровне сознания. Усыпляемые ежедневной телепрограммой, они — живые мертвецы, потерянные для всего, кроме акта потребления.

Я полагаю, что безуспешность разрешения нашей цивилизацией вопросов, связанных с проблемой психоактивных веществ и привычного деструктивного поведения, является несчастливым наследием для всех нас. Но если бы мы в достаточной мере перестроили образ себя и образ мира, мы могли бы сделать из фармакологии средство, дающее нам самые грандиозные надежды и мечты. Вместо этого фармакология стала дьявольской прислужницей безудержного скатывания к регламентированности и разрушению гражданских свобод.

У большинства людей есть пристрастие к тем или иным веществам и, что гораздо важнее, у всех есть пристрастие к тем или иным стандартам поведения. Попытка увидеть разницу между привычками и пристрастиями угрожает нерасторжимому слиянию психических и физических энергий, которые формируют поведение каждого из нас. Люди, не вовлеченные в отношения пищевой стимуляции или стимуляции психоактивными веществами, редки, и по их приверженности к догмам и намеренному зауживанию своего горизонта можно судить, что им не удалось создать какую-то жизнеспособную альтернативу причастности к веществам.

Здесь я пытался исследовать нашу биологическую историю и нашу более современную культурную историю в поисках чего-то, что могло быть упущено. Темой моей были человеческие соглашения с растениями, создаваемые и разрываемые в ходе тысячелетий. Отношения эти формировали каждый аспект нашего тождества как саморефлексирующих существ — наш язык, наши культурные ценности, наше сексуальное поведение, то, что мы помним и что забываем в нашем прошлом. Растения — это утраченное звено в поисках понимания человеческого ума и его места в природе.

ВКЛАД ФУНДАМЕНТАЛИЗМА

В США рвение федерального правительства, выглядящее желанием искоренить наркотики, непосредственно связано с тем, в какой степени правительство это кооптировано ценностями фундаменталистского христианства. Мы питаем иллюзию конституционного разделения церкви и государства в США. Но фактически федеральное правительство, поощряя запрещение алкоголя в период запретов, вмешиваясь в права на свободу деторождения или в потребление пейота в религиозных ритуалах аборигенов Америки, безрассудно пытаясь регулировать потребление пищи и тех или иных веществ, действует как оказывающий давление рычаг в пользу ценностей правого крыла фундаменталистов.

В конце концов, право определения для себя пищи и предпочтения тех или иных психоактивных веществ будет рассматриваться как естественное следствие человеческого достоинства до тех пор, пока это делается таким образом, что не ограничивает прав других. Подписание Великой Хартии вольностей, упразднение рабства, предоставление избирательных прав женщинам — вот случаи, в которых развивающееся определение того, что составляет справедливость, сметало закостенелые социальные структуры, которые все более и более начинали полагаться на “фундаменталистское” прочтение своих первопринципов. Война с наркотиками шизофренически проводится правительствами, которые считают торговлю ими предосудительной, а сами, тем не менее, являются главными гарантами и покровителями международного наркобизнеса. Такой подход обречен на неудачу.

Война с наркотиками вовсе не замышлялась быть победоносной. Напротив, она будет продолжаться как можно дольше, чтоб дать возможность разным разведслужбам провести свои операции и выжать оставшиеся несколько сот миллионов долларов незаконной прибыли из планетарного оборота продажи наркотических веществ, а потом будет заявлено о поражении. А “поражение” будет означать, как это было в случае Вьетнамской войны, что средства информации верно изобразят создавшуюся ситуацию и назовут ее подлинных участников и что отвращение общественности к преступности, глупости и продажности истеблишмента вынудит пересмотреть политику. В этом циничном манипулировании людьми и целыми народами в связи с наркотиками и стимуляторами современные правительства связали себя этической катастрофой, сравнимой с возрождением работорговли в XVIII веке или с недавно отвергнутыми положениями марксизма-ленинизма.

ВОПРОС ЛЕГАЛИЗАЦИИ

Вывод кажется очевидным: только легализация может заложить основу для здравой политики в отношений психоактивных веществ. Фактически к этому мнению пришли даже самые незаинтересованные комментаторы по этой проблеме, хотя политические следствия отстаивания легализации способствовали лишь замедлению её Обсуждения. В своей последней книге “Великая война наркотикам”  Арнольд Требах сформулировал убедительные аргументы в пользу революции в политике, связанной с психоактивными веществами.

Другую направляющую модель подхода к проблеме злоупотребления соответствующими веществами можно найти в том, как Америка исторически разбиралась с разными конфликтующими вероисповеданиями; фактически они приняты все как подходящий нравственный выбор, который должен быть доступен тем, кто в него верует. К проблеме психоактивных веществ следует подходить в том же духе — больше как к религии, чем как к науке. Мне бы хотелось, чтобы закон и медицина признали личный, ненаучный характер сферы злоупотребления психоактивными веществами, введением какой-то формы Первой поправки гарантии свободы выбирать личную доктрину приверженности тем или иным веществам, но несколько ограничиваемой разумными медицинскими принципами. / Arnold S. Trebach. The Great Drug War (New York: Macmillan. 1987), p. 363/

Чего Требах не обсуждает, вообще даже не упоминает, так это роли, которые галлюциногены будут играть в общественном сценарии после периода своего подавления. В самом деле, психоделики кажутся чем-то несущественным, если только мерой социального воздействия веществ является смета в миллионы долларов от уличной продажи. Лишь ЛСД продолжают иной раз выделять среди психоделиков как возможную широкомасштабную проблему. Однако оценки количества психоделиков, производимых и потребляемых в США, были политизированы, а потому ненадежны и лишены смысла.

Но еще одна мера общественной значимости веществ показывает, что мы пренебрегаем, по крайней мере, поначалу, обсуждением социального влияния потребления психоделиков, когда рассматриваем вопрос легализации психоактивных веществ. Ключ к этой другой мере состоит в интересе, проявленном к психоделикам ЦРУ и военной разведкой в 60-е годы в таких проектах, как МК (“мозговой контроль” — контроль над умами) и МК-УЛЬТРА. Широко распространенное убеждение, будто выводом этих исследований было то, что телевидение — предпочтительный наркотик для массового гипноза, хотя и разумно, но его не следует принимать за чистую монету. Я уверен, что, будь психоактивные вещества легализованы, страхи эпидемии кокаина или общего пристрастия к героину оказались бы необоснованными. Я убежден также, что возрос бы интерес к психоделикам, а также возросло бы и их потребление и что эта возможность имеет серьезное значение для правящих кругов. Этот новый интерес к психоделикам следует предвидеть и предусматривать. Если использование психоделиков облегчит понимание общественных позиций и допущений первоначальных культур стиля партнерства, то в конечном счете общественные институты воспитания, возможно, пожелают поддержать это осознавание.

Кажется, выстраивается какой-то новый планетарный консенсус. То, что прежде было в зачаточном состоянии и неосознанно, теперь становится осознанным и в то же время логично выстроенным. Крушение марксистской альтернативы демократическому обществу потребления компактных средств информации и высоких технологий было быстрым и полным. Впервые за всю историю планеты существует какой-то определенный, хотя и смутно определимый консенсус относительно “демократических ценностей”. Эта тенденция встретит реальное сопротивление разных форм монотеистического религиозного фундаментализма в 90-е годы. Все это феномен расширенного сознания, вызванный информационным взрывом. Демократия есть выражение идеи Архаичного о равноправной группе кочевников. В наиболее чистом выражении она насквозь психоделична, и ее триумф, кажется, в конце концов несомненным.

“Проблема наркотиков” действует против тенденции планетарного расширения сознания через распространение демократических ценностей. Нет никакого сомнения в том, что общество, которое намерено контролировать потребление своими гражданами психоактивных веществ, направляется на скользкий путь тоталитаризма. Никакого произвола полицейской власти, никакого надзора и вмешательства в жизнь людей не будет достаточно, чтобы повлиять на “проблему наркотиков”. А потому не будет предела репрессиям, какие могут вызвать напуганные общественные институты и их специалисты по промыванию мозгов.

СКРОМНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Политикой уважения демократических ценностей в вопросе психоактивных веществ было бы такое воспитание людей, чтобы они имели возможность сделать грамотный выбор, основываясь на собственных нуждах и идеалах. Такого рода простое предписание необходимо и уже, к сожалению, запаздывает. Общий план для тех, кто всерьез стремится войти в согласие с американской проблемой наркотиков, мог бы содержать в себе несколько пунктов выбора, включая перечисленные ниже.

1. Следует ввести 200%-ный федеральный налог на табак и алкоголь. Все правительственные субсидии на табачную продукцию необходимо прекратить. На упаковках должны быть напечатаны более серьезные предостережения. Двадцать процентов федерального налога на продажу нужно взимать с сахара и его заменителей; необходимо прекратить всякую поддержку сахарного производства. На сахарных упаковках тоже должны быть предостережения, а сахар должен стать обязательной темой в программе школьного воспитания.

2. Следует легализовать все виды конопли и ввести 200%-ный федеральный налог на продажу конопляных продуктов. Информация о содержании в продуктах “ТГК” (тетрагидроканнабиола) и современные сведения относительно его влияния на здоровье должны быть отпечатаны на упаковке.

3. Кредитная деятельность Международного валютного фонда и Всемирного банка должна быть закрыта в странах, производящих сильные наркотики. Только международная инспекция и сертификат о том, что страна не занимается такой деятельностью, восстановит право на получение кредита.

4. Следует установить строгий контроль, как за производителями, так и за владельцами оружия. Именно широкая доступность огнестрельного оружия привела к тесному переплетению проблем насильственной преступности и злоупотребления наркотиками.

5. Должна быть признана легальность природы, а поэтому и легальность всех растений на предмет их выращивания и использования.

6. Психоделическую терапию следует сделать легальной и включить ее в существующую систему страхования.

7. Необходимо укрепить законодательство о валюте и банковских операциях. Ныне тайное соглашение между банками и криминальными картелями допускает широкомасштабное “отмывание” денег.

8. Существует прямая необходимость в серьезной поддержке научных исследований, касающихся всех аспектов потребления веществ и злоупотребления ими, равно как и в серьезном занятии делом воспитания общественности.

9. Через год после осуществления вышеозначенного следует узаконить психоактивные вещества, еще считающиеся в США нелегальными. Посредничество устраняется, правительство может продавать вещества по их цене плюс 200%, а деньги эти можно помещать в специальный фонд оплаты социальных, медицинских и воспитательных затрат легализационной программы. Деньги от налогообложении на алкоголь, табак, сахар и коноплю также можно помещать в этот фонд.

10. По истечении этого года следует также объявить о помиловании всех правонарушителей по линии наркотиков, не применявших огнестрельного оружия и не проявлявших преступных действий.

Если предложения эти кажутся слишком радикальными, то это лишь оттого, что мы далеко отошли от тех идеалов, которые первоначально были наиболее американскими. В основе американской теории социальной политики лежит понятие о том, что к нашим безраздельным правам принадлежит право на “жизнь, свободу и поиски счастья”. Заявить, что к праву на поиски счастья не относится право экспериментировать с психоактивными растениями и веществами, — значит выдвинуть аргумент, в лучшем случае узкий, в худшем — невежественный и примитивный. Единственные религии, которые являют собой нечто большее, чем традиционно санкционированный моральный кодекс, это религии транса, танцевального экстаза и опьянения галлюциногенами. В этом — живой факт тайны бытия, и неотъемлемым религиозным правом является возможность подойти к нему по-своему. Цивилизованное общество возведет этот принцип в закон.

ЭПИЛОГ: ГЛЯДЯ ВОВНЕ И ВНУТРЬ В МОРЕ ЗВЕЗД

В нашем повествовании мы дошли до того пункта, где история смыкается с политическими энергиями данного момента. Современные споры, темой которых является потребление веществ и злоупотребление ими, должны стать в один ряд с другими равнозначными проблемами — проблемами бедности и перенаселенности, уничтожения окружающей среды и неоправданных политических ожиданий. Эти феномены составляют неизбежный побочный продукт культуры владычества. В борьбе с этими социальными проблемами нам не следует забывать, что корни нашей человечности совсем в ином — в том каскаде психических способностей, который был высвобожден у нашего вида много десятков тысяч лет назад: способностей именовать, классифицировать, сравнивать и запоминать. Все эти функции можно проследить вплоть до тех квазисимбиотических отношений, какими мы наслаждались с псилоцибиновыми грибами в африканском партнерском обществе предыстории.

Наша измена симбиотической связи с растительными галлюциногенами сделала нас подверженными все более невротической реакции друг на друга и на мир окружающий. Несколько тысячелетий такого лишения сделали нас почти душевнобольными наследниками планеты, гноящейся от токсичных побочных продуктов научной индустриализации.

ЕСЛИ НЕ МЫ. ТО КТО? ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ. ТО КОГДА?

Настало время для нас начать диалог, основанный на объективной оценке того, чем является наша культура и в чем ее смысл. Еще столетие бизнеса в обычном плане попросту невообразимо. Наши догмы и идеологии поизносились. Их губительные допущения позволяют нам закрывать глаза на нашу ужасную разрушительность и грабить даже те ресурсы, которые собственно принадлежат нашим детям и внукам. Наши забавы нас не удовлетворяют; наши религии — не более чем мании; наши политические системы — гротескная имитация того, какими мы их задумали.

Как можем мы надеяться на лучшее? Ведь, несмотря на то, что страхи ядерной конфронтации уменьшились в связи с недавними переменами в Восточном блоке, мир все еще одолевают голод, перенаселенность, расизм, сексизм, а также религиозный и политический фундаментализм. У нас есть возможности — индустриальные, научные и финансовые, — чтобы изменить мир. Вопрос в том, есть ли у нас возможность изменить самих себя, изменить свой ум? Я уверен, что ответом должно быть “да”, но не без помощи природы. Если бы одна лишь проповедь добродетелей могла обеспечить нам ответ, то мы были бы на пороге райского существования уже некоторое время тому назад. Если бы ответом было возведение этих добродетелей в закон, мы бы узнали его давным-давно.

Помощь природы означает признание того, что удовлетворение религиозного импульса происходит не от ритуала и тем более не от догмы, а скорее от переживания фундаментального характера — переживания симбиоза с галлюциногенными растениями, и через них — симбиоза со всей полнотой планетарной жизни. Каким бы радикальным ни казалось это предложение, оно предвосхищается в работе такого более чем трезвого наблюдателя западной культуры, как Артур Кестлер.

Природа нас подвела. Бог, кажется, лишил приемник переключателя, а время истекает. Надежда на то, что спасение будет синтезировано в лаборатории, может показаться материалистичной, эксцентричной или наивной. Хотя, по правде говоря, существует юнгианское обращение к ней, так как это отражает мечту древних алхимиков создать elixir vitae  (“эликсир жизни”). Но мы ожидаем от него не вечной жизни, не превращения основного металла в золото, а обращения homo meniscus  в homo sapiens  . Когда человек решится взять судьбу в свои руки, возможность эта будет в пределах его досягаемости. / Arthur Koestler. The Ghost in the Machine (New York: Macmillan, 1967). p. 339/

Исходя из исследования истории человечества как вида институализированного насилия Кестлер делает вывод, что понадобится какая-то форма фармакологического вмешательства, прежде чем мы сможем жить в мире друг с другом. Он выдвигает аргумент в пользу осознанного и научно направляемого психофармакологического вмешательства в жизнь общества, что будет иметь серьезное значение для сохранения идеалов человеческой независимости и свободы. Кестлер, очевидно, не был знаком с традицией шаманизма или со всем богатством психоделического опыта. А потому он не осознавал, что задача приведения человеческой популяции всей планеты в состояние гармонии и счастья включает в себя привнесение в жизнь людей опыта внутреннего горизонта трансценденции.

НАЙТИ ВЫХОД

Без отдушины выходов в трансцендентную и трансперсональную сферу, какую обеспечивают индольные галлюциногены растительного происхождения, будущее человека было бы поистине унылым. Мы утратили способность быть направляемыми влиянием мифов, а история наша должна убедить нас в софизме догм. Нам требуется какое-то новое измерение личного опыта, которое индивидуально и коллективно удостоверяло бы демократические социальные формы и наше управление этой малой частью огромной Вселенной.

Открытие такого измерения будет означать риск и возможность. Поиск ответа — это положение инженю, новичка перед инициацией и дурака. Нам сейчас придется отказаться от принятия такой позы: мы должны будем встать лицом к лицу с ответом. А встать лицом к лицу с ответом — значит признать, что мир, который мы приготовились вручить поколениям будущего, не более чем похлебка из объедков. И жалки вовсе не какие-то там обездоленные народы влажных тропических лесов; угрожают далеким надеждам и народам не стоические племена Бирмы, выращивающие опий, нет — это мы с вами.

ОТ ЛУГОПАСТБИЩНЫХ УГОДИЙ К ЗВЕЗДАМ

Человеческая история была рывком в пятнадцать тысячелетий от гармонии в своей африканской колыбели к апофеозу заблуждения, девальвации и массовых смертей XX века. Теперь мы стоим на грани полета к звездам, технологий виртуальной реальности, а также возрождаемого шаманизма, что возвещает об оставлении обезьяньего тела и племенной группы, всегда бывшей нашим контекстом. Начинается эра фантазии. Шаманские растения и мифы, которые они открывают, — вот те миры, из которых, как нам представляется, мы пришли давным-давно; миры света, силы и красоты, что в той или иной форме лежат за эсхатологическими видениями всех великих религий мира. Мы сможем претендовать на это щедрое наследие, если только сумеем быстро перестроить наш язык и самих себя.

Перестроить язык — значит отвергнуть собственный образ, унаследованный от культуры владычества, — образ твари, повинной в грехе, а потому заслуживающей изгнания из Рая. Рай — наш удел по рождению, и на него может заявлять права каждый из нас. Природа не враг нам, чтобы ее насиловать и побеждать. Природа — это мы, и мы должны ее лелеять и изучать. Шаманизм всегда знал это, и шаманизм всегда, в наиболее подлинных своих выражениях, учил, что путь требует союзников. Союзники эти — галлюциногенные растения и таинственные “научающие” сущности, светлые и трансцендентные, которые пребывают в том ближнем измерении экстатической красоты и разумения, которое мы отрицали до тех пор, пока не стало слишком поздно.

В ВИДЕНИИ МЫ ЖДЕМ САМИХ СЕБЯ

Мы можем теперь подойти к новому видению себя и своей роли в природе. Мы — приспосабливающийся ко всему вид, мы — мыслители, созидатели, мы те, кому решать проблемы. Эти великие дары, принадлежащие только нам и пришедшие из эволюционной матрицы планеты, они — не для нас, не для нашего удобства, не для удовлетворения или большей славы. Они для жизни: это особые качества, которые мы можем привнести как свой вклад в великую общность органического бытия, если мы намерены стать заботливыми садовниками, стать матерью нашей Матери—Земли живой.

Вот где великая тайна. Посреди медленно движущейся пустыни нерефлексирующей природы мы выходим на самих себя и, быть может, видим себя впервые. Мы колоритны, ярки, сварливы и живем надеждой и мечтой, будто мы, насколько нам известно, уникальны во Вселенной. Мы слишком долго спали и были скованы силой, которой уступили свои самые благородные стороны и самых благородных из нас. Пора восстать и взглянуть в лицо тому факту, что мы должны и можем  изменить свой ум.

Долгая ночь человеческой истории наконец приближается к концу: воздух стихает, и восток озаряется розовой краской рассвета. Но в мире, который мы всегда знали, неумолимо надвигается вечер, тени удлиняются к ночи, которой не будет конца. Так или иначе, история безрассудной обезьянки почти навсегда закончилась. Наш удел — отвернуться без сожаления от того, что было, чтобы встретиться лицом к лицу с самими собой, своими родителями, возлюбленными и детьми, собрать все свои инструменты, своих животных и старые-престарые мечты, так чтобы мы смогли двинуться в визионерский ландшафт все более углубленного понимания. Будем надеяться, что там, где нам всегда было более всего уютно, где мы более всего были самими собой, мы обретем славу и триумф в поисках смысла в нескончаемой жизни воображения, в игре в полях, вновь обретенного, наконец, Эдема.

СЛОВАРЬ

Авестийский  . Древний иранский язык.

Алкалоиды  . Большое семейство биологически активных соединений, включающее все стероиды, индольные галлюциногены, а также многие гормоны, феромоны и другие биологические регуляторы.

Аманита мускария (Amanita muscaria  ). Мухомор — гриб с красной шляпкой и белыми пятнышками. Гриб сибирского шаманизма и европейского фольклора, находящийся в симбиотической связи с березой и елью. Отождествлялся с сомой Гордоном и Валентиной Уоссонами.

Архаичного возрождение  . Сосредоточение внимания общественности на темах и ценностях человеческой предыстории. Психоанализ, рок-н-рол, сексуальная терпимость и потребление психоделических средств — лишь некоторые из социальных проявлений XX века, которые, как полагают, являются частью возрождения Архаичного.

Аяхуаска.  Слово из языка индейцев кечуа, которое переводится примерно как “вино мертвых” или “вино душ”. Термин относится не только к приготовленному галлюциногенному напитку, но и к одному из главных ингредиентов этого напитка — древесной лиане Malpighaecaeous (Banisteriopsis caapi) . Это вьющееся растение может достигать в длину более ста метров, и в период зрелости весить тонну и даже больше. В своих тканях, особенно во внутреннем камбии коры, лиана богата алкалоидами бета-карболинового типа. Наиболее важный бета-карболин, содержащийся в Banisteriopsis caapi носит название гармин.

Бвити  . Религия фангов Габона и Заира, которую можно назвать подлинно африканским культом галлюциногенных растений. Этот культ основывается на ритуальном потреблении содержащей ибогаин коры корня кустарника Tabernanthe iboga.

Бета-карболины  . Подкласс семейства индолов. Некоторые бета-карболины — галлюциногены, в том числе гармин, гармалин, тетрагидрогармин и 6-метоксигармин.

Виртуальная реальность.  Ныне развивающаяся технология, которая использует компьютеры, трехмерную оптику и образы тела для создания “виртуальных сред”, в которых пользователь переживает эффект присутствия — пребывания в реальном, но альтернативном, трехмерном мире.

Гея.  Великая Богиня, богиня рогатая, властительница животных, повсеместно встречающаяся в искусстве верхнего палеолита. Гея обычно приравнивается к Ге — богине Земли.

Геи, холизм  . Ощущение единства и гармонии природы и нашего человеческого положения в этой динамичной и развивающейся гармонии. Это — точка зрения, основанная на отношениях с растениями и возврат к перспективе в отношении “я” и “эго”, помещающей их в более широкий контекст планетарной жизни и эволюции.

Глоссолалия  . Спонтанные взрывы синтаксически упорядоченных звуков с очевидным лингвистическим содержанием, какие иногда бывают в состояниях религиозного неистовства или вызванного галлюциногенам и экстаза.

Индольные галлюциногены.  ЛСД, диметилтриптамин, ибогаин. а также бета-карболины являются основными нндольными галлюцнногенами (см. илл. 28).

Катализ  . Ускорение уже протекающих, хотя и медленно, процессов.

Копрофильный  . “Любящий навоз, помет”. Термин используется для описания вида грибов, предпочтительная среда произрастания которых — навоз крупного рогатого скота.

Круглоголовый период  . Стиль росписей в Тассилин-Аджер, названный так вследствие преобладания изображений человеческих фигур, неизвестных в других археологических памятниках. Считается, что Круглоголовый период начался очень рано и закончился примерно, где-то до VII тысячелетия до н. э.

Меног  . Согласно “Зенд-Авесте”, обычно невидимый духовный мир посмертного состояния.

Мутаген  . Нечто, являющееся причинным агентом мутации. Космические лучи, токсические вещества и некоторые психоактивные вещества могут действовать как мутагены.

Натуфийская культура  . Культура Среднего Востока около 9000 г. до н. э. Кремниевые полумесяцы и элегантная натуралистичная резьба по кости несравнимы ни с чем из найденного в Европе.

Пандемичный  . Обнаруживаемый во всем мире или в какой-то крупной географической зоне.

Партнерство  . Термин, введенный Рианой Эйслер, применительно к общественной системе, в которой общественные отношения основываются в первую очередь на соединении, связи, а не на ранжировании. В партнерской модели из различия не следуют ни уничижение, ни превосходство. Противоположностью такого представления является модель владычества. И матриархат, и патриархат считаются видами обществ владычества.

Пеганум гармала (Peganum harmala)  . Гигантская сирийская рута, растет в диком состоянии в сухих областях зоны, простирающейся от Марокко до Маньчжурии. Растение содержит психоактивные индолы бета-карболинового типа.

Псилоцибин  . Галлюциногенно-активное вещество, встречающееся в грибе Stropharia cubensis и во многих других видах грибов.

Симбиоз  . Отношение взаимопродуктивной взаимозависимости среди двух или более видов. Сильная симбиотическая связь в результате приведет к совместной эволюции включенных в нее видов.

Скифы  . Кочевая группа варваров Центральной Азии, вступившая в Восточную Европу около 700 г. до н. э. Скифы привнесли в европейский мир потребление конопли.

Скотоводство  . Общественный стиль человека, характеризуемый кочевым образом жизни, одомашниванием и разведением крупных животных в среде лугопастбищных угодий. Скотоводы могли иметь установки партнерства, а могли быть и обществами владычества. Оседлавшие коней индоевропейские скотоводы Курганских волн были явно общинами владычества. Здесь я доказывал, что пасторализм (скотоводство) Африки Архаичного периода, без лошадей и на основе крупного рогатого скота был обществом партнерским.

Строфария кубенснс (Stropharia cubensis)  .Называемый также Psylocybe cubensis , знаменитый “магический гриб”, выращиваемый и любимый энтузиастами микологии и псилоцибина по всему миру.

Табернанте ибога (Tabernanthe iboga)  . Мелкий кустарник с желтыми цветами, родственный кофе, который имеет историю потребления в качестве галлюциногена в тропиках Западной Африки, хотя лучше известен как сильный афродизиак. См.: Бвити  .

Тассилин-Аджер, плато  . Любопытное геологическое образование в Южном Алжире. Оно подобно лабиринту; это огромные, расчлененные эрозией, вертикальные обнажения каменных пород, разрезанных ветром на множество перпендикулярных узких коридоров. Аэрофотосъемка производит жуткое впечатление покинутого города. В Тассилин-Аджер есть наскальная живопись, которая датируется периодом от позднего неолита до каких-нибудь двух тысячелетий тому назад.

Трнптамнновые галлюциногены  . Псилоцибин, псилоцин, диметилтриптамин и их психоактивные родственники по структуре.

Феромоны  . Химические соединения, выделяемые организмом для передачи сообщений между организмами одного вида.

Хаома.  Обозначение сомы в языке авестийской литературы зороастризма — языке зэнд.

Хейрос гамос (Heiros gamos)  . Используется в юнгианском смысле алхимического брака или соединения противоположностей, которое трансцендирует земную сферу.

Чатал-Хююк  . Археологический памятник на Анатолийской равнине в Малой Азии. Чатал-Хююк называли “преждевременной вспышкой блеска и сложности” и “безмерно богатым и роскошным городом”. Стратиграфия этого места начинается с середины девятого тысячелетия до н. э. с развитием культурных форм, достигающим вершины в середине седьмого тысячелетия.

Шаманизм  . Распространенная во всем мире традиция натуральной магии верхнего палеолита, прекрасно определенная Мирча Элиаде как “архаичные техники экстаза”. Практика шаманизма сохраняется во многих регионах мира и по сей день.

Экзогенное  . Существующее вне тела, приходящее извне.

Экзоферомоны  . Химические посланцы (вестники), которые действуют не среди членов одного вида, как это происходит с феромонами насекомых, а по линиям видов, позволяя, таким образом, одному виду влиять на другой. Некоторые экзоферомоны действуют так, что позволяют одному виду влиять на сообщество видов или на весь биом.

Эметическое  . Слабительное, вызывающее рвоту.

Эндогенное  . Происходящее внутри тела как обычная часть метаболизма.

Энтеоген  . Термин, созданный Гордоном Уоссоном, который он предпочитал распространенному термину “психоделик”. Слово это обозначает ощутимое присутствие божественного, переживаемое под воздействием псилоцибина.

Эпигенетическое изменение  . Изменение, не являющееся генетическим. Образцы поведения, которым обучили, как, например, письмо. Книги и базы электронных данных являются эпигенетическими формами накопления информации. Культуре выучиваются, следовательно, она также есть эпигенетическая форма.

Этномикологмя  . Поле исследований, основанное Гордоном и Валентиной Уоссонами. Этномикология — это изучение культурного и исторического взаимодействия человека с грибами.

Этнофармакология  . Изучение использования и приготовления растений и растительных медикаментов в незападных культурах.

Структурные типы основных галлюциногенов

I. Производные фенилэтиламина

???? R1=R5=H, R2=R3=R4=OCH3: 3,4,5-триметокси-фенилэтиоамин (составная часть пейота)=мескалин R1=R4=OCH3, R2=H, R3=R5=CH3: 2,5-диметокси-4-метил-фенилизопропиламин=STP

(синтетическое вещество)

II. Производные индола

1. Производные триптамина

???? а) Alkyl=CH3: N,N,-диметилтриптамин (составляющая йопо и пр.) б) Alkyl=C2H5, C3H7, C3H5: N,N,-диэтилтиптамин и пр. (синтетические вещества)

2. Производные гидрокситриптамина

1) Производные 4-гидрокситриптамина:

???? а) R=OPO3H, Alkyl=CH2: псилоцибин R=OH, Alkyl=CH3: псилоцин (составляющие теонанакатля) б) R=OPO3H, Alkyl=C2H5: CY-19 R=OH, Alkyl=C2H5: CZ-74 (синтетические вещества)

2) Производные 5-гидрокситриптамина:

???? а) R1=OH, R2=R3=CH3: буфотенин б) R1=OCH3, R2=R3=CH3: 5-метокси-N,N,-диметилтриптамин в) R1=OCH3, R2=H, R3=CH3: 5-метокси-N-метилтриптамин (составляющие йопо, кообы, эпены и пр.)

3. Производные цикличного триптамина

1) бета-карболиновые производные:

???? а) гармин б) 3,4-дигидрогармин=гармалин в) d-1,2,3,4-тетрогидрогармин (составляющие аяхуаски и пр.)

2) Проиводные лизергиновой кислоты

???? а) R1=R2=H: амид d-лизергиновой кислоты б) R1=H, R2=CHOHCH3: гидроксиэтиламид d-лизергиновой кислоты (составляющая ололиуки) в) R1=R2=C2H5: диэтиламид d-лизергиновой кислоты (=ЛСД-25) (синтетическое вещество)

3) ибогаин

???? (составляющая Tabernanthe iboga)

Илл. 28. Таблица индольных галлюциногенов. Из книги Денниса Маккены и Теренса Маккенвы “Невидимый Ландшафт” (New York: Seabury Press, 1975), С. 56-57.

БИБЛИОГРАФИЯ

ADAMSON, Sophia. (1985) Through the Gateway of the Heart. San Francisco: Four Trees Press.

ALLEGRO, John M. (1970) The Sacred Mushroom and the Cross. Garden City, N. Y.: Doubleday.

AMMERMAN, Albert J. and CAVALLI-SFORZA, Luiga Lucca. (1984) The Neolithic Transition and the Genetics of Populations in Europe. Princeton: Princeton University Press.

BARTHOLIN, Thomas. (1661) Historiarum anatomicarum et medicarum rariorum. Copenhagen.

BEECHING, Jack. (1975) The Chinese Opium Wars. New York: Harcourt Brace Jovanovich.

BENDER. Ernest, editor. “R. Gordon Wasson on Soma and Daniel H. H. Ingalls’ Response.” New Haven: American Oriental Society, Publication №7

BURROUGHS. William. (1959) Naked Lunch . New York: Grove Press.

BURROUGHS, William, and GINSBERG. A. (1936) The Yage Letters. San Francisco: City Lights Books.

COX, George W. (1878) The Mythology of the Aryan Nations. London: C. Kegan Paul.

DE QUINCEY, Thomas. (1822) Confessions of an English Opium-Eater. London: MacDonald.

DE SEPTCHENES. Le Clerc. (1788) The Religion of the Ancient Greeks. London: Elliot and T. Kay.

DICK, Philip K. (1965) The Man in the High Castle. London: Penguin.

DOBKIN de RIOS. Marlene. (1972) Visionary Vine: Psychedelic Healing in the Peruvian Amazon. San Francisco: Chandler.

DOYLE, Arthur Conan. (1956) The Complete Sherlock Holmes. New York: Doubleday.

DROWER, E. S. (1956) Water into Wine. London: John Murray.

DUERR, Hans Peter. (1985) Dreamtime: Concerning the Boundary between Wilderness and Civilization. Oxford: Basil Blackwell.

DUKE, James A… AULIK. David, and PLOWMAN. Timothy. (1975) “Nutritional Value of Coca.” Botanical Museum Leaflets of Harvard University, vol. 24, no. 6.

EISLER. Riane. (1987) The Chalice and the Blade: Our History, Our Future. San Francisco: Harper amp; Row.

ELFERINK. Jan G. R. (1988) “Some Little-Known Hallucinogenic Plants of the Aztecs.” Journal of Psychoactive Drugs, vol. 20. no. 4.

ELIADE. Mircea. (1958) Yoga: Immortality and Freedom. New York: Pantheon.

ELIADE, Mircea. (1959) The Sacred and the Profane. New York: Harper amp; Row.

ELIADE, Mircea. (1964) Shamanism: Archaic Techniques of Ecstasy. Hew York: Pantheon.

EMBODEN, William. (1979) Narcotic Plants. New York: Macmillan. FAY. Peter Ward. (1975) The Opium War. New York: W. W. Norton.

FERNANDEZ. James W. (1982) Bwiti: An Ethnography of the Religious Imagination in Africa. Princeton: Princeton University Press.

FISCHER, Roland. HILL, Richard. THATCHER. Karen, and SCHUEB. James. (1970) “Psilocybin-Induced Contraction of Nearby Visual Space.” Agents and Actions, vol. 1. no. 4.

FLATTERY. David, and SCHMALTZ. Martin. (1989) Ahoy and Hard-line. Near Eastern Studies, vol. 21, Berkeley: University of California Press.

FREUD. Sigmund. (1963) The Cocaine Papers. Vine: Dunning Press.

FOURS. Peter. (1978) Hallucinogens and Culture. San Francisco: Chandler amp; Sharp.

GARROTE. D. A. E. (1957) The Maturing Culture: The Life and Economy of a Megalithic People in the Near East. Proceedings of the British Academy 43: 211-227.

GETTING, Fred. (1981) Dictionary of Occult, Hermetic, and Alchemical Sigils. London: Routledge amp; Kegan Paul.

GIMBUTAS. Marija. (1982) The Goddesses and Gods of Old Europe, 6500-3500 b.c.: Myths and Cult Images. Berkeley: University of California Press.

GRACIE. and ZARKOV. (1986) “An Indo-European Plant Teacher.” Notes from Underground 10, Berkeley.

GRAVES, Robert. (1948) The White Goddess. New York: Creative Age Press.

GRAVES, Robert. (1955) The Greek Myths. 2 vols. Baltimore: Penguin.

GRAVES, Robert. (1960) Food for Centaurs. Garden City. N. Y.: Doubleday.

GRAVES. Robert. (1964) Difficult Questions, Easy Answers. Garden City, N. Y.: Doubleday.

GRINSPOON, Lester. and BAKALAR. James B. (1979) Psychedelic Drugs Reconsidered. New York: Basic Books.

GRISWOLD. H. D. (1923) The Religion of the Rigveda. London: Oxford University Press. GROF. Stanislav. (1980) LSD Psychotherapy. Pomona, CA: Hunter House.

GROF. Stanislav. (1985) Beyond the Brain: Birth, Death, and Transcendence in Psychotherapy. New York: State of New York Press.

GUENTHER. Herbert V. (1966) Tibetan Buddhism without Mystification. Leiden. Netherlands: E. J. Brill.

HAYTER, Alethea. (1968) Opium and the Romantic Imagination. Berkeley: University of California Press.

HENRY. Donald Owen. (1973) The Natufian of Palestine: Its Material Culture and Ecology. Ann Arbor: University Microfilms.

HERER. Jack. (1990) The Emperor Wears No Clothes. Van Nuys, CA: Hemp Publishing.

HERODOTUS. (1901) Works. H. Cary. trans. London: George and Sons.

HOBHOUSE. Henry. (1985) Seeds of Change: Five Plants That Transformed Mankind. New York: Harper amp; Row.

HOFFER. A… and OSMOND. H. (1967) The Hallucinogens. New York: Academic Press.

HOFFER. A… and OSMOND. H. (1968) New Hope for Alcoholics. New York: University Books.

HOFMANN, Albert. (1983) LSD My Problem Child. Los Angeles: Tarcher.

HOOKE. S. H. (1963) Babylonian and Assyrian Religion. Norman: University of Oklahoma Press.

HUXLEY. Aldous. (1954) The Doors of Perception. New York: Harper.

HUXLEY, Aldous. (1977) Moksha: Writings on Psychedelics and the Visionary Experience. Michael Horowitz and Cynthia Palmer, eds. New York: Stonehill.

JACOBS, Barry L. (1984) Hallucinogens: Neurochemical, Behavioral, and Clinical Perspectives. New York: Raven Press.

JARRY. Alfred. (1965) Select Works of Alfred Jarry. Roger Shattuck and Simon Watson Taylor, eds. New York: Grove Press.

JAYNES, Julian. (1977) The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind. Boston: Houghton Mifflin.

JINDRAK, K. F., and JINDRAK. H. (1988) “Mechanical Effect of Vocalization of Human Brain and Meninges.” in Medical Hypotheses, 25. pp. 17-20.

JONAS, Hans. (1966) The Phenomenon of Life. New York: Dell.

JUDD, Elizabeth. (1980) “Hallucinogens and the Origin of Language.” Sociolinguistic Newsletter, vol. ii. pp. 7-12.

JUNG, С. G. (1953) Psychology and Alchemy . London: Routledge amp; Kegan Paul.

KAEGI. Adolf. (1886) The Rig Veda: The Oldest Literature of the Indians. Boston: Ginn.

KERENYI. Carl. (1976) Dionysos: Archetypal Image of Indestructible Life. Bollingen Series LXV. Princeton: Princeton University Press.

KLUVER, Heinrich. (1928) Mescal, the Divine Plant and Its Psychological Effects. London: Kegan Paul.

KOESTLER, Arthur. (1967) The Ghost in the Machine. New York: Macmillan.

KRIPPNER, S., and DAVIDSON. R. (1974) “Paranormal Events Occurring during Chemically Induced Psychedelic Experience and Their Implications for Religion.” Journal of Altered States of Consciousness 1:175.

KRUGER, Henrik. (1980) The Great Heroin Coup: Drugs, Intelligence, and International Fascism. Boston: South End Press.

LA BARRE, Weston. (1972) The Ghost Dane: Origins of Religion. New York: Delta Press.

LA WALL, Charles H. (1927) The Curious Lore of Drugs and Medicines through the Ages. Philadelphia: J. B. Lippincott.

LACROIX, J. F. de. (1772) Anecdotes Arabes et Musulmanes, Depuis I’An de J. C. 614. Paris: Vincent.

LAJOUX. Jean-Dominique. (1963) The Rock Paintings of Tassili. Cleveland: World.

LEARY. Timothy, and METZNER. Ralph. (1964) The Psychedelic Experience: A Manual Based on the Tibetan Book of the Dead. New Hyde Park. N. Y.: University Books.

LEE, Martin A… and SHLAIN. Bruce. (1985) Acid Dream: The CIA. LSD. and the Sixties Rebellion. New York: Grove Press.

LEWIN. Lewis. (1931) Phantastica: Narcotic and Stimulating Drugs. New York: E. P. Dutton.

LEWIN. Roger. (1988) In the Age of Mankind. New York: Smithsonian Institution.

LEWIN. Roger. (1991) “Stone Age Psychedelia.” New Scientist. 8 June. pp. 30-34.

LHOTE. Henri. (1959) The Search for the Tassili Frescoes. New York: E. P. Dutton.

LUDLOW. Fitz Hugh. (1857) The Hasheesh Eater: Being Passage from the Life of a Pythagorean. New York: Harper amp; Brothers.

LUMSDEN. Charles J. and WILSON. Edward 0. (1983) Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

LUNA. Luis Eduardo. (1986) Vegetalismo: Shamanism among the Mestizo Population of the Peruvian Amazon. Stockholm: Almquist amp; Wiksell.

LUNA. Luis Eduardo. and AMARINGO. Pablo. (1991) Ayahuasca Visions: The Religious Iconography of a Peruvian Shaman. Berkeley: North Atlantic Books.

MANDER. Jerry. (1978) Four Arguments for the Elimination of Television. New York: Quill.

MARCHETTI, Victor, and MARKS. John D. (1974) The CIA and the Cult of Intelligence. New York: Albert A. Knopf.

MASPERO. Gaston. (1894) The Dawn of Civilization: Egypt and Chaldea. London: Society for Promoting Christian Knowledge.

MATHESON. Richard R. (1958) The Eternal Search: The Story of Man and His Drugs. New York: G. P. Putnam’s Sons.

MATOSSIAN, Mary Allerton Kilbourne. (1989) Poisons of the Past: Molds, Epidemics, and History. New Haven: Yale University Press.

MCCOY. Alfred W. (1972) The Politics of Heroin in Southeast Asia. New York: Harper Colophon Books.

MCKENNA, Dennis, and MCKENNA, Terence. (1975) The Invisible Landscape. New York: Seabury Press.

MCKENNA. Dennis. TOWERS. G. H. N… and ABBOTT. F. S. (1984a) “Monoamine Oxidase Inhibitors in South American Hallucinogenic Plants, Part I: Tryptamine and Beta-carboline Constituents of Ayahuasca.” Journal of Ethnopharmacology 10:195-223.

MCKENNA. Dennis, TOWERS, G. H. N… and ABBOTT. F. S. (1984b) “Monoamine Oxidase Inhibitors in South American Hallucinogenic Plants, Part II: Constituents of Orally-Active Myristicaceous Hallucinogens.” Journal of Ethnopharmacology 12:179-211.

MELLAART. James. (1965) Earliest Civilizations of the Near East. New York: McGraw-Hill.

MELLAART. James. (1967) Catal Huyuk: A Neolithic Town in Anatolia New York-McGraw-Hill.

MILLER. Jean Baker. (1986) Toward a New Psychology of Women. Boston: Beacon Press.

MOYNIHAM. Martin. (1985) Communication and Noncommunication by Cephalopods. Bloomington: Indiana University Press.

MORTIMER, W. Golden. (1974) History of Coca: The Divine Plant of the Incas. San Francisco: Fitz Hugh Ludlow Library Edition.

MUNN. Henry. (1973) “The Mushrooms of Language.” In Michael J. Harner. ed…Shamanism and Hallucinogens. London: Oxford University Press.

MYLONAS, George E. (1961) Eleusis and Eleusinian Mysteries. Princeton: Princeton University Press.

NARANJO. Claudio. (1973) The Healing Journey: New Approaches to Consciousness. New York: Ballantine.

NILSSON. Martin P. (1964) A History of Greek Religion. New York: W.W. Norton.

NEUMANN. Erich. (1955) The Great Mother: An Analysis of the Archetype. New York: Pantheon.

O’LEARY. De Lacy. (1949) How Greek Science Passed to the Arabs. London: Routledge amp; Kegan Paul.

OMAN. J. Campbell. (1903) The Mystics, Ascetics, and Saints of India. London: T. Fischer Unwin.

OSS, О. Т. and OERIC. O. N. (1976) Psilocybin: The Magic M ushroom Grower’s Guide . Berkeley: Lux Natura Press.

OTT. Jonathan. (1985) The Cacahuati Eater: Rumination of an Unabashed Chocolate Eater. Vashon, W.A.: Natural Products Co.

OTT. Jonathan, and BI.GWOOD, Jeremy. eds. (1978) Teonanacati: Hallucinogenic Mushrooms of North America. Seattle: Madrona Publishers.

OTTO. Walter F. (1955) “The Meaning of the Eleusinian Mysteries.” In Joseph Campbell. Eranos Yearbook Number Two: The Mysteries. New York: Pantheon.

OTTO. Walter F. (1965) Dionysus Myth and Cult. Bloonington: Indiana University Press.

PERSSON, Axel W. (1942) The Religion of Greece in Prehistoric Times. Berkeley: University of California Press.

PFEIFFER, John E. (1982) The Creative Explosion: An Inquiry into the Origins of Art and Religion. Ithaca. N.Y.: Cornell University Press.

PHELPS. Janice Keller. and NOURSE. Alan E. (1986) The Hidden Addiction and How to Get Free. Boston: Little, Brown.

RATSCH. Christian. (1984) Ein Kosmos im Regenwald. Cologne: Eugen Diederichs Verlag.

RATSCH, Christian. (1986) Ethnopharmakilogie und Parapsychologie. Berlin: Express Edition GmbH.

RATSCH. Christian, and MULLER-EBELING. Claudia. (1986) Isoldens Liebestrank Aphrodisiaka in Geschichte und Gegenwart. Munich: Kindler Verlag.

REKO, Victor A. (1987) Magische Gife, Rausch-und Betaubungsmittel der neuen Welt. Berlin: Express Edition GmbH.

RENFREW. A. Colin. (1988) Archaeology and Language: The Puzzle of Indo-European Origins. London: Cambridge University Press.

ROBICSEK. Francis. (1978) The Smoking Gods: Tobacco in Maya Art, History and Religion. Norman: University of Oklahoma Press.

RODRIGUEZ. E… AREGULLIN. M… UEHARA. S… NISHIDA. Т… WRANGHAM. R… ABRAMOWSKI. Z… FINLAYSON. A… and TOWERS. G.H.N. (1985) “Thiarubrine-A. A Bioactive Constituent of Aspilia (Asteraceae) Consumed by Wild Chimpanzees.” Experentia 41:419-420.

RULANDUS. Martinus. (1612) A Lexicon of Alchemy or Alchemical Dictionary. Frankfurt: Zachariah Palthenus.

SAMORINI. Giorgio. (1989) “Etnomicologia nell’arte rupestre Sahariana (Periodo delle ‘Teste Rotonde’).” Boll. Camuno Notizie, vol. 6(2): 18-22. SAUR. Carl. (1973) Man’s Impact on the Earth. New York: Academic Press.

SCHULTES. Richard Evans. (1939) “Plantae Mexicanae, II: The Identification of Teonanacati, a Narcotic Basidiomycete of the Aztecs.” Botanical Museum Leaflets of Harvard University 7:37-57.

SCHULTES, Richard Evans. (1973) The Botany and Chemistry of Hallucinogens. Springfield, Mass.: Charles C. Thomas.

SCHULTES, Richard Evans. (1982) “The Beta-Carboline Hallucinogens of South America.” Journal of Psychoactive Drugs 14:205-220.

SCHULTES. Richard Evans, and RAFFAUF. Robert F. (1990) The Healing Forest: Medicinal and Toxic Plants of Northwest Amazonia. Portland. OR: Dioscorides Press.

SETTEGAST, Mary. (1987) Plato Prehistorian. Cambridge: Rotenberg Press.

SHEVOROSHKIN, Vitaly. (1990) “The Mother Tongue.” The Sciences, May/June, pp. 20-27.

SIEGEL, Ronald K. (1977) “Religious Behavior in Animals and Man: Drug-Induced Effects.” Journal of Drug Issues, pp. 219-236.

SIEGEL. Ronald K. (1989) Intoxication. New York: E. P. Dutton.

SPRUCE. Richard. (1908) Notes of a Botanist on the Amazon and Andes (2 vols.). A. R. Wallace, ed.

STAHL, Peter W. (1989) “Identification of Hallucinatory Themes in the Late Neolithic Art of Hungary.” Journal of Psychoactive Drugs 21(0:101-112.

STEVENS, Jay. (1987) Storming Heaven: LSD and the American Dream. New York: Atlantic Monthly Press.

STEVENS. Wallace. (1981) The Collected Poems of Wallace Stevens. New York: Alfred A. Knopf.

SUHR. Elmer G. (1967) Before Olympos. New York: Helios Books.

SZARA. Steven. (1957) Psychtropic Drugs. S. Garattini and V. Ghetti. eds…Amsterdam: Elsevier.

TAYLOR. Bayard. (1855) The Lands of the Saracen. New York: G. P. Putnam.

TREBACH. Arnold S. (1987) The Great Drug War. New York: Macmillan.

VARELA. Francisco J… and COUTINHO. A. (1988) “The Body Thinks: How and Why the Immune System Is Cognitive.” The Reality Club. vol. 2. John Brickman. ed. New York: Phoenix Press.

WADDINGTON. С. Н. (1961) The Nature of Life . London: George Alien amp; Unwin.

WALEY, Arthur. (1958) The Opium War Through Chinese Eyes. Stanford: Stanford University Press.

WALTON. Robert P. (1938) Marijuana: America’s New Drug Problem. Philadelphia: J. B. Lippincott.

WARE. James R. (1966) Alchemy. Medicine. Religion in the China of A. D. 320: The Nei Pien of Ко Hung. Cambridge, Mass.: MIT Press.

WASSON. R. Gordon. (1971) Soma: Divine Mushroom of Immortality. New York: Harcourt Brace Jovanovich.

WASSON, R. Gordon. (1980) The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica. New York: McGraw-Hill.

WASSON, R. Gordon. (1986) Persephone’s Quest: Entheogens and the Origins of Religion. New Haven: Yale University Press.

WASSON. R. Gordon, and HEIM, Roger. (1958) Les Champignons Hallucinogenes du Mexique. Paris: Edition du Musee National d’Histoire Naturelle.

WASSON, R. Gordon, and HEIM, Roger. (1967) Nouvelles Investigations sur les Champignons Hallucinogenes. Paris: Editions du Musee National d’Histoire Naturelle.

WASSON. R. Gordon, and HOFMANN, Albert, and RUCK, Carl. (1978) The Road to Eleusis. New York: Harcourt Brace Jovanovich.

WILSON. Edward 0. (1984) Biophilia. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

WILSON. H. H… trans. (1928) Rig-Veda Sanhita (5 vols.) Poona. India: Ashtekar.

WINDHOLZ. Martha, ed. (1976) The Merck Index (9th ed.). Rahway, N.J.: Merck.

WINN, Marie. (1977) The Plug-In Drug. New York: Penguin.

ZAHNER. R. C. (1961) The Dawn and Twilight of Zoroastrianism. New York: G. P. Putnam’s Sons.

Использованы материалы: RoyalLib.ru 

• Размещено: 25.08.2012
• Автор: Маккенна Т.
• Размер: 694.96 Kb
• © Маккенна Т.