[7]
«Народ не только — сила, создаю-
щая все материальные ценности, он —
единственный и неиссякаемый источ-
ник ценностей духовных, первый по
времени, красоте и гениальности твор-
чества философ и поэт, создавший
все великие поэмы, все трагедии земли
и величайшую из них — историю
всемирной культуры».
Максим Горький
Введение
Песнетворчество русского народа является основой русской классической музыки, тем неиссякаемым источником, из которого черпали русские композиторы-классики и продолжают черпать советские композиторы. Величайшие создания русской музыки органически связаны с образами русского народного творчества, его излюбленными приемами и формами развития, своеобразным музыкальным языком. В монументальных картинах оперных и симфонических произведений русских композиторов широко раскрывается то, что в народном творчестве существует в лаконичных, но глубоко выразительных образах песен, сказов и т. п.
«Создаем не мы, создает народ; мы только записываем и аранжируем», — говорил М. И. Глинка, основоположник русской классической музыки[1].
Изучение народного творчества в историческом плане представляет значительные, иногда непреодолимые трудности, связанные с устной традицией фольклора[2]. То, что многие дошедшие до наших дней образцы русского народного песнетворчества своими корнями связаны с очень далекими этапами исторического развития, — неоспоримо.
Первые же (еще несовершенные) нотные записи русских народных мелодий относятся лишь к XVIII веку. Несколько раньше стали записываться тексты песен; самая ранняя дошедшая до нас запись, заключающая шесть текстов исторических песен эпохи «смутного времени», была сделана для английского путешественника, посетившего в 1620 году Архангельск[3].
[8]
Отсутствие более ранних нотных записей сильно затрудняет изучение русского музыкального фольклора в историческом плане. В настоящее время лишь по косвенным данным, предположительно, можно говорить об отдельных этапах многовекового развития русского народного песнетворчества.
* * *
В своих истоках русский музыкальный фольклор непосредственно связан с песнетворчеством наших предков — древних восточных славян, живших на территории Руси уже в1—II столетиях нашей эры. Трудности жизненной борьбы с суровой природой, примитивные формы труда, связанные с ежегодной периодичностью цикла земледельческих работ, патриархально-бытовой уклад, наконец, пантеистическое мироощущение, свойственное языческой религии, с ее обожествлением сил природы (солнца, земли, бел-горюч камня, леса заповедного и т. п.), — все это нашло отражение во многих дошедших до нас древних обрядовых песнях.
Можно предполагать, что музыка древних восточных славян развивалась в связи с культурами других народов, населявших территорию Руси (скифы-сарматы и др.), а также восточных соседей славян — хазаров, печенегов, позднее—половцев (кыпчаков).
Весьма значительным, вероятно, было воздействие многообразного фольклора приволжских народов. Среди последних следует упомянуть прежде всего волжских булгар (ныне уже исчезнувших), о древности музыкальной культуры которых сохранились свидетельства историков раннего средневековья, как, например, мусульманского писателя Ибн-Фадлана и арабского географа Омар-ибн-Даста (X век).
Несомненно, русская песня впитала в себя многие характерные попевки, обороты, не говоря уже о ладовых особенностях, музыки башкир, чувашей, марийцев, мордовцев, калмыков и других приволжских народностей, предки которых жили в этом крае уже в те отдаленные времена. Одним из проявлений такого воздействия является, быть может, значительная распространенность звукоряда пентатоники — характернейшей ладовой структуры многих народов Поволжья — и в русских приволжских песнях.
Преобладание пентатоники в фольклоре современных тюркских народностей: башкир, чувашей и других, делает вероятным предположение о наличии таковой и у половцев (кыпчаков), тем более, что все упомянутые приволжские народы в эпоху, предшествующую монгольскому нашествию, входили в состав огромного половецкого государства Дешт-и-Кыпчак. Значительная распространенность пентатоники в песне донских казаков (а также некоторых областей Украины) может быть в таком случае объяснена влиянием половецкого (кыпчакского) фольклора, связанного с наличием оседлых поселений половцев-кыпчаков и так называемых «черных клобуков» в придонской области. (В древнерусских летописях упоминается о целом ряде половецких городов, как Шарукань, Сугров, Чешлюев на Северном Донце и др.).
[9]
Говоря о вероятном влиянии на русскую песню татарского фольклора в эпоху полуторавекового монгольского ига, следует помнить, что татары, покорившие в 30-х годах XIII века Дешт-и-Кыпчак, в пору могущества «Золотой орды» отнюдь не являлись в ней преобладающей в этническом отношении народностью. Пришельцы-монголы растворились постепенно в массе кыпчакского (половецкого) населения, причем господствующим наречием населения «Золотой орды» оказался не монгольский, а тюркский язык[4]. Можно предполагать, что подобным же образом элементы татарского фольклора растворились в кыпчакском.
Воздействие на музыку древних восточных славян могла оказать, повидимому, и античная музыкальная культура, следы которой долгое время сохранялись благодаря наличию греческих поселений черноморского побережья. Среди археологических находок этого края встречается немало художественных памятников, представляющих собой изображение музыкальных инструментов или бытовых музыкальных сцен.
Элементы античной культуры могли передаваться Руси и через посредство южных и западных славян, отдельные племена которых в разное время находились в зависимости от греко-римского владычества. Во всяком случае, эти греко-римские влияния сказались на культуре древних восточных славян задолго еще до принятия ими христианства.
Примером такого воздействия могут служить древне-языческие «русалии» («русальная неделя») — весенний праздник восточных славян (позднее приуроченный к троицыну дню), причудливо сочетавший обряды, связанные с культом предков поминанием покойников, с разгульными скоморошьими игрищами. Трудами целого ряда исследователей установлена связь этих древнерусских русалий (в течение многих веков вызывавших негодование христианских проповедников) с латинским весенним праздником Rosalia или Diesrosarum (День роз)[5]. Другим примером воздействия греко-римской культуры, связанным еще более непосредственно с самим песнетворчеством восточных и западных славян, могут служить коляды — обрядовые святочные песни.
Известно, что сходные по содержанию и по форме с русскими, украинскими и белорусскими колядками обрядовые песни существуют также у западных и южных славян (таковы колядки сербские, чешские, болгарские и словацкие, называемые Koleda), а также у румын — Colinda и у албанцев—Colendre.
[10]
В настоящее время считается твердо установленным, что все эти наименования произошли от общего корня — названия греко-римского праздника нового года — Kalanda, Calendae, так как при сличении отдельных подробностей в обрядах и увеселениях зимних греко-римских праздников с восточнославянскими (песни, игрища, ряжение и пр.) сходство обнаруживается самое поразительное
О других разнообразных влияниях на музыку древних славян говорят некоторые былины, как, например, текст былины «киевского цикла» о богатыре Добрыне Никитиче, которому приписывалось умение складывать песни и играть на гуслях:
Как берет Добрыня во белы руки
Те звончатые гуселышки яровчаты,
Поподернет да во струнки золоченые,
Заиграет стих еврейский по-уныльному,
По-уныльному, да по-умильному —
Во пиру все призадумались,
Призадумались, да позаслушались.
Заиграл Добрыня по-веселому,
Игрище завел от Ерусолима,
Игрище другое от Царя-града,
Третие от стольна града Киева…
В другой былине о Соловье Будимировиче говорится:
Во гуселышки играет во яровчатые, ‘
Струнку к струнке натягивает,
Наигрыш по голосу налаживает,
По звончатым струночкам поваживает,
Игры-сыгрыши ведет от Царя-града,
А другие ведет от Ерусолима,
А все малые припевки с за-синя моря,
С за синя моря Веденецкого,
С за того лукоморья зеленого…
Об исполнении на княжеских пирах инструментальной й вокальной музыки иностранного происхождения свидетельствуют и летописные данные («Повесть временных лет» XI в.). Указания эти говорят о том, что репертуар древнерусских гусляров был весьма разнообразным, что в него входили помимо сказаний о подвигах русских богатырей также напевы, принесенные паломниками из Иерусалима, мелодии византийские и венецианские («веденецкие») и, наконец, еврейские песнопения, которые могли быть заимствованы у еврейского оседлого населения в Киеве. Не подлежит сомнению, что в музыкальной культуре Новгорода — крупного торгового центра — значение этих привходящих влияний было еще большим.
К более позднему времени относится возникновение нового ответвления русского народного песнетворчества—фольклора городского. Происхождение жанра городской бытовой песни (истоки которого, быть может, следует искать на Украине) связано с процессом постепенного «европеизирования» музыки города в XVII—XVIII веках.
[11]
Подчинение народно-песенного мелоса гомофонно-гармоническому стилю, протекающее под все возрастающим воздействием западноевропейской музыки (польской, немецкой, итальянской и французской), приводит в XVIII веке к образованию чувствительной песни-романса и нового типа «скорой» песни с народными оборотами в мелодике, но с европеизированной гармонической фактурой и типичными тонико-доминантовыми кадансами. В отличие от крестьянской, городская народная песня, повидимому, сразу же нашла свое отражение и нотных записях, благодаря чему процесс ее исторического развития легче поддается изучению[6].
Возвращаясь к образцам русского фольклора более ранних эпох — в основном к старинной крестьянской песне, дошедшей до нас благодаря памятливости народных сказителей и певцов, — подчеркнем, что, несмотря на наличие разнохарактерных влияний, русское народное песнетворчество всегда сохраняло свои яркие и самобытные черты. Оно формировалось в результате взаимодействия того, что уже существовало на русской почве, с привходящими влияниями. Органически претворяясь, эти влияния способствовали дальнейшему развитию народной музыкальной культуры.
Так складывалось русское народное песнетворчество, как нечто новое, своеобразное и в отношении содержания, образов, и в отношении музыкального языка: метро-ритма, мелодической и ладогармонической структуры.
* * *
Русский народ отличается исключительной музыкальностью. Поэзия и музыка — в частности песня — занимают в его жизни большое место. Песня сопровождала все основные моменты жизни русского крестьянства. С рождения крестьянский ребенок привыкал засыпать под колыбельную песню; длинный цикл традиционных обрядовых причитаний являлся обязательной принадлежностью похорон крестьянина. Песнями сопровождались многие детские игры: таковы песенки-«считалки», .«молчанки», «потешки» и «дразнилки». Особые обрядовые песни, тесно связанные с основными земледельческими работами, образовали традиционный цикл так называемой «сезонной» или «календарной» поэзии; высокопоэтическими песнями и причетами сопровождались деревенские свадьбы.
«Покажите мне народ, у которого было бы больше песен, — писал Гоголь. — Украина звенит песнями. По Волге же, от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок, заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Все дорожное дворянство и не дворянство летит под песни ямщиков. У Черного моря безбородый, смуглый, со смолистыми усами казак, заряжая пищаль свою, поет старинную песню, а там, на другом конце,
[12]
верхом на плывущей льдине, русский промышленник бьет острогой кита, затягивая песню».
Русское народное песнетворчество является отражением не только быта, жизни, мировоззрения, но и исторических судеб русского народа. То, что русский народ знает и любит свою историю, доказывается существованием богатейшего богатырского эпоса, огромного количества былин, исторических песен, героических преданий и сказов, в которых нашли свое отражение и исторические события из времен становления русского государства и эпизоды борьбы с интервентами, врагами и изменниками родины. Народные певцы и сказители — подчас неграмотные, живущие на далеких окраинах русской земли — хранят в своей памяти многие десятки славных имен борцов за свободу и независимость русского народа. Таковы имена полулегендарных древнерусских богатырей: Микулы Селяниновича, Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича, боровшихся против степных кочевников; таковы имена борцов за национальную независимость русского государства в эпоху польской интервенции (XVII век): Скопина-Шуйского, Минина и Пожарского.
Не случайно расцвет русского героического эпоса связан со становлением русского государства. «…Ощущение своей устойчивости, гордости собой, желание новых побед и побудили к созданию героического эпоса, который стал вместилищем знаний народа о себе и требований к самому себе… ибо народ, создавая эпическую личность, наделял ее всей мощью коллективной психики,—писал Максим Горький,—
…Только при условии сплошного мышления всего народа возможно создать столь широкие обобщения, гениальные символы, каковы Прометей, Сатана, Геракл, Святогор, Илья, Микула и сотни других гигантских обобщений жизненного опыта народа»[7].
Не всем народам свойственны эпические жанры (их нет, например, у таких музыкальных народностей, как поляки и чехи), поэтому грандиозный богатырский эпос справедливо составляет гордость русского народа. Не случайно исследователи ставят русские богатырские былины так называемого «киевского цикла» в один ряд с такими эпическими произведениями, как древнегреческие поэмы «Илиада» и «Одиссея» Гомера, как германская «Песня о Нибелунгах», скандинавские саги, а также с героическим эпосом народов СССР: карельской «Калевалой», армянским «Давидом Сасунским», грандиозной киргизской поэмой о Манасе, калмыцким эпосом «Джангар» о народных героях и др.
С «мощью коллективной психики», о которой говорит М. Горький, связана еще другая характернейшая сторона музыкальной культуры русского народа — это стремление к совместному, «артельному» хоровому пению, многовековая традиция коллективного исполнительства, породившая самобытные формы народного многоголосия. Глубокая мудрость кроется в известной поговорке деревенских песельников: «Одному не спеть, артелью легче». Своеобразная полифоническая и ладогармоническая фактура является отличительной особенностью
[13]
русской народной музыкальной культуры, выделяющей ее и в ряду народов, населяющих территорию Советского Союза, и среди музыкального фольклора западноевропейских стран, большинству которых многоголосные формы не свойственны.
Русская народная музыкальная культура отличается необычайным многообразием песенных жанров. Суровый, величественный эпос о героическом прошлом рядом с бунтарскими, мятежными песнями о вождях крестьянских восстании — Разине и Пугачеве; скорбные причеты, лирико-философское раздумье «протяжных» песен, хлесткая шутка, подчас пародия, частушки, веселые игровые, хороводные, плясовые — вот далеко не полный перечень существующих жанров русского фольклора. Остановимся на важнейших из них.
Былины[8]
Былинами[9] или «старинами» называются древние песни-сказы эпического (повествовательного) склада. В этих героических преданиях, изображающих подвиги могучих русских богатырей, как ни в каком другом жанре, проявился вольнолюбивый дух русского народа, его заветные думы, чаянйя. Во многих богатырских былинах так называемого «киевского цикла» нашли свое отражение отдельные эпизоды борьбы молодого русского государства с врагами, угрожавшими его национальной независимости, со степными кочевниками — половцами, татарами и др.
Среди многочисленных героев былин выделяется образ пахаря богатыря Микулы Селяниновича, превосходящего своей огромной физической силой многих других русских богатырей. Яркая его характеристика дана в былине «О Вольге и Микуле», напев которой был записан Мусоргским и использован в его опере «Борис Годунов» (песня Варлаама и Мисаила в сцене «Под Кромами»):
В былине описывается, как молодой Вольга Святославович, выехав со своей дружиной хороброй «в раздольицо чисто поле».
Ен услышал во чистом поле ратоя[10];
А орет в поли ратой, понукивает,
[14]
А у ратоя-то сошка поскрипывает,
Да по камешкам омешики прочиркивают.
Ехал Вольга ен до ратоя,
День с утра ехал до вечера,
Да не мог ратоя в поле наехати.
А орет-то в поле ратой, понукивает,
А у ратоя сошка поскрипывает,
Да по камешкам омешики прочиркивают.
Ехал Вольга еще другой день,
Другой день с утра до пабедья,
Со своей дружинушкой хороброю,
Ен наехал в чистом поли ратоя.
А орет в поле ратой, понукивает,
С края в край бороздки пометывает,
В край он уедет — другого не видать,
То коренья, каменья вывертывает,
Да великие он каменья вси в борозду валит.
Вольга знакомится с приглянувшимся ему пахарем-богатыре» и приглашает вместе путь держать. Тот соглашается, но, отъехав немного, вспоминает, что «оставил сошку во бороздочке». Тогда Вольга посылает сперва пять молодцов могучих из своей дружины затем десять, под конец — и всю свою «дружинушку хоробрую». Но все напрасно. Выдернуть из земли сошку, отряхнуть ее и бросить под ракитов куст оказывается непосильным делом для целой дружины. Приходится богатырю-пахарю самому возвращаться за сошкой которую он легко выдергивает из земли одной рукой. На вопрос пораженного Вольги о том, как его звать, «оратай-оратаюшка» отвечает
— Ай же ты, Вольга Святославович,
Я как ржи-то напашу, да домой выволочу,
Домой выволочу, да дома вымолочу,
А я пива наварю, да мужичков напою,
А тут станут мужички меня похваливати:
«Молодой Микула Селянинович».
Крестьянский богатырь сильнее князя вместе с его дружиной — такова основная мысль былины.
«В замечательном образе идеального крестьянина, пахаря Микулы Селяниновича, вспахивавшего огромные земельные пространства… с исключительной силой выражены… и творческая созидательна; мощь народа, и мечты последнего об освоении человеческим трудом земли, о покорении сил природы, о легком и радостном труде»[11].
В основе содержания многих былин лежит мотив столкновение вольнолюбивых богатырей с князьями и «боярами кособрюхими»; при этом гордые и прямодушные народные герои, как «крестьянский сын» Илья Муромец, умеют смело говорить князьям правду, бросает |им в лицо дерзкие обличительные слова.
И «старый казак» Илья Муромец, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и другие богатыри стояли на «заставе богатырской», охраняя границы Руси от врагов, боролись с Соловьем Разбойником, с татарскими «Идолищами», змеем Тугариным и другими сказочными чудо
[15]
вищами, в образах которых русский народ олицетворял своих степных врагов-кочевников.
Имена некоторых русских богатырей являются историческими. В летописях упоминаются: Добрыня Никитич и Алеша Попович, Садко — «новогородский гость» и Василий Буслаев. С другой стороны, в былинах также встречаются отдельные исторические имена врагов Руси, как, например, половецких ханов XII века Кончака и Атрака. Так, половецкий Тугор-хан, живший в конце XI века, превратился в былине в сказочное чудовище Тугарина Змиевича, побеждаемого богатырем Алешей Поповичем (в летописи Александром Поповичем из города Ростова).
Глубокий след в былинном эпосе оставила борьба русского народа с татарским игом. При этом были забыты почти все более ранние степные враги — печенеги и половцы. Так, Калкская битва 1224 года отразилась в былине «о Камском побоище» и «о Калине-царе», нашествие в 1234 году хана Бату и разрушение им Киева описываются в былине «Василий-пьяница и Батыга»[12].
Идея защиты родины, борьбы с ее врагами является основной идеей русского былинного эпоса, объединяющей отдельные разрозненные богатырские сюжеты в одно грандиозное целое.
Былины нередко начинаются так называемым «запевом» — своеобразной «прелюдией», не имеющей никакой прямой связи с основным содержанием. Таково начало известной былины «О Соловье Будимировиче» (использованное в опере «Садко» Римского-Корсакова):
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота Океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты днепровские.
Подобного рода поэтическая прелюдия-запев, повествующая о необъятном просторе и широком раздолье окружающего мира, полного чудес, сразу приковывает внимание слушателей, подготовляя их к занимательному рассказу о подвигах богатырских или приключениях торговых гостей.
В самом повествовании характерно строгое выдерживание традиционного приема троекратного повторения какого-либо эпизода, описания внешности героя и т. п. Так, в былине о Вольге и Микуле три раза повторено описание работы пахаря-богатыря, трижды пытается дружина выдернуть из земли сошку и т. д. Такой последовательно проведенный принцип повторности создает значительную замедленность повествования.
В отношении поэтического языка для характеристики былинных героев и подвигов богатырских в высшей степени типичными являются всевозможные формы гиперболизации (преувеличения). Приме-
[16]
pом может служить описание внешности татарского «Идолища» в былине об Илье Муромце и Идолище.
Как есть у нас погано, есть- Идолище
В долину две сажени печатныих,
А в ширину сажень была печатная,
А головище-то ведь люто лохалищо
А глазища, что пивные чашища,
А нос-от на роже он с локоть был.
Напевы былин богатырского типа, спокойные, величавые, нередко представляют собой образцы речитативного или полуречитативного склада. Характерной их чертой является постоянное возвращение голоса к одной и той же типичной попевке, а также метрические остановки (выдержанные звуки) в конце каждой фразы.
Подобным образом построена мелодия приведенной выше былины «О Вольге и Микуле». Известное однообразие и монотонность таких полуречитативных былинных распевов еще усиливаются благодаря длине текстов, доходящих до 400 стихов. Однако это мелодическое однообразие в соединении с общим замедленным развертыванием сюжета, с наличием традиционных повторений веками выкристаллизовывавшихся оборотов и сравнений,— не только не снижает общую художественную впечатляемость, но придает былинному сказу характер своеобразной монументальности.
В основном былина дошла до нас как жанр сольный, однако, кое-где, например, среди донских казаков существует традиция хорового исполнения былин (на 3 или 4 голоса); интересные образцы былин такого рода приведены в сборнике Листопадова «Песни донских казаков».
Былины-новеллы
Помимо речитативного, существует еще второй тип былинных напевов ярко выраженного песенного склада, причем обычно эти мелодии носят оживленный характер. Содержание таких былин, называемых исследователями «былинами-новеллами», или «балладами», связано уже не с богатырскими подвигами (хотя в отдельных случаях традиционные богатыри Добрыня и Алеша продолжают в них фигурировать), а с забавными историями, подчас анекдотического свойства приключениями. Типичными героями в них оказываются обманутые мужья, изобличающие неверность своих жен (такова былина о Гостье-Терентьище), веселые скоморохи, с их остроумными проделками, и т. д.
Нередко в шуточных былинах-новеллах звучат ноты острой социальной сатиры, направленной против царей, бояр, духовенства, деревенских богатеев. Так, в пинежской былине «Вавило и скоморохи», насыщенной мятежным антиправительственным духом, повествуется о том, как скоморохи, отправившиеся в «инишыное царство переигрывать царя Собаку», не только уничтожили царя-злодея, но еще посадили на престол крестьянского сына Вавилу. В шуточной старине «Усища грабят богатого крестьянина» повествуется о том, как «усы удалы молодцы» во главе с «усищем-атаманищем» нагрянули внезапно к. кулаку-ростовщику, который «веть денег не
[17]
кует, да деньги взаймы дает», й отобрали у него награбленное. Анти-церковная тенденция отчетливо проступает в архангельской старине «Цирюлье-игуменье» об отравительнице-монахине.
Былины-новеллы представляют собой самостоятельный жанр, отличный от богатырского; повидимому, они являются остатками скоморошьего творчества. За это предположение говорит и характер их мелодий — живых, задорных, приближающихся к плясовому или частушечному складу. Интересно, что крестьянин Архангельского края Тимофей Шибанов, исполняя шуточную былину «О Терентии-муже», назвал ее в отличие от былин героического типа «перегудкой» и пел ее — по свидетельству собирателя А. Григорьева — «более быстрым напевом».
Заканчивая характеристику былин, заметим, что основным хранилищем эпоса является не Киев, как это можно было бы в первую очередь предполагать, а далекий север РСФСР: побережье Белого моря, берега рек Пинеги, Печоры и Мезени, б. Архангельская и б. Олонецкая губ.
Объясняется это отчасти тем, что северные области подверглись меньшему разрушению со стороны степных врагов, что привлекало переселенцев, покидавших родные места. Другой причиной распространения былин на дальнем севере послужили репрессивные меры, принятые в XVII в. правительством и церковью по отношению к носителям народного искусства — скоморохам, в результате чего народные музыканты оказались выселенными из центральных областей на дальний север или в Сибирь. Наконец, немалое значение имело еще то обстоятельство, что крестьянство северных областей в меньшей степени страдало от крепостного гнета, что способствовало сохранению традиций героического богатырского эпоса, насыщенного независимым, вольнолюбивым духом.
Отдельные былины были записаны также в некоторых центральных губерниях: Новгородской, Петербургской, Московской, Смоленской, Тульской, Орловской, Владимирской, а также в казачьих районах по Дону, Тереку, на Урале и др. На Украине былины вовсе не сохранились, там создался своеобразный героический эпос — думы и исторические песни.
[1] А. Н. Серов . Критические статьи, т. III, стр. 1264.
[2] Фольклор (volk-lore, что означает буквально: народная мудрость) — термин, введенный в 1846 году английским ученым Вильямом Томсом и применяемый в научной литературе для обозначения словесных и словесно-музыкальных произведений народной поэзии, распространяющихся путем устной традиции.
[3] П. К. Симони. Великорусские песни, записанные в 1619—1620 годах для Ричарда Джемса на крайнем севере Московского царства. Сборник Отд. русск. языка и словесности Акад. наук, т. LXXXII, № 7, СПБ. 1907.
[4] Характеризуя «Золотую орду», арабский историк первой половины XIV века аль-Омари писал: «В древности это государство было страной кыпчаков, но когда им завладели татары, то кыпчаки сделались их подданными. Потом они (татары) смешались и породнились с ними (кыпчаками), и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их (татар) и все они стали точно кыпчаки, как будто они одного (с ними) рода, оттого что монголы поселились на земле кыпчаков, вступали в брак с ними и оставались жить в земле их». Цитируется по книге «Золотая Орда» Б. Грекова и А. Якубовского, стр. 48. М. 1937.
[5] Ю. М. Соколов. Русский фольклор, стр. 136. М. 1938.
[6] Характеристику городского фольклора, тесно связанного с историей музыкальной культуры конца XVII, XVIII и XIX столетий, см. в главах VII—VIII.
[7] Максим Горький. Разрушение личности. 1908
[8] Характеристика литературно-исторической стороны былин, исторических песен и —отчасти — обрядовых песен основана на материале учебника «Русский фольклор» проф. Ю. М. Соколова. М. 1938.
[9]Термин былина— происхождения не народного, он был введен в употребление в 30-х годах прошлого столетия известным собирателем русского фольклора И. П. Сахаровым. Русский же народ называет свои эпические песни «старинами» или «старинками».
[10] Орать — пахать; оратой или ратой — пахарь.
[11] Ю. М. Соколов. Русский фольклор, стр. 247. М. 1938.
[12] В с. Ф. Миллер . О некоторых былинных именах. Записки Русском географич. общества по отделу этнографии, т. XXXIV. СПБ. 1909.
Опубл.: Ливанова Т., Пекелис М., Попова Т. История русской музыки. Т. I. М., 1940. С. 7-17 (Глава I).