[22]
Существовали ли в древней Руси оркестры? Конечно, в нашем, современном понятии слова – нет, в смысле же одновременного «сыгрыша» нескольких человек – да. В тексте одной из старинных картин собрания Д. Ровинского поясняется, что «у Еремы были гусли, у Фомы – домра». Олеарий, голштинский посланник, путешествовавший по Московии и остановившийся для отдыха близ Ладоги, слушать гудочника и игрока в бубен, игравших одновременно. Одновременно также увеселяли царя Михаила Федоровича в его потешных палатах лирики и домрачеи. «Стоглав» говорит о целых ватагах. Это, надо думать, были не только одни товарищества, артели, основанные с целью взаимопомощи друг другу на случай каких-либо жизненных невзгод, но и для совместной игры. В. Михневич пишет: «сурны были употребительны в войсках, но кроме того, игрой на них, совокупно с бубнами и литаврами, сопровождались различные торжества, и, между прочим, свадьбы царские и боярские. Напр., в 1586 году при Федоре Ивановиче, астраханский воевода, принимая с честью, по царскому приказу, крымского царевича Мурата, велел сперва из пушек стрелять, «а как стрельба минулась, докладывал он, велел по набатам и накрам бить, и в сурны и в трубы играть». Бэр в описании свадьбы Самозванца говорит, что после венца московские музыканты стояли на дворе и производили «страшный гром и треск» трубами и барабанами. Тоже сви-
[24]
детельствует и Котошихин, когда описывает царские и боярские свадьбы: «на царском дворе и в сенях играют в трубки и в суренки и бьют в литавры», на свадьбах боярских «в трубки трубят и бьют в литавры». Таким образом, наши «оркестры» прежде всего были составлены из музыкантов, игравших на духовых инструментах. Сюда, разумеется, входили и струнные.
Как музыканты играли и что у них выходило, теперь сказать весьма трудно, хотя по кое-каким отрывкам и заметкам иностранцев мы можем составить об этом предмете приблизительное понятие. Обратимся за справками к К. С. Буличу. Рейтенфельс, в своей книжке «De rebus Moschoviticis», изданной в 1680 году, говорит, что «московиты в весьма приятном согласии» исполняют музыку на духовых инструментах (трубах, бубнах, сопелях, сурнах и волынках), Корб же, слыхавший нашу военную музыку во время нововведений Петра, утверждает, что музыканты играли песни «больше похожие на погребальные, чем воинские» и скорее наводили тоску, чем воинственное одушевление, «не умея применить музыку к более благородным побуждениям». Сам Булич дает такую оценку старинным «оркестрам» и делает такую сводку, с которой нельзя не согласиться. «Едва ли мы сильно ошибемся, говорит он, предположив что художе-
[25]
ственность и музыкальное содержание оркестровой музыки наших предков стояли немногим выше, чем оркестровое исполнение каких нибудь бухарских или хивинских туземных придворных оркестров, состоявших до недавнего времени из таких же сурначеев, трубачей и накрачеев, какие входили в состав старинных московских оркестров. Если и были здесь самобытные начатки гармонии и контрапункта, то они ничем существенным не отличались от подобных зачатков, наблюдаемых в исполнении современных хоров рожечников или в хоровом пении русского народа. Самостоятельное развитие этих зародышей инструментальной музыки, едва-ли и возможное при совокупности условий духовного развития в древней до-Петровской Руси, остановилось в самом начале, прерванное вторжением к нам в XVIII веке готовых западное европейских форм и средств инструментальной музыки».
С другой стороны, пишет Вл. Михневич, все эти «умельцы» (домрачеи, накрачеи, гусельники, волынщики и т.п. музыканты) соединяясь артелями, странствовали по всей русской земле, теша православный люд своим искусством, перенося любопытные вести и сказания о событиях и деяниях времен текущих и отдаленных, в отечественных странах и «заморских», распространяя, наконец, в народ поли-
[26]
тические идеи и стремления, которые, возникнув в каком-нибудь центре русской жизни, не редко оказывали потом влияние на всю народную массу. Вообще этот бойкий на язык впечатлительный и юркий бродячий люд играл весьма важную роль в умственной жизни народа. Он был живым проводником того, что называется теперь «общественным мнением», служил выразителем народной думы и, за отсутствием письменной литературы, являлся хранителем, распространителем и двигателем народного поэтического творчества.
Но, спрашивается, всегда-ли это был «бродячий люд»? Любя привольную жизнь, часто игнорируя уставы общества и законы государства, музыканты с испокон веков любили сбросить с себя ярмо притеснений, но как только обстоятельства складывались мало-мальски в их пользу, то они тотчас же меняли бродячую жизнь на оседлую. Мы отлично знаем, что старинные музыканты по долгу живали и в хоромах бояр и в царских палатах, и трудились рядом с сельчанами. А раз они замечали, что на них косились, начинали тяготиться ими, то сейчас же прятали свои инструменты под полу и уходили просто на просто куда глаза глядят. Да им нечего было терять в то стародавнее время, когда человек труда довольствовался в жизни самым малым. У богатого купца-музыканта Садка снача-
[27]
ла были только «одни гусли яровчатые», в одной из песен Орловской губернии музыкант, сватаясь за девушку, хвалится: «Есть у меня, Катенька, и скрипка и гудоу»; в другой песне музыкант «сказывал житья-бытья: сверель да гудок», «гудки да рожок всё наше богатство», нередко слышалось из уст старинных гудочников.
Однако по селам, деревням и городам существовало много оседлых музыкантов. Так, они постоянно жили ещё при дворе Владимира, Чурила же Пленкович делается настоящим придворным загусельщиком. На пирах Святослава Ярославовича играли на гуслях «по обычаю». Целые штаты музыкантов, домрачеев, цимбальников и сурначеев были у царя Михаила Федоровича. Бояре их тоже приглашали на постоянное житье-бытье в свои хоромы: «держал сопельника» – говорит один из летописцев; трубач постоянно находился при князе Иване Патрикееве во времена царствования Иоанна III; по одной из былин Кирши Данилова, пир у Никиты Ивановича Романова-Юрьева, шурина Грозного.
…пошел у него на радостях,
А в трубки трубят по ратному
Барабаны бъют по воинскому, –
а эти трубачи и барабанщики числились постоянными у боярина. В повести о прекрасном Девгении (рукопись XVII века) говорится: «Евгений начал веселиться во
[28]
всю ночь и повелел людям своим в тимпаны и в набаты бить и в сурны играть». И чем ближе к нам исторические свидетельства, тем чаще встречаются и известия об оседлых музыкантах. Но мы о них будем еще раз говорить, а теперь перейдем к их заработку.
Времена эпические, когда гусляров дарили целыми селами и без счету сыпали в их карманы княжеское золото – прошли уже давно. Музыкант более позднего времени брал за свою игру натурой, начинавшейся с почетного места на пиру и кончавшейся «зеленым вином». Очевидно плата гудочникам существовала давно, но в чем она состояла – неизвестно.
«А я начну в свой гудок играть,
Чтобы не лишили меня платы гудочной».
Поется в одной из песен собрания Киевского. В слове о русалиях, пишет А. Фаминцын, рассказывается, как богатый награждает сопельника «серебрицею». Рукопись XIV века Новгородского Софийского собора, в порицание держащему при себе сопельника, выражается – «другие же и мзды игрецам дают»; говорится о том и в «Розысканиях в области духовного стиха» Веселовского; в требнике же, в чине исповедания мирян, кающийся произносит: «согрешивших в сладость слушавших. гудение гуслей и органов и труб…и за то им мзду дававших». Игрецы Шуйского
[29]
и Пожарского «ходили для своего промыслишку», т. е. играли за плату, за вознаграждение, как поясняет А. Фаминцин.
И всетаки не ясно, сколько брали за свою игру домрачеи, гудочники и загусельщики. Лишь позднее мы узнаем, что дударю какая-то женщина, продавшая селезня за три копы, заплатила одну копу за удовольствие послушать его игру, а это, по счету того времени значило, что она дала ему 50коп. Часто-ли музыкант получал подобную «мзду» в день, в месяц, – неизвестно. Весьма дельные указания по интересующему нас вопросу делаеи И. Забелин. В своей известной книжке «Домашний быт русских цариц» он приводит выдержки «из записи денежных расходов царицыной мастерской палаты». Из этих «записей» видно, что домрачеям за царский счет шились кафтаны «однорядки», ферязи, сапоги и шапки, с различными украшениями, стоимостью по 23 алтына, но, кроме того, «царицы Евдокии Лукьяновны по именному приказу…домрачею…Гаврилке…в приказ рубль дано». Это было в 1632 году, июня 9-го. В 1635 году по распоряжению той же государыни окольничий Стрешнев выдал «игрецам Якушу да Луке на струны» 6 алтынов и две денежки. Затем одним и тем же лицами часто записывались и другие выдачи различного количества. Вообще в старину получали немного, довольствуясь, очевидно, всего больше заработком натурой. Ясно
[30]
всетаки одно, что существовали придворные музыканты и получали жалованье.
В заключение нельзя не привести описание одежды придворных домрачеев царя Михаила Федоровича. Музыканты одевались так: «однорядка зеленого цвета, подпущена лазоревым киндяком и украшена двенадцатью серебряными пуговицами; ферязи лимонного цвета, подпущенные красной зенделью и подбитые лазоревой крашениной, набивка из красного шелка с мишурой; кафтан красный, подпущенный «лимонным кидяком», подбитый лазоревой крашениной, «нашивка на шнурке шелк рудожелт», воротник(ожерелье) из золотого атласа «по черной земле» (по красному фону); сапоги сафьянные желтые; шапка из красного сукна с рулом».
В дни праздничные и во время народных торжеств, инструменты музыкантов украшались лентами различных цветов, а также и шнурами.
Опубл.: Липаев И. Очерки быта оркестровых музыкантов. СПб., 1904. С. 22-30.
На современный русский язык адаптировано В. Лимоновой