[26]
В середине 30-х годов в Ленинградской консерватории сложилась своего рода элитная компания, группировавшаяся вокруг молодого Д.Д. Шостаковича и знаменитого органиста, профессора И. А. Браудо. Ее объединяла любовь к спорту и в особенности к футболу. В то время на втором этаже, возле диспетчерской, поселился подпольный шахматный клуб. Здесь процветала полная демократия: маститые профессора не гнушались играть со студентами начальных курсов. Царствовал в клубе известный теоретик и композитор Ю. Н. Тюлин. Но главным увлечением компании был, повторяю, футбол, или, как обычно произносил Дмитрий Дмитриевич – фу́тбол, делая акцент на первом слоге слова. Я как спортсмен – динамовец, участник легкоатлетических соревнований, а также бывший чемпион города среди школьников по шахматам, несмотря на молодость, был «признанным авторитетом». Ореол славы мне создавал общеизвестный факт, что иногда мне приходилось помогать тренеру знаменитой в то время футбольной команды «Динамо» и заниматься физподготовкой с дублирующим составом.
Сегодня трудно себе представить, как великий Дмитрий Дмитриевич с хитрым видом заглядывал в шахматное царство и произносил хорошо известную нам фразу: «Идемте в фу́тбол кикать». И за ним немедленно устремлялись любители кожаного мяча. В этом «священнодействии» самое активное участие принимал Юрий Левитин, впоследствии
[27]
известный композитор, соученик Георгия Васильевича по классу. В то время, позади Кировского театра находились развалины Литовского замка. Здесь время от времени Ленфильм снимал эпизоды времен Гражданской войны. Но для нас пространство перед развалинами было удобным, расположенным буквально в двух шагах от нашей «alma mater», стадионом для любимой игры.
С Георгием Васильевичем я познакомился в середине 1937 года. Это был неприметный на первый взгляд, сутуловатый, в очках, абсолютно не спортивного вида студент 2-го курса, ученик Шостаковича. Из-за своих скромных физических кондиций он не входил в элитную группу, о которой рассказывалось выше. Однако для меня Свиридов представлял особый интерес. Дело в том, что мне приходилось часто аккомпанировать певцам на всевозможных эстрадных и филармонических концертах, где, как правило, исполнялись любимые всеми песни Хренникова из музыки к спектаклю по Шекспиру «Много шума из ничего». С песнями успешно конкурировали романсы молодого Свиридова «Роняет лес багряный свой убор…» и особенно «Подъезжая под Ижорой» из Пушкинского цикла. Романсы, как правило, бисировали. Имя Свиридова было на слуху. Смутно припоминаю о каком-то конфликте Свиридова с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем. К счастью, все благополучно разрешилось и Георгий Васильевич так и остался для великого педагога любимым учеником.
Война застала нас, пятикурсников, за подготовкой к государственным экзаменам. По улицам через некоторое время стало достаточно «неуютно» ходить в гражданской одежде под испытующими взглядами военных и женщин, проводивших близких на фронт. Но военкомат все-таки решил дать нам возможность закончить консерваторию и получить дипломы. Мой диплом, как и Георгия Васильевича, датирован 1 августа 1941 года и подписан Д. Д. Шостаковичем. На следующий день после государственного экзамена я
[28]
получил повестку из призывного пункта. Явившись туда, неожиданно встретил знакомых консерваторцев. Их было четверо: композиторы Свиридов, Салманов, Краснов и скрипач Тикачинский. Скептически осмотрев эту разношерстную, сугубо цивильную компанию, комиссар, заметив мою спортивную выправку, назначил меня старшим, поручив доставить всех к месту назначения на Рузовскую улицу.
Там в казармах бывшего Семеновского полка происходило формирование нового сверхсекретного Военного училища «ВНОС», которое должно готовить командиров по специальности «воздушного наблюдения, оповещения и связи». Учебное заведение создавалось по прямому указанию Сталина. Дело в том, что англичане после нападения гитлеровцев на нашу страну «презентовали» СССР свое новейшее изобретение – радиолокационные приборы, позволявшие на большом расстоянии обнаруживать летящие самолеты. Ввиду острой необходимости в кадрах, способных управлять сложной техникой, все без исключения, курсанты ВНОСа были с высшим образованием, а некоторые даже кандидатами технических наук. По составу это было, вероятно, наиболее высококвалифицированное, интеллигентное военное училище страны.
Но самым удивительным, было то, что закрытое учебное заведение возглавлял…немец, полковник с музыкальной фамилией Вагнер. И это во время войны с Германией! В эпоху тотальной подозрительности, слежки и доносительства. Правда, через два года профессиональные доносчики добились все-таки снятия Вагнера с поста начальника училища. К счастью, он не подвергся преследованиям и перешел на педагогическую работу. Вероятно, полковник был ценный специалист в своей области знаний. Я всегда его вспоминаю как доброго, интеллигентного человека, много сделавшего для развития культуры и художественной самодеятельности училища.
Ещё одна загадка не давала мне покоя: почему нас, не сведущих в технических науках консерваторцев, направили в элитное, требующее высокой специально математичес-
[29]
кой подготовки училище? Разгадку я получил только через два года. Как-то начальник Строевого отдела в минуту откровенности признался, что руководство в этом случае рассчитывало на наш хороший слух. Военная специализация, которой мы безуспешно пытались овладеть, среди прочих условий подразумевала использование азбуки Морзе, умение работать ключом, что, естественно, требовало определенных слуховых навыков. Но это было лишь одним из условий необходимых для того, чтобы стать специалистом в сложнейшей военной профессии. Поэтому только один из нас закончил училище – Жорж Краснов, и то, благодаря упорству и сильному характеру.
По прибытии вечером нас построили на поверку. Командир батальона, майор Сураханбекян, обратил внимание на стоящих на левом фланге сугубо штатских по внешнему виду консерваторцев. Желая продемонстрировать свое «военное остроумие», он начал издеваться над нами.
– Вот эти, – ткнул он пальцем в сторону Свиридова и Салманова, – думают, что здесь нужно так, – и он взял ружье как скрипку, изображая игру, – а нужно делать так, – он сделал вид что стреляет. Как всегда, нашлись подхалимы, они одобрительно захихикали. Меня, честно говоря, это мало задело. Но Юра (мы всегда так звали Георгия Васильевича) буквально побледнел и задрожал от возмущения.
– Я его убью сейчас, – прошептал он.
Мне пришлось схватить его за руку – Ты что, с ума сошел? Да тебя расстреляют!
Свиридов еще долго не мог успокоиться. Я впервые видел его таким. Почувствовал гордый характер Свиридова, его бескомпромиссность. Завершилась эта история довольно банально. Последовала команда: «Интеллигенция, марш мыть сортиры!» Мы покорно пошли выполнять. Так начались наши курсантские будни.
Мы прилежно слушали лекции, пытаясь восполнить пробелы школьного образования, но результаты не соответствовали требованиям специальности.
[30]
Через две недели выяснилось, что училищу предстоит переезд в помещение Военной академии связи на Суворовском проспекте (академию эвакуировали в связи с ухудшением положения на фронте). Это обстоятельство, возможно, определило нашу дальнейшую судьбу. В отличие от старинных казарм, в которые нас в начале поместили, комплекс зданий академии имел обширную инфраструктуру. И прежде всего, там оказался современный и хорошо оборудованный клуб, выходящий фронтоном на Кирочную улицу. Заглянув в него как-то вечером, мы попали на репетицию вполне приличного духового оркестра. Сразу нашлись общие знакомые, пошли расспросы. Оказалось, что командование поставило вопрос об организации на базе этого оркестра джаза. Но недоставало пианиста, скрипача и хорошего аранжировщика. Капельмейстер сразу же ухватился за идею привлечь нас к участию в эстрадном коллективе. И мы стали по вечерам ходить на репетиции.
Нашему комбату это, естественно, очень не понравилось, и он начал всячески препятствовать нашим музыкальным занятиям и тем более участию в концертах. Со своей стороны, руководство училища, занимающееся воспитательной работой, поощряло нас, оказывая давление на армейских начальников. Возник конфликт. В результате мы оказались между молотом и наковальней, и часто на нас сыпались шишки.
Между тем немецкое наступление шло нараставшими темпами. Возникла реальная угроза окружения Ленинграда. Вспомнили о нас и о той ответственности, которую бы понесло командование округа в случае потери важного элитного военного объекта. Личный состав училища срочно погрузился в эшелон и за два дня до полной блокады города прорвался через сжимавшее его кольцо.
Так мы оказались в Башкирии, в городе Бриске. Это был заштатный, провинциальный городок на берегу реки Белой. Среди одноэтажных деревянных домов выделялись
[31]
каменные постройки: клуб и кинотеатр. Не могу не рассказать о нашем первом посещении кинотеатра. Купив билеты и шагнув в зал, мы с Юрой одновременно вскрикнули, так как наши ноги провалились буквально по щиколотку. Оказалось, что весь пол, сантиметров на 30-40, был завален шелухой из-под семечек! По местной традиции приходящие на сеанс запасались солидным запасом этого «наркотика». Сплевывали же несъедобную часть, по простоте нравов, прямо на пол. Что касается дирекции этого «заведения культуры», то она, вероятно, оценивала сложившееся положение в порядке вещей, не считая нужным производить уборку накопившегося традиционного мусора.
Наши музыкальные занятия продолжались. Наконец удалось провести концерт вновь организованного коллектива. Этому в немалой степени способствовал обнаруженный среди курсантов талант – чтец и эстрадный автор-исполнитель Лев Компанеец, он же ведущий режиссер программы. Для нее Салманов и Свиридов сделали блистательные аранжировки популярных песен «Вечер на рейде», «Темная ночь» и других вокальных и оркестровых произведений. Наши выступления имели огромный успех у провинциальной публики и военных. В результате начальство, уставшее бороться с нашей технической безграмотностью, решило перевести консерваторцев (за исключением успешно учившихся Краснова и Тикачинского) из курсантов в подсобный батальон. В его функции входило несение караульной службы, некоторые санитарно-разгрузочные работы и, теперь уже официально, подготовка и проведение различных культурных и концертных мероприятий.
Вспоминаю одну историю… Как мы ходили соль воровать. Все началось с появления в казарме всеобщего любимца и изобретателя различных малозаконных предприятий, первого трубача Яши Донского (кстати, большого друга Ге
[32]
оргия Васильевича, поддерживающего с ним после возвращения в Ленинград теплые отношения). Яша рассказал, что на пристань сгрузили баржу соли. Ее охранял знакомый старичок, «вооруженный» древней, как он сам, берданкой. Кроме того, Яша выяснил что соль требовалось перенести под навес и укрыть от дождей. Естественно, он немедленно пошел к «речному» начальству и предложил для этой цели воспользоваться услугами нашего сплоченного коллектива.
Чем в то время была соль, знают только люди, пережившие войну в провинции. Соль и мыло были в то время буквально бесценной валютой.
Мы начали готовиться к проведению этого мероприятия по совету «бывалых людей». Срочно наращивали карманы брюк, пришивали к внутренним сторонам гимнастерок дополнительные карманы. Словом, действовали каждый в меру своей изобретательности. Не отставал от других и Георгий Васильевич. Но, вероятно, в силу полной неприспособленности к «сложным» швейным действиям, а главное, из-за катастрофически ухудшающегося зрения, приготовленные им «на живую нитку» емкости стали расползаться по швам. Мы буквально умирали со смеху, видя, как соль неумолимо наполняла его брюки. В результате у Юры образовался сзади довольно значительный курдюк, делавший его нестандартную фигуру уморительно забавной.
Приближался конец трагического 41-го года. Появились трудности со снабжением продуктами питания. Вспоминаю, как мы пошли в баню и я неожиданно обнаружил, что у меня вместо живота образовалась «яма». Дистрофия! Страшная болезнь, унесшая сотни жизней ленинградцев, добралась и до нас. Конечно, это даже отдаленно несопоставимо с тем, что испытывали жители родного города, где у меня погибли отец и все родственники. Георгий Васильевич выглядел довольно неважно, но держался мужественно и никогда не жаловался на плохое питание.
[33]
Неожиданно обнаружилось, что директор нашей столовой Мархель – довольно неплохой виолончелист. Он выдвинул «бредовую идею»: создать на базе нашего джаза симфонический оркестр. Поскольку в условиях военного времени руководитель пищеблока был весьма ценным человеком, то его идею не отвергли с ходу. Более того, он получил поддержку командования училища. Тогда начали просчитывать наши реальные возможности. Выяснилось, что помимо виолончелиста Мархеля «духовик-альтушечник» Петров играл на скрипке, Краснов в свое время был альтистом, окончивший консерваторию скрипач Тикачинский вполне мог бы стать концертмейстером оркестра, а наш вечный старшина, эстонец Эреб,ы сносно играл на контрабасе. Что же касается духовой группы, то и здесь все обстояло неплохо: саксофонисты Лукьянов и Каценеленбоген играли на кларнетах, а осетин Женя Таболов на своем тенор-саксофоне мог бы исполнять фаготовые партии. Кроме того, у нас было два полупрофессиональных джазовых тромбониста – Щеглов и Кузьмин, а будущий профессор Салманов, игравший в оркестре на Es-ном басу посредством одному ему известного «собачьего хода», вполне справился бы с партией тубы. Ну а Свиридову и барабанщику Райцису были уготованы роли исполнителей на ударных инструментах.
Вскоре было принято окончательное решение об организации симфонического оркестра, и командование постановило отправить меня в Москву для приобретения нот и недостающих инструментов. Это был, если не ошибаюсь, декабрь месяц. Меня срочно произвели в командиры и взвода и выдали соответствующее удостоверение. А собирали в долгий путь «всем миром». Один молодой офицер презентовал мне портупею с кобурой, другой – новенькие сапоги, а наш коллега Лукьянов – шикарное кожаное пальто. Да и руководство училища выдало лучшую из имеющихся на складе военную форму.
Я уже не помню, как добирался до столицы, вместе с приданным мне красноармейцем. Придя в городскую во-
[34]
енную комендатуру, неожиданно для себя получил направление для проживания в гостинице «Москва». В то время в гостинице размещались многие крупные военачальники. Поскольку в армии еще не были введены погоны, я, молодой, респектабельно одетый офицерик, вполне мог сойти за представителя Генерального штаба.
На следующее утро я направился на пересечение Кузнецкого Моста с Неглинной улицей в магазин музыкальных инструментов. Быстро отобрав необходимое, начал просматривать пачки нот. Сверху лежал какой-то клавир. Это оказалась «Майская ночь» с автографом самого Римского-Корсакова! Дальше следовали различные партитуры, а в самом низу лежали вокальные произведения. Среди них я обнаружил сборник вокальных произведений Свиридова. Это была огромная удача, на которую я никак не рассчитывал. Упаковал ценнейшие ноты, я переправил их на вокзал и в тот же день отправился на поезде в Уфу. Там меня уже ждали два красноармейца, приехавшие на конных санях из Бирска.
Я настолько устал, что решил немедленно ехать домой, в училище. Сопровождающие солдаты – башкиры прекрасно знали местность и согласились ночью проделать путь до нашего месторасположения. А ночь была морозная, в степи было ниже 50 градусов ниже нуля. Несмотря на то что ребята привезли для меня большую овчинную шубу, я чуть было не замерз. По совету моих проводников мне пришлось бежать рядом с лошадьми. Вот где пригодилась моя легкоатлетическая закалка. В конце концов я и ценный груз были доставлены в расположение части. Я даже подучил персональную благодарность от командования. Я не применул показать сборник Свиридова замполиту. Это произвело впечатление! Георгия Васильевича вызвал к себе начальник училища и тепло побеседовал с ним. В результате, как рассказывал нам Юра, «он получил некоторые послабления по службе». Теперь у нас появилась традиция собираться темными вечерами в клубе, вспоминать наших далеких родных и тихо вокализировать отрывки из «Майской ночи». Неоценимую помощь оказывал нам второй трубач Коля
[35]
Удянский, прекрасно читавший с листа музыкальный текст. Не отставал от него и Юра, подпевавший своим «нестандартно басовым голосом» некоторые оперные партии.
Ходили, конечно, и по девочкам. Они нас, голодающих, подкармливали. Георгия Васильевич хоть и тихоня был, но тоже похаживал. Вообще-то он не приспособлен к такому. Признаться, сомневаюсь я, что у него что-либо с ними было. Помню, мы как-то попытались затеять дружбу и, самое главное, любовь с милиционершами, которые ходили по рынку (мужчин-то не было), но ничего не вышло. Я и в консерватории никогда не видел, чтобы он особо ухлестывал за кем-то – весь был в музыке.
Когда я стал командиром взвода, я почувствовал что надо Свиридова спасать. У Георгия Васильевича было очень плохое зрение. Кажется, минус 6 с половиной, и оно стремительно ухудшалось. Фактически по существующим нормативам он не мог быть призван в армию, но нас в то время никто не освидетельствовал. Сам же Свиридов никогда не поднимал вопроса о демобилизации, хотя его физическое здоровье отнюдь не соответствовало требованиям, предъявляемым армейским уставам и положениям. Я пошел к начальнику санчасти, который был такой старорежимный врач, словно из чеховских рассказов, весьма неплохой человек, да и к тому же Вадим Салманов ухаживал за его дочерью, и говорю ему: «Как бы освободить Свиридова от армии? При таком зрении его и призвать не имели права». Потом отправился к начальнику строевого отдела, объясняю: «У нас Свиридов на барабане играет, он нам не нужен, а человек он талантливый, в музыкальном будущем нашей страны еще скажет свое слово, пусть он едет в Новосибирск в эвакуацию». Начальник училища отвечает: «Нет, он нам нужен». Я возразил: «Да что толку-то от него? Оркестровать и Салманов может прекрасно. А здесь он может заболеть».
Меня все время преследовало предчувствие, что если произойдет какое-либо чрезвычайное обстоятельство, то мы по-
[36]
теряем выдающегося композитора. А это могло бы случиться. Так как к нам прибыл новый начальник училища. Самоуверенный, крикливый солдафон. Первым делом он назначил 30-километровый лыжный кросс. В 10 утра весь личный состав выстроился на плацу с лыжами. И вдруг неожиданно последовало распоряжение: «Без шинеле́й!» А мороз в тот день был 35 градусов! Приказ есть приказ! Пришлось подчиниться и отправиться в поход в одних тоненьких гимнастерках. К чести нового начальника, он пошел впереди. К тому же быстро стемнело, и пришлось заночевать на каменном полу наполовину разрушенной церкви. В результате утром выяснилось, что 120 человек заболели воспалением легких. В их числе и наш командир. Нового начальника училища срочно эвакуировали в Уфу, и больше мы его не видели. Я же приобрел тяжелейшее мышечное заболевание, поставившее крест на моей карьере концертирующего пианиста.
К счастью, этот случай произошел после демобилизации Свиридова. В результате моих и Саламанова активных дипломатических переговоров и благожелательной поддержки главврача Свиридова демобилизовали, и он уехал в Новосибирск.
После войны я вернулся в Ленинград, и хотя мы с Юрой жили в одном городе, мои контакты с ним как-то прервались. От Яши Донского я услышал, что это был далеко не лучший период в жизни Георгия Васильевича. Свиридов пребывал в глубоком стрессовом состоянии. В конце концов он преодолел тяжелый кризис и переехал в Москву. У меня, к сожалению, не было ни его адреса, ни телефона. Так что я следил за его успехами только по публикациям в прессе и радиосообщениям.
И вот, наконец, в 1994 году, будучи в Москве, я узнал его телефон. Позвонил и представился.
– Жорка!- закричал Георгий Васильевич радостным голосом, – откуда ты? Из Москвы? Немедленно приезжай!
Пришлось все свои дела перенести на следующий день, и через час я был на Большой Грузинской. Встреча была очень трогательной, и мы долго вспоминали своих друзей и
[37]
военную «эпопею». Он очень жаловался на зрение, которое с тех пор еще больше ухудшилось.
– Боюсь придется бросить композиторские дела, – сказал он. – Я почти не могу записывать свои произведения. Просто не знаю как жить дальше.
Я рассказал Юре, что по моим сведениям, в Японии создали компьютер, способный записывать нотный текст.
Его это очень вдохновило:
– Постараюсь, – обрадовался он, – поехать туда при малейшей возможности.
Я подарил Свиридову свою книгу. Он очень удивился, узнав, что я занимаюсь научными исследованиями и даже стал доктором психологических наук.
Вскоре вошла жена, Эльза Густавовна, эстонка, и, как мне показалось, женщина с весьма жестким характером. Правда ко мне она отнеслась достаточно тепло, подчеркнув, что знает о моей роли в демобилизации Юры из армии. С тех пор почти каждый мой приезд в Москву я стал бывать в гостеприимном доме Свиридовых.
Вспоминаю один забавный эпизод. Мы с Эльзой Густавовной решили выпить на брудершафт и перейти «на ты». В следующий свой приезд я так и сделал, обратившись к ней – Эльза, чему Георгий Васильевич, как мне показалось, был очень недоволен. После этого случая я снова, не желая порождать у него отрицательные эмоции, стал называть жену Свиридова по имени и отчеству.
Последний эпизод из жизни Георгия Васильевича, косвенно связанный со мной, произошел в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов, который является одним из крупнейших образовательных центров страны. Его ректор, академик Александр Сергеевич Запесоцкий, постоянно заботился о научном престиже и авторитете возглавляемого им университета. Здесь существует традиция присвоения звания почетного доктора университета выдающимся ученым и деятелям культуры. Среди них есть имена Дмитрия Лихачева, Михаила Аникушина, Натальи Дудинской, Даниила Гранина, Жореса Алферова, Мстислова Рос-
[38]
троповича, Эльдара Рязанова. Узнав каким-то образом, что я хорошо знаком со Свиридовым, ректор обратился ко мне с просьбой провести переговоры с Георгием Васильевичем.
И вот мы вместе с первым проректором университета профессором Владимиров Евгеньевичем Триодиным в столице.
Поскольку я предварительно, по телефону, детально объяснил Свиридову ситуацию, разговор прошел легко и непринужденно. Однако все время чувствовалось, что Свиридова все-таки что-то беспокоит. Что это за Гуманитарный университет, да ещё и профсоюзов? Но в конце концов он обещал приехать в Питер. И сдержал свое слово. На перроне его встретили должным образом, с цветами. Он сразу же предупредил, что будет в университете на следующий день, а сегодня пойдет в филармонию на концерт.
Церемония награждения прошла очень торжественно и закончилась грандиозным концертом, посвященным виновнику торжества. Георгий Васильевич был растроган и благодарил присутствующих за теплое к нему отношение. Затем в зале ученого совета состоялся банкет. Выступавшие единодушно отмечали огромный талант композитора и его роль в современной России. Я же в своем слове вспомнил о нашей военной юности, о том, как мы «добывали» соль, «ходили к девочкам», организовали оркестр. Чувствовалось, что эти воспоминания разбередили душу Георгия Васильевича. Он как-то неловко потянулся ко мне и крепко обнял, произнес из глубины души:
– Жорж, дорогой, спасибо тебе за выступление. Никогда не забуду твоих слов, Ещё раз благодарю, спасибо…- И я впервые заметил на его глазах слезы. Увы, это было нашей последней встречей.
Вскоре пришла трагическая весть о кончине Г.В. Свиридова, выдающегося русского композитора, человека необычайной судьбы и сложного, во многом противоречивого характера. За внешней суровой оболочкой его скрывалась тонкая, ранимая, нежная душа художника, полная любви к людям, к своей стране и её природе. Эта святая любовь ощущается в каждом такте его замечательных незабываемых творений…
Опубл.: Георгий Свиридов в воспоминаниях современников. М.: «Молодая гвардия», 2006. С. 26-38.