А.Ф.ЛОСЕВ. Музыка как предмет логики. К вопросу о лже-музыкальных феноменах. (14.35 Kb) 

[12]

1.             Реальное явление музыки возможно лишь благодаря воздуху и колебаниям воздушных волн. Есть ли это физическое основание музыки ее истинный и подлинный феномен? Нет, не есть. Слушая музыку, мы слышим отнюдь не воздух и не колебания воздушных волн. Если бы мы не учились физике, то мы бы и не знали, что звук порождается особыми воздушными волнами. Колебание воздуха не есть объективное основание музыки. (…)

Разумеется, можно сколько угодно изучать физической основание музыки. Но это будет физика, химия, механики” физиология или какая-нибудь другая наука о материи, но ни в коем случае не наука о музыке. Воздушные колебания не имеют никакого отношения к музыке как таковой, как имеют никакого отношения к эстетическому впечатлению oт картины живописца анализ химического состава тех красот, которыми живописец в данном случае воспользовался.

 2.             Реальное явление музыки невозможно, далее, без физиологических процессов, возникающих в результате воздействия звуковых волн на нервную систему человека. Есть ли это физиологическое основание музыки ее истинное бытие? Нет, не есть.

И опять – потому, что в музыке мы ничего не воспринимаем такого, что хоть отчасти бы указывало на процессы в нервной системе. Ни своего слухового аппарата, ни npoцессов в мозгу мы не видим и не слышим, и никакого знания о них в моменты слушания музыки не имеем. Это – научные понятия, почерпнутые нами из книг или лаборатории, и они ровно никакого отношения к истинному феномену музыки не имеют. (…) Физиологические процессы музыкального восприятия – лже-музыкальный феномен, хотя и в натуралистическом смысле необходимый. Ведь также и в математике пришлось бы, вместо анализа отношений,

[13]

царствующих в математическом бытии, и построения соответствующих аксиом, теорем и пр., изучать физиологические процессы, происходящие в мозгу математика, когда он доказывает теорему или решает задачу. (…)

3.             Наконец, реальное явление музыки немыслимо и без процессов психологических. Есть ли психологические основания музыки – ее подлинный феномен, ее подлинное бытие? Нет, не есть.

Представим себе, что мы сидим на концерте после целого дня тяжелой умственной работы. Мы устали и плохо воспринимаем давно знакомую и любимую вещь. Что это, – подлинный феномен музыки? Симфония, услышанная мною в состоянии усталости и потому поверхностно воспринятая, есть действительно поверхностная симфония? Или еще так. Я, скажем, патриот. Услышавши музыку, близко напоминающую мне напевы родного народа, я пережил ее гораздо сильнее и ярче, чем мой сосед. Значит ли это, что прослушанная мною музыка действительно ярка и сильна? Конечно, для оценки эстетической яркости и силы нужны другие критерии, хотя и нельзя спорить о том, что самое функционирование этих критериев невозможно без наличия бытия психического.

Феноменология музыки не есть психология, ибо в таком случае ей пришлось бы исследовать все те разнообразные законы, которые управляют нашей психикой в явлениях ас­социаций, апперцепции, внимания, эмоций и т.д. и т.п. А феноменология как раз не исследует конкретных hiс et nunc и не связывает их в отвлеченные законы, но фиксирует каждое hiс et nunc в его сущностной природе.

4.             Весь физико-физиолого-психологический антураж музыки может рассматриваться и в совершенно общей форме, независимо от тех различий, которые существуют между физическим, физиологическим и психологическим бытием.

” а) Законы физико-физиолого-психологические совершенно одинаковы как для музыки, так и для всех прочих областей. Законы акустики в принципе совершенно одинаковы и для музыкального произведения, и для просто звуковых ощущений, ничего общего с музыкой не имеющих. Психологические законы равным образом ничего не дают особенного, что отмечало бы музыкальное переживание от всякого иного переживания. Разница между музыкальным и немузыкальным переживанием не есть разница психологическая, как она не есть и разница физическая и физиологическая. (…)

И те ученые, которые строят физические, физиологические и психологические теории музыки занимаются не теорией музыки, а просто физикой, физиологией и психологией,

[14]

и они не имеют никакого права считать себя теоретиками музыки, не имеют никакого отношения к музыке как таковой. (…)

b) Однако, предположим, что существуют особые специфически-музыкальные законы в акустике, в физиологии, в ” психологии и т. д. Предположим, что, когда человек слушает музыку, то есть слуховой аппарат действует совершенно особенно, совершенно несравнимо со своими функциями во вне-музыкальных областях, и положим, что законы этого специфически-музыкального действия слухового аппарата совершенно ясно и точно физиологически формулированы, так , что не остается ни малейшего сомнения в совершенно физиологической специфичности этих законов. Что это нам даст для определения истинного феномена музыки? Если даже такие специфические законы существуют, – в физике ли, в физиологии, или в психологии, – то и тут нет никаких сомнений, что музыка по своему эйдосу, т. е. по своему специфическому смыслу, никакого отношения к этим законам не имеет. (…)

Раз навсегда мы должны запомнить: обсуждение предмета по его смыслу ни в какой мере не зависит от обсуждения его по его факту, т. е. по его происхождению, по его причинным связям, хотя реально, фактически смысл можно иметь только при помощи фактов и их наблюдения. (…)

Как бы ученые разнообразных толков ни кричали в исступлении о том, что «без физических законов не было бы и самой музыки», что «если бы у вас не было ушей, то для вас. не было бы и никакой музыки», что «если бы не было переживаний музыки, то вся музыка была бы в виде печатных нот и, следовательно, не имела бы никакого реального существования», – все это – только ослепление стихией фактичности и тот материализм, который давно уже получил справедливую критику со стороны диалектиков. Это полная неспособность понять существо музыки, полная немузыкальность восприятия музыки. Смысл музыки, т. е. ее подлинный явленный лик, ее подлинный феномен, никогда и ни при каких обстоятельствах не может быть отличен признаками физическими, физиологическими или психологическими.

с) Однако, попробуем уступить и здесь. Предположим, что физические явления. не только специфичны для музыкальной сферы, но что они входят также в эйдос музыки, не только в ее факт. И эта наша уступка ни к чему бы ни привела.. (…) Ясно и младенцу, неослепленному «научными» предрассудками, что физические и физиологические явления

[15]

по своему смыслу не имеют ни малейшей связи с музыкой по ее смыслу. Истинный феномен музыки лежит вне физики и физиологии, хотя причинно и реально и невозможен без них.

d) Но вот уже несколько затемняется вопрос, когда вы­двигают психологию. Говорят, музыка, конечно, не изображает физических или физиологических явлений, но она изображает психические явления и сама есть в всецело психическое явление.

Тут надо, прежде всего, разграничить вопрос о существе музыки и вопрос о характере изображаемого ею предмета. Это два совершенно различных вопроса. Музыка, конечно, может изображать душевные явления и даже очень часто только этим и занята. Но, во-первых, предмет ее гораздо шире, она изображает все, что угодно, а, во-вторых, наделение музыки способностью изображать душевные движения отнюдь не есть психологизация самой музыки. (…)

Наряду с этим, музыка содержат в себе столько разнообразных свойств, что ее именно нельзя считать бытием психическим. Психический поток мутен и беспорядочен; он все время несется вперед и форма протекания его в высшей степени случайна. Музыка, наоборот, известна нам лишь в стройнейших и законченных музыкальных образах, и о какой бы бесформенности и хаосе она ни говорила, все же сама она дана в строжайшей форме, и иначе нельзя было бы и говорить об искусстве музыки. В музыкальном произведении есть свой, своеобразный образ, намеренный и законченно выполненный, в то время как психический поток вовсе не обязан иметь такую стройность, симметрию, намеренную ” оформленность и т. д.

3.             Далее, музыкальное бытие есть бытие эстетическое. Как бы мы сейчас ни определяли существо эстетического, ясно, что психическое бытие не есть по одному тому, что оно – психическое, уже и эстетическое. Эстетическое бытие есть бытие некоторой особой формы предмета, и вот этой-то формы, «ли эстетического образа, и не содержит в себе психический поток переживания, хотя и может с ним соединиться. Если музыка есть всецело психика, то вся психика – искусство, и всякий мой акт – произведение искусства, и сам я – искусство. Эта нелепость – логический вывод из психологии музыки. Остается признать, что музыка совершенно отлична от психики, и стихия ее – не психическая стихия, хотя реально воспринять музыку можно только психически, то есть нужна психика и при том здоровая психика. То, что превращает психический процесс в музыкальный психику в музыку, само уже не есть просто психика, как не есть ни физика, ни физиология.

[16]

Можно и вообще поставить такую дилемму для всякого, кто подлинный феномен музыки увидел бы в физико-физиолого-психологических областях. Или он должен показать, где в музыкальном произведении дается в непосредственном восприятии картина физического, физиологического, психологического факта, или же он должен признать, что вся физическая материя есть музыка, вся физиологическая картина слышания и вся вообще физиология есть музыка, вся психика с ее мыслями, чувствами и т.д. есть музыка. (…)

Есть еще одно соображение — уже чисто формально-логического свойства, которое запрещает отождествлять музыку с бытием физическим, физиологическим, психологическим и вообще метафизически-натуралистическим. Всякое такое бытие есть бытие неизменно становящееся, наступающее. Оно неудержимо меняется и течет. В нем нет ничего устойчивого и оформленного. Можно ли мыслить такое бытие? (…)

Композитор умер, остались лишь печатные знаки от его творчества, которые, конечно, еще не есть музыка, – где же сохраняется самая симфония? Ее нет. Есть только психические переживания ее. Можно ли это осмыслить? Можно ли допустить, что предмет только меняется? Нет, никакой предмет не может только меняться. Если он подлинно меняется и существует, он должен еще и сохранять некоторый неизменный образ. (:..)

Поэтому и психическое бытие не может быть только текучим, только изменчивым; своей изменчивостью оно указует на неменяющийся идеальный предмет. И музыкальное переживание в психике самой своей текучестью и многообразием указывает на некоторый неподвижный идеально-музыкальный предмет. Любое музыкальное произведение таит в себе такой эйдетический предмет, который уже не зависит от того, жив или умер композитор, хорошо ли, плохо ли воспринимается данное произведение, и даже воспринимается ли. Анализом такого идеально-музыкального предмета и занята феноменология. (…)

g)            Понять совершенную независимость музыкального феномена от натуралистически-метафизического бытия мешает, главным образом, обывательская некритичность в употреблении понятий субъекта и объекта. Обыватель мыслит натуралистически объект – как физические «волны», субъект – как уши и мозг, музыку — как результат «действия» такого «объекта» на «субъект». (…)

[17]

Не ухо воспринимает музыку, а – человеческое «я» при редстве уха. Ухо – орган и инструмент, а не субъект риятия. (…)

5. Необходимо, наконец, при описании подлинного музыкального феномена остаться на независимой философской позиции и в отношении к вышеупомянутой проблеме необезличения музыки. Мы сказали, что люди, видящие сущность в физико-физиолого-психологических явлениях, обезличивают искусство, заменяя его мертвым и обезображенным трупом без души и сознания. Легко впасть в прямую противоположность и начать поэтически и художественно изображать в словах сущность отдельных музыкальных произведений. Конечно, это может быть подлинным описанием музыкального феномена, вернее, музыкальных . феноменов; и если оно сделано правильно, т. е. если художественный критик верно отразил суть музыкального произведения, им следует дорожить и руководствоваться. Но художественное воспроизведение музыки в слове не есть феноменологическое узрение в понятии. Будем помнить, что феноменология, хотя она в данном случае и говорит о художественных образах, сама не состоит из художественных образов и не оперирует ими. Она ставит своею задачею конструк­цию живого музыкального предмета в сознании, пользуясь при этом описании и конструировании исключительно отвлеченными понятиями, а не художественными образами. (…) Предмет жив и должен оставаться живым. Отвлеченные ятия анализируют его, все время не спуская глаз с его ого лика, и неустанно стремясь дать в мысли отвлечен­ю картину того, что живо само по себе и в качестве живого посредственно воспринимается. Это и есть задача философии, «тут нет обезличения. Последнее начинается тогда, когда отвлеченные понятия принимаются не в качестве отвлеченной конструкции, но когда они метафизически и натуралистически гипостазируются в виде вещей, заменяя собой живой лик предмета. (…)