На столетнем юбилее известной нижегородской учительницы Т. А. Ипполитовой, об ушедшей три десятилетия назад было сказано немало теплых слов. Среди памятных тостов прозвучала фраза: «А ведь Татьяну Андреевну главной героиней романа сделали, а писатель тот – так прямо и сказал: «Я Анну с Тани Ипполитовой написал». И фамилия его была… Кочнев».

«Кочин», – поправил я, а сам подумал, – «Вот это да!».

Роман «Нижегородский откос» был мне известен, но только по названию. На следующий же день я взял его в библиотеке и прочел. Роман был чудо.

Мысли и чувства ровесников века, в лаптях рванувших в науку, были близки и понятны. Их замерзавшие в холоде гражданской войны тела, но не замерзавшие души озарили и согрели роман. Новокрещенных студентов, шедших тропой Ломоносова, интересовало многое – наука, политика, литература. Но особой темой была Любовь.

Именно Т.А. посвятил Писатель самые волнующие, самые вдохновенные строки. Я начал общаться с ней еще будучи ребенком. То, что она могла производить впечатление как личность, было понятно. Как женщину, оценивать Т.А. было куда труднее в силу возраста. И поэтому, сказанное очевидцем ее молодых лет, прозвучало как откровение.

 

 

«Рядом с роялем встала студентка в шапке каштановых кудрей. Один завиток капризно свешивался на лоб. Она была стройна, в голубом платье, перепоясанном белым ремешком. … … Не помня себя, Пахарев прыгнул на сцену… Одухотворенное лицо ее излучало умиление, кротость и тихую грусть. Он стоял как завороженный, застигнутый врасплох новоявленным чудом невиданной красоты»[1]. (Напомним: «Пахарев» – псевдоним Писателя в этом автобиографическом произведении).

И дальше – совсем уж натуралистично: «Да она и в самом деле была притягательна…: белая шелковая кофточка с вышивкой на высокой груди подчеркивала свежесть ее лица, блеск и пышность каштановых кудрей, больших карих глаз и ярко очерченных бровей».

Большая удача, что наша героиня была историком. Собственный архив подбирала тщательно, хранила бережно, и он дошел до потомков. Красный фотоальбом, сработанный в начале века, раскрыл свои страницы, и пахнуло оттуда живым дыханием прошлого, замелькали молодые лица, светом погасших звезд засверкали глаза.

Фото: «Н. Новгород. Студдом № 1».

Дом этот – когда-то «Вдовий дом» – как стоял, так и стоит на нынешней площади Лядова. Некоторые сцены романа разыграны именно здесь. На обороте фотографии подпись: «1926 год» (год выпуска Т.А.).

Фото молодой женщины, с дарственной надписью: «Маленькой фее, которую ты напоминаешь своей фигуркой. Вспоминай … (неразборчиво) студдома и иногда – меня. Зоя Смирнова». Впечатления от общения с Т.А., на редкость сходные у разных людей, будут пронизывать всю ее жизнь.

А вот и сама героиня. Даже не верится, что была Такая. Только красота ее все-таки не от мира сего.

Подпись на обороте: «Милой, дорогой маме. Смотри иногда на эту рожицу и вспоминай свою настоящую живую Таню. 1925 г., май».

Из автобиографии Т.А. Ипполитовой: «Родилась я в 1904 году 16 декабря в селе Костеневе бывшей Костромской губернии. Мои родители: мать Е.Н.[2] Ипполитова сельская учительница (в течение 22 лет)…, по причине начинавшегося туберкулеза вынуждена была переменить профессию: пройдя трехгодичные медицинские курсы, она стала акушеркой; отец мой А. М. Ипполитов – почтовый служащий… В 1911 году мать по причине семейного разлада уезжает от отца вместе со мной в Нижегородскую губернию и работает акушеркой сначала в с. Бутурлине, потом в селе Большом Мурашкине… Мое образование: начальную школу окончила в селе Бутурлине, среднюю школу – в селе Большом Мурашкине в 1921 г. После этого, проработав 1 год в Мурашкинской библиотеке, я поступила в Нижегородский Педагогический Институт на общественно-экономическое отделение, которое окончила в 1926 году, получив звание учителя истории средней школы…»[3].

 

А теперь о некоторых тайнах романа.

Вот появление Сеньки Пахарева в коммуне Иванова, где он впервык увидел героиню: «Когда они вошли в коридор, то за дверью в тишине послышался голос, задушевный, заставивший сердце Сеньки сладко съежиться:

Выткался на озере алый свет зари

На бору со звоном плачут глухари…

Они оба остановились как зачарованные. Голос нежный, вкрадчивый проникал до дна души.

– Такое чтение со сцены не услышите, – произнес Иванов. – А какой тембр! Великая артистка в ней живет. Помните на вечере в институте «Снежинку» читала. И сама как снежинка-пушинка»[4].

Стоп! Вот этого книжный Пахарев помнить не мог. Потому, что пока рукопись стала книгой, из нее исчезла одна важная глава.

Центральный архив Нижегородской области. В нем, а также в Центральном Московском архиве-музее личных собраний волею наследников Писателя нашел пристанище его личный архив. Разделенный на две части, он имеет по одной рукописи «…Откоса» в каждой из частей. Рукопись ЦАНО – более ранняя, но неполная – с утраченной первой половиной (гл. 1–16 из тогдашних 37)[5]. Рукопись ЦМАМЛС создана позднее, непосредственно примыкала к окончательному варианту, потому – менее интересна, но дошла целиком. Впрочем, самое существенное в ней тоже есть – изъятая глава.

Как известно читателям «…Откоса», прáва выступить на юбилее института Снежинка не получила – суровой цензуре не понравился репертуар этой «неясной, в общем, особы»: Есенин тогда был не в чести.

Но на институтском вечере, по первоначальному замыслу – предшествовавшему юбилею, – чтение Снежинки произвело фурор. Обезумевшая от восторга толпа студентов преследовала героиню. Сенька даже подрался с «группой товарищей», не проявивших, по его мнению, должного уважения к выступавшей (слишком откровенно обсуждали ее «женские» достоинства). После схватки Пахарев вернулся в общежитие взбудораженный, скрипя зубами от переполнявшего его чувства.

Помимо «зависшего» – после изъятия главы – книжного фрагмента, стало неясно и происхождение прозвища «Снежинки». Стихи, прочитанные героиней, звучали так:

            «Летит пушистая снежинка белая

Такая чистая, такая смелая…»[6].

Зашифровал Писатель свою Татьяну не сильно. Опустив первую букву имени, назвал ее Аней[7]. Но впервые в романе появляется она в главе «Татьянин день», глава эта заканчивается упоминанием Татьяны Лариной, а единственный персонаж романа с именем Татьяна (Т. Нионкина) наделена несомненными чертами Т.А., о чем – чуть позже.

«В Нижегородском откосе» многие женские образы испытали влияние Снежинки. Это как бы ее разные ипостаси. Вот сама Снежинка – Дама Сердца для рыцаря, недостижимый идеал. На Марусе Пегиной герой Кочина реализует свои фантазии в области женского поклонения, обожания. Она – влюблена в него, он к Марусе холоден, но лениво принимая знаки внимания, растет в собственных глазах[8]. Таня Нионкина – образ уж совсем невыдуманный. И это – Татьяна Ипполитова, по мужу – Н.

Даже первая из женщин, встречающаяся в заглавном абзаце романа – оттуда же происхождением:

«Сенька вошел в светлый просторный зал с портретами великих ученых на стенах, где вокруг стола сидели важно профессора в сюртуках и манишках… У большого стола экзаменовали девицу с длинными косами, в узкой юбке, перехваченной в талии лакированным ремнем с пряжкой. «Из этих, из энтиллигенток»»[9]. Исключенная из романа глава содержит такое описание появившейся впервые Снежинки: «Она была стройна, в голубом платье, перепоясанном белым ремешком»[10]. Не стопроцентно, но узнаваемо – все-таки это литературный образ. О том, что Снежинка была из интеллигенток – смотри ее автобиографию[11].

 

 

В романе Семен Пахарев и Снежинка заканчивают ВУЗ одновременно. Снежинка решает связать свою судьбу с Ивановым. Все трое уезжают из Нижнего. На этом литературная часть истории – заканчивается.

В жизни получилось иначе: выпуск Кочина был в 1924 году, Т.А. – в 1926. Он оказался в Павлове, она – в Выксе. Здесь и нашла Снежинка свою непростую судьбу: три года спустя вышла замуж за Василия Н., родом из крестьян недалекого от Выксы села Бахтызина. Василий успел в 1928 году окончить выксунскую совпартшколу и работал в здешнем укоме партии[12].

В 1930 году все они – Т.А. вместе с мужем и Н.И. Кочин – встретились в Нижнем.

Встреча была достойна сцены из «Онегина».

Писатель весьма ревниво отнесся к выбору Дамы Сердца и посвятил своему счастливому сопернику немало язвительных строк. Доживи Василий до выхода в свет «Нижегородского откоса», ему бы, наверное, тоже было, что сказать Писателю. В романе же всё это выглядит так: Пров Гривенников (наделенный некоторыми чертами Василия Н.) женится. Об этом Пахарев узнает от сокурсника Бестужева: «Он (Гривенников) говорит, что без бабы нельзя жить… Он по-деловому смотрит на брак. Ему жена должна помогать «отшлифовываться», это его выражение. Но такая жена, чтобы… целиком «смотрела бы из его рук», целиком была бы от него зависима, в то же время не лишена прелестей и ума. И ведь он нашел-таки такую жену. Таня Нионкина целиком удовлетворяет его требованиям… Пахарев даже привскочил на месте от неожиданности. Не мог прийти в себя от мысли, что столь умная, чуткая и интеллигентная девушка согласилась избрать мужем Гривенникова. … – Какой ужас!»[13] (реплика Пахарева).

Хоть по роману Нионкина и Снежинка – разные персонажи, но количество совпадений (если считать их таковыми) слишком велико. Нионкина – интеллигентная девушка из поповской семьи, Т.А. – из семьи интеллигентов, мать которой, помимо прочего, преподавала Закон Божий. Пров Гривенников – бывший крестьянин, ныне – студент, в свободное от учебы время проворачивающий крупные сделки, умеющий быть полезным нужным людям (благодаря ему, юбилей института «… удался на славу. Комиссия по хозяйственной части, возглавляемая Гривенниковым, раздобыла отличную закуску, пиво и вино»[14]). При этом, в романе несколько раз подчеркивается, что они с Пахаревым – люди одного происхождения.

Василий Н. по анкете настолько похож на Кочина, что не зная биографии самого Писателя, подумаешь – не с Василия ли написан Семен Пахарев. Тоже из крестьян, тоже студент Педагогического (с 1929 г.). Бизнесом, правда, не занимался, но, учась в выксунской совпартшколе, как-то выступил с предложением достать продукты для курсантов по цене более низкой, чем это делает Школа[15] (ему ли, крестьянину, не знать – где, что и почем!).

Чуть ниже Писатель уж просто проговаривается (конечно, не случайно), назвав Таню Нионкину «аристократкой из Лукоянова»[16] – фразой, относившейся только к Снежинке – глава «Аристократка». Напомним, Нионкина – «попова дочка».

Конечно, реальный Василий Н. – не копия Прова Гривенникова. Но замужество у Т.А. было и в самом деле трудное. Писатель устами снежинкиной домохозяйки дает такие предсказания: «Да, работящая девка, незаменимая в любом деле. Поди ж ты вот, а счастья нету. Хорошим людям завсегда счастья нету»[17].

Выбор Т.А. Писатель на примере Т. Нионкиной объясняет так: «И Герцен, и Некрасов … вложили в мужика благородство своих дум. … Жена Прова тоже его идеализировала по Некрасову, а пожила – все иллюзии растеряла»[18].

В какой мере предположения Писателя основывались на словах самой Т.А. – неизвестно. Жизнь шла своим чередом. Начав учительскую карьеру в Выксе, Т.А. продолжит ее в Нижнем. Потом будут Работки, опять Нижний, рождение четырех сыновей, тревога за мужа, у которого из-за подозрения в троцкизме между 1935 и 1938 гг. было три исключения из партии. Наверное, находились доброхоты, советовавшие не плыть против течения – от родных тогда отказывались многие.

            «Но я другому отдана,

И буду век ему верна…» –

Татьяна осталась Татьяной.

В семейном архиве сохранилась фотография без даты, судя по изображенному – конца 30-х годов. Т.А. сидит на стуле в учебном классе, на стене – портрет Сталина. Она уже не та «аристократка» и «маленькая фея», как ее воспринимали друзья студенческой поры. Усталая, изможденная женщина, одетая без всяких претензий на «женственность». Только на послевоенных фото взгляд ее изменится, она снова научится улыбаться. Но молодость уйдет безвозвратно.

А испытания продолжались.

Из воспоминаний невестки Т.А. – М. Шабаевой: «… А однажды Василий Васильевич пропал. Не вернулся с работы (был тогда директором школы № 3 – Н.И.). Татьяна Андреевна обегала все больницы и морги. Безрезультатно. Наконец, ей шепнули: наверное – ТАМ… Пошла на Воробьевку. Ответили – да, он у нас.

А поскольку началась уже война и нужно было кому-то воевать, сказали: принесите три свидетельства, что он честный коммунист, и мы его отпустим.

И Татьяна Андреевна человек двадцать обегала, с кем он (муж) и пил[19], и друзьями своими считал, и только трое таких смелых нашлось, и в том числе Кочин».

Разве мог Писатель отказать Снежинке?

Василия Н. отпустили в сентябре 1941 – «искупать вину (!?) кровью». Успел только забежать домой, собрать вещмешок, да обняться на прощанье. Письма писал уже с лейтенантских курсов из Ардатова. С тех пор судьбы всех троих разошлись. Для кого-то – надолго, для кого-то – навсегда.

Муж погиб в августе 43-го. В это же время арестовали Писателя. Не в связи с делом мужа. Кочин, тайный оппозиционер с 1918 года, загремел по 58-й статье. Получив «десятку», отправился на долгие годы в лагерь, откуда вернется в Горький в середине 50-х.

Татьяна войну мыкалась, как все. Работала в школе, тушила «зажигалки», воспитывала детей. Ее боливар снес троих[20].

Вспоминает сын Лева: «Утром рано мама зайдет потихоньку в сарай во дворе, где у нее была библиотека, вынет золоченый том Граната[21], а вечером приходит с хлебом».

 

 

После войны настало время признания для обоих.

За 1945, 1946, 1949, 1950, 1958, 1970 годы – звания «Отличник народного просвещения», «Заслуженный учитель…», три медали и орден у Снежинки.

Писатель, даже после смерти Сталина не видевший конца своим несчастьям, в 1956 году был прощен, реабилитирован, восстановлен во всех правах. В 1962 как компенсацию за все мытарства получает орден[22], в 1966 пишет Тот Самый роман, в 1978 – литературный триумф: Государственная премия[23].

В последние годы они встречались часто. Писатель, овеянный запоздалой славой, еще в лагере утерял остатки оптимизма, был внутренне хмур, жил только литературой. Успел подарить подруге юности авторский экземпляр «Нижегородского откоса» с пометой: «Дорогому другу…».

Снежинка, сгорая в огне жизни, уже очень нездоровая, держала удары судьбы до конца. Чего ей это стоило, родные могли только догадываться. Когда боль становилась совсем невыносимой, наглухо закрывалась в спальне – чтобы не слышали стонов.

Наконец, закончился и ее крестный путь. Июльским днем 1975-го Снежинка растаяла.

За годы работы Т.А. воспитала тысячи учеников. Многие живы до сих пор. Самому приходилось беседовать с некоторыми. Вспоминая Т.А., все, как сговорившись, повторяли одно: «Ангел!». Старший сын Владислав, будучи как-то в доме отдыха, в случайной компании упомянул о ней. И услышал хор восторженных голосов: «Так Татьяна Андреевна ВАША МАМА…!».

А внуку, как хранителю семейного архива, достался учительский портфель Т.А. Между прочими предметами, на ладонь внука лег орден. Потемневшее серебро, красная эмаль… Орден был большой и тяжелый.

 

 

Набожность матери не помешала Т.А. быть атеисткой. Прожив жизнь как могла, она ни о чем не жалела. Похоронили ее обычным порядком.

Двадцать лет спустя невестка Т.А. рассказала племяннику то, о чем молчала все эти годы (при коммунистах ей, как члену партии, приходилось держать язык за зубами): «После похорон мамы (обращение к свекрови) со мной стали происходить ужасные вещи. Почти каждую ночь во сне ко мне являлась Т.А., жаловалась, что ее душа не находит покоя, и просила совершить над ее могилой христианский обряд отпевания. Так продолжалось три месяца. Я долго не могла на это решиться, но в конце концов нашла старушку, которая знала, как это устроить.

Было сделано все, как положено. Т.А. после этого больше не приходила».

 

 

 

 

 

 

 

Выписка из метрики Татьяны Ипполитовой (Архив Нижегородского государственного педагогического университета. Ф.377. Оп.б/н. Д.287а. Личное дело студента Ипполитовой Т.А. 1921-1929 гг.)

 

 

 

 

 

размещено 21.01.2010

---