Батулин П.В. Создание советской военной цензуры в 1918 г.

Батулин П.В. Создание советской военной цензуры в 1918 г.

Советская военная цензура первых послереволюционных лет стала в последние полтора десятилетия популярной темой в отечественной историографии. Наибольший интерес первоначально вызвал один аспект ее истории: контроль ею почтово-телеграфной корреспонденцией (поскольку в материалах перлюстрации исследователи видят ценный источник для изучения  массового сознания)[1]. Ныне материалы военной цензуры, наряду с документами других видов политического контроля, оказались связанными с дискуссиями о происхождении и природе советского режима, особенно – за рубежом[2]. Некоторые инструктивные документы военной цензуры опубликованы[3], но в литературе по-прежнему остается недостаточно освещенным период создания советской военной цензуры, для описаний которого характерны разрозненные факты, иногда с нечеткой хронологией [4]. Между тем этот период – хороший пример отражения революции и начала Гражданской войны на судьбе госаппарата.

Стремление большевиков к секретности общеизвестно.[5] Однако специальный контроль за военными сообщениями, публикуемыми в печати, в условиях партизанщины и “эшелонной войны” первых месяцев после Октября их не интересовал: военно-цензурные учреждения печати прежнего режима были упразднены, и их дела были сданы в архивы при Военных почтово-телеграфных контрольных бюро (в Петрограде около 25 февраля 1918 г., в Москве – 29 апреля 1918 г.).[6] “Военная цензура”, вводимая в Москве при объявлении военного положения, начиная с 8 декабря 1917 г., судя по объявленным в положении задачам, была скорее политической, нежели военной, и создания специальных органов не предполагала.[7] Новых учреждений военной цензуры печати к апрелю 1918 г. не планировалось: в проекте организации Оперативного отдела Наркомвоена 14–15 апреля нет указаний на какое-либо цензурное отделение[8] (хотя именно этот отдел соответствовал управлению генерал-квартирмейстера старой армии, где такое отделение обычно организовывалось), нет упоминаний о военной цензуре и в приказах Наркомвоен № 295 от 20 апреля 1918 г. и № 296 от 22 апреля 1918 г.[9], изданных в развитие Декрета СНК от 8 апреля 1918 г. о создании военных комиссариатов. Не планировалось введение каких-либо должностей по военной цензуре и в докладе заведующего Оперативным отделением Оперода о реорганизации отделения в связи с передачей Оперода из Московского окружного комиссариата по военным делам в Наркомвоен по приказу последнего № 357 от 11 мая 1918 г.[10] Не оказало прямого воздействия на планы военного ведомства в отношении цензуры также и очередное обострение отношений большевиков и оппозиционной печати в мае 1918 г. – результатом его были лишь меры политического характера.[11]

Вместе с тем в качестве наследия предшествующих режимов в первые месяцы после октября 1917 г. существовал большой старый военно-цензурный аппарат, прежде всего – военные почтово-телеграфные контрольные бюро (такое название для военной цензуры за пределами ТВД установлено согласно Временным правилам от 26 июля 1917 г.; тогда же из них в тыловом районе была выделена цензура печати). Временное правительство провело сокращение и укрупнение пунктов этого тылового контроля до 17, со штатным числом служащих 4 271 (из них большинство, 2 255, в Петрограде – поскольку в других пунктах контролировались только отдельные виды корреспонденции).[12] После Октября Бюро в Петрограде продолжило свою работу вместе с другими учреждениями военного ведомства, считая себя важным для обороны страны учреждением, и в забастовке чиновников не участвовало; краткосрочное назначение комиссаром М.П. Лисичкина не повлияло на его работу[13]. После заключения перемирия 2 декабря 1917 г. старое руководство (в лице генерал-майора Рябикова, 2-го генерал-квартирмейстера, полковника Раевского, 3-го обер-квартирмейстера, и подполковника Елагина, начальника Центрального ВПТКБ) решило начать сокращение штата, сохраняя само учреждение, о чем была дана телеграмма и на места 18-19 декабря[14]. Однако, местные власти начали полное сокращение и упразднение почтово-телеграфных контрольных бюро[15] – в ответ руководство Главного управления Генерального штаба выступило против резкого сокращения их в Москве[16]. Видимо, для налаживания отношений с большевистским руководством Московского военного округа, недопущения самоуправства местных властей в отношении почтово-телеграфного контроля и в целом для решения его судьбы приказом Наркомвоен № 11 от 8 января 1918 г. Главным комиссаром по делам военной цензуры и военного контроля назначен И.С.Плотников[17]. Но вначале Наркомвоен последовал московскому примеру: приказом № 23 от 12 января 1918 г. упразднялся “институт военных цензоров в военных почтово-телеграфных контрольных бюро” в Петрограде, Гельсингфорсе, при штабах Московского, Казанского, Туркестанского, Иркутского и Приамурского военных округов и сокращалось число военных контролеров тех же бюро до 10 % с удовлетворением содержанием увольняемых по 15 января[18]. Это, конечно, вызвало новые волнения: 16 января 1918 г. в Наркомвоен пришли с протестом делегатки от контроля корреспонденции военнопленных и отдела международной простой корреспонденции, недовольных увольнением с маленькой компенсацией – в результате приказом № 53 от 19 января 1918 г. Наркомвоен частично пошел навстречу их пожеланиям[19].

Таким образом, почтово-телеграфный контроль вынужден был бороться за самосохранение. В течение зимы – начале весны 1918 г. большую роль в его самоуправлении играл Исполнительный комитет Союза служащих в военном почтово-телеграфном контроле и др. самопровозглашенные организации[20]. Сохранению почтово-телеграфного контроля весьма способствовал Главный комиссар Плотников[1], описавший позже в докладе заместителю наркома по военным делам Эфраиму Склянскому[2] 11 мая 1918 г., как военный контроль изменил свой характер и функции: «…По ознакомлению с характером деятельности военного п[очтово]-т[елеграфного] контроля я пришел к выводу, что старая организация потеряла свой смысл, но что учреждение это может быть полезным, если центр тяжести работы перенести в экономическую область».[21] «Мы натолкнулись на области работы с нами соприкасавшимися, но почти не обслуживаемые представителями Советской власти. Так военный контроль часто получал сведения о предполагавшемся провозе через границу денег, ценностей, контрабанды. Он извещал об этом пропускной пункт в Белоострове. Результаты переданных сведений нам оставались неизвестными. Это побудило нас просить о передаче пропускного пункта в наши руки. С момента его перехода к нам мы могли контролировать его деятельность согласно нашим указаниям. Это привело уже к улучшению дела на Белоостровском пропускном пункте». Плотников, видимо, обратился в Наркомпочтель или к наркому П.П. Прошьяну лично[22], в результате чего 26 января 1918 г. совместным приказом Наркомвоен и Наркомпочтель подтверждалось назначение с 8 января 1918 г. Плотникова главным комиссаром по военному почтово-телеграфному контролю, Центральное ВПТКБ переименовывалось в “почтово-телеграфный контроль с подчинением его Народному комиссару по военным делам через главного комиссара военного почтово-телеграфного контроля”, начальником военного почтово-телеграфного контроля с 20 января 1918 г. назначался К.С. Манцевич, специальная военная цензура печати со всеми учреждениями, ведающими ею, упразднялись, и дела в кратчайший срок передавались в военный почтово-телеграфный контроль, досмотр багажа на Финляндском вокзале в Петрограде и в Белоострове возлагался на служащих военного почтово-телеграфного контроля[23]. Начальник управления Манцевич телеграфировал 16 февраля заведующему пропускным пунктом в Белоострове А.С. Савицкому приехать в понедельник 18 февраля 1918 г. в Управление “для разрешения вопросов по военному контролю и захватить с собою инструкции”[24]. Савицкий привез в Петроград спроектированный им “Штат Выборгского участка охраны русско-финляндской границы”, сокращенный до минимума (1 649 человек на 120 верст границы); 18 февраля Плотников направил штат Склянскому, указывая, что “ввиду того, что охрана этой границы перешла [в Управление] в силу приказа Народного комиссариата по военным делам [Н.И.] Подвойского и Народного комиссариата почт и телеграфов [П.П.] Прошьяна, я считал бы необходимым временно эти штаты утвердить”[25]. Возможно, в стремлении к осуществлению пограничного контроля Плотникова вели корыстные мотивы – позже в июне 1919 г. он был осужден за коррупцию на посту Главного комиссара (присвоение конфискованного, незаконный пропуск денежных средств, сношения с братом-эмигрантом миллионером М.С. Плотниковым, охрана его недвижимости с помощью пограничников и т.д.)[26].

Так или иначе, в борьбе за самосохранение почтово-телеграфная цензура приобрела на время несвойственные ей функции по организации (впервые после Октября!) пограничной охраны. В задачи данной статьи не входит рассмотрение дальнейших перипетий попытки охраны гос.границы военными цензорами и причин изъятия этой функции у Управления военного контроля (приказом Наркомвоен № 224 от 21 марта военный почтово-телеграфный контроль переименован в «военный контроль», с закреплением за ним погранохраны и т.д.[27]). Достаточно указать, что создание Главного управление пограничной охраны (30 марта) было по сути реакцией ограждения ведомственного интереса Наркомфина, когда на частном совещании представителей двух ведомств выяснились планы почтово-телеграфного контроля в отношении погранохраны[28]. Работы по организации пограничной охраны и взаимодействие по этому вопросу с Наркомфином как с возможным источником финансирования были выгодны для УВК, т.к. с перемещением центральных военных учреждений в Москву оставшееся в Петрограде УВК начало испытывать трудности с финансированием по основному роду деятельности (Наркомвоен, как было указано выше, не испытывал интереса к военной цензуре). На содержание учреждений военного контроля в феврале-марте было отпущено 3 млн. рублей. 1 июля 1918 г. осталось всего 621 376 р. 03 к., а с 1 июля по 1 октября 1918 г. требовалось 1 703 775р.[29]. УВК также зачисляло в свой доход конфискованные на границе денежные средства – известен приказ о единовременном крупном поступлении более 12 тыс. рублей и 4 тыс. финских марок[30], – но при таком большом объеме необходимых финансовых средств полное самоснабжение, видимо, было невозможным. Руководители УВК Плотников и Манцевич неоднократно обращались в Наркомвоен с проектами новых штатов  и смет, каждый раз снижая свои запросы: 22 июня 1918 г. ими планировалось содержать в УВК 59 человек, в Военном контроле при Главном телеграфе в Петрограде – 509, при Главном почтамте – 383, в Московском ВПТКБ 167 (были также штаты на Омское, Иркутское, Туркестанское ВПТКБ, а также пропускных пунктов – видимо, руководители УВК еще надеялись на скорое окончание начавшейся Гражданской войны), а 30 июля в Петроградском областном управлении военного почтово-телеграфного и пограничного контроля (впервые так названном) – 88 человек, при Главном телеграфе – 218, при Главном почтамте – 316, в Московском ВПТКБ – 117; в другом варианте, недатированном, в Петрограде при телеграфе и почтамте оставлялось только по 100 контролеров[31]. Характерно, что в этих обращениях в Наркомвоен за финансированием не упоминается о расходовании средств, полученных на погранохрану; если таковые поступления были, то возможно, они были частью использованы не по назначению, на содержание почтово-телеграфного контроля. Военный консультант отделения военного контроля Оперативного отдела Наркомвоен И.Д. Чинтулов[3] сделал отрицательное заключение по смете и штатам УВК, подтвержденное 19 июля заведующим Оперода С.И. Араловым – было отвергнуто расширение сети учреждений УВК[32]; поэтому финансовые затруднения и сокращения военных контролеров продолжились.[33] Около середины ноября 1918 г. в Петроградском УВК оставалось примерно 250 человек.[34] “Управление военного контроля” приказом главного комиссара Плотникова № 26 от 28 сентября 1918 г. переименовано в “Петроградское Областное Управление Военного Почтово-Телеграфного Контроля”.[35] Очевидно, это означало понижение статуса учреждения, зато сулило возможность продолжения его деятельности – с переходом на финансирование из бюджета военного вомиссариата Петроградской трудовой коммуны максимально приближался источник поступления необходимых средств в кассу военных контролеров.[36]

Таким образом, учреждения старого военного почтово-телеграфного контроля не стали базой для развертывания советской военной цензуры. Их руководство просто старалось сохранить существующее учреждение, приискивая новые занятия и источники финансирования. Правда, деятельность по контролю корреспонденции сопровождалось направлением большого количества «меморандумов» (копий и выписок из корреспонденции) в разные учреждения, чтобы придать своей деятельности значимость, что было характерно и для московских военных контролеров[37]. За треть года с 11 июля по 11 ноября 1918 г. Московское ВПТКБ представило в разные учреждения 2 943 копии телеграмм (по 893 в УВК и ВЧК, 414 секретарю СНК, 338 в Московский городской продовольственный комитет, 165 в ВСНХ и т.д.) и 5 302 меморандумов (1 448 в ВЧК, 1 442 в Особую канцелярию по кредитной части, 531 секретарю СНК, 372 в Наркоминдел и т.д.).[38] Хотя в литературе иногда специально выделяется положительная оценка подобной работы секретарем СНК Н.П. Горбуновым по поручению Ленина[39], некоторые ведомства считали действия военного контроля “неуместными в социалистическом государстве” (как указал комиссар по делам страхования и борьбе с огнем М.Т. Елизаров в отношении к управделами СНК В.Д. Бонч-Бруевичу 27 ноября 1918 г.[40]). И, как мы видели, подобные оценки никак положительно не влияли на организационное развитие военного контроля – поэтому не стоит преувеличивать значение для Советской власти почтово-телеграфного контроля образца 1918 г.

Точкой роста военной цензуры стало учреждение Наркомвоена, руководившее борьбой на образовавшихся внутренних фронтах, Оперод. Непосредственным мотивом введения военной цензуры стала обеспокоенность руководства военного ведомства утечкой секретной информации из военных учреждений в печать. Наиболее раннее свидетельство о проблеме утечки – отношение Оперативного управления Штаба Высшего военного совета № 886 от 29 апреля 1918 г. “О порядке опубликования в печать информационных сведений по вопросам формирования и организации новой армии и боевых действиях войск”.[41] Почти одновременно в приказе Наркомвоен № 341 от 8 мая 1918 г. указывалось: “Во избежание разглашения таких сведений, распространение коих может нанести вред военным интересам государства, всем штабам, управлениям, учреждениям, заведениям и подлежащим должностным лицам военного ведомства принять самые действенные меры  к тому, чтобы все распоряжения и всякого рода сношения, содержащие данные секретного характера, становились известными только ограниченному кругу лиц…”[42]. В приказе Московского областного комиссариата по военным делам № 225 от 10 мая 1918 г. прямо предписывалось бороться с утечкой информации: “Всем служащим в комиссариатах по военным делам и штабах воспрещаю публичное обсуждение всех оперативных вопросов о расположении, передвижении, состоянии войск и тому под[обное], а также разговоры на эти темы и передачу сведений в газеты без разрешения заведывающих отделов”.[43] Приказанием Московского окружного комиссариата 11 мая 1918 г. № 174 было введено публичное правило – редакторам газет запрещалось помещать приказы и приказания Комиссариата без пометки “в печать” управляющего делами Комиссариата А.А. Бурдукова[4] (приказанием № 199 от 18 мая 1918 г. это подтверждалось).[44] Приказом Московского окружного/областного комиссариата № 233 от 16 мая 1918 г., опубликованным “во всеобщее сведение” всеми способами, подтверждалась секретность данных о количестве и качестве войск и вооружения, способах хранения и распределения оружия,  передвижения войск и т.п. и запрещалось их оглашать  на митингах, собраниях и конференциях.[45]

Эта проблема отсутствия секретности во вновь формируемых военных учреждениях имела социальные основания. Появлявшаяся в России начала XX в. время от времени (по разным причинам) прослойка оставшихся не у дел офицеров всегда становилась источником слухов и комментариев о военном положении страны, реформах и т.д., как в частных кругах, так и посредством печати, что возбуждало общественное мнение. Например, в Первую мировую войну таким источником были офицеры, отстраненные от командования в результате неудач (заслуженно и незаслуженно – начиная с осени 1914 г.).[46] К маю 1918 г. это явление, видимо, проявлялось еще в большой степени, поскольку в результате демобилизации старой армии образовался многочисленный слой бывших офицеров (и бывших чиновников – уволенных за забастовку). Обмен сведениями с бывшими своими сослуживцами, оказавшихся в советских органах, был исключительно важным для них как по идейно-политическим (или организационным – т.е. для подпольной антисоветской работы), так и по экономическим мотивам: с его помощью они искали рабочие места и средства к существованию.[47] Статьи в печати со сведениями и мнениями о современном состоянии и будущем военной организации России и другие публичные выступления бывших офицеров на военную тему (лекции и т.д.) тоже стали одними из источников их дохода. [48] Начало мая 1918 г. было острым моментом для военного положения РСФСР в связи с выходами германо-австрийских войск на советскую территорию после оккупации ими Украины, что делало исходящие из военных учреждений слухи особенно опасными для Советской власти в это время.

Так или иначе, желание военного руководства пресечь распространение исходящих из советских учреждений сведений сразу же воплотилось в деятельности Оперода, только что переданного в Наркомвоен из Московского военного округа – посредством своего оперативного отделения.[49] Заведующий отделением Н.В. Мустафин[5] 15 мая 1918 г. докладывал возглавлявшему отдел Аралову: “В последнее время в печати весьма часто стали появляться заметки, телеграммы, сообщения секретного характера… Полагаю, что проникновение этих сведений в печать вредят крайне делу обороны страны. Так как источником этих сведений является вероятнее всего Петроградское телеграфное агентство и бюро печати при Совете народных комиссаров, считаю необходимым в этих двух учреждениях иметь от отдела по 2 военных цензора, задача которых просматривать все приходящие телеграммы, касающиеся [военных] вопросов и санкционировать выпуск в печать только сведений не секретного характера. Необходимо также издание приказа по Народному комиссариату по военным делам с запрещением военным отделам Совдепов разглашать подобные сведения”.[50] Расследование проводилось, видимо, заместителем заведующего отделением Е.В. Гиршфельдом[6], которому 15 мая 1918 г. Араловым и Мустафиным было выдано удостоверение “в том, что ему действительно поручено произвести расследование относительно помещения в газетах различных сведений секретно-оперативного характера”.[51]

Одновременно с расследованием оперативное отделение приступило к практическим действиям: учреждениям указывалось на недопустимость публиковать оперативные сведения помимо Оперода (например, военному отделу Воронежского совдепа 15 мая, Наркоминделу 8 июня), а газетам разных направлений – на недопустимость опубликования тех или иных сведений (14 мая – “Известиям Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов”, несколько раз в мае – газете “Жизнь”).[52] Однако, в основном, действия Оперода направились не в сторону улучшения режима секретности в учреждениях, а в сторону контроля за печатью: видимо, она выглядела рупором, усиливавшим истекавшие из учреждений слухи, а существование в ней на тот момент еще довольно большого оппозиционного сектора превращало ее в желаемый и легкий объект репрессий. Почти сразу же в оперативном отделении Оперода было образовано Бюро военной цензуры, исполняющим должность заведующего которого стал В.В. Пряхин (удостоверение выдано 20 мая 1918 г.), по меньшей мере с двумя подчиненными[53]. Состав “вновь формируемого военно-цензурного отделения” был утвержден 3 июня 1918 г. в количестве 18 цензоров.[54] Заведующему Бюро Пряхину 8 июня 1918 г. было передано имущество бывшей Московской военно-цензурной комиссии и помещение по адресу Цветной бульвар, дом 7, где с 10 июня 1918 г. Бюро приступило к работе.[55] Приказом Опероду № 6 от 18 июня 1918 г. из-за перегруженности работой по военной цензуре были назначены с 15 июня 1918 г. еще 6 дополнительных военных цензоров.[56] “Положение о военной цензуре газет, журналов и всех произведений печати” было утверждено 21 июня 1918 г. главой военного ведомства Л.Д. Троцким[7] и членом коллегии Наркомвоена К.А. Мехоношиным[8] по просьбе заведующего Оперода С.И. Аралова.[57] Приказом Опероду № 11 от 25 июня 1918 г. заведующим Военно-цензурным отделением был назначен Н.В. Мустафин, “согласно выраженному им желанию и для пользы дела”, причем он ушел с должности заведывающего оперативным отделением,[58] в которую вступил его заместитель Е.В. Гиршфельд.

Отношения ВЦО с другими учреждениями не были строго регламентированы в “Положении” – и само продолжение существования ВЦО оказалось в тесной зависимости от места его в госаппарате и от изменения положения печати. Первоначально важнейшей была связь ВЦО с Комиссариатом (отделом) печати Моссовета, поскольку согласно общему установленному постановлением ВЦИК 16 мая 1918 г. порядку в Москве санкции против газет проводились исключительно через этот отдел, причем строгость наказания окончательно устанавливалась Президиумом Моссовета или его бюро. ВЦО подчинялось общему правилу: оно периодически направляло в отдел печати Москвы списки газет, нарушивших положение и перечень, с просьбой наложить на них меры взыскания; между Военно-цензурным отделением Оперода (Цветной бульвар, дом 7) и Комиссариатом по делам печати (Малый Кисельный переулок, дом Франова) был в начале июля установлен полевой телефон “из-за секретного характера переговоров и постоянной связи между этими учреждениями”.[59] Тесная связь с Комиссариатом оказала некоторое влияние на характер работы ВЦО и после закрытия оппозиционной печати 9 июля 1918 г. из-за июльского конфликта с левыми эсерами[60]: ВЦО с 21 августа 1918 г. по просьбе Комиссариата (отдела) печати приняло на себя просмотр “порнографической и уголовно-лубочной литературы”, присылаемой в ВЦО отделом печати, поскольку цензоры ВЦО стали менее занятыми.[61] В дальнейшем работы самого отдела печати Моссовета сократились – но как следствие прежних тесных связей в ВЦО перешел бывший секретарь и член коллеги Комиссариата/отдела печати Я.А. Грейер, который вскоре стал начальником Военно-цензурного отдела Регистрационного управления Полевого штаба РВСР – Отдела военной цензуры при РВСР (с декабря 1918 по октябрь 1919 г.).[62]

Но главным фактором для судьбы ВЦО оказалась его функция как части разведки военного ведомства:  помимо военной цензуры на ВЦО возлагалось информирование (пересылкой гранок и газет) консультанта Оперода генштабиста Георгия Теодори[9] и Разведывательного отделения.[63]  Важность ВЦО как источника разведывательных сведений позволило ему сохраниться после ареста его руководителя и ряда сотрудников и закрытия значительной части подцензурных газет – несмотря на реорганизацию центрального аппарата военного ведомства осенью 1918 года (при создании Реввоенсовета Республики)[64]. Из-за уникальности своих источников сведений – непропущенных в печать материалов – ВЦО как информационный орган превосходило Бюро печати Управления делами Наркомвоен, которое составляло обзоры вышедшей в свет печати. Видимо, поэтому в штате Полевого штаба ВЦО было обозначено как “Бюро печати”, хотя состояло, как и ранее, из цензоров, и новое наименование не попало в практику документирования ВЦО.[65] В результате статус ВЦО был понижен – стало больше ступеней, отделяющих ВЦО от высшего руководства: оно входило в Регистрационное управление (ведавшее разведкой и контрразведкой) Полевого штаба РВСР. Однако, реально место ВЦО в военном ведомстве и характер его работы мало изменились, и, более того, вскоре ему были подчинены учреждения почтово-телеграфного контроля.

Исполняя полезные для Наркомвоена задачи по разведке, ВЦО преуспело в создании сети местных органов, в отличие от УВК. В Петрограде военную цензуру печати удалось установить «телеграфно». Распоряжение с указанием конструкции, порядка работы и компетенции военной цензуры было получено из Москвы 1 июля 1918 г.; 2 июля 1918 г. комиссариат по военным делам Петроградской трудовой коммуны постановил о введении военной цензуры, приказом Комиссариата 4 июля 1918 г. было назначено 15 человек в Петроградское бюро военной цензуры (преимущественно, видимо, из числа военных контролеров, включая его начальника К.П. Конаржевского). Далее 10 июля и 27 августа 1918 г. (приказы № 197 и 306) штаты были расширены до 24 человек, в том числе по латышскому, эстонскому, финскому и еврейскому языкам (приказ № 209 от 18 июля 1918 г.). Комиссар печати и пропаганды Северной Области 5 августа 1918 г. закрыл все буржуазные газеты в СКСО до особого распоряжения, и число цензоров было сокращено на 2 человека, но с получением распоряжения из Москвы о введении военной цензуры в губернских и уездных городах Северной области штат был восстановлен.[66] В провинции военные цензора были назначены в ходе объезда губернских городов сотрудниками ВЦО Оперода: с 27 по 31 августа 1918 г. – Пряхиным, командированным в Петроград, Тверь, Тулу и Калугу, с 18 сентября 1918 г. он в новой командировке[67], с 24 августа по 14 сентября 1918 г. – военным цензором Л.Д. Кампанари, объезжавшим Саратов, Тамбов, Воронеж, Курск, и Орел; а военный цензор Е.Р. Фричинский с 23 августа по 25 сентября 1918 г. – Ярославль, Кострому, Вологду и Вятку.[68] Согласно справкам ВЦО для военного консультанта Оперода Теодори на 10 сентября 1918 г. предварительная военная цензура периодической печати была введена в Москве, Петрограде, Ярославле, Вологде, Костроме, Рязани, Смоленске, на 14 сентября к этим городам добавились Саратов, Воронеж, Курск; на 17 сентября – Вятка, на 28 сентября – Владимир, Нижний Новгород, Иваново-Вознесенск, Тула, Калуга.[69] Таким образом, военная цензура печати введена была почти во всех подвластных большевикам губернских городах. Связь между Москвой и провинцией осуществлялась по телеграфу из Москвы и присылкой из провинции газет и гранок в Москву. С 10 сентября 1918 г. из Москвы в провинцию сообщалась ежедневно процензурованная сводка в пределах которой допускалось опубликование сообщений о положении на фронте, с 26 октября 1918 г. запрещено опубликовывать в газетах местные оперативные сводки, не соответствующие общей, центральной. Тогда же 26 октября 1918 г. был установлен запрет делать какие-либо перемены в личном составе военных цензоров без разрешения Москвы.[70]

Петроградское бюро военной цензуры, возможно, было синекурой для сокращаемых военных почтельконтролеров. “В течение 5 месяцев Военная цензура, в которой работали 22 человека, ничего не предприняла, чтобы исполнить возложенную на нее задачу… Бывали частые нападки со стороны редакций, что в Бюро никого нет,” – сообщал в Петроградский военный комиссариат проверяющий от ВЦО И.В. Смусь, который добился назначения туда политического комиссара А.М.Ошеровича.[71] Одновременно с подчинением ВЦО новому руководству (в составе Отдела военного контроля Регистрационного управления Полевого штаба Реввоенсовета Республики) было обследовано уже и Московское ВПТКБ – в результате в докладе от 9 ноября 1918 г. начальнику ОВК М.Г. Тракману помощника заведующего ВЦО Г.Л. Прейсман[10] посоветовал «путем подчинения этого аппарата, использовать его для своих целей»[72]. Дальнейшее подчинение почтельконтроля Военно-цензурному отделению, создание Отдела военной цензуры и развитие почтово-телеграфной цензуры, с одной стороны, в общих чертах указано в литературе, а с другой – их обстоятельства заслуживают более подробного описания, поскольку связаны с борьбой Наркомвоена и ВЧК за военную контрразведку.

Опубл.: Батулин П.В. Создание советской военной цензуры в 1918 г. // Военно-исторический архив . – 2010. – N 2 (122). – С. 120-137

• Размещено: 11.11.2012
• Автор: Батулин П.В. (batulinp@mail.ru)
• Размер: 65.18 Kb
• © Батулин П.В.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции