Блюм А.В. Еврейская тема глазами советского цензора (По секретным документам Главлита эпохи большого террора)

[186]

Историки расходятся во мнении по поводу того, когда именно начался в СССР официальный, инспирированный сверху антисемитизм (что касается бытового, то здесь они более или менее едины: он существовал всегда — то в смягченном, скрытом виде, то принимая довольно жесткие формы в связи с конкретной исторической ситуацией). Одни склонны считать, что все-таки до 1948 г., когда была развязана откровенная антисемитская кампания,— разгром Антифашистского комитета, убийство Михоэлса и закрытие еврейских театров и издательства «Дер эмес», дело театральных критиков и так называемых космополитов, аресты и расстрелы крупнейших еврейских поэтов всего, что логично привело затем к «Делу врачей»,— антисемитизм со стороны властных и идеологических структур открыто не провозглашался. Другие полагают, что он начался в 1943 г., когда в недрах ЦК возникло секретное распоряжение об ограничениях в выдвижении евреев на руководящие посты. Третьи соотносят это с пактом 1939 г. «Риббентропа-Молотова» о ненападении. Национальный состав выведенных из ЦК и уничтоженных в 30-е годы его членов также заставлял предполагать, что тут дело не обошлось без втайне объявленной «линии партии». В те годы был популярен вопрос-анекдот: «Скажите, в чем сходство и разница между Моисеем и Сталиным? Ответ: оба вывели евреев, но Моисей — из Египта, а Сталин — из Политбюро».

Как известно, сразу же после октябрьского переворота и в течение 20-х годов провозглашалась политика «интернационализма». Как свидетельствуют документы цензуры тех лет, регулярно подвергались тем или иным гонениям книги и периодические издания, в которых заметны были антисемитские мотивы. Тем не менее, в связи с усилением бытового антисемитизма во 2-й половине 20-х годов на официальном уровне была развернута широкая кампания по борьбе с ним. Выходили книги, разоблачающие это «позорное явление», печатались статьи в популярных журналах и т.д. ОГПУ подготовило для ЦК ВЛКСМ впечатляющую сводку донесений о случаях антисемитизма

[187]

в среде рабочих, крестьян, интеллигенции и духовенства. На их основе ЦК ВЛКСМ 2 ноября 1926 г. подготовил резолюцию «О борьбе с антисемитизмом», а сами документы были разосланы руководящей комсомольской верхушке с пометой: «Хранить строго секретно, перепечатка и разглашение воспрещается». [1]

Значительную ценность для выяснения поставленного в начале статьи вопроса представляют документы цензуры (Главлита и его местных отделений). Именно цензура, руководствуясь часто устными распоряжениями руководящих партийных идеологов, наиболее четко и последовательно проводила линию партии, до поры скрытую от «посторонних глаз». Хотя цензурные документы, как это ни покажется странным, до сих пор в большинстве своем недоступны, автору этих строк удалось познакомиться с секретными донесениями Главлита и Ленинградского Обллита, регулярно доставлявшимися в Особый сектор Ленинградского обкома ВКП(б) (Центральный государственный архив историко-политических документов (бывший Партархив) — далее ЦГА ИПД). Они и положены в основу статьи.

Еврейская тема начинает «актуально» звучать в этих донесениях с 1936 г.— совпадение, вряд ли нуждающееся в комментариях… Цензура очень внимательно следила за освещением, в частности, темы еврейского переселения на Дальний Восток и создания там Еврейской автономной области с центром в Биробиджане. Этот искусственный проект, как известно, в сущности провалился, [2] но идеологические структуры и цензурные органы всячески скрывали это, распространяя версию о «массовом энтузиазме» евреев. Так, например, согласно «Сводке конфискаций и запрещений № 8» Главлита, разосланной в начале 1936 г., «в журнале «Трибуна» (орган ЦК ОЗЕТА — Общества для земельного устройства трудящихся евреев) в статье С.Е.Чуцкаева цензором сняты цифровые данные об уходе из Биробиджана евреев-переселенцев, как по отдельным годам, так и за время с 1928 по 1934 гг. (за это время, сообщается в статье, покинуло Биробиджан 71% переселенцев)» [3].

В той же главлитовской сводке фигурирует и такое сообщение: «В пьесе: Лев З. «Герман Фридберг» (авториз. перевод Б.Х.Черняка, М., ЦЕДРАМ, 1936) снято следующее место: “Все евреи всегда ломают комедию. Что, Ленин не ломал разве?”» [4]

Действие пьесы происходит в нацистской Германии 1 мая 1933 г., через 2 месяца после прихода Гитлера к власти, а реплика эта принадлежит штурмовику. Ясно, что цензора не устроил здесь намек на происхождение Ленина (эта традиция продолжалась десятилетия: вспомним скандал, устроенный ЦК, в связи с попыткой М.Шагинян

[188]

в 60-е годы опубликовать в романе-хронике «Семья Ульяновых» найденный ею в архиве Синода документ о крещении доктора Абеля Бланка — деда Ленина по материнской линии: вождь пролетариата должен быть вне подозрений). Хотя, добавим мы, из других «многочисленных кровей» (шведской, например), которые текли в его жилах, тайны никогда не делалось.

Справедливости ради отметим все же, что в 1936 г. цензура еще пыталась иногда искоренять проявления антисемитизма в печати. Об этом свидетельствует такой курьезный эпизод, попавший в «Сводку Главлита»: «В журнале «Книга и пролетарская революция», № 4, снято сообщение, в котором рекомендуется антисемитская книжка: «Букинистический магазин МОГИЗа приобрел недавно любопытную и крайне редкую брошюру «Памятная книжка христиан породою из евреев» СПб., типография Штаба внутренней стражи, 1846». Содержание брошюры — смесь примитивной солдатской «словесности» с миссионерским богословским туманом. Тут и «Символ веры», и «Десять заповедей», и «Наставление воину Христову». [5] Кажется, это был последний случай такого рода в цензурной практике, но непонятно, что же собственно антисемитского нашли надсмотрщики за печатью в этой совершенно безобидной, крохотной книжечке… Скорее всего, она предназначалась для обращения в православие кантонистов, но никаких выпадов против евреев и иудаизма в ней нет, а лишь утверждается, что в Ветхом завете содержатся пророчества о приходе Мессии и доказывается, что им стал именно Иисус Христос.

Не менее курьезен эпизод с «Государственной племенной книгой крупного рогатого скота», вышедшей в 1936 г., в которой по распоряжению Главлита, были «…сняты клички скота: «Самоед», «Жид», «Жидочек». Цензором было доложено Краевому комитету ВКП(б), который предложил изменить наименования и выявить виновных для привлечения к ответственности». [6]

Однако именно в 1936 г. происходит смена ориентиров: еврейская тема объявлена несуществующей, и цензура начинает рьяно выполнять новую установку идеологического аппарата ЦК. Первый инцидент такого рода, как следует полагать, произошел в связи с «неудобной» цитатой, почерпнутой из Плеханова. В «Сводке важнейших запрещений и конфискаций Главлита» за 1936 г. указывается: «В журнале «Под знаменем марксизма», № 7, по указанию цензора, была вычеркнута следующая цитата из Плеханова: «…В городах развязными господами положения являются пьяные солдаты и учиняют погромы, иногда заканчивающиеся избиениями евреев… Круг

[189]

замыкается и, по-видимому, недалека та минута, когда он окончательно сомкнется». [7]

По-видимому, этот вычерк (купюра на цензорском жаргоне) был сделан в статье К.Егорова «О стихийности и сознательности в рабочем движении» (с. 42—62), посвященной разбору и критике взглядов Г.В.Плеханова, а сама цитата почерпнута из цикла «Год на родине», посвященного критике большевистской политики в период между февралем и октябрем 1917 г. и к тому же опубликованного в 1-м томе собрания сочинений «первого русского марксиста», вышедшем в Париже в 1921 г. Тогда это уже само по себе считалось «криминалом» да и «еврейский акцент» этого фрагмента был оценен как крайне нежелательный.

Начиная с этого времени, любые упоминания в печати о еврейских погромах, хотя бы и относящиеся к «проклятому прошлому», неизменно подвергались изъятию и запрету. В начале 1937 г. внимание Главлита привлек рассказ А.И.Куприна «Гамбринус», написанный в 1906 г. В «Сводке… № 6/28» по этому поводу говорится: «В книге Куприна «Сочинения», т. 1,— вреден «Гамбринус». Сказано — «Утром начинался погром. Люди, которые однажды, растроганные чистой радостью и умиленные светом грядущего братства, шли по улицам с пением, под символами завоеванной свободы,— те же самые люди шли теперь убивать, и шли не потому, что им было приказано, и не потому, что они питали вражду против евреев, с которыми часто вели тесную дружбу, и даже не из-за корысти, которая была сомнительна, а потому, что грязный, хитрый дьявол, живущий в каждом человеке, шептал им на ухо: «Идите. Все будет безнаказанно: запретное любопытство убийства, сладострастие насилия, власть над чужой жизнью». Этой мотивировки погромов — не от провокации, а от внутренней извращенной психики масс,— нельзя принять. К тому же на погром шли не те же массы, что шли в революцию. Кадры погромщиков вербовались царской охранкой из люмпен-пролетарских отбросов и наемных черносотенцев. Все, кроме первого предложения,— снято». [8]

Таким образом, чудесный и трогательный рассказ Куприна, который так нравился Л.Н.Толстому, часто читавшему его в кругу своей семьи, был исковеркан самым безжалостным образом. «Утром начинался погром…»,— но кого именно громили?

Погром должен был быть обязательно «черносотенным»: ни в коем случае в публикациях не должны фигурировать «простые трудящиеся люди» — рабочие и крестьяне. Мелочность и бдительность цензуры в этом смысле дошла до того, что в верстке «Голубой

[190]

книги» М.М.Зощенко, готовившейся к печати в 1935 г., была сделана примечательная купюра и замена в сцене, описывающей одесский погром в 1905 г. Вместо — «… обороняли целый квартал и сдерживали натиск озверелой пятитысячной толпы» напечатано: «…озверелой черносотенной толпы» [9]. Убрана, как мы заметим, и «количественная характеристика» погромщиков, указывавшая на массовый характер этого трагического события.

Еврейских погромов не было в России «никогда», даже в далеком XVII веке… Известный историк и знаток еврейского вопроса на Украине С.Я.Боровой в недавно опубликованных замечательных «Воспоминаниях» рассказывает о своей безуспешной попытке издать в 1936 г. подготовленные и переведенные им «Еврейские хроники XVII века», посвященные ужасающей катастрофе, которую довелось испытать евреям на Украине в пору так называемой «хмельнитчины»: «…Книга была набрана в конце 1936 г. Но наступил 1937-й роковой год. Я успел еще получить верстку этой книги, но сменилось руководство издательства (Соцэкгиза, предполагавшего выпустить этот труд — А.Б.), на короткий срок во главе издательства оказался Бела Кун. Набор был уничтожен, но у меня сохранилась верстка этой книги, которая уже никогда не увидит свет». [10] По словам ученика Борового (и автора предисловия) М.Соколянского, «переплетенный второй экземпляр верстки «Хроник» С.Боровой бережно хранил и давал читать только самым близким друзьям». [11]

Историк не сообщает об истинных причинах запрета книги, хотя он, по-видимому, догадывался о них. Подоплека обнаружена недавно в главлитовский сводке «Задержаний и конфискаций» за начало 1937 г.: «Задержана книга «Классовая борьба на Украине в XVII веке. Еврейские хроники» — ввиду того, что эти летописи односторонне освещают крестьянское движение на Украине и содержат описания еврейских погромов в XVII в. со стороны украинских крестьян, холопов и казаков». [12]

Если нельзя было публиковать исторические документы о погромах в XVII в., то тем более запрещалось касаться случаев проявления современного антисемитизма, особенно в пролетарской среде. Так, в январе—феврале 1937 г. цензоры Ленинградского Горлита, приставленные к так называемым «многотиражным» заводским газетам, то и дело вычеркивали из представленных на предварительный просмотр статей все упоминания о подобных случаях. Приведем лишь некоторые фрагменты ежедекадной «Сводки вычерков и конфискаций Ленгорлита» за эти месяцы, присланной в Обком партии:

[191]

«Газета «Лесной порт», № 2 от 8.01.1937. В статье «Что творится в ремонтном цехе» снято выражение, что среди рабочих процветает антисемитизм, так как в доказательство не приводится ни одного случая. Как обвинение, не подтвержденное ни одним фактом, было цензором снято».

Газета «Монтажник» — завод «Гидравлика», от 6.02.1937. В заметке «Позорное явление» редакция неверно и безграмотно освещает имевшиеся у нас случаи антисемитизма: «Товарищеский суд, состоявшийся в мае 1936 г., показал, что в этом доме существует национальная вражда по отношению к евреям и татарам. Суд постановил: Постникову и Пономареву оштрафовать на 10 рублей каждую». Редакция восклицает: «Казалось бы, что после решения суда (штраф 10 руб.) вражда должна прекратиться? Однако, случилось наоборот». Статья была переделана». [13] Последняя фраза редакции особенно замечательна…

В стране в это время воцаряется и торжествует не столько идеократия (власть идей), сколько логократия — власть слов. На некоторые слова накладывается идеологическое табу; во всяком случае, их рекомендуется употреблять в печати как можно реже и ни в коем случае не акцентировать на них внимание. Так происходит со словами «еврей», «еврейский»… В этом смысле примечательна цензурная история, приключившаяся в 1938 г. с первым изданием очень популярной среди детей повести Дины Леонтьевны Бродской «Марийкино детство» (сама она погибла в блокадном Ленинграде 3 января 1942 г.). В декабрьской сводке ленинградского Облгорлита, включавшей «важнейшие вычерки и запрещения», об этой повести говорится: «”Марийкино детство” Д.Бродской (Ленинградское отд. «Детиздата»). Предварительная цензура. Сделано 8 вычерков и исправлений. Наиболее характерные: «Хоть Соломон Абрамович и еврей,— рассказывала Поля подругам,— а говорит с тобой, как брат родной» (с. 9).— «Увидев Марийку с бабушкой, мальчишки бондаря бросали им вслед щепки и арбузные корки. — Ой, Манеле-шманеле! Скажи кукуруза! — кричали они… Марийка привыкла к тому, что на улице так уж повелось. Русские мальчишки дразнят евреев» (с. 16). «И мальчишки черноглазого Джафара, сынишку чистильщика сапог, тоже дразнят обидным словом — армяшка-бяшка».

В деле интернационального воспитания советского ребенка,— заключает цензор свой отзыв,— указанное выше может принести вред. Конфискация у буржуев драгоценностей (в 1918 г.) изображена в таком виде (разговор служанок): «Чего? Какой там обыск? — спросила Поля.— «Неделя бедноты», большевики ходят по богатым

[192]

квартирам и забирают золото и меха».— Получается, что не организованная конфискация, а что-то вроде грабежа». Цензор Лесохин. Принятые меры — исправлено». [14]

В результате этой операции в издании 1938 г. и во всех последующих все упоминания о евреях вычеркнуты, кроме имени погибшего отца Поли — часовщика Соломона Михельсона и одного крайне примечательного места, которое каким-то чудом избежало цензорских ножниц. Возвращаясь, расстроенная и недоумевающая, девочка спрашивает у своей бабушки: «Бабушка, за что это они? Почему? — Но бабушка бормотала что-то непонятное:— Евреи… великий народ… У них нет своей страны. Разбросаны по всему свету…— И как Марийка ни приставала, она больше ничего не могла добиться. По дороге домой Марийка думала о том, почему это так несправедливо устроено. Все над тобой смеются, хотя ты ничего не сделал дурного» (с. 17).

Обратим внимание на то, что эта сцена относится к дореволюционным годам: но все равно — антисемитизма в России «не было никогда…»

В результате массовых репрессий в годы Большого террора расстрелянными и арестованными оказались не только люди, но и книги. Как известно, в спецхраны библиотек отправлялись десятки тысяч книг — и не только принадлежавших перу репрессированных авторов, но и содержащих упоминания их имен. Еженедельно, а то и чаще, выходили приказы-циркуляры Главлита со списками арестованных книг. Заодно строжайшей селекции подвергались еврейские книги, в частности, сионистские, выходившие до революции и в первые 2—3 года советской власти. Несмотря на реабилитацию (крайне выборочную и скромную), проведенную после XX съезда партии в 1956 г., и возвращение ряда изданий из спецхранов, книги на еврейскую тему не выпускались из них вплоть до самого последнего времени. Так, в имеющемся в моем распоряжении «Сводном списке книг, подлежащих исключению из библиотек и книготорговой сети», выпущенном Главлитом в 1973 г. с грифом «Для служебного пользования», фигурируют десятки книг такого рода. Перечислим лишь некоторые из них: Агурский С. Еврейский вопрос в коммунистическом движении (1917—1921). Перевод с еврейского Г.Майзель. Минск, 1926; Ахад-Гаам. Избранные сочинения. Перевод с еврейского. Т. 1. М., «Сафрут», 1919; Мартин Бубер. Обновление еврейства. Перевод с немецкого И.Б. Румера. М., «Сафрут», 1919; Война и еврейская проблема. Статьи Макса Нордау и др. М., Цейре-Цион, 1917; Волковыский И.И. Палестина и проблема палестинской колонизации. Пг., «Геховер», 1917; Гольдштейн А.М. Среди еврейства.

[193]

(1901—1917). Пг., «Кадима», 1917; Динабург Б. Еврейская история. (Историческая хрестоматия). Источники и документы в хронологическом порядке от начала еврейской истории до наших дней. Пг., Общество по распространению просвещения среди евреев, 1919; сочинения Теодора Герцля, вышедшие в 1918 г. в петроградском издательстве «Кадима», и многие другие.

В проскрипционные списки Главлита в эти же годы вошли еврейские журналы и сборники 20-х годов — «Еврейская мысль», «Еврейский крестьянин», «Сборники «Сафрут» и т.д.

Целые десятилетия находился под спудом сборник В.Ф.Ходасевича «Из еврейских поэтов», выпущенный в 1923 г. издательством Гржебина в Берлине. Поэт сообщает в предисловии к нему: «Творчество поэтов, пишущих в настоящее время на древнееврейском языке, оказалось для меня наиболее ценным… Переводам с древнееврейского я уделил наиболее времени и труда. Они появлялись в разных альманахах и периодических изданиях. Под общей моей редакцией с Л.Б.Яффе напечатана книга «Еврейская антология. Сборник молодой еврейской поэзии. Издательство «Сафрут», М., 1918». Оба сборника регулярно включались в списки запрещенной литературы и не только, по-видимому, из-за того, что они составлены эмигрантом, но и за «специфическую тематику». В глазах цензуры усугубляло «вину» автора и составителя и то, что он ориентировался на поэтов, пишущих на древнееврейском, который, как известно, противопоставлялся идиш, как «язык клерикальной, сионистской буржуазии» и нещадно изгонялся цензурой, начиная с 20-х годов, о чем мне уже приходилось писать. [15]

Тогда же была запрещена брошюра ленинградского писателя Леонида Радищева «Ступени. (Против антисемитизма)», изданная «Молодой гвардией» в 1929 г. в серии «Жгучие вопросы». Писатель собрал случаи проявления массового антисемитизма на заводах и фабриках, так заключив их описание: «Фактов этих — тяжелых и жгучих — очень много. И все то, что приведено здесь, грозно свидетельствует о том, что антисемитизм проникает во все слои общества, отравляя молодое поколение. Темное царство шевелится». Изъятию подверглись практически все книги 20-х годов, разоблачающие антисемитизм,— как в историческом аспекте, так и в современных его проявлениях. Запрету подлежала тогда последняя книга на эту тему, изданная после октября 1917 г.,— сборник «Против антисемитизма» (М., Издательство «Жизнь и знание», 1930). В него вошли статьи и очерки М.Горького, Ларисы Рейснер, рассказы Исаака Бабеля и других писателей. Как и во многих других случаях,

[194]

санкция на запрет книги была испрошена Главлитом в 1940 г. в Управлении агитации и пропаганды ЦК ВКП(б): «Прошу вашего согласия,— писал тогда начальник Главлита Садчиков,— на изъятие из книготорговой сети и библиотек общественного пользования […] сборника «Против антисемитизма». Наряду с ценными материалами об антисемитизме, как, например, речь тов. Ленина […], в сборнике имеются статьи Б.Пильняка». [16] Главный аргумент запрета — публикация в сборнике рассказов и очерков расстрелянных к тому времени Пильняка и Бабеля, книги которых были уже изъяты, как и все книги «разоблаченных врагов народа». Однако, как показывает просмотр многих других произведений на еврейскую тему, включенных тогда в списки Главлита, они вовсе не содержали «криминальных» имен. Следовательно, запрещены они были исключительно из-за своей тематики (в самих же цензурных мотивировках, это, разумеется, тщательно маскировалось).

И, наконец, последний сюжет: отношение цензуры к еврейской тематике с сентября 1939 до июня 1941 г., после заключения пресловутого пакта о ненападении Молотова-Риббентропа. Как справедливо и точно пишет автор статьи «Советские евреи во второй мировой войне» Реувен Эйнштейн, «…советско-германский пакт был заключен в самый критический момент в истории советского еврейства […] очевидно, значительно больше евреев, чем неевреев, критически относились к самому пакту и его влиянию на жизнь в Советском Союзе. Они не могли не тревожиться, читая, например, в журнале «Безбожник» от 5 мая 1940 г. статью корреспондента, который незадолго до этого посетил Германию. В ней доказывалось, что наступление нацистов на еврейскую религию было главным достижением Третьего рейха; поэтому долгом советских атеистов было помогать новым политическим союзникам в их борьбе против религии». [17] О «странных, непонятных для нашего поколения 22 месяцах между заключением с Гитлером договора о ненападении и началом войны» писал в свое время известный герой войны и писатель Марк Галлай в повести «Первый бой мы выиграли»: «Многое представлялось нам необъяснимым, диким, противоестественным…». [18] Эти же мотивы звучат и в повести Григория Бакланова «Июль 1941 года», особенно в сцене в предвоенном московском ресторане, когда два вылощенных немецких офицера демонстративно покидают ресторан с возгласом «Постой, Курт! Здесь сидит еврей. Пойдем отсюда». Странное впечатление на евреев (и не только на них, конечно) произвели слова Молотова о «близоруких антифашистах» и телеграмма Сталина о «дружбе, скрепленной кровью».

[195]

Цензурное ведомство в этот период изъяло из обращения и запрятало в спецхраны десятки книг антифашистского содержания, в изобилии издававшихся в СССР в период между 1933 и 1939 гг. Запрещена была, например, книга Н.Корнева «Третья империя в лицах» (М., 1933), поскольку «автор очень остро говорит об изуверствах германского фашизма и непрочности той базы, на которой держится фашизм. В условиях настоящего времени описываемое содержание книги не соответствует нашей внешней политике». [19] Был запрещен ряд других антифашистских книг, в том числе и немецких коммунистов, в которых с тревогой говорится о начавшемся геноциде в отношении евреев в гитлеровской Германии,— например, книга Э.Отвальта «Путь Гитлера к власти», так как «… в книге имеется ряд мест, которые сейчас, после заключения СССР договора о дружбе с Германией, нежелательны, например: «Теперь фашизм торжествует. Он справляет свои кровавые оргии по всей стране…». [20]

В романе И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой теленок» советские журналисты уверяют американского коллегу, едущего на открытие Турксиба, что в советской стране нет никакого антисемитизма. Американец никак не мог этого понять: «Как так? Евреи есть, а еврейского вопроса нет?» Он не мог понять, что в условиях тоталитаризма любой «вопрос» мог быть объявлен несуществующим — ситуация, поразительно напоминающая деятельность «Министерства правды», описанного в романе Джорджа Оруэлла «1984». История переписывается в нем каждый день в соответствии с последними указаниями Старшего Брата. Исчезнувший человек объявляется «нелицом»: «Он не существовал. Он никогда не существовал». По аналогии можно было бы сказать, что в те годы в СССР пропадали не только отдельные «нелица», но целые «ненации».

Разумеется, евреи не были исключением: проводимая в конце 30-х годов Сталиным имперская политика, постоянные заигрывания с «великим русским народом» привели к существенному ограничению культурных и политических прав многих народов. Игра на традиционных, увы, предрассудках в отношении евреев дала впечатляющие результаты. И далеко не последняя роль в этой игре принадлежит цензуре — послушному и надежному инструменту идеологии.

Ставшие известными в последнее время засекреченные документы дают определенные основания для того, чтобы сделать вывод о том, что провоцирование антисемитизма партией и государством началось, как и Большой террор, в середине 30-х годов. Начиналось это с фигуры умолчания, когда еврейский вопрос был объявлен

[196]

несуществующим ни в прошлом, ни тем более в настоящем, а через десятилетие официальное юдофобство уже приняло открытые, лишь слегка закамуфлированные формы, чуть не закончившись на рубеже 1952—1953 гг. настоящей трагедией. Последствия проводимой при тоталитарном режиме политики в этом направлении сказываются до сих пор. Ибо, словами того же Оруэлла, «если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было,— это пострашнее, чем пытка или смерть».

Примечания

[1] См. подробнее: «Монархия погибла, а антисемитизм остался. Документы Информационного отдела ОГПУ 1920-х годов. / Публ. Н.Тепцова // Неизвестная Россия. XX век. М., 1993. Вып. 3. С. 324—360.

[2] См.: Абрамский Ш. Биробиджанский проект. 1917—1959.// Евреи в Советской России (1917—1967). Иерусалим, 1975. С. 107—125.

[3] ЦГА ИПД. Ф. 24. Оп. 2-в. Д. 1624. Л. 105.

[4] Там же, л. 107.

[5] Там же, л. 109.

[6] ЦГА ИПД. Ф. 24. Оп. 2-в. Д. 1625. Л. 158.

[7] ЦГА ИПД. Ф. 24. Оп. 2-в. Д. 1625. Л. 157.

[8] Там же. Д. 2296. Д. 290.

[9] Цензорская правка «Голубой книги» М.М.Зощенко/Публ. С.Печерского // Минувшее. Исторический альманах. М., 1991. Вып. 3. С. 368.

[10] Боровой С.Я. Воспоминания. М.—Иерусалим, 1993. С. 189.

[11] Там же. С. 11.

[12] Там же. Д. 2296. Л. 107.

[13] Там же. Д. 2295. Л. 137—138.

[14] Там же. Д. 2862. Л. 8.

[15] Hebrew Publications and the Soviet Censor in the 1920s // East European Jewish Affairs. 1993. №1. S. 91—100.

[16] Гос. архив Российской Федерации. Ф. 9425. Оп. 2. Д. 19. Л. 125.

[17] Евреи в Советской России… С. 10.

[18] Галлай М. Первый бой мы выиграли. М., 1988. С. 17.

[19] ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 2. Д. 19. Л. 115.

[20] Там же. Л. 124.