Как это часто бывает, организация какого-либо ведомства приводит к результатам, которые его создателями не предполагались. Примерно то же самое произошло и с большевиками при создании Главлита. Официальная мотивировка Положения о Главлите гласила, что он создается в целях объединения всех видов цензуры, но в действительности они продолжали существовать в определенной степени автономно. В существующей литературе можно найти сведения о политической и военной цензуре 1921-1922 г., но объяснения факта создания Главлита сводятся к необходимости контроля частных издательств. Доля правды в этом есть, но ведь к лету 1922 г. уже существовала система контроля над всеми издательствами. Более того, никто из исследователей не смог объяснить дату как бы внезапного возникновения нового цензурного ведомства. Между тем, все это поддается объяснению.

Прежде всего, необходимо сказать, что к августу 1921 г. в РСФСР существовали три разные системы контроля над информационным пространством. Контроль над всеми издательствами находился в руках Государственного издательства, созданного при Наркомпросе. Контроль над системой распространения всей издательской продукции (в том числе и зарубежной) осуществляли различные ведомства, находящиеся в подчинении Наркомпроса. Наконец, непосредственной цензурой (предварительным просмотром) занимались несколько структурных единиц Государственного издательства: Главное управление ГИЗа, Редакционная коллегия и Распорядительная комиссия. Партийные органы (прежде всего, Политбюро ЦК) решали цензурные вопросы независимо от государственных структур. Военная цензура с 1918 г. подчинялась РВСР.

Развитие цензурной системы проходило скачкообразно с осени 1921 г. Ленин, занимаясь в основном вопросами экономического и политического характера, прекрасно понимал (и вряд ли переоценивал) опасность восстановления и развития мелкобуржуазной идеологии вслед за развитием частного капитала. Поэтому Председатель СНК делал некоторые шаги, направленные на ограничение именно данного явления в культурной жизни России. Эти шаги были связаны как с развитием уголовного кодекса, так и непосредственно с цензурными сюжетами.

В августе 1921 г. Председатель СНК несколько раз поднимал тему свободы печати. Это связано с политической оппозицией, формировавшейся Г.Мясниковым[1]. В письмах к нему Ленин повторил свою аргументацию, высказанную перед членами ВЦИКа в день принятия резолюции «По вопросу о печати». Обращаясь к Мясникову, Владимир Ильич /объяснял свою позицию не только ему, но и всем оппозиционерам, поскольку это «частное» письмо было опубликовано в том же году. «Свобода печати в РСФСР, окруженной буржуазными врагами всего мира, – писал Ленин, – есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг, меньшевиков и эсеров. […] Буржуазия… еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (=свободу печати…), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу»[2].

Тогда же Ленин громит Госиздат за издание «вредной» книги С.Маслова «Крестьянское хозяйство» (как стало позднее известно, книгу пропустили по разрешению заместителя наркома земледелия Н.Осинского)[3].

Наркомпрос, в ведении которого находился ГИЗ, пропускавший «вредные» книги, был обеспокоен развитием книжного и издательского дела в Республике, прежде всего, сохранением идеологических рычагов при условии роста частных издательств. 18 августа 1921 г., вскоре после ленинских писем в ГИЗ, Коллегия Наркомпроса одобрила план расширения прав ГИЗа по сравнению с частными издательствами, приняв «Положение о частных издательствах (кооперативных, артельных и единоличных)». Согласно этому документу, издательский план всех издательств должен был утверждаться Госиздатом, который получил «право требовать предоставления самих рукописей для просмотра». (Эти тезисы легли в основу декрета СНК от 12.12.21.)[4]. Для реализации намеченных планов в ноябре 1921 г. ГИЗ был реорганизован.

14 ноября 1921 г. Коллегия НКПроса приняла «План хозяйственной организации ГИЗ», в ходе которого оно было функционально разделено на 2 отдела: 1) Главное управление по делам печати и 2) государственное издательское предприятие. Первое решало политические и литературные вопросы (выдавало разрешения на открытие издательств, могло их закрыть, решало спорные вопросы), второе – технические[5]. В тот же день Оргбюро ЦК РКП(б) в партийном порядке усилило Политотдел ГИЗа, который стал составной частью Главного управления по делам печати. Во-первых, в Политотдел был направлен бывший Председатель Пролеткульта П.И.Лебедев-Полянский. Во-вторых, уступая просьбам начальника Политотдела ГИЗа Н.Л.Мещерякова, было принято решение обязать известных литераторов-марксистов Н.Н.Батурина, П.Н.Лепешинского и И.Н.Стукова просматривать (в свободное от работы время) рукописи частных издательств (надо заметить, что Батурин уже давно сотрудничал с ГИЗом). Введение в состав рецензентов дециста И.Н.Стукова (редактора «Московского рабочего») могло быть поставлено Мещерякову в вину, но было вынужденным шагом, поскольку существовал дефицит грамотных кадров.

После этого Н.Л.Мещеряков просил Политбюро дать четкие рекомендации о правилах цензуры для российских изданий. 18 ноября 1921 г. Политбюро оформило директиву Политотделу ГИЗа: «… ни в коем случае не … ограничивать допущение к печатанию книг…, которые сочувствуют марксизму, Коминтерну и т.п., но в тоже время не допускать изданий явно реакционных направлений, к каковым причисляются книги религиозные, мистические, антинаучные, политически враждебные и т.п.»[6].

А.В.Луначарский, смотревший на литературный процесс в Республике более широко, пытался спорить с Н.Л.Мещеряковым по вопросам цензуры, но получал в ответ ссылки на постановление ЦК[7]. Либеральную политику Луначарского в области цензуры корректировал и его второй заместитель Е.А.Литкенс[8], который постоянно спорил с наркомом по вопросам литературного процесса[9]. На основании изданного в декабре декрета о частных издательствах, политотделы ГИЗа стали создаваться на местах. Для планомерной организации работы этих местных цензурных органов, Н.Л.Мещеряков разослал им циркулярные письма с правилами работы.

А.В.Луначарский все-таки попытался отстоять свою точку зрения на цензуру и провести через Политбюро (вероятнее всего, при помощи Л.Б.Каменева) новое, более либеральное постановление. Это было сделано в обход требованиям Ленина усилить цензурное давление на прессу.

Момент Луначарским был выбран довольно удачно – с середины января 1922 г. Ленин находился на отдыхе в Подмосковье. Он просматривал газеты и бурно реагировал на ляпсусы, которые встречал в печати. 4 февраля 1922 г. он наткнулся на изложение статьи Парвуса «Дорога к хозяйственному спасению», напечатанное в «Известиях» двумя днями раньше. По телефону он передает требование найти виновных в создании рекламы Парвусу и позднее добивается соответствующего постановления Политбюро[10].

5 февраля 1922 г. в «Известиях» в разделе «Культура и просвещение» была напечатана заметка «Новые книги», в которой называлось число частных издательств (143). Обеспокоенный ростом потенциальной печатной контрреволюции, Ленин пишет письмо своему секретарю Н.П.Горбунову с просьбой навести справки, как НКЮст и ВЧК контролируют «это дело» и кто за него отвечает в ГИЗе[11]. Объяснительная записка Мещерякова легла на стол Ильича на следующий день. Он ввел председателя СНК в курс дела: при ГИЗ работает Политотдел, который контролирует частные издательства на основе декрета СНК от 12 декабря 1921 г. «О частных издательствах». (Интересно, что Ленин, присутствуя 18 ноября 1921 г. на заседании Политбюро, где были даны рекомендации политотделу ГИЗа, напрочь забыл этот факт).

На фоне ленинских призывов усилить контроль над прессой, на фоне ленинской критики Н.Л.Мещерякова «слева», в Политбюро проводилась критика политики Мещерякова «справа».

В качестве повода для наступления против своего строптивого подчиненного, Луначарский использовал Протесты Всероссийского Союза писателей от 30 декабря 1921 г., в которых приводились примеры произвола цензуры Политотдела ГИЗа, в т.ч. в области исторической науки. Так, например, в протесте от 30.12.21. говорилось: «В библиографическом бюллетене издательства «Задруга» запрещены рецензии А.А.Кизеветтера. На книги проф. Платонова о Борисе Годунове, академика Шахматова и происхождении русского племени, проф. Готье о смутном времени, ибо, по заявлению цензора Полянского редактору журнала, рецензия А.А.Кизеветтера на кн. Платонова не совпадает с рецензией на нее М.Н.Покровского, прочитанной цензором в журнале «Печать и революция», и что то же может быть с другими рецензиями…»[12].

В отсутствие Ленина вопрос о политцензуре был поставлен в повестку дня заседания Политбюро по просьбе Каменева. 13 февраля перед членами Политбюро выступил Мещеряков. Вероятно, его доводы показались не убедительными. Политбюро принимает следующее постановление: «а) Указать Политотделу Госиздата на явные ошибки, допущенные в его деятельности в смысле излишней строгости… б) Указать Политотделу на необходимость воздерживаться от вмешательства цензуры в вопросы, непосредственно не направленные против основ политики Советской власти (вопросы культуры, театра, поэзии и проч.)»[13]. Это постановление следует выделить особо, поскольку в других партийных документах речь идет именно о необходимости усиления партийного влияния на печать и контроля над всей прессой. Вполне вероятно, что в данном случае Луначарский использовал партийный аппарат в борьбе с широко образованным, но достаточно консервативным и строптивым подчиненным, возглавлявшим Политотдел ГИЗа.

В тот же день (это может быть совпадением) Политотдел ГИЗа разослал на места новую «Инструкцию к положению о губернских политотделах по делам печати». Местным политотделам ставилась следующая задача: бороться «с наводнением рынка любой, политически враждебной Советской власти религиозной, мистической и вообще враждебной нашему строительству новой жизни»[14]. Хотя в инструкции подчеркивалось право политотделов ГИЗа на предварительную цензуру, последующий контроль (цензура) передавалась Отделам цензуры ВЧК. Это связано с тем, что на заседании Оргбюро 10 февраля 1922 г. было принято решение поручить цензуру заграничных изданий полностью ГПУ и изъять эту цензуру из ведения Политотдела ГИЗа[15].

Одновременно с этими событиями, в Политбюро решались вопросы, как бы далекие от создания Главлита.

20 февраля 1922 г. члены ПБ по докладу А.А.Сольца, выступившего от имени ЦКК, утвердили решение об исключении Г.И.Мясникова из партии на год[16]. Вероятно, вспомнили и то, что его брошюры о необходимости свободы печати использовались как Л.Мартовым, так и П.Н.Милюковым. Вероятно, этот эпизод внутрипартийной борьбы ядра партии с «рабочей оппозицией» не имел бы отношения к становлению цензуры, но Мясников-то отстаивал право свободы печати. Высказавшись против Мясникова, Политбюро высказывалось и против свободы печати.

27 февраля 1922 г. в Оргбюро ЦК было выработано постановление «О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской» (подписанное А.И.Рыковым), ряд других конкретных решений. Было установлено, что при разрешении к печатанию беллетристической литературы описание темных сторон современного советского быта не может быть препятствием в том случае, если эти произведения в целом не враждебны советской власти.

Вопрос, возникший 27 февраля, был вторично рассмотрен 3 марта 1922 г. Н.Л.Мещеряков докладывал на Оргбюро вопрос о петроградских журналах «Вестник литературы» и «Летопись Дома литераторов». После постановления Политбюро о Мясникове и заявления о необходимости борьбы с мелкобуржуазной идеологией, позиция Мещерякова выглядела уже не как излишне жесткая, а как излишне либеральная. Закрыв эти издания, Оргбюро приняло постановление, вновь подчеркивающее плохую работу Политотдела ГИЗа: «Предложить Центральному Политотделу Госиздата РСФСР усилить контроль за работой местных управлений, а также разработать точные директивы для работников политотделов местных отделений ГИЗа и о принятых мерах сообщить в ЦК»[17].

Наступление Луначарского на Политотдел ГИЗа и его руководителя было продолжено, причем в вопросе, относящемся сугубо к ведению Мещерякова. На заседании Политбюро 22 марта 1922 г. речь шла об объединении всех видов цензуры и условиях этого объединения. Можно утверждать, что именно в этот день было принято принципиальное решение о создании Главлита.

Прежде чем рассмотреть этот сюжет, необходимо изучить вопрос о том, каким образом решался вопрос о цензуре иностранных книг, какое место в этой цензуре стал занимать политотдел ГИЗа с 1922 г.

В конце 1921 г. ГИЗ перешел на хозрасчет, была восстановлена почтовая корреспонденция для частных лиц. Возникла необходимость пересмотреть порядок приобретения заграничной литературы частными лицами и организациями.

18 января 1922г. Нарком иностранных дел Г.В.Чичерин обратился в Оргбюро ЦК с предложением образовать комиссию из представителей Политбюро ЦК РКП(б), ВЧК и НКИД для определения списка разрешенных к ввозу в Россию изданий и категорий получающих белогвардейские издания читателей[18]. На ближайшем заседании Оргбюро (20 января) этот вопрос был поставлен в повестку дня. Было решено создать указанную комиссию и определить двухнедельный срок ее работы. 2 февраля 1922 г. в СНК был подписан Декрет «О порядке приобретения заграничной литературы государственными учреждениями»[19]. Согласно ему была изменена старая система распространения изданий в РСФСР. Коминолит был ликвидирован, ведомства и организации под контролем НКВнешторга выписывали за свои деньги требуемую им литературу; научные учреждения и библиотеки получили право обмена русских книг на иностранные, а вывоз российских книг производился под контролем НКВнешторга и НКПроса. Таким образом, в стране была создана совершенно новая система распространения печатной продукции, основанная на рыночных отношениях. Но это заставило изменить и цензурную систему.

4 февраля Комиссия Оргбюро по вопросу о цензуре поступающих в Россию заграничных изданий собралась на первое и единственное заседание. Политотдел ГИЗа представлял Н.Л.Мещеряков, НКИД – зам. наркома М.М.Литвинов, ВЧК – зам. председателя И.С.Уншлихт[20]. Рассматривалось три вопроса: какую литературу надо запрещать, какую можно разрешить, кто будет цензурировать. По третьему пункту было решено: «О цензуре. Поручить госполитуправлению совместно с Политотделом Госиздата разработать в недельный срок инструкцию о порядке цензурирования поступающих в Россию газет. Назначение цензурата поручить госполитуправлению»[21]. Секретарь ЦК В.М.Михайлов, получив протокол этой комиссии, написал: «На ОБ 8/II. С вызовом Мещерякова».

Заседание Оргбюро было вечером 10 февраля под председательством Молотова. На нем присутствовали Михайлов, Сталин (опоздал на 10 минут), Томский, Кутузов, Шмидт. Мещеряков был заслушан одним из первых (его вопрос был шестым). Первые два пункта постановления Комиссии были приняты без изменений: «1) Допущение в Россию всех иностранных газет признать преждевременным.

2) Разрешить к свободному обращению в России: а) периодические издания, издаваемые заграницей ком. партиями и социалистическими группами или организациями, сочувствующими коммунизму и Советской власти.

Составление списка указанных изданий поручить НКИД и б) книги и журналы научного и технического содержания»[22].

Третий пункт, предложенный комиссией, не был принят. Вместо него появился новый текст: «3) Ввоз издаваемой заграничной русской белогвардейской литературы безусловно запретить». После этого безусловного ограничения шел список лиц и организаций, которые наделялись правами получать белогвардейскую литературу. Это члены ЦК, члены Президиума ВЦИК, наркомы и члены коллегий, ИККИ, ГПУ, ГИЗ, Разведупр, редакции коммунистических газет Москвы и Петрограда и некоторые другие товарищи персонально. Таким образом, права Мещерякова и его ведомства были некоторым образом ограничены как со стороны НКИД (который мог цензурировать книги), так и со стороны ГПУ. Разграничения цензурных функций между ГПУ, НКИД и Политотдела ГИЗа не было.

Далее в решении этого вопроса наступило некоторое затишье, связанное отчасти с тем, что вопрос был хоть как-то решен, отчасти с тем, что XI съезд РКП (б) отвлек внимание партийных работников на более важные вопросы.

18 мая, при обсуждении на Политбюро вопроса о военно-политической цензуре, было решено, что Отдел политконтроля ГПУ должен был выполнять цензорские функции по отношению к ввозимой в Республику заграничной (в том числе эмигрантской) литературе. ГПУ пропускало или не пропускало иностранную прессу для ведомств и организаций по спискам, составленным уже не в НКИД, а в ЦК РКП(б).

19 мая Ленин пишет Дзержинскому письмо о высылке за границу «писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». В рамках подготовки процесса над эсерами Председатель СНК предлагает организовать систематический сбор всех сведений о литераторах и профессорах (в том числе меньшевиках и эсерах); обязать просматривать издания (в том числе некоммунистические) членов Политбюро, а также литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т.д.)[23]. Письмо заканчивалось просьбой показать его «секретно, не размножая» членам Политбюро.

26 мая на заседании Политбюро рассматривается вопрос «О белогвардейской литературе». После этого вопроса идет странное замечание: «Предложение т. Дзержинского». Под этим предложением скрывались те самые строчки из письма Ленина Дзержинскому, которые были (вероятнее всего) уже знакомы членам Политбюро. Дзержинский, однако, дополнил и конкретизировал предложение Ленина. Если первым пунктом данного постановления шли предложения обязать каждого члена ПБ просматривать некоммунистические издания и давать на них отзывы, то вторым пунктом создавалась комиссия в составе заведующего Политотделом ГИЗа Н.Л.Мещерякова, особоуполномоченного ГПУ Я.С.Агранова и зав. АПО ЦК РКП А.С.Бубнова. Она должна была выработать предварительный план распределения книг среди членов Политбюро и решить его технически[24].

2 июня 1922 г. эта комиссия собралась на второе заседание, на котором и были решены вопросы распределения литературы для членов ПБ: Ленин и Троцкий получали книги по экономике, Троцкий – военную и религиозную литературу, Каменев и Зиновьев – публицистику, философские издания и беллетристику (Зиновьев дополнительно заказал книги и по международным вопросам), Сталину шли книги по военным и национальным вопросам, а Рыков и Томский могли получать книги по вопросам промышленности и сельскому хозяйству[25]. Но заседания этой комиссии продолжались и после создания Главлита, независимо от его существования или не существования.

Для нас важно, что вопрос о получении в России (в том числе членами ЦК) иностранной литературы был поставлен в порядок дня. Важно, что политотдел ГИЗа в этом направлении был ограничен. Интересно, что аппарат ЦК сначала не нашел для себя места в цензурном процессе, но быстро сориентировался и Агитпроп был готов (к моменту создания Главлита) участвовать в нем как персонально, так и функционально.

В большей степени, чем бесконтрольный ввоз иностранной литературы и выяснение отношений между различными структурами НКПроса и ГПУ, Политбюро заботило положение дел в области военной цензуры.

1 августа 1921 г. на заседании МСНК было решено передать военную цензуру из РВС в ВЧК[26]. Для решения этого вопроса 22 августа правительство создает специальную комиссию под председательством секретаря ЦК Е.Ярославского[27].

Как уже говорилось выше, 10 февраля 1922 г. на заседании Оргбюро были приняты директивы только что организованному на базе отдела военно-политической цензуры ВЧК Отделу Политконтроля ОГПУ (его возглавил Б.Е. Этингоф). Политбюро решило не раздавать права цензуры всем ведомствам, а объединить цензуру как функционально, так и организационно.

Вернувшись с отдыха 1 марта, Ленин вновь пишет секретное письмо своему секретарю, где опять ставит вопрос об излишнем либерализме в издательской деятельности. Теперь его беспокойство вызвано изданием сборника статей «Освальд Шпенглер и Закат Европы», в котором были опубликовано статьи Бердяева, Франка и др., поскольку эта книга есть «литературное прикрытие белогвардейской организации»[28]. По просьбе Ленина Н.Горбунов передал эту книгу заместителю Председателя ВЧК-ГПУ И.С.Уншлихту. Было решено еще раз обсудить вопрос о политической (и военной) цензуре на Политбюро с участием не только Мещерякова, но и Луначарского, а также представителя АПО (им стал заместитель заведующего АПО Я.А.Яковлев). Но 6 марта 1922 г. Ленин, почувствовав себя плохо, покидает Москву.

22 марта 1922 г. проходило заседание Политбюро в самом узком составе: Каменев, Сталин, Калинин, а также заместители Ленина Рыков и Цюрупа (от СТО, как написано в протоколе). Девятым был поставлен вопрос о военно-политической цензуре ГПУ. Основным докладчиком выступал Уншлихт. На заседание были вызваны Мещеряков, Луначарский и Яковлев. Текст постановления Политбюро лег в основу будущего проекта Положения о Главлите, и содержал следующие положения: «а) Признать необходимым объединение всех видов цензуры в одном центре (при Наркомпросе), с выделением и оставлением под руководством ГПУ наблюдения за типографиями.

б) Во главе всей цензуры должно стоять одно лицо, назначенное Наркомпросом, с помощниками от Военного ведомства и ГПУ. […]

г) Принять предложение Мещерякова и Коллегии Агитпропотдела ЦК об освобождении от цензуры Госиздата, партийно-советской печати, Главполитпросвета, ЦК РКП и Коминтерна»[29].

Ограничение сферы влияния Мещерякова ощущается в этом постановлении достаточно ясно. Пункт «в» содержал положение о создании Комиссии, которая должна была разработать положение о цензуре (и провести его в советском порядке). Хотя Мещеряков должен был войти в эту комиссию по положению, он не был включен в список ее членов. В нее вошли Луначарский, Рыков, Уншлихт и «представитель военного ведомства» (не назван, так как персонально не подобран). Во главе комиссии, которая должна была в советском порядке провести положение о цензуре, был поставлен Рыков.

Итак, Политбюро решило «объединить все виды цензуры в одном центре». «Все виды» – это цензура ГПУ, РВСР-РККА и Наркомпроса. «В одном центре» – это, по всей видимости, – под непосредственным руководством Наркома просвещения Луначарского, а не под управлением Мещерякова и Политотдела ГИЗа – самого могущественного цензурного ведомства в рамках Наркомпроса (об этом говорит отсутствие его руководителя в списке членов комиссии и отсутствие марки ГИЗа среди действующих организаций). Отсутствие в составе комиссии представителя Агитпропа означает, что этот подотдел Секретариата ЦК по своему уровню не может входить в такой высокий орган, как Комиссия Политбюро.

С 27 марта по 2 апреля 1922 г. в Москве проходил XI съезд РКП (б). Одним из центральных тезисов в выступлениях Ленина был тезис о необходимости перегруппировки сил и наступления на буржуазные элементы. Борьба с «рабочей оппозицией» на съезде по вопросам о роли партии и профсоюзов в государственном строительстве показала, что перегруппировка партийных сил внутри аппарата ЦК может обратить свой меч не только против буржуазных элементов, но и против товарищей, которые ошибаются. Принятая на съезде (по докладу зам. зав. АПО Я.А.Яковлева) резолюция «О печати и пропаганде» констатировала стремление буржуазии «через посредство литературы» повлиять на рабочие массы. Исходя из этого, ставилась задача усилить партийно-политическое руководство в партийно-советской печати[30]. Интересно, что на съезде вопрос о запрещении буржуазной прессы вообще не поднимался. Так что известная свобода печати делегатами съезда не только не оспаривалась, но и предполагалась в дальнейшем. Речь шла о конкуренции между партийно-советскими изданиями и буржуазными.

На следующий день после съезда, 3 апреля 1922 г. на Пленуме ЦК Сталин был избран Генеральным Секретарем ЦК РКП (б). Сменился и состав Секретариата: Из прежнего состава в нем остался только В.М.Молотов. В.М.Михайлов и Ем. Ярославский были заменены И.В.Сталиным и В.В.Куйбышевым.

После этого съезда работа над цензурным законодательством (для скорейшего наступления на капиталистические элементы) пошла более интенсивно.

28 апреля 1922 г. на совещании в Совнаркоме под председательством Рыкова был принят проект «Положения о военной цензуре». На совещании присутствовали Уншлихт и Этингоф от ГПУ (последний – с совещательным голосом). Наркомпрос представлял Луначарский, а Госиздат – Мещеряков (который сумел попасть в состав комиссии, созданной Политбюро), военное ведомство представлял (видимо, все-таки, заочно) Иорданский[31]. Цензурный орган назывался, как и раньше (существуя в составе ГИЗа с ноября 1921 г.), – Главный комитет по делам печати (ГКП).

Проект Положения состоял из трех глав: в первой определялись задачи ГКП (недопущение в печати агитации против Советской власти и т.п.), во второй – функции ГКП (выдача разрешений на право издания рукописей и предварительный просмотр всех материалов, предназначенных к печати), в третьей главе описывался состав ГКП[32]. Первые две главы в том или ином виде вошли в окончательный текст Положения о Главлите. По поводу третьей возникли споры. Военное ведомство отстаивало право руководить помощником, который назначался из состава РККА в ГКП. 5 мая 1922 г. Комиссар Штаба РККА Моршанский сообщил Заместителю Председателя РВСР Склянскому, что в проекте более подходит вариант «двойного» подчинения помощников Заведующего ГКП[33].

Споры вокруг проекта продолжались и возникли с самой неожиданной стороны. Секретариат Политбюро сообщил Рыкову по телефону, что Л.Б.Каменев «вносит поправку в Положение о военной цензуре, предлагая освободить от цензуры Академию Наук и ВУЗ с возложением ответственности на ректоров». 10 мая 1922 г. Рыков послал в Политбюро письмо, в котором возражал против поправки Каменева (упоминая, что Луначарский также против освобождения ВУЗов и АН от цензуры). Аргумент Рыкова был прост – это нецелесообразно[34]. Военком Штаба Республики также поддержал Рыкова, считая, что «ни характер всех этих учреждений, ни состав слушателей и профессуры высших учебных заведений не дают никаких гарантий в том, что благодаря упомянутому изъятию на книжный рынок не проникнет совершенно нежелательная литература»[35]. В результате обсуждения предложения Каменева члены Комиссии по цензуре пришли к выводу, что отмена цензуры возможна только по отношению к изданиям Академии Наук. На письме Рыкова об этом Сталину от 15 мая Каменев отметил: «Я согласен принять редакцию Рыкова относительно Академии Наук»[36]. Кроме этого, Рыков просил прекратить всякие голосования по предложению Каменева и дать срочное продвижение Проекту о цензуре, т.к. промедление вызовет нежелательные последствия в Наркомпросе и ГПУ.

Действительно, обсуждение Положения о военно-политической цензуре было поставлено в повестку дня заседания Политбюро от 18 мая 1922 г., на котором присутствовал Ленин (но не получил перед заседанием никаких предварительных материалов). Отдел политконтроля ГПУ должен был выполнять цензорские функции по отношению к ввозимой в Республику заграничной (в том числе эмигрантской) литературе: по спискам, составленным в ЦК РКП(б) ГПУ пропускало или не пропускало иностранную прессу для ведомств и организаций. Позиция Ленина в сухой протокольной записи не отражена, но ее можно восстановить по ряду документов. Ленин был настроен крайне жестко по вопросу о свободе прессы и необходимости цензуры. Кроме этого, он торопил с публикацией официального акта о цензуре. И вот почему.

6 мая 1922 г. в газете «Сельскохозяйственная жизнь» были опубликованы статьи заведующих отделами Наркомзема А.Л.Вайнштейна и Н.П.Огановского (бывшего эсера) с критикой декрета ВЦИК и СНК «Об едином натуральном налоге». 16 мая Ленин, просматривая газеты, наткнулся на эти статьи. Он пишет (в обычном для таких случаев тоне) наркому земледелия Н.Осинскому письмо, в котором требует снять редактора газеты, а авторов – «взять под особый надзор»[37].

Можно предположить, что 18 мая, видимо после заседания Политбюро, на котором обсуждался вопрос о цензуре, Ленин беседует с Н.Осинским о данных публикациях. Нарком земледелия защищал своих подопечных как отличных работников, и обещал, что подобные публикации не повторятся (сразу после разговора с Лениным Осинский напишет письмо с просьбой уйти в длительный отпуск). Но Председателю СНК кажется, что этого мало.

На следующий день Ленин предложил Дзержинскому свой отзыв на 2 питерских издания – журналы «Новая Россия» и «Экономист»: это «явный центр белогвардейцев. […] Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлители учащейся молодежи»[38]. Между тем, Ленин считал что «Новая Россия» закрыта преждевременно, нужно предварительно собрать информацию о Лежневе, о чем просил известить членов Политбюро. Можно предположить, что это решение сформировалось на заседании Политбюро 18 мая. На нем было решено срочно провести в советском порядке легализацию цензурного ведомства. Спешка с организацией цензуры была связана, конечно, не с положением в Наркомпросе, о чем писал Рыков, а с политическим процессом против эсеров, который организовали большевики, и который на заседании Политбюро от 11 мая был назначен на 1 июня[39].

История с журналом «Новая Россия» внесла в процесс создания положения о Главлите элементы гражданской политической (а не военной цензуры).

22 мая 1922 г. Ленин пишет проект постановления Политбюро о журнале «Новая Россия». Он считает, что журнал закрыт Исполнительным комитетом Петроградского Совета преждевременно и предлагает разрешить его издание («выждать еще пару номеров, а о Лежневе собрать подробные сведения»[40]). Но 23 мая Ленин вновь уезжает на отдых – в Горки, где его застигает первый приступ болезни.

Хотя с письмом Ленина Дзержинскому (о Лежневе) и с проектом постановления ПБ о «Новой России» члены ПБ были знакомы, Сталин пишет им специальное письмо, в котором повторяет просьбу Ленина провести это постановление и прочитать журнал в 3-х дневный срок[41]. Вероятно, это не проявление бестолковой резвости (от желания показать себя самым генеральным секретарем ЦК, не хуже Молотова рассылающего ленинские наказы членам ПБ), а демонстрация голоса против позиции Зиновьева в этом вопросе.

26 мая 1922 г. Политбюро рассматривает «предложение Ленина» (так записано в протоколе) о питерском журнале и постановляет: Главному управлению по делам печати «в качестве высшей инстанции разрешить дальнейший выход журнала «Новая Россия», отменив постановление Питерского исполкома об его закрытии»[42]. Вторым пунктом постановления, которое родилось на самом заседании в процессе обсуждения вопроса, Мещерякову («по соглашению с тов. Троцким») давалось задание разослать цензурным органам на места циркуляр в связи с фактом закрытия «Новой России»[43].

Появление в данном постановлении фамилии Троцкого не случайно. Во-первых, этим Политбюро показало, что оно не доверяет Мещерякову, приставив члена Политбюро для надзора над циркулярами начальника Политотдела ГИЗа. Во-вторых, Троцкий считался одним из главных специалистов по литературной политике. Его многочисленные критические выступления, рецензии и статьи о книгах и литераторах делали его не только ярким (хотя и необъективным) литературным критиком, но и жестким цензором. В данной работе обходится сюжет о роли Троцкого в становлении цензуры, т.к. он был поглощен беллетристикой и почти не обращал цензорского внимания на исторические исследования. Между тем, необходимо отметить, что он сыграл большую роль в становлении цензурной системы.

Петроградский губисполком обратился в Политбюро с просьбой отменить постановление об издании «Новой России». Мещеряков, как заведующий Политотделом ГИЗа, стержня Главного комитета по делам печати, предложил средний вариант – решение петроградского губисполкома не отменять, но разрешить издание под новым названием.

1 июня 1922 г. Политбюро вновь вернулось к данному вопросу и, несмотря на противодействие Г.Е.Зиновьева, отказалось менять свое решение, более того, постановило проведение его в жизнь обеспечить Президиуму ВЦИК[44]. Президиум ВЦИК заслушал объяснения Мещерякова уже после создания Главлита, 8 июня. Журнал под редакцией И.Лежнева стал издаваться в Москве под названием «Россия» (подвергнутые ленинской критике журнал «Экономист» и газета «Сельскохозяйственная жизнь» с июня 1922 г. уже не выходили).

Итак, неожиданно возникшее дело о журнале «Новая Россия» и связанный с ним вопрос о высылке литераторов изменили ход мыслей членов Политбюро и комиссии, созданной ее постановлением, при создании положения о военной цензуре. Кроме военного аспекта в этом положении о будущем Главлите возник сильный внутриполитический акцент.

Сохранившиеся документы говорят о том, что после заседания Политбюро 11 мая Рыков торопит аппарат СНК закончить работу над декретом о цензуре к 27-30 мая (видимо, чтобы успеть опубликовать цензурное положение к 1 июня, к началу процесса над эсерами). Проект «Положения о военной цензуре» отправляется в Отдел законодательных предположений и кодификации в Наркомюст.

Он вернулся только в понедельник, 29 мая в сильно отредактированном виде с подписями Зав. Отделом кодификации Гойхбарга и консультанта Бернштейна. Изменилось название декрета. Он стал называться «Положение о военно-революционной цензуре». В присланном проекте (с правкой Бернштейна) исчезло разделение текста на главы, появилась нумерация пунктов статей, несколько изменилась компоновка текста, а также изменились некоторые формулировки. Прежде всего, был отредактирован пункт, в котором перечислялись ведомства и организации, издания которых не подвергались цензуре – в него вписана Академия наук. В пункте «3» Бернштейн вместо фразы «Главный Комитет по Делам печати … воспрещает издание … произведений… возбуждающих общественное мнение путем сообщения ложных сведений», записал: «могущих возбудить»[45].

В тот же день, 29 мая Оргбюро ЦК по докладу Дзержинского специальным постановлением поручило Секретариату ЦК определить состав Главного Комитета по Делам Печати[46]. Но, поскольку на заседании СНК 30 мая проект о цензурном органе не рассматривался, Секретариат не утверждал и кандидатуры в состав ГКП. Возможна и другая версия затяжки с решением вопроса о кадровом составе ГКП. Учитывая, что этот вопрос был решен в Секретариате ЦК только через полтора месяца(!), можно предположить, что это время ушло на кадровую войну и споры о том, кто будет руководить Главлитом. Только в пятницу, 2 июня член Секретариата ЦК В.В.Куйбышев (которому была послана выписка с постановлением Оргбюро – т.е. дано задание об исполнении) справился в аппарате СНК, когда будет обсуждаться проект Положения о цензуре.

Заседание СНК было назначено на вторник, 6 июня. Вопрос о цензуре стоял третьим в повестке дня. Первый подпункт этого вопроса не разглашался (в протоколе он не зафиксирован), а вторым подпунктом значился вопрос «Об организации Главного Комитета по делам печати». Формально этот вопрос внес в СНК Наркомпрос (в составе которого этот комитет и находился с ноября 1921 г.). Но поставил вопрос Рыков (его фамилия указана в протоколе под формулировкой вопроса). Докладчиком же по третьему вопросу Дзержинский назначил начальника отдела военно-политической цензуры ГПУ Б.Е.Этингофа[47] (эта фамилия значится и в протоколе заседания СНК среди списка докладчиков)[48]. На заседании (или до него) Рыков сам прочитал полученный из НКЮста проект «Положения о военно-революционной цензуре» и отредактировал некоторые пункты[49]. Среди незначительных редакционных изменений было принято несколько принципиальных замечаний.

Прежде всего, Главлит планировался как структура, подчиненная Коллегии Наркомпроса. Это вызвало возражения заместителя Председателя СНК, и орган централизованной цензуры стал напрямую подчиняться НКПросу (т.е. Наркому). Этим самым автономия Политотдела ГИЗа, которым руководил Мещеряков (он же представлял ГКП) была сломлена, чего и добивался Луначарский. Во-вторых, были смягчены некоторые формулировки: из фразы «издание временных правил… по делам печати» было изъято слово «временных»; вместо формулировки «воспрещают издание… произведений […] могущих возбудить общественное мнение путем сообщения ложных сведений» стало «… возбуждающих…».

Пункт 6-й говорил о руководящем составе Главлита и его назначении. Первоначально он выглядел таким образом: «Во главе Главного Управления по делам литературы и издательства стоит заведующий, назначаемый Коллегией Народного Комиссариата Просвещения, и два помощника по соглашению с Революционным Военным Советом Республики и Государственным Политическим Управлением и находящиеся в подчинении как заведывающему (так в тексте – М.З.), так и назначившему их органу по принадлежности». Главные изменения этого пункта касались назначения и отчетности помощников заведующего Главлитом: в конечный текст этого нормативного документа была включена фраза, что они назначаются Коллегией НКПроса, но подчиняются не «назначившему их органу», а «соответствующему» органу, что можно трактовать не как стилистическую или редакционную правку, не меняющую смысл документа, а как содержательное изменение, ведущее к прямому подчинению помощников РВСР и ГПУ (чего и добивались последние). Эта правка Рыкова по тексту проекта Положения о военно-революционной цензуре была зафиксирована в тексте постановления СНК о создании ГКП.

На заседании СНК встал вопрос о названии декрета и названии цензурного ведомства. Получалось, что в декрете «О военной цензуре» говорилось больше о цензуре политической. Кроме этого, сохранение старого названия дало бы возможность Мещерякову и ГИЗу сохранить старый аппарат цензуры, что, вероятно, не хотелось Луначарскому и Рыкову. Мысль о новом названии цензурного ведомства была подброшена Рыкову, видимо, сотрудником секретариата СНК Б.П.Нестеровым. Сопровождая проект Положения о ГКП, он записал на нем: «Не лучше ли просто обозначить “О цензуре”». Рыков согласился и записал: «Разсылку задержать до суботы (так в тексте – М.З.). Запрашивать каждый день т.Покровского о том, как [1 слово неразборчиво. – М.З.] бы назвать главный орган по цензуре».

И действительно, в пятницу, 9 июня Секретариат СНК получил телефонограмму из Наркомпроса: «Во исполнение поручения Б.СНК, Президиум Коллегии НКПроса постановил переименовать Главный комитет по делам печати в Главное Управление по делам литературы и издательств (ГЛАВЛИТ). Зам. Наркомпрос Максимовский»[50].

Таким образом, день рождения Главлита можно праздновать не 6-го, а 9 июня 1922 г.

23 июня 1922 г. Положение о Главлите было опубликовано в «Известиях ВЦИК».

В опубликованном положении о «Главлите» говорилось, что он обязан выдавать разрешения на издание произведений (для этого наделен правом предварительной цензуры); издавать правила, распоряжения и инструкции по делам печати; составлять списки произведений печати, запрещенных к продаже и распространению, в случае, если они а) содержат агитацию против советской власти, б) разглашают военные тайны Республики, в) возбуждают общественное мнение путем сообщения ложных сведений, г) возбуждают националистический и религиозный фанатизм, д) носят порнографический характер. От контроля Главлита освобождались партийные издания, издания Коминтерна, ГИЗа, Главполитпросвета, Известия ВЦИК и литература Академии Наук. Таким образом, формально и по сути цензурный орган был ориентирован на работу с частными издательствами, на контроль за развитием буржуазных (как они тогда понимались) настроений в печати.

Рассмотрим, что в этом положении появилось нового по сравнению с ситуацией, сложившейся к началу июня.

«Положение о Главлите» заключало в себе изменение функций ГПУ, которое должно было теперь только бороться с распространением неразрешенной литературы и следить за ввозом книг из-за границы (теряя право предварительной цензуры, но имея возможность ходатайствовать о запрещении того или иного произведения печати). Неразграниченность функций между ГПУ и Главлитом, а также между Главлитом и РВС, отраженная в тексте этого документа, говорит о спешке в его создании. Кроме этого, редакционная небрежность послужила основой для будущих столкновений между этими ведомствами.

Выдачу разрешений на издание любых печатных произведений выдавал с 1919 г. ГИЗ, а с 1921 г. его производное – Главное управление по делам печати (при условии, что на местах не созданы отделения ГИЗа, этим занимались местные отделения Главполитпросвета). Это было оговорено в декрете СНК о частных издательствах. Предварительной цензурой занимался политотдел ГИЗа (об этом стыдливо сказано в декрете о частных издательствах, но порядок работы определялся, в основе своей, частными внутренними инструкциями). Издавало правила и инструкции по делам печати то же самое Государственное издательство. Составляли списки произведений, запрещенных к распространению (через библиотечную и торговую сеть) уже другие ведомства, прежде всего Главполитпросвет (и его местные отделения), а также Государственный ученый совет при НКПросе и отдел военно-политической цензуры ВЧК.

Критерии, по которым запрещалось издание или распространение того или иного произведения, были определены раньше июня 1922 г. и отчасти совпадали с теми, которые указывались в декрете о создании Главлита. Разберем по пунктам указанные в Постановлении причины запрещения рукописей и книг.

Пункт «а» в том или ином виде был сформулирован Лениным еще в первые дни Советской власти и постоянно звучал в его выступлениях (как устных, так и письменных). Поэтому нет необходимости указывать какие-либо отдельные работы Ленина, поскольку все они (как и политика Политотдела ГИЗа) пронизаны идеей запрета прессы, выступающей против Советской власти.

Пункт «б» о разглашении военных тайн Республики, которые находились раньше в ведении РВС, потом ВЧК, а теперь передавались органу Наркомпроса, является единственный пунктом, говорящим о централизации всех видов цензуры. Данный пункт связан с нижеследующим пунктом: «8. Независимо от случаев объявления местности на военном положении, органы цензуры в отдельных местностях, по соображением военной необходимости, в порядке соглашения Революционного Военного Совета Республики с Главным Комитетом по делам Литературы и Издательства, переходят в подчинении военному ведомству, или последнему предоставялется вводить в них специального цензора». Непонятно, знал ли автор данного пункта постановление о передаче военной цензуры в ГПУ, или это была заявка на возвращение данного вида цензуры в РВС? В любом случае, пункты, возлагающие военную и политическую цензуру на одно ведомство, говорят, что была проведена организационная, а не функциональная централизация цензуры.

«в) возбуждающих общественное мнение путем сообщения ложных сведении».

Пункт «в» о возбуждении общественного мнения путем сообщения ложных сведений, является вольным пересказом второй части «декрета о печати» (10 ноября 1917 г.)[51] и почти дословным воспроизведением части декрета СНК «о революционном трибунале печати» (28 января 1918)[52], подписанных Лениным.

Пункт «г» (в части религиозного фанатизма) нужно трактовать не только как ленинскую позицию (что несомненно), но и связать с декретом об отделении церкви от государства, а школы от церкви (24 декабря 1917 г.)[53]. Положение о религиозном фанатизме понималось большевиками как религиозная пропаганда, хотя Конституция РСФСР (Ст.14) гарантировала ее свободу[54]. В том или ином виде этот пункт уже входил в состав требований, предъявляемых Политбюро к книготорговле и Госиздату. Ленин в сентябре 1921 г. в проекте постановления Политбюро о свободной продаже книг в Москве предлагал изъять из всех книжных складов духовную литературу и отправить ее в Главбум на переработку[55]. Выше уже приводилась директива Политбюро от 18 ноября 1921 г. Политотделу ГИЗа, в которой требовалось «не допускать изданий явно реакционных направлений, к каковым причисляются книги религиозные, мистические,…»[56]. Именно поэтому Н.Л.Мещеряков выступал против более либеральной позиции наркома по просвещению А.В.Луначарского, считавшего, что духовная литература могла бы издаваться в Республике[57].

Таким образом, включение пункта о религиозном фанатизме в положении о Главлите имеет свою предысторию. Иногда ЦК РКП(б), а потом и Главлит, отступали от принципа ограничения религиозной литературы, но исходили из соображений чисто коммерческих. Так, например, можно отметить постановление Оргбюро ЦК 6 марта 1922 г. о разрешении издания религиозной литературы для накопления средств на выпуск литературы атеистической.

Исповедующие пролетарский интернационализм большевики также старались ограничить пропаганду национализма. Статья 22 Конституции РСФСР декларировала равенство всех наций и защищала права национальных меньшинств. Но данный пункт никогда не возникал при обсуждении цензурных вопросов до середины 1922 г., поэтому его появление в этом Положении вызвано какими-то иными (не цензурными) причинами. Вероятнее всего, в качестве непосредственного повода для включения этого тезиса в текст Положения следует назвать конфликт весны 1922 г. РСФСР с Украиной, когда ЦК КП(б)У обратился в ЦК РКП(б) с жалобой на то, что договор между Россией и Украиной 1920 г. нарушается российскими наркоматами.

Мотив запрещения литературы «за порнографический характер» появился в официальных документах (уровня Постановлений Политбюро и СНК) только осенью 1921 г. В сентябре 1921 г., в связи с изменением системы распространения книг и проникновением в книжную торговлю антисоветской литературы, Ленин пишет проект постановления Политбюро о свободной продаже книг в Москве, в котором говорилось о необходимости изъятия порнографии из ассортимента книг[58]. Это постановление Политбюро было принято 13 сентября[59], а 15 сентября конкретизировано и дополнено. В «директивах по киноделу» (продиктованных секретарю в январе 1922 г.) Ленин говорил о возможность показа увеселительных картин «для дохода (конечно, без похабщины и контрреволюции)»[60].

Таким образом, состав запретов к публикации рукописи (или распространения произведения печати) в Положении о Главлите был достаточно традиционен для уже сложившейся советской цензуры. Другое дело, что в этом документе перечень запретов был кодифицирован и освящен подписью Рыкова.

Можно было бы сказать, что ничего нового в июне 1922 г. (по сравнению с ноябрем 1921 г. и февралем 1922 г.) не произошло. Создание Главлита, а главное – публикация Положения о нем – явились лишь актом легализации цензурного аппарата в РСФСР. До сих пор Политотдел ГИЗа не имел никакого официального (на уровне СНК или ВЦИКа) институционального акта (он числился как внутриведомственный орган, и его деятельность регламентировалась в советском порядке только ведомственными инструкциями). Главный комитет по делам печати был создан Коллегией Наркомпроса, а не СНК или ВЦИК, поэтому это было также производное ведомства. Ни одного государственного акта о цензуре (кроме известных декретов 1917 и 1918 гг.) опубликовано к 1922 г. не было.

Второй момент, который отличает предыдущие органы цензуры от Главлита – их подчиненность. Политотдел Гиза и Главное управление по делам печати являлись составной частью ГИЗа. Сам ГИЗ являлся составной частью НКПроса. Наркомпрос подчинялся СНК. СНК – ВЦИКу. Председатель и члены Редколлегии ГИЗа назначались СНК по представлению НКПроса и утверждались ВЦИКом. Главлит был создан как структура, равная ГИЗу по рангу. Он подчинялся (согласно последнему варианту текста Декрета) напрямую наркому. Но руководитель Главлита назначался Коллегией НКПроса, а его помощники – той же Коллегией по соглашению с РВСР и ГПУ. Трудно сказать, кто формально считался выше – председатель редколлегии ГИЗа (одновременно руководитель Политотдела ГИЗа), или руководитель Главлита; политотдел ГИЗа, или Главлит. Но созданный на базе Политотдела ГИЗа Главлит был официально признан и оправдан, его деятельность официально (на уровне СНК) регламентирована и легализована.

***

Можно выделить несколько линий, мотивов, которые переплелись к началу июня 1922 г. и привели к созданию Главлита в это время. Прежде всего, это развитие рыночной экономики России, позволившей развиваться частному издательскому делу. Эта же рыночная экономика обрушила старую систему контроля над рынком печатной продукции, над ввозом иностранных книг и газет, а также над распространением отечественных книг внутри России. Практическая задача удержать контроль над информационной системой привела к необходимости изобретать новую систему контроля над книжным рынком и новую цензурную систему. Отметим объективная необходимость изменения организации и функционирования военной цензуры на базе преобразованной после гражданской войны ВЧК. Эта работа была закончена к лету 1922 г.

При рассмотрении внутрипартийной и межпартийной борьбы в первой половине 1922 г. (дело Мясникова и процесс над эсерами), важно заметить, что она сыграла роль в становлении цензуры не сама по себе, а через ее восприятие Лениным. Еще в книге «Что делать», в период «Искры» он обосновал роль прессы в политической, классовой борьбе. Если идеологическая война это форма классовой борьбы, то очевидно, что такое оружие, как контроль над прессой, выпускать из рук нельзя. Это важно не только в борьбе с буржуазной и мелкобуржуазной идеологией, но и в борьбе с меньшевиками, эсерами, различными внутрипартийными фракциями («рабочей оппозицией» в т.ч.). Может быть, это можно считать «абсолютизацией роли прессы», особенно в безграмотной и полуграмотной России начала 20-х годов, но российские газеты и журналы читали за границей, поэтому важно было создать положительный образ нового политического режима.

Нельзя сбрасывать со счетов личностные моменты (противостояние между Мещеряковым и Луначарским, болезнь Ленина и т.п.), борьбу корпоративных интересов различных государственных и политических структур. Необходимо также отметить такие факторы становления цензуры, как развитие исторической науки (протест против Политотдела ГИЗа) и секретное делопроизводство аппарата ЦК. Секретные записки Ленина («не снимать копии»), развитие Сталиным шифроделопроизводства в партийной системе (22 июня 1922 г. им подписано несколько циркулярных писем всем Губкома и обкомам об этом[61]) отражают не только делопроизводственные технологии, а особое понимание места партийного документа среди иных документов.

И все-таки, эти линии связываются воедино, как представляется, одной общей идеей: новым пониманием роли партии в обществе, новой оценкой исторического пути России и РКП (б). Ведь все партийные и внутрипартийные разногласия, оценки НЭПа, буржуазные выпады против большевиков вызваны этим. Возможность заново оценить историческую роль РКП (б) в обществе после гражданской войны стала реализовываться в 1922 г. достаточно отчетливо. Партийные аппарат дал свой ответ на эти вопросы. Главлит был создан при инициативе и под контролем органов ЦК.

Объединил ли Главлит все виды цензуры? История его развития говорит, что это произошло только в 1933 г. Главлит объединил все (известные тогда и существующие открыто) виды контроля над информационным пространством. Главное управление по делам печати при ГИЗе контролировало все издательства и их деятельность с 1921 г. (до этого контроль над издательствами не был централизован). Эта сфера печатного дела перешла в ведение Главлита. Контроль над распространением печатной продукцией не был централизован и к 1922 г. Главполитпросвет, Политотдел и другие единицы ГИЗа, Государственный Ученый Совет и некоторые другие ведомства издавали списки книг, запрещенных и разрешенных к распространению (в результате чего возникала путаница и неразбериха). Теперь контроль над распространением (в политическом, а не в техническом смысле) перешел к Главлиту (хотя и был отчасти децентрализован и после 1922 г.). Контроль над ввозом иностранных книг в РСФСР осуществляли к 1922 г. Секретариат ЦК, Наркомпрос, ГПУ, НКИД. Теперь (согласно декрету СНК), этот контроль сосредоточился в Главлите и ГПУ. Таким образом, весь книжный рынок, а не отдельные его сегменты, оказался под контролем одного ведомства – Главлита. Вряд ли этого добивались в ЦК, ГПУ и РККА.

Создание Главлита помогло решить еще одну проблему Наркомпроса – кадровую. А.В.Луначарский, не питавший чувства приязни к Н.Л.Мещерякову, пытался вывести цензуру из-под влияния последнего. Создание нового цензурного ведомства дало шанс освободиться от излишне консервативного и очень обидчивого администратора. Между тем, Политотдел ГИЗа был сохранен под руководством Мещерякова. Цензурные функции в этом подотделе НКПроса также были сохранены. Кроме этого, Политотдел контролировал распродажу старой литературы, оставшейся от деятельности Центропечати[62].

О том, каким образом Политбюро, Оргбюро и Нарком по просвещению решили кадровые проблемы, возникшие при создании Главлита – в следующем разделе главы.

Тезис о назначении Коллегии Главлита (в которую входили заведующий с помощниками) Коллегией НКПроса, который присутствовал в опубликованном Положении о Главлите, маскировал реальные кадровые отношения и подчиненность. В действительности состав этой Коллегии в первой половине 20-х годов назначался рабочими органами ЦК правящей партии, и только потом эти назначения дублировались постановлениями НКПроса. В дальнейшем механизм назначения работников Главлита и его руководящего состава постоянно менялся.

В самый разгар работы по законодательному оформлению Главного Комитета по Делам Печати (который вскоре стал называться Главлитом), Оргбюро ЦК 29 мая 1922 г. поручило Секретариату ЦК обсудить состав легализуемого комитета.

На следующий день после опубликования Положения о Главлите, 24.06.22., Оргбюро получило представление от Военного Комиссара Штаба РККА. В нем уведомлялось, что по приказу заместителя Председателя РВСР Э.М.Склянского представителем от военного ведомства в Главлит назначен большевик с 1903 г. Борис Евгеньевич Этингоф[63]. Кандидатура Кина, выдвинутая раньше от РККА, была снята. Назначение Этингофа было более чем логично, поскольку он входил во все предыдущие комиссии ЦК, создаваемые по цензурным вопросам, как начальник отдела военно-политической цензуры ГПУ.

30 июня 1922 г. Оргбюро получило официальную просьбу от Секретариата Наркомпроса утвердить Н.Л.Мещерякова и П.И.Лебедева-Полянского (заместитель) в качестве членов Главлита[64]. Этот документ был подписан заместителем Наркома В.Н.Максимовским, бывшим заведующим учетно-распределительным отделом ЦК РКП (б). Интересно, что он был освобожден от работы в ЦК решением Пленума ЦК в апреле 1920 г., где было решено «Воздержаться от использования т.Максимовского для работы при ЦК в качестве заведующего отделов»[65]. Отставка была связана с участием Максимовского в оппозиционной группе «демократического централизма». Так или иначе, но отсутствие подписи Луначарского, а также марки Коллегии Наркомпроса может говорить о том, что Луначарский, как мы говорили раньше, не хотел выдвигать на пост руководителя цензурного ведомства Мещерякова. Включение в список кандидатов Лебедева-Полянского также указывает на то, что заместитель может пересидеть своего шефа на посту руководителя Главлита.

13 июля 1922 г. Заместитель Заведующего Агитпропотделом ЦК Я.А.Яковлев внес на Секретариат предложение[66] утвердить на заседании 19 июля Главный комитет по делам печати в составе: председателя Мещерякова Н.Л., его заместителя Лебедева-Полянского, от военного ведомства Этингофа Б.Е. и от ГПУ Ашмарина[67]. Это предложение было экстренно поставлено в порядок дня заседания Секретариата ЦК 14 июля. На нем Сталин, Молотов и Куйбышев утвердили состав Главлита. Как и предполагалось, председателем был назначен бывший заведующий Политотделом ГИЗа Мещеряков, а его заместителем – член политотдела ГИЗа с ноября 1921 г. П.И.Лебедев-Полянский[68].

29 июля 1922 г. Президиум Коллегии НКПроса продублировал решение Секретариата ЦК и особым Постановлением сформировал руководящий состав Главлита. 31 июля это было оформлено постановлением НКПроса за №404[69].

Итак, первым Заведующим Главлитом был высокообразованный и интеллигентный бывший народоволец, старый большевик Николай Леонидович Мещеряков (1865-1942). Он родился в семье агронома в небольшом провинциальном городке, учился в Петербургском технологическом институте, но был исключен за революционную деятельность, уехал в Бельгию и закончил там технический факультет Льежского университета, получил диплом инженера-механика, три года работал инженером, являлся неплохим литератором. В 1918-1922 г. состоял в редколлегии «Правды», а с 17 декабря 1920 единолично возглавил ГИЗ и по 1924 г. председательствовал на его редколлегии. Мещеряков был Заведующим Главлитом только формально. Дело в том, что сразу после его назначения на этот пост в ЦК Президиум Коллегии НКПроса (фактически Луначарский) принял решение отправить Николая Леонидовича в отпуск на 2 месяца (оставив вместо него исполнять обязанности заместителя – Лебедева-Полянского)[70]. Когда Мещеряков вернулся из отпуска, этот пост был занят уже другим человеком… Заместителем.

Заместитель Заведующего Главлитом был Павел Иванович Лебедев-Полянский. Он был на 13 лет младше Мещерякова, родился в городе Меленки Ивановской области в семье мелкого чиновника и был отдан на обучение в духовное училище, откуда в 14 лет был переведен в семинарию. Там он столкнулся с подпольной библиотекой, из которой прочитал Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Белинского, Герцена. Закончив семинарию, он поступил в Юрьевский университет, выдержав экзамены на медицинский факультет (который не закончил) и на историко-филологический факультет, где стал вольнослушателем. В 1902 г. студент стал социал-демократом, «искровцем», в 1907 г. познакомился с Лениным. В эмиграции слушал лекции по истории западных литератур, истории, психологии, естествознанию в Женевском и Венском университетах (французский и немецкий языки, как сам отмечал в анкетах, знал средне). После февраля 1917 г. возвратился через Германию в Россию, принимал участие в июльских событиях, а с декабря 1917 г. был членом Коллегии Наркомпроса, возглавляя там до 1919 г. литературно-издательский отдел. При организации Комакадемии стал работать на кафедре русской литературы, а с марта 1919 г. являлся Председателем Всероссийского пролеткульта, одновременно секретарствуя в его Международном Бюро. Затем партия направила его в ВСНХ, где он стал начальником Главного управления учета и статистики промышленности, мечтая вернуться в Наркомпрос…

3 августа, в виду серьезного нездоровья Лебедева-Полянского Коллегия Наркомпроса по докладу Луначарского приняла решение предоставить и.о.Заведующего Главлитом отпуск, а обязанности Зав. Главлитом возложить на тов. Мордвинкина[71]. Луначарский знал этого человека относительно давно. Во всяком случае, весной 1920 г. они вместе подписали декларацию Всероссийского союза писателей-коммунистов «Левый фронт»[72]. В листке из отдела кадров ЦК отмечено, что бывший секретарь газеты «Известия ВЦИК» В.Ю.Мордвинкин родился в 1889 г. в семье служащих, но не указано образование[73] Американский исследователь М.Фокс выяснил недавно, что он закончил среднюю школу[74]. Вступив в партию в 1912 г., Мордвинкин литераторствовал и до 1917 г., а с 1920 г. так или иначе контролировал развитие советской публицистики, являясь председателем Коллегии Агитационно-пропагандистского отдела ГИЗа (он входил также в состав Коллегии Календарного отдела ГИЗа). С лета 1922 г. он работал уже заведующим отделом русской литературы Главлита.

Окончательное решение вопроса о составе Главлита (то есть его заведующем) произошло только 23 октября 1922 г. на заседании Оргбюро. Вопрос был сформулирован достаточно уклончиво: «о работе т.Сперанского». Докладывал заведующий учраспредотделом ЦК С.И.Сырцов. Оргбюро приняло решение не только о нем, решив прекратить кадровую чехарду. Заведующим Главлита был утвержден П.И.Лебедев-Полянский, а его заместителем М.Сперанский[75]. О Сперанском известно не много. Он получил высшее образование, входил в большевистскую партию в 1904-1911 гг., и был восстановлен в ней после 1918 г[76]. Формируя и рассылая списки на изъятие антисоветской литературы из массовых библиотек, приобрел печальную известность среди работников культуры. Подписанные им и Крупской, эти списки включали произведения Платона, Шопенгауэра, Гоголя, Л.Толстого и многих других.

Решение о назначении Лебедева-Полянского начальником Главлита было продублировано в советском порядке. По докладу заведующего АПО А.С.Бубнова 26 октября 1922 на заседании Коллегии Наркомпроса Н.Л.Мещеряков (по собственной просьбе) был освобожден от обязанностей Заведующего Главлитом, и они возлагались на П.И.Лебедева-Полянского[77]. Роль Бубнова в продвижении Лебедева-Полянского на пост председателя Главлита, вполне вероятно, была более активной, чем просто доклад в Коллегии НКПроса. Дело в том, что Лебедев-Полянский был земляком заведующего Агитпропом – А.С.Бубнова (который родился в Иваново). Трудно сказать, что двигало Бубновым при продвижении земляка. Можно упомянуть, что еще на XI съезде в резолюции «О печати и пропаганде» партия (говоря о Крупской в Главполитпросвете) высказалась за личную унию при назначении руководителей в советские органы[78]. Дружеская уния между начальником Главлита и руководителем АПО ЦК состоялась, что было немаловажно для организации рабочей обстановки и сотрудничества между партийным органом и государственным в области печати и пропаганды.

Андрей Сергеевич Бубнов (1884-1937) после реального училища учился в московском сельскохозяйственном институте, который не закончил. Революционная деятельность привела его в Петроград, где он в 1917 г., будучи членом Политбюро, стал членом ВРК. В годы гражданской войны Бубнов работал на Украине, занимался военно-политической и хозяйственной работой. Вместе со Сталиным он входил в состав ЦК КП(б)У в 1919 г. Не стоит исключать, что Бубнов стал его выдвиженцем с тех пор, как Сталин занял пост Генерального секретаря. Все его отклонения от единственно верной линии легко сходили ему с рук. В 1918 г. он поддерживает «левых коммунистов», в 1920-1921 гг. – «децистов». Между тем, после XI съезда партии, где речь шла об усилении партийного влияния в сфере печати, на ответственный пост ставят такого морально неустойчивого товарища… Уже будучи Зав. АПО ЦК, в 1923 г. Бубнов поддерживал не только «рабочую оппозицию», но и Троцкого. После этого он чудесным образом не только не был изгнан из аппарата ЦК (как, например, Вардин), а стал членом Оргбюро. Здравомыслящий политик, он был интересным человеком. Находясь на заседаниях заведующих отделами ЦК, или на заседаниях Секретариата ЦК, он развлекался тем, что рисовал карикатуры, которые сохранились на оборотах проектов постановлений. Крупская, работавшая с ним в Наркомпросе в 30-е годы, сначала хвалила его как делового и грамотного человека. Но впоследствии она упрекала его за излишнее администрирование[79]. Действительно, решение многих вопросов методами военного коммунизма является его стилем. История дискуссии с В.И.Невским в 1924 г. по вопросам истории партии показывает, что в научных спорах Бубнов всегда подстраховывал себя аппаратными мерами. На его открытый диспут с Невским сторонники последнего допущены не были, вся аргументация аппаратного работника строилась исключительно на цитатах из работ Ленина. Андрей Сергеевич стремился подстраховать свое положение расстановкой известных ему людей по идеологически важным структурам. Земляческие (и профессионально-революционные) связи между работниками аппарата ЦК в это время были чрезвычайно крепки и разветвлены. Поэтому и продвижение Лебедева-Полянского со стороны АПО ЦК могло пройти не без участия Бубнова.

О человеческих качествах П.И.Лебедева-Полянского может говорить ряд моментов из переломной эпохи. В 1929 г., во время партийной чистки, начальника Главлита упрекали за то, что он не пускает «выдвиженцев» из рабочих в свой аппарат, не назначает их политредакторами. Павел Иванович держался с большим достоинством, пытаясь объяснить, что малообразованного рабочего или крестьянина нужно долгое время готовить к специальному труду политредактора. В конце 1930 г. П.И.Лебедев-Полянский получил письмо от Рабоче-крестьянской Инспекции с запросом об идеологической выдержанности, научной ценности и возможности реализации на книжном рынке книги Гегеля, портрета К.А.Тимирязева, сборника «Диалектика в природе» и т.п. Он просто не стал на него отвечать, но грозное повторное обращение вынудило его черкнуть несколько строчек безграмотным инспекторам: «Сочинения Гегеля тщательно изучал Маркс, Ленин,… Вас смущает портрет К.А.Тимирязева. Памятник ему стоит на Никитской площади. Этот ученый был с коммунистами… […] Думаю…, что тщетно искать контрреволюцию и идеологические невыдержанности в исследовании о нафталине, о ледниковых явлениях на Кавказе…»[80]. В то же время он прекрасно понимал систему аппаратной игры и подчинялся ей и ее законам полностью, не брезгуя закулисными интригами и использованием личных связей. После работы в Главлите, фактически возглавляя издание «Литературной энциклопедии», он публично каялся в своих ошибках, подтверждая приверженность режиму, политической линии и теоретическим постулатам классиков. Его отчеты в ЦК, написанные в период работы в Главлите, показывают его высокий профессионализм. Человек достаточно эрудированный, остроумный и осторожный, П.И.Лебеев-Полянский был продуктом своей эпохи и все силы положил на утверждение марксистского литературоведения (как его понимал он и ЦК РКП(б)). Он же делал все возможное, чтобы Главлит приобрел как можно больше функций, стал более сложной системой, чем это предусматривало Положение 1922 года.

Приняв решение о создании Главлита на базе Политотдела ГИЗа, ЦК поручил формирование этой организации НКПросу и заведующему Главлитом. Именно на них легла вся работа по созданию структуры Главлита, укомплектованию ее кадрами, организации труда сотрудников, налаживания каналов связи с другими организациями. ЦК не участвовал в укомплектовании Главлита рядовыми сотрудниками, но (как и в отношении других организаций) решал кадровые вопросы на уровне руководящего звена.

Руководящий состав Коллегии Главлита был сформирован. В него вошли известные в ЦК люди. Состав Коллегии, казалось, устраивал всех – Наркомпрос, ГПУ и РВС. Но он не устраивал аппарат ЦК РКП(б), поскольку именно ему не нашлось места в данном ведомстве. Ошибка ЦК была замечена и исправлена.

До декабря 1922 г. представителя ЦК в Главлите не было. Конечно, смысл этой фразы не совсем точен, поскольку всю назначенную в Оргбюро Коллегию Главлита можно воспринимать как представителей ЦК. Но все-таки, в узком значении слова, аппарат ЦК не кооптировал своего работника в руководящий состав этого важного аппарата цензуры.

14 декабря 1922 г. на заседании Секретариата ЦК было принято решение о введении в состав Главлита заведующего подотделом печати АПО ЦК РКП(б), коим в то время был Илья (Илларион) Виссарионович Вардин. Это был интереснейший человек.

В аппарате ЦК этот литературный критик и публицист появился 6 марта 1922 г., вскоре после создания подотдела печати при АПО. Как раз заведующим этим подотделом и был назначен И.В.Вардин (1890-1943)[81]. Появлением в аппарате ЦК Вардин обязан Сталину, который знал молодого журналиста по работе в Тбилиси[82], в «Правде» 1917 г. и т.п. В аппарат ЦК он пришел с организационной работы в газете «Рабочий» и сразу был назначен редактором журнала «Красная печать». Бывший «левый коммунист» не столько по случайности, сколько в душе (его близкие друзья – Ф.Раскольников и Г.Лелевич), Илья Вардин в годы гражданской войны был начальником политотдела 1-й Конной армии, в 1919 г. сотрудничал с «Правдой» и «Известиями», являлся членом МК РКП(б). Уже в то время он писал в ЦК о том, как нужно наладить партийную пропаганду[83]. В начале 20-х годов он являлся одним из организаторов РАПП. Отколовшись от литературной группы «Кузница» он вместе с Г.Лелевичем, С.Родовым, Ю.Н.Либединским и др. создал группу «Октябрь», которая ставила задачей укрепить коммунистическую линию в пролетарской литературе. В 1923 г. Вардин стал активным сотрудником литературной группы «На посту», и вскоре был назначен ЦК политредактором одноименного журнала. Троцкий, который никогда ни о ком хорошо не отзывался, об одной из статей Вардина сказал так: «Тон чудовищно высокомерен, а знаний и понимания убийственно мало»[84]. Эту характеристику можно списать на высокомерие самого Троцкого, но знавший Вардина Д.Фурманов (автор «Чапаева» и сам сотрудник Политотдела ГИЗа) писал о последнем как о безмерно честолюбивом, но недалеком человеке. На посту в ЦК РКП(б) (а также, видимо, в Главлите) Вардин «Проявил большой (недюженный, лучше сказать) ум, находчивость, чутье момента и обстановки. […] …он промалчивает там, где это выгодно, под чем угодно и в какой угодно формулировке подпишется, даже, если надо – против себя выступает»[85].

Отстаивая необходимость создания Отдела Печати в ЦК, Вардин писал весной 1923 г. в Оргбюро ЦК: «Опыт показал, что партийный аппарат не может заменить собою советский аппарат. Выступая перед государственными органами по общим вопросам печати, подотделу печати ЦК приходится искать себе советский псевдоним (Главполитпросвет, Наркомпрос, Госиздат и т.д.), ибо, как известно, парторганизация советской конституцией не признается»[86]. Поэтому Вардин предлагал создать Главное Управление печати при ВЦИКе. Учитывая, что Главлит выполняет функции этого управления, Оргбюро (в лице Калинина, Дзержинского, Рыкова и Бубнова) 19 марта 1923 г. отклонило предложение Вардина и решило оставить советский аппарат печати в системе НКПроса. Вардин апеллировал к Политбюро[87], но подчинять печать высшему органу советской власти и оно не собиралось.

Сам факт зарождения в недрах ЦК идеи организации цензурного ведомства, подотчетного высшему советскому органу, чрезвычайно любопытен. Он не только показывает скороспелость создания Главлита, определяет первый год его существования в качестве подготовительного этапа к будущим организационным распрям, но и говорит о неоднозначности понимания судеб цензуры в партийном руководстве страны, о различных вариантах развития печати при советской власти, которые потенциально существовали в 1922-1923 годах.

Приспособляемость не уберегла Вардина в аппарате ЦК. За участие в «новой оппозиции» в 1925 г. он лишился сталинского расположения. После ухода Вардина из АПО, в 1925 г. Сталин запретил работать ему в Ленинграде и отправил его в провинцию: в 1927 г. Илья Виссарионович был уже в Орловском губкоме и занимался политпросветработой[88]. Тогда же он был исключен из партии. Восстановленный в 1930 г. в ВКП(б), Вардин не избежал репрессий после повторного исключения в 1935 г.

После ухода Вардина из АПО и представительства в Главлите, персональный состав руководящего звена цензуры пересматривался в Оргбюро не раз. По просьбе Главлита (то есть лично Лебедева-Полянского) распоряжением Секретариата 24 ноября 1922 г. с Украины был вызван В.И.Нарбут для работы в Главлите. Владимир Иванович был известным поэтом, примыкал к левым акмеистом, одна его книга была даже запрещена царской цензурой. В 1918-1919 годах он редактировал «Известия» в Воронеже, а в 1920-1922 г являлся директором ЮГРОСТА в Одессе. С Лебедевым-Полянским он вряд ли был знаком раньше (если только по петербургскому университету, в котором учился на истфиле). Дело в том, что Черниговский поэт мог быть знакомым Бубнова по гражданской войне (в сентябре-октябре 1918 г. Бубнов работал в Черниговской и Курской губерниях). Именно поэтому заведующий АПО ЦК так настойчиво ходатайствовал о включении его в состав агитпропотдела ЦК.

15 мая 1923 г. Бубнов обратился к совещанию заведующих отделами ЦК с просьбой о включении Нарбута в Коллегию Главлита[89], хотя решение этого вопроса находилось в юрисдикции исключительно Секретариата ЦК. 25 мая 1923 г. Бубнов добился постановки этого вопроса на Секретариате ЦК (хотя докладчиком на Секретариате ЦК был заместитель зав. АПО Я.А.Яковлев, инициатором постановки вопроса являлся Бубнов). Решение не было принято, и вопрос был отложен до следующего заседания, поскольку Нарбут по должности не мог войти в состав высшей цензурной коллегии. Видимо это не разочаровало делового поэта, который, оставшись в Москве, организовал вскоре издательство «Земля и фабрика» и стал его директором.

На заседании Оргбюро 27 июля 1923 г. была утверждена новая Коллегия Главлита. В нее, кроме представителей ГПУ (помощник начальника Секретного Отдела ГПУ И.З.Сурто [иногда писалось: Сюрту, Сурту]) и РВСР (Г.И.Бокий), входил и представитель Агитпропа, как и было утверждено раньше – по должности – заместитель заведующего АПО, заведующий п/о печати АПО. Им с 22 июня 1923 г. был А.И.Бердников, который по совместительству работал в редакционно-издательском отделе ВЦИК. В 1924 г., после работы в Главлите, он являлся заместителем заведующего ГИЗ, потом, находясь одновременно в аппарате ЦК, работал в Комитете по делам печати, откуда 08.04.27 постановлением Секретариата ЦК был переведен и назначен Заведующим культотделом Радиопередачи. О растущем доверии к нему со стороны Сталина говорит тот факт, что он входил (вместе с Товстухой и др.) в 1929 г. в состав редакционной комиссии XVI партийной конференции.

Представители от РВС – известнейший чекист Г.И.Бокий и начальник отдела политконтроля ГПУ – Сурто – продержались в Главлите дольше, чем любой из представителей ЦК, во всяком случае, они входили в Коллегию Главлита весь этот период, включая 1925 год.

Таким образом, в первый год существования Главлита, ЦК пытался укрепить свое влияние на него, а также осуществить контроль над его деятельностью с помощью кадрового вмешательства. Это был самый простой, но не самый эффективный путь, поскольку люди, которые направлялись в эту структуру, были перегружены другой работой и не могли эффективно влиять на работу цензурного органа. Они, скорее, освящали своим незримым присутствием деятельность Главного управления по делам литературы и издательств.

Кадровый аспект в управлении Главлитом со стороны ЦК говорил не только об организации работы этого ведомства, но и о реальной подчиненности этого ведомства и определении его субординации с НКПросом и ЦК. Кроме этого, назначение представителя АПО в Коллегию Главлита создавало для АПО новый информационный коридор: кроме переписки и различных форм отчетности ЦК получил непосредственного и всецело преданного ему информатора о положении дел в Главлите. Это был не просто обратный канал связи, это был и способ неформального (нефиксированного на бумаге) нормативного давления на Коллегию Главлита: передача позиции АПО, Секретариата или Политбюро ЦК в Главлит имела огромное значение для функционирования этой организации.

Необходимо отметить, что заведующий АПО Бубнов появился в 1922 г. в аппарате ЦК, скорее всего, по инициативе Сталина, во всяком случае, выполнял его волю. Вардин, зам. зав. АПО, также обязан своим появлением в составе Секретариата ЦК Сталину. Вардин входил в состав Коллегии Главлита в 1922-1923 гг. Бубнов, связанный с Лебедевым-Полянским, пытался провести в коллегию Главлита своего человека – Нарбута. Можно предположить, что таким образом Сталин мог контролировать деятельность Главлита. Через «личную унию», в духе указаний XI съезда.

В 1924 г. порядок формирования Коллегии Главлита был изменен. Причины этого лежат в организационном переустройстве аппарата ЦК. В начале 1924 г. в составе Секретариата ЦК возник самостоятельный Отдел Печати (ОП). Этот отдел в феврале 1924 г. возглавил заместитель заведующего АПО (и заведующий подотделом печати АПО) Яков Аркадьевич Яковлев. Агитпропотдел продолжал руководить всей агитационно-пропагандистской и культурной работой, в то время как Отдел печати забрал у него ряд функции (стал заниматься цензурой прессы) и приобрел ряд новых (регулирование финансовых дел печати и т.д.). Логично было бы ввести его первого заведующего в состав руководящего звена Главлита, но сначала этого не произошло: в коллегии Главлита оставался работать представитель АПО Бердников.

Вполне вероятно, двадцативосьмилетний Я.А.Яковлев, который причислял себя к интеллигентам (поскольку учился еще до революции в Санкт-Петербургском политехническом институте), не подходил для этой роли. В революции 1917 г. он работал в Петербурге в качестве организатора, показал себя в гражданской войне на Украине, где был даже членом Политбюро и Оргбюро ЦК КП(б)У, был начальником политотдела XIV армии (в то же самое время, когда членом РВС был Бубнов), в 1920 г. председательствовал в губисполкомах во Владимире и Харькове. До работы (с 1921 г.) в Главполитпросвете и аппарате ЦК, пропагандистской работой и печатью в целом не занимался. Но потом поддерживал Маяковского и «Серапионовых братьев», в том числе влияя на постановление Оргбюро по вопросу «О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской»[90]. После ухода с руководящей должности в ОП был отправлен редактировать газету «Беднота». Трудно сказать, с чем связан его уход из ОП ЦК, но можно предположить, что он не хотел заниматься цензурой сам (и ему не доверяли это делать). Вероятно, что это связано и с тем, что его явный куратор Бубнов был переведен с работы в АПО начальником ПУР РККА. Отсутствие интереса у Я.А.Яковлева к работе в области печати говорит и то, что он был назначен в 1926 г. заместителем наркома РКИ СССР, а с 1929 г. работал наркомом земледелия СССР и пытался противостоять оголтелой коллективизации. Этот человек, как и многие другие, будет репрессирован в конце 30-х годов, а его книги и статьи будут изыматься Главлитом.

Порядок формирования Коллегии Главлита изменился уже во второй половине 1924 г. Отныне в Главлит стал назначаться не представитель АПО, а заведующий Отделом печати.

1 сентября 1924 г. на заседании Секретариата ЦК Бердников был выведен из состава Коллегии Главлита и заменен С.И.Канатчиковым[91], который являлся в это время заведующим отделом печати ЦК. Назначение нового представителя ЦК РКП(б) в Главлит было оформлено обычным протоколом, но этот вопрос на Секретариате не рассматривался, поскольку его решил один Л.М.Каганович, который единолично подписал лист решения Секретариата, пущенный вкруговую[92]. Проект данного решения без ложной скромности подготовил сам С.И.Канатчиков.

Семен Иванович принадлежал к «старым большевикам», с типичной для многих биографией. Деревенский парень из Подмосковья закончил начальную (приходскую) школу и с 15 лет был вынужден работать на заводах Москвы, переехав в Петербург вошел в знаменитый «Союз борьбы»… В 1918-1919 г. был членом Коллегии НКВД, одновременно заведуя пропагандистскими курсами, на основе которых был создан Коммунистический университет им. Я.М.Свердлова. В 1921-1924 гг. был ректором Комуниверситета им. Зиновьева в Петербурге и, отличившись в борьбе против троцкистов, попал на работу в ЦК. Н.А.Рожков, известнейший историк «старой школы» написал в 1923 г. о нем так: «Если бы от меня зависело, я бы выдвинул на место Ленина… Канатчикова, который обладает ленинской железной волей и святой мечтой»[93]. Став заведующим ОП Канатчиков заявил в докладе «О задачах печати», что главенствующее место в литературном процессе должна занять пролетарская литература[94]. Канатчиков пробыл в ОП и Главлите недолго. Д.Фурманов отметил в дневнике: «Ушли Канатчикова. Причина, видимо, только одна: слишком серьезно понял он свою роль и по-настоящему стал строить литературную оборону и нападение. … Он свернул себе голову, ибо вышестоящие оказались темными невеждами в делах литературных и подчинились, кроме того, воздействиям иного порядка (Бубнов – Фрунзе – Воронский, это все приятели…).»[95]. В ноябре 1924 г. Канатчиков был назначен в Совет Истпарта, став заместителем практически неработающего председателя (М.С.Ольминского), и являлся фактическим и формальным заведующим Истпартом. В результате конфликта с Ольминским, который был недоволен негативным отношением Канатчикова к себе[96], и поддержки ленинградской оппозиции, он был выведен из этой идеологической комиссии и занимался исключительно литературной работой. Репрессирован.

После Канатчикова в Главлит был кооптирован член Коллегии Отдела печати тридцатилетний Иосиф Михайлович Варейкис, что, кажется, даже не было оформлено никаким решением Секретариата ЦК. Не приспособленный для аппаратных игр, не занимавшийся вопросами литературы, бывший рабочий и председатель Симбирского губкома И.М.Варейкис вскоре был выведен из состава Коллегии Главлита. Он оставался работать в ОП ЦК и активно участвовал в разработке нормативных актов партии по отношению к литераторам. Варейкис был избран кандидатом в члены ЦК, но вскоре обиделся на Бубнова за его выпады на заседании Оргбюро ЦК и подал в отставку в ноябре 1925 г.[97] В дальнейшем он занимался исключительно организационной работой, будучи первым секретарем различных окружных комитетов. Репрессирован.

30 января 1925 г. в Коллегию Главлита решением Секретариата ЦК был назначен заместитель заведующего ОП ЦК – Павел Андреевич Бляхин (1886-1961), который вскоре стал заведовать Отделом печати ЦК[98]. Сельский паренек, он с 1903 г. стал членом большевистской партии, участвовал в революции 1905 г. в Москве, а после революции 1917 г. был назначен секретарем Костромского губкома партии. Литературной деятельностью начал заниматься в 1919 г. (написал повесть «Красные дьяволята»). В качестве работника ЦК он входил не только в состав Главлита, но и в другие комиссии и организации, например, в Центральный Совет Общества Друзей советского кино. После 1925 г. и ушел работать в «Совкино»[99].

Таким образом, проследив всех членов коллегии Главлита, назначенных туда Секретариатом ЦК с 1923 по 1925 г., можно сделать следующий вывод: это были, как правило, случайные в литературе люди. Заведующие Отделом печати ЦК не были приспособлены для работы в Главлите и занимались литературной борьбой и насаждением партийных постановлений в среде писателей. Для ЦК было важен не тот факт, кто участвует в работе Главлита, сколько то, что его представитель работает там и может контролировать этот важнейший орган давления на прессу.

Представители ОП в Главлите в 1924-1925 гг. зависели от Сталина в различной степени, но сам факт зависимости очевиден, так как смещение и назначение заведующего ОП в Секретариате ЦК, смещение и назначение представителя ОП в Коллегию Главлита связан с развитием внутрипартийной борьбы. Это проявилось в эти годы, например, в истории с назначением и смещением Канатчикова.

Очевидно, что «личная уния» работников Секретариата ЦК и Главлита к середине 20-х годов стала иметь меньшее значение, чем раньше. Вероятно, это связано, в некоторой степени, с усилением позиций аппарата ЦК в литературном процессе помимо Главлита. Определенную роль в этом сыграли и правовые акты, которые разрабатывались в аппарате ЦК для регулирования деятельности цензурного ведомства. В этой связи для ЦК перестало быть функциональным, кто именно представляет его интересы в Главлите, так как все работники Главлита стали постепенно выражать интересы ЦК. Поэтому после 1925 г. представитель ЦК в состав Коллегии Главлита не входил.

Это не значит, что аппарат ЦК перестал осуществлять кадровую политику в области государственной цензуры. Вовсе нет. Целый поток постановлений связан с кадровыми назначениями в Главреперткоме (поскольку это не имеет прямого отношения к исторической науке, то эти сюжеты здесь не рассматриваются). Более того, если рабочие органы ЦК назначали только одного своего представителя в Коллегию Главлита, то теперь они стали участвовать и в формировании низового уровня кадров.

В 1926 г. в аппарате Главлита работало 86 человек, из них 52 коммуниста и 34 беспартийных (главным образом на технической работе). 28 человек было с высшим образованием, 46 – со средним, 12 – с низшим. Поэтому Лебеев-Полянский в конце 1926 г. предлагал Орграспреду ЦК выделить 5 человек коммунистов на должности заведующих подотделами и 10 человек для политредакторства. 7 марта 1927 г. Оргбюро пошло на встречу интересам Главлита, указав Орграспреду ЦК на необходимость укрепления органа централизованной цензуры партийными работниками[100].

Необходимость усиления кадрового влияния партии в Главлите вытекало из политической и идеологической ситуации в стране. Дискуссии в обществе затрудняли работу политредакторов над рукописями, поскольку споры начинались между самими работниками цензуры. Это вынудило Лебедева-Полянского 18 июня 1927 г. напрямую обратиться в Орграспред и Секретариат ЦК с просьбой заменить 3-х оппозиционеров в аппарате Главлита на проверенных товарищей (3-х других заменить было нельзя, т.к. они были высококвалифицированными), чтобы через Главлит не «проскакивали» книги политически неприемлемые[101]. В октябре 1927 г. Орграспредотдел ЦК рапортовал, что 14 человек послано в Главлит, из них 7 человек – политредакторы для русского и иностранного отделов (при этом указывался их партийный стаж, но не образование)[102].

Такого внимания к работникам Главлита со стороны ЦК до 1927 г. не было. Приступ партийной заботы к кадрам советской цензуры можно объяснить только тем, что они готовились к наступлению на буржуазную идеологию.

Перестройка политической работы потребовала от ЦК перестройки и административной и кадровой.

Она началась с низовых отделов ЦК. Отдел агитации и пропаганды в мае 1928 г. был слит с Отделом Печати и во главе нового Отдела по агитации, пропаганде и печати (АППО) был поставлен Александр Иванович Криницкий (1894-1937), перешедший на новую должность с заведующих АПО. Пожалуй, это был наиболее грамотный в аппарате ЦК человек. Он родился в семье чиновника в Твери, закончил с золотой медалью тверскую мужскую гимназию. После чего поступил в Петербургский политехнический институт. В 1913 г. перевелся в Московский университет на естественное отделение, но исключен из Университета за революционную деятельность. В 1921 г., будучи членом Бюро и заведующим орготделом МК РКП (б), боролся против «рабочей оппозиции». Избран кандидатом в члены ЦК в 1924 г. Когда в июле 1925 г. в Политбюро обсуждался вопрос о новом Заведующем Орграспредом ЦК, кандидатуру Криницкого отвел только Сталин, который считал, что Криницкий еще очень молод и не имеет достаточно авторитета. Знавший его Э.Кольман вспоминал, что Александр Иванович был «грубый, невежественный, больше походивший для заведования скобяным складом, чем агитацией и пропагандой»[103]. Вряд ли это так, поскольку проекты постановлений, подготовленные Криницким в ЦК, отличаются продуманностью и грамотностью. Но его заместитель С.Н.Крылов только после работы в ЦК пошел в ИКП получать высшее образование. Отношение этого Заведующего АППО к литературе и пьесам было крайне настороженное. Именно он настоял на снятии пьесы М.Левидова «Заговор равных» в 1928 г. из репертуара Камерного театра незадолго до премьеры. После работы в ЦК Криницкий был послан в Наркомзем, затем в Саратовский крайком, а потом разделил участь многих своих коллег…

Изменение политического курса в годы великого перелома требовало и новой кадровой политики. Остаточный либерализм Лебедева-Полянского, который хотел подчинить Главлиту Наркомпрос, вызывал, видимо, недовольство на Старой площади. 6 июня 1931 г. вопрос о начальнике Главлита обсуждался на заседании Оргбюро ЦК, а 10 июня опросом членов Политбюро было решено “Утвердить Зав. Главлитом НКПроса т.Волина Б., с введением его в состав Коллегии НКПроса”[104]. В июле 1931 г. П.И.Лебедев-Полянский ушел из системы Главлита. Он остался в редакции Большой и малой советских энциклопедий и вскоре стал председателем экспертной комиссии по филологическим наукам Всесоюзного комитета по делам высшей школы. На него, как и на многих партийцев, органами ОГПУ было подготовлено “дело”, которому не суждено было воплотиться в жизнь.

***

Можно подвести некоторые итоги. Уровень работников аппарата ЦК, отвечающих за контакты ЦК с Главлитом и руководящие его работой с самого начала был не высок.

Кадровая политика ЦК менялась, оставаясь тесно связанной с внутрипартийной борьбой и литературными течениями.

Кроме внутрипартийной борьбы фактором кадровой политики постоянно оставались личные отношения, личная уния.

И личная уния, и внутрипартийная борьба, и литературные течения регулировались Генеральным секретарем ЦК ВКП (б).

Выделяются три периода в кадровой политике по отношению к Главлиту. Первый – июнь – декабрь 1922 г. Аппарат ЦК формирует состав Коллегии Главлита, но не имеет в нем представителя от АПО ЦК.

Второй период – декабрь 1922 – лето 1925 г. Аппарат ЦК формирует состав Коллегии Главлита, в котором присутствует сначала заместитель заведующего АПО (декабрь 1922 – август 1924 г.), затем заведующий и заместитель заведующего ОП ЦК (август 1924 – лето 1925 г.).

Третий период характеризуется отказом от института личного представительства в коллегии Главлита сотрудника Секретариата ЦК. Этот период начинается в 1925 г. и продолжается в 30-е годы[105]. Однако, в этот период аппарат ЦК участвует в формировании низового и среднего звена в управлении Главлита, посылая через Орграспредотдел в 1926-1927 гг. для работы в цензурном ведомстве проверенных коммунистов.

Кадровая политика ЦК по отношению к Главлиту выполняла несколько функций. Прежде всего, это элемент функционирования политической организации, пытающейся через государственный орган проводить свою политику методом личной унии. Во-вторых, это способ контроля и управления Главлитом.

Кроме этого, этапы кадровой политики отражали переломные точки политической линии ЦК: введение НЭПа и начало широкомасштабного контроля над всеми идеологическими институтами государства и общества; проведение крутого перелома в органах культуры в 1929-1931 гг.

Нужно сказать, что все реформирования самой системы цензуры сопровождались изменениями в кадровой политике ЦК. Так, создание вместо Политотдела ГИЗа нового цензурного органа – Главлита – сопровождалось замещение Н.Л.Мещерякова П.И.Лебедевым-Полянским. Реформирование Наркомпроса и Главлита в 1930-1931 годах привело к приходу в Главлит Б.Волина.

Теснейшая связь новой политики (как явления) с новым именем (как носителем этой политики, этого явления) показывает нам кадровую политику ЦК как проявление мифологичности коллективного мышления аппарата ЦК. Ведь именно мифическое сознание рассматривает имя (личность) в качестве носителя исторического явления.

Таким образом, кадровая политика ЦК по отношению к Главлиту помогает в той или иной степени ответить на вопрос о взаимоотношениях ЦК и Главлита. Действительно, Главлит всегда зависел от ЦК, но всегда по-разному. Сам характер этих взаимоотношений и то, какие сферы деятельности они охватывали, чем были наполнены – в следующем разделе.

Для понимания отношений Главлита и ЦК РКП(б) необходимо рассмотреть методы, средства и функции управления Главлитом со стороны ЦК, начиная от принятия решений, организации, регулирования деятельности и заканчивая контролем над выполнением постановлений ЦК.

Приняв решение о создании Главлита на базе Политотдела ГИЗа, ЦК поручил формирование этой организации НКПросу и заведующему Главлита. Именно на них легла вся работа по созданию структуры Главлита, укомплектованию ее кадрами, организации труда сотрудников, налаживания каналов связи с другими организациями. Но часть организационных функций ЦК оставил за собой. Это отчасти относится к кадровой политике, координации взаимоотношений Главлита, ГПУ и НКПроса, установления субординации между ними, создание информационных связей по линии Главлит-ЦК.

являлась непосредственной задачей ЦК после возникновения Главлита. Все эти ведомства занимались цензурой и раньше, но в 1922 г. требовалось не только разграничить их функции, но и решить вопрос о формах и направленности цензуры: какой ей быть – предварительной или последующей.

6 октября 1922 г. на первом совещании представителей цензуры, в котором принимали участие Зав АПО, представители Главлита, ГПУ, Главполитпросвета, НКПроса и ГИЗа, этот вопрос был решен таким образом: “Признать необходимым переход от предварительной цензуры к карательной форме цензуры. Для выработки точного текста постановления и детализации данного вопроса создать комиссию…”[106]. Карательная цензура, о которой говорилось на совещании, была введена, но ее введение нуждалось в огромном штате цензоров на местах, аппарат которых постоянно увеличивался на протяжении 20-х годов. Другое дело, что и предварительная цензура не была отменена, хотя ее отмена планировалась. Между тем, это постановление еще раз свидетельствует о том, что организация Главлита и создание цензурного пространства в начале 20-х годов не является плодом страшного заговора кровожадных большевиков. Большевики сами стали заложниками крестьянской России.

20 сентября 1922 г. Секретариат принял решение о сосредоточении получения и распространения контрреволюционной литературы в Главлите. Этому предшествовали некоторые организационные проблемы, вызванные неразработанностью нормативной базы для деятельности Главлита и других контролирующих книжный рынок организаций.

28 июля 1922 г., сразу после создания Главлита, заместитель начальника Отдела политконтроля ГПУ Медведев обратился в Оргбюро с вопросом о том, “как поступать с ввозимой заграничной литературой не контрреволюционного характера, как например беллетристика и детские книги… и адресованные учреждениям и лицам, кои не упомянуты в Постановлении ЦК РКП от 10/II…”[107]. Директив общего характера от Оргбюро не последовало. Их отсутствие вынуждало и Главлит обращаться в Агитпропотдел ЦК за разъяснениями. 22 августа 1922 г. В.Ю.Мордвинкин писал: “В связи с стремлением некоторых Московских частных издательств заняться распространением по России литературы, издаваемой различными заграничными книгоиздательствами, перед Главлитом возникает вопрос о позиции, которой надлежит придерживаться при выдаче разрешений на ввоз и распространение этой литературы”[108]. На следующий же день Заведующий АПО А.С.Бубнов отправил в Главлит письмо с указанием на то, что существующая в стране монополия внешней торговли на литературу должна выражаться в том, что все заграничные издания поступают в Россию только через Главлит. “Что касается внутреннего содержания допустимой к ввозу в Россию заграничной литературы для широкого распространения, – продолжал Бубнов, – то на этот предмет следует снестись с Главным цензурным Комитетом, в компетенцию которого и входят вопросы внутреннего содержания”[109]. Отправить заведующего Главлитом за разъяснениями к самому себе было в духе АПО, который иногда тяготился возможностью (почти обязанностью) трактовать законы и выпускать публично-правовые акты о литературе.

В сентябре 1922 г. вопрос о концентрации сил для контроля над распространением иностранных изданий в Главлите был решен. Заместитель председателя ГПУ Менжинский, а также начальник отдела политконтроля ГПУ Этингоф отправили 19 октября 1922 г. в ЦК письмо с просьбой передать в их ведомство функции выдачи разрешений на получение эмигрантской литературы различным ведомствам (поскольку в декрете о Главлите это не предусмотрено)[110]. Но ЦК РКП(б) был неумолим: весь контроль над книжным рынком остался в руках Главлита. Материалы переписки конца 1922 – начала 1923 года содержат просьбы АПО в адрес Главлита о разрешении получить тому или иному лицу ту или иную эмигрантскую литературу[111].

Окончательное определение порядка ввоза иностранной литературы в Россию произошло в мае 1923 г. Один из пунктов инструкции “О мерах воздействия на книжный рынок” регулировал отношения ГПУ и Главлита в системе получения и распространения эмигрантских изданий. Они оговаривались следующим образом: “Персональные разрешения … выдаются Главлитом по согласованию ГПУ”[112].

Отсутствие материалов не позволяют сказать о том, каким образом ЦК координировал отношения между Главлитом и НКПросом, но в данный период они не могли быть слишком напряженными, поскольку их формальность понималась всеми участниками событий. Им было ясно, что эта организация должна отчитываться и подчиняться прежде всего Центральному Комитету правящей партии.

К регулирующим действиям со стороны ЦК можно отнести оперативное регулирование, решение текущих вопросов; политическое регулирование, которое выражалось в виде административно-правового вмешательства, выработки нормативных актов, призванных урегулировать деятельность Главлита и скоординировать его взаимоотношения с другими ведомствами.

В октябре 1922 г. Секретариат ЦК принял решение о запрещении советской прессе печатания сведений о предстоящих покупках и продажах за границей, в феврале 1923 г. также рассмотрел вопрос об опубликовании в печати сведений, не подлежащих оглашению. На основании требований ЦК Главлит выпустил циркуляр “О хлебном экспорте”, в котором запрещалось упоминать в прессе данные об экспорте хлеба. Но в апреле 1923 г. член Политбюро Г.Е.Зиновьев в выступлении на XII съезде партии остановился на этом сюжете и открыл государственные секреты. В мае 1923 г. Главлитовский начальник обратился с вопросом в Секретариат ЦК: что нам делать в случае, когда вы сами запретили печатать данные об экспорте хлеба и сами же публикуете их[113]? Только вмешательство членов Политбюро А.И.Рыкова и Л.Б.Каменева смогло погасить этот скандал[114].

Этот маленький сюжет из ежедневной работы Главлита говорит о том, что в 1922-1923 гг. рабочие отношения ЦК и органа советской цензуры только устанавливались, они еще не были четко оформлены. Кроме этого, в этом небольшом эпизоде видны зародыши самостоятельной позиции Главлита по ряду вопросов и потенциальная возможность конфликтов между партийной верхушкой и цензурным ведомством.

Множество цензурных вопросов, которые решали Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК, можно сгруппировать по нескольким направлениям:

– создание цензурного военного перечня (это отдельный вопрос, который мы разбирать не будем),

– создание общих и менее общих перечневых требований к цензурной деятельности Главлита по внутренней политике,

– постановления о конкретных журналах и писателях (часть из этих вопросов, имеющих непосредственное отношение к исторической науке, будут развираться в другом разделе).

– вопросы получения заграничных изданий и белогвардейской прессы,

– разработка публично-правовых актов по издательской политике для Главлита и ГИЗа.

Отсутствие единого порядка выдачи разрешений на ввоз литературы из-за границы, конкуренция между Главлитом и ГПУ в этом вопросе, поиск собственного места в данной системе отношений, а также необходимость выработки каких-то общих цензурных правил (поскольку в оперативном ежедневном руководстве работой Главлита случались постоянные повторы и ошибки) заставил Секретариат ЦК поставить вопрос (22 февраля 1923 г.) о разработке директив для деятельности Главлита. Они были разработаны в недрах АПО и переданы по распоряжению заведующего АПО А.С.Бубнова в Главлит через заместителя секретаря АПО Земмеля “на заключение”[115]. Рекомендации Главлиту носили громкое название “Проект постановления Политбюро ЦК о мерах воздействия на книжный рынок”. Этот документ является самым важным в данный период, поскольку он является первым и наиболее разработанным нормативным положением, в котором сделаны шаги к отходу от советского законодательства. Вот что писал позднее Лебедев-Полянский о появлении этого «постановления» Политбюро: “Главлит в своей работе руководится общими принципами, положенными в декрет СНК от 6/VI.-1922. […] Поскольку по разным причинам, в том числе и политического характера, эти принципы в декрете не были развернуты, а практика требовала более детальных указаний, была разработана в партийном порядке, как проект Политбюро, инструкция “О мерах воздействия на книжный рынок”. Рассмотренная в ряде различных комиссий, она через Агитпроп ЦК ВКП(б) была прислана в Главлит и легла в основу его практической деятельности”[116].

Прежде всего, в документе были сформулированы принципы, определяющие позицию Главлита при выдаче разрешений на книгоиздательство и журналы. Цензурный комитет “должен руководствоваться не только политическими соображениями, но и экономическими и педагогическими, приспособляя частные издательства к нуждам государства”[117]. Кроме уточнения некоторых положений декрета 1922 г., в инструкции вводились новые ограничения на издание литературы или произвольно трактовались старые. Так, например, кроме литературы, возбуждающей “религиозный фанатизм”, в инструкции запрещалось издание литературы “по вопросам философии, социологии ярко идеалистического направления”, а также экономическая литература “антимарксистского содержания”. Более того, из детской и юношеской литературы разрешалась лишь “способствующая коммунистическому воспитанию”. Разрешения на все партийные некоммунистические издания (“левоэсеровские, анархистские и др. антисоветские”) Главлитом следовало давать только по разрешениям ЦК РКП(б).

Более суровые (вернее, противоречащие закону) требования применялись к ввозимой в Россию литературе. Не пропускались издания, подрывающие интересы ГИЗа; напечатанные издательствами, оказывающими финансовую поддержку антисоветским организациям; выпущенные по старой орфографии. Последний пункт стал своего рода знаком, символом борьбы против советской печати российской эмиграции (и оставшихся в Советской России внутренних эмигрантов), считающей, что пишущий по старой орфографии человек остается внутренне свободной и чистой от большевизма личностью. Так, например, С.Ф.Ольденбург еще в середине 20-х годов отправлял в различные советские инстанции письма с ятями. Другие же пункты очень сильно ударили по ввозу прекрасной детской литературы, изданий по искусству, календарей и другой нейтральной по содержанию, но “враждебной по издательству” литературы.

Многие пункты инструкции АПО Главлиту были очень вольной трактовкой советского законодательства, а именно тезисов об “агитации против советской власти”, “возбуждения общественного мнения путем сообщения ложных сведений” и “возбуждения националистического и религиозного фанатизма”. Это связано, конечно, с основными задачами партии в области печати, а шире – в политической сфере. Но при этом нельзя сбрасывать со счетов и уровень культуры работников аппарата ЦК и цензоров Главлита, который был зачастую очень близок к народу.

В Инструкции определялся круг учреждений и лиц, которые могли получать запрещенную к ввозу литературу: в неограниченном количестве экземпляров. Ее получали ЦК РКП, Коминтерн, Профинтерн, ВЦИК и СНК; в количестве не более 3-х экземпляров – Наркоматы, ВЦСПС, Центральные книгохранилища (Библиотека Румянцевского музея, Петроградская Публичка, библиотека Академии наук), профессура Коммунистических вузов. Советские, финансовые, экономические и научные учреждения могли получать 1 экземпляр иностранной справочной, информационной и экономико-статистической литературы. Литература по специальности могла получаться лишь с согласия Главлита по ходатайствам учреждений[118]. Естественно, что сам АПО не раз ходатайствовал перед Главлитом о предоставлении права получения партийным товарищам запрещенной литературы для научной и политической работы[119].

Если сравнить этот список получателей иностранной литературы со списком начала 1922 г., разработанного в Оргбюро, то очевиден огромный рост читателей.

Этот порядок получения «Социалистического вестника», «Руля» и т.п. стал мощным фактором внутрипартийной борьбы, поскольку эти газеты печатали письма и статьи Троцкого, хронику дискуссий. Троцкий и другие оппозиционеры иногда обращались к оппонентам через «Социалистический вестник». Так, например, 17.12.23. эта газета опубликовала «секретные» с точки зрения аппарата ЦК документы Ленина: статью «К вопросу о национальностях или об “автономизации”», записку Ленина к Троцкому от 5 марта 1923 г. и т.п. Естественно, что Троцкий сам способствовал «случайной» утечке информации вскоре после «Заявления 46» и начавшейся дискуссии по «Новым направлениям» Зиновьева.

Вряд ли поддерживающий оппозиционеров заведующий АПО Бубнов таким образом способствовал распространению информации, но это ему будет позднее поставлено в вину.

Между тем, внутрипартийная борьба становилась как факт и фактор цензурной политики. В конечном итоге, борьба с Каменевым и Зиновьевым, а потом и Бухариным в 1926-1929 гг. повлияла на сокращение выписки эмигрантской прессы, обрубанию каналов информации внутри страны.

Сохранившиеся материалы Агитпропа и Секретариата ЦК позволяют сделать вывод, что обработки и систематизации сведений о работе Главлита там не проводилось. Это не интересовало ЦК, поскольку его главной задачей на данном этапе было не управление собственно Главлитом, а получение систематизированных сведений о развитии книжного рынка от самого Главлита. При этом ЦК был заинтересован в получении не только количественной, но и качественной информации. Исходя из этих задач, а также реализуя потребность в получении полных сведений об эмигрантской литературе, ЦК предложил Главлиту издавать Бюллетень с обзором иностранных (прежде всего русскоязычных) изданий.

В октябре 1922 г. вышел первый машинописный бюллетень Отдела иностранной литературы Главлита с короткими отзывами на иностранные издания (такие бюллетени планировались к выпуску 2 раза в месяц). В январе 1923 г. членам Политбюро и непосредственному начальству (НКПросу и ГПУ) был разослан и Бюллетень Главлита № 1, который включал в себя статистические и аналитические материалы не только иностранного, но и русского отдела Главлита (третий номер появился в мае, а четвертый – только в декабре 1923 г.[120]).

Выпуск этих Бюллетеней не был единственной формой отчетности Главлита перед ЦК в первые годы своей деятельности. В материалах Агитпропа остались сводные листы ведомостей Главлита, которые ежедневно присылались им в АПО со сведениями о прохождении рукописей. В этих ведомостях указывалось название рукописи, издательство, тираж, а также мотивы запрещения или указание на сделанные Главлитом поправки. Таких материалов осталось немного, но за некоторые дни января-февраля 1923 г., а также дни марта 1924 г. они существуют[121]. Если не считать непосредственного (визуального) наблюдения за работой Главлита представителями АПО, других форм проверки деятельности цензурного органа до 1926 г. выявить по оставшимся документам практически невозможно.

Итак, можно подвести некоторые итоги первого года существования Главлита и его отношений с ЦК РКП(б). Прежде всего, необходимо отметить, что сама процедура принятия решений по характеру и направлениям деятельности Главлита проходила в ЦК без участия заинтересованной стороны. Вырабатываемые в ЦК рекомендации как общего, так и оперативного, характера служили для Главлита правовой базой деятельности. Советское законодательство постепенно отходило в тень и принималось в расчет лишь в небольшой степени.

Организационные функции апарата ЦК ограничивались назначением руководящего состава Главлита, созданием информационных каналов связи (личного и делопроизводственного характера) и координацией взаимоотношений Главлита и других ведомств, занимающихся цензурой (прежде всего ГПУ). Но эта координация носила не опережающий, а последующий характер, она шла вслед за конфликтными ситуациями, а не предупреждала их.

Формы регулирующей функции аппарата ЦК ограничивались оперативным вмешательством и политическим (административно-правовым) воздействием, идеологические и экономические формы не применялись, поскольку они были направлены не столько на сам Главлит, сколько на печать, которую Главлит должен был контролировать.

Издание публично-правовых и частных актов не обеспечивало подчинения цензурного ведомства и проведения партийной линии в Главлите. Для этого нужно было организовать формы учета и контроля. Но как таковых отчетов Главлита в ЦК не поступало. Это затрудняло понимание аппаратом ЦК деятельности Главлита, раскрепощало аппарат Главлита и делало цензуру в определенной степени бесконтрольной. Контролирующие функции взяло на себя в этот период само общество, профсоюзные и литературные организации, которые писали в ЦК жалобы на действия цензуры. Сложившаяся к 1924 г. ситуация требовала от ЦК нового понимания взаимоотношений с Главлитом. Кроме этого, можно констатировать, что создание Главлита привело к изменению структуры и функции аппарата ЦК, прежде всего АПО и отчасти Секретариата ЦК. Насколько понял это аппарат ЦК в последующие два года, необходимо рассмотреть в следующем разделе.

Намного раньше появления инструкции АПО “О мерах воздействия на книжный рынок” ЦК РКП(б) стал разрабатывать общее законодательство о печати. 24 ноября 1922 г. Секретариат рассмотрел вопрос об основном законе о печати. Принятое решение было проведено (как это было принято) через советские органы: 30 ноября 1922 г. на заседании Президиума Коллегии НКПроса по докладу заведующего АПО ЦК и кандидата в члены ЦК А.С.Бубнова было решено образовать комиссию во главе со Стучкой и выйти в Малый Совнарком с ходатайством об образовании такой комиссии по выработке закона о печати[122].

8 декабря 1922 СНК утвердил состав этой комиссии[123]. Ее председателем стал пропагандист и проводник новой теории права заместитель Наркома юстиции П.И.Стучка. Противопоставляя буржуазному понятию “права-справедливости” классовый подход он представлял право “как систему общественных отношений, соответствующую интересам господствующего класса и охраняемой организованной силой его (т.е. классовым государством)”[124]. С этих позиций он и подходил к разработке законодательства о цензуре. Членами комиссии были назначены заведующий подотделом печати АПО ЦК И.Вардин, заведующий Главлитом П.И.Лебедев-Полянский, заведующий политотделом ГИЗа Н.Л.Мещеряков, высоко образованный литератор Ф.А.Ротштейн (тогда член коллегии НКИД), редактор газеты “Беднота” Л.С.Сосновский и С.Ингулов (который в 1935 г. станет начальником Главлита). Он раньше занимался вопросами военной цензуры, потом читал лекции “Виды печатной пропаганда и агитации” на центральных курсах обл. и губ. партработников при ЦК в 1923 г. В 1924 г. он был заведующим Прессбюро при Отделе печати ЦК. В ноябре 1927 г. С.Ингулов направил В.Молотову письмо, в котором просил освободить его от работы в ОП ЦК, так как не ужился с новым врид. Зав. ОП Н.И.Смирновым[125].

“Положение о печати” было выработано и состояло из трех частей: общей, правил о цензуре и определения ответственности за нарушение этого положения[126]. За полтора года работы над проектом Положения о печати состав комиссии изменился: под проектом стояли подписи Бердина (видимо, А.И.Бердникова), Ингулова, Лебедева-Полянского, Мещерякова, Рович (может быть, С.Н.Равич, известной как революционерка Ольга Равич?) и Заньковича.

Для рассмотрения этого Положения 24.7.1924. Отдел Печати ЦК внес предложение на Секретариат образовать новую комиссию для рассмотрения проекта Положения о печати[127].

Состав комиссии отделом печати ЦК виделся такой: заведующий отделом печати С.И.Канатчиков (председатель), и члены комиссии: старая большевичка, один из руководителей левых коммунистов и член коллегии НКВД в 1918 г., заместитель наркома просвещения и член Президиума Коллегии НКПроса с 1922 г. В.Н.Яковлева; Н.Л.Мещеряков (который мог заменяться заведующим ГИЗа О.Ю.Шмидтом), заместитель редактора “Правды” И.И.Скворцов-Степанов, Н.В.Крыленко от НКЮста, П.И.Лебедев-Полянский (или М.Сперанский) от Главлита, Нарком внутренних дел РСФСР А.Г.Белобородов (или начальник Административного управления и член Коллегии НКВД Сергиевский), А.И.Бердников от АПО ЦК, С.Урицкий от Центрального Бюро работников печати (потом редактор журнала “Наши достижения”) и бывший меньшевик, председатель Малого Совнаркома (с 1921 по 1923 гг.) А.Г.Гойхбарг.

25 июля 1924 г. Секретариат ЦК рассмотрел вопрос о проекте Положения о печати. Но работа над ним не была завершена, т.к. он получил различные оценки в ведущих ведомствах РСФСР. Еще летом 1923 г. проект Положения о печати был разослан на экспертизу в различные органы власти и управления, а также советские учреждения печати. Крыленко из НКЮста заметил, что проект не касается провоза изданий из-за границы, не освобождает от предварительной политической цензуры РКСМ, но включил в состав бесцензурных организаций профсоюзы, не оговорив, что это касается только Профинтерна. Кроме этого, Крыленко заметил, что в проект следовало внести установленный срок для запретительных санкций Главлита[128]. НКВД оказался единственной организацией, выступившей за сохранение старого Положения о Главлите 1922 года, в котором Академия Наук освобождалась от предварительной политической цензуры[129].

С особым мнением выступили Н.Л.Мещеряков и Лебедев-Полянский. Они настаивали на том, что необходимо изменить п.1. Положения, освобождающий от предварительной политической цензуры ведомственную, наркоматскую и профсоюзную печать. В качестве причин распространения цензуры на эти ведомственные издательства называлось, во-первых, большой процент беспартийных в составах редколлегий (в наркоматских и ведомтсвенных – 54%, в профсоюзных и кооперативных – 26%), во-вторых, опасность проникновения через эти издательства меньшевистских и эсеровских работ, что уже происходило: там изданы Огановский, Суханов, Нестрипке, Гриневич и др[130].

Стоит заметить, что вся эта литература была посвящена истории революционного движения в России.

Отдел печати ЦК в лице его нового заведующего С.И.Канатчикова настоял на сохранении status quo: на Секретариат 14 августа 1924 г. были направлены дополнения к проекту Положения о печати, в которых все издания профсоюзов и кооперации, Профинтерна, РКП, Коминтерна и Советов с их отделами от предварительной политической цензуры освобождались[131]. Интересно, что в этот список издания Академии Наук не попали, как и издания ГИЗа и ГПП, указанные в Положении о Главлите 1922 года.

29 августа Секретариат ЦК рассматривал этот вопрос с приглашением представителей НКЮста и Главлита (причем вызывался не Лебедев-Полянский, а его заместитель М.Сперанский), но обсуждаемое положение о печати так и не было принято.

Таким образом, руководящие органы ЦК РКП(б) пытались изменить и детализировать советское законодательство о цензуре практически сразу после его выхода. Но если это не удалось сделать в советском порядке, то это было реализовано исключительно по партийной линии и оказало значительное воздействие на развитие российской печати. При разработке публично-правовых актов аппарат ЦК учитывал интересы и мнения различных органов управления, пытаясь смягчить их противостояние и разработать среднюю линию управления печатью при сохранении своих интересов. Одним из действующих и эффективных способов проводить свою линию в утверждении нормативной документации является отказ ЦК принимать решения. Ни инструкция Главлиту 1923 года, ни Положение о печати 1924 г. не были приняты в ЦК, оставаясь проектами, но, тем не менее, каким-то фантастическим образом превращаясь в действующие нормативные акты.

Новый порядок получения эмигрантских изданий был разработан журналистом, сотрудником ряда пролетарских газет и заместителем заведующего Отделом печати ЦК В.И.Соловьевым[132] в сентябре 1924 г. и представлен им на Секретариат ЦК в качестве проекта постановления. В нем говорилось: “1. Выдача разрешений на зарубежную эмигрантскую литературу производится Главлитом по директивам Секретариата ЦК… а) Все без изъятия разрешения должны регистрироваться в ИНО (отделе иностранной литературы – М.З.) Главлита и в ОГПУ. Без указанной регистрации Литиздат НКИД заказ выполнить не может”[133]. Кроме этого, Отдел печати и АПО ЦК должны были разработать список организаций и учреждений, которым можно выдавать разрешения на получение эмигрантской литературы в течении первой половины 1925 г. Этот список был принят 31 октября 1924 г. на заседании Секретариата ЦК и стал “правовой” основой деятельности Главлита в этом направлении. В ноябре он был передан в Главлит.

Прежде всего, перечень организаций и учреждений, получивших право получения эмигрантской литературы, был строго определен и включал 25 наименований. При этом кроме ЦК РКП (б), ГПУ, НКВД, РВС СССР, Разведупра, Главлита и Коминтерна все остальные организации (ЦИК, ВЦИК, ВЦСПС, редакции официальных газет, научные учреждения и т.п.) могли получать только 1 экземпляр изданий. Другие изменения касались права разрешать выписку периодики: 18 получателей литературы могли претендовать на нее с разрешения АПО. Порядок оформления подписки определялся следующий: “Все перечисленные учреждения и организации представляют в Главлит в 3-х экземплярах точный список изданий, намеченных к выписке, за подписью главы организации. После рассмотрения вопроса Главлитом и ОГПУ – списки передаются в Литиздат НКИД”[134]. Подотдел распространения литературы АПО вскоре дополнительно проинструктировал Главлит каким образом отвечать на заявки различных организаций: редакции “Красной звезды”, комиссии Заграничной помощи при ВЦИКе и Президиуму Московского Совета “в их просьбе должно быть отказано на том основании, что они не имеются в списке препровожденном в письме ЦК. […] Все вопросы, касающиеся подписки на непериодическую белогвардейскую литературу и заграничную прессу решаются Главлитом”[135].

В дальнейшем Секретариат ЦК только рассматривал просьбы некоторых учреждений о выписке инопрессы, а также вместе с Политбюро решал вопросы о разрешении ввоза в СССР различных иностранных газет. Так, например, в 1924 г. были приняты решения об итальянской газете “Карьере делла Сэра”, о немецкой газете “Гамбургер Фремденблатт” и американского еженедельника “Нейшен”. В 1925 г. – о немецких газетах “Нойе Фрайе Прессе”, “Алльгемайне Цейтунг”, о еврейской газете “Нейе пресс”.

В начале 1925 г. был разработан и “Список враждебных эмигрантских издательств, книги коих, независимо от их содержания, не пропускаются в пределы СССР”[136]. Это намного упростило работу цензуры.

Более эффективный способ воздействия на цензуру и Главлит Секретариат и Политбюро ЦК видели в принятии конкретных постановлений, посвященных одному узкому вопросу или явлению. Необходимо рассмотреть хотя бы бегло перечень вопросов, которые проходили через эти партийные органы.

В 1924-1925 годах оперативное управление цензурным ведомством со стороны ЦК продолжало развиваться. При этом управление Главлитом и печатью в целом тесно переплеталось в деятельности различных отделов ЦК. В феврале 1924 г. в ЦК рассматривался вопрос об освещении политики зарплаты в “Рабочей газете” и об издании “Красной Новью” резолюции парткома. Во второй половине 1924 г. Политбюро ЦК рассматривало вопрос о цензуре всех сведений, проливающих свет на события в Грузии; проекты инструкций ОГПУ органам печати о сведениях, даваемых в печати о членах ЦК и НКИД; о порядке публикации речей ответ работников, касающихся международных вопросов в провинциальной прессе. В декабре 1925 г. Политбюро разработало директивы для ТАСС. Кроме этого, в марте 1925 г. Секретариат ЦК разработал циркуляр о недопустимости помещения в советской прессе полных текстов белогвардейских прокламаций. В различных органах ЦК рассматривались вопросы о статье публициста Эрде, о книге историка В.Невского, о литературных и общественно-политических журналах, и т.п. Оргбюро и Политбюро разрабатывали положения о задачах партии в области печати и о съезде писателей. Рассмотрение литературных вопросов в органах ЦК косвенно связано с цензурной политикой, но в большей степени их можно отнести к идеологической работе. Поэтому мы их здесь не будем рассматривать.

Таким образом, только на основании перечня вопросов, которые ставились в повестке дня заседаний ЦК, можно сделать вывод о непосредственной зависимости цензурных пристрастий Главлита от задач, поставленных перед ним руководством правящей партии.

После принятия постановления “О политике партии в области художественной литературы” (июль 1925), Политбюро ЦК РКП(б) решило усилить контроль над органами цензуры и наладить отношения между ними и другими советскими организациями, в ведении которых находился идеологический контроль над печатью. Этому способствовало и то, что Главлит продолжал борьбу за расширение своих функций и увеличение роли в управлении наукой и литературой.

В “Положении о НКПросе”, разработанном в 1925 г., официальный статус Главлита не изменился[137]. Но орган централизованной цензуры пытался самостоятельно расширить свои полномочия. Это выразилось в том, что Лебедев-Полянский в конце 1925 г. начал работу по устранению параллелизма в деятельности издательств и по их типизации, по контролю над планированием конкретных издательских планов и т.п.

Более всего это мешало Отделу печати ЦК РКП (б), в ведении которого находились многие вопросы, которые хотел взять на себя советский орган централизованной цензуры. Кроме этого, ноябрьский 1925 г. доклад ГПУ в Политбюро о сменовеховцах содержал вывод об их организационном оформлении, и бил по Главлиту, который проглядел развитие антисоветской печати.

Поэтому в ноябре 1925 г. Политбюро ЦК РКП(б) решило создать Комиссию для проверки деятельности Главлита и Главреперткома. Ее возглавил редактор “Известий” И.И.Скворцов-Степанов, а членами комиссии стали нарком просвещения Луначарский, заведующий Главлитом Лебедев-Полянский, новый (с марта 1925 г.) начальник Главреперткома Р.А.Пельше и заместитель председателя Главполитпросвета В.Н.Мещеряков. Это вызвало изменение тактики деятельности всех участвующих сторон и привело в конечном итоге к открытому противостоянию интересов (и сил) Главлита, ОГПУ, НКПроса и Отдела печати ЦК.

На XIV съезде ВКП (б) в декабре 1925 г. в докладе наркома юстиции и председателя Центральной ревизионной комиссии Д.И.Курского Отдел печати ЦК подвергся критике. Недостаток работы ОП ЦК «заключается в необычайно широком охвате работы. Здесь не только идеологическое руководство печатью, но за целый период, по крайней мере за половину того периода, который является подотчетным в настоящее время[138], Отдел Печати ставил перед собой чисто организационные задачи. […] За последнее время Отдел Печати развил усиленную работу по наблюдению за нашими издательствами. В этом отношении Отдел печати относит справедливо к числу своих достижений то, что им были рассмотрены и согласованы редакционные планы главнейших издательств – около 88. […] …мы здесь имеем со стороны Отдела Печати основательную попытку регулировать дело редактирования и издательские планы крупных издательств. […] Я полагаю, что если сузить размах работы Отдела Печати и направить ее по руслу того идеологического руководства, которого вправе требовать от этого отдела партийный съезд, что если соответственным образом размежевать работу Отдела Печати с теми советскими органами, которые также призваны ведать делом регулирования, каковыми являются Главлит, Книжная Палата, Комитет по делам печати, – если произвести это размежевание, то мы, действительно, в Отделе Печати будем иметь орган, который самым действительным образом будет оказывать влияние на подбор редакторского состава и на те издательства, в которых ближайшим образом заинтересована партия…». В заключении своей речи Д.Курский еще раз вернулся к Отделу печати и подчеркнул, что в целях укрепления аппарата ЦК необходимо «Принять меры к дальнейшему размежеванию работы Отдела Печати ЦК и советских органов – Книжной Палаты, Главлита и Комитета по делам печати»[139].

Это выступление, а также резолюция съезда по докладу ревизионной комиссии с подобным пунктом, не могли не повлиять на работу комиссии Политбюро по проверке деятельности Главлита.

15 апреля 1926 г. Председатель Комиссии Политбюро по деятельности Главлита И.Скворцов-Степанов направил в Политбюро (и копию – А.И.Рыкову в СНК) письмо с уведомлением о том, что Комиссия закончила свою работу, выработала резолюцию и подобрала необходимые документы о деятельности Главлита[140]. Пятидесятипятилетний председатель комиссии, старый большевик, Иван Иванович имел не только марксистские взгляды, но и фундаментальное образование: он в 1890 г. закончил Московский учительский институт и некоторое время работал учителем в гимназии на Арбате. Обладая огромным авторитетом, И.И.Скворцов-Степанов не раз возглавлял фронт борьбы против новых оппортунистов (в декабре 1925 г. он уже стал членом ЦК ВКП(б), а в 1926-27 гг., вскоре после снятия Л.Б.Каменева с поста Директора Института Ленина, был назначен членом Совета и Директором Института). Он мог быть необыкновенно резок и упрям, будучи трезвомыслящим и знающим тактику партийной и внутрипартийной борьбы, а также административной игры человеком.

К этому времени позиции сторон были определены достаточно четко. Заместитель П.И.Лебедева-Полянского В.Ю.Мордвинкин направил 25 марта 1926 г. заведующему Отделом Печати П.Бляхину письмо, в котором настаивал на необходимости изменения пункта 4 Положения о Главлите 1922 г. Речь, по-существу, шла о том, чтобы предоставить Главлиту возможность цензурирования изданий Госиздата и партийных издательств. Необходимость этого объяснялась тем, что эти издательства выпускают в свет произведения, запрещенные Главлитом (например, книги Есенина, Сивачева и т.д.), а также другие идеологически неприемлемые издания. Проект постановления Оргбюро, разработанный Главлитом говорил именно об этом[141].

Резолюция Комиссии Политбюро была основана на убежденности, что “основой цензурной деятельности Главлита должен остаться… п.3. Постановления Совнаркома от 6 июня 1922 г”. В то же время Скворцов-Степанов (прилагая известный “проект постановления Политбюро” 1923 г.) признал “желательным, чтобы была выработана новая инструкция (или же внесены соответствующие коррективы в инструкции существующие), в которых функции цензуры Главлита были бы очерчены более четко и определенно”.

Таким образом, Комиссия Политбюро заняла промежуточную позицию между Главлитом и Отделом Печати ЦК, поскольку не настаивала на выполнении Главлитом пункта 4-го Декрета СНК и признавала необходимость правового положения органа советской цензуры. Кроме этого, Комиссия констатировала, что “педагогического воздействия со стороны Главлита на автора не было… и впредь не должно быть”[142]. Этот пункт был уже некоторым (замаскированным) наступлением на позицию Отдела печати, который навязывал Главлиту такой род деятельности, но в то же время являлся и обвинением Главлиту, что он не выполнял решения ЦК.

Незадолго до заседания Оргбюро, на котором должен был разбираться вопрос о Главлите, произошли достаточно серьезные события, приведшие к трансформации взаимоотношений ЦК и Главлита.

5 мая 1926 г. заместитель Председателя ОГПУ Г.Ягода направил секретарю ЦК ВКП(б) В.Молотову обширное письмо, в котором отметил увеличение политической активности “сменовеховского” журнала “Новая Россия” под редакцией Исаи Лежнева. В этом журнале, как отмечал Ягода, была опубликована статья Н.Устрялова “У окна вагона”, в которой описывалась двойная жизнь интеллигенции, имеющей возможность откровенно беседовать только на кухнях за чаем. В письме делался выпад и против Главлита, а именно против его начальника: “…своевременно согласованное с Отделом Печати ЦК ВКП(б) представление ОГПУ руководителю Главлита тов. ЛЕБЕДЕВУ-ПОЛЯНСКОМУ, который был ознакомлен с приведенными… цитатами из статьи Устрялова, осталось без результатов. Статья “У окна вагона” цензурной обработке не была подвергнута и появилась в своем первоначальном виде”[143].

Обвинение ОГПУ в адрес руководителя Главлита было достаточно серьезным, сам сигнал о развитии и активизации сменовеховцев не замечать также было нельзя. Это было связано и с тем, что Политбюро в 1924 г. отказалось от поддержки сменовеховцев[144]. Уже на следующий день Политбюро заслушало доклад Молотова “О журнале “Новая Россия” и приняло решение закрыть журнал, выслать его редактора, а также “Просить ЦКК в связи с делом “Новой России” рассмотреть вопрос о Главлите”[145]. И действительно, 7 мая Президиум ЦКК принял решение “поставить на вид” начальнику Главлита “за недосмотр” статьи Устрялова в No3 “Новой России”[146].

13 мая 1926 г. Политбюро вновь подняло вопрос о недостаточной цензуре, обсуждая 5-й номер “Нового мира”, в котором была опубликована «Повесть непогашенной луны» Б.Пильняка. На сей раз, на ковер были приглашены (кроме докладчика Молотова) председатель комиссии Политбюро по цензуре Скворцов-Степанов, виновники обсуждения В.П.Полонский, А.К.Воронский и Лебедев-Полянский. Инициатор рассмотрения этих вопросов (видимо, это было ОГПУ) выбрал очень удачное время для их постановки – накануне обсуждения в Оргбюро доклада Лебедева-Полянского о деятельности Главлита. Два удара по журналам, наносимые Политбюро, были одновременно ударами по Главлиту: ОГПУ блестяще показало, что может справлять с прессой самостоятельно, без Главлита, который виновен в пропуске антисоветских материалов. Скворцову-Степанову, как члену редакционной коллегии «Нового мира» было поставлено на вид.

Заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), на котором обсуждался доклад И.И.Скворцова-Степанова о деятельности Главлита, состоялось 17 мая 1926 г. В связи с предшествующими событиями, для Лебедева-Полянского это заседание проходило в тяжелой обстановке. Хотя на Оргбюро не упоминалось решение ЦКК, в его заседании принимали участие члены Президиума ЦКК, которые могли качнуть маятник настроения участников заседания в любую сторону. Более того, Молотов умолчал о реакции Политбюро на ошибки Главлита. Вместо обсуждения вопроса об усилении цензуры, направленной на продукцию частных издательств, на Оргбюро был поставлен вопрос о распространении цензуры на государственные издательства.

На заседании 17 мая 1926 г. было решено заслушать доклады Главлита и Отдела печати ЦК о Главлите в июне, а также “Поручить Отделу печати ЦК обсудить вопрос о целесообразности распространения цензуры Главлита на ГИЗ и остальные партийно-советские издательства”[147]. Принятое решение говорит о том, что заседание Оргбюро не проходило спокойно, поскольку обсуждение деятельности Главлита напрямую затрагивало интересы Отдела Печати ЦК, который в это время возглавлял С.И.Гусев.

Сергей Иванович Гусев родился в 1874 г. и в 22 года поступил в Технологический институт в Санкт-Петербурге. После полной драматизма революционной деятельности, он был членом РВС Республики и членом РВС Южного фронта. Примечательно, что в годы гражданской войны он часто осмеливался выступать против своего начальника Л.Д.Троцкого и отстаивать необходимых для работы людей. Это качество заставило Сталина (с которым Гусев также спорил) еще в 1919 г. с оттенком неприязни назвать Гусева “петушком”. В 1921-1922 г. Сергей Иванович был начальником ПУРа, а с 1923 г. стал секретарем ЦКК (руководил инспекцией по армии и флоту) и членом НК РКИ СССР.

На XIV съезде Гусев выступил против новой оппозиции Каменева, Зиновьева и обрушился с критикой на Н.К.Крупскую, которая поддержала оппозиционеров. Гусев заявил, что обвинения Секретариата и Генерального секретаря в том, что они злоупотребляют необъятной властью, беспочвенны[148]. Поставленный во главе Отдела печати ЦК, Гусев первоначально был несколько отодвинут от решения вопросов политической цензуры (ему поручили, прежде всего, выполнить резолюцию XIV съезда и заняться координацией деятельности всех советских органов, связанных с печатью). Этим назначением аппарат ЦК очень выигрывал: печать контролировалась одновременно и секретарем ЦКК.

О растущем доверии Гусеву со стороны Сталина и Политбюро в целом говорит тот факт, что после изгнания Каменева, Зиновьева и Канатчикова из Совета Института Ленина, туда был введен Гусев, ставший также членом Дирекции Института (сообщение об этом появилось в печати в январе 1927 г). В январе 1928 г. Гусев вместе с нижегородцем М.А.Савельевым были назначены заместителями Председателя Истпарта Ольминского после умершего Н.Н.Батурина (жена Гусева, нижегородка, работала там секретарем с 1924 г.). Гусев, видимо, понимал специфику вопросов печати и литературы поверхностно и непрофессионально, вполне вероятно, что именно поэтому он сам не хотел заниматься проблемой отношений с Главлитом. Но отстаивание интересов Отдела печати заставило его начать тихую борьбу с советским органом централизованной цензуры за сферу влияния.

Накануне рассмотрения вопроса о цензуре в Оргбюро (он планировался на 11 июня[149]) С.И.Гусев выступал 7 июня в Оргбюро с вопросом о Советских органах печати, в которых был дан обзор функций различных органов хозяйственного, административного и политического управления печатью[150]. Один из выводов, к которому пришел Гусев, был таким: “на отдел печати возлагается координирование производства и распространения произведений печати с задачами партии (рассмотрение редакционно-издательских планов…)”[151]. Последняя фраза выдавала интересы Отдела печати, который пытался перехватить эту функцию у Главлита (который в свою очередь претендовал на роль координатора редакционно-издательских планов). При этом эти планы Отдела Печати совершенно расходились с резолюцией XIV съезда партии по докладу ревизионной комиссии.

Одновременно с этим С.И.Гусев подписывает Проект постановления Оргбюро по докладу Главлита. В нем признается необходимость распространения цензуры на все издательства СССР (в том числе советско-партийные), с оговоркой, что “в отношении некоторых издательств, а также некоторых видов литературы цензура может быть лишь последующей”[152]. Но, главное, в Проекте постановления были в общем виде сформулированы претензии Отдела печати к Главлиту:

1) в своей практике Главлит опирался на проект постановления Политбюро, посланный на заключение в цензурное ведомство, но никем не утвержденный, что привело к вмешательству Главлита в функции других советских и партийных органов и невыполнению “в необходимой мере” основной задачи – цензуры;

2) Главлит не придерживается строго советского законодательства о цензуре и не информирует партию о явлениях в литературе, которые приобретают крупное политическое значение;

3) Главлит все свои шаги должен согласовывать с Отделом печати ЦК (а именно – типизация издательств, уточнение конкретных планов и издательских схем, закрытие и открытие издательств и т.п.).

Вполне вероятно, что данный проект постановления подготовил для Гусева кто-то другой, например, его заместитель В.Н.Васильевский, но поскольку заведующий ОП ЦК подписал этот документ, можно говорить о его общем согласии с духом планируемого постановления.

5 июня 1926 г., незадолго до слушанья доклада Главлита в ЦК, П.И.Лебедев-Полянский обратился к Молотову с просьбой переставить доклад Главлита на середину сентября. Причины этого предложения Лебедев-Полянский сформулировал таким образом: “Тов. Гусев это поддерживает. Сейчас же, после Пленума ЦК тов. Гусев уезжает… Кроме того, после Пленума вопрос может быть сжат из-за всяких дел, а мне хотелось бы развернуть его обстоятельней, тем более, что предвидится организационная пря с Отделом печати“[153] (выделено мной. – М.З.). Хотя Объединенный Пленум ЦК и ЦКК состоится 14-26 июля 1926 г., просьба главного цензора страны подействовала.

Таким образом, Лебедев-Полянский хотел отсрочить свой доклад на Оргбюро всевозможными способами до возвращения Гусева в Москву, надеясь иметь какую-то поддержку в его лице. Очевидно также, что основная оппозиция Главлиту в Отделе печати складывалась из других лиц. Для противостояния им начальник Главлита апеллировал к своему давнему и могущественному другу Молотову, который уже не раз ему помогал в организационных и кадровых решениях.

Оппозицию Главлиту в Отделе печати ЦК представлял заместитель Гусева и временно исполняющий обязанности заведующего Отделом печати тридцатичетырехлетний Владимир Николаевич Васильевский. Он родился в семье земской интеллигенции во Владимирской губернии. Окончив гимназию в Баку, в 1912 г. поступил на юрфак Московского университета (на следующий год исключен за революционную деятельность). В 1913-1914 гг. являлся секретарем редколлегии большевистской газеты “Правда”. До работы в аппарате ЦК Васильевский заведовал ОП Петросовета, редактировал “Петроградскую правду”. С 1921 г., являясь помощником секретаря ЦК, он заведовал редакционно-издательским подотделом Агитпропотдела ЦК, а потом перешел работать в Отдел печати. Все это говорит о большом опыте работы с печатью (которого как раз и не имел Гусев) и опыте административной борьбы.

Сразу после отъезда С.И.Гусева из Москвы (или в дни его отъезда) В.Н.Васильевский готовит “Заключение о предложения Отдела Печати по докладу о деятельности Главлита”[154]. В ней наступление на Главлит оформлено по всем правилам политической и организационной борьбы. Перечень ошибок и просчетов Главлита растянут почти на страницу. Все они почти полностью повторяют претензии к Главлиту, выдвинутые со стороны ОГПУ.

Прежде всего, говорится о том, что Главлит не выполняет возложенные на него функции: “За последние месяцы мы имели в этой области ряд крупнейших ошибок Главлита, как цензора (статья Устрялова в “Новой России”, рассказы Булгакова[155], книга Калинникова[156] [сборник памяти Бакунина издательства “Голос Труда”[157]] и др.)”[158]. Далее указывалось, что Главлит просмотрел эволюцию сменовеховцев, выпускал частные издания с предисловиями коммунистов и т.п.

Позицию своего ведомства Васильевский формулирует таким образом: “Попытки Отдела Печати давать указания Главлиту неоднократно встречали мелкое обидчивое отношение с его стороны, непонимание необходимости согласования с Отделом печати ЦК разрешений и запрещений на новые периодические издания, внесение в Отдел Печати всех мелких вопросов без всякой попытки выделить из них вопросы, имеющие принципиальное значение и действительно использовать стремление Отдела Печати заглянуть поглубже в эту работу для решения именно важнейших принципиальных вопросов.

В этом отношении заявление тов. Лебедева-Полянского на стр.4-й его докладной записки является тенденциозным и совершенно неправильно излагает требования Отдела Печати, что придало бы ему только большую отчетливость и твердость в руководстве Коллегии Главлита”[159]. Далее Васильевский практически без изменений использовал положения Проекта постановления Оргбюро, подписанного С.И.Гусевым. Единственный тезис, который был вычеркнут, это упрек Главлиту в том, что он использовал в качестве партийной директивы неутвержденный проект постановления Политбюро 1923 г. (поскольку в устах Отдела Печати ЦК это обвинение в 1926 г. звучало даже не смешно…).

Сентябрьское заседание Оргбюро, на котором должен был быть заслушан доклад Главлита, готовилось очень тщательно обеими сторонами[160]. Кроме Лебедева-Полянского, на обсуждение вопроса были вызваны Луначарский и зачем-то А.И.Бердников, который в это время возглавлял Комитет по делам печати (возникший в 1925 г.). Его роль в этом заседании остается для нас скрытой. Можно предположить, что он призван был поддержать начальника Главлита, поскольку около года (1923-1924) входил в состав Коллегии Главлита. Но более вероятен противоположный вариант – Бердников выступал представителем конкурирующей с Главлитом фирмы, функции и некоторые полномочия которой Главлит хотел присвоить. Как всегда в запутанных случаях, Оргбюро 27 сентября решило отложить доклад Главлита на неделю.

Лебедев-Полянский был заслушан на заседании Оргбюро только 4 октября 1926 г. Поскольку С.И.Гусева в Москве не было, в обсуждении вопроса принял участие его заместитель – В.Н.Васильевский, а также Алексеев из ГПУ (входил в состав Коллегии Главлита). В докладе заведующий органом централизованной цензуры остановился на задачах, стоящих перед Главлитом, описал принципы цензуры (указав, что исполняет партийную инструкцию, присланную из АПО ЦК), а также описал состояние книжного рынка и реакцию писателей на деятельность цензуры[161].

Текст резолюции, предложенный самим начальником Главлита, включал следующие основные положения: “пересмотреть основные принципиальные инструкции Главлита, согласовав их с требованиями текущего политического момента… […] Передать Главлиту а) предварительный и последующий просмотр всей литературы до сих пор изъятой из его ведения, б) рассмотрение и утверждение конкретных производственно-издательских планов и в) установление издательских схем отдельных ведомств и учреждений. […] Пересмотреть и утвердить на Политбюро список допускаемой и запрещаемой периодической иностранной прессы”[162]. Кроме этого, начальник Главлита предлагал восстановить взаимное представительство в отделе печати и Главлите. Совершенно ясно, что Васильевский выступил на заседании Оргбюро против этой резолюции, высказав свои замечания, сформулированные еще в июне 1926 г.

С целью проверки деятельности Главлита и разрешения противоречий было решено создать комиссию, которая должна была “подготовить предложения по докладу о деятельности Главлита”[163].

Идея создания комиссии для разработки форм распространения цензуры на все издательства принадлежала Отделу печати (Гусеву или Васильевскому). В нее предполагалось включить Гусева (или Васильевского), Ягоду от ГПУ, Лебедева-Полянского, А.С.Енукидзе (ЦИК), и заведующих государственного и партийных издательств. Но на Оргбюро состав Комиссии был определен другой, также как и ее целеполагание – для подготовки предложений по докладу Главлита. Во время отсутствия С.Гусева, председателем этой комиссии был назначен врид. зав. Отделом Печати ЦК В.Н.Васильевский, членами – помощник Сталина заведующий АПО ЦК В.Г.Кнорин (вероятнее всего, негативно относившийся к Гусеву и практически не принимавший участия в работе комиссии), член ЦКК М.Ф.Шкирятов (соратник Гусева), П.И.Лебедев-Полянский и А.В.Луначарский. Следует отметить, что представители ОГПУ и ЦИКа в состав комиссии не были включены, поскольку их присутствие там могло сыграть против Главлита. Срок работы комиссии был определен стандартный – две недели.

Аппаратная игра вступала в новую фазу. Васильевский, а в его лице Отдел Печати ЦК, получил прекрасную возможность еще раз упрекнуть Главлит в том, что тот не только не может требовать расширения своих функций, но и с прямыми обязанностями не справляется.

26 ноября Секретариат ЦК рассмотрел (неизвестно, по чьей инициативе) давно принятое решение ЦКК о Лебедеве-Полянском в связи с публикацией в журнале “Новая Россия” (№ 3) статьи Устрялова. Да и Всероссийский союз писателей обратился в партийные органы с заявлением о режиме цензуры. Постановка этого вопроса на Оргбюро спустя семь месяцев после решения ЦКК говорит исключительно о тактике борющихся сторон. Момент постановки этого вопроса был выбран достаточно удачно: в Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б) начиналась очередная партийная истерия (с 22 ноября по 16 декабря проводился расширенный Пленум ИККИ, на котором развернулась борьба с троцкистско-зиновьевским блоком). Инициатор повторного рассмотрения вопроса о профессиональных ошибках Лебедева-Полянского мог надеяться на то, что их можно изобразить в качестве оппозиционной политической линии. Но принятое Оргбюро решение было нейтрально: “Согласиться с постановлением Президиума ЦКК от 10-11.V.26 г.”[164]. Вполне вероятно, что секретари ЦК Косиор, Молотов и член ЦКК Н.М.Шверник, которые присутствовали на заседании, шли этим самым на встречу Лебедеву-Полянскому, не желая раздувать скандала.

Комиссия, образованная Оргбюро, собиралась несколько раз. Первую скрипку в формулировках постановления пытался играть Васильевский. Вместо обтекаемых фраз по общей оценке деятельности Главлита, содержащихся в проекте комиссии, он предложил следующий вариант: “Констатировать, что за истекший 1926 год в работе в области цензуры имели место отдельные серьезные ошибки и недостаточно современная и четкая сигнализация о важнейших и характерных явлениях в области литературы, имеющих политическое значение”[165].

На одном из заседаний комиссии был выработан другой (совместный) “Проект предложений по докладу Главлита”. В нем давалась такая оценка деятельности высшего цензурного органа: “Признать, что несмотря на чрезвычайную сложность и трудность работы Главлита она велась в последнее время в общем удовлетворительно и с заметным постепенным улучшением. Однако, в работе Главлита нельзя не констатировать отдельные ошибки и недостаточно своевременную сигнализацию центрам важнейших и характерных явлений в литературной жизни”[166]. В коллективном “Проекте предложений” были использованы формулировки Васильевского по конкретным задачам, которые ставились перед Главлитом: запрещение публикаций произведений меньшевистского, анархо-эсеровского и сменовеховского характера; борьба с порнографией в художественной литературе; сокращение инако-партийных частных издательств[167]. Существовал и пункт о распространении цензуры на все издательства, газеты и журналы СССР (исключение из этого пункта может делать только ЦК ВКП(б)).

Интересы Главлита в совместно выработанном “Проекте предложений” также были учтены: Главлит вместо Комитета по делам печати (или параллельно с ним) участвует в утверждении издательских планов, издает правила и инструкции, “затрагивающие… вопросы, подлежащие компетенции Комитета по делам печати”, а также выдает разрешения на новые издательства и издания.

Васильевский, представляющий интересы Отдела печати ЦК, выступил против расширения функций Главлита. Он вычеркнул два пункта (которые мы только что изложили) из текста посланного ему “Проекта предложений”, а также отредактировал пункт о распространении цензуры на все издания и издательства. К нему он добавил следующее положение: “Поручить Отделу печати совместно с Главлитом и с привлечением руководителей крупнейших издательств и редакций центральных газет разработать формы и порядок такого распространения цензуры”[168]. Таким образом, он пытался вернуться к первоначальной резолюции по докладу Главлита, которую написал еще в июне 1926 г.

В четверг 16 декабря 1926 г. Васильевский разослал членам комиссии письмо, в котором объяснял свою позицию. “Согласно постановлению Оргбюро, – писал он, – регулирование издательских планов с политической стороны принадлежит Отделу печати ЦК… Общее же утверждение издательских планов постановлением Оргбюро возложено на Комитет по делам печати”[169]. Заведующий АПО ЦК ВКП(б) Кнорин оставил на письме Васильевского резолюцию: “Согласен. К”[170].

Получившие это же письмо Луначарский и Лебедев-Полянский[171] согласны не были. Хотя Васильевский предлагал им ответить ему, если они не согласны с новым проектом, чтобы встретиться до заседания Оргбюро, назначенное на 20 декабря, ответа не последовало.

18 декабря проект постановления в том виде, в котором его отредактировал Васильевский, был размножен и разослан участникам заседания Оргбюро.

Утром 20 декабря Луначарский отправил в Оргбюро письмо, в котором замечал, что председатель комиссии Оргбюро Васильевский внес в Оргбюро не ту резолюцию, которую приняла на совместном заседании Комиссия, поэтому необходимо восстановить пункт о контроле над издательскими планами со стороны Главлита[172]. Видимо, Лебедев-Полянский с Луначарским старались выиграть время и отложить решение на Оргбюро до возвращения С.И.Гусева. И действительно, 20 декабря 1926 г. Оргбюро отложило рассмотрение вопроса о Главлите[173].

Через две недели, 3 января 1927 г., Оргбюро вновь должно было рассмотреть вопрос о Главлите. Но около трех часов дня Луначарский отправил в ЦК телефонограмму: “Сегодня на повестке стоит обсуждение резолюции по докладу Главлита. Между тем, по вопросу этому возникли серьезнейшие разногласия, которые могут быть улажены лишь в течение ближайших дней”[174]. Поэтому от всей Коллегии НКПроса Луначарский просил снять с повестки дня этот вопрос, что и было сделано. Но борьба интересов, авторитетов и сил продолжалась. Вопрос о Главлите вносился в повестку дня Оргбюро на 10 января[175], на 18 января, на 1 февраля 1927 г., но каждый раз не заслушивался и постоянно откладывался. Этому были причины.

В январе 1927 г. при Совнаркоме СССР была создана Комиссия по изучению положения литераторов под руководством Г.М.Кржижановского. Цензурная подкомиссия солидаризировалась с комиссией Политбюро о том, что особенного нажима на литераторов со стороны цензуры нет. В письме в Политбюро от 25 января 1927 г. было зафиксировано, что “Комиссия признает необходимость расширения объема работ Главлита также и на те издательства, которые до сего времени осуществляли цензуру самостоятельно”[176]. Но, главное, и она выступила против Главлита в его стремлениях контролировать издательские планы и подержала Отдел Печати ЦК (что внешне выглядит своеобразной местью Главлиту за то, что он резко сократил список белогвардейских изданий, получаемых СНК[177]).

Определенную роль в затягивании вопроса о Главлите сыграло возвращение в Москву С.И.Гусева. 13 января 1927 г. он должен был ответить на вопросы членов Политбюро о том, почему стало возможным издание книги “Очерки истории анархического движения в России”, той самой книги, посвященной Бакунину, за которую ругал Васильевский Главлит еще в начале июля 1926 г. Но рассмотрение этого вопроса откладывалось до 27 января 1927 г., когда кроме Гусева был заслушан и Менжинский. Политбюро ограничилось констатацией факта: “Принять к сведению сообщение т.Менжинского и вопрос снять”[178]. Следовательно, Главлит был признан невиновным. Таким образом, основной козырь в руках Васильевского в борьбе с Главлитом был выбит.

Желание Васильевского сохранить ряд полномочий за Комитетом по делам печати было обсуждено на заседании Оргбюро в марте 1927 г. Гусев и Бердников не возражали против передачи ряда функций от этого комитета в Главлит. Все это подготавливало почву для нового варианта постановления Оргбюро о деятельности Главлита.

Получив в феврале 1927 г. двухмесячный отпуск[179], Васильевский исчез из Отдела Печати ЦК. Это было сделано, вероятнее всего, руками С.И.Гусева, но за этим маячит тень Главлита. Человек, который больше, чем все стоял за интересы Отдела Печати ЦК, стал неугоден в этом отделе по причине исключительно личных отношений. Но он не исчез из поля зрения ЦК, удержавшись на политической арене. Вероятно, ОГПУ поддержало его за помощь в борьбе с Главлитом в 1926-7 годах. После 1927 г. Владимир Николаевич являлся членом редколлегии “Известий”, журнала “Красная новь”, затем сотрудничал с “Правдой” и редактировал “Прожектор”. Васильевский был заместителем Савельева в Истпарте, являясь помощником секретаря ЦК Угланова, (в самом конце 1928 г. освобожден от должности помощника по своей просьбе). В последние годы жизни (он умер в 1957 г.) Васильевский возглавлял Управление по контролю за кинорепертуаром Государственного комитета по делам кинематографии при СНК СССР, т.е. родного брата Главлита, против которого так страстно воевал.

Наконец, новый вариант постановления был разработан и разослан Гусевым к заседанию Оргбюро. В основу его проекта постановления лег известный проект, разработанный Комиссией под председательством Васильевского в ноябре 1926 г. Главное отличие проекта решения Гусева от того текста, который разослал Васильевский, заключалось в удовлетворении всех требований Главлита. Были вставлены требуемые Главлитом пункты о привлечении его к рассмотрению редакционно-издательских планов и к определению производственно-коммерческих планов издательств. В том числе говорилось и о необходимости распространить цензуру Главлита на все издательства, журналы и газеты СССР[180].

Этот вариант резолюции рассматривался в заседании Оргбюро 7 марта 1927 г. на заседании Оргбюро, на которое кроме Гусева (который выступил о разработке проекта резолюции о деятельности Главлита), были вызваны члены образованной ранее комиссии Луначарский, Лебедев-Полянский и Шкирятов. Заведующий АПО Кнорин, который мог выступить в защиту интересов Васильевского (то есть Отдела Печати ЦК), вряд ли подал свой голос против таких мощных союзников Лебедева-Полянского, как члены Оргбюро Молотов и Бубнов. Васильевского на данном заседании Оргбюро не было (поскольку он был отправлен в отпуск), но внушительный пакет документов, подготовленный им для Секретариата ЦК, сыграл свою роль. Постановление Оргбюро было весьма сдержанным и осторожным: принятие окончательного решения по деятельности Главлита отложить на 3-4 месяца, в течении которых Главлит и Отдел Печати ЦК должны подготовить очередные доклады, в которых необходимо дать сведения и о положении органов цензуры на местах. Кроме этого, Оргбюро пошло на встречу интересам Главлита, указав Орграспреду ЦК на необходимость укрепления органа централизованной цензуры партийными работниками[181].

Главлит и Отдел печати получили некоторое время для перегруппировки сил и некоторого отдыха. Более того, 1 апреля 1927 г. на заседании Секретариата было подтверждено, что доклад Главлита откладывается на три месяца[182].

Результатом этого стал декрет СНК от 6 апреля 1927 г. о принципах цензуры, которого должен был придерживаться Главлит[183]. Для газет “Правда” и “Известия” Главлит стал назначать особых политредакторов.

Стали устанавливаться отношения между Отделом Печати и Главлитом. В записке Отдела печати ЦК указывалось, что в 1927 г. “часто рукописи, вызывавшие сомнение у Главлита, направлялись для просмотра в Отдел Печати и таким образом была предотвращена значительная часть возможных ошибок”[184].

В мае 1927 г. Лебедев-Полянский вынужден был коротко констатировать положение дел со своим куратором: “Связь Главлита с Отделом Печати в отчетном периоде была достаточной. Взаимоотношения, особенно в последнее время, в виду намеченного разграничения функций, начинает принимать вполне нормальный характер”[185]. В середине 1927 г. он отмечает, что с начала года он вместе с Отделом печати утверждает программы издательств и периодических изданий[186]. Тогда же Лебедев-Полянский продолжал и наступление на все издательства.

Намеченный на июнь 1927 г. доклад Главлита в Оргбюро не состоялся. Он был перенесен на более позднее время и состоялся только 2 января 1928 г.

В черновом варианте своего доклада о деятельности Главлита к заседанию ОБ 2 января 1928 г. главный цензор страны писал: “Стоит особо вопрос о том, чтобы подчинить Главлиту все издательства без исключения. Так как большинство литературы, особенно художественной, идет через ГИЗ и др. издательства, освобожденные согласно декрета СНК от цензуры, то нарушается единство принципов цензуры и многое выходит совсем без цензуры. Получается разнобой. Главлит не в состоянии четко вести свою работу. Этот вопрос обсуждался много раз и его следует на этот раз разрешить окончательно. Первая комиссия Политбюро под председательством т. Скворцова-Степанова, вторая комиссия Политбюро под председательством т. Кржижановского, Коллегия Наркомпроса высказались за подчинение всех издательств без исключения контролю Главлита. Этот вопрос обсуждался и на одном из заседаний Оргбюро и там все высказались в духе Комиссии Политбюро. В силу этого, этот вопрос рассматривался в Особой Комиссии под председательством т.Гусева в составе тт.Луначарского, Шкирятова и Лебедева-Полянского. Она единодушно высказалась за подчинение всех издательств Главлиту и даже средактировала соответствующий пункт предлагаемой резолюции”[187].

Интересно отметить, как к 1927 г. изменились функции Главлита по сравнению с возложенными на него в 1922 г.

Вот как их излагает Лебедев-Полянский:

– разрешение и закрытие издательств и периодических изданий,

– утверждение издателей и редакторов (если они являлись коммунистами, то это всегда согласовывалось с Отделом Печати и Орграспредом ЦК),

– утверждение программ издательств и периодических изданий (с начала 1927 г. вместе с Отделом Печати ЦК),

– предварительный и последующий просмотр литературы, согласование и контроль над проведением в жизнь редакционно-производственных планов издательств,

– статистический учет выходящей и ввозимой литературы,

– выдача разрешений на устройство диспутов, лекций и проч. (до осени 1926 г. это входило в функции Главполитпросвета, но постановлением Коллегии НКПроса это передано Главлиту),

– контроль над радиовещанием, изъятие из книжного рынка и библиотек вредной литературы (просмотр и оценка этой литературы),

– идеологически-политический анализ выходящей литературы[188].

В проекте резолюции ОБ, написанной Главлитом к январскому 1928 г. заседанию ОБ, опять говорилось о необходимости распространения предварительной цензуры Главлита на все издательства, журналы и газеты СССР[189]. Врид. зав. ОП Е.Бумажный выступил против этого, указывая, что сейчас технического персонала для этого у Главлита маловато[190].

Но к январю 1928 г. ситуация в аппарате ЦК изменилась. Нужно упомянуть, что в декабре 1927 г. прошел XV съезд ВКП (б), на котором были переизбраны руководящие органы ЦК, Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. В соответствии с этим был назначен (хотя и временно) новый руководитель Отдела печати ЦК: вместо Е.Бумажного им стал бывший инструктор ЦК по печати Н.И.Смирнов. В одном из писем в ЦК Скворцов-Степанов вгорячах так характеризовал нового руководителя печати: «дурак или сознательный лжец»[191]. В выступлении председателя Центральной ревизионной комиссии Курского на XV съезде вновь прозвучала мысль, что Отдел печати слишком много занимается организационной работой в области печати, хотя это должно быть функцией советских органов[192]. Было решено, что для устранения параллелизма АПО и ОП ЦК должны быть объединены.

На заседании ОБ 2 января 1928 г. вопрос о Главлите рассматривался одним из первых. ОБ ЦК отклонило проект резолюции, подготовленной ОП и Главлитом и признало доклад Главлита неудовлетворительным.

В постановлении ОБ указывалось на “недопустимость невыполнения директивы XIII съезда партии о размежевании издательств по основным видам печати и типам изданий”. Это было естественно после указания Курского на последнем партийном съезде. В постановлении ОБ также говорилось о необходимости “радикального сокращения количества издательств и усиления идеологического контроля”[193].

Для этого была создана комиссия в составе Косиора С.В. (председатель), Смирнова Н.И., Халатова А.Б., Лебедева-Полянского П.И., Луначарского А.В., Минкина А.Е. и Ройзенмана Б.А.

Было решено вопрос об отделе печати поставить особо на одном из ближайших заседаний Оргбюро.

Судьба Отдела печати известна – в мае 1928 г. его слили с АПО ЦК. Руководить новым отделом стал А.И.Криницкий.

Постепенно Главлит все больше и больше присоединялся к влиянию на редакционно-издательские планы. Как ни странно, но стратегия планирования всего и вся, проводимая государством, в этом ему помогла. Уже в конце 20-х годов в Главлите возник организационно-плановый отдел, который совместно с издательствами контролировал и утверждал редакционно-издательские планы, контролировал их выполнение и т.п. Но этим же самым с начала своего возникновения занимался и Комитет по делам печати (в подчинении Госкомторга) и культурно-социальная секция Госплана.

Поэтому в середине 1930 г. Лебедев-Полянский выступает с инициативой реорганизации Главлита: объединение его с Комитетом по делам печати (с поглощением последнего), распространения главлитовского контроля над ГИЗом и другими партийными издательствами и превращения его из ведомственного органа в надведомственный (выведения из состава Наркомпроса в подчинение СНК РСФСР)[194].

Вопрос о Главлите должен был рассматриваться 1 июня 1930 г. на Секретариате ЦК, но был отложен на более поздний срок[195]. 11 августа 1930 г. этот вопрос был рассмотрен на заседании Секретариата ЦК. Было решено оставить Главлит в системе НКПроса, но цензурный аппарат сильно сократить. Уполномоченные Главлита в издательствах должны первоначально утверждаться в ЦК. В постановлении также утверждались и новые функции Главлита[196]. Именно эта часть постановления Секретариата была утверждена опросом на заседании Политбюро 3 сентября 1930 г.

В результате различных согласований и борьбы, СНК РСФСР 5 октября 1930 г. принял постановление “О реорганизации Главного управления по делам литературы и издательств (Главлита)”. Главное – Главлит остался в рамках Наркомпроса РСФСР, но с оговоркой как “отдельное управление”. В этом официальном советском документе впервые были законодательно закреплены те достижения цензурного монстра, которых он добился с 1922г. На Главлит возлагалось “общее руководство всеми видами контроля политико-идеологического, военного и экономического” (что пересекалось с прерогативой Культпропотдела ЦК), контроль его распространялся не только за печатными и рукописными произведениями, картинами и т.п., но и за радиовещанием, лекциями и выставками; при государственных и общественных издательствах, радиовещательных организациях; при телеграфных агентствах, почтамптах и таможнях вводится должность уполномоченных Главлита, которые осуществляют предварительный контроль и содержатся за счет предприятий и организаций, при которых они состоят[197].

Итак, к 1930 г. Главлит существенно расширил функции, зафиксированные в 1922 г. в декрете СНК. Отныне основным звеном в области предварительного контроля над литературой стал институт уполномоченных, которые назначались Главлитом по согласованию с аппаратом ЦК. Зависимость Главлита от ЦК, существующая с 1922 г. максимально усилилась к 1930 г.

***

Подведем некоторые итоги.

Цензурные органы, воссозданные большевистским руководством страны в гражданских и военных ведомствах в 1917 г., выполняли свои функции и к лету 1922 г., но НЭП, окончание гражданской войны и перестройка государственного аппарата объективно приводили к неизбежности изменения как органов цензуры, так и органов контроля над информационным пространством Советской России.

Главлит, как орган централизованной системы, формально создан по инициативе рабочих органов ЦК на базе политотдела Госиздата. Фактически его организация была предопределена становлением политической системы советского государства. При его образовании причудливым образом переплелись как объективные, так и субъективные мотивы. В этом состоит проблема трактовки создания Главлита. Идея ограничения текста, информационного пространства возникла не в 1922 г. и не в головах большевиков. Цензура и цензурные комитеты существовали и в царской России. Библиотечные и архивные чистки проводились в годы гражданской войны по инициативе снизу, массы сами создавали критерии меры доступности и дозволенности распространения тех или иных идеологем. Окончание гражданской войны позволило ЦК РКП (б) заняться усовершенствованием государственного аппарата, приведением его в соответствие к новым политическим условиям. Появление Главлита, поэтому, можно рассматривать как факт естественного развития политической системы, гармонизации взаимозависимостей различных ее составных, урегулирования отношений между НКПросом и его структурами (Политотдел ГИЗа, Книжная палата), НКВД и его элементами (Политотдел ГПУ), РККА, и т.п.

Одним из важнейших факторов становления политической системы был процесс над эсерами, планируемый к 1 июня 1922 г. С самого момента рождения Главлита задачи, которые аппарат ЦК ставил перед ним, всегда были связаны с межпартийной и внутрипартийной борьбой.

Итак, появление Главлита есть организационное оформление цензурных функций общества, сконцентрировавшихся (в том числе) и в партийном аппарате ЦК РКП (б). Созданием полностью подконтрольного Главлита руководящие органы ЦК делегировали ему часть своих цензурных функций.

Вторая проблема, которая встает перед исследователем, это определение взаимовлияния партийного аппарата и Главлита. Представлять Главлит только исполнителем цензурной воли ЦК ВКП (б) вряд ли возможно.

Можно выделить несколько периодов взаимоотношений аппарата ЦК и органа централизованной цензуры.

Эпоха военного коммунизма, позволившая государству практически полностью контролировать издание прессы, характеризуется созданием главного цензурного ведомства в рамках именно издательского дела. Руководил государственной цензурой глава Политотдела ГИЗа Н.Л.Мещеряков.

Переход к НЭПу вывел из-под контроля ГИЗа распространение и издание буржуазных газет и журналов. Идея ограничения буржуазного текста весной 1922 г. совпала с идеей ограничения внутрипартийного текста, которую озвучил Ленин (дискуссия с Мясниковым и секретное делопроизводство). Созданный для реализации этих идей Главлит символизировал новую цензурную политику. Сменилось и имя руководителя – им стал Лебедев-Полянский. Изменилась кадровая политика по отношению к цензурному ведомству. Если раньше ЦК не имел своего представителя в Политотделе ГИЗа, то теперь он формирует состав Коллегии Главлита, в который внедряет сначала заместителя заведующего АПО (декабрь 1922 – август 1924 г.), затем заведующего и заместителя заведующего ОП ЦК (август 1924 – лето 1925 г.). В этот период сильно не только понимание личностного начала в управлении, но и тип взаимоотношений – персонально ориентированный. Складывается личная уния между Генеральным секретарем ЦК Сталиным и руководителями АПО и ОП. Между руководителями АПО и представителями ЦК в Главлите также существует личная уния. Все конфликты между Главлитом и ЦК являются отражением личных конфликтов. Необходимо отметить, что Главлит также оказывал кадровое воздействие на аппарат ЦК (по его просьбе вызывались те или иные товарищи для работы в цензуре и т.п.).

Аппарат ЦК управлял Главлитом, используя все методы и средства. Однако, по протоколам Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК весь спектр управления, который представлен в этой главе, проследить трудно. Основная работа шла «за кадром». Прежде всего, видна работа низовых структур аппарата Секретариата ЦК – АПО и Отдела печати, их переписка с работниками Главлита раскрывает (хотя только в основных чертах) тот основной пласт зависимости цензурного органа от руководящих работников и органов ЦК, которая всегда скрывалась от глаз наблюдателей. Во-вторых, институт личного представительства ЦК в Главлите предполагал и внепротокольное воздействие на идеологию и литературную политику цензоров. Не только личные приказания партийного работника Лебедеву-Полянскому, не только телефонные звонки, но и кадровая зависимость цензоров от аппарата ЦК становилась нормой этого внепротокольного влияния.

Хотя «мелочи» управления нам не известны, характер функционального взаимовлияния Главлита и ЦК РКП (б) достаточно ясен. Прежде всего, аппарат ЦК выполнял функции распорядительного органа по отношению к Главлиту. Во-вторых, важно подчеркнуть и влияние Главлита на создание регламентарных и иных публично-правовых актов в аппарате ЦК. Поэтому ЦК участвует в договорных отношениях с Главлитом, становясь, по сути исполнителем некоторых постановлений и решений цензурного ведомства. Именно в это время появились некоторые варианты развития цензурной политики большевиков, которые не были реализованы. Так, например, необходимо отметить возможность перехода в 1922 г. от предварительной цензуры к карательной, что было реализовано только частично.

В 1926-1929 гг. аппарат ЦК отказался от института личного представительства в коллегии Главлита сотрудника Секретариата ЦК. Была реализована идея коллективного представительства: аппарат ЦК (по просьбе Главлита) участвует в формировании низового и среднего звена в управлении цензурным органом, посылая через Орграспредотдел в 1926-1927 гг. для работы в нем проверенных коммунистов. Кадровые конфликты этого периода между ЦК и Главлитом также переросли уровень личных и стали на уровне организационных: идет борьба за распределение функций и полномочий между Отделом печати ЦК и Главлитом. В этом виден отказ от мифологизированного строения отношений (смена политики > смена организации > смена лидера) к рационализации отношений. Это заканчивается рационализацией аппарата ЦК и организационной перестройкой Главлита. Организационная перестройка сопровождается новыми вариантами развития цензуры: всплывает (но не реализуется) идея ограничения цензурных функций в аппарате ЦК, а именно, в Отделе Печати, который должен был бы лишиться организационного давления на органы цензуры, оставляя за собой только идейное руководство последними. Но эта идея, высказанная на партийном съезде, была отцензурирована в аппарате ЦК!

В этот же период происходит изменение идеи ограничения текста. До 1922 г. формулировалась задача ограничения буржуазного (и религиозного) текста, в 1921-1923 гг. развивалась идея ограничения инопартийного текста и текста фракций внутри партии. В 1926-1929 гг. возникает и укрепляется идея ограничения самого правоверного, самого партийного текста: в 1930 г. вводится институт уполномоченных Главлита, которые цензурировали партийные газеты и журналы! Это ли не влияние Главлита на партию? Это совпадает не только с периодом индустриализации и коллективизации, но и влечет за собой опять символическую (выраженную в смене имени) замену руководителя Главлита: вместо Лебедева-Полянского новым заведующим стал Волин.

Необходимо подчеркнуть, что аппарат ЦК не управлял литературой и исторической наукой непосредственно. Он управлял Главлитом, который и рождал конкретику отношений.

Осталось решить третью проблему – какое место занимала историческая наука, историческое знание в характере взаимоотношений Главлита и аппарата ЦК? Рассматривая основные постановления о Главлите, которые готовились в Секретариате и Оргбюро, видно, что причиной их принятия послужили исторические книги. Это не только «Смена вех» с размышлениями об исторических судьбах развития России, но и сборник памяти Бакунина. Историческое знание влияло на развитие указанных взаимоотношений и не будучи формализованным в виде научных исторических книг, Оно проявлялось в виде внутрипартийной борьбы, которая служила фактором развития цензуры. Ведь речь шла не о том, член ЦК Иосиф или член ЦК Давид будут стоять у руля аппарата. Речь шла об исторической судьбе революции в России. Осмысляя революцию, лидеры оппозиции и лидеры «ядра» вырабатывали совершенно различные оценки (заменяющие теории) исторического развития России. Эти оценки были связаны с четким формулированием «своего» и «чужого», с идеей разграничения не только партийного аппарата, но и процесса истории (а следовательно и текстов, которые отражают и фиксируют это ограничение).

Поэтому историческое знание, историческая наука (в их политическом выражении) были не только фактором, но и фактом взаимоотношений аппарата ЦК и Главлита. Более того, историческое знание, будучи частью политического текста, сыграло роль в развитии идеи его ограничения. (Нужно ограничить распространение книг Троцкого, так как он неправильно трактует историческую роль Сталина, Зиновьева и Каменева в 1917 г.). Закончилось это распространением цензуры на все партийные газеты и журналы. Поэтому историческая наука и историческое знание выполняли функции сильного ограничителя партийных текстов.

Так цензура, распространяемая на историческую науку, привела не только к ограничению функций аппарата ЦК, но и к ограничению текстов аппарата ЦК. Вероятно, можно сравнить цензуру с бумерангом, который, сделав круг, ударил по головам хозяев.