М.В. Зеленов СПЕЦХРАН И ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1920–1930-е ГОДЫ

 [129]

СПЕЦХРАН И ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В 1920–1930-е ГОДЫ

 Во всех странах для сохранения государственных тайн в открытых и общедоступных музеях, архивах, библиотеках в той или иной форме существует “отдел специального хранения” (“спецхран”, “специальный фонд”, “спецфонд”). Он был создан в царской России[1], развивался в советское время в том или ином виде существует в нашей стране и сейчас[2].

 Первые работы, восстанавливающие некоторые стороны истории спецхрана[3], носят в основном публицистический характер и отличаются узостью фактической базы. После ликвидации Главлита в 1991 г. появились более информативные и аналитические статьи о создании спецфондов, их функционировании и связи с массовыми библиотечными чистками[4]. На конференции “Цензура в царской России и Советском Союзе” заместитель директора РГБ А. Колганова и исследователь В.А. Скороденко отметили, в частности, что ограничение доступа к спецхрану привело к развращению человека “приобщением к тому, что закрыто для других”. Ленинградский ученый М.Б. Конашев подчеркнул, что спецхран создавался как один из инструментов укрепления новой власти и имел все черты партийно-государственной системы производства информации и контроля над ней – надзаконность, анонимность, таинственность[5]. Зависимость спецхрана в архивах от партийной репрессивной политики вскрыта на основании архивного материала в статье В.А. Савина и Я.Ю. Виноградовой[6]. В последние годы стали появляться статьи по более узкой тематике[7]. Интерес к рассекречиванию архивных фондов пробудился и на Западе, что проявилось в сообщениях об открытии доступа к архивной информации[8] и к библиотечным фондам[9]. Но историю советского спецхрана зарубежные ученые не написали.

 К сожалению, в научный оборот до сих пор не введены партийные директивы, документы Главлита, инструкция по работе спецхрана в библиотеках. Проблематика исследований сводится к восстановлению фактической канвы в деятельности спецхрана и к установлению его влияния на личность ученого. Задача данной статьи – выявление типов и этапов развития спецхрановских форм, отражающих конкретно-исторические явления идеологической, социальной и культурной политики. Особый интерес автора связан с вычленением смысла существования спецхрана и его связи с идеологией и исторической наукой[10].

 В работах по истории советского спецхрана утверждается, что он возник только после 1920 г. Действительно, в 1917–1920 гг. спецхрана не существовало как особого института, но это не значит, что в РСФСР не было цензуры и ограничения доступа к политической информации. До окончания централизации библиотек и архивов ведомственные, партийные и профсоюзные архивы и библиотеки были недоступны посторонним читателям. Даже ведущие архивисты и историки сомневались в необходимости беспрепятственного доступа в архивы[11]. Фонды архивов и библиотек (прежде всего ведомственных и партийных) были в естественном состоянии особого хранения, являясь как бы большими спецхранами. Именно в этот период спецхран существовал без специального организационного оформления как способ хранения секретных документов. Государство не регулировало деятельность спецхрана, так как он был рожден инициативой местных библиотек, архивов, ведомств. Гражданская война воссоздавала режим секретности на каждом шагу, а итогом широчайшего распространения секретности и стал спецхран. После окончания Гражданской войны в 1920 г. были приняты “Общие положения к правилам пользования архивными материалами для государственных, научных и частных потребностей”[12]. Реакцией на них партийных структур, военных и дипломатических ведомств было ограничение доступа к своим архивам и библиотекам. Эта ситуация послужила внешним толчком к созданию спецхрана как особой организации.

 К началу 20-х гг. обозначились две противоречивые тенденции в распространении информации, основанные на большевистском понимании политической целесообразности и государственной тайны. С одной стороны, публиковались документы царского правительства, источники по истории революционного движения, открывались закрытые до револю-

[130]

ции архивы и фонды. С другой – вырабатывалось понимание секретности политически актуальных материалов.

 К осени 1920 г. централизация управления архивами была завершена. Во главе различных архивных структур встал Главархив. Его руководящий состав (в лице противников гласности заместителя наркома просвещения М.Н. Покровского, В.В. Адоратского и бывшего цензурного работника Н.Н. Батурина) возглавлял по совместительству и Госархив, и Истпарт. Государственный архив (в фонды которого вошли документы по внутренней политике до 1917г., истории революционного движения и истории РСФСР) к этому времени не получал секретных документов советских ведомств. Перестройка делопроизводства в 1919–1922 гг. в партийных и государственных структурах потребовала создания секретного отдела в архивах ведомств. Руководители Истпарта (сугубо партийного органа, созданного для собирания материалов по истории партии и революции 1917 г.) старые большевики М.С. Ольминский и В.И. Невский были обеспокоены сохранностью документальных материалов по истории революционного движения и решили сконцентрировать все документы по истории революции и социалистического строительства в одном архиве. Уже с 1921 г. началась передача важнейших политических дел из Сенатского и других архивов в архив Истпарта, который стал структурной единицей секретариата ЦК РКП(б). В 1921 г. Истпарт получил архив ЦК РКП(б) за 1917–1919 гг. Естественно, что доступ к нему был крайне ограничен, а сам он стал как бы огромным спецхраном. Таким образом, создание архивных спецхранов шло путем создания в государственных архивах закрытых для пользования специалистами фондов и сосредоточения в одном месте “секретных материалов” различных ведомств, что было технически трудно, но возможно.

 К 1920 г. закончился определенный этап в централизации библиотечного и издательского дела. Более четким стал контроль за изданием и распространением книг и брошюр. 30 июня 1920 г. Книжная палата, задачей которой была регистрация печатной продукции и сохранение обязательного экземпляра всех изданий, по постановлению СНК должна была получать 3 экземпляра секретной литературы[13]. Имелись в виду издания РККА, Реввоенсовета Республики, ВЧК. В 1921 г. спецхран Книжной палаты стал получать эмигрантские газеты и журналы[14]. По предложению Л.Д. Троцкого, оформленному декретом ВЦИК и постановлением Наркомпроса от 12 января 1922 г., секретный отдел стал получать не только секретные издания, но и конфискованные книги, изданные без разрешения цензуры[15].

 Кроме Книжной палаты, эмигрантские белогвардейские издания, которые выписывал Наркомпрос, получали библиотека Государственного Румянцевского музея и Петроградская публичная библиотека. Поэтому в постановлении СНК от 14 декабря 1921 г. говорилось, что “СНК в заседании от 12-го декабря 1921 г. постановил: 2) обязать все ведомства, учреждения, организации и частные издательства безвозмездно снабжать Государственный Румянцевский музей… печатными документами как секретного и специального, так и общего характера в одном экземпляре. …9) Поручить Наркомпросу совместно с ВЧК разработать инструкцию о порядке хранения и пользования секретных материалов и документов”[16]. На основании этого акта заведующий управлением научных учреждений Академического центра при Наркомпросе и заведующий Государственного Румянцевского музея разработали инструкцию “О порядке хранения секретных документов в Государственном Румянцевском музее и порядке пользования ими”. Согласно ей, ведомства и учреждения могли передавать в Румянцевский музей на вечное хранение секретные материалы в запечатанном и открытом виде. Пользоваться ими можно было только с разрешения председателя Совнаркома по просвещению и его заместителей, членов ЦК РКП(б) или президиума ВЧК. При этом в разрешении всякий раз должны были точно перечисляться документы, подлежащие выдаче для занятий, а также имя, отчество и фамилия уполномоченного лица[17].

 Содержимое спецхрана в первые годы его существования определялось, как правило, нормативными актами самого общего характера. Эти документы издавали Главполитпросвет и Главлит, созданные по инициативе политбюро ЦК РКП(б). Главполитпросвет был организован как отдел Наркомпроса в октябре 1920 г. для координации политической пропаганды и библиотечного строительства. Возглавила его Н.К. Крупская. С декабря 1920 г. при Главнополитпросвете существует высший библиотечный орган – Центральная междуведомственная библиотечная комиссия (ЦКБ), которая под руководством М.А. Смушковой разрабатывала перечень книг для массовых библиотек. Создание Главлита явилось результатом легализации и централизации политической и военной цензуры и было оформлено постановлением СНК летом 1922 г. Во главе его до 1931 г. стоял П.И. Лебедев-Полянский[18].

[131]

Спецхран в библиотеке Румянцевского музея включал не только секретные документы различных ведомств (Морского штаба РСФСР и Штаба РККА, издания Реввоенсовета РККА, ГПУ), белогвардейскую прессу и политическую публицистику тех лет. Среди “секретных” изданий можно назвать политическую публицистику К. Каутского, Г.В. Плеханова, В.В. Шульгина, а также воспоминания М.В. Родзянко, В.Б. Станкевича, П.Б. Струве, Ю.О. Мартова, В.М. Чернова, С.Ю. Витте, А.С. Лукомского и других. Мемуары Бисмарка, изданные на немецком языке и оказавшиеся в спецхране, были запрещены, так как “монархические тенденции автора ярко окрашивают содержание книги и делают ее неудобной для распространения”. “Архив русской революции”, “Современные записки” и “Социалистический вестник” с 1922 г. также попали в спецхран. С 1923 г. туда же поступали книги по истории: “Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II”, “История Второй русской революции” П.Н. Милюкова и “Записки о революции” Н.Н. Суханова. “История Западной Европы в средние века” Р.Ю. Виппера не выдавалась читателю, так как автор “увлекается демократией и парламентаризмом…”[19]

 К 1923 г. по инициативе СНК были созданы три одинаковые по функциям и по формам спецхрана – в Книжной палате, московской библиотеке Румянцевского музея и в петроградской Публичке. Они хранили правительственную (“свою”) и антиправительственную (“чужую”) литературу. В число “чужих” в 1920–1923 гг. входили те организации, партии и их вожди, которые были политическими противниками большевиков в годы Гражданской войны. Если в 1917–1920 гг. борьба с враждебной идеологией шла военными методами, то после ее окончания – методами организационными, в том числе с помощью спецхрана.

 До 1923 г. спецхран в библиотеках формировался по инициативе СНК и предназначался только для хранения антиправительственной литературы и материалов, содержащих государственные тайны. С 1923 г. непосредственное руководство спецхраном перешло к Главли-ту и Главполитпросвету. Первая организация осуществляла цензуру, вторая – культурную революцию (в первую очередь в деревне). В 1923 г. Главполитпросвет проводил чистки библиотек вместе с Главлитом, тесно связанным с политотделом ГПУ. С этого момента спецхран превращается в орудие как цензуры, так и культурной революции в своеобразном понимании библиотечного отдела Главполитпросвета.

 21 мая 1923. Агитпроп ЦК РКП(б) отправил “на заключение” в Главлит инструкцию “О мерах воздействия на книжный рынок”[20], в которой вводились ограничения на издание и распространение литературы, возбуждающей “религиозный фанатизм”, книг “по вопросам философии, социологии ярко идеалистического направления”, а также экономической литературы “антимарксистского содержания”. Из детской и юношеской литературы разрешалась лишь “способствующая коммунистическому воспитанию”. В марте 1925 г. отдел печати ЦК окончательно определил “список враждебных эмигрантских издательств, книги коих, независимо от их содержания, не пропускаются в пределы СССР”[21] (выделено мною. – М.З.). Поэтому изданные за границей “Пиковая дама” А.С. Пушкина, “Конек-Горбунок” Н. Ершова и “Развитие социализма” Ф. Энгельса, а также подобные им издания оседали на полках спецхрана.

 Получив партийные рекомендации, Главнополитпросвет и Главлит стали выпускать нормативные акты, определяющие характер запрещенной к распространению литературы[22]. Одна из первых инструкций обязывала изымать из библиотек книги, изданные всеми партиями, кроме РСДРП-РКП(б), старую агитационную литературу 1917–1920-х гг., а также “изданные при царском правительстве… учебники и книги, восхваляющие монархизм, царей, министров, церковь, войны, капитализм,… тенденциозные биографии государственных, общественных и пр. деятелей дореволюционного периода, общественная и государственная деятельность которых направлена во вред интересам трудящихся”[23]. В 1924 г. был составлен “Руководящий каталог по изъятию всех видов литературы из библиотек, читален и книжного рынка”, включающие более тысячи названий[24]. В результате этих изъятий содержание спецхрана кардинально менялось: в него отправлялась не только политическая публицистика и мемуары, но популярная и научная литература по истории. Из документальных материалов подлежали изъятию все книги о Гражданской войне, вышедшие в небольшевистских издательствах. В спецхран попали почти все дореволюционные школьные и университетские учебники истории, в том числе М.М. Богословского и М.М. Ковалевского, все сочинения Н.А. Полевого, а также все биографии царствующих особ из Дома Романовых. Из библиотек общего пользования исчезли “История Махновского движения (1918–1924)” П. Аршинова, “25-летие великой освободительной войны 1877–1878 гг.”

 [132]

Н. Богдановича, “Наполеон и его маршалы” К. Военского, обзоры деятельности Государственных Дум России В.И. Герье и В. Голубова, “Земельный вопрос и партии во 2-й Государственной Думе” П.П. Маслова и др.

 В комиссии по изъятию литературы входили в этот период представители практически всех общественных организаций, которые “чистили” литературу, опираясь на свое понимание политической и культурной целесообразности. В результате их деятельности в 1924 г. на 50% была уничтожена “устаревшая литература” в железнодорожных библиотеках, а в 1925 г. полностью обновлен состав книг в библиотеках Союза водников[25]. И.К. Крупская признавалась, что в провинции “полки старых библиотек почти опустошались”[26].

 Чтобы исправить положение, Главлит и Главполитпросвет в 1926 г. распространили “Инструкцию по пересмотру книг в библиотеках”. В ней рассматривались типичные ошибки, допущенные во время чисток: главной из них признавалось изъятие почти всех книг и журналов, изданных до 1917 г. Испуганные вакханалией безграмотности, вожди культурной революции поспешили заявить, что научные издания изымать из библиотек нельзя. Среди возвращенных оказались некоторые учебники по истории философии, монографическая литература по персоналиям, капитальные труды по истории Церкви, социологии, статистике, экономике, истории России до середины XIX в. Именно на основании этой инструкции и формировался спецхран массовых (провинциальных) библиотек после 1926 г.

 Структура массового спецхрана складывалась только за счет фонда библиотеки. Два экземпляра изъятых книг хранились в центральной губернской или уездной (районной) библиотеке в запертых шкафах и выдавались исключительно для научной и литературной работы. На эти книги должны были быть составлены специальные каталоги, выдаваемые в необходимых случаях читателям[27]. Изъятые книги частично уничтожались, частично возвращались в то или иное книгохранилище, но держались там в виде “архива”, являвшегося в начале 20-х гг. наиболее распространенной формой спецфонда в массовых библиотеках. В Ярославской центральной библиотеке, например, в 1924 г. был образован особый отдел, в котором были сосредоточены изъятые книги, выдававшиеся по специальному разрешению. Еще ранее такой отдел был создан в Якутске. Там национализированные частные библиотеки были переданы в фонд центральной городской библиотеки и назывались “архивом”, в нем в начале 20-х гг. было 10 тыс. книг, а в 1929 г. в результате хищения и списаний осталось только 5 тыс.[28]

 Одновременно с трансформацией массового спецхрана, созданного Главполитпросветом, менялись порядки организации и функции спецхрана, формирующегося СНК. 22 сентября 1925 г. было принято постановление СНК РСФСР “О порядке снабжения государственных книгохранилищ секретными изданиями”, подтверждавшее, что отныне все произведения печати, имеющие пометки “совершенно секретно”, “секретно” и “не подлежит оглашению”, должны посылаться (по одному экземпляру) в Публичную библиотеку СССР им. Ленина (бывшая библиотека Румянцевского музея), в Архив Октябрьской революции и Государственную публичную библиотеку в Ленинграде[29]. Постановление опубликовали не полностью: не были указаны еще два учреждения, которые получали секретные издания – библиотека Коммунистической академии при ЦИК СССР и Всенародная библиотека Украины в Киеве[30]. Порядок хранения секретных материалов в этих книгохранилищах поручалось разработать Наркомпросу[31].

 В ноябре 1925 г. и в июле 1926 г. Наркомпрос и ОГПУ разработали две инструкции: “О порядке хранения секретных материалов…”[32] и “Положение о спецхране в библиотеке”[33]. Согласно первой, порядок допуска к секретным документам по сравнению с 1921 г. был несколько либерализован, так как спецхран включал в себя уже не только издания, содержащие государственные тайны. Исследователи должны были получить разрешение, подписанное не председателем СНК, а только наркомом (или его заместителем) по просвещению или заведующим Главнаукой, причем допуску должно было предшествовать согласование с отделом информации и политконтроля ОГПУ[34]. Во второй инструкции закреплялся порядок комплектования спецхрана Публичной библиотеки им. Ленина. В нем теперь должна была храниться литература, вышедшая в СССР и изъятая из общего пользования (книги из общего хранения, изъятые по инициативе Главлита, стали поступать в спецхран с мая – июня 1923 г.); зарубежная русская литература (имеющая научное или политическое значение); издания, передаваемые другими учреждениями в библиотеку на особое хранение, а также русские и иностранные издания, которые после поступления в библиотеку на общих основаниях будут признаны подлежащими передаче в спецхран. Кроме того, при комплектовании спецхрана его заведующему рекомендовалось пользоваться услугами научно-библиографического сектора библиотеки, “по преимуществу его историко-

 [133]

революционного раздела”[35]. Следует отметить, что с апреля 1924 г. в спецхран стали поступать и стенограммы (протоколы) собраний партийных организаций с ограничительным грифом “только для членов партии”, бюллетени ЦКК РКП(б) и НК РКИ СССР и Другие партийные издания.

 Книжная палата присылала книги и документы, изданные в 1917–1921 гг. Это программные документы и листовки эсеров, кадетов, белогвардейских правительств, биографии лидеров антибольшевистского движения. Таким образом, в эти годы мы видим кардинальное изменение состава центрального спецхран при сохранении его иерархичности и многоуровневости. В спецфонде велись особые систематический и алфавитный каталоги, хотя на некоторые издания по требованию ГПУ, Реввоенсовета или директора библиотеки карточки могли не оформляться.

 В 1923 г. специальный отдел для хранения запрещенной к ввозу в СССР белогвардейской прессы было предложено создать и в библиотеке Академии наук[36]. Эта пресса хранилась там “на правах секретных изданий”. А в 1924 г. спецхран в Книжной палате был закрыт, так как все функции, которые он выполнял, перешли к спецхрану Публичной библиотеки им. Ленина.

 Осенью 1923 г. в качестве отдела секретариата ЦК был создан Институт В.И. Ленина, который предполагалось сделать единственным хранилищем рукописей вождя и материалов о нем. Возглавлял его Л.Б. Каменев, а архивохранилищем заведовал в 1924–1926 гг. И.П. Товстуха – второй помощник генерального секретаря ЦК И.В. Сталина. Доступ к ленинским материалам был ограничен и затруднен, но возможен. Так, например, В.И. Невский в учебнике по истории партии опубликовал отрывок из письма Ленина А.А. Якубовой, отличный от известного ныне текста[37], а также издал по рукописи выступление М. Цхакая на III съезде РСДРП, текстуально отличное от изданных протоколов съезда[38]. Очень скоро публикация ленинских текстов была монополизирована Институтом Ленина и шла под контролем ЦК РКП(б), а с конца 20-х гг. – лично Сталина.

 В феврале 1924 г. был изменен порядок формирования архивов ЦК: секретные документы по-прежнему направлялись в секретный архив бюро секретариата ЦК, а несекретные материалы поступали в общий архив ЦК, откуда они через 5 лет должны пересылаться в Архив Октябрьской революции[39], который в 1925 г. передал фонд ЦК РКП(б) в архив Истпарта, куда поступили и все материалы общего архива ЦК (имеющие трехлетнюю давность)[40]. Таким образом, с 1924 г. документы ЦК РКП(б) и материалы, имеющие отношение к истории партии, сосредоточивались в архивах Истпарта, Института Ленина и политбюро ЦК. Обеспечение их сохранности сопровождалось ограничением доступа к ним исследователей и усилением партийной цензуры. Партийные архивы, как и архивы других ведомств, превращались в огромные спецхраны, подобные архивам Синода и МВД в царской России.

 Процесс изъятия историко-революционных документов был оформлен декретами ВЦИК и СНК. В Центральном архиве РСФСР сосредоточивались материалы активных деятелей контрреволюции и лиц, эмигрировавших после 1917 г., архивы семьи Романовых и близких к ней лиц, документы Временного правительства, а также негативы, фотоснимки и кинофильмы по историко-революционной тематике[41]. Продолжалась разработка нормативных документов по организации отделов специального хранения этих материалов. Согласно “Правилам пользования архивными материалами Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ)”, ученый должен был вместе с заявлением о допуске к документам прилагать анкету с указанием партийной принадлежности и цели своей будущей работы, предъявлять все сделанные выписки, заметки и копии для просмотра и разрешения на вынос[42]. Ограничение доступа к архивам шло параллельно с созданием в них спецхранов. Так, в 1924 г. в Архиве Октябрьской революции возник особый архивный фонд из документов частей особого назначения, прославившихся в годы Гражданской войны; доступ к нему имели только работники Истпарта и рекомендуемые парткомами товарищи[43]. Секретный отдел в 1925 г. был создан в Военно-историческом архиве. Можно предположить, что и в других архивах шел тот же процесс. В 1926 г. в различных нормативных актах Центрархива подчеркивалось, что в спецхране должны находиться и все документы секретного делопроизводства дооктябрьского и послеоктябрьского периодов[44].

 Созданные повсеместно спецхраны резко сужали поле исторических исследований. Так, например, изучение монархии в ее персонифицированном проявлении стало практически невозможным. Число статей и книг, в которых появлялись биографии царствующих особ и их приближенных было невелико. Из набора возможных исследовательских тем были исключены темы по истории российского дворянства, белогвардейского движения и т.п. Все это в конечном итоге вело к подчинению исторической науки официальной идеологии.

 [134]

 Отказ от нэпа и переход к “большому скачку” в области индустриализации и коллективизации сельского хозяйства привел к росту оппозиционных Сталину настроений. Сталин боролся с политической оппозицией не только репрессивными методами. Он пытался поставить оппозиционеров вне партии организационно и морально. И здесь архивные спецхраны, в которых хранилась информация о партийном или антипартийном прошлом того или иного человека, пришлись как нельзя кстати.

 В конце 1926 г. Сталин использовал архивные документы Зиновьева и Каменева периода 1917 г. как порочащие их в политическом смысле[45]. Каменев был снят с поста председателя совета и директора Института Ленина. После него Институт возглавлял нейтральный по отношению к Сталину И.И. Скворцов-Степанов, а с 1928 г. – полностью подчиненный генеральному секретарю ЦК М.А. Савельев. В октябре 1927 г. Главнаука при Наркомпросе разработала ряд циркуляров, в которых речь шла о скорейшем изъятии политически актуальных фондов и всех материалов политических деятелей из местных и ведомственных архивов и передаче их в Центрархив[46]. В ноябре 1927 г. “Правда” опубликовала статью В.И. Ленина о штрейкбрехерах революции, направленную против Каменева и Зиновьева[47]. Так архивные спецфонды начали активно использоваться в политической борьбе.

 В 1927 г. ужесточаются правила работы в архивах. В Центральном историческом архиве в Ленинграде образуются “особые части”, материалы которых выдавались в исключительных случаях по согласованию с Центрархивом. Вводится контроль за выписками и копиями документов[48]. В год “великого перелома” вышло новое “Положение об архивном управлении РСФСР”, утвержденное постановлением ВЦИК и СНК РСФСР[49], по которому ужесточался контроль над получением документов, отменялась возможность получения архивных справок для научно-исследовательских целей. Согласно “Правилам пользования секретными архивными материалами и выдачи справок по секретным архивам” (утвержденным ЦАУ 20 июня 1929 г.), частные лица допускались в секретные архивы после проверки ОГПУ только в исключительных случаях[50].

 Ограничение доступа к историческим документам, содержащим информацию, позволяющую использовать их в политической борьбе с оппозицией, прослеживается в “деле Академии наук”. В спецфонде рукописного отделения Библиотеки АН находились рукописи, переданные для секретного хранения, и материалы контрреволюционного содержания[51]. В октябре 1929 г. заведующим библиотекой был И.И. Яковкин, который, узнав о хранящихся в секретном фонде материалах, сообщил об этом в комиссию НК РКИ по чистке аппарата АН СССР. Ее председатель Ю.П. Фигатнер без труда нашел в секретном фонде документы об отречении Николая II от престола. Эти материалы никому не показывались. Е.П. Воронов, заведующий отделом научных учреждений СНК СССР, писал, что “в матерьялах (как об этом пущен академиками слух) имеются некоторые данные, порочащие или расшифровывающие былую роль некоторых лиц, в том числе и из партрядов”[52]. Найденный материал[53] давал повод академикам-коммунистам и Сталину уличить своих оппонентов в “политических ошибках”. Изъятые документы поступили в спецхраны ряда архивов[54] и использовались затем для обоснования репрессий (процесс против меньшевиков в марте 1931 г. и т.п.).

 На фоне начавшейся истерии в связи с “Шахтинским делом” по просьбе профсоюзных лидеров 30 октября 1929 г. секретариат ЦК (а вскоре и СНК) приняли постановления “Об улучшении библиотечной работы”[55], в которых был тезис о необходимости разворачивания библиотечных чисток. Предполагалось изъятие книг, отражающих “взгляды оппозиционных течений в партии”, а также общественно-политической литературы, “посвященной пройденным этапам нашего политического, хозяйственного и культурного строительства”[56]. Естественно, что при таких общих характеристиках набор книг, попадающих в спецфонд, мог быть совершенно произвольным, тем более что Главполитпросвет настаивал на изъятии 80% книжного состава библиотек[57].

 Поэтому с 1927 г. в библиотеках множились закрытые фонды. Их называли “запасной фонд”, “архив”, “фундаментальная библиотека”, а также фонд “массам не давать”. Главполитпросвет предлагал после проведенной чистки 2 экземпляра каждого названия изъятых книг передать в архив центральной окружной библиотеки, где они должны были храниться в специальном помещении в закрытых шкафах. Туда же поступали все массовые дореволюционные журналы, в том числе исторические и религиозные[58]. В спецфонд включались книги, изданные до 1929 г., “книги малоактуальные, специальные, трудные, рассчитанные на ограниченный круг читателей”[59]. Вопрос о том, в каких районных библиотеках допускалась организация специального фонда, решался окружной библиотекой.

 Подобные процессы проходили и в центральных спецхранах. С 1928 г. установился новый порядок определения способа хранения выписываемых из-за границы книг по отделам

 [135]

философии и психологии, русской литературы, истории революционного движения, общественных наук и экономики. Раньше директор библиотеки и заведующий спецфондом, пользуясь рекомендациями Главлита, сами определяли набор книг, подлежащих хранению в спецфонде. Теперь этим занимались политредакторы Главлита. В спецхран попадали выписанные из-за границы исследования и мемуары эмигрантов[60]. Вся литература о политическом положении в СССР, партийной борьбе и даже о внешней политике русских царей отправлялась в спецхран, как и книги о социал-демократическом и коммунистическом движении в Европе. Списки отсылаемой в спецхран иностранной литературы отражают интерес Главлита к политике, идеологии и через них – к истории[61]. Так, изымались из обращения книги академиков Е.В. Тарле, С.Ф. Платонова и других ученых. Круг изучаемых историками тем почти полностью замкнулся на истории революционного движения и особенно на “выявлении исторической закономерности Октябрьской революции и роли пролетариата как ее авангарда”[62]. Для реализации этой задачи, направленной на формирование идеологических схем, и организовывались чистки архивов и библиотек. Состав засекреченных библиотечных и архивных фондов указывает на то, что все книги и документы, которые могли опровергнуть тезис о закономерности Октября и раскрывали истинную роль в этом событии лидеров партийной оппозиции, были засекречены и находились в спецхране. Так, например, в январе 1928 г. публикация Центрархивом протоколов Петроградского ВРК была запрещена секретариатом ЦК ВКП(б), так как они не прошли предварительной партийной цензуры. Подлинники протоколов были засекречены[63]. В то же время политбюро принимает решение “признать неотложным делом полное издание секретных дипломатических документов архивов царского и временного правительств по истории возникновения, развития и окончания империалистической войны…”[64]. Публикация этих документов была вызвана не столько научными, сколько политическими соображениями, о чем позднее писал М.Н. Покровский в ЦК ВКП(б): “Наша публикация в этой области явится, таким образом, настоящим мировым событием такой же важности, как первоначальное опубликование документов секретной русской дипломатии в период 1917–19 гг…”[65]

 4 октября 1932 г. в постановлении коллегии Наркомпроса “О просмотре книжного состава библиотек” создание фондов “массам не давать” было признано ошибочным[66]. 16 октября член коллегии Наркомпроса и член ЦКК Н.В. Мальцев направил своему начальству письмо с описанием варварских чисток и с критикой ВЦСПС. Кроме этого Н.В. Мальцев предлагал войти в ЦК ВКП(б) “с предложением о немедленном прекращении чистки…”[67] 23 октября 1932 г. новый нарком просвещения А.С. Бубнов доложил политбюро о фактах “извращений” в просмотре книжных фондов. После совещаний в ЦК ВКП(б)[68] было решено прекратить чистки и ликвидировать в районных, городских, сельских и областных библиотеках закрытые фонды[69]. Для работы по просмотру книжного состава библиотек при Главлите создавалась центральная комиссия под руководством Б.М. Волина. Аналогичные комиссии были организованы при краевых и областных отделах народного образования. Возложив всю ответственность за массовые чистки и создание спецхранов на низовых библиотечных работников, заведующий культпропом ЦК А. Стецкий в секретном циркуляре летом 1933 г. призвал открыть все спецфонды, но книги Троцкого и Зиновьева выдавать только членам партии в библиотеках обкомов[70].

 Открытие спецхранов в библиотеках при отсутствии инструкций, регулирующих условия рассекречивания фондов, привело на практике к сохранению секретности[71]. Так, например, “архив” (спецхран) Тамбовской библиотеки насчитывал 60 тыс. книг и был совершенно недоступен читателям, так как оставался не разобранным. В спецхране Библиотеки им. Ленина 5 тыс. книг военной тематики не были заинвентаризированы, 10 тыс. не прошли каталогизацию, 500 комплектов старых газет не были подшиты. За апрель-май 1933 г. было выдано только 133 книги, на следующий квартал было запланировано выдать 250 книг[72].

 В соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР “О преподавании гражданской истории” от 16 мая 1934 г. возникла потребность в учебниках и книгах, ранее изъятых из обращения. В приказе Наркомпроса “Об учебниках по истории” от 9 августа 1934 г. предлагалось учебники Платонова, Елпатьевского, Кареева, Мельгунова, Довнар-Запольского, Острогорского, Стасюлевича и других “выдавать… для пользования только учителям истории неполной средней и средней школы и преподавателям истории педвузов и педтехникумов”[73]. Возвращение из спецхрана книг по истории России, написанных репрессированными (или высланными за границу) историками, привело к расширению тематики исследований. Открывшиеся спецхраны дали историкам материал для нового осмысления истории России.

 [136]

 После убийства С.М. Кирова (декабрь 1934 г.) политбюро ЦК ВКП(б) решило изъять все книги Зиновьева, Каменева и Троцкого из библиотек страны. В соответствии с приказом от 15 февраля 1935 г. по Главлиту “Об изъятии контрреволюционной троцкистско-зиновьевской литературы” по одному экземпляру этих книг оставалось в особых фондах библиотек АН СССР, ИМЭЛ, ГБЛ, ГПБ, ИКП, Коммунистических университетов Москвы и Ленинграда, а также центральных библиотек главных городов союзных республик, краев, областей и университетских городов[74]. По одному экземпляру изымаемых книг разрешалось оставить в библиотеках крайкомов и горкомов партии[75].

 В июне 1935 г. постановлением ЦК “О пропагандистской работе в ближайшее время”[76] рекомендовалось изучать историю борьбы партии с антипартийными группировками. Оргбюро ЦК составило список книг, изымаемых из библиотек с целью контроля за освещением внутрипартийной борьбы. 16 июня политбюро приняло решение “Об изъятии контрреволюционной зиновьевско-троцкистской литературы”, а 19 июня 1935 г. Б.М. Волин подписал приказ по Главлиту[77], согласно которому в спецхран должны были поступать 2 экземпляра книг, а список спецхранов увеличивался: в него вошли библиотеки ЦК и МК ВКП(б) и библиотека при ЦИК СССР. Библиотечные чистки привели вскоре к расширению сети спецхранов: приказом от 7 октября 1936 г., подписанным новым начальником Главлита С.Б. Ингуловым, они организовывались в 15 высших правительственных, партийных учреждениях, библиотеках и редакциях газет, а также в 50 крупнейших городах СССР. Все спецхраны, созданные самовольно в библиотеках парткомов, областных и районных библиотеках, подлежали ликвидации. Аналогичные процессы проходили и в архивном строительстве: циркуляром Центрального архивного управления СССР и РСФСР в 1936 г. запрещалось выдавать архивные материалы, связанные с именами Троцкого, Каменева, Зиновьева “и их приспешников”. Они засекречивались и предавались в спецхран[78].

 В 1935 г. приказами Главлита были изъяты работы А.Г. Шляпникова по истории революции 1917 г., исследования по истории РКП(б) арестованных В.И. Невского, В. Волосевича, М. Яворского и др. – всего более 100 книг. В 1936 г. Главлит подготовил 4 списка книг, подлежащих изъятию. В них вошли работы В.И. Невского, Г.С. Зайделя, М.П. Томского, В.М. Далина и др. Большинство авторов проходило по делу “антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра” в августе 1936 г. или по другим политическим процессам.

 На местах главлитовские списки запрещенной литературы расширялись и по собственной инициативе. К декабрю 1936 г. в провинции было изъято более 625 названий книг. В апреле 1937 г. Главлит безуспешно пытался заставить местных библиотекарей “чистить” только указанную Главлитом литературу, поскольку на периферии не только привыкли к чисткам, но и боялись уголовной ответственности за пропаганду работ “врагов народа”. Библиотека им. Ленина в Москве не выдавала читателям комплекты журналов “Коммунистический Интернационал”, “Большевик”, “Под знаменем марксизма”, стенограммы партийных съездов, конференций и многие газеты[79]. В Смоленске и Горьком не выдавали сочинения М.Н. Покровского, “Историю революционного движения” в 11 томах под его редакцией, Малую и Большую советские энциклопедии, “Классовую борьбу во Франции” К. Маркса, а также “Коммунистический манифест…[80]

 За 1937 г. было изъято (по спискам Главлита) 9 740 названий книг, по спискам КОГИЗа – 850, работниками центральных библиотек Москвы – 2 100[81]. В одном из отчетов Главлита указывалось, что “в 1937 г. только в национальных республиках неправильно было изъято 681 название книг: 197 названий классиков марксизма-ленинизма и партийных решений, 351 название учебной литературы, 24 названия классиков художественной литературы и 9 названий научно-технической литературы”[82]. Вот как описывает содержание спецхрана Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в 1935–1938 гг. его главный хранитель: “С 1935 по 1938 г. из общих фондов в… спецхран поступило свыше 49 тыс. экз. отечественных изданий. По преимуществу это издания общественно-политической тематики (около 80%), прежде всего книги по истории партии, революционного движения и становления советского государства, а также агитационно-массовые и учебно-методические пособия. Значительно меньшую часть составляли труды по гуманитарным наукам (по филологии, искусству, библиотековедению, художественная литература – 17%) и остальным отраслям знания (по естествознанию, сельскому хозяйству, военному делу, технике – 5%)”[83]. Селекция информации через спецхран содействовала мифологизации исторического прошлого нашей страны. В итоге путь к “Краткому курсу истории ВКП(б)” был расчищен.

 Как только внутрипартийная оппозиция была уничтожена, спецхран как орган политики

 [137]

партии стал превращаться в орган самой партии. 9 декабря 1937 г. ЦК ВКП(б) принимает решение “запретить впредь органам цензуры производить изъятие литературы без санкции Центрального комитета ВКП(б)”[84]. С января 1938 г. изъятие каждой книги и журнала проводилось только с разрешения аппарата ЦК ВКП(б). Произошла полная перестройка управления спецхраном. С 1937 г. Главлит выполнял только, техническую функцию в управлении спецхранами.

 При новом начальнике Главлита Н.Г. Садчикове, назначенном постановлением политбюро (а не постановлением Совнаркома, как раньше), за 1938–1939 гг. появилось 199 приказов на изъятие книг, были запрещены работы 1 860 авторов и 7 809 названий их книг, а также 4512 отдельных книг и 2833 сборника. 1 299 названий книг были сданы в макулатуру. Всего за эти годы из библиотек и книготорговых организаций было изъято и уничтожено 24 138799 экземпляров книг. В 1940 г. появилось 75 приказов на изъятие книг, в которых запрещались 362 автора, 3 700 отдельных книг, а 757 названий книг были списаны в макулатуру (и в спецхран не поступали)[85].

 В октябре 1938 г. была введена законченная система особых фондов периодических и непериодических изданий “с целью упорядочения учета, хранения и пользования материалов особых фондов при библиотеках СССР”[86]. Количество спецфондов намного возросло даже по сравнению с перечнем 1937 г. Особые фонды образовывались в городах союзных и автономных республик, а также в городах краевого и областного значения. В Москве особые фонды существовали в библиотеках ЦК и МК ВКП(б), исполкома Коминтерна, Академии наук, газеты “Правда”, в Библиотеке им. В.И. Ленина, Высшей школе пропагандистов, Исторической библиотеке. Книжной палате, библиотеках МГУ, НКВД, ИМЭЛ, Главлита, в Московской областной библиотеке и др.[87]. В 1939 г. список библиотек, имеющих спецхраны, пополнился библиотекой Историко-архивного института. В Ленинграде список библиотек, где существовали особые фонды, был меньше: им. Салтыкова-Щедрина, Академии наук, областного партийного архива. Государственного университета. Университета им. Сталина, Центрального дома партактива. Института им. Герцена[88] и др.

 4 августа 1938 г. начальник Главлита обратился в ЦК ВКП(б) с предложением организовать спецхраны в музеях, а в октябре он подкрепил это предложение тем, что в музеях хранится много “вредных” документов: в Музее революции – до 600 портретов и фотоснимков Троцкого, в Политехническом музее – большое количество диапозитивов с изображением членов семьи Романовых, в Литературном музее – 1 000 писем жены Николая II, переписка членов его семьи с заграницей, рукописные дореволюционные материалы по земельному вопросу. Тогда же появился проект приказа, согласно которому в музеях создавались спецхраны, а материал, не имеющий исторического и научного значения, – уничтожался[89]. “С целью упорядочения учета, хранения и использования экспозиционных материалов, имеющих особое историческое, художественное, научное и специальное значение для музеев СССР, а также изъятия вредных и макулатурных материалов приказываю…”, – так начинался приказ о введении спецхранов в музеях, подписанный начальником Главлита 25 октября 1938 г. Далее в приказе говорилось: “1. Разрешить музеям союзного, республиканского, краевого и областного значения создание особых фондов экспозиционных и неэкспозиционных материалов… 4. Начальникам Глав-край-обллитов совместно с директорами музеев и представителями органов Центрархива отобрать на предмет уничтожения экспозиционный и неэкспозиционный материал, не имеющий историческую, художественную и другую научную и специальную ценность”[90]. Спецфонды в Ленинграде были созданы в Эрмитаже, Русском музее, Музее революции. Этнографическом музее. Музее социалистической реконструкции сельского хозяйства. В Москве особые фонды организовались в Историческом музее. Музее революции СССР, Музее народов СССР, Музее им. П.А. Кропоткина, Музее восточных культур. Музее В.И. Ленина и некоторых других[91].

 Секретные фонды архивов занимались не столько научной работой и приведением в порядок приобретенных материалов, сколько выдачей справок для НКВД о бывших сотрудниках охранки и т.п. Это направление их работы привело к переводу 16 апреля 1938 г. архивов в ведение НКВД. Начальник архивного ведомства капитан госбезопасности И.И. Никитинский сформулировал 16 ноября 1939 г. задачу спецфондов таким образом:

 “Задача отдела секретных фондов – это почетнейшая, партийная задача… Мы руководим работой по разоблачению врагов народа”[92].

 Изъятию подлежала литература по истории ВКП(б), ВЛКСМ, документы, справочники и воспоминания по истории трех революций и Гражданской войны, а также по всеобщей истории, часть книг отражала зигзаги внешней политики того времени. Изымались воспо-

[138]

минания о В.И. Ленине репрессированных авторов, в том числе и воспоминания Н.К. Крупской.

 Подведем некоторые итоги. Бесспорно, какое-то ограничение доступа к секретной информации является необходимой функцией любого государства. Уровень общественно-политического развития той или иной страны, особенности ее культуры и специфика национального менталитета диктовали свое понимание секретности и, следовательно, определенные формы и типы спецфондов. Можно только сожалеть, что в годы советской власти при всей открытости отдельных фондов архивов и библиотек существовали самые уродливые и циничные формы ограничения доступа к документам и книгам. Все это оказывало как прямое, так и косвенное влияние и на историческую науку. Только небольшое число научно-исследовательских учреждений и вузов имели возможность получать и хранить запрещенную с 1922 г. белоэмигрантскую литературу, а также многие дореволюционные и советские издания. Но и в рамках одного учреждения сообщество ученых было строго дифференцировано по возможности работы с источниками и литературой. Из беспартийных историков только единицы были допущены в архивные фонды по истории России ХIХ–ХХ в. В свою очередь историки – члены партии делились на тех, кто мог пользоваться историческими документами партийного происхождения и тех, кто был лишен этого права. Как система ограничения доступа к информации, так и политизация науки привели к неоправданному сужению поля исторических исследований. Не случайно только в последние годы появились исследования о Николае II, Л.Д. Троцком, меньшевиках и т.п., построенные на совершенно новом уникальном архивном материале.

 Как отмечал А.Н. Сахаров, “целые пласты исторической науки оказались опущенными лишь потому, что создавались они учеными, чьи взгляды не отвечали интерпретации истории России второй половины XX века в нашей стране. Другие оказались в эмиграции и потому подлежали забвению, третьи были репрессированы, что определяло подход к ним со стороны ортодоксальной идеологии”[93].

Хотелось бы подчеркнуть, что поиск оптимального соотношения спецхрана, в котором должны храниться государственные тайны, и открытости исторической информации ведется до сих пор. На парламентских слушаниях по проблемам безопасности, комплектования и использования Архивного фонда РФ руководитель архивной службы В.П. Козлов отметил, что “расширение доступа сдерживается недостаточной результативностью процесса рассекречивания документов из-за пассивности ряда органов государственной власти, наделенных полномочиями по отнесению сведений к государственной тайне”[94]. Совершенно ясно, что необходимо строго правовое и законодательное обеспечение деятельности спецфондов в стране, гласность в определении принципов секретности тех или иных материалов, чтобы избежать произвола и последствий непрофессионализма некоторых архивных и библиотечных чиновников. Иначе историческая наука навечно останется под дамокловым мечом политических интересов правящей партии.