История советской цензуры на первом этапе развития (1917-1922) известна поверхностно, хотя в работах российских и зарубежных исследователей восстанавливается хронологическая канва становления цензурных органов и партийного контроля над прессой. Несмотря на появление интересных исследовательских работ, несколько вопросов остаются неизученными.

Среди них – каким образом партийный аппарат смог создать систему контроля над прессой, распространением информации, в том числе и исторической. Как эта система повлияла на историческую науку, на структуру исторического знания?

Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть структуру ЦК и его политику в области печати с 1917 г.

Ограничение доступа историков к архивной информации в России началось, конечно, не при большевиках. В архивах отделов спецхрана как таковых не было, т.к. допуск в них был чрезвычайно ограничен и их вцелом можно рассматривать как огромные спецхраны. Так, например, допуск ученых в Военно-учетный архив Главного Штаба осуществлялся с разрешения царя, только иногда военного министра, или начальника Главного штаба. Допуск в Государственный архив МИД нужно было получать у императора или вице-канцлера (с 1897 – только у императора)[1], Некоторые категории дел вообще не выдавались исследователям. Московский дворцовый архив допускал в свои фонды только очень немногих, прежде всего титулованную знать. Московский архив Министерства юстиции был более открыт, но к нему также не допускали большого круга исследователей. Устранению цензурных ограничений способствовало официальное Русское историческое общество. Правила допуска в архивы при Николае II были ужесточены еще более. Но ситуация была неоднозначной: режим доступа то ожесточался, то становился более либеральным. В Государственном архиве с 1916 г. свободно выдавалось все, кроме дипломатической переписки второй половины предыдущего века, а в Сенатском архиве объем секретных дел был резко сокращен. В архиве Синода имелись ограничения по признакам национальности и вероисповедания,[2] и т.п.

Политическая и социальная ориентация цензурных ограничений до 1917 г. была вполне очевидна для всех. Поэтому сразу после февраля 1917 г. прогрессивные ученые стали выступать за отмену и послабление цензурной политики как в вопросах издательского, так и архивного дела. Уже 8 (21) марта 1917 г. Была учреждена Особая комиссия по ликвидации Главного Управления по делам печати при МВД (высшей цензуры царизма), уничтожения цензурных постановлений. Временное правительство не смогло сломить традиции (и объективных причин) существования цензуры. 16 (29) сентября 1917 г. антицензурная комиссия была упразднена, Книжная палата, составная часть цензурной пирамиды) вновь присоединена к МВД. В архивной политике все закончилось также благими пожеланиями и реализацией политической необходимости. В марте 1917 г. при Временном правительстве была создана Комиссия по разработке политических дел г.Москвы, которая разбирала и публиковала документы Охранного Отделения. Тогда же был создан Союз российских архивных деятелей (РАД – профессиональная организация историков и архивистов Москвы и Петрограда, губернских архивнх комиссий), который возглавил академик А.С.Лаппо-Данилевский. 29 апреля 1917 г. Г.А.Князев, один из учредителей этого Союза, выступил с предложением резко ограничить объем секретных дел в архивах, а 13 мая – облегчить допуск в архивы исследователей для научных занятий. Союз РАД обсудил эти вопросы, предложил избранной комиссии разработать правила о секретности и допуске, но больше к этим проблемам не возвращался, т.к. единая государственная служба отсутствовала и решить эти проблемы было объективно невозможно.[3]

Таким образом, можно сказать, что политическая нестабильность и административная неразбериха способствовали тому, что в этот период стала складываться новая парадигма в развитии системы допуска ученых к информации. Политическая направленность ее была противоположна монархизму. Но организационно она не могла сложиться из-за тех же объективных причин, благодаря которым возникла: политической нестабильности и гибели того строя, который условно называют “буржуазной демократией”.

Но альтернатива старой цензурной системе все-таки продолжала осуществляться и после октября 1917 г., хотя и с новым политическим и идеологическим знаком: теперь уже не только антимонархическим, но и антибуржуазным, антилиберальным. Несколько лет, пока шла ожесточенная борьба на фронтах страны, подобная борьба шла и в информационной сфере. Большевистская партия прекрасно понимала значение открытости информации и исторического образования для судеб власти. Но в силу военной обстановки она не могла до 1921 г. сосредоточиться на данном вопросе, занимаясь, в основе своей, засекречиванием лишь своего делопроизводства, а архивные и библиотечные дела решая лишь на уровне расстановки кадров.

В первые месяцы после прихода к власти большевики старались решить две, может быть, противоположные задачи: использовать старый государственный аппарат, поскольку не имели своего, а также разрушить его, создавая на его месте новые органы власти и управления. В решении этих задач проявлялись также противоположные тенденции – стремление к централизации государственного аппарата и сильные центробежные влияния, вызванные не только уничтожением старых структур, но и войной, перестройками государственных и общественных организаций, осуществленными Временным правительством и т.д. Создаваемые структуры должны были носить, по мысли Ленина, ярко выраженный классовый характер – рабоче-крестьянский. Но одновременно с этим классовые сути структуры Ленин пытался облечь в цивилизованные, «буржуазно-демократические» формы, а в эти формы вдохнуть новое, пролетарское содержание. Этими противоречиями пронизаны все первые годы советской власти.

Все сказанное относится к сфере культуры, вернее, печати. В этом нет ничего удивительного, поскольку газета, как не раз писал Ленин, это коллективный организатор и коллективный пропагандист. Не имея собственной государственной, административной организации, дать шанс буржуазии задавить молодую власть с помощью своей организации – печати, в том числе, – было крайне не разумно. Поэтому большевики с первых дней прихода к власти стремились создать аппарат контроля над издательствами и распространением их продукции.

В 10 утра 25 октября Петроградский Военно-революционный комитет выпустил обращение «К гражданам России» о переходе государственной власти в руки Петроградского ВРК. В тот же день и в ночь на 26 октября Петроградский ВРК запретил издание восьми буржуазных газет, а также принял специальную резолюцию о печати, в которой предусмативалось закрытие временное всех буржуазных газет. В 5 утра 26 октября 1917 г. В.И.Ленин выступил на II Всероссийском Съезде Советов с обращением «Рабочим, солдатам и крестьянам», подчеркнув, что полнота государственной власти перешла в руки съезда. На следующий день, 27 октября 1917 г., на первом заседании первого рабочего и крестьянского правительства Декретом «О печати» мероприятия ВРК признаны отвечающими моенту и подтверждалось, что контрреволюционная пресса подлежит закрытию[4]. Резолюция ВЦИК «По вопросам печати», принятая 4 ноября 1917 г. по настоянию Ленина, также содержала в себе положение о необходимости закрытия буржуазной прессы[5]. Таким образом, постепенно формировалась система контроля над неугодными изданиями, непосредственно связанная с цензурной политикой. [6]

Созданный на следующий день после этой резолюции под руководством А.В.Луначарского Наркомпрос[7], казалось, не был предназначен для цензурной работы, так как по положению брал на себя функции «организовать источники материальной, идейной и моральной поддержки муниципальным и частным, особенно же трудовым и классовым просветительным учреждениям…»[8]. Более того, сама личность Луначарского, европейски образованного литератора, не предполагала гонений на писателей и историков. Но уже в конце ноября Книжная палата (составная часть цензурной системы царизма) с функциями регистрации всех изданий и контроля над распространением обязательного экземпляра была передана в ведение Наркомпроса[9].

Ожесточение классовой борьбы уже в первый месяц советской власти, которая только-только распространялась по необъятной России, привело к ужесточению контроля над прессой и системой ее распространения. В середине декабря 1917 г. постановлением Наркома Юстиции И.З.Штейнберга был создан «Ревтрибунал печати»[10]. Сам нарком, профессиональный юрист, только что вошел в правительство большевиков от партии левых эсеров и прославился «безудержным разгулом «резолютивной» революционной фразы»[11]. Вероятно, появление этого постановления было личным стремлением ультрареволюционного наркома обезопасить революцию. Но следующий шаг правительства говорит о том, что контроль над прессой и издательствами в целом должен быть налажен более строго. Декрет «О революционном трибунале печати» был в январе принят СНК и подписан Лениным. В нем уже предлагалось приостанавливать издание (и изымать его) не только за явную контрреволюционную линию, но и за сообщение «ложных или извращенных сведений о явлениях общественной жизни»[12], что можно было трактовать очень широко. Кроме этого, в конце декабря 1917 г. на заседании ЦИК было решено организовать Государственное издательство[13], призванное насытить рынок дешевыми изданиями классиков и научно-учебной литературой. Нужно сказать, что Государственное издательство (Госиздат, ГИЗ) вошло в Наркомпрос, структура и функции которого все более и более усложнялись.

Важно и то, что собственного аппарата у ЦК до 1919 г. не было. Все решения должны были проводить государственные органы власти и управления. Именно с этим связан тот факт, что вопросы цензуры и исторической науки до 1919 г. в ЦК почти не рассматривались – это была прерогатива и дело рук как самих масс, так и государственных, советских органов.

Централизация аппарата управления органами печати, распространением издательской продукции и ввоза иностранных книг и журналов в Советскую Россию шла с 1918 по 1922 г. двумя путями – организационно и функционально. Этот процесс не закончился в 1922 г., но обрел уже вполне отчетливые формы, которые потом все более кристаллизовались. Ход централизации аппарата контроля над издательствами (в т.ч. над исторической литературой) не был жестко детерминирован ни объективными обстоятельствами, ни взглядами отдельных руководителей. Самой гражданской войне была присуща идея ограничения идеологических постулатов противника, его листовок, прессы и книг. Казалось, что цензура кристаллизовалась сама по себе. Все это вместе рождало на ходу как варианты развития, так и тупиковые ситуации, поскольку рецептов создания советского государства тогда не существовало.

Подводя итоги данному периоду (который длился до мая 1919 г.), можно сказать, что контроль над издательствами взяли на себя СНК и ВЦИК (но полностью контролировать частные и государственное издательство они не смогли). Система распространения книг и газет постепенно переходила с денежной формы на бесплатную, что, естественно, сопровождалось централизацией библиотек и созданием специальных ведомств при Наркомпросе для централизованного распространения книг. Цензурные функции выполняли как комиссары печати, так и военно-цензурный отдел НКВД. Военной цензурой вскоре стало ведать исключительно военное ведомство (23 декабря 1918 г. при РВСР была организована военная цензура), но оно занималось и гражданской, политической цензурой. Политическая цензура не регулировалась никакими государственными актами. Таким образом, никакой централизации цензуры в этот период не было, так же как не было совпадений между органами контроля над издательствами, распространением книг, библиотечными фондами и издающимися рукописями.

Казалось бы, «свобода слова», которую декларировали большевики в своей программе, полностью превратилась в «свободу слова пролетариата и его партии». Но система распространения информации, прежде всего книжной, еще не была ограничена, и Ленин, казалось, не пытался ограничить ее. В ноябре 1917 г. он пишет, что библиотеки Советской России, прежде всего Публичная библиотека в Петрограде, должны осуществить «преобразования, исходящие из принципов, давно осуществленных в свободных государствах Запада…»[14]. Под этим подразумевались свободный бесплатный обмен книгами с провинциальными российскими и заграничными библиотеками, общедоступный ежедневно работающий читальный зал и т.п. Но эти положения остались только в ленинском черновике, так как ни одного декрета, или постановления в этом духе принято не было (если не считать увольнения старого директора Д.Ф.Кобеко и назначения советского комиссара, который должен был перестроить Публичную библиотеку в рамках своего – или ленинского понимания). Государство для обеспечения доступности книг пролетарским и крестьянским массам пошло совершенно иным путем: началась обширная реквизиция книг из личных и частных библиотек. Миллионы книг изымались из семейных библиотек и свозились или в упомянутую Публичку, или в Библиотеку Румянцевского музея (переименованную вскоре в Библиотеку им. Ленина в Москве), или в краевые и районные библиотеки.

Централизация аппарата управления органами печати, распространением издательской продукции и ввоза иностранных книг и журналов в Советскую Россию шла с 1918 по 1922 г. двумя путями – организационно и функционально. Этот процесс не закончился в 1922 г., но обрел уже вполне отчетливые формы, которые потом все более кристаллизовались. Ход централизации аппарата контроля над издательствами (и над исторической литературой) не был жестко детерминирован ни объективными обстоятельствами, ни взглядами того или иного руководителя. Все это вместе рождало на ходу и варианты развития, и тупиковые ситуации.

К весне 1918 г. Наркомпрос объединил под своим руководством только систему образования, а также некоторые другие сферы культуры. Но архивное дело, а также библиотечное находилось «без присмотру». Старые органы управления (многие из которых не были уничтожены) пытались сохранить и развивать эти области культуры. Но внешние обстоятельства подтолкнули большевистский СНК к активной политике в этих сферах.

Наступление германских войск на фронте в 20-х числах февраля вызвало заключение Брестского мира и переезд 10-11 марта правительства из Петрограда в Москву. В связи с этим СНК принял решение об эвакуации крупнейших архивов в новую столицу. Непосредственным исполнителем этого был назначен председатель Петроградского Совета профсоюзов и представитель Петроградской коммуны Д.Б.Рязанов, хотя отношение к нему в ЦК РСДРП (б) было крайне неоднозначным из-за его меньшевизма. Созданный на базе Союза Российских архивных деятелей 2 апреля 1918 г. Центральный комитет по управлению архивами (ЦКУА) под нажимом Рязанова согласился на заседании 16 апреля с его предложением войти в качестве автономной части в состав Наркомпроса. Одновременно с этим была зафиксирована потребность централизации не только архивов, но и библиотек, для чего планировалось преобразовать ЦКУА в Центральное управление архивами и библиотеками. Эта мысль прозвучала на заседаниях ЦКУА и раньше, как предполагает В.Н.Автократов под влиянием библиотечных работников Петрограда, обеспокоенных произволом комиссаров[15].Итак, с начала апреля до июня существовала возможность создания единого архивно-библиотечного центра, но эта возможность (к счастью или несчастью) не была реализована из-за разногласий среди лидеров СНК.

Дело в том, что председатель СНК Московской области историк М.Н.Покровский (будущий заместитель наркома по просвещению), явный недоброжелатель Д.Б.Рязанова, считал, что архивно-библиотечный комитет должен подчиняться ВЦИКу, а не НКПросу (от этого зависело финансирование архивов). Истинные мотивы этого, вероятно, были другие – в данном случае Покровский смог бы сам руководить создаваемым ведомством, так как Московский СНК подчинялся ВЦИКу. Луначарский, скорее всего, был согласен с Рязановым. Может быть, именно поэтому Покровский спешно внес в повестку заседания СНК вопрос об архивно-библиотечной комиссии во время отсутствия Луначарского. Эти позиции столкнулись на заседании СНК 26 апреля. Но именно в ходе заседания, которое шло под председательством Ленина, появилось совершенно новое решение – разделить организацию архивов и библиотек и ввести в библиотеках швейцарско-американскую систему[16]. Зная предыдущую записку Ленина о реорганизации Публичной библиотеки, можно предположить, что именно он настоял на разделении архивного и библиотечного дела (именно для внедрения упомянутой системы). За реформирование библиотек ответственным был назначен М.Н.Покровский (вполне вероятно, возложение на него этой миссии и привело к его назначению заместителем наркома по просвещению 23 мая 1918 г.), а за архивную реформу – Д.Б.Рязанов. Вплоть до появления декрета СНК «О реорганизации и централизации архивного дела» (1 июня 1918 г.)[17] варианты создания объединенного архивно-библиотечного кентавра обсуждались в различных структурах[18]. По сути дела, это были различные варианты централизации, включая создание архивно-библиотечно-музейного ведомства.

На заседании СНК 27 июня 1918 г. программа централизации библиотек также была окончательно утверждена (как побочный результат обсуждения доклада М.Н.Покровского о введении швейцарско-американской системы в библиотеках). Кстати сказать, Ленин всегда требовал воплощения его идей в считанные дни, а доставки только что изданной в Москве книги в отдаленную провинциальную библиотеку за неделю (что не реализовано до сегодняшнего дня). На этом заседании было принято решение создать декрет «Об охране библиотек и книгохранилищ»[19] и подготовить декрет о библиотечном справочном бюро[20], что отражало стремление Ленина ввести американскую и швейцарскую системы (которые, кстати, отличаются друг от друга[21]). В то же день совещания Библиотечный отдел Наркомпроса послал в Петроград телеграмму о централизации библиотек[22]. 1 и 2 июля 1918 г. М.Н.Покровский провел Государственное совещание по библиотечному делу, которое решило поручить составление декрета о национализации библиотек А.П.Кудрявцеву, заведующему Петроградским библиотечным отделом[23], связанным с Д.Б.Рязановым. 5 июля проект декрета был одобрен на заседании Коллегии Наркомпроса, а 17 июля – на заседании СНК (декрет опубликован 21 июля 1918 г.).

Декрет 14 июля 1918 г. «Об организации Центрального комитета государственных библиотек»[24] показал отсутствие альтернатив процессу централизации архивов, библиотек и музеев. Сам процесс централизации библиотечного дела шел очень долго[25]. Библиотеки были централизованы под эгидой Наркомпроса, этот процесс сопровождался решением постоянно возникавших вопросов о снабжении библиотек печатной продукцией, о качественном составе библиотечного фонда и др. Большевистское руководство вынуждено было создать новую систему распределения книг, а также ответить на вопрос о собственности на книги.

Государственное совещание по библиотечному делу в заседании от 22 и 23 июля 1918 г. расширило понимание централизации библиотек созданием сводного каталога книг, а также решением вопроса о контроле над университетскими библиотеками и централизованным пополнением библиотек иностранными изданиями[26]. Необходимо отметить, что на данном уровне централизации контроль над составом библиотек в виде чисток не предполагался и не планировался. Методы и направления централизации никак не грозили книжному составу частных, общественных и государственных библиотек. Но внешние условия и экономическая ситуация изменили направленность и методы централизации библиотек, сильно ударив по исторической литературе.

***

Централизация библиотек шла параллельно с обсуждением вопроса об открытом доступе к библиотечным фондам. Централизация архивов проходила под знаком ограничения доступа к архивной информации.

Весной 1918 г. вопрос о допусках к архивам вновь встал в связи с тем, что С.П.Мельгунов, руководивший Комиссией по разработке политических дел г.Москвы, опубликовал в частном издательстве “Задруга” сборник “Большевики”, в котором последние рисовались по архивным материалам из охранки в неприглядном виде. В апреле 1918 гг. Председатель Московского областного СНК и Зам.Наркома просвещения М.Н.Покровский распустил эту Комиссию[27] (вопрос об издательстве решился в декабре 1922 г. на заседании Политбюро). Вместо нее был создан Архивно-политический отдел при СНК Москвы и Московской области, а в мае 1918 г. он был переведен в ведение МСРД. Тогда же, в апреле 1918 г., при Секретном отделе Историко-революционного Архива (Петроград) создана Особая Комиссия под руководством Н.С.Тютчева по раскрытию секретных агентов охранных отделений (для этого сотрудники разбирали дела ДП и ОО). В конце 1919 ее функции перешли к секретному столу Историко-революционного архива (Пг), и Архива Революции и Внешней политики в Москве[28]. Исходя из несомненной политической значимости архивов, необходимости их сохранения и контроля, был взят курс на их централизацию и выработку соответствующего законодательства.

В марте 1918 г. Был создан Центральный комитет по управлению архивами. Председателем его был избран Д.Б.Рязанов, его заместителем – С.Ф.Платонов (членами бюро были члены Совета Союза РАД кн.Н.В.Голицын и А.И.Лебедев). В апреле этот комитет начал работу, основным содержанием которой стала разработка проекта декрета об архивном строительстве, в котором было бы закреплена идея о централизации архивного дела, что привело бы к преодолению ведомственности, затрудняющей свободный доступ к архивам исследователей. Но правила допуска ученых к архивам в известных проектах декрета не рассматривались.[29] Для обсуждения проекта декрета в конце мая 1918 г. собрались представители архивов, историки из Москвы и Петрограда. 28 мая на последнем заседании при обсуждении декрета Д.Б.Рязанов выступил с предложением сделать архивы открытыми для всех (независимо от политической благонадежности), в том числе обеспечить доступ к материалам по внешней политике и тайной полиции. Московский профессор Савин напомнил о двойственной роли архивов как ученых и правительственных учреждений, поэтому принцип гласности должен быть ограничен (как научные учреждения они должны быть открыты, а как правительственные – должны получать гарантии, что материалы не будут использованы в политических целях). Эту мысль поддержал нарком иностранных дел Г.В.Чичерин, высказав предложение оставить секретными дипломатические дела со второй половины XIX в. Зам. Наркома просвещения М.Н.Покровский был настроен против гласности, особенно против доступа к делам внутриполитическим с конца XIX в., что дало бы возможность большевикам сохранить свои партийные тайны. Идея Рязанова не была поддержана и другими историками и архивистами и не получила большинства[30]

В самом декрете “О реорганизации и централизации архивного дела в РСФСР”, подписанном 1 июня 1918 г., часть вопросов о секретности дел была решена таким образом: передача дел из ведомств (закрытых для исследователей), происходит в сроки, устанавливающиеся для каждого ведомства отдельно. Кроме этого, в оригинале декрета было написано, что дела, не утратившие значения для повседневной деятельности, поступают в Главное управление архивным делом (ГУАД), но остаются в хранилище ведомства, а при публикации стояло “не поступают” в ГУАД (это могло быть как опечаткой, так и умышленным искажением текста декрета под давлением ведомств, ведь никакого опровержения этой опечатки не известно). Принцип централизации архивов проводился “в целях лучшего научного использования”, но о самом допуске ученых в архив прямо не говорилось.[31] Но дела в архивах ученым все же выдавались, что особо отмечено в Отчете ГУАД за июнь 1918 – октябрь 1919 г.[32] В Коллегию ГУАД 13 ноября 1918 г. вошли Д.Б.Рязанов, В.Н.Сторожев (противник гласности в архивах), М.К.Любавский, С.Б.Веселовский, А.М.Полянский.[33]

В свою очередь, Декрет СНК «О реорганизации и централизации архивного дела в РСФСР» от 1 июня 1918 г. определил идеальную схему строения Единого государственного архивного фонда (ЕГАФ), которую также трудно было претворить в жизнь, как и провести централизацию библиотек. ЕГАФ состоял из нескольких секций: I – секция включала архивные фонды, отражавшие деятельность верховной власти и внешней политики России (руководители – В.Н.Сторожев и М.А.Полиевктов). II – архивы юридических актов (заведующий – Е.А.Пресняков). III – военно-морская секция (В.И.Селивачев), IV – материал по духовной культуре (С.Ф.Платонов), V – историко-экономическая (Е.В.Тарле), VI – материал по центральному и местному управлению (М.А.Полиевктов). VII секция была основана на архиве Департамента полиции и задумана как историко-революционная. Её возглавил П.Е.Щеголев в Петрограде и В.В.Максаков в Москве. VIII секция включала в себя все печатные материалы официального характера, а IX (историко-литературная секция) – библиотеки[34]. В состав ЕГАФ не вошли фонды личного происхождения, общественных организаций, бывших частновладельческих предприятий, монастырей, церквей и т.п. Это привело к тому, что архивы этих организаций и учреждений оказались, с одной стороны, без юридической защиты государства, т.к. не входили в его архивный фонд (что привело к их постепенному (хотя и не целенаправленному) уничтожению местными и центральными властями), с другой – именно поэтому государство и не обращало внимание на эти архивы (что в ряде случаев помогло им сохраниться).

Первоочередной задачей архивного ведомства стало сохранение государственного архивного фонда России. Но прямым следствием централизации стало перераспределение архивных материалов по секциям (прежде всего, комплектование седьмой секции ЕГАФ), что напрямую связано с архивными чистками 20-х годов. Первые же архивные чистки связаны с макулатурной кампанией 1919 г.

Уничтожение «ненужных» местных архивных фондов по инициативе центральных и местных властей началось уже в 1918 г. В ноябре 1918г. по распоряжению наркома юстиции был отправлен в макулатуру архив нотариата Петроградского окружного суда, к этому же был подготовлены дела Петроградского съезда мировых судей. Так как это было явным нарушением декрета от 1 июня 1918 г., начальник Главархива Д.Б.Рязанов обратился с протестом в СНК[35]. Но подобная практика продолжалась с ведома или без ведома центра. Инспектора и уполномоченные с мест писали в Главное управление архивным делом (ГУАД) о произволе властей. Так, например, Клинский уездный совет местных народных судей просил разрешения уничтожить без составления описей все законченные дела мировых судей с 1884 по 1890 г., земских начальников и уездного съезда с 1890 по 1917 г.[36] Это привело к Специальной Инструкции Комиссиям для разбора архивных фондов, созданной (ГУАД) 27 января 1919 г. В ней давался перечень дел, не подлежащих уничтожению[37]. Среди них названы материалы по международным сношениям; по возникновению и развитию государственных учреждений и их отчеты; статистические материалы о развитии народного хозяйства; по рабочему и аграрному вопросу; об общественных движениях; а также «материалы для биографии выдающихся лиц». Другие материалы могли уничтожаться. Циркуляром от 12 апреля 1919 г. ГУАД еще раз запрещало уничтожать архивные дела[38]. Чтобы спасти наиболее ценные в историческом отношении архивы, хранящиеся в глубинке, Коллегия Главархива утвердила инструкцию, в которой уполномоченным ГУАД предписывалось изымать дела из местных архивов (или покупать их) и переправлять в Москву или Петроград для лучшего сохранения[39]. 22 апреля А.В.Луначарский провел через СНК Декрет «О хранении и уничтожении архивных дел», в котором указывалось на возможность уничтожения дела, «не имеющие значения для изучения истории» (при этом образцы документов должны быть оставлены)[40].

В июле 1919 г. состав разборочных комиссий был дополнительно определен, как и характер их действий: кроме архивистов чисткой архивов занимались представители местного отдела народного образования, Совета народного хозяйства, преподаватели ВУЗов, а также представители от учреждений и ведомств, чей архив подлежал частичному уничтожению. В СНК в это время обсуждался проект декрета «О переработке в бумагу записей капиталистического хозяйства и прежних правительственных учреждений», который не был принят, но (как отмечает Т.А.Щербина) применялся на практике[41].

Экономический кризис осени 1919 г. оказал влияние и на состояние архивной службы. Поскольку бумагоперерабатывающие фабрики простаивали, заведующий ГУАД Д.Б.Рязанов (вероятно, не по своей инициативе) сообщал в ВСНХ и в Главбум, что сотни и тысячи пудов макулатуры хранятся в архивах[42]. Через три дня, 12 сентября 1919 г. Циркуляром ГУАД №3845 создавались специальные комиссии для отборки архивных дел в макулатуру[43]. Оплата труда разборочных комиссий была отрегулирована только в апреле 1920 г.[44] Но одновременно с этим ГУАД выступило против Циркуляра Бумажного отдела Центроутиля ВСНХ от 27 ноября 1919 г. о спешной утилизации старых архивов, требуя предварительного просмотра архивного материала разборочными комиссиями[45].

На местах к постановлениям центра относились без почтения, а может быть, вообще не знали об их существовании. Архивы сжигали и отправляли в утилизацию без всякой системы и без разрешений разборочных комиссий. Так, например, в Тверской губернии в уездном центре Вышний Волочек архив должен был сложиться из 12 бывших ведомственных архивов, но в ноябре 1920 г. большинство из них были брошены, не описаны и сохранились не в полной мере. Уполномоченный Губархивбюро сообщал, что 2 архива (архив по воинской повинности присутствия, архив уездного воинского начальника) уничтожены по приказам Председателя Уездного Исполнительного комитета и уездного комиссара по воинским делам. Архив уездного полицейского управления сгорел в 1917 г.[46] Все остальные архивы (почтово-телеграфной конторы, городской управы и т.п.) не подверглись целенаправленному уничтожению, как их братья – военные архивы. Этому есть простое объяснение. Дело в том, что 27 марта 1919 г. СНК подписал Декрет, подготовленный заместителем НКВоендел Э.Склянским, об архивах и делах расформированных частей, штабов и управлений старой армии[47]. Согласно ему ответственность за хранение местных военных архивов несли местные военные комиссары, у которых не было сил и средств их сохранить. Поэтому местный Вышневолоцкий комиссар и избавился от военных архивов, сдав их в утильсырье, чтобы не хранить и не отвечать за них.

Но военные архивы уничтожались и в центре. В ноябре 1919 г. из Лефортовского архива отправлено в макулатуру 800 пудов дел внутренней стражи, 400 пудов дел гренадерского корпуса, 200 пудов телеграмм и 2500 пудов других дел, отражающих ход русско-турецкой войны 1877-1878 гг., 2000 пудов именных списков генералов, штаб и обер-офицеров по старшинству в чинах и другие документы: все рекрутские наборы за 1828-1865 гг., материалы русско-японской войны 1905 г., первой мировой войны и т.п. Всего было вывезено за осенние месяцы 1919 г. из этого архива примерно 20 тыс. пудов (320 000 кг). В сентябре 1920 г. из лефортовского архива стали отправлять в макулатуру все формулярные списки (личные дела) офицерского корпуса и месячные рапорты о состоянии полков за 1793 – 1913 г. Одним из организаторов этой чистки был историк В.И.Пичета[48]. Только некоторые дела удалось спасти архивистам. Эти дела хранятся сейчас в РГВИА.

После настойчивых просьб архивистов прекратить варварскую чистку архивов, 6 ноября 1920 г. Коллегия текущих дел Главархива приняла два компромиссных решения – чистая бумага из дел, подлежащих хранению должна изыматься, а разборка архивов должна идти только с составлением описей дел, подлежащих уничтожению, причем описи утверждаются поверочной комиссией при Главархиве[49]. Работа этих проверочных комиссий развернулась только к середине 20-х годов, когда стали рассматриваться дела, подлежащие уничтожению, составляться описи уничтожаемых дел, т.к. до этого фронтовые архивы, прибывающие в Москву в мешках, отправлялись в том же виде на переработку в Главбум.

В марте 1921 г. последовало Распоряжение Президиума ВСНХ, Наркомпроса и НК РКИ, согласно которому макулатурные чистки вводились в несколько организованное русло. При СНК создавалась особая комиссия по использованию архивов, запасов бумажных обрезков и тряпья (Особкомбум), которому предоставлялось право изъятия на территории РСФСР архивных материалов, не представляющей исторической или деловой ценности, т.к. бумажная промышленность переживала сырьевой кризис. «Использование архивов производится при непременном согласии органов Главархива»[50]. Распоряжение подписали Рыков, Луначарский и Сталин.

Восстание Чехословацкого корпуса 25 мая 1918 г., развитие военной формы гражданской войны большевистско-советского лагеря и эсеро-меньшевистских правительств летом 1918 г. осложнило и без того тяжелую экономическую (прежде всего в продовольственном отношении) обстановку в Советской России. Все это заставило СНК перейти к политике военного коммунизма. Cистема контроля над распространением прессы и книг в период организации натурального обмена и свертывания товарно-денежных отношений несла на себе все родимые пятна этой экономической политики и методов ее проведения. Конституция РСФСР, закрепившая в июле 1918 г. первые завоевания большевиков, обеспечивала свободу слова только для трудящихся, уничтожая зависимость печати от капитала. Прежде всего это проявилось в контроле над типографиями, издательствами и системой распределения бумаги, что было направлено на закрытие буржуазной прессы[51].

Начало нового учебного года в сентябре 1918 г. в обстановке развивающейся гражданской войны поставило перед Наркомпросом новые проблемы: отсутствие новых учебников, катастрофическая нехватка старых, и т.п. При отсутствии денег в отделе снабжения, Луначарский пытался хоть как-то отрегулировать этот вопрос. Выход был найден не только в обязательном учете по России всех учебников и учебных пособий[52], но и в запрещении их продажи[53], что предполагало их централизованное распределение. 26 ноября 1918 г. Декретами СНК все библиотеки, книжные склады и книги вообще объявлялись государственным достоянием, государство приступило к их реквизиции, а распределение книг отныне должно идти только с ведома Наркомпроса[54]. Для реализации этого было создано Центральное агентство ВЦИКа по снабжению и распространению произведений печати[55], которое должно было работать с почтово-телеграфным ведомством, выполняющим функции военной цензуры[56]. Таким образом, книжная продразверстка началась намного раньше, чем продуктовая. Одновременно с этим реквизиции книг превращались в мародерство. Уже в декабре 1918 г. Ленин пытался вступиться за одного из владельцев реквизированной библиотеки (прося, чтобы последнему разрешили пользоваться своими же книгами), но получил отпор – по закону не положено[57].

Первая библиотечная сессия Наркомпроса, собравшаяся в конце января 1919 г., заслушала доклад Д.М.Пинеса «Работы по охране и учету библиотек и книгохранилищ Северной области», в котором говорилось, что на местах Декрет об охране и учету библиотек извращается. Так, в Череповце в частных собраниях оставляли 100 книг, в Пскове – 300 экземпляров книг, а все остальное подлежало изъятию. Частные и общественные библиотеки пробовала реквизировать и Социалистическая Академия Общественных наук в Москве[58]. По этому докладу были приняты меры для устранения реквизиции частных библиотек, но они, как ясно из практики, не возымели воздействия. Известно, что уже до этого Секция закупок Библиотечного отдела приобрела Библиотеку М.М.Стасюлевича, в которую входили сочинения по истории, в том числе экземпляры «Вестника Европы» за 1866-1908 гг., с полным доцензурным вариантом всех статей. Библиотека П.С.Смирнова, составленная из сочинений по церковно-историческим вопросам, также была приобретена для академической библиотеки, как и собрания книг и брошюр, запрещенных и уничтоженных русской цензурой, и собрание масонских сочинений на русском языке (не указано, у кого приобретены эти собрания)[59]. Трудно сказать, где сейчас эти собрания, в каком они состоянии и как используются. Однако необходимо отметить, что кроме изъятия книг без вознаграждения, можно было книги покупать.

Реквизиции этим не ограничились. В центральные библиотеки свозились миллионы реквизированных книг. Только переписка за 1919 г. Библиотеки Румянцевского Музея о поступлении книг и коллекций занимает более 400 листов[60].

***

Подведем небольшие итоги послереволюционному периоду. Библиотечные и архивные чистки сначала не имели идеологического характера. Они возникли сначала в рамках централизации библиотечного и архивного дела в форме реквизиций частных и общественных библиотек, сосредоточения архивов и их освобождения от «ненужных» дел. Основными причинами этого были экономический кризис и задача большевиков установить контроль над распространением прессы. Введение бесплатных книг и газет было шагом к усилению государственного контроля над системой их распространения, одной из форм которого стали библиотечные чистки.

Необходимо сделать еще одно замечание – архивные и библиотечные чистки, в том виде, в котором они проходили в 1918-1920 гг., проводились не только по инициативе сверху, но и по инициативе снизу. Именно местные органы власти и управления определяли количество книг и архивных дел, которые должны быть реквизированы и уничтожены, их состав и прочие условия.

Создавалось впечатление, что центральная власть и местные власти говорили на разных языках. Более того, отдельные ветви власти (Главбум, Наркомпрос, Главархив, и т.п.) не понимали друг друга, издавая совершенно противоположные декреты и постановления. Можно сказать, что в годы гражданской войны столкнулись две России – не красная и белая, а Россия научная начала ХХ века и Россия крестьянская, которая отражала уровень сознания времен «военной демократии» Древней Руси и казачества Емельяна Пугачева.

Датировка этого периода условна. С внешней стороны в системе распространения книг и газет практически ничего не менялось до конца 1921 г., когда платность за произведения печатной продукции была восстановлена. Но в 1920 г. и в 1922 г. были созданы основные институты, которые организовывали библиотечные чистки в 20-х годах. Это Главполитпросвет, Центральная библиотечная комиссия и Главлит. Кроме этого, партийные органы (Секретариат, Оргбюро и Политбюро, а также Агитпропотдел ЦК) принимали в этом самое живое участие.

Архивные чистки, процедура и техника проведения которых отрабатывалась с 1918 г., также стали в большей степени проводиться из центра. Ими управляли не только Главархив, но и созданный в 1920 г. Истпарт, который с 1921 г. стал отделом Секретариата ЦК.

Каким же образом выглядел аппарат ЦК РКП (б)?.

Для того, чтобы читатель смог быстрее ознакомиться с эволюцией структуры ЦК, предлагаем таблицу, в которых схематично очерчена иерархия необходимых нам для анализа отделов и подотделов ЦК.

Мы уже говорили (в общих чертах) о функциях и постановлениях рабочих органов ЦК – Политбюро, Оргбюро и Секретариата.

Выступая на IX съезде партии секретарь ЦК Н.Крестинский отмечал, что Оргбюро решало самые разнообразные вопросы, в том числе и советские[61]. Между VIII и IX съездами партии Политбюро собиралось за год 72 раза, а Оргбюро и Секретариат – 138[62]. Деятельность Политбюро охватывала хозяйственные и политические вопросы, Секретариата и Оргбюро – кадровые, вопросы связи с местными организациями, работы в деревне, печати и т.п.

С 1919-1920 г. аппарат ЦК стал разрастаться. Это связано с тем, что нагрузка на Секретариат все более возрастала, возникла необходимость отдать часть функций, в том числе цензурных, новым подразделениям Оргбюро.

Перечень цензурных вопросов, решаемых в 1919 г. в Оргбюро и Секретариате, раскрывает обеспокоенность большевистского руководства страны распространением газет других партий и общественных организаций. Так, например, 07.07.19. рассматривался вопрос о газете правых эсеров[63], 23.08.19 – л выпуске второго номера газеты «Народ»[64], 29.09.19 – о разрешении поалей-ционистам издавать журнал «Накануне»[65]. В октябре 1919 г. поток подобных прошений в Оргбюро резко возрос. В партийном органе рассматривались вопросы о выпуске газеты группой Вольского и газеты «Воли труда» Устиновым, о выпуске изданий ревсоциалистов и боротьбистов, эсперантистов, анархистов и о возможности публикации ГИЗом воззвания патриарха Тихона[66].

Одновременно с этим рассматривались вопросы о военной и гражданской цензуре, которая предупреждала бы попадание в советскую печать сведений, не подлежащих огласке. Так, в июле 1919г. был определен порядок публикации в «РОСТА» сведений, которые направлялись в агентство[67], в августе разбирались претензии Наркомпрода о разглашении государственных тайн[68], а в октябре – вопросы военной цензуры[69]. Председатеоль СНК В.И.Ленин и нарком по иностранным делам Г.В.Чичерин подготовили в декабре 1919 г. постановление ЦК о цензуре отчетов и протоколов о выступлениях ответственных работников по вопросам международной политики[70].

Для непосредственного решения этих и других вопросов, которые вставали перед большевистским руководством уже в первые годы их пребывания у власти, при Секретариате ЦК были созданы ряд важнейших отделов. В марте 1920 г. был образован Агитационно-пропагандистский Отдел (АПО), который стал планомерно работать только с августа 1920 г. 30 апреля 1920 г. в состав АПО были введены бюро агитации и пропаганды на различных языках, а при Организационно-Инструкторском Отделе была создана Циркулярная комиссия. Вскоре Циркулярная комиссия стала числиться автономной организацией ЦК. Циркуляры и циркулярные письма ЦК, открытые или секретные были огромным средством воздействия на массовое сознание.

25 июня 1920 г. на заседании Оргбюро при Секретариате была создана и Агитационно-пропагандистская коллегия (в нее вошли все зав. Отделами Секретариата) под руководством Заведующего АПО[71]. Заведующий АПО по должности входил в Коллегию Наркомпроса, Госиздата, Главлита (до 1925 г.) и ряда других организаций.

В Управление делами, кроме канцелярии и прочих подотделов, входила секретно-директивная часть (секретно-оперативный отдел)[72], которая существовала с октября 1920 г. и занималась регистрацией всех секретных бумаг и секретным делопроизводством. Она же занималась и ведением делопроизводства по выполнению протоколов и постановлений ПБ, ОБ и Пленумов ЦК, ведением шифровальной работы. Важно, что работники этой структуры будут активно участвовать в формировании повестки дня заседаний ЦК.

На правах Отдела ЦК существовал Истпарт. Он возник в августе 1920 г. при Госиздате (орган Наркомпроса) как Комиссия по изданию работ по истории партии и Октябрьской революции[73]. Истпарт стал Отделом ЦК с 2 декабря 1921 (его сотрудники переводились в штат Секретариата)[74], хотя фактически руководящие органы Истпарта изначально назначались и контролировались ЦК[75].

В организационном отчете на X съезде РКП (б) Н.Крестинский отметил, что за год работы состоялось 103 заседания Оргбюро и Секретариата, 66 заседаний Политбюро. 80-85% вопросов, рассмотренных в Оргбюро, это вопросы распределения партийных сил. Организационные вопросы занимали в работе Политбюро и Оргбюро около 9%, конфликтные дела – 7,3%, военные и международные – 5,5%, национальные – 2%[76].

Период 1919-1921 годов в истории цензуры уже назван (и совершенно справедливо) периодом диктата ГИЗа[77]. Не пересказывая материал о цензурной деятельности ГИЗа, который систематизировал Г.В.Жирков в 1994 году, необходимо остановиться на тех пунктах, которые были обозначены в начале этого раздела.

Развитие иностранной интервенции в Россию, «мозаичная действительность» во внутренних делах, как ее определил Ленин[78], диктовали необходимость дальнейшей централизации издательской и цензурной политики. С февраля 1919 г. во ВЦИКе обсуждалась программа изменения контроля над издательствами в Республике. В мае 1919 г. было принято Постановление ВЦИК «О государственном издательстве (Положение)», в котором устанавливалась система контроля всех издательств на территории РСФСР со стороны ГИЗа, который регулировал издательские планы, перераспределял бумажные запасы между издательствами и регулировал репертуар изданий[79]. Последовательное проведение этих положений привело к тому, что объем издаваемой частными и кооперативными издательствами продукции упал за год более чем в три раза[80]. Вся система издания и распространения книг, а также их цензура постепенно сосредотачивались в ГИЗе, который возглавлял старый большевик В.В.Воровский. Он пытался не только монополизировать все права собственности на издание литературных произведений[81], но и вести автономную от Наркомпроса политику[82].

Система распределения книг и периодических изданий, как в связи с образованием Гиза, так и в связи с тенденцией к сворачиванию товарно-денежных отношений, потерпела некоторые изменения[83]. Прежде всего, делалась ставка на развитие бесплатного пользования общественными библиотеками, которые пополнялись благодаря реквизициям из частных библиотек, в том числе научных[84]. Для этого был повторен декрет о национализации запасов книг и печатных изданий[85]. С апреля 1920 г. вся литература могла распространяться только через Наркомпрос, а именно через Центральную распределительную комиссию, созданную при нем[86], которая учитывала и запасы книг на складах и т.п.[87] Книжная палата, переданная в НКПрос еще в ноябре 1917 г., с июня 1920 г. больше зависела от ГИЗа, чем от Наркомпроса (а это значило контроль ГИЗом распространения обязательного экземпляра книг и контроль над всей издаваемой печатной продукцией)[88]. Наконец, в конце 1920 г. Центральная распределительная комиссия передается в ведение Наркомпроса (а по сути ГИЗа, во главе которого встал Н.Л.Мещеряков)[89]. Возглавлявший Центропечать бывший член ЦК левых эсеров Б.Ф.Малкин постоянно подвергался критике В.И.Ленина за нерасторопность и плохое снабжение библиотек газетами и литературой[90]. Вряд ли руководитель Центропечати стоял на тех же позициях, что и в 1918 г., когда призывал членов ВЦИКа к политическому великодушию при принятии положения о печати. Но бюрократический аппарат, о котором писал сам Ленин, не давал возможности быстрого распределения бесплатных газет. Они, как отмечал председатель СНК, оседали у советской буржуазии в Москве и не доходили до районов. Хотя Ленин и утверждал, что отмена подписки на газеты есть «шаг вперед от капитализма к коммунизму»[91], но система распространения книг и прессы становилась все беспомощнее и неповоротливее.

Не смотря на то, что действительность показывала тупиковый характер данного решения, ЦК РКП(б) продолжал настаивать на том, что максимальное продвижение книги в массы может осуществиться только при развитии библиотечного строительства, что в условиях экономической нестабильности и постоянных кризисах можно было решить только путем бесплатного распределения книг и газет по районам. Х съезд партии, на котором декларировалась необходимость перехода к НЭПу, ничего не изменил в данной области. На пленуме ЦК, который прошел после мартовского съезда, была выделена специальная комиссия под руководством Троцкого, в составе кандидата в члены ОБ И.И.Кутузова, члена ОБ В.М.Михайлова, члена ЦК Ем.Ярославского и Сольца для решения вопроса об издании и распространении газет, поскольку ЦК «признал необходимым разработку законопроекта по переходу к общественному пользованию книгами и газетами»[92]. Исходя из партийных решений и постановления СНК о передаче дела распределения печати в НКПрос, Коллегия НКП 11 апреля 1921 г. утвердила Положение об Управлении учета, распределения и распространения произведений печати, которое наделялось правами учета всех книжных запасов республики и их распределения между учреждениями и организациями. Библиотечными запасами продолжала ведать Центральная библиотечная комиссия (ЦБК) при Главполитпросвете (ГПП)[93].

Созданная при этом подразделении НКПроса ЦБК распределяла библиотечные ресурсы страны, создавала передвижные библиотеки и организовывала реквизиции книг из помещичьих и иных библиотек в государственный фонд. 23 апреля 1921 г. СНК утвердил декрет об отмене денежных расчетов на произведения печати. Согласно Инструкции, разработанной в Наркомпросе, Центропечать должна была снабжать книгами только те библиотеки и учреждения, которые попали в особый список нуждающихся в книгах и газетах[94]. Эта система внедрялась в жизнь до ноября 1921 г., когда ее бесполезность была воспринята руководством страны, поскольку книг от этого в провинции больше не стало, а противоречия бесплатного распределения книг с развитием товарно-денежных отношений в других сферах стали очевидны.

Если распространять и получать отечественную литературу в рамках безденежной Советской Республики можно было бесплатно, то каким образом шло распространение и получение иностранной литературы? Наркомпрос 5 апреля 1921 г. образовал специальную комиссию по утверждению списка книг, которые должны быть куплены за границей и закупке иностранной литературы[95].

Естественно, что контролирующий издательскую деятельность и распространение прессы внутри РСФСР Агитпроп ЦК не мог допустить иностранного влияния на массы. 19 мая 1921 г. на заседании Оргбюро ЦК с докладом о получении заграничных газет выступил заведующий АПО Р.Катаньян. Он предложил централизовать выписку и распределение иностранных изданий исключительно через аппарат НКИД. «Дело распределения газет поручается небольшому аппарату, состоящему преимущественно из партийных товарищей. Аппарат работает при Наркоминделе. Комиссии предоставляется право контроля над распределением политической периодической литературы. Разрешение на получение заграничной прессы всем учреждениям может быть получено исключительно через Комиссию[96]». Сама же система пользования выписанной прессой носила резко ограничительный характер: отдельные лица могли пользоваться книгами и газетами только в библиотеке учреждения, где сами издания могли храниться только от 3 до 10 дней. При НКИД организовывались читальные залы, в которых имели право заниматься только ответственные руководители ведомств. Эти предложения были оформлены постановлением ЦК и переданы на рассмотрение во ВЦИК.

В советском порядке централизация получения иностранной литературы была оформлена 14 июня 1921 г. несколько иначе. Декретом СНК в России образовывалась Центральная междуведомственная комиссия по закупке и распределению иностранной литературы при Наркомпросе. Этот Комитет иностранной литературы (иначе Коминолит) имел задачей «получение из-за границы всякого рода литературы…, сосредоточение всей заграничной литературы в соответсвующих научных учреждениях и библиотеках, а также распределение и организацию рационального использования заграничной литературы всеми учреждениями и отдельными лицами»[97]. Во главе Коминолита был поставлен молодой коммунист, будущий академик, а тогда член Коллегии Наркомпроса, О.Ю.Шмидт, который в конце июля 1921 г. на заседании Политбюро был назначен Заведующим Госиздата (по совместительству с работой в НКФине).

Подведомственные Наркомпросу учреждения (в том числе ВУЗы и библиотеки) получали книги в строго централизованном порядке, по специальным спискам и заявкам. Из всей заграничной литературы, которая ввозилась на территорию РСФСР, Наркомпрос получал 3 экземпляра, из которых один оставался в библиотеке НКП, один передавался в Петрогрдскую Публичную библиотеку, а третий поступал в Библиотеку Московского Румянцевского Музея[98].

Таким образом, можно отметить, что к осени 1921 г. Наркомпрос (и ГИЗ в особенности) сосредоточил в себе основные функции и организации, которые не только контролировали издательское дела в Советской России, но и отвечали за учет, распространение и распределение литературы, в том числе и заграничной.

Цензурные органы более связаны, чем в предыдущий период, но не совпадают на данном этапе с органами контроля над системой распространения издательской продукции. Функции контроля над всеми произведениями печати были возложены на отдел цензуры РВС по указанию ЦК РКП(б) еще в декабре 1918 г[99].

Цензурой поступающих в Россию иностранной информации занималось Российское телеграфное агентство (РОСТА) под руководством НКИД. В одном из писем Емельяну Ярославскому в августе 1921 г. от РОСТА, которое выполняло функции иностранной цензуры, говорилось: “Очень часто бывает, что какое-нибудь заграничное известие ни в коем случае не подлежит оглашению в нашей печати и по этому поводу происходит спец. обмен мыслей с Владимиром Ильичем. В таких случаях Владимир Ильич особенно интересуется тем, чтобы не было никакой возможности задержанному известию проникнуть в публику”[100].

На основании постановления ЦК, с 1920 г. Комиссариат иностранных дел должен был цензурировать всю информацию, касающуюся внешней политики РСФСР[101]. Определенную информацию о своей работе отсеивали и другие Наркоматы по соглашению с СНК и его председателем[102].

Военная цензура сначала находилась в структуре Реввоенсовета, а в начале августа 1921 г. была передана в отдел военной цензуры ВЧК[103]. Оба учреждения осуществляли и политическую цензуру. Эти специфические функции и организации не были объединены единым руководством до 1933 г.

Гражданскую (политическую) цензуру осуществляли несколько ведомств, которые так или иначе были объединены Наркомпросом. Гражданская политическая цензура сохранилась за ГИЗом, который с марта 1921 г. стал обладать правом цензуры рукописей не только по отношению к частным издательствам[104], но и к ведомственным[105]. В марте 1921 г., а может быть в конце 1920 г., в ГИЗе появляется специальный цензурный орган – политотдел, который рецензировал поступающие рукописи и рекомендовал (запрещал) их к печати[106]. В марте 1921 г. Политотдел возглавил старый большевик Н.Л.Мещеряков, который с 17 декабря 1920 г. единолично возглавлял ГИЗ и до 1924 г. председательствовал на его редколлегии.

Другой структурной единицей НКПроса, осуществляющей цензурные функции, являлся Главполитпросвет. Возглавлявшая ГПП Н.К.Крупская с конца 1920 г. проводила библиотечные чистки, стремясь сформировать новую политическую культуру в городе и на селе. Одновременно с этим ГПП стремился определять и репертуар книг, попадающих в село через перевозные библиотеки, что по сути означало цензурирование информации.

Таким образом, система контроля над распространением информации и цензурная система (находящаяся в состоянии функциональной псевдоцентрализации) не совпадали друг с другом и не были централизованы, хотя и имели такую тенденцию. Существующую картину обогащает и двойное подчинение советских органов управления и контроля над прессой: формально подчиняясь НКПросу, они в кадровом и политическом отношении зависели от различных отделов ЦК РКП(б), в том числе от Агитпропа[107].

Осенью 1920 г. при Наркомпросе был создан Главный политико-просветительский комитет (Главполитпросвет, ГПП), который был призван координировать политическую пропаганду НКПроса, ПУРа, ВЦСПС, РКСМ и других организаций и ведомств[108] и был полностью милитаризован[109]. ГПП до 1930 г. возглавляла Н.К.Крупская. Хотя ГПП и создан как орган государственный, его деятельность носит партийный характер. Ленин воспринимал Главполитпросвет не как государственный, а как партийный орган. В речи на Всероссийском совещании политпросветов он подчеркивал связь просвещения с политикой. И если в декрете СНК о создании Главполитпросвета ни слова не сказано о партии, то «мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция Советской республики строится на том, что партия всё исправляет, назначает и строит по одному принципу…»[110]. И действительно, в повестке дня заседаний отделов ЦК вопросы Главполитпросвета занимали значительное место.

Библиотечный отдел Наркомпроса разработал проект декрета о централизации библиотечного дела, который был подписан Лениным в ноябре 1920 г. Для реализации этого декрета при ГПП была создана Центральная междуведомственная библиотечная комиссия (ЦБК) распределяла библиотечные ресурсы страны, создавала передвижные библиотеки и организовывала реквизиции книг из помещичьих и иных библиотек в государственный фонд. Во главе ЦБК была поставлена Мария Аркадьевна Смушкова (1893 – 1986). Она родилась в семье служащего в Елисаветграде (Кировоград), закончила гимназию, а в 1912 г. поступила на Московские высшие женские курсы. Весной 1918 г. М.А.Смушкова поступает на библиотечные курсы и знакомится с Крупской, по рекомендации корой начинает работать в Библиотечном отделе Наркомпроса, а в декабре 1920 г. назначается (еще до подписания декрета) председателем ЦБК[111]. С этого момента ЦБК начинает работу по созданию единой библиотечной сети, рассылая циркуляры и положения о библиотеках, в том числе – передвижных. В этих циркулярах красной нитью проходит мысль о перераспределении библиотечного фонда внутри государственных библиотек. Перераспределить фонд можно было только изъяв часть книг из одной библиотеки и направив ее в другую библиотеку. Так, в «Положении о специальных библиотеках» (14 декабря 1920 г.) вся литература «не по специальности» изымалась из библиотек и поступала в Библиотечный коллектор[112].

Но уже в январе 1921 г. «Положением о пропагандистском отделе ГПП» задачи библиотечного подотдела были несколько скорректированы: ему вменялось в обязанность «изъятия вредной или устаревшей литературы и приспособление библиотек к задачам коммунистического просвещения»[113]. Перераспределение и изъятие книг стало носить явно идеологический характер, хотя в первых инструкциях это не подчеркивалось[114].

Созданная после мартовского 1921 г. Пленума ЦК специальная комиссия под председательством Троцкого вынесла следующее решение: «Госиздату немедленно снестись с ЦБК относительно изъятия из дальнейшего оборота и из распространения по библиотекам и пр. тех изданий, которые по направлению оказались напечатанными лишь в силу преступной оплошности органов Госиздата»[115]. Это решение привело к созданию в Книжной палате спецхрана, в котором стали храниться изъятые во время чисток 1921 г. книги.

23 марта 1921 г. СНК утвердил декрет об отмене денежных расчетов на произведения печати. В.И.Ленин просмотрел этот проект и сделал на нем некоторые замечания. В том числе он отметил: «Надо добавить: только библиотекам давать.

Понятие «библиотеки».

Контроль.

Изъятия и т.д.

Разработать»[116].

Таким образом, система изъятия книг из библиотек и контроль над их комплектованием проходили в рамках ленинского пути развития библиотечного дела. Исходя из партийных решений и постановления СНК о передаче дела распределения печати в НКПрос, Коллегия НКП 11 апреля 1921 г. утвердила Положение об Управлении учета, распределения и распространения произведений печати, которое наделялось правами учета всех книжных запасов республики и их распределения между учреждениями и организациями. Библиотечными запасами продолжала ведать Центральная библиотечная комиссия[117].

Ленинский завет «только библиотекам давать» не был выполнен в связи с тем, что система распространения бесплатных книг не могла утолить жажду всех нуждающихся в произведениях печати. Согласно Инструкции, разработанной в Наркомпросе, Центропечать должна была снабжать книгами только те библиотеки и учреждения, которые попали в особый список нуждающихся в книгах и газетах[118]. Эта система внедрялась в жизнь до ноября 1921 г., когда ее бесполезность была воспринята руководством страны, поскольку книг от этого в провинции больше не стало, а противоречия бесплатного распределения книг с развитием товарно-денежных отношений в других сферах стали очевидны. В связи с этим необходимо вернуться к ленинским замечаниям на порядок комплектования библиотек. Во-первых, они создавались в определенный (и краткосрочный) период книжной разверстки, этим объясняется его позиция жесткого определения круга «библиотек» и контроля над их составом. Во-вторых, изъятие книг из библиотек являлось для Председателя СНК, видимо, не временной мерой, а постоянным курсом, который не связан с указанным периодом. Об этом говорит, например, его позиция о необходимости изъятия порнографии и книг духовного содержания из свободной продажи в сентябре 1921 г.

Новый период в становлении системы распространения информации и цензурных органов наступил осенью 1921 г. Переход к НЭПу поставил вопрос о существовании системы контроля над распространением прессы и книг в новых, рыночных условиях. Хозрасчет, провозглашенный партией в качестве долгосрочной экономической программы, вызвал перелом в методах распространения периодических и книжных изданий. 27 октября 1921 г. Коллегия НКПроса выступила с инициативой принятия Декрета о платности произведений печати и их сбыта под контролем Центральной Междуведомственной Комиссией Печати[119]. Декреты «О платности произведений непериодической печати» и «О введении платности газет» были приняты СНК 28 ноября и опубликованы в начале декабря 1921 г.[120]

***

Библиотечные чистки 1920-1921 гг. были направлены на перераспределение уже имеющегося библиотечного фонда и только отчасти носили идеологический характер.

Главное, что необходимо отметить, описывая данный период чисток – две черты, свойственные этому периоду: 1) усиление роли государства, выразившееся в создании организационный структур, руководившими чистками из центра и 2) придание чисткам некоторого, неявного еще, но уже наметившегося, идеологического оттенка, который стал откровенно выражен в следующие годы. Кроме этого, стоит указать на то, что возникновение чисток носило закономерный характер и связано как с процессом централизации архивного и библиотечного дела (отражение объективного усиления государства), так и с процессом усиления влияния РКП (б) на общественную, культурную жизнь страны.

Историческая наука как до революции, так и после нее зависела от состояния источниковой базы (архивной и исследовательской). Библиотечные и архивные чистки стали таким фактором развития историографии, который влиял на выбор ее пути, определял не только направление, но и уровни развития. При этом необходимо подчеркнуть психологическую сторону чисток. У государственных, партийных, профсоюзных деятелей, в чьем ведении находились библиотеки и архивы, складывалось психологическое привыкание к уничтожению документов, к тем кострам, которые полыхали из книг и документов, к макулатурным кампаниям, которые стали проводиться с заметной регулярностью в 20-е годы. Чистки данного периода послужили предпосылкой и причиной создания спецхрана в архивах и библиотеках, хотя и не являлись единственным источником его формирования.

Опубл.: Зеленов М.В. Аппарат ЦК РКП (б) – ВКП (б), цензура и историческая наука в 1920-е годы. С.60-88.