Бром Зильке Театр и цензура во второй половине XVIII века

Театр и цензура во второй половине XVIII века*

До сих пор еще не существует систематической работы ни о русской цензуре в целом, ни о театральной цензуре в частности. Между тем вопрос цензуры представляется очень важным в исследовании эпохи просвещения в России.

Изучение этого вопроса, во-первых, помогло бы выявить реальные механизмы цензуры, в том числе специальные стратегии и их действия  в зависимости от функции в конкретной ситуации. Во-вторых, выяснить, какую роль играла цензура в современных культурно-политических дискуссиях о соответствующей России культурной концепции. В-третьих, помогло бы понять, насколько цензура могла служить правительству инструментом «истинного просвещения», например, в борьбе с такими явлениями как «обскурантизм».

Таким образом, изучение различных аспектов функционирования цензуры могло бы привести к представлениям о том, как осуществлялись просвещенческие идеи в России, как формировалась русская литературная общественность во второй половине XVIII века. Цензурные действия в отношении театра, которому свойственна особая форма публичного представления текста, и ситуации, возникавшие вокруг этих действий, как раз могут дать в этом плане интересный материал для исследования.

Это сообщение, конечно, никак не претендует на исчерпывающее представление  цензурной проблематики. В наши намерения входит показать одну из граней и обратить внимание на необходимость  основательного изучения вопроса цензуры для лучшего понимания тех явлений, которые связывают с восприятим просвещения в России.

Характерно для русской цензуры XVIII века, что ее установки по большей части оказывались не очень конкретными. Цензоры часто не были снабжены подробными инструкциями. Это приводило к расхождениям в трактовке постановлений и противоречиям в их применении. Кроме того, возникали пересечения полномочий цензурных учреждений.

Основным источником для изучения цензуры является «Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год»[1]. Существуют разные очерки по истории цензуры и книгопечатания, например, А. М. Скабичевского[2], Н. Энгельгардта[3], Г. Маркера[4] и В. Геземана[5]. Для истории театральной цензуры основной работой является «Материалы к истории русскаго театра» Н. В. Дризена.[6]

Прежде чем представить некоторые случаи цензуры на театре, сделаем краткий  (и далеко неполный)  обзор мероприятий правительства в отношении  надзора за произведениями печати.

Академия наук рассматривала светские книги, а надзор за духовными книгами был поручен Святейшему синоду. В регламенте Академии наук 1747 года устанавливалось:

«… никакая книга в печать отдана быть не может, пока вся не прочитана по листам в Собрании перед всеми академиками или от тех, кому сие поручено будет от президента. И для того при начале книги всегда печатать апробацию за подписанием президента и контрасигациею конференц-секретаря.»[7] Таким образом, до 1756 года (до открытия типографии Московского университета) Академия наук, точнее, ее президент и канцелярия были единственными цензорами «общеполезных гражданских книг». С открытием типографий при Московском университете и при Сухопутном шляхетном кадетском корпусе в 1757 году возникла и в этих учреждениях необходимость цензурного надзора за книгами, представляемыми к печати.

Ситуация изменилась, когда в 1783 году были разрешены вольные типографии во всех городах Российской империи. Уже в 1771 году было выдано разрешение на открытие вольной типографии Гартунгу, а в 1776 году – Вейтбрехту и Шнору. В связи с указом 1783 года был введен новый режим цензуры, которой с того времени ведала Управа Благочиния, то есть полиция. Естественно она совсем не была подготовлена к этой задаче. Разрешение частных типографий должно было бы способствовать развитию литературной общественности путем распространения книг. Одновременно оно являлось попыткой Екатерины II сознательно управлять этим процессом.

В 1790 году Екатерина еще раз в рескрипте московскому генерал-губернатору князю А. А. Прозоровскому подчеркнула, что «Цензура книг долженствует зависеть от Управы Благочиния, от которой и Цензора назначить; однакож, она сама за все отвествовать обязана.»[8]

В сентябре 1796 года императрица сочла нужным закрыть вольные типографии из-за «разных неудобств, которыя встречаются от свободнаго и неограниченнаго печатания книг», «тем более, что для печатания полезных и нужных книг имеется достаточное количество таковых типографии, при разных училищах устроенных.»[9] Очевидно Екатерина уже в последние дни ее царствования серьезно боялась потерять контроль над начатым ею же процессом «просвещения», или скорее боялась последствий такой потери.

Самые строгие меры касательно цензуры принял, пожалуй, Павел I. В 1797 году был издан указ «О представлении книг на разсмотрение Совета Его Императорскаго Величества, признаваемых Цензурою недозволенными и сомнительными». В 1798 году были устроены цензурные отделы при всех портах, а в 1800 году было запрещено ввозить из заграницы всякого рода книги. Когда в 1801 году на престол вступил Александр I, он сразу отменил это запрещение и разрешил типографиям печатать книги.

Обращает на себя внимание, что во всех этих указах не говорится о цензуре драматических произведений, как будто бы пьесы не должны были ее проходить. Хотя действительно особого распоряжения о представлениях на сценах не имелось, в 1780 году в Москве была учреждена театральная цензура для публичного театра Медокса, «… чтобы каковыя-либо вредныя и соблазнительныя сочинения на здешнем публичном театре играны не были». Ему московский генерал-губернатор князь В. М. Долгоруков-Крымский приказал «все вновь сочинаемыя и переводимыя пьесы, тиснению еще не переданныя, которыя он для публики представить намерен, играть не прежде, как получа оным одобрение от императорскаго Московскаго университета».[10] Рассмотрение пьес было поручено профессору истории, нравоучения и красноречия

Х. А. Чеботареву.

Чеботарев оказался слишком «добросовестным» цензором, что вызвало немало конфликтов. Так как он считал некоторые высказывания Стародума в комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» опасными, он старался удержать антрепренера Медокса от постановки  этой пьесы в его московском театре даже после того, как она уже с «письменным дозволением от начальства» была показана в Петербурге. Хотя Фонвизин после премьеры своей комедии в сентябре 1782 года писал Медоксу: «Вы можете уверить господина цензора, что во всей моей пьесе, а следовательно и в местах, которые его так пугали, не изменено ни одного слова»[11], московским зрителям пришлось подождать еще до мая 1783 года, чтобы увидеть спекатакль. В том же году комедия была напечатана в петербургской типографии Шнора. Интересно, что и в Петербурге первая постановка «Недоросля» долго затягивалась и не состоялась, как была задумана, на сцене придворного театра. Очевидно, не только у Чеботарева появились возражения против этой комедии. Тем удивительнее, что ее премьера ( с придворными актерами) состоялась в вольном театре К. Книппера, то есть, в общедоступном театре! Предполагается, что постановка «Недоросля» состоялясь прежде всего благодаря стараниям театрального авторитета И. А. Дмитревского, который сделал ее своим бенефисом. Возникает вопрос о том, какую роль в преоделении цензурных осложнений могли  играть такие «посредники» как Дмитревский, которые пользовались особым доверием. «Всевластие» цензуры, несомненно, уже проявлялось, но еще не было безгранично. Несмотря на все неприятности в связи с получением разрешения показать «Недоросля», Фонвизин все-таки мог познакомить, хоть и узкий круг людей, со своей комедией и в Петербурге и в Москве, где он ее, конечно без всякого предварительного цензурования, читал в частных домах .

Другой случай театральной цензуры связан с представлением трагедии «Владимир и Ярополк » Я. Б. Княжнина в Москве в 1789 году, 14 лет спустя после ее петербургской постановки и два года спустя после опубликования в типографии Горного училища в Санкт-Петербурге. Опять Чеботарев читал между строк и нашел выражения, которые, по его мнению, не соответствовали должному уважению к власти. Поскольку московский генерал-губернатор П. Д. Еропкин не согласился с мнением цензора, он обратился к самому высшему (цензурному) авторитету, императрице Екатерине. Она ответила ему: «Трагедию «Владимир и Ярополк », как давно уже напечатанную и не один раз на театре представленную, и в которой ничего непристойнаго не усматривается, вы можете дозволить играть в Москве.»[12] Вследствие этого Чеботарев был отставлен от должности цензора. Новым цензором по театральным делам был назначен профессор А. А. Барсов.

Эти примеры позволяют определить некоторые  особенности театральной цензуры. Как видим, пьеса могла подвергнуться как бы двойной цензуре: дозволение представить пьесу в театре и разрешение ее напечатать часто не совпадали по времени. Цензорское разрешение могло зависить от разных факторов: места представления и, конечно, от самого цензора, его личности, компетенции. Рассматривая позицию Чеботарева, надо полагать, что он считал зрителей Московского публичного театра менее верными правительству и менее надежными при оценке событий на сцене.

Цензура также могла вмешаться в уже представляемую пьесу. В феврале 1785 года на московском театре успешно пошла пьеса Н. П. Николева «Сорена и Замир». Особенно «выходки против тиранов и тиранства» пользовались большой популярностью у публики, что привлекло внимание генерал-губернатора Я. А. Брюса. Он нашел в пьесе множество двусмысленных мест. Изображение монарха как тирана ему показалось намеком на Екатерину, он обратился к императрице с просьбой запрещения трагедии. Но Екатерина писала ему в ответе: «Удивляюсь, граф Яков Александрович, что вы остановили представление трагедии, как видно, принятой с удовольствием всею публикой. Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого не имеет отношения к вашей государыне. Автор возстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью.»[13] После этого инцидента представления продолжались. В 1787 году пьеса была напечатана в «Российском феатре» (ч. 5).[14]

Как уже говорилось, в 1789 году пьесу Княжнина «Владимир и Ярополк» от цензуры «спасло» заступничество Екатерины,  его же  пьесу «Вадим новгородский» ожидала более «трагическая» судьба. После смерти Княжнина, в 1793 году, книгопродавец И. П. Глазунов, который купил его ненапечатанные рукописи, отдал трагедию «Вадим», написанную в 1788-1789 годах, в Академическую типографию. Академическое руководство разрешило публикацию с условием, что с того же набора пьеса будет перепечатана в сборнике «Российский феатр». Отдельное издание «Вадима» вышло в свет в июле 1793 года, а 30 сентября пьеса была отпечатана в 39-м томе «Российского феатра». Весь тираж был конфискован еще в типографии. 24 декабря 1793 года последовал секретный указ Екатерины «сжечь трагедию в здешнем столичном городе публично». Конфискованные экземпляры были сожжены, а вырванные из «Российского феатра» листы уничтожены. Трагедия продолжала запрещаться в течение всего XIX века.[15]

Что же послужило причиной? В августе 1793 года в журнале И. А. Крылова и А. И. Клушина «Санктпетербургский Меркурий» появилась рецензия Клушина на трагедию Княжнина, в которой он критикует образ «бездумного республиканца» Вадима и его борьбу против «кроткого, милосердова и благоразумного государя».[16] Конечно уже упоминание слова «республиканец», особенно после событий 1789 года во Франции, должно было бы обратить внимание Екатерины на эту трагедию. Кроме того, Екатерина сама на тот же сюжет, но совсем по-другому разработанный, в 1786 году написала свое «Историческое представление из жизни Рюрика». В этом случае бросается в глаза, что пьеса, уже одобренная цензурой, запрещается из-за критической статьи другого писателя-«доносщика».

Иногда цензура давала возможность попыткам «нейтрализовать» противника в художественном соревновании, например, если автор и рецензенты были не просто коллегами, но и соперниками в литературной полемике.

Так сумароковская трагедия «Гамлет» была отдана на рецензирование В. К. Тредиаковскому и М. В. Ломоносову. Они должны были освидетельствовать, «не окажется ли во оной чего касающагося кому до предосуждения, Что ж касается до штилю такое имеют оставить как оно написано».[17] Отзыв Ломоносова в соответствии  с поставленной задачей трезво гласил, что в трагедии «нет … ничего, что б предосудительно кому было и могло б напечатанию оной препятствовать»[18], рецензия же Тредиаковского была полна критическими замечаниями – однако не о содержании, но о стиле трагедии, и таким образом явно нарушила указание канцелярии. Любопытно, что А. П. Сумароков с этой «неправильной» рецензией и неправильно поступил. Он стер поправки и часть подчеркиваний Тредиаковского, написал на титульном листе «Подчертки карандашем не значат ничево»[19] и возвратил рукопись в канцелярию. Канцелярия, не обращая внимание на мнение Тредиаковского, сослалась исключительно на одобрение Ломоносова и постановила принять трагедию к изданию.

В начале XIX века обозначилось стремление предупредить всякий произвол со стороны цензора. В 1804 году, в связи с реформой системы образования, Александр I для «единообразного руководства в разсматривании книг и сочинений во всей Империи»[20] утвердил «Устав о Цензуре», который можно считать первым действительным русским законом о цензуре.

Этим уставом было положено начало новому самостоятельному учреждению цензуры. Контроль за изданием книг был поручен университетам и действовал во всех учебных округах. Поскольку в Санкт-Петербурге  в эти времена еще не существовало университета, Министерство Просвещения учредило там Цензурный комитет, которой составлен был из «ученых особ». 10-ая статья этого устава посвящается театральной цензуре и отвечает четко в одном предложении на существенные вопросы: что цензуруется, где, когда и кем: «Рукописныя пиесы, представляемыя на всех, не исключая и придворных, Театрах, как в Столицах, так и в других городах, до представления оных, разсматриваются Цензурными Комитетами, а где нет Комитетов, Директорами народных Училищ, под надзором местного Начальства.»[21]

О критериях рассматривания говорится в 15-ой статье: «Цензурный Комитет и каждый Цензор в особенности … наблюдает, чтобы ничего не было … противного закону Божию, Правлению, нравственности и личной чести какого-либо гражданина.» И далее в 20-ой статье: «В разсматривании представляемых на театрах пиес, Цензура руководствуется теми же предписаниями, как и в разсматривании прочих сочинений.»[22]

Цель такой унифицированной цензуры называется в самом начале Устава. Это «доставить обществу книги и сочинения, способствующия к истинному просвещению ума и образованию нравов, удалить книги и сочинения, противныя сему намерению.»[23]