Григорьев С.И. Упоминания высочайших особ как товар (по материалам придворной цензуры)

Сегодня все продается и все покупается – в том числе и такие нематериальные вещи, как, например, княжеские титулы. Многие считают, что для это характерно исключительно для нашего циничного времени. На самом деле это не так. И в романтическом XIX в. люди зачастую старались извлечь выгоду из чужих титулов – причем в полном соответствии с законом. Речь идет об упоминаниях государя императора и членов императорской фамилии с коммерческими целями. Согласно статье 73 Устава о цензуре и печати, все подобные материалы органы общей цензуры представляли на особую придворную цензуру в Министерство императорского двора (МИДв).[1] Материал, легший в основу данной статьи, обнаружен в ходе изучения архивов придворной цензуры.[2] Он предоставляет уникальную возможность попытаться проанализировать, пусть лишь косвенно, столь эфемерную категорию, как монархическое сознание людей прошлого. Для этого нам придется прибегнуть к терминологии, свойственной сразу трем научным дисциплинам: истории, социологии и маркетингу.

Либерализация цензурного законодательства, быстрое развитие частной инициативы и резкий промышленный рост в отраслях, связанных с полиграфическим производством привели в 1860-70-е гг. к формированию в пореформенной России информационного рынка. В новых условиях впервые все средства, способствующие повышению уровня продаж издания (или изделия) стали активно использоваться предпринимателями. Заметную роль в становлении в России информационного рынка сыграл именно фактор упоминаний особ императорской фамилии. Любой буржуазный рынок всегда стремится все превратить в товар, и каждому товару указать свою цену. Со временем все более широкие слои коммерсантов – выходцев из разных сословий – приходили к осознанию того, что объекты, рассматривающиеся традиционным сознанием как некие святыни (изображения высочайших особ, новости о них, императорская символика) – такой же товар, как и прочие. К тому же этот товар имел в стране обширный рынок сбыта: любое упоминание носителей верховной власти вызывало интерес монархических в своей массе российских потребителей к данному информационному продукту, что резко повышало его потребительские свойства. Все это привело к созданию нового информационного потока.

Все материалы, поступающие в придворную цензуру, предназначались для последующего опубликования, издания или производства – т.е. фактической продажи. Другими словами, на цензуру МИДв представлялась только та информация, которая могла быть успешно реализована на информационном рынке. При этом непопулярные в народе особы императорской фамилии не фигурировали в представляемых материалах: о них не печатали известий, не продавали их портреты, не иллюстрировали события их жизни. Проанализировав, какие высочайшие особы фигурировали в материалах, произведенных внутри страны, наиболее часто в определенный период, изучив динамику этих упоминаний – можно выявить такую важнейшую, но всегда скрытую характеристику монархического сознания российских подданных, как их готовность к практическому подтверждению своего монархического чувства – путем потребления. Понятно, что приобретая на свои зачастую небольшие сбережения печатные издания с новостями о высочайших особах, или товары с их изображением, простые россияне вполне явно демонстрировали таким образом свои убеждения.

Изучая упоминания российских высочайших особ в иностранном потоке придворной цензуры (товаров зарубежного производства, поступающих на таможни, которые и представляли их на цензуру МИДв), можно определить, во-первых, насколько адекватно представляли себе монархическое сознание россиян европейские производители: резонно предположить, что иностранные поставщики подобного рода товаров предварительно анализировали маркетинговую ситуацию на данном сегменте российского рынка. Во-вторых, при этом становится возможным выяснить то, какие именно российские особы императорской фамилии были наиболее популярны в Европе – поскольку часть изделий (прежде всего произведения искусства) делалась в очень малом количестве экземпляров, с использованием редких или драгоценных материалов. Такие изделия предназначалась, как можно предположить, не только для потребителей внутри России, но и в качестве сувениров за рубежом. Сравнивая результаты по потокам, можно сопоставить популярность конкретных особ российской императорской фамилии в разные периоды – внутри страны и за рубежом.

В ходе исследования за 100 % было принято общее количество упоминаний высочайших особ в цензурных делах за данный год. При этом стало возможно определение доли упоминаний каждой конкретной особы в каждом из потоков. Все упоминания были поделены, в зависимости от исторически сложившейся иерархии внутри российского царствующего дома, на несколько позиций, образовавших в приведенных таблицах строки. Для того, чтобы провести их сравнительный анализ, были образованы пары позиций, между которыми возможно корректное сопоставление. Результаты исследования структуры упоминаний особ императорской фамилии по внутренней цензуре МИДв сведены в таблицу 1.

Таблица 1

Структура упоминаний особ императорской фамилии по внутренней цензуре МИДв

Результаты исследования структуры упоминаний особ императорской фамилии по иностранной цензуре МИДв сведены в таблицу 2.

Таблица 2

Структура упоминаний особ императорской фамилии по иностранной цензуре МИДв

Первая пара – царствующий император и его предшественник. Как можно заметить, в 1855 г. упоминаний предшественника (Николая I) было значительно больше, чем упоминаний царствующего Александра II. При этом данная разница по внутреннему потоку (30,3 % – 51,8 %) значительно больше, чем по иностранному (28,6 % – 35,7 %). Это вполне объяснимо, имея в виду тот образ верховной власти, который создал Николай – суровый, блестящий, всеобъемлющий. Этого образа страшились, перед ним преклонялись многие соотечественники. Александр II, только вступивший на трон, еще не успел проявить себя в должной мере и, конечно, не мог пока конкурировать с отцом по количеству упоминаний.  В Европе же испытывали огромный интерес к личности нового императора, и потому доли упоминаний его и предшественника были близки.

В следующее десятилетие (1864 г.), когда иностранная цензура МИДв официально была упразднена, упоминания царствующего императора Александра II достигли во внутреннем потоке максимальной отметки за всю историю – 36, 2 %. Это объясняется не только огромной личной популярностью Александра II в стране в этот период, но и, как можно предположить, крайней степенью персонификации проводимых в стране реформ в глазах соотечественников. Происходящие тогда изменения, равно как и верховная власть вообще, ассоциировались у россиян исключительно с личностью императора.

Следует отметить и еще один важный момент – именно в 1864 г., в разгар александровских реформ, было отмечено наименьшее количество изображений, поступивших на цензуру МИДв: место картинки занял текст. По нашему мнению, это объясняется тем, что именно в первое десятилетие царствования Александра II – впервые в истории России – новая, информационная (т.е. текстовая) составляющая образа верховной власти на некоторое время возобладала над традиционным, визуальным способом репрезентации. Уникальность того времени заключалась в том, что впервые то, что говорит верховная власть, стало важнее того, как она выглядит. Резкий скачок количества изображений, поступающих в МИДв, произошел в середине 1870-х гг., и далее их доли приблизительно сравнялись. Можно предположить, что в это время верховная власть, в лице Александра II, отказалась от попыток рационального убеждения подданных. Контакт, основанный на договоренности (т.е. текстуальном разъяснении, предполагающем рациональный момент понимания) – уступил место прежнему контакту, прежде всего направленному на произведение визуального, эстетического впечатления. Таким образом, произошел возврат к дореформенному, традиционному подходу к репрезентации верховной власти, опирающемуся исключительно на изобразительный ряд. Этот возврат, с одной стороны, был объективно вызван окончанием времени реформ, подразумевающих постоянную «подпитку» дела – словом, разъяснением. Но с другой, субъективной стороны, это мог быть и вполне целенаправленный отказ верховной власти, в лице императоров Александра II и позднее Александра III, от дальнейших попыток рационального контакта с нацией. Можно предположить, что Александр III, окончательно произведший этот идеологический поворот, руководствовался славянофильским упованием на пресловутую впечатлительность русской натуры, и надеялся этим путем наиболее верно достичь своей цели – сохранения и преумножения монархического чувства в русском народе. Данная гипотеза вполне объясняет постоянное уменьшение доли текстовых материалов во внутренней цензуре после 1870-х гг., а также тот факт, что доля изображений с этого же времени резко увеличивается, и они занимают ведущее место в обоих цензурных потоках. Во второй половине XIX в. российский потребительский рынок в данной области начал ориентироваться на все более широкие массы потребителей, прежде всего на низшие сословия – неграмотных крестьян и малограмотных мещан, у которых впервые начали появляться излишки средств. Именно эти группы потребителей и стали главными покупателями товаров с изображениями высочайших особ.

Важно отметить, что в иностранном потоке цензуры пик упоминаний царствующего императора (71,4 %) имел место только в следующее десятилетие (1876 г.). Здесь впервые проявилось явление, характерное для всех исследованных периодов, которое можно условно назвать «инерционностью» иностранного потока придворной цензуры. Зарубежные производители предпочитали упоминать в своих изделиях российских высочайших особ со значительным отставанием во времени от начала их популярности внутри страны. Основная причина этого была в нежелании идти на коммерческий риск: предварительно нужно было убедиться, что данный товар гарантированно найдет своего потребителя. Вероятно, имела место и недостаточная информированность – и, как следствие, неуверенность в сбыте изделий с «неактуальными» (т.е. недостаточно популярными в данный момент в стране) изображениями конкретных высочайших особ. Можно предположить, что данное явление было обусловлено не в последнюю очередь и элементарными технологическими особенностями маркетинга: для изучения рынка всегда нужно какое-то время. Помимо «инерционности», зарубежным производителям была свойственна и некоторая умеренность в упоминаниях – т.е. тенденции, в полной мере проявлявшиеся в упоминаниях внутри страны, были свойственны и иностранным производителям, но были при этом лишены крайностей внутреннего потока.

Отметим, что в иностранном потоке в 1876 г. упоминания предшественника (Николая I) не встречаются вообще – вероятно, по мнению иностранных фабрикантов, его популярность в стране к этому времени стала ничтожной. Данные по внутреннему потоку подтверждают это предположение: в 1876 г. доля предшественника здесь также опустилась до минимальной в истории придворной цензуры отметки (2,5 %). Действительно, страна очень изменилась за два десятилетия царствования Александра II. Образ его грозного отца наконец отошел в прошлое, перестав являть в глазах подданных фигуру, идеально персонифицирующую верховную власть. В этот же период (1876 г.) внутри страны впервые проявилась новая тенденция: доля персональных упоминаний царствующего императора начала уменьшаться. Все чаще ее заменяли новой титульной формой – «их императорские величества», обозначающей императорскую чету совокупно. К этому феномену мы еще вернемся, пока лишь отметим, что  в 1876 г. ее доля была еще невелика (7,6 %). Характерно, что в тот же период в иностранном потоке (в силу «инерционности») эта титульная форма не встречается вовсе.

В следующий период (1885 г.) тенденция к уменьшению доли персональных упоминаний царствующего императора сохранилась. Эта доля по-прежнему оставалась наибольшей в общем количестве упоминаний, однако на второе место по частоте упоминаний в обоих потоках впервые вышла именно новая титульная форма. Отметим, что в иностранном потоке доля ее упоминаний даже превысила аналогичную долю во внутреннем (31,8 % против 16,5 %) – что можно объяснить стремлением зарубежных производителей соответствовать «новейшим веяниям» внутри страны.

Следует отметить, что упоминаний предшественника (Александра II) во внутреннем потоке в 1885 г. было значительно больше, чем в иностранном (9,7 % против 4,9 %). Можно предположить, что за рубежом решили, что, поскольку в стране недавно произошло цареубийство, после которого последовала резкая смена политического курса, – то персона прежнего императора также должна была теперь потерять былую популярность в народе. О том, что это не отвечало действительности, говорит весьма значительная доля упоминаний предшественника во внутреннем потоке в 1885 г. – 9,7 %. В России всегда любили мучеников – об этом в Европе тогда, вероятно, забыли…

В последний изучаемый период (1896 г.) упоминания нового царствующего императора Николая II в обоих потоках цензуры упали до абсолютного минимума. Доля упоминаний новой титульной формы «их императорские величества» достигла наивысших значений по обоим направлениям придворной цензуры, став преобладающей в каждом из потоков. Характерно, что темпы ее роста по потокам оказались вновь весьма различны: если в иностранном потоке она выросла с 1885 г. менее чем вдвое (с 31,8 % до 50,8 %), то во внутреннем – почти вчетверо (с 16,5 % до 60,9 %). Можно констатировать, что  именно в этот период новая титульная форма (по-прежнему оставаясь вне законодательного поля), фактически вытеснила с информационного рынка прежнюю, традиционную – «его императорское величество».

Следует отметить, что доля упоминаний предшественника (Александра III) в иностранном потоке достигла в этот период наибольшего (после упоминаний Николая I в 1855 г.) значения – 11,5 %. Это свидетельствует прежде всего об огромной личной популярности Александра III за границей в 1890-е гг. Вероятно, его вообще можно считать наиболее популярной в Европе особой российской императорской фамилии за весь изучаемый период. Интересно, что доля  упоминаний Александра III внутри страны была значительно меньше (4,6 %) – «нет пророка в своем Отечестве!».

Следующая пара позиций – императрицы, царствующая и вдовствующая. Упоминания вдовствующей императрицы (супруги Николая I Александры Федоровны) в 1855 г. присутствуют в обоих потоках. В иностранном потоке эта доля в два раза больше, чем во внутреннем (7,1 % против 3,6 %) – что вполне объяснимо зарубежным интересом, переносившим не нее отблеск внушительного образа Николая I. Характерно, что внутри страны личность этой императрицы вызывала интерес в гораздо меньшей степени. После кончины вдовствующей императрицы Александры Федоровны в 1864 г. ее упоминания вообще исчезают из обоих потоков, что свидетельствует о невысокой степени ее личной популярности у современников.

Как можно заметить, царствующая супруга Александра II Мария Александровна также не была популярной персоной: доля ее упоминаний во внутреннем потоке, поначалу (1855 г.) вообще отсутствующая, была и затем весьма невелика (6,5 % в 1864 г.). К концу ее жизни она еще уменьшилась, несмотря на долгое царствование (2,5 % в 1876 г.). Причины этого, на наш взгляд, кроются в субъективных особенностях ее личности, но, главное, – в уже отмечавшейся предельной персонификации верховной власти в царствование Александра II. По сути, в образе верховной власти просто не оставалось места для императрицы. Деятельный и активный император Александр II совершенно затмил в глазах большинства подданных ничем особенно не выделившуюся супругу. Характерный отзыв о Марии Александровне оставила хорошо ее лично знавшая супруга управляющего Ливадийским е.и.в. имением Ю.А.Горбунова: «Вообще можно сказать, что Императрица не пользовалась такой всеобщей любовью и симпатией, как Государь. В России Ее мало знали. Она жила своей, как бы внутренней замкнутой жизнью».[12] Аналогичная ситуация имеет место и в иностранном потоке: редкие упоминания царствующей императрицы появляются здесь только в конце ее царствования (4,8 % в 1876 г.).

Супруга Александра III Мария Федоровна, напротив, стала, вероятно, наиболее лично популярной императрицей внутри страны в XIX веке: об этом свидетельствует наивысшая доля ее упоминаний во внутреннем потоке среди аналогичных позиций за весь изучаемый период (7,8 % в 1885 г.). Характерно, что этого уровня она достигла лишь через четыре года после воцарения. О ее популярности в мире свидетельствует и вполне значимая доля ее упоминаний в иностранном потоке – правда, уже в следующий период, в качестве вдовствующей императрицы (3,8 % в 1896 г.). Следующая царствующая императрица (супруга Николая II Александра Федоровна) за два неполных года царствования достигла куда более скромных результатов внутри страны (1,6 % в 1896 г.). А ведь, как показало будущее, это был период наивысшей личной популярности в ее жизни! При этом Александра Федоровна стала и наиболее часто упоминаемой во иностранном потоке царствующей императрицей (7,7 % в 1896 г.). Столь большой интерес в Европе к молодой, ничем себя еще не проявившей императрице можно объяснить, вероятно, как недавним приездом ее в Россию, так и ее личными связями с рядом высочайших особ Европы.

Следующая позиция – наследник престола – наивысшей доли упоминаний достигла в 1864 г. (17,0 %), когда в данном качестве пребывал цесаревич Николай Александрович (скончавшийся в следующем, 1865 г.). Столь большой интерес соотечественников к его особе в первую очередь объясняется распространенным тогда убеждением в его прекрасных личных качествах. Вероятно, сыграла свою роль и широко освещавшаяся в прессе в 1864 г. помолвка цесаревича. Интересно, что в следующий период наследник Александр Александрович (будущий император Александр III) пользовался внутри страны значительно меньшей популярностью (10,1 % в 1876 г.). Можно предположить, что она пришла к нему позднее, уже в ходе балканской войны 1877-78 гг., вследствие занятой им жесткой славянофильской позиции, разделяемой большинством тогдашнего образованного общества.

Что же касается иностранного потока, то в нем наивысшую долю упоминаний за весь исследуемый период занял цесаревич Николай Александрович (будущий император Николай II) – 12,2 % в 1885 г. Думается, однако, что это имело место отнюдь не по причине некого особого интереса за рубежом к личности юного наследника. Скорее, тут отразилось большое внимание в мире к Александру III, распространившееся и на членов его семьи. Характерно, что именно в этот, единственный период, появились упоминания августейших детей как отдельного, самоценного информационного повода. В другие периоды особа наследника упоминалась крайне редко или не упоминалась вовсе – что говорит о невысоком личном авторитете данных особ императорской фамилии у подданных.

Следующая позиция – великие князья – представлена преимущественно во внутреннем потоке. Ее доля достигла максимума к концу царствования Александра II (32,0 % в 1876 г.), что можно объяснить двумя обстоятельствами – объективным и субъективным. С одной стороны, именно к этому времени великие князья поколения Александра II (прежде всего его родные братья, Николаевичи), вошли в пик своей служебной карьеры – что вызывало естественное внимание к их персонам. Пример тому – в 1876 г. чаще всех прочих великих князей упоминался Николай Николаевич (Старший), в основном в связи с его назначением командующим действующей балканской армией. С другой стороны, личный авторитет императора, как главы Российского императорского дома, внутри императорской семьи, в этот период был столь велик, что позволял Александру II не опасаться какого бы то ни было возрастания популярности любой другой высочайшей особы. Однако уже через девять лет количество упоминаний великих князей упало почти вдвое, и к концу исследуемого периода достигло своего минимального значения (6,7 % в 1896 г.).  На наш взгляд, это свидетельствует о произошедшем в последние два царствования (Александра III и Николая II) коренном перераспределении символического значения верховной власти.

Остальные упоминаемые позиции – «царственные предки», «иностранные особы императорских фамилий» – занимали весьма незначительное место, которое почти не менялось с течением времени. Их упоминание обычно было связано с конкретными ситуациями. Так, например, в связи с предстоящими коронованиями всегда резко возрастал общественный интерес к царственным предкам дома Романовых.

Попыткой объяснить сложные идеологические процессы, происходившие внутри Российского императорского дома во второй половине XIX века, будет следующая концепция генезиса символического значения верховной власти. Отметим, что в центре данной концепции находится именно символическое значение верховной власти, т.е. то, что принято понимать под словом «харизма», а не юридический или политический смысл этого термина. Но прежде, в виде гипотезы, выдвинем свое определение этого понятия (оставшегося фактически не определенным и потому не кодифицированным в российском законодательстве).

Понятие «верховная власть» включало ее основного официального носителя – императора, – и тех членов императорской фамилии, с которыми сам данный носитель считал возможным разделить свою самодержавную ответственность перед Богом. Данное понятие носило не столько идеологический, сколько сакральный характер. По сути оно было глубоко субъективно – каждый император вкладывал в него свой смысл. К тому же все императоры свято верили, что другие члены императорской фамилии не могут в полной мере разделять с ними ответственность за верховную власть – поскольку в традиционном монархическом мировоззрении за все в государстве всегда в ответе перед Богом один только самодержец. Таким образом, персональный состав лиц, очерчиваемый понятием «верховная власть», в каждом царствовании был достаточно стабилен. Косвенным свидетельством того, кто именно из высочайших особ входил в круг понятия «верховная власть» в каждое царствование, могут служить упоминания этих особ в материалах придворной цензуры. Их популярность (о которой говорят эти упоминания) была обусловлена активной ролью в общественной жизни, а та, в свою очередь, во многом зависела от их близости к императору.

При императоре Николае I понятие «верховная власть» персонифицировалось (согласно европейской имперской традиции) прежде всего в героической фигуре императора. Она стояла настолько несоизмеримо выше любых ее подданных (в том числе и других особ императорской фамилии), что это позволяло императору без какого-либо ущерба своему величию распространять данное понятие на всех членов Российского императорского дома – ставя их рядом с собой, возвышая их таким образом. Вследствие этого, великие князья упоминались в материалах придворной цензуры в этот период относительно часто. При Александре II понятие «верховная власть» существенно сузилось – помимо самого императора, в него теперь вошел только великий князь Константин Николаевич, как самая близкая императору высочайшая особа, которой он всегда всецело доверял.

После воцарения Александра III внутри Российского императорского дома начался процесс концентрации символического значения верховной власти – сужения количества носителей ее символического капитала за счет фактического вытеснения за ее пределы потенциальных носителей (т.е. младших членов старших великокняжеских родов). Если прежде понятие «верховная власть» традиционно относилось ко всем членам императорской фамилии, то с начала 1880-х гг. оно все более начало отождествляться только собственно с императорской четой. Это стало следствием введения в политическую символику российской монархии нового, националь­ного мифа, и последующего изменения символической репрезентации образа верховной власти.[13]

Александр III впервые противопоставил великих князей императорской чете, рассматривая их как конкурентов в борьбе за популярность в российском обществе. По сути, началась борьба за символический капитал понятия «верховная власть». Первый этап этой борьбы завершился в 1886 г., с утверждением Александром III нового  «Учреждения об Императорской Фамилии».[14] Оно отменило прежнее, введенное еще императором Павлом I в 1797 г.[15], и зафиксировало новое положение внутри Российского императорского дома. На практике Александр III пошел еще дальше: именно в его царствование возникла новая собирательная титульная форма – «Их Императорские Величества», резко противопоставившая императорскую чету прочим членам императорской фамилии. Перенос идеологического акцента с императора-героя (образа, свойственного европейской имперской традиции) – на царственную чету (образ, берущий истоки в православной соборности), вполне соответствовал новому националь­ному мифу. Тем не менее, в «Учреждении об Императорской Фамилии» 1886 г. титульная форма «Их Императорские Величества» еще не упоминалась. Таким образом, процесс концентрации символического значения верховной власти законодательно не был завершен.

Все это ускорило эмансипацию особ императорской фамилии от верховной власти. В ходе этого контрпроцесса большинство членов династии, ранее политически лояльных, но теперь недовольных фактическим отчуждением от символического значения верховной власти, получило идеологическое основание на фронду. При первой же возможности (в первые годы царствования Николая II) старшие великие князья попытались изменить установленное в 1886 г. положение, но встретили резкий отпор со стороны императрицы Александры Федоровны и министра двора В.Б.Фредерикса. Результатом этой неудачи стало дальнейшее усиление процесса концентрации верховной власти, выразившееся в стремлении императорской четы ввести в действующее законодательство новую титульную форму «их императорские величества». Если бы оно увенчалось успехом, императорская чета впервые юридически совершенно обособилась внутри Российского императорского дома. В этом случае весь символический капитал верховной власти оказался бы сконцентрирован в их руках. Эта попытка не удалась: новая титульная форма официально так и не вошла в российское законодательство. Тем не менее, в политическом обиходе начала XX в. утвердилось предельно суженое понятие «верховная власть», включающее только императорскую чету, и оставалось в этих рамках до 1917 г. Это способствовало дальнейшей изоляции императорской четы внутри Российского императорского дома.

Император Николай I не счел нужным в свое время кодифицировать понятие «верховная власть», хотя и имел к тому все возможности в условиях воссозданного им режима абсолютной монархии. Можно предположить, что он воздержался от этого потому, что не желал какого бы то ни было юридического трактования понятия «верховная власть» – поскольку, какое бы широкое оно не было, оно все равно должно было бы иметь некие границы, – что противоречило бы основному принципу самодержавия. Теперь, в начале XX в., попытка Николая II законодательно зафиксировать количество носителей символического значения верховной власти (и тем фактически определить границы данного понятия), привела к парадоксальному итогу: большинство членов правящей в России династии в конечном счете пополнило ряды политической оппозиции.