Слово о полку Игореве: древнерусский текст / подготовка Д. С. Лихачева // Повести Древней Руси XI–XII века. – Л., 1983. – С. 378–394.
[378]
Древнерусский текст
СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВЕ,
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ,
ВНУКА ОЛЬГОВА
Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
начяти старыми словесы
трудныхъ повестий о пълку Игореве,
Игоря Святъславлича?
Начата же ся тъй песни
по былинамь сего времени,
а не по замышлению Бояню.
Боянъ бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мыслию по древу,
серымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.
Помняшеть бо, рече, първыхъ времень усобице.
Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей:
который дотечаше,
та преди песнь пояше —
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми,
красному Романови Святъславличю.
Боянъ же, братие, не 10 соколовь
на стадо лебедйй пущаше,
нъ своя вещиа пръсты
на живая струны въскладаше;
они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнемъ же, братие, повесть сию
отъ стараго Владимера до нынешняго Игоря,
иже истягну умь крепостию своею
и поостри сердца своего мужествомъ;
[379]
наплънився ратнаго духа,
наведе своя храбрыя плъкы
на землю Половецькую
за землю Руськую,
Тогда Игорь възре
на светлое солнце
и виде отъ него тьмою
вся своя воя прикрыты.
И рече Игорь
къ дружине своей:
«Братие и дружино!
Луце жъ бы потяту быти,
неже полонену быти;
а всядемъ, братие,
на свои бръзыя комони,
да позримъ
синего Дону».
Спала князю умь
похоти
и жалость ему знамение заступи
искусити Дону великаго.
«Хощу бо, — рече, — копие приломити
конець поля Половецкаго;
съ вами, русици, хощу главу свою приложите,
а любо испити шеломомь Дону».
О Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы,
свивая славы оба полы сего времени,
рища въ тропу Трояню
чресъ поля на горы.
Пети было песнь Игореви,
того внуку:
«Не буря соколы занесе
чрезъ поля широкая—
галици стады бежать
къ Дону великому».
Чи ли въспети было,
вещей Бояне,
Велесовь внуче:
[380]
«Комони ржуть за Сулою —
звенить слава въ Кыеве;
трубы трубять въ Новеграде —
стоять стязи въ Путивле!»
Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ему буй туръ Всеволодъ:
«Одинъ братъ,
одинъ светъ светлый —
ты, Игорю!
оба есве Святъславличя!
Седлай, брате,
свои бръзыи комони,
а мои ти готови,
оседлани у Курьска напереди.
А мои ти куряни сведоми къмети:
подъ трубами повити,
подъ шеломы възлелеяни,
конець копия въскръмлени,
пути имь ведоми,
яругы имь знаеми,
луци у нихъ напряжени,
тули отворени,
сабли изъострени;
сами скачють, акы серыи влъци въ поле,
ищучи себе чти, а князю славе».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень
и поеха по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступаше;
нощь стонущи ему грозою птичь убуди;
свистъ зверинъ въста,
збися дивъ —
кличетъ връху древа,
велитъ послушати — земли незнаеме,
Влезе,
и Поморию,
и Посулию,
и Сурожу,
и Корсуню,
и тебе, Тьмутороканьскый блъванъ!
А половци неготовами дорогами
побегоша къ Дону великому:
[381]
крычатъ телегы полунощы,
рци, лебеди роспужени.
Игорь къ Дону вои ведетъ!
Уже бо беды его пасетъ птиць
по дубию;
влъци грозу въсрожатъ
по яругамъ;
орли клектомъ на кости звери зовутъ;
лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мрькнетъ.
Заря светъ запала,
мъгла поля покрыла.
Щекотъ славий успе;
говоръ галичь убуди.
Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша,
ищучи себь чти, а князю — славы.
Съ зарания въ пятокъ
потопташа поганыя плъкы половедкыя
и рассушясь стрелами по полю,
помчаша красныя дЬвкы половедкыя,
а съ ними злато,
и паволокы,
и драгыя оксамиты.
Орьтъмами,
и япончицами,
и кожухы
начашя мосты мостити по болотомъ
и грязивымъ местомъ,
и всякыми узорочьи половецкыми.
Чрьленъ стягъ,
бела хорюговь,
чрьлена чолка,
сребрено стружие —
храброму Святъславличю!
Дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо.
Далече залегело!
Не было оно обидь порождено
ни соколу,
ни кречету,
[382]
ни теббе, чръный воронъ,
поганый половчине!
Гзакъ бежитъ серымъ влъкомъ,
Кончакъ ему следъ править къ Дону великому.
Другаго дни велми рано
кровавыя зори светъ поведаютъ;
чръныя тучя съ моря идутъ,
хотятъ прикрыти 4 солнца,
а въ нихъ трепещуть синии млънии.
Быти грому великому,
Итти дождю стрелами съ Дону великаго!
Ту ся копиемъ приламати,
ту ся саблямъ потручяти
о шеломы половецкыя,
на реце на Каяле,
у Дону великаго!
О Руская земле! уже за шеломянемъ еси!
Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами
на храбрыя плъкы Игоревы.
Земля тутнетъ,
рекы мутно текуть,
пороси поля прикрываютъ,
стязи глаголютъ:
половци идуть отъ Дона,
и отъ моря,
и отъ всехъ странъ Рускыя плъкы оступиша.
Дети бесови кликомъ поля прегородиша,
а храбрии русици преградиша чрълеными щиты,
Яръ туре Всеволоде!
Стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы мечи харалужными!
Камо, туръ, поскочяше,
своимъ златымъ шеломомъ посвечивая,
тамо лежатъ поганыя головы половецкыя.
Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя
отъ тебе, яръ туре Всеволоде!
Кая раны дорога, братие, забывъ чти и живота,
и града Чрънигова отня злата стола,
и своя милыя хоти, красныя Глебовны
свычая и обычая?
[383]
Были вечи Трояни,
минула лета Ярославля;
были плъци Олговы,
Ольга Святьславличя.
Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше
и стрелы по земли сеяше.
Ступаетъ въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане,
той же звонъ слыша давный великый Ярославь,
а сынъ Всеволожь, Владимиръ,
по вся утра уши закладаше въ Чернигове.
Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе
и на Канину зелену паполому постла
за обиду Олгову,
храбра и млада князя.
Съ тоя же Каялы Святоплъкъ полелея отца своего
междю угорьскими иноходьци
ко святей Софии къ Киеву.
Тогда, при Олзe Гориславличи,
сеяшется и растяшеть усобицами,
погибашеть жизнь Даждьбожа внука;
въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась.
Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть,
нъ часто врани граяхуть,
трупиа себеe деляче,
а галици свою речь говоряхуть,
хотять полетети на уедие.
То было въ ты рати и въ ты плъкы,
а сицеи рати не слышано!
Съ зараниа до вечера,
съ вечера до света
летятъ стрелы каленыя,
гримлютъ сабли о шеломы,
трещатъ копиа харалужныя
въ поле незнаеме,
среди земли Половецкыи.
Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна,
а кровию польяна:
тугою взыдоша по Руской земли.
Что ми шумить,
что ми звенить —
далече рано предъ зорями?
Игорь плъкы заворочаетъ:
жаль бо ему мила брата Всеволода.
Бишася день,
[384]
бишася другый;
третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы;
ту кроваваго вина не доста;
ту пиръ докончаша храбрии русичи:
сваты попоиша, а сами полегоша
за землю Рускую.
Ничить трава жалощами,
а древо с тугою къ земли преклонилось.
Уже бо, братие, не веселая година въстала,
уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы
на синемъ море у Дону;
плещучи, упуди жирня времена.
Усобица княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату:
«Се мое, а то мое же».
И начяша князи про малое
«се великое» млъвити,
а сами на себе крамолу ковати.
А погании съ всехъ странъ прихождаху съ победами
на землю Рускую.
О, далече зайде соколъ, птиць бья, — къ морю!
А Игорева храбраго плъку не кресити!
За нимъ кликну Карна, и Жля
поскочи по Руской земли,
смагу людемъ мычючи въ пламяпе розе.
Жены руския въсплакашась, аркучи:
«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ
ни мыслию смыслити,
ни думою сдумати,
ни очима съглядати,
а злата и сребра ни мало того потрепати».
А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
а Черниговъ напастьми.
Тоска разлияся по Руской земли;
печаль жирна тече средь земли Рускыи.
А князи сами на себе крамолу коваху,
а погании сами,
победами нарищуще на Рускую землю,
емляху дань по беле отъ двора.
[385]
Тии бо два храбрая Святъславлича, —
Игорь и Всеволодъ —
уже лжу убудиста которою,
ту бяше успилъ отецъ ихъ —
Святъславь грозный великый киевскый —
грозою:
бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы
и харалужными мечи,
наступи на землю Половецкую,
притопта хлъми и яругы,
взмути рекы и озеры,
иссуши потокы и болота.
А поганаго Кобяка изъ луку моря,
от железныхъ великыхъ плъковъ половецкыхъ,
яко вихръ, выторже:
и падеся Кобякъ въ граде Киеве,
въ гриднице Святъславли.
Ту немци и венедици,
ту греци и морава
поютъ славу Святъславлю,
кають князя Игоря,
иже погрузи жиръ во дий Каялы — рекы половецкыя, —
рускаго злата насыпаша.
Тут Игорь князь выседе изъ седла злата,
а въ седло кощиево.
Уныша бо градомъ забралы,
а веселие пониче.
А Святъславъ мутенъ сонъ виде
въ Киеве на горахъ.
«Си ночь съ вечера одевахуть мя, — рече, —
чръною паполомою
на кроваты тисове;
чръпахуть ми синее вино,
съ трудомъ смешено;
сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ
великый женчюгь на лоно
и негуютъ мя.
Уже дьскы безъ кнеса
в моемъ тереме златовръсемъ.
Всю нощь съ вечера
бусови врани възграяху у Плесньска,
на болони беша дебрь Кияня
и несошася къ синему морю».
[386]
И ркоша бояре князю:
«Уже, княже, туга умь полонила;
се бо два сокола слетеста
съ отня стола злата
поискати града Тьмутороканя,
а любо испити шеломомь Дону.
Уже соколома крильца припешали
поганыхъ саблями,
а самаю онуташа
въ путины железны».
Темно бо бе въ 3 день:
два солнца померкоста,
оба багряная стлъпа погасоста,
и съ нима молодая месяца —
Олегъ и Святъславъ —
тъмою ся поволокоста
и въ море погрузиста,
и великое буйство подаста хинови.
На реце на Каяле тьма светъ покрыла —
по Руской земли прострошася половци,
акы пардуже гнездо.
Уже снесеся хула на хвалу;
уже тресну нужда на волю;
уже връжеся дивь на землю.
Се бо готьскыя красныя девы
въспеша на брезе синему морю:
звоня рускымъ златомъ,
поютъ время Бусово,
лелеютъ месть Шарокашо.
А мы уже, дружина, жадни веселия!
Тогда великый Святъславъ
изрони злато слово
с слезами смешено
и рече:
«О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!
Рано еста начала Половецкую землю
мечи цвелити,
а себе славы искати.
Нъ нечестно одолеете,
нечестно бо кровь поганую пролияете.
Ваю храбрая сердца
въ жестоцемъ харалузе скована
а въ буести закалена.
Се ли створисте моей сребреней седине?
[387]
А уже не вижду власти
сильнаго,
и богатаго,
и многовоя
брата моего Ярослава,
съ черниговьскими былями,
съ могуты,
и съ татраны,
и съ шельбиры,
и съ топчакы,
и съ ревугы,
и съ ольберы.
Тии бо бес щитовь, съ засапожникы
кликомъ плъкы побеждаютъ,
звонячи въ прадедиюю славу.
Нъ рекосте: «Мужаимеся сами:
преднюю славу сами похитимъ,
а заднюю си сами поделимъ!»
А чи диво ся, братие, стару помолодити?
Коли соколъ въ мытехъ бываетъ,
высоко птицъ възбиваетъ:
не дастъ гнезда своего въ обиду.
Нъ се зло — княже ми непособие:
наниче ся годины обратиша.
Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми,
а Володимиръ подъ ранами.
Туга и тоска сыну Глебову!»
Великый княже Всеволоде!
Не мыслию ти прелетети издалеча
отня злата стола поблюсти?
Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,
а Донъ шеломы выльяти!
Аже бы ты былъ,
то была бы чага по ногате,
а кощей по резане.
Ты бо можеши посуху
живыми шереширы стръляги —
удалыми сыны Глебовы.
Ты, буй Рюриче, и Давыде!
Не ваю ли вой
злачеными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбрая дружина
рыкаютъ, акы тури,
[388]
ранены саблями калеными
на поле незнаеме?
Вступита, господина, въ злата стремень
за обиду сего времени,
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!
Галичкы Осмомысле Ярославе!
Высоко седиши
на своемъ златокованнемъ столе,
подперъ горы Угорскыи
своими железными плъки,
заступивъ королеви путь,
затворивъ Дунаю ворота,
меча бремены чрезъ облакы,
суды ряда до Дуная.
Грозы твоя по землямъ текутъ,
отворяеши Киеву врата,
стреляеши съ отня злата стола
салътани за землями.
Стреляй, господине, Кончака,
поганого кощея,
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе!
Храбрая мысль носитъ вашъ умъ на дело.
Высоко плаваеши на дело въ буести,
яко соколъ на ветрехъ ширяяся,
хотя птицю въ буйстве одолети.
Суть бо у ваю железный паворзи
подъ шеломы латиньскыми.
Теми тресну земля,
и многы страны —
Хинова,
Литва,
Ятвязи,
Деремела,
и половци сулици своя повръгоша,
а главы своя подклониша
подъ тыи мечи харалужныи.
Нъ уже, княже Игорю,
утръпе солнцю светъ,
[389]
а древо не бологомъ листвие срони:
по Рси и по Сули гради поделиша.
А Игорева храбраго плъку не кресити!
Донъ ти, кияже, кличетъ
и зоветь князи на победу.
Олговичи, храбрый князи, доспели на брань…
Инъгварь и Всеволодъ,
и вси три Мстиславичи,
не худа гнезда шестокрилци!
Не победными жребии
собе власти расхытисте!
Кое ваши златыи шеломы
и сулицы ляцкыи
и щиты?
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями
къ граду Переяславлю,
и Двина болотомъ течетъ
онымъ грознымъ полочаномъ
подъ кликомъ поганыхъ.
Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ,
позвони своими острыми мечи
о шеломы литовьскыя,
притрепа славу деду своему Всеславу,
а самъ подъ чрълеными щиты
на кроваве траве
притрепанъ литовскыми мечи
и с хотию на кров,
а тъи рекъ:
«Дружину твою, княже,
птиць крилы приоде,
а звери кровь полизаша».
Не бысть ту брата Брячяслава,
ни другаго — Всеволода.
Единъ же изрони жемчюжну душу
изъ храбра тела
чресъ злато ожерелие.
Уныли голоси,
пониче веселие,
трубы трубятъ городеньскии!
[390]
Ярославля вси внуце и Всеславли!
Уже понизите стязи свои,
вонзите свои мечи вережени.
Уже бо вискочисте изъ дедней славе.
Вы бо своими крамолами
начясте наводити поганыя
на землю Рускую,
на жизнь Всеславлю.
Которою бо беше насилие
отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ веце Трояни
връже Всеславъ жребий
о девицю себе любу.
Тъй клюками подпръ ся о кони
и скочи къ граду Кыеву
и дотчеся стружиемъ
злата стола киевьскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ
въ плъночи изъ Белаграда,
обесися сине мьгле утръже вазни,
с три кусы отвори врата Новуграду,
разшибе славу Ярославу,
скочи влъкомъ
до Немиги съ Дудутокъ.
На Немизе снопы стелютъ головами,
молотятъ чепи харалужными,
на тоце животъ кладутъ,
веютъ душу отъ тела.
Немизе кровави брезе
не бологомъ бяхуть посеяни —
посеяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше,
княземъ грады рядяше,
а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:
изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя,
великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше.
Тому въ Полотьске позвониша заутренюю рано
у святыя Софеи въ колоколы,
а онъ въ Кыеве звонъ слыша.
Аще и веща душа въ дръзе теле,
нъ часто беды страдаше.
[391]
Тому вещей Боянъ
и пръвое припевку, смысленый, рече:
«Ни хытру,
ни горазду,
ни птицю горазду
суда божиа не минути».
О, стонати Руской земли,
помянувше пръвую годину
и пръвыхъ князей!
Того стараго Владимира
нельзе бе пригвоздити къ горамъ киевьскымъ:
сего бо ныне сташа стязи Рюриковы,
а друзии — Давидовы,
нъ розно ся имъ хоботы пашутъ.
Копна поютъ!
На Дунай Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
«Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцемъ его теле».
Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
«О ветре, ветрило!
Чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хиновьскыя стрелкы
на своею нетрудною крилцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,
лелеючи корабли на сине море?
Чему, господине, мое веселие
по ковылию развея?»
Ярославна рано плачеть
Путивлю городу на забороле, аркучи:
«О Днепре Словутицю!
Ты пробилъ еси каменныя горы
сквозе землю Половецкую.
Ты лелеялъ еси на себе Святославли насады
до плъку Кобякова.
[392]
Възлелей, господине, мою ладу къ мне,
а быхъ не слала къ нему слезъ
на море рано».
Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
«Светлое и тресветлое слънце!
Всемъ тепло и красно еси:
чему, господине, простре горячюю свою лучю
на ладе вон?
Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,
тугою имъ тули затче?»
Прысну море полунощи,
идутъ сморци мьглами.
Игореви князю богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рускую,
къ отню злату столу.
Погасоша вечеру зори.
Игорь спитъ,
Игорь бдитъ,
Игорь мыслию поля меритъ
отъ великаго Дону до малаго Донца.
Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рекою;
велить князю разумети:
князю Игорю не быть!
Кликну,
стукну земля,
въшуме трава,
вежи ся половецкии подвизашася.
А Игорь князь поскочи
горнастаемъ къ тростию
и белымъ гоголемъ на воду.
Въвръжеся на бръзъ комонь
и скочи съ него бусымъ влъкомъ.
И потече къ лугу Донца,
и полете соколомъ подъ мьглами,
избивая гуси и лебеди
завтроку,
и обеду,
и ужине.
Коли Игорь соколомъ полете,
тогда Влуръ влъкомъ потече,
[393]
труся собою студеную росу:
претръгоста бо своя бръзая комоня.
Донецъ рече:
«Княже Игорю!
Не мало ти величия,
а Кончаку нелюбия,
а Руской земли веселиа».
Игорь рече:
«О Донче!
Не мало ти величия,
лелеявшу князя на влънахъ,
стлавшу ему зелену траву
на своихъ сребреныхъ брезехъ,
одевавшу его теплыми мъглами
подъ сению зелену древу;
стрежаше его гоголемъ на воде,
чайнами на струяхъ,
чрьпядьми на ветрехъ».
Не тако ти, рече, река Стугна:
худу струю имея,
пожръши чужи ручьи и стругы,
ростргна къ устью,
уношу князю Ростиславу затвори.
Днепрь темне березе
плачется мати Ростиславля
по уноши князи Ростиславе.
Уныша цветы жалобою,
и древо с тугою къ земли преклонилось.
А не сорокы втроскоташа —
на следу Игореве ездитъ Гзакъ съ Кончакомъ.
Тогда врани не граахнуть,
галици помлъкоша,
сорокы не троскоташа,
полозие ползаша только.
Дятлове тектомъ путь къ реце кажутъ,
соловии веселыми песньми
светъ поведаютъ.
Млъвитъ Гзакъ Кончакови:
«Аже соколъ къ гнезду летитъ,
соколича ростреляеве
своими злачеными стрелами».
Рече Кончакъ ко Гзе:
[394]
«Аже соколъ къ гнезду летитъ,
а ве соколца опутаеве
красною девицею».
И рече Гзакъ къ Кончакови:
«Аще его опутаеве красною девицею,
ни нама будетъ сокольца,
ни нама красны девице,
то почнутъ наю птици бити
въ поле Половецкомъ».
Рекъ Боянъ и Ходына,
Святъславля песнотворца
стараго времени Ярославля,
Ольгова коганя хоти:
«Тяжко ти головы кроме плечю,
зло ти телу кроме головы» —
Руской земли безъ Игоря.
Солнце светится на небесе, —
Игорь князь въ Руской земли;
девицы поютъ на Дунай, —
вьются голоси чрезъ море до Киева.
Игорь едегь по Боричеву
къ святей богородици Пирогощей.
Страны ради, гради весели.
Певше песнь старымъ княземъ,
а потомъ молодымъ пети:
«Слава Игорю Святъславлнчю,
буй туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!»
Здрави князи и дружина,
побарая за христьяны
на поганыя плъки!
Княземъ слава а дружине!
Аминь,
Примечания (автор примечаний О. В. Творогов; печатается по изданию: Повести Древней Руси XI–XII века. Л., 1983.)
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
«Слово о полку Игореве» было написано в конце XII в. Поводом для создания произведения явился неудачный поход на половцев князя Новгорода-Северского Игоря Святославича в 1185 г.: русское войско потерпело поражение, а возглавлявшие его князья и оставшиеся в живых воины оказались в плену. Об этом походе рассказывается также в современных событиям летописях (см. отрывок из Ипатьевской летописи, публикуемый выше).
Однако автор «Слова» создал не воинскую повесть, а произведение совершенно особого жанра. Злосчастный поход Игоря Святославича явился поводом для глубоких раздумий о судьбах Русской земли, о пагубности феодальных междоусобиц, вызвал воспоминания о прошлом — о славных и о трагических периодах русской истории. К. Маркс писал о произведении: «Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием… монгольских полчищ» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Изд. 2-е, т. 29, с. 16).
В «Слове» сочетаются как бы две художественные стихии — книжная, близкая по системе образов и поэтическим приемам к ораторскому слову, и фольклорная, причем эта последняя объединяет в себе, элементы разных жанров — «плачей» и «слав».
Рукописная судьба «Слова» сложилась крайне неблагоприятно. До нового времени сохранился лишь один список памятника. Он входил в состав сборника, принадлежавшего известному ценителю русских древностей графу А. И. Мусину-Пушкину. Но в 1812 г. вся коллекция рукописей графа погибла в пожаре Москвы. Сгорел и сборник, содержавший «Слово о полку Игореве». Мы располагаем сейчас только изданием памятника, осуществленным в 1800 г. А. И. Мусиным-Пушкиным, А. Ф. Малиновским и Н. Н. Бантыш-Каменским, а также копией с текста «Слова», изготовленной не позднее 1793 г. для Екатерины II. Сравнение первого издания (оно обозначается в дальнейшем буквой (П) и Екатерининской копии (Е), а также сравнение языка «Слова» с языком других древнерусских памятников позволило исследователям установить, что издатели в ряде случаев не только недостаточно точно передали текст, подновив его орфографию и пропустив немало опечаток, но и не поняли смысла отдельных слов и фраз, не сумели разобраться в написаниях рукописи. Поэтому, положив в основу текст первого издания «Слова», мы устраняем некоторые явные опечатки, иначе, чем в издании 1800 г., делим текст на слова, а также исправляем ошибки рукописи и восстанавливаем написания, неверно прочтенные издателями. Подавляющее большинство таких исправлений (конъектур) принято во всех современных изданиях «Слова», и лишь некоторые из них остаются спорными. Все спорные чтения оговариваются в примечаниях.
Стр. 378 (395). … Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова. — Игорь Святославич (1151—1202) был сыном черниговского князя Святослава Ольговича и внуком Олега Святославича («Слово» называет его Олегом Гориславичем).
Боянъ. — Боян был, возможно, певцом при дворе князя Святослава Ярославича (ум. в 1076 г.): он слагал песни о его отце, дяде, сыне, обращался к жене его сына Олега (см. прим. к с. 394).
…старому Ярославу… — Ярославу Владимировичу (ум. в 1054 г.), великому князю киевскому в 1019—1054 г.
…храброму Мстиславу, иже зартьза Редедю предъ пълкы касожьскыми… — О поединке черниговского и тмутороканского князя Мстислава Владимировича с князем касогов (предков современных черкесов) Редедей рассказывается в статье 1022 г. «Повести временных лет».
…красному Романова Святъславличю. — Князю тмутороканскому, сыну Святослава, брату Олега.
…отъ стараго Владимера… — Одни исследователи видят здесь упоминание Владимира Святославича (ум. в 1015 г.), другие Владимира Мономаха (ум. в 1125 г.).
Стр. 379 (396). …възрть на свлтлое солнце… воя прикрыты. — Речь идет о затмении 1 мая 1185 г.
Копие приломити — вступить в битву; здесь, как и во многих других местах «Слова», мы встречаемся с традиционными воинскими метафорами или символами, такими, как «главу приложите» — погибнуть в бою, «испити шеломомь» из реки на вражеской земле — одолеть, победить врага.
…по мыслену древу… — Метафора в стиле песен Бояна. Образ «мирового древа», соединяющего небо и землю, знаком скандинавскому эпосу.
…рища въ тропу Трояшо… — Троян четырежды упомянут в «Слове» (см. также: «вечи Трояни», «на землю Трояню», «на седьмом веце Трояни»). Видимо, Трояи — языческое божество; он упомянут в числе других языческих богов в «Хождении богородицы по мукам».
…Игореви, того внуку… — В П и Е после слова «того» в скобках написано «Ольга». По свидетельству Н. М. Карамзина, этого слова не было в рукописи, и, как можно его понять, оно добавлено издателями «для большей ясности речи»; однако, может быть, это была глосса (разъясняющая помета писца) на полях рукописи, и издатели лишь внесли ее в текст.
…Велесовь внуче… — По вероятной догадке И. М. Кудрявцева (высказанной им Д. С. Лихачеву), речь идет о Бояне — внуке Велеса. Следовательно, языческое божество Велес, по представлениям автора «Слова», был также покровителем музыки или поэзии.
Стр. 380 (396). …за Сулою… — За Сулой (левым притоком Днепра) начиналась половецкая степь.
…въ Новгьградть… въ Путивлп…— Из Новгорода-Северского отправился в поход Игорь, в Путивле к нему присоединился сын его Владимир.
Стр. 380 (397). …буй туръ… — Тур — дикий бык, зубр; тур выступает здесь как олицетворение мужества и силы.
Дивъ — видимо, фантастическое существо (вещая птица?).
…Поморию, и Посулию, и Сурооюу, и Корсуню… — Автор как бы указывает крайние пункты огромной территории, которая разбужена предостережением Дива и откуда спешат навстречу Игорю половецкие войска. Поморие — побережье Азовского моря, Посулие — левобережье Днепра, Сурож (ныне Судак) и Корсунь (Херсонес, близ нынешнего Севастополя) — города в Крыму.
Тьмутороканьскый блъванъ — вероятно, античная статуя или языческий идол вблизи города Тмуторокани, на Таманском полуострове.
Стр. 381 (398). …чръленыя щиты. — Археологические раскопки и миниатюры древнерусских рукописей подтверждают, что щиты русских воинов окрашивались в красный цвет.
…паволокы, и драгыя оксамиты. — Шелковые ткани.
Орьтъмами, и япончицами, и кожухы… — Ортьма и епанча — разновидности покрывал, плащей; кожух — кафтан на меховой подкладке.
Стр. 382 (398). Гзакъ, Кончакъ — половецкие ханы.
…на реце на Каяле… — см. прим. к с. 360.
Стр. 382 (399). …Стрибожи внуци… — Стрибог — языческое божество древних славян.
…мечи харалужными! — Харалуг — сталь особой выделки (булат?).
…своимъ златымъ шеломомъ посвгъчивая… — Дорогой княжеский шлем мог быть позолоченным, но характерно, что в «Слове» «золотыми» именуются многие предметы, относящиеся к быту русских князей (шлем, седло, стремя, княжеский престол).
Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя… — Половецкие шлемы состояли из деревянных лубков, скрепленных металлическим навершием, поэтому ударом сабли их можно было «поскепать» — «расщепить»; шлемы названы аварскими, возможно, потому, что были сделаны по типу шлемов авар, обитавших на территории современного Дагестана.
…града Чрънигова отня злата стола… — Отец Игоря и Всеволода Святослав Ольгович был черниговским князем.
Стр. 383 (399). Были втъчи Трояни… плъци Олговы, Ольга Святьславличя. — Сопоставляются древние времена язычества, времена Ярослава Мудрого и годы, когда зачинщиком бесконечных междоусобиц выступал князь тмутороканский и черниговский Олег Святославич — дед Игоря (ум. в 1115 г.).
Стр. 383 (399). Ступаетъ въ златъ стремень въ граде, Тьмуторокане, той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь, Владимиръ, по вся утра уши закладаше въ Чернигова. — В первом издании читается: «Ярославь сынъ Всеволожь; а Владимиръ…» В данном издании текст исправлен исходя из представления, что речь идет о Ярославе Мудром, который предугадывает будущие раздоры на Руси. Но возможно и другое прочтение текста: «Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ…»: тогда в «Слове» окажутся названными все участники конфликта 1078 года: черниговский князь Всеволод, услышавший «звон» похода на него Олега Святославича из Тмуторокани, его сын Владимир Мономах, осаждавший Чернигов, который был захвачен Олегом после битвы на реке Сож, киевский князь Изяслав Ярославич и Борис Вячеславович.
Стр. 383 (400). …на Канину… Съ тоя же Каялы… — Неясно, встречаем мы здесь осмысленное упоминание Каялы (параллелизм с событиями 1185 г.) или описку вместо «съ… Канины». Канин — ручей или река близ Чернигова, упоминаемый в Лаврентьевской летописи.
…Святоплъкь полелтъя отца… ко святпй Софии къ Киеву. — В летописи говорится, что тело убитого Изяслава сопровождал в Киев его сын Ярополк. Полелея — исправлено из «повелся».
Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. — Этот текст перекликается с рассказом Ипатьевской летописи.
Стр. 384 (400), „.падоша стязи… — т. е. войско потерпело поражение.
…кровавого вина не доста… сваты попоиша… — Автор «Слова» попользует эпический образ «битвы-пира».
Стр. 384 (401). Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука… въсплескала лебедиными крылы… — Обида (оскорбление, нанесенный Руси ущерб) здесь персонифицируется; изображение девы — олицетворения беды, встречается в миниатюре Радзивиловской летописи XV в.
Карна и Жля — олицетворение скорби, горя; «карити», видимо, не просто оплакивать, но именно «оплакивать умерших» (см. в статье 1262 г. Ипатьевской летописи); слово «желя» в значении «плач по умершему, скорбь» также известно древнерусским памятникам.
…смагу людемъ мычючи въ пламянгь розть. — Этот метафорический образ не совсем ясен; выражение «смагу мыкать» — «терпеть лишения», «испытывать невзгоды» — до сих пор сохранилось в народных говорах Брянщины.
…емляху дань по бтълть отъ двора. — Половцы, разумеется, не собирали податей, они расхищали имущество, уводили пленных; здесь выражение «по белке от двора» — поэтический символ унижений, притеснений от иноплеменников.
Стр. 385 (401). …отецъ ихъ — Святъславъ… — Святослав был двоюродным братом Игоря и Всеволода, «отцом» он назван как старший по положению — киевский князь.
Стр. 385 (402). …наступи на землю Половецкую… — Имеется в виду поход Святослава на половцев в 1184 г. (см. с. 356—357).
А поганаго Кобяка из луку моря… — Возможно, что Кобяк был ханом лукоморских половцев, обитавших в низовьях Днепра и далее на восток до побережья Азовского моря.
…градомъ забралы… — См. прим. к с. 362.
…великый женчюгь… дьскы безъ кнеса… — По народным повериям, видеть во сне крупный жемчуг предвещает слезы, а перерубленный или утраченный конек или кнес (матица, балка, скрепляющая доски крыши) — смерть. Паполома — погребальное покрывало, саван.
Всю нощь… бусови врани… къ синему морю. — Одно из наиболее трудных для понимания мест «Слова». Плесеньск, как полагают, селение под Киевом, болонье — низкий берег Днепра, где располагался киевский Подол; «дебрь Кисаня», по догадке Н. В. Шарлеманя, ошибочно вместо «дебрь Кияня» — овраг в окрестностях Киева.
Стр. 386 (403). …два солнца помтьркоста… прострошася половци… — Символическая картина рисует поражение князей Игоря и Всеволода (два солнца) и двух княжичей — видимо, Владимира Игоревича и Святослава Рыльского (два молодых месяца). Однако текст испорчен и, по мнению большинства комментаторов, требует перестановки нескольких слов. В П это место читается так: «Два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ нима молодая месяца, Олег и Святославъ, тъмою ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла: по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнездо и въ море погрузиста и великое буйство подасть хинови». Ясно, что в море погрузились не одолевшие в битве половцы, а побежденные князья. В Ипатьевской летописи (см. с. 361) тоже говорится, что русские воины «в море истопоша».
…пардуже гнтьздо. — Половцы сравниваются с выводком гепардов, хищников, отличающихся быстротой бега. Гепардов знали на Руси; прирученных гепардов князья держали для охоты.
…великое буйство подаста хинови. — Хинова упоминается также в числе народов, «подклонивших главы под мечи» русских; «хиновские стрелы» летят на воинов Игоря. Однако какой именно народ имеется в виду — неясно; одни исследователи полагают, что речь идет о каком-то восточном народе, другие видят в хинове венгров.
…готьскыя красныя дгъвы… — Существует мнение, что имеются в виду готы, жившие на Таманском полуострове и в Крыму. Одними следует учесть, что на Руси готами называли жителей острова Геи ланд в Балтийском море.
…поютъ время Бусово, лелтыотъ месть Шарокашо. — Согласно общепринятой точке зрения, здесь говорится об антском короле Бою (IV в.), казненном готским королем Винитаром; но эта гипотеза представляется весьма спорной; более допустимо, что здесь имеется в виду какой-то половецкий хан, тем более что далее назван Шарукан, дед Кончака, разбитый русскими князьями в 1106 г.
Стр. 387 (403). …Ярослава, съ черниговьскими былями… ольберы. –– Здесь перечисляются, видимо, роды ковуев; ср. подобные перечисления родов и орд половцев в Ипатьевской летописи.
Стр. 387 (404). Коли соколъ въ мытехъ бываетъ… — т. е. в зрелом возрасте.
Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкими… — О захвате половцами Римова и истреблении его жителей говорится в Ипатьевской летописи (см. с. 362).
«…Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глтьбову!» — Владимир Глебович был тяжело ранен, когда оборонял свой Переяславль от половцев. См. об этом в Ипатьевской летописи (с. 362).
Великый княже Всеволоде! — Обращение к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо, князю суздальскому.
Ты бо можеши Волгу веслы раскропити… — Намек на походы Всеволода против волжских болгар.
…чага по ногат, а кощей по резать. — Ногата и резаиа — мелкие монеты; имеется в виду, что в случае победы над половцами пленники (кощеи) и пленницы (чаги) были бы очень дешевы.
…живыми шереширы стрпляти — удалыми сыны Глтьбовы — Как полагают, имеются в виду рязанские князья, сыновья Глеба Ростиславича, зависимые от Всеволода Юрьевича; значение слова «шерешир» неизвестно.
…Рюриче, и Давиде! — Рюрик и Давыд Ростиславичи. Рюрик был соправителем Святослава Киевского, Давыд княжил в Смоленске.
Стр. 388 (405). Галичкы Осмомыслгь Ярославе! — Обращение к Ярославу Галицкому, на дочери которого был женат Игорь. Смысл прозвища Ярослава неясен.
Горы Угорьскыи — Карпаты.
…меча бремены… — Как понимать этот поэтический образ — неясно; речь идет, видимо, о могуществе Ярослава Осмомысла.
…стрпляеши… салътани за землями. — Во времена «Слова» европейские страны готовились к походу против султана Саладина, но крестовый поход 1193 г. произошел уже после смерти Ярослава (в 1187 г.), и летописец, упоминая о самом походе, не сообщает об участии в нем галичан. Смысл намека автора «Слова» нам до конца не ясен.
…Романе, и Мстиславе! — Роман — князь Владимира Волынского; какой именно Мстислав (Мстислав Ярославич Пересопницкий или Мстислав Всеволодович Городенский) имеется в виду — неясно.
…желтьзныи паворзи подъ шеломы латиньскыми. — «Паворзи» — ремешки, удерживающие шлемы; у шлемов европейского образца («латинских») они покрывались металлическими пластинками. Упоминание о «латинских шлемах» — намек на связи волынских князей с Польшей. В П — папорзи.
Ятвязи — литовское племя.
Деремела — возможно, также литовское племя.
Сулици — короткие метательные копья.
Стр. 389 (405). …по Реи и по Сули… — россь — правый, а Сула — левый приток Днепра, впадающие в него южнее Киева.
Стр. 389 (406). Инъгварь и Всеволодъ, и еси три Мстиславичи… — волынские князья.
Шестокрилци — эпитет соколов (крыло сокола состоит как бы из трех частей), с соколами в «Слове» часто сравниваются воины.
Загородите полю ворота… — Здесь имеется в виду вся степь, земли, населенные половцами.
Изяславъ, сынъ Васильковъ — один из полоцких князей.
…и с хотию на кров, а тъи рекъ… — одно из возможных прочтений этого испорченного места в «Слове» (в П и Е: «…и схоти ю на кровать, и рекъ»),
…Брячяслава… Всеволода. — Брячислав и Всеволод — сыновья Василька Рогволодовича, полоцкого князя.
…трубы трубятъ городеньскии. — Имеется в виду город Городень (ныне Гродно в Белоруссии). Неизвестно, какое событие имеется здесь в виду; возможно, что фраза оборвана.
Стр. 390 (406). Ярославли еси внуце и Всеславли! — По предположению Д. С. Лихачева, речь может идти о двух противоборствующих группировках русских князей: потомках Ярослава Владимировича и Всеслава Брячиславича (внука Владимира Святославича).
Стр. 390 (407). Всеславъ — Всеслав Брячиславич, полоцкий князь (ум. в 1101 г.). Далее упоминаются различные эпизоды его бурной жизни: кратковременное правление в Киеве в 1068 г., когда он лишь «дотчеся» («дотронулся») копьем до великокняжеского стола, тайный побег князя от своего войска из Белгорода перед битвой с Изяславом, овладение Новгородом, битва на Немиге (под Черниговом).
Тъй клюками подпръ ся о кони… — Чтение неясное.
…Хръсови… — Хоре — дренерусское языческое божество; видимо, Хоре считался богом солнца.
…въ Полотьскя… у святыя Софеи… — в Софийском соборе в Полоцке.
Аще и влща душа въ дръзгь ттългъ… — Летопись сообщает, что Всеслав родился «от волхования»; возможно, что ему приписывались какие-то сверхъестественные способности.
Стр. 391 (407). …ни птицю горазду… — Эти слова непонятны, предлагали читать «птицегоразду» — т. е. умеющему гадать по полету птиц.
Стр. 391 (408). …стараго Владимира… — Какой Владимир здесь имеется в виду: Владимир I Святославич или Владимир Мономах, остается спорным.
…стязи Рюриковы… имъ хоботы пашутъ. — Развевающиеся порознь бунчуки («хоботы») стягов Рюрика Ростиславича и Давыда Ростиславича Смоленского — символ княжеского «непособия»: Давыд отказался помочь брату в борьбе против половцев (см. Ипатьевскую летопись, с. 362).
Копиа поютъ. — Слова эти непонятны, возможно, что фраза оборвана.
На Дунай… — Здесь и далее («полечю… по Дунаеви», лишим поютъ на Дунай») название Дунай употреблено как поэтическое именование реки вообще.
…Ярославнынъ гласъ… — Ярославна, дочь Ярослава Осмомысла, жена Игоря Святославича.
…зегзицею… кычеть… — У исследователей нет единого мнения о том, с какой птицей сравнивается Ярославна: с кукушкой или с чайкой. Слово «зегзица» в древнерусском языке действительно обозначает кукушку, но в народных говорах на территории бывшей Северской земли оно применимо именно к чайке; контекст «Слова» скорее указывает на чайку, птицу, живущую у воды.
…бебрянъ рукавъ… — И. А. Мещерский показал, что «бебрян» означало не «бобровый», а изготовленный из «бебра» — особого вида шелковой ткани.
Ты лелеялъ еси на себе Святославли насады до плъку Кобякова. — Ярославна вспоминает победоносный поход Святослава на лукоморских половцев (см. прим. к с. 355). Насады — речные суда с высокой носовой частью; на них перевозили воинов.
Стр. 392 (409). …отъ великаго Дону до малого Донца. — Игорь находился в плену в вежах Кончака на реке Тор (правом притоке Северского Донца), поэтому малым Донцом здесь названа, видимо, река Уды, а великим Доном — среднее течение реки Донец.
Овлуръ — половец, помогший Игорю бежать из плена; в летописи он назван Лавром.
Стр. 393 (410). …река Стугна: худу струю имея… Днепрь темне березе… — В П и Е иначе: «…и стругы ростре на кусту… затвори Днепрь темне березе». Слово «стругы» значит здесь не «лодки», как думали некоторые комментаторы, а «потоки». Помимо прочтения и перевода, принятых в данном издании, существует конъектура, предложенная М. В. Щепкиной: «затвори дне при темне брезе» — т. е. «скрыла на дне у темного берега».
Полозие. — В П «полозию», с переводом — «по сучьям»; полагают, что здесь упомянуты полозы — крупные змеи.
Стр. 394 (410). «…соколца опутаевгь красною девицею». — Речь идет о сыне Игоря — Владимире. Будучи в плену, он женился на дочери Кончака. Ипатьевская летопись под 1187 г. сообщает: «…приде Володимерь ис Половець с Коньчаковною, и створи свадбу Игорь сынови своему и венча его и с детятемь».
Стр. 394 (411). Рекъ Боянъ и Ходына… Ольгова коганя хоти…— Это место одно из труднейших для толкования. В П читается: «Рекъ Боянъ и ходы на Святьславля пестворца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти». Видеть здесь рядом с Бояном второго певца — Ходыну предложил еще И. Е. Забелин, но лишь недавно Д. М. Шарыпкин показал справедливость этого предположения, если считать Бояна певцом скальдического типа, поскольку для скальдов исполнение произведения двумя певцами — прием традиционный. Полагали, что Боян и Ходына обращаются к жене Олега Святославича — «Ольгова коганя хоти» (каган — титул хазарских владык, применявшийся и по отношению к русским князьям). И это истолкование, и толкование, предлагаемое Д. С. Лихачевым, не противоречат грамматической структуре фразы.
…къ святей Богородицы Пирогощей. — Церковь Богородицы Пирогощей находилась в Киеве, на дороге, по которой князь Игорь должен был проезжать, направляясь из Чернигова в киевский кремль, к Святославу.
размещено 23.01.2011
