Валк С. Н. Судьбы археографии

[225]

СУДЬБЫ АРХЕОГРАФИИ

Термины «археограф» и «археография» встречаются в литературе разных языков древности, средневековья, нового и новейшего времени. «Археография» оказывалась во всех случаях своей многовековой жизни столь гибкою для практического ее применения, что не раз по причудливой воле судеб меняла предмет, ею обозначаемый. Эта судьба не оставляет «археографию» без внимания и в наши дни. Поэтому, как кажется, небезынтересно проследить, как случилось, что в итоге своего развития это «древлеписание» оказалось термином, употребляемым также для обозначения занятий над документами, которые окажутся «древними» лишь в далеком будущем, через много и много веков.

***

В знаменитом словаре «ученейшего мужа» Шарля Дюканжа мы находим также «археографа». Под словом «антикварий» (antiquarius) Дюканж привел для объяснения его выдержку из сочинения одного из известнейших писателей раннего средневековья (VI-VII вв.) Исидора Севильского, где говорилось о двух разрядах писцов древности. Одни из писцов были «либрариями», другие — «антиквариями». Согласно Исидору, «либрариями» называли тех из писцов, которые переписывали и древние, и новые рукописи, «антиквариями» — тех, которые переписывали только древние рукописи, «оттуда, — добавлял Исидор, — и их наименование»[1]. Дюканж прибавил к приведенному Исидором обозначению антиквария также другое его наименование, извлеченное им из «древних глосс»: это и было тождественное антикварию греческое наименование άρχαιογρφο, т. е. археограф. Таким образом, первоначальное значение термина «археограф» — переписчик древних рукописей — в точности соответствовало его этимологическому значению (άρχαιος — древний, γράφω—.пишу, переписываю)[2].

В 1685 г. появился обширный труд француза Шарля Спона, лионского врача по профессии, занявшегося увлекательными археологическими поездками по Греции и Малой Азии. Итогам его многочисленнейших и разнообразнейших находок были посвящены его «Miscellanea eruditae antiquitatis». В своем предисловии Спон писал о науке, которую «можно было бы назвать, пользуясь греческим языком, археологией или археографией». Именно второй из этих терминов («археографию») Спон выбрал для дальнейшего своего изложения, и именно ему он дал свое объяснение. По Спону, «археография является объяснением или знанием (declaratio sive notitia) античных памятников, с помощью которых древние стремились в свое время распространять религию, историю, политику и другие

[226]

искусства и науки, а также передать их потомкам». Устанавливая далее восемь подразделений этих памятников, Спон вместе с тем намечает и восемь дисциплин, соответственно являющихся как бы подразделениями общей науки — археографии. Для Сиона это: 1) нумизмография, 2) эпиграмматография (о камнях, точнее — о надписях на них), 3) архитектонография (о постройках), 4) иконография (о статуях), 5) глиптография (о геммах), 6) тореуматография (о рельефах), 7) библиография, приспособляемая к распознаванию и чтению рукописей, 8) ангейография (об орудиях всякого рода)[3].

«Археография», таким образом, являлась общей наукой о памятниках древности, а восемь особых дисциплин оказывались ее специальными подразделениями. Таково было первое в новой литературе приложение термина «археография», не имевшее ничего общего с его первоначальным, согласным с этимологией, употреблением.

Содержание, [при]своенное термину «археография» Споном, удержалось и в XVIII, и даже в начале XIX в. Однако уже у Спона, а затем и у его ученых потомков термин «археография» находил себе соперника в виде «археологии».

В самом конце XVIII в. французский ученый Обен Луи Миллен, едва не попавший на гильотину в 1793 г., а затем ставший членом Французской академии, издал в качестве профессора истории и древностей «Введение» в изучение археологии. «Археология, — полагает Миллен, — это знание обо всем том, что относится к нравам и обычаям древних; того, кто обладает таким знанием, называют археологом или, что более принято, антикварием. Однако первое название (т. е. археолог) более употребительно в отношении тех, кто изучает нравы и обычаи, второе же (т. е. антикварий) — в отношении тех, кто изучает памятники древности (les monuments); этого последнего называют также археографом»[4].

[227]

Как видим, Миллен здесь имеет дело не только с «монументами», т. е. вещественными памятниками, чем был увлечен в своих поисках древностей Спон, но, как сам Миллен определяет, со «всем тем», что служит к познанию древности. Но когда во всем этом обширном круге источников ему приходится коснуться «монументов», то он приходит к тем же двум терминам — «антикварию» и «археографу», которые в свое время отождествлялись, как это мы видели у Дюканжа, и второй из которых («археография») получил новое употребление у Спона. Миллен в применении термина следует именно Спону. В другом месте своей книги Миллен, отмечая попытку немецкого автора Эрнести ввести термин «литературная археология», считает «более предпочтительным предложенное Слоном название археографии»[5]. Миллен в своем трактате намечал различные способы изложения «археографии» — «археографию» аналитическую, хронологическую, географическую, лексикографическую.

Наконец, чтобы едва ли не покончить с западными опытами применения термина «археография» к какой-либо отрасли наук, укажем на знаменитого немецкого филолога, одного из основоположников повой филологии — Ф. А. Вольфа. В написанной в 1807 г. статье Вольф, указав, что Спон назвал «всю науку» о древностях археографией и что для нее «затем предпочли неопределенные и немного более подходящие названия археологии и антикварных занятий», считал, что Миллен, «первый из современных французских археологов», «не без оснований одобрял» употребление в данном случае именно термина «археография»[6].

В дальнейшем случилось то, к чему Вольф отнесся с таким неодобрением. За наукой о древностях упрочилось название «археологии», хотя впоследствии с развитием археологии, с ограниченным применением. По одному новейшему немецкому определению — это наука о памятниках искусства греко-римской древности[7].

Исчезнув из области классических древностей, «археография» уже не всплыла на Западе для обозначения какого-либо другого предмета научных занятий. Но, умерев на Западе, «археография» обрела вторую и примечательную жизнь у нас, в старой [В № 3 зачеркнуто (л. 757)] России.

В Россию «археография» перешла сперва в том же значении, которое ей придали Спон и Миллен. Именно применение, подобное Миллену, термин «археография» нашел себе в известной «Истории русского народа» Н. А. Полевого. В воспоминаниях брата последнего, Ксенофонта Полевого, довольно образно воспроизведено то, как произошло терминологическое перенесение Николаем Полевым «археографии» на русскую почву. Знаменитый московский профессор классик Р. Ф. Тимковский оставил после смерти библиотеку с книгами, «почти исключительно относившимися к древним литературам и русской истории». В 1822 г. эта библиотека попала к Н. Полевому, который, по словам его брата, «впился в нее», и «множество мыслей рождалось в нем при чтении всякой новой книги». Тут-то среди «разных изысканий и оригинальных идей» появилось у Н. Полевого «самое слово археография», которое было, как подчеркивает

[228]

наш мемуарист, «лишь впоследствии употреблено П. Строевым и утвердилось в нашем ученом языке»[8].

Действительно, Полевой употребил термин «археография» в том же Споновском и Милленовском значении, которое он, несомненно, нашел в книгах библиотеки Р. Ф. Тимковского. В вводной части первого тома своей «Истории русского народа» Полевой различает четыре группы источников [Соответственно тематике данной статьи С. Н. Валк выделил только 4 группы письменных источников. У Н. Полевого указаны еще 2 группы: памятники географические и предания, сказки, песни, пословицы]. Первые три — это летописи, памятники дипломатические (грамоты и т. п., относящиеся к политическим событиям) и памятники палеографические (объясняющие веру, законы, нравы, обычаи, как, например, Русская Правда, Слово о полку Игореве). Четвертая группа, именно самая интересная для нас, — это памятники «археографические», сохранившиеся «в надписях на гробницах, зданиях, разных вещах; монеты, медали, изваяния, могущие передавать нам предания веков в безмолвных своих вещаниях». По Полевому, русских археографических памятников древних периодов мы имеем весьма немного — «несколько монет и медалей, несколько приписок в книгах и надписей па разных предметах». Итак, для Полевого «археографические» памятники — это те же группы, как мы теперь сказали бы, вещественных памятников, которые ранее же были окрещены этим названием во французской и немецкой литературах[9].

В общем значении науки о древностях, подобном словоупотреблению Спона или Миллена, «археография» перешла в ранние наши словари: «Энциклопедический лексикон» Плюшара видит задачу «археографии» в «описании древностей», а «археографом» считает ученого, «занимающегося отыскиванием и описанием древностей»[10]. В академическом «Словаре церковнославянского и русского языка» найдем то же определение «археографии»; «археограф» здесь определен как лицо, «занимающееся описанием древностей»[11].

Однако ни Полевой, ни современные ему словари не сумели утвердить у нас применения термина «археография» к отмеченному выше предмету научного изучения, именно к вещественным или даже художественным памятникам древности, имея главным образом в виду их описание или изучение.

Виновником, вольным или невольным, совершенно нового терминологического истолкования слова «археография» оказался П. М. Строев. Нельзя, по-видимому, отрицать достоверность отмеченного выше рассказа Ксенофонта Полевого, что именно Николаю Полевому Строев был обязан знакомством с ходячей на Западе терминологией в области изучения древностей. Именно на эти годы (считая уже и 1822 г.) приходится взаимное расположение друг к другу, а может быть и дружба, Строева и Николая Полевого, а в 1823 г. Строевым впервые был употреблен термин «археография», хотя предметами, которые теперь получили у него такое название, он занимался и ранее, прекрасно обходясь без этого термина.

12 апреля 1823 г. П. М. Строев был избран единогласно, что неудивительно при заслуженной им уже тогда известности, в действительные члены Общества истории и древностей российских при Московском университете. Вслед за тем, 14 июня, Строев произнес

[229]

в заседании Общества свою известную речь «О средствах удобнейших и скорейших к открытию памятников отечественной истории и об успешнейшем способе обрабатывать оные»; в ней он выдвинул впервые «извлечение и приведение в известность всех (буде возможно) памятников наших древних письмен» в качестве «первой, основной части обязанностей, предстоящих Обществу историческому». Для осуществления этой цели Строев предлагал образовать «експедицию», которая бы «обозрела, разобрала и с возможною точностию описала» рукописные собрания северной полосы России. Когда, таким образом, в ходе этой, как Строев ее называет далее, «исторической експедиции» были бы составлены «подробные каталоги», то «второй частью преднамерений», предлагаемых Строевым, было бы «обнародование сих каталогов»[12]. Пока, как видим, Строев не испытывает никакой нужды в том, чтобы для выяснения своих предположений придумывать какие-либо термины, кроме общепринятых в русской литературе и языке XVIII и начала XIX в. Все и так было ясно. Однако в конце этой речи, применительно к составлению каталогов, Строев припоминает «археографию» и «знаменитых археографов» в «других государствах Европы», которые подобно Монфокону и Мабильону «разбирали рукописи и их описывали».

18 марта 1828 г. Строев направляет президенту Академии наук гр. С. С. Уварову письмо с предложением совершить путешествие с теми же точно задачами, которые были им изложены за пять лет до того, в речи 1823 г. Именно, путешествие имело целью «обстоятельное познание всех (буде возможно) письменных памятников и пособий отечественной истории, дипломатики, древней статистики, прежнего законоведения и прочих, кои находятся в монастырских, соборных, духовно-училищных и других библиотеках; в старых архивах городов, судебных мест и проч.». В каждом посещаемом им книгохранилище Строев предлагал составить «обстоятельные каталоги» рукописей (а с более примечательных «снять верные списки» или сделать из них выдержки); наконец, после окончания путешествия свести все отдельные каталоги в «Общую роспись всех рукописных пособий отечественной истории и древней словесности»[13].

Итак, как видим, по существу здесь ничего нового нет. Единственное, что привнесено Строевым в его изложение, — это новая «археографическая» терминология, усвоенная и Николаем Полевым, причем с теми же пока еще колебаниями, которые отмечены были выше применительно к западным предшественникам Полевого. Строев, характеризуя себя в этом письме, пишет: «Я как археолог», но здесь же далее он уже имеет за собой «многочисленную практику археографии» и по своему проекту станет «путешествующим археографом». В произнесенной им тогда же в Обществе истории и древностей речи Строев вспомнил о своем давнем предложении устроить «учено-историческую экспедицию» и говорил о том, в каком трудном положении находятся историки, «питомцы отечественной Клио» при существующем «положении дел нашей археологии». Строев предлагал присоединить к своей археографической экспедиции студентов Московского университета для «развития и усовершенствования» их «историко-

[230]

археологических талантов» с целью приготовления из них «антиквариев, (а быть может) историков, практическою работою над письменными памятниками отечественной истории»[14]. Как видим, в качестве лица, имеющего один и тот же предмет занятий, у Строева безразлично появляются то «археолог» (и «археология»), то «археограф» (и «археография»), то «антикварий»: Строев и после терминологически отождествлял «археологию» с «археографией». Говоря об итогах своего путешествия, Строев пишет (в 1830 г.), что у него уже достаточно материалов «к составлению славяно-русской дипломатики, палеографии, археологии»; так же и другие, например московский митрополит Филарет, называют Строева «известным археологом»[15]. Все эти термины нам уже знакомы, и мы уже видели, как соперничали они при выборе их отдельными авторами[16].

В нашей литературе за работой Строева утвердилось название именно «археографической». Несомненно, определенное значение для победы именно этого термина имело то, что в проекте предложенной им для себя инструкции, а затем и в самой инструкции Строев употребил термин «археограф», назвав себя здесь «путешествующим археографом»; это стало затем постоянным термином во всей связанной с путешествием Строева академической переписке, победив в официальных кругах остальные, мелькавшие выше, термины.

Теперь позволительно, подводя итог вышесказанному, определить, [к] какому именно предмету научных занятий Строев счел целесообразным применить ранее к этому предмету даже им не применявшийся термин «археография». Мы видели, что предметом занятий «знаменитых археографов» Запада были разбор и описание рукописей. Сам Строев собирается «археографически путешествовать». Это значило разыскать по хранилищам рукописи, составить сперва частные местные каталоги, а потом свести их в общий каталог. Это последнее и есть то, что побудило Строева начать свою «археографическую» работу и о чем Строев говорит как об осуществлении «всегдашней моей идеи археографических обозрений». Итак, разыскание и описание рукописей — вот для Строева то, для чего он заимствовал возродившийся на Западе и там трудно прививавшийся термин «археография».

Но и в России судьба «археографии» не лишена была, как увидим, превратностей. Они начались вскоре после окончания археографического путешествия Строева. Итоги путешествия далеко превзошли ожидаемые первоначально от него плоды. Сам Строев это очень скоро осознал. Уже после двух лет своего путешествия он писал, что собранные им за эти начальные годы его путешествия материалы «способны осветить ярко государственный и народный быт России в XIV—XVII столетиях и a posteriori в XIII-ом». «Должны же, — писал далее Строев, — когда-нибудь исчезнуть сами собою те грубые несообразности, преувеличения, торжественные и плаксивые прикрасы, кои порождены изобретательным воображением новейших историо-писателей за недостатком старанья отыскивать документов старины»[17].

[231]

После окончания четвертого года своего путешествия Строев представил Академии собранные им во время экспедиций документы. Президент Академии наук С. С. Уваров представил их Николаю I, который, по словам Уварова, прочел их «от доски до доски». Успехи Строева в тогдашнем мире и, не менее того, их официальное признание имели последствием, что первоначальная «идея», владевшая Строевым, когда он начинал свое путешествие, теперь должна была уступить совершенно новым планам. Интерес, проявленный в разных кругах общества к находкам Строева, и значение, которое он сам им теперь стал придавать, привели Строева к новому убеждению: вновь найденные документы надо не каталогизировать, а полностью издавать. В своем отчете за 1834 г. Строев писал, что теперь сделан «подвиг самый важный и первой необходимости» — собраны «воедино» разрозненные «письменные памятники» прошлого. Но «всякое начинание предполагает конец вожделенный» — этим концом Строев теперь считает издание обнаруженных актов «по моим, — как Строев пишет, — указаниям». О значении, которое Строев придавал своим открытиям, говорят заключительные строки отчета. Здесь он повторяет знаменательные слова «моего учителя» М. Т. Каченовского: «Мы стоим на пороге неожиданных перемен в понятиях наших о ходе происшествий на Севере в минувшие веки». Строев готов был уже в 1835 г. переехать в Петербург, дабы «приступить к печатанию собранных материалов»[18].

Так Строев собирался перейти из состояния «путешествующего археографа» в новое состояние — издателя собранных им драгоценнейших актов. Не раз говорилось о том ударе, какой был нанесен Строеву при ближайшем участии Уварова. Именно, как отмечает Барсуков, накануне того дня, когда в Академии читался отчет Строева, была учреждена предлагаемая Строевым Комиссия, названная «Комиссией для издания собранных Археографическою экспедициею актов». Но вести все это дело был назначен не естественно уверенный в том Строев, а директор департамента Министерства народного просвещения кн. П. А. Ширинский-Шихматов, не имевший никакого отношения не только к археографической экспедиции, но и вообще к исторической науке[19]. Удар этот был для Строева ужасен, тем более что в первом же заседании Комиссии подготовка к изданию актов была поручена не ему, а его спутнику в путешествиях Я. И. Бередникову. Прошло немного времени, и уже в августе 1835 г. он навсегда распрощался со служебными отношениями к Комиссии[20].

Мы отвлеклись немного от чисто терминологических наблюдений, но, как убедимся, с судьбой Строева была связана и некоторая ступень в истории «археографии» как термина. Теперь отметим, что Строев продолжал все еще понимать «археографию» в прежнем смысле, когда дело ограничивалось собиранием и описанием исторических документов. Когда пришлось сделать новый шаг к их изданию, он предложил создать Комиссию с точным и понятным русским названием — «Комиссию для издания … актов». Под таким именно названием и было создано учреждение, которое должно было заняться изданием актов, собранным Строевым. [В № 3 зачеркнуто (л. 759)].

[232]

Однако прошло всего три года, когда в 1837 г. были изданы новые «Правила для руководства Археографической комиссии». Здесь прежде всего Комиссия «для издания» актов была переименована [В № 3: названа] в «Археографическую» комиссию. Существеннее, однако, чем переименование, было то, что первый же параграф правил устанавливал, что на «Археографическую комиссию» «возлагается систематическое издание в свет источников отечественной истории»[21]. Термин «археография» здесь приобрел новое значение по воле Министерства народного просвещения, едва ли не самого Ширинского-Шихматова, и не подозревавшего, вероятно, о том, где, как и когда этот термин употреблялся в истории исторической науки. Вот в этот момент «археография», недолго просуществовав в общеевропейском своем значении, отделилась от него и начала новый, чисто русский период своего применения к новому для нее предмету, к изданию письменных исторических источников[22].

Но на этом история «археографии» не остановилась. Археографической комиссии пришлось иметь дело не только с наследием Археографической экспедиции. Уже вскоре после учреждения Археографической комиссии начался приток к ней актов с разных сторон, что повело к общему циркулярному распоряжению по губерниям о рассмотрении имеющихся на местах архивов и присылке имеющихся там «замечательных актов». Теперь, естественно, возникла необходимость упорядочения и описания поступавших актов. Наряду с изданием самих актов в их полном виде Археографическая комиссия приступила [В № 3 далее: и] к изданию описаний хранящихся в ее архиве актов. Но она печатала также описания актов, хранящихся в других хранилищах. Эти «палеобиблиографические» труды заняли значительное место в начавшейся издаваться с 1862 г. «Летописи занятий Археографической комиссии». Поэтому теперь предмет занятий Археографической комиссии уже определялся иначе, чем в Положении 1837 г. В «Положении об имп[ераторской] Археографической комиссии», утвержденном 2 февраля 1904 г., мы читаем, что Археографическая комиссия «имеет целью научное описание и систематическое издание источников отечественной истории». Такое же новое установление предметов занятий, для которых употреблялся бы тот же старый термин «археография», оказывается в начале XX в. общеупотребительным. Так, «Новый энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона (т. 3) под «археографией» понимает «отдел истории, имеющий задачей описывать и издавать памятники древней письменности»; «Русская энциклопедия» (т. 2) определяет задачу «археографии» как «собирание, описание и издание письменных истор[ических] источников» (это определение, вероятнее всего, принадлежит А. Е. Преснякову, ведавшему этим отделом в «Русской энциклопедии», или во всяком случае им одобрено).

Таким образом, термин «археография» пережил в дореволюционные годы три ступени его применения. Сперва он был применен для обозначения розысков старинных документов, завершавшихся [В № 3: завершающихся (л. 759 об.)] составлением их каталогов; это было, когда понадобилось найти термин для определения деятельности «путешествующего археографа».

[233]

Затем он был применен для обозначения деятельности по изданию документов; это произошло в тот момент, когда после окончания «археографического путешествия» на очередь стала новая задача — их издание. Наконец, «археография» стала обозначать работу и по изданию, и по описанию документов в тот момент, когда Археографической комиссии в связи с пополнением ее архива многочисленными поступлениями актового материала понадобилось заняться его описанием и изданием этих описаний.

В советские годы основное значение в терминологической истории «археографии» получила коренная реформа всего архивного дела в РСФСР согласно декрету 1 июня 1918 г. о реорганизации и централизации архивного дела в РСФСР. Однако действие этой реформы сказалось не сразу, и «археография» пережила некоторые треволнения, пока не установилось более или менее устойчивое ее терминологическое применение.

П. Н. Шеффер, читавший курс археографии в Археологическом институте в Ленинграде, в литографированном его издании 1924/25 г. понимает «археографию» как вспомогательно-историческую дисциплину, устанавливающую приемы описания и издания исторических источников [Архив ЛОИИ СССР АН СССР, ф. 297, оп. 1, д. 209, л. 1, 2 об.], т. е. в том значении, какое было установлено Положением 1904 г. для Археографической комиссии, членом которой П. Н. Шеффер состоял.

В первом издании Большой Советской Энциклопедии термин «археография» был определен путем простого его заимствования из «Русской энциклопедии» без каких-либо самостоятельных изменений со стороны новых лексикографов. В то же время появились попытки в известной мере иного или совсем даже иного использования занимающего нас термина.

Н. В. Здобнов полагал, что он делает какой-то новый шаг вперед, когда, не довольствуясь тем, что «под археографией обычно понимают только издание источников» (что соответствовало Положению 1837 г. для Археографической комиссии), предложил «расширить» применение этого термина. Предполагая, что «исследование графических памятников» (т. е., по Н. В. Здобнову, книг и рукописей) еще не имеет «соответствующей терминологии», Н. В. Здобнов предлагал для «розыскания, описания и систематизации рукописей» создать «новую научную дисциплину — археографию». Н. В. Здобнов не подозревал, что предлагаемое им обозначение указанных работ, как ему казалось, новая «соответствующая терминология» давно уже в течение известного времени имели терминологическое применение в отношении этих работ[23].

Другая сторона предложений Н. В. Здобнова относительно «археографии» нашла себе полемическое рассмотрение в имеющей более общее значение статье Н. Ф. Бельчикова «Библиография и археография»[24]. Н. Ф. Бельчиков отметил, что среди библиографов держится «убеждение», которое «стало предубеждением, закоснелой традицией», что «археография есть часть библиографии». Библиографы исходили при этом из убеждения, что рукописи имеются в библиотеках и библиография тем самым имеет своим предметом описа-

[234]

ние не только книг печатных, но и книг рукописных[25]. Надо сказать в их оправдание, что именно библиотечная каталогизация рукописей имеет за собой особенно большие заслуги. Мы здесь сталкиваемся с явлением, что одна и та же работа по описанию рукописей велась и историками, и библиотекарями-библиографами. В то же время историки называли эту работу «археографией», а библиотекари и библиографы не искали до самого последнего времени никаких особых обозначений для этой работы (и в этом отношении Н. Ф. Бельчиков ошибается), называя свою работу точно так, как это просто соответствовало существу проводимой ими работы — каталогизацией, или описанием, рукописей. Поэтому Н. Ф. Бельчиков не прав, когда, возражая против вышеприведенного суждения библиографов, утверждает, что «библиография описывает книгу, археография — документ». Прежде всего он не прав потому, что книга является в той же мере «документом», как и рукопись. Во-вторых, в данном случае в рассуждениях библиографов имеется в виду именно определенный вид книги — книга рукописная. С такой точки зрения описание рукописных книг действительно является одним из видов описания книг, какими бы особо важными и существенными чертами ни отличалась книга рукописная. Почти единственно и существовавшая в истории и литературе до конца XVII в. [В № 3 зачеркнуто]. Еще и третье — никто из библиографов, вопреки Н. Ф. Бельчикову [В № 3 зачеркнуто], не применял к описанию рукописной книги термина «археография» до Н. В. Здобнова, сделавшего лишь робкую попытку в этом отношении[26] и не нашедшего себе никаких, насколько знаю, последователей.

Еще один опыт нового применения термина «археография» был сделан Н. Ф. Бельчиковым в изданной им в 1929 г. книжке «Теория археографии». Здесь Н. Ф. Бельчиков попытался применить термин «археография» к области работ, до тех пор никогда и никем не называемой этим термином. Будучи сам одним из первых деятелей вновь строящегося согласно декрету 1 июня 1918 г. архивного дела, Н. Ф. Бельчиков пытался придать название «археографии», как он сам это определил, «частной, специальной области работы в архивохранилищах по приему, разборке, систематизации и описанию материалов». Однако Н. Ф. Бельчиков чувствовал шаткость своего новшества и заявил, что если кого «устрашает термин археография», то он «охотно уступит» его в пользу другого альтернативного для Н. Ф. Бельчикова здесь термина — «архивоведение»[27]. Таким образом, Н. Ф. Бельчиков сам отказался от предлагаемого им терминологического применения «археографии» [В № 3 зачеркнуто].

Все же в советской исторической литературе термин «археография» приобрел в конце концов некоторое, более устойчивое определение. Основное значение для такого итога терминологической истории «археографии» имела советская реформа архивного дела. Декрет 1 июня 1918 г. включал во вновь образуемый государственный архивный фонд «все дела и переписку правительственных учреждений, законченные к 25 октября 1917 г.». Во вновь организуемые архивы хлынула много- и многомиллионная масса материалов, в значительной своей части в плохо упорядоченном, а очень часто

[235]

и в совсем неупорядоченном виде. Упорядочение и описание этих материалов потребовало громаднейшего и упорного труда в течение не одного десятка лет со стороны сотрудников архивов. В то же время вопросы издания документов оказались не менее жгучими. Они служили, подобно первенцам будущей обильной литературы знаменитым сборникам тайных договоров, орудием острейшей политической борьбы за упрочение Советской власти. Издание документов, поступивших из закрытых ранее для ученых правительственных архивов, явилось неисчерпаемым источником для познания прошлого революционного движения, истории народных движений и ряда других вопросов, освещение которых диктовалось стремлением осознать Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Неудивительно происшедшее тогда в архивах создание научно-издательских отделов, задачей которых было исключительно [В № 3 зачеркнуто (л. 760 об.)] издание документов. Так, естественно произошло, что издание документов и их описание, ранее бывшие предметом занятия одного учреждения и одних и тех же лиц (например, Археографической комиссии и таких ее деятелей, как Б. Д. Греков), теперь в значительной мере обособились одно от другого. Очень отчетливо отделяя вопросы издания документов от вопросов их описания, П. Г. Софинов отметил, например, что «в процессе развития исторической науки содержание, вкладываемое в термин „археография”, несколько изменилось» и именно за «археографией» остались вопросы издания документов, а вопросы описания их отошли «в качестве одного из разделов в такую научную дисциплину, как архивоведение»[28].

Наконец, подходим к еще одному, пока последнему, звену в многовековой истории термина «археография». Всякая работа по изданию исторических документов, где бы и когда бы она ни велась, была обусловлена определенными как общеметодологическими, так и историографическими предпосылками. Это вполне отчетливо показал в своей книге П. Г. Софинов. Сперва такие общие соображения излагались в связи с отдельными работами в виде предисловий к сборникам документов или в более обобщенном виде «правил издания». Однако по мере расширения работ по изданию документов уже в конце XIX и начале XX в. появилась потребность в систематическом изложении вопросов, связанных с изданием документов. Так возникли читаемые еще до революции в Археологических институтах Москвы и Петербурга курсы по археографии в качестве особой исторической дисциплины (в Москве их читал Н. Н. Ардашев, в Петербурге — В. В. Майков). Во всех этих курсах общие вопросы издания документов систематически излагались в тесной связи с вопросами, вызываемыми практической работой по изданию документов.

Когда в 1931 г. в Москве был открыт Историко-архивный институт, курс археографии должен был занять, естественно, существенное место в его учебном плане. В 1934 г. был утвержден первый устав Историко-архивного института; там было отмечено, что Институту полагается готовить специалистов также «в области публикации архивных документов»[29]. Первым читал такой курс А. А. Сергеев, на котором в течение многих лет лежала основная работа по факти-

[236]

ческому редактированию многообразнейших документов, печатавшихся в «Красном архиве». Части курса в сжатом изложении им были напечатаны под заглавием «Методология и техника публикации документов»[30]. После смерти А. А. Сергеева его преемником по чтению этого курса оказался А. А. Шилов, с первого же момента существования Центрархива занимавшийся вопросами издания документов. И этот курс назывался почти так же (согласно сохранившейся программе курса): «Методика и техника документальной публикации»[31]. Как видим, во всех этих курсах общие вопросы издания документов («методология» у А. А. Сергеева или «методика» у А. А. Шилова) излагались в тесной связи с практической работой по изданию документов.

Существенно для судеб «археографии» то, что все поименованные выше лица, читавшие курсы археографии и до революции, и после революции, одновременно были заняты практической работой по изданию документов. Поэтому и термин «археография» имел своего рода двуединое значение, обозначавшее как теоретическую, так и практическую работу по изданию исторических документов. Такое значение он сохранял до самых последних лет. В 1950 г. В. В. Максаков определял «археографию» как «вспомогательную историческую пауку, ставящую своей задачей разработку методов публикации исторических документов и подготовку их к изданию»[32]. Точно так же и П. Г. Софинов полагает, что «археография является научно-вспомогательной исторической дисциплиной, в задачу которой входят разработка и изучение методов издания исторических источников, а также практическая работа по публикации источников»[33]. Наконец, в первом томе «Советской исторической энциклопедии» И. А. Булыгин тоже считает археографию «вспомогательной исторической дисциплиной, занимающейся изучением вопросов издания письменных исторических источников», но вместе с тем полагает, что «в задачу археографов входит также работа по изданию источников»[34].

Еще в недавние годы почти все «археографы» (если бы и оказалось какое-либо исключение, то оно, как говорит поговорка, явилось бы именно только подтверждением общего правила) были и практиками, и теоретиками. Создавшиеся теперь условия развития археографии привели постепенно к тому, что в течение последних лет произошло некоторое новое разделение труда. Одни лица, преподающие «археографию», занимаются теоретизированием в вопросах издания документов, но сами изданий не ведут, а иногда даже никогда их не вели [В № 3 зачеркнуто (л. 761)]; материалом для их суждений служат по преимуществу не сами подлежащие изданию документы, а уже проделанная другими над этими документами работа по их изданию. Другие же лица заняты именно работой по изданию документов; в этой живой работе они наталкиваются на все новые вопросы и, впервые сами их разрешая, излагают все это главным образом в предисловиях к своим изданиям. Этому устанавливающемуся разделению археографического труда мы обязаны попыткой еще одного нового определения, к чему же именно надлежит применять тот же термин «археография».

[237]

В недавно вышедшем опыте установления предмета «археографии» М. С. Селезнев предлагает различать «археографию» и «археографическую практику». М. С. Селезнев полагает, что их «нельзя отождествлять» и что нельзя ставить между ними «знак равенства»; по мнению М. С. Селезнева, равным образом «недопустимо и противопоставление археографической практики археографии как научной дисциплине». Для М. С. Селезнева археография — это «научная дисциплина»; он полагает, что «методика публикации источников, разрабатываемая этой дисциплиной, должна проверяться, совершенствоваться и углубляться практикой научных учреждений, занимающихся изданием исторических источников»; равным образом «археографическая практика направляется определенными принципами». До сих пор М. С. Селезнев идет по пути своих предшественников. Мы видели, что и А. А. Сергеев, и А. А. Шилов, читая тот же курс, который читает М. С. Селезнев, так и называли его — методологией (или методикой) издания (или публикации) документов. Никто, конечно, ранее и не отрицал ту взаимную связь теории и практики в деле издания документов, которую так старательно изучал П. Г. Софинов уже для XVIII в. [В № 3 зачеркнуто (л. 761 об.)]; отметим также, что А. А. Шилов в своем «Руководстве» постоянно говорит даже не просто об «археографе», а об «археографе-историке». Что же нового у М. С. Селезнева? Ново только одно то, с чего мы начали изложение взглядов М. С. Селезнева, именно, что М. С. Селезнев желает термин «археография» употреблять только для «археографии» как «научной дисциплины», но, вопреки традиции, не желает употреблять его для «практики»[35].

Мы можем, кажется, подвести некоторый итог терминологическим судьбам «археографии» в ее многовековой истории как на Западе, так и в России. Начало этой истории теряется, как мы видели, где-то в античной литературе, не получив, по-видимому, в ней достаточного распространения. Исчезнув, затем «археография» появляется, независимо от своего прошлого, вновь в последних десятилетиях XVII в. на Западе; но, испытав терминологическое соперничество со стороны равнозначной ей «археологии», в начале XIX в. она вновь исчезает со страниц западной и исторической, и филологической, и искусствоведческой научной литературы.

Исчезнув на Западе, «археография» получает повое рождение и развитие в России. Здесь термин «археография» был применяем, как мы убедились, для обозначения розыска и каталогизации документов, обозначения их описания и издания, для обозначения только их издания, даже для обозначения только теории их издания. Иногда это были разновременные применения нашего термина, иногда, как теперь в советской литературе, даже одновременные. Легко ли при таких условиях иметь дело с этим термином, когда, например, в беседе двух современных ученых один из них будет совершенно законным образом применять термин «археография» к одному предмету, а другой употреблять его, имея в виду другой предмет? Не звучит ли далее парадоксом то, что издатель новейших советских документов оказывается занимающимся архаикой письменности?[36] Наконец, не по-

[238]

ступали ли осторожнее такие наши советские археографы, как А. А. Сергеев и А. А. Шилов, а также в свое время и сам Московский историко-архивный институт, когда, вместо того чтобы употреблять случайно и некстати заимствованный из западной литературы термин, они точно определяли предмет своих занятий как издание документов или, еще точнее, в зависимости от содержания предмета как методологию, методику, технику или даже практику издания документов? Стоит напомнить, что документы издавались у нас в достаточно значительном количестве во второй половине XVIII в. и в первые десятилетия XIX в. и для обозначения этой деятельности термин «археография» никому тогда не требовался. Точно так же на Западе не старались искать какого-либо термина, чтобы им заменить такое простое выражение, как «издание документов»[37]. Уже более 100 лет назад, при составлении академического словаря русского языка, оказался злободневным именно вопрос о возникшей необходимости разъяснять иностранные слова, которые введены были в русский язык «по временной прихоти» и которые, «войдя в книги, одними употребляются по неумению заменить их более приличными, а других затрудняют в разумении смысла»[38]. Не пора ли и нам, вместо того чтобы изощряться во всяких определениях «археографии», перейти к указанному уже в наше время советскими учеными давнему, но забытому общепонятному точному названию производимых нами разного рода «археографически» загадочных работ?

Опубликовано: Археографический ежегодник за 1961 год. М., 1962. С. 453-465. В Архиве ЛОИИ СССР АН СССР в фонде С. Н. Валка (ф. 297, оп. 1, д. 134, № 1, л. 746-754; № 2, л. 764-770; № 3, л. 756-762; № 4, л. 14-24) хранятся 4 оттиска этого издания, имеющие авторскую правку. Правка оттисков № 1, 2 незначительна и повторяется в оттисках № 3, 4, на обложках которых есть помета С. Н. Валка: просм. Публикуется по тексту оттиска № 4, к которому подведены варианты из № 3. Варианты к тексту, напечатанному в «Археографическом ежегоднике», не приводятся.

Публ. по: Валк, С. Н. Судьбы археографии // Валк, С. Н. Избранные труды по археографии. Научное наследие. СПб.: Наука, 1991. С. 225-240.

• Размещено: 26.07.2014
• Автор: Валк С. Н.
• Размер: 55.18 Kb
• © Валк С. Н.