Янин В.Л., Рыбина Е.А. Открытие древнего Новгорода

(с. 123) В изучении средневековых древностей Руси Новгород занимает особое место. Археологические раскопки начались в нем в 1932 году, продолжаются полвека и, по самым осторожным прогнозам, продлятся лет 100 – 200. По масштабу работ Новгородская экспедиция не имеет равных себе в Советском Союзе. И этот устойчивый интерес исследователей нуждается в разъяснении.

Разумеется, Новгород привлекает к себе археологов своей исторической значительностью. В нем возникли особые формы политического устройства, республиканские по своей сущности. Этот город был на протяжении многих веков крупнейшим торговым центром Европы, осуществляя связи с городами Скандинавии и Германии, с районами причерноморского юга и с мусульманскими центрами Востока. Он не подвергался монгольскому нашествию, и, следовательно, многие процессы его развития не были деформированы военным разрушением, обратившим в пепелища крупнейшие города Руси.

Однако имеется еще одно специфическое отличие Новгорода, бесценное в глазах археолога. В этом городе, как нигде в другом месте, хорошо сохраняются предметы, изготовленные из органических материалов, – деревянные, костяные, кожаные, а также ткани, зерно. Что касается металлических предметов, то в культурном слое Новгорода они покрываются тонким // (с. 124) слоем коррозии, предохраняющим их от дальнейшего разрушения. Причиной такой особенности является повышенная влажность культурного слоя. Новгород возник некогда на глинистой почве, не впитывающей влагу осадков и талых вод. Не имея вертикального стока, влага до предела насыщает культурный слой и сочится по нему в Волхов, препятствуя проникновению в почву воздуха. При таких обстоятельствах не возникает условий для развития микроорганизмов и, следовательно, нет процесса гниения. Это значит, что все предметы, попавшие в древности в землю, сохраняются в почве практически без изменения их формы. Главным поделочным материалом на Руси на протяжении всего средневековья было дерево. Из него строили дома и уличные мостовые, бытовую утварь и детские игрушки, колыбели и транспортные средства, музыкальные инструменты и механизмы. Даже писали на древесной коре, что впервые было установлено именно в Новгороде.

Поскольку в большинстве других городов предметы, сделанные из органических материалов, не сохранились, ассортимент находимых в них древних предметов случаен, и музейные экспозиции таких городов не способны адекватно передать картину древней жизни. В результате хорошей сохранности предметов в культурном слое Новгорода археология смогла представить средневекового горожанина в окружении всего, что было создано его руками.

Великолепная сохранность дерева оказывается полезной и для хронологического анализа древностей. Коль скоро в земле остаются неразрушенные нижние ярусы бревенчатых домов и плахи уличных мостовых, отличающиеся особой массивностью (для их изготовления использовались бревна 40 – 60-, а порой и 100-летних сосен), эти остатки, будучи подвергнуты дендрохронологическому анализу, получают даты их рубки с точностью до одного года. Любой дом, мостовая датируются с максимальной точностью, а заключенные между любыми двумя строительными ярусами горизонтальные прослойки культурного слоя оказываются датированными с точностью до 10 – 20 лет. Подобная точность еще два десятилетия назад казалась недостижимой в археологии. В Новгороде она стала нормой благодаря все той же повышенной влажности слоя.

(с. 125) Деревянные (сосновые) мостовые появились в Новгороде еще в первой половине X в. Они обладали громадным запасом прочности. Даже сегодня расчищенные археологами уличные мостовые города XIII или XIV в. выдерживают нагрузку грузовой автомашины. Однако после постройки мостовой не прекращалось образование по ее сторонам культурного слоя, который, спустя 10 – 20 лет, не позволял поддерживать мостовую в чистоте. Тогда жители города вынуждены были поднимать ее уровень, сооружая на еще прочном настиле новый ярус. На отдельных участках города раскопками вскрыто до 28 – 30 сменяющих друг друга настилов, образующих как бы единую конструкцию, нижние ярусы которой относятся к X, а верхние к XV в. (Илл. 1). Следовательно, всю толщу культурного слоя возможно расчленить на эти десятки уровней, каждый из которых идеально датирован. В совокупности такая конструкция и является основой дендрохронологической шкалы, успешно заменив отсутствующие на Руси породы долговечных деревьев, подобных американской секвойе или дугласовой сосне.

Однако прекрасная сохранность органических вещей в Новгороде составляет только половину достоинств этого археологического источника. Хотя особенности почвы и способны сохранить весь набор древностей, они не могут воспрепятствовать вторжению в нее строителей последующих эпох. Например, культурный слой Москвы по своим объективным характеристикам близок новгородскому. Тем не менее многие участки ее при всей их исторической значительности не могут удовлетворить археолога. На древнейших улицах города, как и в Новгороде, из века в век сменяли друг друга небольшие деревянные дома, остатки которых до поры до времени сохранялись в культурном слое. Но в XVI – XVIII вв. на их месте появились каменные строения, потребовавшие рытья глубоких фундаментов, уничтоживших ранние комплексы. В XIX и особенно в XX столетии на смену им пришли многоэтажные дома, несущие конструкции которых опустились до уровня материковых пород, перемолов все то, что уцелело от хозяйственной деятельности XVI – XVII вв.

Новгороду повезло и в этом отношении. На протяжении многих столетий, когда в городе преобладало деревянное строительство, фундаментов не копали. На//(с. 126)против, влажность почвы требовала поверхностных подкладок под нижние ярусы домов. По той же причине жители города избегали рыть погреба и хозяйственные ямы. Каменное строительство в заметных масштабах началось там только во второй половине XVIII в. и велось по утвержденному Екатериной II генеральному плану, который в основу градостроительных решений положил принцип регулярности: на смену стихийно сложившейся структуре городского плана пришли прямоугольная и радиальная сетки улиц, и новые городские магистрали прошли, как правило, по дворам древних комплексов, а наиболее важные для археологов комплексы древних жилых строений оказались внутри современных кварталов, оставшись непотревоженными. Исторически образовавшиеся прослойки культурного слоя и сегодня сохраняются в их стратиграфической чистоте, что максимально облегчает и их датировку, и их исследование. Все эти особенности превратили Новгород в эталонный источник истории русской средневековой жизни.

Существует еще одно обстоятельство, связанное со свойствами новгородской почвы. В ней идеально сохраняются берестяные грамоты – новый вид письменного источника, открытый впервые в 1951 г. За тридцать лет, прошедших с момента обнаружения первой такой грамоты, в ходе раскопок их обнаружено уже 612. Поскольку большинство этих документов оказалось в земле там, где жили их адресаты, возникла постоянно повторяющаяся возможность определять принадлежность исследуемых усадеб конкретным лицам. Среди них большинство воскрешено для нас самими, обнаруженными теперь берестяными текстами, но есть немало и таких, кто и прежде был известен по сообщениям древних хроник и свидетельствам актов. Благодаря этому возник прочный мост между миром традиционно безмолвных археологических источников и миром красноречивых письменных документов. Если раньше археология тяготела к генерализации выводов, имея дело с массовыми предметами и их статистической обработкой, а история испытывала склонность к персонификации процессов, следя за деятельностью конкретных лиц, то теперь оба направления органично слились. Современная археология Новгорода персонифицирует свои комплексы, переставшие быть безмолвными, и обра//(с. 128)щается к изучению того круга проблем, который традиционно считался безраздельной собственностью историков, далеких от археологии. О некоторых из таких проблем пойдет речь в дальнейшем рассказе.

*   *   *

Сегодняшний Новгород – большой город с населением около 200 тыс. человек, широко раскинувшийся по обоим берегам Волхова. Он давно переступил линию своих средневековых валов, окружающих пространство в 260 га. Но и это пространство весьма значительно в масштабах средневековья. Живший в Новгороде в первой половине XII в. ученый монах Кирик, рассуждая о научных знаниях, сравнивал их рост с ростом города: «Как город сначала бывает небольшим, а затем постепенно увеличивается, так и знания постепенно растут». Ко времени Кирика Новгороду было не меньше 250 – 300 лет, поскольку древнейшее упоминание о нем имеется в хронике за 859 год. Каким он был во времена Кирика? Где находился древнейший район этого города, тот корень, из которого он вырос? Почему один из древнейших городов Руси носит парадоксальное название «нового города» и существовал ли «старый город»?

Проблема происхождения Новгорода волнует исследователей и сама по себе, и в связи с теми особенностями его административного устройства в XII – XV вв., объяснение которых заключено, по-видимому, в его первоначальной структуре. Существо этих особенностей состоит в том, что город делился па административные районы, отличавшиеся политической замкнутостью и постоянно враждовавшие между собой, а система организации общегородской и государственной власти была основана па паритетном представительстве от этих административных районов, называвшихся «концами».

На протяжении многих десятилетий археологи занимались поисками предшественника Новгорода – «старого города». В числе претендентов на эту роль назывались Старая Ладога, Старая Русса и Городище в 2 км от Новгорода. Эти поиски оказались безуспешными. В Руссе, которая стала называться Старой только в XVI в., когда возникла Новая Русса, нет слоев // (с. 129) ранее XI в. В Ладоге, которая стала называться Старой с XVIII в., когда рядом с ней появилась Новая Ладога, имеются слои даже VIII в., однако древнейшие слои Новгорода не обнаруживают прямой генетической связи с ними. Древнейшие слои Городища практически синхронны древнейшим слоям Новгорода.

Между тем термин Новгород (новый город) даже в XII в. в хрониках применяется в первую очередь не ко всему городу, а больше к его кремлю. Именно эта крепость поначалу называлась новым городом, дав этим свое название городу в целом. Нельзя ли предположить, что предшественник «нового города» находился не за десятки километров от него, а где-то на территории самого Новгорода? Можно ли попытаться ответить на этот вопрос до тотальных раскопок города? Ведь сегодня, несмотря на полувековые исследования, изучено всего лишь около 2,5 га его древнего пространства, т. е. около 1%, а древнейшие зафиксированные археологами слои датируются только первой четвертью X в.

Возможность заглянуть под землю до раскопок была найдена. Дело в том, что современные строители, прежде чем начать строить любое здание, производят геологическое бурение, необходимое для оценки грунта и расчета несущих конструкций. Эти данные бурения (а их собрались многие сотни) были положены на карту города, обозначив наличие на одних участках мощных культурных напластований толщиной до 7 – 9 м, а на других – гораздо менее значительные слои, а порой даже отсутствие их. Известно, что в целом мощность культурного слоя зависит главным образом от продолжительности его образования. Следовательно, участки с более толстым слоем особенно перспективны для поисков именно на них древнейших районов города.

Таких районов, обладающих значительными напластованиями, оказалось три: один – на Торговой (восточной) стороне Новгорода, два – на Софийской (западной) его стороне (Илл. 2). Эти районы точно совпадают с местоположением древнейших административных членений города, известных уже в хрониках XI в.: Славенским концом (на Торговой стороне), Людиным и Неревским концами (на Софийской стороне). Раскопки, произведенные в пределах этих районов повышенной // (с. 130) мощности культурного слоя, обнаружили только в них ранние слои X в. Там, где слои не отличались подобной мощностью, древнейшие напластования датируются более поздними столетиями.

В высшей степени любопытным и важным оказалось то обстоятельство, что на Софийской стороне, центральное положение на которой занимает кремль, оба района повышенной мощности культурного слоя только соприкасаются с кремлем. Следовательно, эти // (с. 131) районы первоначально были отделены один от другого, представляя самостоятельные жилые массивы – поселки.

Таким образом, раннему Новгороду присуща не моноцентрическая, а полицентрическая структура. Он возник не из одного древнейшего центра (например, кремля), постепенно расширяя свою территорию, а из трех изолированных один от другого центров, застраивая постепенно пустопорожние пространства между ними. Поэтому вполне логичной представляется мысль о возникновении «нового города» (кремля) на базе «старых» городков, расположенных рядом с ним, на территории современного города.

Кремль («Новый город») создается, по-видимому, как крепость и административный центр этих трех ранних городков, заключивших между собой политический союз. Проверка этого предположения – дело будущего, как и поиски возможных систем древнейших укреплений первоначальных поселков. Однако некоторые важные гипотезы относительно первоначальных поселков могут быть высказаны и сегодня.

Славенский конец в средневековых русских хрониках носит и иное название – Холм, или Славенский холм. Между тем в Скандинавии на протяжении многих столетий Новгород именуется Холмгардом, что представляется огласовкой русского топонима Холм-город. Не было ли это «Холм-город» самоназванием того поселка, который до возникновения «Нового города» (кремля) находился на Торговой стороне? Именно там размещались торговые пристани и возникли запад­ноевропейские торговые фактории. Останавливаясь в Холм-городе, скандинавы могли по традиции сохранить это название для обозначения Новгорода в целом и в позднейшее время.

Неревский конец Софийской стороны – этноним. Он несет в своем названии обозначение аборигенного финно-угорского племени неревы или наровы, террито­рией которого были районы северо-запада Новгородской земли (это обозначение до сих пор сохраняется, в частности, в обозначении реки и города Нарвы у Финского залива Балтийского моря). Если бы все три поселка, предшествовавшие созданию «Нового города», были славянскими, как тогда объяснить наличие другого этнонима – Славенский (славянский) конец?

(с. 132) Людин конец в своем названии не содержит этнического указания. Однако главной его улицей была Прусская, а легенды о происхождении Новгорода, сохранившиеся в летописных записях, сохранили и версию о приходе по крайней мере части новгородцев с территории Пруссии (с центром в городе Малборке). Имеется в виду движение кривичей через земли балтов на территорию русского Северо-Запада.

Если эти наблюдения верны и первоначальные поселки Новгорода были действительно разноэтничными, их политическое объединение окажется фактом чрезвычайной важности. Такое объединение тождественно образованию межэтнической конфедерации Северо-Запада, превращающей Новгород в столицу не только славян, под эгидой которых она возникает, но и значительной группы финно-угорского (чудского) населения. Говоря о столичном характере этого города с момента возникновения политического союза трех разноэтничных поселков, т. е. не считая этот союз фактом узколокального значения, мы должны учитывать одно весьма существенное обстоятельство. На протяжении всей истории самостоятельного Новгорода земельная аристократия концентрируется в самом городе, владея громадными землями за его пределами, иногда за сотни километров от Новгорода. Эта концентрация изначальна. Иными словами, уже ранние поселки предстают перед нами как центры обширных областей, составляющих в совокупности Новгородскую землю.

Изложенные здесь наблюдения не противоречат представлениям средневековых новгородцев. В русских хрониках новгородского круга понятие «новгородцы» неоднократно расшифровывается как «славяне, кривичи и чудь».

Трудность проверки этой гипотезы заключается в активности процессов этнической нивелировки в условиях городской жизни. Городская мода стремительно стирает этническую специфику костюма, бытовой утвари, строительных приемов. Эта нивелировка должна была сказаться уже в первые десятилетия совместного существования разнородных групп населения. Между тем, как уже сказано, археология еще не располагает в Новгороде древностями старше первой четверти X в. Первые десятилетия истории этого города пока не могут быть ощупаны руками исследователей, вынужденных // (с. 133) обращаться к ретроспекции и построению гипотез на материалах косвенных свидетельств. Однако высказанные предположения хорошо объясняют особенности внутренней структуры Новгорода XIII – XV вв., указывая их возможные корни.

В то же время археологические работы последних лет медленно, но верно приносят материалы, подтверждающие изложенные мысли. В частности, раскопками и наблюдениями при строительстве городских коммуникаций были обнаружены остатки древних фортификаций, одна из которых окружала Неревский конец, а другая – Людин. Эти фортификации относятся, правда, ко второй половине XII в., они окружают значительно большие пространства, нежели территории этих двух изначальных поселков. Однако обе фортификации являются отдельными, изолированными одна от другой системами, объединенными только в конце XIII в., когда в них было заключено и пространство, разделяющее Неревский и Загородский концы и носящее весьма характерное название – Загородье (местность, находящаяся за городом). С этого момента Загородье стало Загородским концом, т. е. приобрело статус особого административного района со всеми принадлежащими ему правами.

*   *   *

С проблемой происхождения Новгорода и его названия тесно связана другая, более дискуссионная проблема, касающаяся роли норманов в истории русской, в частности (и даже в первую очередь) новгородской, государственности.

Возникновение норманской проблемы в русской и скандинавской историографии связано с рассказом новгородской хроники о призвании в Новгород варяжского князя в 859 г. Существо этого рассказа состоит в следующем. На протяжении какого-то времени («во времена киевского князя Кия») новгородцы («словене, кривичи, чудь и меря», под последней понимают «нереву») владели (каждое племя) своими землями и платили дань варягам. Затем они восстали против варягов, изгнали их за море, начали сами владеть землями без уплаты варяжской дани и ставить города. Однако эти города стали воевать друг с другом, после чего новго//(с. 134)родцы пригласили варяжского князя Рюрика «княжить и владеть ими», сказав, что земля у них велика и обильна, а «наряда» (порядка) в ней нет. Этот рассказ и особенно слова об отсутствии «наряда» вызвали к жизни концепцию об отсутствии на Руси государственности и правопорядка, которые якобы установились только в результате призвания скандинавского князя.

Легко заметить, что очевидные реалии этой легенды соответствуют той гипотезе, которая была изложена выше. Возникновение городов у словен, кривичей и чуди после изгнания варягов возможно понимать как возникновение тех трех городков, о которых речь шла выше. Военные столкновения между городами («встал город на город», говоря словами легенды) – та вражда между ними, которая и в дальнейшем проявлялась в виде постоянных междукончанских столкновений. Призвание Рюрика в Новгород представляется в этой связи действительно новгородской акцией, исходящей от уже существующей конфедерации племени Северо-Запада, переживающей трудный кризис. Иными словами, к моменту призвания варяжского князя конфедерация уже существует и, следовательно, располагает общим центром – кремлем («Новым городом»).

Такое предположение может быть проверено археологическим путем. Кремли (цитадели, замки) в средневековых городах создаются всегда для защиты в первую очередь центральной власти города и государства. Поэтому немаловажно выяснить, служил ли новгородский кремль резиденцией князя в ранний период его существования, был ли он создан властью Рюрика или существовал до него как средоточие иных форм государственности.

Традиционный ответ на этот вопрос обычно извлекался из наблюдений над топографией новгородского кремля, который в позднейшее время делился на две половины, различающиеся по своему административному характеру. Северная половина кремля именуется владычной (т. е. епископской), южная – княжеской. Предполагалось, что это деление имеет глубочайшие корни, восходя к начальной поре новгородской истории.

Археологические исследования кремля были проведены в последние три десятилетия в связи с его реставрацией. В ходе этих работ, однако, было установлено, что вся южная (княжеская) половина цитадели возник//(с. 135)ла лишь в 1116 г., когда кремль был расширен примерно вдвое. В предшествующую эпоху здесь находились окраинные районы Людина конца с сложившейся системой уличной планировки: прибрежные части его улиц были отсечены новой крепостной стеной. Но даже оказавшись внутри цитадели, эти части улиц сохраняли вплоть до конца XV в. свое административное подчинение тем районам города, от которых они физически были отторгнуты. Наименование этой части кремля княжеской возникло не ранее конца XV в., когда с присоединением Новгорода к Москве здесь была размещена московская княжеская администрация.

Что касается северной половины кремля, то древнейшая цитадель не была адекватна и ей. Древнейший кремль соответствует северо-западному сектору существующей крепости, целиком занятому постройками епископского двора и городским Софийским собором, у стен которого располагалась вечевая площадь. Единственная улица, пересекавшая первоначальную цитадель, уже в ранних письменных свидетельствах носит наименование Пискуплей (от «бискуп» – епископ).

Место княжеской резиденции в Новгороде хорошо известно. Двор князя находился на Торговой стороне, у берега Волхова, на участке, носившем название Ярославова дворища, названного так после сооружения здесь деревянного дворца Ярославом Владимировичем в конце X или в начале XI в. Этот участок находился в любом случае вне системы фортификаций Славенского конца, и создание княжеской резиденции потребовало здесь сооружения мощной дубовой оборонительной стены, частично раскрытой раскопками 1948 г. Загородная резиденция князей – Городище, в 2 км от Новгорода – возникает на рубеже XI – XII вв., в эпоху обострившейся в Новгороде антикняжеской борьбы.

Таким образом, появление в Новгороде призванного волей конфедерации князя не повлекло его внедрения в городскую цитатель, занятую иными общественными институтами. Князь оказался как бы экстерриториален относительно кремля, став во главе некой параллельной системы государственной власти, обладавшей, надо полагать, не всеми присущими ей функциями. Сам факт призвания князя трактуется в Новгороде в дальнейшем как одна из главных конституционных основ города, а именно «вольности в князях»: призвание и изгнание // (с. 136) князя и в XII, и в XIII в. считаются непреложной прерогативой веча, со ссылкой на исконность такого по­рядка.

Средоточием каких же общественных  сил может быть признан первоначальный кремль? Как уже сказано, в нем находилась вечевая площадь. Именно в кремле вече собиралось в дальнейшем по таким важным поводам, как утверждение на престоле приглашенных князей, выборы епископов и т. п. До установления второй вечевой площади на Ярославовом дворище в XII в. (что имело и символический характер торжества победившей боярской власти над князем) такая площадь в кремле была единственной. Кроме того, в конце X в. в кремле сооружается дубовый 13-верхий Софийский собор, главная церковь Новгорода. Хорошо известно, что первые христианские храмы на Руси ставились на месте языческих капищ, освящая и очищая тем самым места отправления «поганского» культа. Здесь же размещена резиденция епископа, сменившего представителей предшествующего языческого культа – жрецов. Имеются определенные основания полагать, что первоначальный кремль в Новгороде был создан для защиты именно жречества и вечевых органов власти, т. е. имел назначение межплеменного центра, что, естественно, дополняется и функцией убежища для населения жилых поселков в минуту военной опасности.

Понимая, таким образом, раннюю расстановку политических сил Новгорода в момент призвания скандинавского князя, мы обнаружим, что вся дальнейшая история города, вплоть до знаменитого антикняжеского восстания 1136 г., является историей борьбы двух форм государственности – традиционной вечевой, сложившейся на основе древних родоплеменных институтов, и привнесенной княжеской. Эта борьба ведет к постепенному перераспределению юрисдикции, уточнению функций вечевой и княжеской власти.

Важнейший этап этой борьбы – время Ярослава Мудрого, который в результате поддержки, оказанной ему новгородцами, утвердился на киевском престоле. Поддержка не была бескорыстной, поскольку она была компенсирована вынужденным предоставлением новгородскому боярству «Ярославлих грамот», под которыми понимается Краткая правда, – законодательный кодекс, предоставляющий боярству право неподсудности // (с. 137) князю. Это право реализуется в конце XI в. созданием важнейшего республиканского органа – боярского посадничества, а в дальнейшем – изъятием из-под юрисдикции князя и податного населения Новгорода, подчиненного республиканскому тысяцкому.

Вече, посадник, тысяцкий – элементы противостоящей князю государственной структуры – не возникают и не могут возникнуть из недр княжеской администрации. Они генетически восходят к институтам родо-племенного периода. Тем самым древняя, докняжеская государственность продемонстрировала свою исключительную жизнестойкость, наличие более значительных творческих сил и органическое соответствие структуре новгородского общества.

Роль приглашенного князя в этих условиях оказывается ролью третейского судьи, которая по существу и закрепляется за ним в ходе республиканских преоб­разований в Новгороде XII в. В подтверждение этого можно привести одно обстоятельство, которое на первый взгляд способно показаться парадоксальным. Одной из важнейших регалий княжеской власти в Новгороде была свинцовая булла, которую князь в XI – начале XII в. привешивал к официальным документам. В ходе восстания 1136 г., когда новгородское боярство окончательно восторжествовало над князем, можно было бы ожидать, что роль его сведется до минимума. Размышляя о функциях князя после 1136 г., исследователи предполагали, что он сохранен в Новгороде как символ военного и политического союза с наиболее сильными русскими княжествами или же как профессиональный глава новгородского войска. Последнее предположение не основательно, поскольку в Новгород довольно часто приглашались князья-младенцы, не способные даже сесть на коня. Между тем к настоящему времени в Новгороде найдено много сотен свинцовых печатей, некогда скреплявших официальные акты. Их хронологический анализ показал, что именно начиная с 1136 г. наблюдается небывалый расцвет княжеской буллы. От периода 1136 г. – начала XIII в., например, сохранилось около 800 печатей новгородских князей, тогда как предшествующая пора представлена тремя-четырьмя десятками этих предметов. Договоры с князьями XIII в. свидетельствуют, что печатями скреплялись документы поземельных отношений и иные // (с. 138) судебные документы, причем, будучи первым в суде и получая пошлину за печать, князь не имел права окончательного решения без санкции посадника. Мы видим, что восстание 1136 г. в виде главной функции закрепило за князем его судебную деятельность, ради которой он некогда и был впервые приглашен.

*   *   *

Вопрос о призвании князя теснейшим образом связан с проблемой формирования на Руси законодательных норм. Когда формируются нормы права? Каковы этапы совершенствования этих норм? Разумеется, ответ на эти вопросы необходимо искать в самих юридических кодексах, сохранившихся среди русских средневековых памятников. Однако древнеший из них – Краткая правда – записан в начале XI в. Что касается более раннего времени, то определенные материалы для сопоставления и наблюдения над динамикой развития ранних норм исследователи в основном извлекают из текстов договоров Руси с греками, составленных в 907, 911 и 944 годах.

Обычная схема трактовки этих материалов основывается на представлении застойности развития права. Так, поскольку в договорах с греками нормой русского права называется кровная месть и компенсация родственникам убитого или потерпевшему (если он был ограблен) без взятия с преступника штрафов в пользу государства, а Краткая правда фиксирует уже существование системы штрафов, делается вывод, что отмеченное изменение возникло только после при­нятия христианства в 988 г. В более же раннее время действовали древние нормы обычного права, возникшие в догосударственную эпоху родоплеменного строя. Отсутствие в Краткой правде и более поздних модификациях Русской правды XI – XII вв. разделов, касающихся процессуальных норм, впервые зафиксированных в Псковской судной грамоте XV в., привело к мысли о весьма позднем оформлении самого порядка судебного процесса. Все эти мысли самым естественным образом проецировались все на то же представление об основополагающей роли скандинавов в учреждении на Руси правопорядка. Что для изучения этой проблемы дают раскопки Новгорода?

(с. 139) Начать следует с вопроса о процессуальных нормах. В 1976 г. при раскопках в Людином конце Новгорода в слоях рубежа XII – XIII вв. была найдена берестяная грамота № 531. Это большой, длиной в 43 см лист бересты, исписанный с обеих сторон. Он содержал письмо некой Анны к ее брату Клименту. Анна сообщала о судебном деле, в котором она оказалась ответчицей, и просила Климента о помощи. Истцом в этом деле был Коснятин. Анна и ее дочь находившиеся у них деньги Коснятина якобы давали людям в долг под проценты, но при этом не оставляли каких-либо расписок. Коснятин, заподозрив, что они бесконтрольно пользуются доходами от этих операций, грубо оскорбил женщин. Муж Анны Федор, бывший в этот момент в отъезде, вернувшись, избил жену и выгнал ее из дома, а Коснятин вызвал Анну в погост (административный центр сельской округи) и пригрозил послать исполнителей для взятия с нее штрафа.

В тех же слоях обнаружена берестяная записка (грамота № 502), в которой один из участников суда во время разбора уголовного дела посоветовал другому члену суда задать вопрос свидетелю о том, где он находился во время расследуемого грабежа. Именно этим вопросом следовало начинать разбор дела о грабеже по Псковской судной грамоте, которая также предписывает вызов ответчика в погост, если он является сельским жителем, и получение компенсации от ответчика только через судебных исполнителей.

Таким образом, вновь найденные документы, оказавшиеся на 200 с лишком лет более ранними, нежели Псковская судная грамота, наглядно демонстрируют применение сложившихся норм судебного процесса в весьма ранний период, резко изменяя привычные представления о времени возникновения этих норм.

Еще более существенными оказались находки при раскопках долгое время остававшихся загадочными предметов, о которых следует рассказать подробно.

Еще в 1951 г. в слое второй половины XI в. на Неревском конце был найден странной формы деревянный цилиндр длиной около 8 см с двумя сквозными, взаимно пересекающимися каналами. На поверхности цилиндра имелись отпечатки некогда обматывавшего его шнура, вырезанное изображение геральдического кня­жеского знака и надпись «Емца гривны три» (Илл. 3).

(с. 140) Наличие на цилиндре княжеского знака свидетельствовало о принадлежности предмета к княжескому хозяйству. Термин «емец» известен из Краткой правды: он обозначал княжеского чиновника, которого посылали для сбора судебных штрафов с общин, отвечавших за преступления, совершенные в пределах их территорий. Однако само назначение цилиндра оставалось  загадочным.

Спустя четыре года, в 1955 г. проблема функционального назначения этого предмета снова встала перед археологами, когда на той же усадьбе и в слоях того же времени был обнаружен еще один такой же цилиндр с надписью «княже» (т. е. княжеское). Третий цилиндр был найден в 1970 г. на Славенском конце в пластах XI в. На нем не было надписей, но дважды был вырезан княжеский знак. Особенность этой находки заключалась в том, что короткий поперечный канал в ней был плотно забит деревянной пробкой слегка конической формы, противо­положный более узкий конец которой расщеплен и заклинен, благодаря чему извлечение пробки максимально затруднено. Четвертый цилиндр обнаружен в 1973 г. при раскопках в Загородском конце в слое XI в. В нем имелась такая же пробка, а на его поверхности надпись «Емца 10 гривен». Пятый цилиндр той же конструкции, с пробкой, но без надписей найден при раскопках на Славенском конце в 1980 г. Наконец, в том же 1980 г. еще два цилиндра, один из них с подобной же пробкой, найдены при раскопках Людина конца. На одном изображен княже//(с. 141)ский знак и надпись «В 9 гривнах и гривне – гривна». На другом – княжеский знак, изображение меча и длинная надпись: «Мешок мечника Плотвицы под этой метой».

Последняя находка стала ключом к пониманию всей группы загадочных находок. Цилиндры оказались бирками к мешкам с ценностями, выполнявшими в то же время роль замков, гарантирующих сохранность содержимого этих мешков. Концы веревки, продернутой через горловину мешка, пропускались навстречу друг другу в длинный канал цилиндра, затем вместе выводились наружу через короткий канал, завязывались узлом, после чего узел убирался внутрь цилиндра и заклинивался неподвижной деревянной пробкой. После этой операции проникнуть в мешок можно было, только разрезав шнур или расколов цилиндр, или же разрезав сам мешок.

Надписи на цилиндрах свидетельствовали, что содержимое одних мешков предназначалось для князя, других – для сборщиков судебных штрафов (емец и мечник – синонимы), третьих – для церкви или жрецов (надпись «в 9 гривнах и гривне – гривна» соответствует норме церковной десятины). Между тем, согласно Краткой правде, именно князь, сборщики штрафов и церковь были получателями судебных штрафов, раздел которых на три указанные доли определялся по нормам этого кодекса и производился самой общиной.

Таким образом, деревянные цилиндры с надписями оказались материальными памятниками юридической практики. Но самое важное, связанное с ними обстоятельство состоит в том, что два последних цилиндра обнаружены в слое 70-х годов X в. и несут на себе знаки князей Ярополка Святославича (977 – 980) и Владимира Святославича (970 – 977). Иными словами, они доказывают существование штрафов в пользу государства еще в языческий период, причем эта система, как и сама организация сбора штрафов, соответствует той, какая была известна по более позднему источнику начала XI в. В данном случае небольшая временная разница в 30 – 40 лет имеет принципиальное значение, заставляя иначе понимать хронологические основы формирования важнейших законотворческих процессов.

Как же в этой связи объяснить отсутствие системы штрафов в договорах с греками? Анализируя имена // (с. 142) упоминаемых в них послов Руси, возможно утверждать, что все они являются норманнскими и принадлежат представителям варяжской дружины Олега и Игоря, отражая нормы скандинавского права, характеристика которого, таким образом, нуждается в документальном уточнении в неменьшей степени, чем рассмотренная здесь проблема формирования правопорядка на терри­тории славянской Восточной Европы.

*   *   *

Находка деревянных цилиндров оказалась важной и для понимания другой исторической проблемы: что такое новгородское боярство? В чем состояла эконо­мическая, материальная основа его могущества и его успехов в борьбе с княжеской властью? Чтобы оценить значение новых материалов, надо в краткой форме остановиться на характеристике новгородского боярства, сложившейся в современной историографии. Давно прошло то время, когда в боярах видели крупнейших купцов, занявших главные посты в государстве после удачных тортовых операций. Обстоятельное изучение письменных источников еще в 30-х годах нашего столетия привело историков к обоснованному выводу, что материальной базой боярства в Новгороде было крупное и крупнейшее землевладение. Письменные свидетельства показывают наличие у бояр громадных латифундий как в пределах новгородской метрополии, так и на вновь освоенных землях Севера.

Очевидным в общей характеристике боярства оказывается еще один элемент: это сословие не пополнялось извне. Купец, даже став крупнейшим землевладельцем, не превращался в боярина и не мог претендовать на занятие поста посадника – главы боярской республики. Разбогатевший ремесленник, как и купец, входил в сословие житьих (зажиточных) людей, не обладавшее полнотой политических привилегий. Боярство основано только на наследственном праве и было, таким образом, сословием аристократии. Логично думать, что корни этого сословия растут не из пришлой с князем дружины, а из той родоплеменной старейшины, которая, пригласив князя, оставалась враждебной ему, коль скоро и завоевание государственной власти боярами произошло в результате их антикняжеской борьбы.

(с. 143) Однако существует одно немаловажное обстоятельство, нуждающееся в специальном обсуждении. Принято полагать, что успехи боярства Новгорода в 30-х годах XII в. и его торжество над князем в 1136 г. явились результатом дальновидной политики бояр и недальновидной политики князей в отношении к землевладению. В то время как князья (а в Новгороде, как правило, в XI в. княжили старшие сыновья и потенциальные преемники киевского князя) рассматривали свою новгородскую деятельность как последнюю, временную ступень перед занятием киевского престола и не стремились к созданию домениальных владений на территории Новгородской земли (что в равной степени касается и княжеских дружинников, т. е. двора князя), местная  аристократия на протяжении X – XI вв. исподволь прибирала к рукам общинные земли, превращая их в свои личные владения. В результате уже в XI в. рядом со слабым князем выросло крепко стоящее на земле боярство, что и предопределило его успех в борьбе с князем за власть в государстве.

Между тем в последние годы, особенно в результате исследования берестяных грамот, стало очевидным, что формирование вотчинной системы, в том числе и домениальной системы княжеского землевладения, началось не ранее первого десятилетия XII в. или, в лучшем случае, последнего десятилетия XI в., т. е. тогда, когда новгородское боярство уже добилось существенных успехов в антикняжеской борьбе. К 80-м годам XI в. относится формирование главного органа боярской государственности – посадничества. В 90-х годах XI в. князья создают загородную резиденцию, избегая опасности жить в накаленной обстановке Новгорода. Принцип вольности неоднократно применяется вечем во второй половине XI в., а еще в начале столетия Ярослав Мудрый вынужден был идти на существенные уступки боярам, признав их право неподсудности ему.

Отсутствие в этот период личного боярского землевладения снова возвращает нас к вопросу об экономической базе боярства в эпоху, предшествующую наступлению на общинную собственность. Возможность ответить на такой вопрос дают все те же деревянные цилиндры.

Если бы цилиндры сборщиков судебных штрафов были обнаружены в пределах княжеских резиденций, //(с. 144) не было бы места сомнению, что сбор штрафов и других видов государственных доходов был сосредоточен в руках княжеской дружины, непосредственного аппарата княжеской администрации. Однако во всех пока известных случаях цилиндры найдены там, где в XII – XV вв. стояли усадьбы бояр, вершивших судьбы Новгородской республики в период ее расцвета. Они встречены уже в четырех новгородских концах, на Софийской и Торговой сторонах. На тех же усадьбах в слоях XI в. не один раз были найдены и трапециевидные шейные подвески с изображением княжеских геральдических знаков, которые трактованы исследователями как удостоверительные регалии сборщиков податей.

Очевидно участие местной аристократии в сборе государственных доходов с территории Новгородской земли в X – XI вв. и в разделе этой ренты по иерархическому принципу. И в хрониках имеются указания на существование такого принципа раздела. Так, в 1016 г. после победы над Святополком Ярослав вознаграждает новгородцев, раздав старостам и новгородцам по 10 гривен, а смердам по 1 гривне. Можно догадываться, что отдельные территории Новгородской земли были закреплены за определенными боярскими семьями для сбора с них государственного дохода. Любопытное подтверждение этой мысли было обнаружено при анализе берестяных грамот, найденных при раскопках на древней Черницыной улице Людина конца.

В документах разного времени, происходящих из этого комплекса, фигурирует один и тот же погост, находившийся в верхнем течении реки Шелони, неподалеку от города Порхова. Самые поздние из этих документов относятся к XIV в., однако обращение к письменным источникам XV в. обнаруживает, что эти земли и в последний период новгородской независимости не были личной собственностью, а входили в фонд государственных земель. Документ XII в. прямо свидетельствует, что в нем идет речь о государственных доходах. Однако самым важным оказывается берестяной документ 70-х годов XI в., происходящий из того же комплекса и упоминающий те же земли, но не только их.

В нем (берестяная грамота № 526) содержится список неких людей, которые должны автору документа в общей сложности около 26 гривен (примерно 1 кг 320 г // (с. 146) серебра) (Илл. 4). Эти должники живут на Луге, на Шелони, в Руссе, на Селигере, в Дубровне, т. е. в диаметрально противоположных концах Новгородской метрополии, на удалении от Новгорода от 80 до 250 км. Столь широко раскинутая паутина ростовщических операций одного человека в эпоху почти непотревоженного натурального хозяйства до возникновения личной земельной собственности могла быть сплетена только лицом, имевшим прямое отношение к государственному фиску. Связанные со сбором государственных доходов разъезды придавали ему особую мобильность, позволяя использовать ее и для личного обогащения, активно эксплуатируя денежное обращение заключением ростовщических сделок.

В этой связи особенно важным представляется давно замеченное противопоставление берестяных грамот XI – XII вв. более поздним берестяным документам. В первых речь идет в основном о денежных, чаще всего ростовщических операциях, во вторых – о земле и связанных с ней заботах. Эпохе решительного наступления на землю предшествовала эпоха накопления материальных средств для такого наступления.

*   *   *

Одним из важнейших достижений археологии в Новгороде является изучение городских усадеб и превращение усадебного комплекса в главный объект расколок. Оно началось в 1951 г. на Неревском конце, где был заложен постепенно, из года в год расширявшийся раскоп, который к 1962 г. достиг общей площади в 8840 м². Преимущество раскопок широкой площадью не нуждается в особых обоснованиях. В небольшом раскопе, как правило, оказываются лишь части отдельных построек, не дающие уверенности даже в определении их объема, не говоря уже об определении их назначения. Если сравнивать такой раскоп с летописью, то его можно уподобить даже не странице, а клочку страницы с обрывками фраз, не поддающимися осмыслению.

Неревский раскоп можно сравнить с книгой, каждая страница которой – откровение. В его пределах были обнаружены три мощеных деревом улицы – Великая (главная магистраль Неревского конца, начало торговой дороги из Новгорода к Балтике) и пересекающие ее Холопья и Козмодемьянская. По сторонам раскопано // (с. 147) восемь усадеб, из них четыре почти полностью. Поскольку на раскопанном участке уличные настилы возобновлялись с X по XV век 30 раз, значит, и история этих усадеб, разделенная на 30 последовательных этапов, предстает перед нами в ее динамике.

Усадьбы Великой улицы отличаются несколькими особенностями, которые можно назвать типическими. Все они весьма велики по своей площади; их размеры колеблются в пределах 1200 – 1500 м², что уже само по себе содержит социальную характеристику владельцев, бывших, несомненно, очень богатыми людьми. Во-вторых, площади этих усадеб оказались в высшей степени стабильными. Линии частоколов, проведенные в момент заселения участка в первой половине X в., остаются неизменными на протяжении всего последующего периода вплоть до самых верхних, сохранивших древние деревянные конструкции слоев, которые здесь датируются серединой. XV в. Очевидно, что на усадьбах исследованного участка жили люди не просто богатые, но принадлежавшие к экономически устойчивому сословию, которому не приходилось дробить свои владения, отказываться от части их или каким-либо иным способом демонстрировать свою нестабильность.

Социальная характеристика владельцев извлекается и из наблюдений над планировкой усадеб. В набор построек всегда входит большой двух- или трехэтажный господский дом, менее значительные по своей площади жилые дома зависимых людей, хозяйственные постройки (баня, амбар, навес для летнего содержания скота), почти всегда какая-нибудь ремесленная мастерская с остатками сырья, полуфабрикатов и инструментов. Сочетание на одной усадьбе господского жилища с жилищами челяди и вотчинных ремесленников остается неизменным.

Конкретная принадлежность ряда усадеб на раскопанном участке в XIV – XV вв. была определена находками здесь многочисленных берестяных грамот (всего на Неревском раскопе обнаружено около 400 берестяных документов в слоях XI – XV вв.). Выяснилось, что в начале XIV в. на Великой улице жил глава Новгородской республики посадник Варфоломей Юрьевич и его сын посадник Лука. В середине того же столетия многими берестяными грамотами, в том числе и двумя автографами, здесь зафиксировано место жительства // (с. 148) крупнейшего политического деятеля Новгорода посадника Онцифора Лукича (внука Варфоломея), при котором по его инициативе была проведена важнейшая реформа государственного управления Новгородской республики. Во второй половине XIV – начале XV в. здесь жил знаменитый дипломат, военачальник и градостроитель посадник Юрий Онцифорович, а затем его сын Михаил и внуки Андреян и Никита. Таким образом, участок на протяжении полутораста лет был связан с пребыванием на нем одной из самых знаменитых боярских семей, давшей Новгороду несколько поколений руководителей государства.

Установление этого обстоятельства поставило исследователей Новгорода перед важной методической проблемой. Если все открытые на Великой улице усадьбы примерно равновелики, каким же образом проявлялась в конкретном материальном выражении исключительность подобной семьи? Ведь трудно представить себе, что быт горожан был нивелирован даже в пределах одного сословия. Между тем открытые здесь усадьбы не различались ни по площади, ни по планировке, ни по ассортименту материальных бытовых остатков. Решение этой проблемы привело к неожиданному формированию новых проблем, вернувших исследователей к вопросу о первоначальной структуре Новгорода.

Прежде всего изучением топографии открытых на Неревском раскопе берестяных грамот установлено, что документы, адресованные разным членам боярской семьи Варфоломея и его потомков, концентрируются на разных усадьбах. В пределах раскопа три усадьбы, компактно расположенные в его южной части, принадлежали представителям этой семьи. Однако этими усадьбами городское землевладение Варфоломея и его потомков не ограничивалось. Раскопанный участок окружен несохранившимися ныне средневековыми церквами, так или иначе связанными с семьей Варфоломеевичей. В одной из них они хоронили своих покойников, в другую совершили вклад как ее прихожане, в строительстве еще двух принимали непосредственное участие. Одни из церквей отстоят от раскопа на 50 – 70, другие – на 120 – 130 м. Было высказано предположение, что эти церкви возведены на земле, принадлежавшей посадничьей семье. В 1969 г. это предположение проверено раскопками на участке, примыкавшем к одной из // (с. 149) таких церквей, и первая же найденная в новом раскопе берестяная грамота оказалась письмом, адресованным Юрию Онцифоровичу.

Материалы летописей и кадастровых описей конца XV в. содержат указание на то, что в ближайшем соседстве с раскопанным на Неревском конце участком находились усадьбы посадника Александра Самсоновича и знаменитой в истории Новгорода Марфы Исаковой Борецкой («Марфы-посадницы»). Сбор генеалоги­ческих сведений об этих лицах позволил выяснить, что они принадлежали к тому же роду. Предком Александра Самсоновича и Исаака Андреевича Борецкого был сын Варфоломея Матфей, родной брат Луки Варфоломеевича. Между тем усадьбы этой линии боярской семьи в пределах раскопа не были обнаружены. Значит, они находились на прилегающих к нему участках. Очевиден вывод, что землевладение боярских семей в Новгороде было клановым, образующим компактные гнезда из 10 – 15 усадеб. И хотя берестяные грамоты при всем их обилии не позволяют проследить генеалогию семьи Варфоломея дальше рубежа XIII – XIV вв., нет основания сомневаться, что подобное гнездо не могло возникнуть в указанное время. Сама стабильность усадебной планировки и обширность гнезда свидетельствуют в пользу того, что семейное землевладение было здесь изначальным.

В древнейших слоях Неревского раскопа, в материковой яме было обнаружено жертвоприношение, состоящее из девяти деревянных ковшей и кусков воска, определяемое как строительная жертва. По-видимому, расчищая яму, мы как бы присутствовали при возникновении этого кланового гнезда: девять членов рода, будущих дворохозяев, принесли своим языческим богам жертву перед началом застройки своего участка.

Иная картина открылась при раскопках в другом районе Новгорода – на Ильиной улице Торговой стороны, где в слоях XI – XIII вв. были обнаружены небольшие по 400 – 450 м² усадьбы, в которых никак не проявляется социальная неоднородность их жителей. В каждой из них жилой дом был единственным и не­большим, но также имелись хозяйственные постройки и ремесленные мастерские. В начале XIV в. эти небольшие усадьбы были поглощены одним крупным владе­нием с господским домом и дополняющими его жилыми // (с. 150) домами небольшого размера. Найденные в слоях XIV в. берестяные грамоты показали, что новое владение принадлежало двинскому наместнику боярину Феликсу. Масштабы усадеб и их нестабильность позволяют определить их как владения свободных горожан непривилегированного состояния – ремесленников, средней руки торговцев и т. п. Указанный участок находится вне районов распространения наиболее мощного культурного слоя, о чем говорит и его первоначальное заселение только в XI в.

Сопоставляя боярский и небоярский участки, мы вправе предполагать, что в начальный период существования Новгорода его районы-концы отличались весьма рыхлой структурой. Боярские гнезда компактно рас положенных и родственно связанных усадеб отделялись одно от другого пустопорожними пространствами, впоследствии заселенными свободным непривилегированным населением. Эти участки образовали как бы соединительную ткань между древнейшими боярскими гнездами. Эти две разные структуры находились и в разном административном подчинении. Источники говорят о двух фигурах в государственном руководстве Новгородом. Интересы бояр выражал глава республики – посадник. Интересы свободного тяглого населения представлены тысяцким и подчиненными ему соцкими. Если боярские концы были способом объединения аристократии, находящейся вне княжеской юрисдикции, то децимарная система (организация населения по сотням, тысячам и т. д.), сосредоточенная поначалу в руках князя, в дальнейшем перешла в руки республиканского тысяцкого, должность которого к XIV в. также была узурпирована боярами. Чересполосное расположение боярских и сотенных участков не позволяет, характеризуя Новгород, пользоваться привычным термином «посад», которым в средневековых городах обозначаются районы, заселенные ремесленниками, торговца ми и прочим свободным, но непривилегированным населением. Посаду в нем соответствуют участки причудливой конфигурации, составляющие ту соединительную ткань между боярскими гнездами, о которой речь шла выше.

Возвращаясь к боярским гнездам, следует обратить особое внимание на их внутреннюю структуру. При раскопках Новгорода археология получила во много десят//(с. 151)ков раз больше материалов по истории городского ремесла, чем в любом другом древнерусском городе. В нем открыто более 130 ремесленных мастерских разных веков. Среди них – мастерские замочников, кожевников, ювелиров, литейщиков, токарей, бочаров, гребенников, бондарей, сапожников, пивоваров, ткачей, красильников, хлебников, пряничников и т. д. Однако в большинстве случаев эти мастерские обнаружены на боярских усадьбах, т. е. они были вотчинными, принадлежавшими хозяину усадьбы, который использовал в них труд зависимых от него мастеров.

Поскольку в состав боярского гнезда входило много усадеб, а почти на каждой из них была та или иная мастерская, то в своей совокупности они образовывали значительные ремесленные комплексы разнородных производств, которые все вместе удовлетворяли основные потребности такого гнезда в предметах ремесла, но каждое из производств, несомненно, было также товарным, поставляющим свою продукцию и на рынок, принося главный доход владельцу усадьбы. Такая структура производства объясняет некоторые особенности экономического развития Новгорода. В нем не возникло цеховых организаций, несмотря на высокий профессионализм мастеров во всех отраслях ремесла, поскольку отсутствовали необходимые условия для объединения мастеров по профессиональному признаку. Напротив, система вотчинного разделения воздвигала между ними рубежи, существование которых, несомненно, культивировалось боярством.

Постоянно участвуя в борьбе за власть и политическое влияние в Новгороде, «призом» в которой была выборная и ежегодно обновляемая должность посадника, родственно консолидированные территориальные группировки бояр всегда имели возможность направить социальное недовольство ремесленников против существующих властей, так как и сами они, стремясь к власти, были их противниками. Убеждая население конца в том, что все беды и невзгоды происходят от того, что власть принадлежит представителям иного конца, они добивались известного политического единства семей собственной территории. Лишь в XV в., когда организуется коллективное посадничество из представителей всех концов и устройство боярской республики приобретает ярко выраженный олигархический // (с. 152) характер, замечается консолидация простого населения, направленная против боярства в целом. Но главной акцией такой консолидации оказывается отказ в поддержке боярского государства в момент присоединения Новгорода к Москве в 1478 году.

*   *   *

Одним из существенных вопросов истории Новгорода всегда было выявление степени демократизма новгородского политического устройства. Во времена Ра­дищева и декабристов историки и публицисты видели в Новгородской республике оплот народовластия, антитезу монархии. На последующие поколения историков большое влияние оказало красочное изображение новгородского веча Н. М. Карамзиным в его повести «Марфа Посадница». Повесть начинается с рассказа о звоне вечевого колокола, на который собирается 10 тыс. жителей Новгорода для обсуждения важнейших политических дел. Неоднократно высказывалась мысль о том, что в вечевом собрании участвовало все свободное взрослое население города – от бояр до простых ремесленников и мелких торговцев.

Эта проблема встала и перед археологией, которая в процессе раскопок способна установить размеры вечевой площади и, следовательно, составить представление о ее емкости. Поскольку многочисленные показания летописей и актов определяли местонахождение главной вечевой площади XIII – XV вв. на Ярославовом дворище, около церкви Николы, этот район оказался в центре пристального внимания археологов еще в 1937 г. Раскопки велись здесь на протяжении нескольких лет, в последний раз – в 1948 г. Было заложено 13 больших и малых раскопов, густой сеткой покрывших почти всю возможную территорию местонахождения этой площади. Однако везде, во всех слоях, в том числе и в напластованиях XIII – XV вв., здесь были обнаружены лишь остатки обычной жилой и хозяйственной застроек. Ни настилов мощеной площади, ни просто пустых пространств, которые могли быть использованы для размещения народного собрания, в исследованных раскопах не было.

Однако эти работы имеют и несомненный положительный результат. Поскольку существование вечевой площади около церкви Николы несомненно, значит она // (с. 153) находилась на той территории, которая еще остается неисследованной. Неисследованным между тем оказывается лишь один участок, занятый в настоящее время поздним западным притвором к церкви Николы и стоящим напротив него двухэтажным зданием, построенным во второй половине XIX в. Величина этого пространства составляет примерно 1200 – 1500 м², т. е. не превышает объема боярской усадьбы Великой улицы. Сколько человек может разместиться на ней?

Из показаний письменных источников, в том числе летописей, известно, что на вечевой площади стояла «степень» – трибуна для посадников и других руко­водителей республики, занимавших магистратские посты. Площадь также была оборудована скамьями. В одном летописном сообщении XIV в. рассказывается, что, провоцируя конфликт, жители одного из концов в доспехах, замаскированных верхней одеждой, подсели к своим безоружным противникам. Значит, участники веча сидели, а не стояли.

Принимая во внимание эти обстоятельства, можно утверждать, что состав вечевого собрания был сравнительно невелик – максимально 400 – 500 человек. Эта цифра близка к показанию немецкого источника 1335 г., называющего главный орган новгородской власти «300 золотыми поясами». Возможно предположить, что такое наименование было традиционным и восходило к той поре, когда в Новгороде до последней четверти XII в. было только три конца. В эту раннюю эпоху каждый конец посылал на вече сотню своих представителей. С расширением числа концов сначала до четырех, а с последней четверти XIII в. до пяти пропорционально увеличивалось и число участников веча.

Однако приведенные цифры сопоставимы с другим рядом явлений. Громадные усадьбы, открытые на Неревском конце, существовали не только в нем. Точно такие же дворы были обнаружены в процессе раскопок во всех районах Новгорода, располагавших наиболее значительным культурным слоем. Сравнение этих данных с объемом таких территорий дает цифру, примерно равную 400 – 500. Если приведенное сопоставление справедливо, то мы получаем право говорить об узко сословном характере городского веча. Его участниками, представителями концов были наиболее богатые дворовладельцы, прежде всего бояре. Даже если это мнение // (с. 154) требует какой-либо корректировки, представление о многолюдности городского веча, об участии в нем всего свободного населения оказывается несостоятельным.

В то же время несомненным представляется наличие в Новгороде более высокой творческой инициативы народных масс, которая находит косвенное отражение, например, в широком развитии грамотности в среде ремесленников и торговцев. В прежние времена существовало устойчивое мнение, что в древней Руси грамотными были лишь князья и попы, да и то не все. Открытие нового массового источника – берестяных грамот – показало, что это представление ошибочно. Авторами многих грамот были ремесленники, холопы, крестьяне и, что особенно показательно, женщины.

По-видимому, преимущества республиканского строя и его внешний демократизм покоились на иных основах. Одной из них могла быть гласность народного собрания. Хотя его участниками были богатейшие новгородцы, но работа веча шла под открытым небом, и не имеющие официального права голоса на нем все же располагали видимостью деятельного участия, криками порицания и похвалы реагируя на ход дебатов. Другая основа может быть связана с многоступенчатостью вечевого собрания. Кроме общегородского веча, характеристика которого уже изложена, в Новгороде существовали кончанские и уличные вечевые собрания. Если общегородское представительное вече было по существу искусственным образованием, возникшим в результате создания межкончанской политической конфедерации, то низшие ступени веча генетически восходят к древним народным собраниям, и их участниками могло быть все свободное население концов и улиц. Именно они были важнейшим средством организации внутриполитической борьбы боярства за власть, так как на них проще было разжигать и направлять в нужное боярам русло политические страсти их представителей из всех сословий конца или улицы.

Той же цели служило и массовое строительство боярами церквей на границах своих гнезд. Выше уже рассказывалось о том, что гнездо боярских усадеб потомков Варфоломея было окружено церквами, количество которых явно превышало потребности населения самого этого гнезда. На одной из раскопанных усадеб этого комплекса был обнаружен и значительный уча//(с. 155)сток, выделенный для размещения на нем клириков ближайшей к нему церкви. По-видимому, избыточное с точки зрения внутренней потребности церковное строительство было рассчитано на то, что прихожанами таких церквей становились и жители соседних территорий, влиять на которых входило в обязанности находившихся на жаловании у бояр клириков. Наблюдения над топографией новгородских средневековых церквей обнаруживают ряд подобных комплексов в разных районах. Эти комплексы представляются как бы индикаторами местонахождения боярских гнезд, подобных исследованному на Неревском конце.

Что касается уличных вечевых собраний, то дважды во время раскопок (на Неревском конце и в Людином конце) были обнаружены выгороженные для них участки на перекрестках улиц. В обоих случаях эти участки находились на боярской земле.

*   *   *

Существовавшее ранее представление о том, что новгородские бояре как сословие оформились в результате первоначальной купеческой деятельности, исходило из общих представлений о выдающемся торговом значении Новгорода в системе международных связей Запада и Востока. Новгород действительно был таким центром, и археологические исследования каждый год приносят яркие материалы, совершенствующие картину дальних торговых путей, соединявших Новгород с разными странами.

Одной из впечатляющих в этом смысле была находка, обнаруженная в 1965 г. на Ильиной улице Торговой стороны. Тогда в слое XIV в. был найден слиток свинца весом в 151 кг в виде отрубленной четверти большого диска с отщепленным крюком для удобства его транспортировки. После очистки этого слитка от налипшей земли на нем обнаружили клейма с изображением коронованного одноглавого орла и буквой К под короной. Эти клейма принадлежали польскому королю Казимиру Великому (1333 – 1370) и хорошо известны по изображениям на его монетах, чеканенных для Червоной Руси. Металлографические исследования рудной свиты этого свинца установили, что он добыт в краковских полиметаллических месторождениях, а вес слитка оказался равным прусскому шиффунту, приме//(с. 156)нявшемуся в польской торговле XIV в. До находки слитка хорошо было известно об употреблении в Новгороде английского и венгерского свинца. Новая находка показала, что и Польша состояла в числе постав­щиков металла в Новгород.

Одной из наиболее массовых находок среди новгородских древностей являются деревянные гребни для расчесывания волос. Многие сотни их найдены во всех слоях, кроме слоев XI в. Главная их особенность – великолепная сохранность. Если в подавляющем большинстве случаев извлеченные из новгородского культурного слоя древние деревянные предметы, идеально сохранив свою форму, до предела насыщены избыточной влагой, и главной заботой археологов в работе с ними оказывается способ их дешевой стабилизации, то деревянные гребни, как правило, не нуждаются в особых мерах по их сохранению: они прекрасно вы­сыхают на воздухе, не подвергаясь деформации. Эта их особенность потребовала исследования древесины, в результате которого выяснилось, что все они сделаны из самшита. Однако ближайшие районы, в которых растет это дерево, – склоны Талыша у южного берега Каспийского моря и Черноморское побережье Кавказа. Статистическое исследование гребней установило, что самшит в Новгород привозили по Волжскому пути, а их отсутствие в слоях XI в. объясняется тем, что в указанное время Волжский путь был блокирован враждебными Руси кочевниками – половцами. В XII в. в Новгороде были вынуждены пользоваться костяными гребнями. С восстановлением торговых связей снова стал употребляться излюбленный самшит.

Можно было продолжить число примеров такого рода, но все они ведут к одному важному наблюдению. Главным предметом импорта в Новгород оказывается ремесленное сырье. И это хорошо объяснимо бедностью русского Северо-запада именно в поделочных материалах. Только железо в виде болотных и луговых руд распространено здесь повсеместно. Только строительный камень встречается в окрестностях Новгорода. Ни золота, ни серебра, ни меди, ни свинца, ни олова, ни поделочных камней в недрах Новгородской земли нет, и ремесло, не способное обходиться без этих материалов, вынуждено было ориентироваться на его ввоз извне.

(с. 157) Какое же место занимала торговля в общей системе экономики средневекового Новгорода? Была ли она ее основой?

Для наглядного ответа на этот вопрос следует остановиться на некоторых технологических особенностях такого, казалось бы, простого предмета, как обычный нож. В XI в. ножи в Новгороде изготовлялись техникой «пакета». К стальной полосе-лезвию приваривались с обеих сторон железные полосы-щечки. Благодаря этому нож приобретал свойства самозатачивающегося. В процессе работы им мягкие железные щечки постепенно стирались, а более твердая стальная полоса обнажалась, стираясь гораздо медленнее. Такой нож служил его владельцу практически до тех пор, пока не превращался в узкую полоску металла. В первой четверти XII в. на смену этому приему приходит другой. На широкую железную полосу наваривалась узкая рабочая часть – лезвие. Когда эта часть стиралась, широкий остаток становился бесполезным и его выбрасывали. Срок жизни такого инструмента непродолжителен, зато на его изготовление уходило гораздо меньше труда и рабочего времени.

Сходные процессы в начале XII в. наблюдаются и в других видах ремесла. Например, ювелирные изделия X – XI вв. всегда поражают своей виртуозностью и ярко выраженной индивидуальностью. Они чаще всего чеканены с помощью пуансонов, украшены сканью ил зернью – системой мельчайших золотых или серебряных шариков, напаянных на мельчайшие колечки и образующих сложные орнаменты. С начала XII в. эта виртуозная техника уступает место более простой. Предметы той же формы изготовляются в литейных формах, лишь имитирующих старые сложные приемы. Но с упрощением техники резко увеличивается масса ремесленной продукции и возрастает ее доступность более широким кругам населения.

Отмеченное упрощение технологических процессов не является признаком регресса производства. Напротив, оно свидетельствует о важнейшем шаге вперед в области экономики – переходе ремесленников от изготовления своей продукции на заказ к ее преимущественному производству на рынок, о существенном развитии внутренней торговли.

Однако связанное с этим движением вперед резкое // (с. 158) увеличение масштабов производства было возможно только при условии такого же резкого увеличения объема импорта ремесленного сырья. И не случайным в этой связи представляется тот хорошо известный факт, что именно на рубеже XI – XII вв. наступает этап сильнейшего укрепления торговых связей Новгорода с Западной Европой. В это время в Новгороде возникает первая торговая фактория иноземцев – Готский двор с церковью святого Олава на ней.

Увеличение объема импорта, естественно, должно было потребовать эквивалентного увеличения и объема экспорта. Наблюдения над составом экспорта в позднейшие столетия – XIV и XV – показывают, что главные его статьи связаны с потребностью Западной Европы в специфических продуктах северных промыслов. На Запад везли пушнину и моржовую кость, мед и воск, кожи и ценные рыбные продукты. Могли ли сами ремесленники противопоставить эти товары встречному потоку импорта сырья?

Именно на рубеже XI – XII и в 1-й пол. XII в. активизируется колонизационная деятельность новгородцев в северных промысловых районах. В состав Новгородской земли включается территория по течению Северной Двины, побережье Белого моря, земли по северным рекам Печоре и Мезени. Но это – боярская колонизация, характер которой хорошо виден по условиям договоров Новгорода с приглашаемыми князьями, согласно которым князьям не было доступа в так называемые «новгородские волости» (вновь приобретенные земли). Эти земли приносили некоторый доход князю, но доход собирался новгородскими боярами, а не княжескими чиновниками.

Мы видим, таким образом, действие сложного механизма экономических взаимоотношений разных слоев новгородского населения, в разной степени связанного с торговлей. Пружиной этого механизма оказывается преобладающее в Новгороде вотчинное ремесло. Боярин, владея разносторонним ремесленным комплексом, основывал свое материальное могущество на владении землей и при помощи купцов реализовывал продукт землевладения и промыслов, получая главный доход от этой операции. Полученный им доход обменивался на импортные товары, главным среди которых было ремесленное сырье. Этим сырьем снабжались зависимые // (с. 159) от него ремесленники, а главный доход от их производства снова поступал в казну боярина. При очевидной роли торговли в экономике она все же была вторична по отношению к землевладению, бывшему главной экономической основой правящего в Новгороде сословия.

*   *   *

С землевладением в первую очередь связано и столь яркое явление новгородской средневековой жизни, каким было широкое распространение письма на бересте.

Берестяные грамоты встречены во всех прослойках новгородского культурного слоя, начиная с XI в. и до середины – второй половины XV в. Но особенно много грамот встречается в слоях XIV – XV вв. В конце этого периода получает широкое распространение бумага, вытеснившая в силу своей дешевизны бересту, и берестя­ное письмо быстро идет на убыль. Проявлением этого, в частности, оказывается следующее обстоятельство. На стенах новгородских церквей сохранилось немало древних надписей, нацарапанных по штукатурке. Палеографически эти граффити датируются XI – XV вв., но со второй половины XV в. они исчезают. Объясняется это тем, что граффити процарапывались тем же орудием письма – металлическим или костяным стилосом, которое применялось для выдавливания надписей на бересте (Илл. 5). С массовым переходом к бумаге и гусиному перу привычный атрибут грамотного новгородца – стилос – уходит из употребления, а вместе с ним исчезает и возможность процарапывать надписи на стенах.

Древнейшая берестяная грамота датируется первой половиной XI в., однако существует надежда отыскать и более древние документы, так как орудия письма на бересте встречены в слоях 953 – 989 гг. К настоящему времени в Новгороде найдено 612 берестяных документов, в Старой Руссе – 14, в Смоленске – 10, в Пскове – 4, в Витебске и Мстиславе – по одной. Всего, таким образом, известны уже 642 грамоты на бересте.

Возникает весьма существенный вопрос: является ли резкое преобладание берестяных грамот в Новгороде только результатом более масштабных археологических раскопок в нем или же сравнительная редкость // (с. 160) таких находок в других городах вызвана какими-то иными причинами?

Разумеется, плановый поиск на протяжении более 30 лет – очень важный фактор, определивший сегодня указанное выше соотношение. И тем не менее возможно утверждать, что и при резком увеличении масштаба работ в других древнерусских городах преимущество Новгорода не исчезнет.

Большую часть берестяных документов составляют письма. А переписка предполагает наличие значительного расстояния между автором и адресатом. Писать письма городским соседям, особенно когда письмо требует определенного физического усилия (а выдавливать буквы на бересте гораздо труднее, чем писать гусиным пером по бумаге), не слишком разумное дело. Изложить просьбу или получить совет гораздо проще, посетив нужного человека лично. Иное дело – необходимость общения на расстоянии. Большинство берестяных писем и появилось в результате этой потребности. Главную часть берестяной переписки составляют письма, полученные от крестьян или сельских управляющих, их господами. Эти письма содержат крестьянские жалобы, просьбы о предоставлении семян или инвентаря, донесения управляющих о ходе полевых работ или о состоянии урожая.

Между тем именно Новгороду свойственна неповторимая в таких размерах особенность, в силу которой землевладельцы, особенно распоряжавшиеся крупными вотчинами, были сосредоточены в самом Новгороде, тогда как их владения располагались на значительном удалении от их городских дворов. Проявлением той же особенности может служить любопытный факт, бросающийся в глаза при одном взгляде на карту расположения древнерусских городов XII – XV вв.

Карта любого княжества, будь это Киевское или Смоленское, или Рязанское, демонстрирует наличие в нем множества небольших городов, возникших чаще всего как замки феодалов, вассалов князя. Новгородская земля почти лишена центров городской жизни. Только Псков, Ладога и Русса лишают эту карту пустоты. Другие города – Порхов, Копорье, Ям, Корела, Орлец и т. п. – возникали в XIII – XIV вв. как крепости, узлы обороны на дальних подступах к сердцу земли – Новгороду. Они и не стали в средневековое вре//(с. 161)мя городами в полном смысле слова: в них содержались гарнизоны и жило какое-то количество людей, обслуживавших военный люд.

Такая ощутимая разница между Новгородской землей и русскими княжествами объясняется достаточно просто. В княжествах вассал князя был по своей природе центробежен; на удалении от своего сеньора он приобретал большую самостоятельность, был сам монархом по отношению к окрестным жителям. Он стремился основать замок и господствовать, живя в нем, над округой. Новгородский боярин, напротив, был в высшей степени центростремителен. При ежегодном обновлении магистратских должностей он располагал реальными шансами быть избранным на любую высокую должность в государстве, в том числе и на пост руководителя республики – посадника. Но для этого ему необходимо было постоянно находиться в гуще политической борьбы, в центре хитросплетений, интриг. Уйти из Новгорода и поселиться в замке вдали от столицы – самый простой путь для того, чтобы превратиться в политического анахорета. Новгород, как сильнейший магнит, притягивает к себе всех претендентов на власть. На территории Новгородской земли были археологически изучены некоторые городища – центры вотчин. На них практически нет культурного слоя: боярин приезжал в них только для личного наблюдения над основными полевыми работами, всякий раз стремясь вернуться в Новгород. Это разделение землевладельца и его землевладения и стало главной причиной активной переписки, вызвав к жизни постоянную необходимость в берестяном письме.

Когда в 80-х годах XV в. после присоединения Новгорода к Москве Иван III вывел из Новгородской земли всех сколько-нибудь значительных землевладельцев, переселив их в московские земли, а на их место послал своих людей, наделяя их за службу бывшими новгородскими вотчинами, превращенными таким образом в поместья, начался активный процесс оседания землевладельцев в местах расположения их поместий. Деятельность новых землевладельцев в этих новых условиях уже не фиксировалась так, как это было в прежнее время, поскольку распоряжения стали отдаваться устно. Подобный порядок, естественно, был свойствен тем же московским землям и в более раннее время.

(с. 162) Что касается научного значения берестяных грамот, то теперь, когда их число достигло столь внушительной цифры, мы можем оценить их открытие как особо выдающееся достижение археологии. Грамоты позволили по-новому характеризовать многие стороны средневековой истории и городской культуры, осветив самые потаенные их уголки, заглянуть в которые еще недавно казалось абсолютно нереальным. Сравнивая их информативные возможности с возможностями других, традиционных источников, можно отметить следующее. Главным источником сведений о средневековой жизни Руси до сих пор остается летопись, погодная хроника. Но интерес летописца всегда был избирателен, он ак­центировал свое внимание на необычном. Объявление войны, заключение мира, рождение или смерть князя, выборы епископа, голод, неурожай, эпидемия или эпизоотия, явление кометы и солнечное затмение, даже рождение страшного урода – вот главные его темы. Летописца не интересовал медленный, видимый на удалении процесс развития тех явлений, которые сегодня стали главным предметом, изучаемым историком. Зачем писать о том, что было известно отцу и деду и, по-видимому, останется неизменным при детях и внуках?

Важнейшим источником являются акты, но, отражая конкретное действие, они писались по традиционному, мертвому формуляру, оставляя за гранью своих сообщений общеизвестные прежде, но неизвестные современному исследователю знания. Так, в договорах Новгорода с князьями, написанных по древнему формуляру, конституционной основой называются «грамоты Ярослава», духа и буквы которых должен был придерживаться каждый приглашаемый в Новгород князь. Но «грамоты Ярослава» до нас не дошли, и смысл их с трудом может быть реконструирован совокупным изучением косвенных свидетельств.

Археология в ее обычном понимании способна ввести исследователя в усадьбу и дом средневекового горожанина, показать ему во всех подробностях окружавшую его и изменчивую во времени бытовую обстановку, но она не в силах воскресить человека, заставить зазвучать его голос и дать нам представление о его повседневных заботах, радостях и горестях.

Поэтому находка любой новой берестяной грамо//(с.163)ты – маленькое чудо воскрешения давно умершего человека, имя и самое существование которого, казалось бы, навсегда было забыто его ближайшими потомками. Уже найденные к сегодняшнему дню берестяные документы, сообщив нам сотни таких забытых имен, населили Новгород целой толпой говорящих теней, способных рассказать о себе и о своих современниках.

Мы теперь иначе представляем себе и состояние грамотности в древнем Новгороде, и характер внутриусадебных отношений, и те динамические процессы, которые лежали в основе развития новгородской экономики и политики. Однако главным результатом открытия берестяных грамот является персонификация жилого комплекса, возможность сомкнуть тяготеющие к генерализации вещественные материалы раскопок с конкретностью письменного документа, не только увидеть исчерпывающий репертуар предметов и сооружений, которыми пользовался средневековый новгородец, но и услышать голос этого новгородца. Эта новая возможность видоизменила саму манеру археологического исследования, поставив перед ним проблемы, бывшие прежде традиционными для исследователей письменных источников.

Оценивая перспективы дальнейших поисков берестяных грамот в Новгороде, можно произвести, пусть самый приблизительный, подсчет. За пятьдесят лет раскопок в Новгороде вскрыто 2,5 га культурного слоя, на которых обнаружено более 600 берестяных грамот. Если принять активно используемую площадь древнего города за 100 га (общая его площадь в пределах валов конца XIV – начала XV в. равна 260 га), то количество еще не открытых, но хранящихся в земле  документов приближается к 20 000. Такая цифра может показаться фантастической, но ее подкрепляют материалы о насыщенности новгородского культурного слоя берестяными грамотами на разных раскопах. В большинстве их одна грамота приходится на 20 – 30 м² культурного слоя. Общая цифра берестяных грамот может быть меньше или больше, но в любом случае Новгород таит в своих недрах многие тысячи берестяных документов, которым еще предстоит войти в фонд первоисточников нашей истории.

Можно только позавидовать будущим исследователям. Главным документом, с которым придется иметь // (с. 164) дело грядущим историкам экономики и государствен­ного устройства, культуры и права, политики и языка древнего Новгорода, станет лист бересты, покрытый прожилками и трещинами, подчас безжалостно изорванный, но неизменно порождающий чувство живого соприкосновения с прошлым.

Коснемся теперь некоторых частных вопросов, связанных с берестяным письмом.

Надо полагать, что способ этого письма сыграл немаловажную роль в формировании как палеографических особенностей русской письменности, так и особенностей древнерусского литературного стиля. Как уже отмечено, письмо на бересте требует заметного физического усилия, фактура же берестяного листа – простоты линий. Письмо на бересте и скоропись (курсив) – понятия взаимоисключающие. Между тем скоропись становится характерной для письма на Руси только с середины XV в. Трудно не обратить внимание на совпадение двух важных дат – исчезновения берестяного письма и распространения скорописных почерков. Если последнее связано с массовым внедрением бумаги и гусиного пера, то вряд ли следует сомневаться в том, что популярность берестяного письма служила главной причиной, консервировавшей уставные и полууставные почерки пергаменных рукописей с их прямолинейными буквами. Наличие в коллекции новгородских берестяных грамот значительного числа разновременных школьных упражнений, самым известным из которых является комплекс берестяных грамот мальчика Онфима (XIII в.), лишний раз подтверждает, что формирование почерков прямо связано с берестяным письмом.

К слову, школьные упражнения на бересте демонстрируют уже сложившиеся навыки письма. Рядом с алфавитами и примерами слогового письма («ба, ва, га, да … бе, ве, ге, де…» и т. д.) той же рукой бывают выписаны целые фразы. По-видимому, первоначальный процесс обучения письму был связан с использованием дощечек, покрытых воском. Такие дощечки (церы), оборотные стороны которых богато орнаментированы, а в одном случае снабжены вырезанной азбукой, складывающиеся в виде диптиха или триптиха, неоднократно были найдены на раскопках (Илл. 6). На них писали тем же стилосом, который употреблялся при берестяном // (с. 165) письме Как правило, противоположный конец стилоса оформлен в виде лопаточки для стирания написанного по воску. Надо думать, что слабая рука ребенка привыкала сначала к восковому письму, а затем только переходила к обучению на бересте.

В неменьшей степени письмо на бересте формировало и литературный стиль. Вынужденная лапидарность такого письма накладывала неизбежный отпечаток на // (с. 166) саму манеру изложения мысли, сохранявшей всю свою емкость при максимальной экономии слов. Полагаем, что вопросы древнерусской стилистики могут быть весьма интересно исследованы в связи с изучением литературного стиля берестяного документа.

Однако рассматриваемый аспект проблемы, по-видимому, немаловажен и для обсуждения вопроса о возможных поисках и открытии берестяных грамот в археологических комплексах Центральной и Западной Европы. Орудия берестяного письма не единожды были найдены на городищах Польши. Существуют сведения о применении бересты как писчего материала в средневековой Скандинавии. Известны шведская и немецкая (последняя из Таллина) берестяные грамоты XV – XVI вв., написанные чернилами (две чернильные берестяные грамоты найдены и в Новгороде в слоях середины XV в.). Однако Олаус Магнус в XVI в. недвусмысленно писал о шведских грамотах, явно процарапанных на бересте, а не написанных чернилами: «Применяли бересту тем охотнее, что письма не повреждались и не портились ни дождем, ни снегом». В поисках западноевропейских берестяных грамот, таким образом, существует определенная обнадеживающая перспектива. Однако надо полагать, западноевропейское берестяное письмо в целом исчезает раньше русского. И бумага, и беглые курсивные почерки появляются в большинстве стран Западной Европы еще в XIII в. Вероятность находки берестяных грамот в таких условиях повышается для более ранних слоев и понижается для напластований XIV – XV вв.

Тем не менее первая процарапанная берестяная грамота, написанная немцем на латинском языке, была найдена в Новгороде, на территории ганзейской факто­рии «Готского двора», в слоях рубежа XIV – XV вв. Она содержала начальные строки 94 псалма Давида и конспективную запись очередности литургических служб в апрельские календы. Ее нетипичность подчеркивается применением готического курсива (т. е. почерка, сформировавшегося на бумаге) и местом находки, где береста в указанное время сохраняла все качества преимущественно употреблявшегося дешевого писчего материала.

Коснувшись иноземных для Новгорода текстов, нужно упомянуть и берестяную грамоту № 292 XIII в., // (с. 167) написанную на карельском языке кириллицей. До нее самые ранние известные в науке карельские тексты относились только к XIX в.

Обилие и разнообразие находок в новгородских раскопках поразительно. За 50 лет археологических работ в Новгороде собрано более 125 тысяч индивидуальных находок из всех известных в средневековье материалов, которые распределяются более чем по 600 категориям. В это число не входят такие массовые предметы, как обломки керамических сосудов, исчисляющиеся сотнями тысяч. Будучи четко привязаны к стратиграфическим уровням и усадебным комплексам, они стали основой типологической шкалы каждой категории, благодаря чему во многих случаях приобрели самостоятельные датирующие признаки. Эта типология явилась основой для археологических датировок и в тех древних городах, где в силу почвенных условий плохо сохраняется дерево и применение дендрохронологического метода оказывается невозможным. Изучение каждой категории находок постоянно ставит перед исследователями новые, порой неожиданные проблемы. Остановимся на некоторых из них.

Много нового внесли результаты раскопок в историю средневекового русского денежного обращения. Из-за отсутствия собственных месторождений серебра древняя Русь вынуждена была на протяжении длительного времени использовать в обращении иноземную монету В IX – начале XI в. это был мусульманский дирхем, в громадных количествах поступавший из стран Передней и Средней Азии, в XI – начале XII в. его сменил западноевропейский денарий германской, английской и скандинавской чеканки. В связи с употреблением этих монет в научной литературе давно обсуждается вопрос о скорости поступления такой монеты на Русь из тех центров, где она чеканилась. Принимая во внимание дальность расстояний и предполагаемую медлительность движения по средневековым торговым дорогам, исследователи склонны были делать значительные хронологические надбавки к датам младших монет древних кладов. Порой предлагалось делать надбавки в 50 – 100 лет. Очевидно, что от решения этого вопроса прямо зависит проблема датирования кладов и общие представления о развитии денежного хозяйства древней Руси. Клады обычно обнаруживаются случай//(с. 168)но, при сельскохозяйственных или строительных работах, и прежде чем они окажутся в руках специалистов, бывают, как правило, полностью потеряны сведения о стратиграфической ситуации их открытия. В четких условиях новгородского культурного слоя возникает, напротив, реальная возможность установить разницу между датой младшей монеты любого найденного при раскопках клада и датой перекрывающей такой клад строения или конструкции.

В слое 27 яруса (972 – 989 гг.) Неревского раскопа были найдены два больших клада арабских монет. В одном из них было 60 целых и 811 обрезков серебряных дирхемов, а также набор разновесов: младшая монета клада датирована 972 г., основная же их масса относится к 40 – 60-м годам X в. Второй клад состоял из 131 целого и 604 обрезков дирхемов с младшей монетой 975 г., по хронологическому составу оба клада чрезвычайно близки. Между тем существование 27 яруса прекратилось в 989 г., когда он был перекрыт мощной пожарной прослойкой, а места находок обоих кладов, кроме того, и строениями 989 – 990 гг., наглухо закрывшими доступ к ним. Таким образом, максимальный промежуток времени от момента чеканки младших монет этих комплексов, происходящих из Средней Азии, до их зарытия в землю равен в одном случае 17, а в другом – 14 годам.

Та же закономерность свойственна и движению серебра из Западной Европы. В 22 ярусе (1076 – 1096 гг.) Неревского раскопа найдены два кошелька с серебряными денариями. В одном было 6 монет, младшие чеканены в 60-х годах XI в., в другом – три монеты, из которых один денарий 1038 – 1057 гг. Поздним рубежом находок серебряных монет является именно 22 ярус Неревского раскопа, т. е. конец XI в., что совпадает и с показаниями младших монет самых поздних кладов западноевропейского серебра на Руси.

Собственная монетная чеканка в Новгороде началась лишь в 1420 г., а в десятилетие, предшествовавшее ее началу, с 1410 по 1420 г. в Новгороде были приняты в обращение, по свидетельству летописи, «лопци и гроши литовские и артуги немецкие». Долгое время это сообщение не находило материального подтверждения в находках иноземных монет этого периода. Летом 1979 г. при раскопках на Славенском конце был най//(с. 169)ден, наконец, первый такой клад. Он состоял из 28 серебряных артигов ревельской и дерптской чеканки (современные Таллин и Тарту). По составу монет и по стратиграфическому залеганию в слое клад датируется десятыми годами XV в.

Вернемся, однако, к кладам арабских монет, найденным на Неревском раскопе. Эти клады обнаружены на разных усадьбах, на значительном удалении один от другого и принадлежали, следовательно, разным владельцам. Условия их залегания в земле таковы, что в обоих случаях можно утверждать, что они были спрятаны в землю не на долгий срок, а составляли казну, находившуюся, так сказать, под рукой. В городе, застройка которого главным образом была деревянной, земля часто оказывалась наиболее надежным местом хранения ценностей. Их укрывали в доступных для постоянного проникновения местах – под полом, под крыльцом и т. п. Однако оба владельца этих денег испытали одинаковую судьбу: после пожара их усадеб они почему-то не смогли извлечь своих сокровищ. Значит, пожар сопровождался и физическим уничтожением этих людей, знавших, где спрятаны деньги.

Год пожара, 989, уничтожившего усадьбы, является весьма красноречивой датой. Это год принятия на Руси христианства и, в частности, крещения Новгорода. Одного только сопоставления этих дат достаточно, чтобы догадаться о далеко не мирной христианизации Новгорода, сопровождавшейся уничтожением людей и их домов. Невольно вспоминается фраза летописца о том, что в этом городе присланные из Киева князем Владимиром «Путята крестил мечем, а Добрыня огнем». Однако эта фраза имеется только в очень поздней летописи – Иоакимовской, о которой иные исследователи думают, что она вообще фальсифицирована.

Дело в том, что Иоакимовская летопись в списке XVIII в. была использована только первым русским историографом В.Н. Татищевым, после чего следы ее навсегда затерялись. Татищев цитировал ее в своем знаменитом труде «История Российская», и эти цитаты демонстрируют решительное противоречие сведений Иоакимовской летописи со сведениями, присущими всей русской летописной традиции более раннего времени. Так, например, все ранние летописные рассказы о крещении Новгорода изображают этот акт как вполне // (с. 170) мирное действие, живописуя единодушное отвращение новгородцев к своим языческим идолам, восторг народа, сбрасывающего статую Перуна в Волхов и глумление над ней. Иоакимовская же летопись рассказывает о новгородском крещении как о сугубо насильственном акте, вызвавшем кровавые столкновения.

Существо этого рассказа состоит в следующем. До прихода в Новгород княжеских миссионеров Добрыни и Путяты там уже существовала христианская община с церковью Спаса. Крещение началось на Торговой стороне, а на Софийской возник оплот сопротивления ему. Тогда Путята со своими воинами ночью переправился через Волхов выше кремля, но был окружен пятью тысячами новгородцев, которые, спеша на битву, разметали церковь Спаса и разграбили дворы христиан. Чтобы отвлечь их, Добрыня распорядился зажечь дома у берега Волхова. Устрашенные новгородцы бросились тушить их, прервали битву и запросили мира, после чего они были насильственно крещены, а церковь Спаса восстановлена.

Поразительным подтверждением этого рассказа оказывается то обстоятельство, что церковь Спаса, хорошо известная и в более позднее время, находилась в непосредственной близости от места раскопок на Неревском конце. Отметим еще, что здесь же в слое 27 яруса, т. е. на горизонте, предшествующем христианизации, был найден нательный крест с изображением распятия, что подтверждает существование ранней христианской общины в Новгороде, о которой упоминается в Иоакимовской летописи. Таким образом, владельцы невостребованных кладов находились в самой гуще событий, описываемых в этой летописи и, вероятно, погибли во время столкновения новгородцев с воинами Добрыни и Путяты.

Слои пожара 989 г., связанного с насильственным крещением новгородцев, хорошо прослеживаются и на Троицком раскопе, расположенном выше кремля неподалеку от берега Волхова. Таким образом, раскопки в слоях конца X в. привели к подтверждению известий поздней и подозреваемой в недостоверности летописи, восстановив и более близкую к действительности картину христианизации Новгорода, важнейшего события в истории того времени. Косвенным образом справедливость этой картины подкрепляется массовым сохране//(с. 171)нием языческих пережитков в сознании новгородцев не только в первые годы после крещения, но и спустя столетия. При раскопках часто встречаются в слоях XIV –XV вв. разного рода амулеты – от белемнитов и просверленных медвежьих клыков до деревянных фигурок домовых и змеевиков, символов двоеверия.

Рассказывая в этом разделе об отдельных категориях находок, нельзя не упомянуть о музыкальных инструментах. В Новгороде собрана самая большая коллекция средневековых музыкальных инструментов, в которую входят гусли и гудки, свирели и варганы. Коллекция эта – явление уникальное по разнообразию представленных в ней типов и по хронологическому диапазону от XI до XIV в. Здесь и древнейшие гусли XI в. с вырезанным на них именем гусляра Словиша, ма­ленькие гусли XII в. с изображением на тыльной стороне льва и диковинной птицы, крошечный, вероятно детский, гудочек XII в., заготовки таких гудочков. Конечно, большинство музыкальных инструментов дошло до нас во фрагментах, но в умелых руках разносторонне одаренного новгородского художника и первоклассного мастера В.И. Поветкина все они обрели вторую жизнь. Длительные поиски и многолетние занятия средневековой музыкальной культурой привели его к точнейшей реконструкции археологических музыкальных инструментов[1]. Это была очень сложная работа, наиболее деликатной частью которой были поиски подлинного древнего звукоряда. Поветкин решил эту задачу изучением звукоряда древних свирелей, в которых он задан расположением отверстий и их величиной. И сегодня, наконец, мы слышим живой и трепетный звук древней музыки, вдохновлявшей древних новгородцев.

*   *   *

В последние годы работы археологов в Новгороде сосредоточены в двух районах: на Софийской стороне неподалеку от кремля и церкви Троицы (Троицкий раскоп), где раскопки ведутся с 1973 г., и на Торговой стороне на Славной улице (Нутный раскоп), начало // (с. 172) работ здесь относится к 1979 г. О самых замечательных открытиях, сделанных здесь, и пойдет сейчас речь.

За 10 лет работ на Троицком раскопе[2] была открыта часть древнего Новгорода с перекрестком мощеных средневековых улиц – Большой пробойной, ведущей из кремля в среднерусские земли (она иначе называлась «Русским путем»), и Черницыной, названной так по имени расположенного по соседству Варварина девичьего монастыря (черницами в старину назывались монахини), – и с четырьмя огороженными частоколами усадьбами, расположенными по сторонам древнего перекрестка.

На территории этих усадеб было обнаружено несколько тысяч средневековых предметов, десятки уцелевших на один-два венца разновременных построек X – XV вв., 72 берестяные грамоты, характеризующие высокий социальный уровень владельцев этих усадеб. Грамоты, найденные на разных усадьбах, в ряде случаев оказывались взаимосвязаны, в них упоминаются одни и те же местности, с населения которых исчислялся доход. Анализ таких документов позволил установить, что все усадьбы, примыкавшие к перекрестку Большой пробойной и Черни-

цыной улиц, принадлежали одной боярской семье, разные поколения которой на протяжении веков контролировали сбор налогов в пользу государства с крестьян, живших в верховьях реки Шелони.

В ходе раскопок было установлено, что во второй половине XII в. часть большого боярского владения, а именно усадьба А, принадлежала священнику Олисею Гречину, что документально подтверждается берестяными грамотами и многими находками. Его имя встречается также на страницах Новгородской летописи в рассказе 1193 г. о выборах архиепископа. Олисей Гречин был одним из претендентов на эту должность и, следовательно, занимал высокий пост в новгородской церкви.

В 1977 г., когда исследование усадьбы Гречина было продолжено, в ее пределах были обнаружены остатки огромной постройки площадью больше 100 м². Отметим, что это в 3 – 4 раза превосходит площади любых новгородских построек, известных по раскопкам ранее (Илл. 7).

(с. 173) Данная постройка не была жилым, хозяйственным или производственным помещением. Это сооружение имело открытую галерею, которая покоилась на мощных деревянных колоннах диаметром 70 см. В самой постройке и вблизи нее были найдены остатки разных красок и большое количество минералов, которые после специальной обработки превращались в необходимые краски. Здесь же обнаружены специальные керамические чашечки, покрытые глухой поливой, служившие для разведения красок. Весьма выразительна собранная в развале постройки коллекция тиглей, тиглей-льячек, необходимых для термического приготовления искусственных красок (прежде всего киновари) и лаков.

Среди других находок следует назвать 15 дощечек – заготовок для небольших иконок высотой 10 – 20 см. Одни из этих дощечек прямоугольны, другие – имеют полукруглый верх с плечиками, но все снабжены на лицевой стороне выемкой-ковчегом, а на некоторых сохранились следы окраски, нанесенной прямо на дерево без левкаса (Илл. 8). Найдены и обломки окладов для икон, выполненных виртуозной чеканкой на тонком бронзовом листе. На одном из них сохранилась надпись «АГIOС НИКОЛАО», соответствующая изображению // (с. 174) св. Николая. Упомянем также обрывки золотой, серебряной и бронзовой фольги для разных работ по золочению, серебрению и бронзированию фонов икон и окладов.

В очень большом количестве на усадьбе А был собран янтарь (учтено 1150 мелких кусков), непригодный для изготовления каких-либо изделий. Находки глиняных горшков со спекшимся янтарем, в другом случае – спекшейся массы янтаря, обернутой в промасленную ткань, сделали очевидным применение янтаря на усадьбе А. Из старых рецептов известно, что янтарь был составной частью олифы, специального лака для покрытия икон. Основой такого лака было оливковое или другое растительное масло, поступавшее в Новгород с юга. На усадьбе Гречина в большом количестве обнаружены обломки красноглиняных амфор, в которых и доставляли в Новгород оливковое масло.

(с. 175) Все перечисленные находки, несомненно, свидетельствуют о существовании на усадьбе А в слоях второй половины XII в. мастерской художника.

После открытия мастерской возник вопрос: кто был художником – сам ли владелец усадьбы или зависимый от него человек, работавший по заказам Олисея Гречина? На этот вопрос ответили найденные в 1977 г. берестяные грамоты, среди которых два заказа: «Поклон от попа к Гречину. Напиши мне двух шестокрылых ангелов на две иконки на верх деисуса. И целую тебя. А бог вознаградит. Или договорись обо всем» (№ 549) (Илл. 9). Следовательно, по заказу попа Гречин должен изобразить серафимов на двух иконах, предназначенных для их размещения над деисусной композицией. Исторически важно то, что речь здесь идет, несомненно, о сборной композиции, т. е. об иконостасе; иными словами, о заказе не на домовые, а на храмовые иконы, требовавшие от мастера несомненного профессионализма.

(с. 177) Другая грамота-заказ под № 558 лаконичнее: «От попа Мины к Гречину. Будь здесь к Петрову дню с иконами серафимов». Таким образом, мы узнали, что владелец усадьбы А Олисей Гречин был не только священником и претендентом на пост архиепископа, но и художником-иконописцем, выполнявшим заказы на изготовление храмовых икон. Такое совмещение профессий в одном лице не должно смущать современного читателя. Из Новгородской летописи известно, что даже некоторые новгородские архиепископы были художниками-иконописцами. Несомненно, Олисей Гречин был руководителем мастерской, в которой работала целая группа художников и подмастерьев.

Коллекция берестяных грамот, заказов Гречину, пополнилась в 1982 г. новыми находками. Дело в том, что в 1977 г. усадьба А была исследована не полностью. Часть ее оставалась под мостовой весьма оживленной современной улицы, ведущей к одному из интереснейших архитектурных памятников Новгорода, Юрьеву монастырю. Тем не менее, принимая во внимание важность открытия мастерской древнего художника, Новгородский горисполком принял беспрецедентное решение о прекращении движения по этой улице и предоставлении ее для раскопок.

Летом 1982 г. усадьба художника Олисея Гречина была исследована полностью, и новые находки стали прекрасным дополнением уже известных фактов. Были найдены две заготовки маленьких иконок, на обороте одной из них процарапана надпись «Фалея», т. е. имя святого, которого нужно было изобразить на иконке. Продолжались массовые находки янтаря и обломков амфор, но, как всегда, самые интересные сведения заключались в грамотах, одна из которых под № 602 гласит: «Дмитрия Христину. На другой Ивана, Марии. На третьей Ивана. На четвертой Семена». Несомненно, это запись заказа на иконы, на которых должны были быть изображены перечисленные святые. Ценность этой грамоты состоит еще и в том, что она позволила опре­делить характер и других грамот с перечислением имен, происходящих с усадьбы Гречина. Все они первоначально были классифицированы как поминальные записки, подаваемые прихожанами священнику. После находки грамоты № 602 становится очевидным, что и прежние // (с. 178) записи имен на бересте относятся к разряду заказов на иконы.

Всякое новое имя в древнерусском искусстве вызывает большой интерес и у специалистов, и у широкой публики; ведь древнерусское и особенно домонгольское искусство по существу безымянно. История сохранила имена Феофана Грека, знаменитого Андрея Рублева и некоторых других мастеров. Теперь же стало известно имя художника, жившего и творившего на два-три столетия раньше известных мастеров. Заманчиво было бы найти среди художественных памятников Новгорода произведения, принадлежащие Олисею Гречину. Иск­лючительный интерес в связи с этим представляет предположение одного из авторов статьи, В.Л. Янина[3], основанное на стройной системе доказательств о том, что Олисей Гречин был одним из главных мастеров, расписывавших в конце XII в. знаменитую церковь Спаса-Нередицы под Новгородом, живопись которой, почти целиком погибшая во время войны, производила огромное впечатление на всех, кому посчастливилось видеть ее. Открытие усадьбы Гречина – бесценный вклад археологов в историю древнерусского искусства, которое пополнилось еще одним именем и конкретными свидетельствами творчества и быта древнерусских живописцев.

А завершим мы наш рассказ о находках 1982 г. на Троицком раскопе грамотой № 605, которая относится к совершенно новому типу писем на бересте. Это – не хозяйственное распоряжение, не духовное завещание, не жалоба крестьян, не деловая переписка родственников, не ростовщическая запись. Грамота № 605 может служить прекрасным образцом эпистолярного жанра первой половины XII в., вот ее текст: «Покланяние от Ефрема к брату моему Исухии. Не расспрашав, разгневался; меня игумен не пустил, а я просился. Но послал с Асафом к посаднику за медом. А пришли [т. е. вернулись] с ним, когда звонили. А зачем гневаешься, ведь я всегда у тебя. А стыдно мне и плохо, // (с. 179) что ты сказал: «Покланяюсь тебе, братец мой». Ты бы вот что себе сказал [вместо этого]: «Ты – мой, а я – твой» (Илл. 10).

Перенесемся теперь на другой берег Волхова, в Славенский конец, где четыре года ведутся раскопки на, Славной улице. Заметим, что это название улица сохранила с X в. Начатые здесь в 1979 г. раскопки обнаружили остатки Посольского двора XVII в., хорошо сохранившуюся мостовую древней Нутной улицы, прослеженную с XV по XI в. (сверху вниз), уже упоминавшийся клад ливонских монет, различные мастерские по изготовлению кожаных изделий, многочисленные бытовые предметы и 9 берестяных грамот, среди которых 2 азбуки. Одна из них относится к XV в., другая – к первой половине XI в. и является, таким образом, древнейшей берестяной грамотой из всех известных до сих пор документов на бересте.

Есть нечто символическое в том, что древнейшая запись на бересте (она получила порядковый номер 591) оказалась азбукой, с овладения которой всегда начиналось обучение письму и знакомство с письменностью.

В азбуке не хватает некоторых букв. Писавший ее, несомненно, ошибся: он пропустил после буквы 3 три буквы — И, I (и десятиричное) и К и поменял местами Л и М. Происхождение такой ошибки поддается простому объяснению. По-видимому, нанося на бересту буквы, писавший произносил их названия и, написав 3, т. е. «землю», машинально изобразил вслед за ней те согласные, которые следуют одна за другой в этом названии.

Однако принципиальный характер имеет нехватка некоторых других букв. Азбука состоит не из 43 знаков, а только из 32. Правда, некоторые из отсутствующих знаков, таких, как «пси», «кси», иотованные буквы, не применяются и в более поздних берестяных азбуках. Они были достоянием грамотеев более высокого порядка, имевших дело с книжным письмом. Но в азбуке, найденной на Нутном раскопе в 1981 г., отсутствуют и такие широко употреблявшиеся буквы, как Щ, Ы, Ъ. Можно было бы предположить, что для этих букв, помещавшихся в конце алфавита, просто не хватило места. Однако такое предположение сразу же отпадает при взгляде на громадный лист бересты, на котором // (с. 180) без труда можно было бы разместить несколько подобных азбук.

Быть может, человек, записавший азбуку, недостаточно твердо знал ее конец и пропустил отсутствующие в ней знаки по незнанию или невнимательности? И это допущение приходится отвергнуть. Еще в 1969 г. в слое начала XII в. была найдена берестяная грамота № 460 с записью азбуки, в которой недоставало ряда букв, и мысль о недостаточной грамотности написавшего ее человека тогда казалась совершенно естественной. Теперь, сравнив азбуку 1981 г. с находкой 1969 г., мы убедились, что и там, и здесь не хватает одних и тех же букв. А это значит, что в обоих случаях мы встретились с отражением того раннего этапа, когда в Новгороде // (с. 181) кириллическая азбука употреблялась еще в неокончательном ее варианте. Например, на этом этапе еще не было буквы Щ, вместо нее писали ШТ (из лигатуры этих знаков и была образована, как полагают, Щ); буква Ы рождалась соединением Ъ и I, а сама буква Ъ употреблялась для передачи и мягкого, и твердого знаков.

Несомненно, существование такой неполной азбуки в начале XII в., зафиксированное в грамоте № 460, было реликтовым. Сохранившиеся до нас рукописные новгородские книги середины XI – начала XII в. демонстрируют употребление всех букв, в том числе и отсутствующих в наших азбуках. Речь в данном случае идет о традиции, сохранившей в обучении письму употребление азбук более раннего этапа.

Еще одна азбука XI в. была открыта в Киеве на одной из стен Софийского собора. Это тоже необычная запись. В ней, как и в новгородских берестяных азбу­ках ранней поры, нет полноты состава, но она отличается и иным порядком букв. Включая ряд славянских букв, т. е. будучи, несомненно, кириллицей, она придерживается в целом той очередности знаков, которая свойственна греческому алфавиту.

Таким образом, мы наблюдаем на Руси в XI в. употребление разных вариантов кириллической азбуки, не набравших еще всей полноты буквенных знаков. На­сколько важно это открытие?

Известно, что изобретение славянской азбуки связано с деятельностью болгарских просветителей Кирилла и Мефодия в третьей четверти IX в. В древности у славян употреблялись две азбуки – кириллица, которой, в частности, написаны все берестяные грамоты и которой мы пользуемся и сегодня, и глаголица, отличающаяся вычурностью и очевидной искусственностью букв. Какую же азбуку изобрели Кирилл и Мефодий? На этот вопрос, казалось бы, ответить просто. Если одна из азбук называется кириллицей, то именно она и составляет изобретение Кирилла. Однако кириллицей такую азбуку стали называть только в XVI в.; кириллическая книга середины XI в. содержит приписку о том, что она переписана «из куриловице», т. е. переведена с другого алфавита, под которым возможно понимать только глаголицу. Поэтому заслуживает самого пристального внимания тезис, выдвинутый еще // (с. 182) в середине прошлого века знаменитым славистом П. Шафариком о том, что Кирилл изобрел вовсе не кириллицу, а глаголицу.

Действительно, в последнее время возникали серьезные основания для вывода о том, что великие славянские просветители создали искусственное глаголическое письмо, а та буквенная система, которую мы привыкли называть кириллицей, образовалась постепенно на базе византийского (греческого) алфавита, и к ней на протяжении определенного времени добавлялись те знаки славянского языка, которым не было соответствия в звуках греческого языка.

Думается, что новые находки в Новгороде подтверждают правильность этого тезиса. Эти новые материалы не отвечают на вопрос, пользовались ли славяне в докирилловское время для записи текстов своего языка греческой системой письма с минимальным добавлением оригинальных знаков или таковая система сформировалась не ранее конца IX – начала X в. Однако наши находки, несомненно, отражают ранний этап существования этой системы, когда азбука еще не пополнилась теми знаками, которые придали ей исчерпывающую завершенность.

Начав работы на Славенском конце на древней Нутной улице, археологи «вторглись» в слоях XIV – XV вв. во владения Офонасовых – крупнейших земле­владельцев и выдающихся политических деятелей Новгорода того времени. В частности, здесь была найдена костяная печать, принадлежавшая Олферию Офонасову, сыну посадника Ивана Офонасовича. Летом 1982 г. на новом участке раскопа в этих же слоях были расчищены хорошо сохранившиеся остатки каменного терема с мощными стенами, плиточным полом, порталом, со следами перестройки и ремонта в XV в. Обнаружение построек гражданской каменной архитектуры в Новгороде – вещь чрезвычайно редкая. Ведь в Новгороде практически не сохранились гражданские здания XVI – XVII вв., а что касается средневековых построек, то за 50 лет раскопок они встретились третий раз. Впервые каменный фундамент был обнаружен на Неревском раскопе на усадьбе посадника Онцифора; в 1965 г. на Ильинском раскопе вблизи Знаменского собора были выявлены остатки фундамента и стен из красного ракушечника каменного здания XV в. Несомненно, со//(с. 183)оружение таких построек, резко выделяющихся на фоне рядовой деревянной застройки города, было не под силу не только простым новгородцам, но, видимо, и большинству боярского населения Новгорода, поскольку всякий раз остатки каменных теремов обнаруживаются на усадьбах новгородцев, занимавших высокие посты в государственном управлении Новгородской республики. Открытие этого терема вызвало большой энтузиазм и у археологов, и у историков архитектуры, которые по существу впервые смогли познакомиться со строительными приемами средневековой гражданской архитектуры, а археологи – встретиться с представителями новой посадничьей семьи.

Обнаруженный терем станет в недалеком будущем составной частью музеефицированного раскопа. Вопросы музеефикации открытых в Новгороде древностей давно обсуждались среди археологов и музейных работников Новгорода. Однако их осуществление было связано со сложной проблемой консервации и реставрации деревянных предметов, как крупных, так и мелких, которые, будучи извлеченными из земли, до предела насыщены влагой и при естественном высыхании трескаются, коробятся и рассыпаются.

В последние годы сотрудниками Белорусского технологического института разработан дешевый и достаточно простой метод стабилизации мокрого дерева, который стал широко применяться при раскопках древнерусских городов. В частности, в Новгороде уже законсервированы многие сотни разнообразных деревянных предметов и образцы крупных построек.

Пройдет совсем немного времени и картина древнего Новгорода с уличными настилами, остатками жилых домов, хозяйственных построек, ремесленных мастерских, с демонстрацией здесь же и тех предметов, которые были найдены в этих постройках, видимая сейчас только археологам, станет органической деталью современного города.

Раскопки в Новгороде продолжаются. У них хорошие перспективы.