Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Ч. 1

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ СЕРИЯ

ПО СЛЕДАМ

ДРЕВНЕХОРЕЗМИЙСКОЙ

ЦИВИЛИЗАЦИИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

МОСКВА • ЛЕНИНГРАД

1 9 4 8

       Содержание

От автора…………………………………………………………………              3

                      Часть первая

               Путешествие в древний Хорезм

Глава I. Страницы потерянной книги………………………………………7

Глава II. Ворота древнего Хорезма…………………………………………16

Глава III. В призрачной стране………………………………………………25

Глава IV. Полет через тысячелетия……………………… ………………37

                          Часть вторая

                     Летопись мертвых городов

Глава V. Эра Сиявуша…………………………………   ………………………65

Глава VI. Священная Кангха…………………………………………………91

Глава VII. Сокровища трехбашенного замка…………………………164

Глава VIII. Эра Африга………………………………………………… …     91

Глава IX. Мятеж Хурзада…………………………………………… ……….221

Глава X. Время Бируни………………………………………………  ……….234

Глава XI. Величие и падение Хорезма……………………… ………….274

Глава XII Тайна Узбоя……………………………………………… …………296

                  Заключение……………………………………………………….317

                                                              Этот опыт восстановления сожженных Кутейбой

                                                           летописей древнего Хорезма – посильный вклад

                                            автора в ознаменование девятисотлетия со дня

                                                               кончины одного из величайших ученых

                                                               средневековья, автора утраченной “Истории

                                                               Хорезма”, хорезмийца АБУ-РАЙХАНА

                                                               МУХАММЕДА ибн-АХМЕДА ал-БИРУНИ

(972-1048)

ОТ АВТОРА

Настоящая книга является попыткой обобщения материалов Хорезмской экспедиции АН СССР за 10 лет ее работы (1937 – 1947). Несмотря на специфику, обусловленную выходом ее в научно-популярной серии, она может рассматриваться как развитие и продолжение нашей монографии “Древний Хорезм”, законченной в 1942г. и отражающей итоги первого пятилетия работ. Помимо того, что в предлагаемой книге впервые вводятся материалы, добытые в полевые сезоны 1945 – 1947гг., мы широко используем также новые результаты наших камеральных и историко – комментаторских работ над материалом предшествующих сезонов. Естественно, однако, что новым материалам и новым, поставленным в связи с ними проблемам, не затронутым или почти не затронутым в “Древнем Хорезме”, мы уделяем пропорционально значительно большее внимание. Я надеюсь, что те читатели, которые заинтересуются нашей темой, смогут найти более широкое обоснование наших выводов по работам первого периода в “Древнем Хорезме”, изложение которого я старался построить так, чтобы, несмотря на свой специальный характер, книга была доступна и неспециалистам.

Пользуюсь случаем выразить глубокую благодарность за разностороннее и постоянное содействие в работах Хорезм-

[4]

ской экспедиции 1945 – 1947гг. партийным и советским организациям Кара-Калпакской АССР, на территории которой в основном проходили работы экспедиции, – в первую очередь секретарю обкома КП(б) Уз т. Сеитову и председателю Совета Министров ККАССР т. Джаппакову.

Должен с особой признательностью отметить самоотверженную работу энтузиастов-“хорезмийцев” – дружного коллектива сотрудников Хорезмской экспедиции и прежде всего моего заместителя по руководству экспедицией – архитектора М.А.Орлова, инициативе и энергии которого мы обязаны многими успехами, достигнутыми экспедицией в послевоенные годы.

Москва,

Ноябрь 1947г.

[7]

1

Одной из наименее разработанных проблем древней истории Востока еще недавно была, да и сейчас остается, древняя история народов Средней Азии. До нас дошли ничтожные сведения о периоде, предшествующем здесь арабскому завоеванию. В огне арабского нашествия и последующих затем бурных событий VII – VIII вв., приведших к глубокому изменению всего социально-экономического, политического и культурного уклада, погибло многое из сокровищ древней, домусульманской цивилизации, в том числе и несомненно существовавшая в древних среднеазиатских государствах историческая литература.

В отношении же той страны, которой посвящена настоящая книга, мы имеем прямые сведения о варварском уничтожении в 712 г. н. э. арабским полководцем Кутейбой ибн-Муслимом научной литературы хорезмийцев и истреблении и изгнании их ученых, носителей древней местной культурной традиции.

Великий хорезмийский ученый рубежа X и XI вв. Абу-Райхан ал-Бируни сообщает нам в своей книге о летоисчислениях древних народов:

“И всеми способами рассеял и уничтожил Кутейба всех, кто знал письменность хорезмийцев, кто хранил их предания, всех ученых, что были среди них, так что покрылось все это мраком и нет истинных знаний о том, что было известно из их истории во время пришествия к ним ислама.”(1)

   Скудные обрывки сведений, относящихся к истории среднеазиатских народов между VI в. до н. э. и VII в. н. э., наука могла

[8]

почерпнуть лишь из посторонних Средней Азии источников – древнеперсидских надписей, сообщений греческих и латинских, армянских и сирийских географов и историков и древней китайской историко-этнографической и географической литературы. Некоторые сильно искаженные и трудные для использования фрагменты среднеперсидской исторической традиции дошли до нас в арабо-персидской средневековой передаче. Совсем ничтожные сведения дают нам индийские памятники. И, наконец, количественно обильный, но по своей недатированности и самому своему характеру чрезвычайно трудно приурочиваемый к определенному времени и месту материал содержат священные книги зороастрийской религии и среднеазиатско – иранский эпос, дошедший до нас в персидской версии Фирдауси.

Весь этот материал освещает скудным светом лишь отдельные периоды, районы, события и темы, оставляя в полном мраке остальное. Так, ярко освещенные Аррианом, Курцием и Плутархом события трехлетнего похода Александра Македонского в среднюю Азию предшествуются и сменяются темным рядом почти совершенно немых столетий, от которых до нас дошли лишь отрывочные, противоречивые и часто мало вразумительные отголоски, не позволяющие с какой бы то ни было долей уверенности наметить хотя бы внешнюю последовательность политических событий, не говоря уже о раскрытии их внутреннего смысла. И лишь тысячу лет после Александра, в VII-VIII вв. н. э., когда на территории Средней Азии появляются новые западные завоеватели, источники снова вводят нас в гущу бурной политической жизни этой эпохи, о предыстории которой мы ничего или почти ничего не знаем.

Ввиду этой специфики литературных источников народы домусульманской Средней Азии предстают перед историками лишь как объект бесконечных чужеземных завоеваний, ибо – даже помимо времен македонян и арабов – и для остальной древней истории Средней Азии письменные источники фиксируют лишь аналогичные моменты, с той только разницей, что там гораздо труднее понять, о чем же собственно идет речь, кто скрывается за упоминаемыми личными и этническими именами и названиями государств, каков смысл мелькающих на страницах источников отрывочных и большей частью недатированных упоминаний о событиях.

Не случайно поэтому до недавнего времени эти завоевания и имена чужеземных династий ложились в основу “периодизации” древней истории Средней Азии. Не случайно поэтому основные проблемы этой истории, и в первую очередь вопросы социальной истории, оставались совершенно не разработанными.

[9]

Довольно обильная литература (хотя более чем скромная по сравнению с литературой по другим разделам древней истории) по домусульманской Средней Азии почти исключительно посвящена историко-географическим, хронологическим и историко-этнографическим проблемам, причем, в силу узости и дефектности источниковедческой базы исследования, в этой литературе царит невероятная разноголосица в отношении самых элементарных определений.

Достаточно, например, сказать, что дата Канишки – наиболее выдающегося правителя Среднеазиатско-индийской империи кушанов – колеблется в источниках от 57 г. до н. э. до 278 г. н. э. и что до сих пор нет общего мнения по вопросу о том, кем же в этнографическом отношении были сами кушаны, основатели этой империи.

До недавнего времени почти не ставился вопрос о том, какой же общественный строй был в домусульманской Средней Азии. Без всякой попытки исследовательского обоснования этого положения, за последние полвека само собой в литературу вошло определение этого строя как феодального. Здесь над источниками довлели не факты истории Средней Азии, а привнесенные извне циклические концепции Эдуарда Мейера и его последователей. Так, в 1938г. английский исследователь В.В.Тарн говорит о “феодальных лордах” и “баронах” у согдийцев доалександровской эпохи и о “феодальной аристократии” даже у среднеазиатских варваров-массагетов времен Геродота.(2) Ниже мы увидим, насколько беспочвенны эти характеристики.

Особенно скудным был и остается по сей день материал древних письменных памятников о Хорезме. Если для Согда мы располагаем все же насыщенными богатым и разнообразным содержанием страницами истории походов Александра, а с периода арабского завоевания история этой страны освещена уже совсем неплохо, то отдаленный Хорезм не только в древности, но и в раннем средневековье, вплоть до конца Х – начала XI в., остается почти целиком в тени.

Несколько упоминаний имени Хорезма в персидских надписях, в Авесте и пехлевийской религиозной литературе, в греко-латинских, китайских и армянских источниках, почти не дающих материала для характеристики страны, всего-навсего два имени правителей Хорезма – одно у Арриана для конца IV в. до н.э. и одно в “Истории” китайской династии Тан – для середины VIII в. н. э., очень скупые данные о завоевании Хорезма арабами у Белазури и Табари – вот, собствен-

[10]

но, и все, чем мы располагаем для времени до Х в., когда появляется несколько очень сжатых описаний Хорезма в арабо-персидской географической литературе.

Да и для X-XI вв. мы знаем только обрывки истории Хорезма, и когда, в XII – начале XIII в., Хорезм становится центром величайшей империи Востока, распростершейся от границ Грузии до Ферганы и от Инда до северноаральских степей, и события его истории оказываются в центре внимания восточных источников, – этот головокружительный подъем до того почти безвестной, расположенной на далекой окраине мусульманского мира страны производит впечатление совершенной неожиданности.

Местная историческая традиция, сохраненная ал-Бируни и впервые опубликованная и исследованная Захау,(3) дает нам лишь внешнюю схему хорезмийской истории так, как она представлялась самим хорезмийцам на заре средневековья.

Хорезмийцы, рассказывает нам Бируни в своем трактате, ведут свое летоисчисление с начала заселения их страны, “в 980 г. до Александра” (т.е. до начала селевкидской эры – 312 г. до н. э.) – с 1292 г. до н. э. После этого они приняли другую эру: с 1200 г. до н. э. – время прихода в их страну мифического героя Авесты и древнего среднеазиатско-иранского эпоса – Сиявуша ибн-Кей-Кауса, подчинившего своей власти “царство тюрков”, и основания сыном Сиявуша, Кей-Хосровом, династии хорезмшахов, правившей, по Бируни, до X в. н. э. Позднее, рассказывает Бируни, приняли хорезмийцы персидский обычай вести летоисчисление “по годам правления каждого царя из династии Кей-Хосрова, который правил их страной и носил шахский титул”. Так было до правления Африга, одного из царей этой династии. Имя его получило дурную славу, как и имя персидского царя Ездеджерда (Ездигерд I). Его сын наследовал ему в управлении страной. Афригу традиция приписывает постройку “в 616 г. от Александра” (305 г. н. э.) грандиозного замка позади города Ал-Фир, разрушенного Аму-Дарьей в 1305 г. селевкидской эры (997 г. н. э.). Младшая ветвь хорезмийских сиявушидов, начало которой положено было Афригом, правила в Хорезме до 995 г. Падение замка Африга и падение династии афригидов символически совпали во времени.

Бируни перечисляет 22 царя этой династии, от 305 до 995 г., давая кое-какие хронологические указания о времени правления некоторых из них.

[11]

Вот эта родословная, согласно которой власть переходила строго от отца к сыну: 1) Африг; 2) Багра (вариант Багзат); 3) Саххасак; 4) Аскаджамук I; 5)Аскаджавар I; 6) Сахр I; 7) Шауш; 8) Хамгари (вар. Хангари или Хангири); 9) Бузгар; 10) Арсамух (вар. Артамух); этот последний, по Бируни, правил во времена пророка Мухаммеда, т. е. около 622 г. н. э.; 11) Сахр II; 12) Сабри; 13) Азкаджавар II (вар. Азкахвар); 14) Аскаджамук II; при этом шахе, по Бируни, произошло вторичное завоевание Хорезма Кутейбой, после которого завоеватель утвердил Аскаджамука II царем; 15) Шаушафар; 16) Турксабаса (?); 17) Абдаллах; 18) Мансур; 19) Ирак; 20) Мухаммед; 21) Ахмед; 22) “мученик Абу-Абдаллах Мухаммед”, погибший незадолго до падения замка Африга от руки своего могущественного соперника эмира Ургенча-Мамуна ибн-Мухаммеда”.

Уже давно исследователями было отмечено, что скудные обрывки сведений о Хорезме, разбросанные в различных памятниках древней литературы, сигнализируют о какой-то совершенно пока не ясной, но значительной роли Хорезма в древней истории Среднего Востока и Восточной Европы.

Особенно характерно подчеркивание роли Хорезма в зороастрийской религиозной традиции. По Бундахишну и другим памятникам, в Хорезме одним из первых мифических царей Ирана Йимой (Джемшид персидского эпоса) был зажжен древнейший и наиболее чтимый из священных огней зороастризма – огонь Хурдад, Адархурра, или Фробак, покровитель жреческой касты.

Маркварт(4), поддержанный в этом Бартольдом(5) и рядом других исследователей, ищет в Хорезме загадочную страну Айрьянем-вэджо (Эранвеж) – первую населенную область, созданную верховным божеством зороастризма – Агура-Маздой, которую традиция рисует как самую северную и холодную страну. Здесь, по преданию, родился пророк, основатель зороастрийской религии – легендарный Заратуштра.

Тот же Маркварт в посмертной своей работе 1938 г.(6) выдвинул гипотезу о существовании в Средней Азии в доахеменидский период могущественной державы, объединявшей, под гегемонией Хорезма, Согдиану (бассейн Зеравшана) и Хорасан (южная Туркмения, северо-восточный Иран и западный Афганистан). Он ищет подтверждения этой гипотезы в тексте Геродота о господстве хорезмийцев в доахеменидское время над об-

[12]

ширной страной, к которой примыкали земли гирканцев (ю.- в. угол Каспийского моря, бассейн р. Гургена), парфян (северный Хорасан), дрангов и таманаев (западный Афганистан), а также в данных о составе XVI сатрапии Персидской державы, в которую входили, по тому же Геродоту, хорезмийцы, согдийцы, парфяне и арианцы (обитатели области нынешнего Герата).

Независимо от Маркварта к сходной точке зрения в том же 1938 г. пришел упоминавшийся нами выше Тарн(7).

Однако все это оставалось только более или менее вероятными гипотезами, по существу недоказуемыми из-за скудости материала. Древний Хорезм, окутанный туманом смутных преданий, оставался исторической загадкой, казалось бы недоступной для разрешения.

Мы знаем, что не только Средняя Азия предстала перед современной европейской наукой почти без письменных свидетельств о своем древнем прошлом. Если мы обратимся к началу XIX в., когда закладывались первые камни научного исследования истории классического Востока, то увидим, что история Древнего Египта, Вавилонии, Ассирии, Персии была известна немногим лучше, чем в начале XX в. была известна древняя история Средней Азии, Библия, Геродот, Диодор Сицилийский да исторические конспекты египетского жреца Манефона и вавилонского Бероза, мало отличающиеся в смысле полноты от конспекта ал-Бируни, – вот по существу и все, чем располагала тогда наука. Дальше начала I тысячелетия до н. э. осведомленность европейских ученых в этой истории не шла. Наука фактически ничего не знала о таких могущественных государствах древнего Востока, как Хеттское, Митаннийское, Урартийское.

Та обширная глава всемирной истории, которая сейчас является достоянием каждого грамотного человека, почти целиком обязана своим созданием упорным археологическим работам, которые развернулись на Ближнем Востоке в XIX столетии и с успехом продолжаются и в настоящее время.

По следам археологов, опираясь на добытые ими материалы, двинулась целая армия филологов различных специальностей, самое возникновение которых было бы невозможно без успехов археологической науки, – египтологов, ассириологов, хеттологов, халдоведов и др., историков культуры, искусства, ре-

[13]

лигии. Только на основе поистине титанической, невероятно трудоемкой и сложной черновой работы представителей “вспомогательных исторических дисциплин” оказалось возможным создать грандиозную картину древневосточной истории, без учета которой теперь немыслимо понять общий ход всемирно-исторического процесса.

Мы знаем вместе с тем, сколько трудностей, ошибок и разочарований было на этом пути, сколько точек зрения было выдвинуто по каждому, часто самому мелкому вопросу, сколько гипотез было отброшено и сколько, после всего, что было сделано, осталось неясного, спорного, неисследованного.

Понятно поэтому, что нас – историков Средней Азии – не могли смущать скудость и недоброкачественность сохраненных веками литературных источников, спорность и неясность чуть ли не всех стоящих перед нами проблем. Но, вместе с тем, мы не могли не отдавать себе отчета в том, что для подведения под разработку этих вопросов подлинно научной базы мы должны в кратчайшие сроки догнать своих коллег переднеазиатцев, развернув широкие и углубленные археологические работы, которые – в этом мы были уверены – откроют перед нами неисчерпаемый резервуар новых исторических материалов.

До революции археологическое изучение Средней Азии находилось в зачаточном состоянии. Хотя задача развертывания этих работ была поставлена с первых лет завоевания Средней Азии царской Россией (так, уже в 1868 г., вскоре после завоевания Россией бассейна Сыр-дарьи, вдоль этой реки совершает поездку с археологической целью известный ориенталист П. Лерх), но разрешение ее оказалось практически невозможным, т. к. попало в руки совершенно не подготовленных людей – царских колониальных чиновников и офицеров. Отдавая долг любознательности некоторых из них, нельзя, однако, не констатировать, что дальше самых поверхностных, по существу ничего не дающих характеристик отдельных памятников и их групп никто из них пойти не мог. Появление на территории Средней Азии ученых-специалистов (тот же Лерх, Веселовский, Бобринский) было эпизодическим. Более систематический характер имели археологические поездки В.В. Бартольда, но, несмотря на прекрасно сознаваемое им значение археологических памятников, этот корифей русского востоковедения ни в какой мере не был археологом, видя в археологическом материале лишь иллюстрацию, а не источник для исторического исследования.

Не считая весьма скромных по объему и примитивных по методике раскопок городища Афрасиаб в Самарканде и выполненных с “американским размахом”, но на крайне низком мето-

[14]

дическом уровне раскопок экспедиции Пумпелли в Анау близ Ашхабада, домусульманские памятники оставались вне сферы исследования. Основное внимание уделялось памятникам мусульманской религиозной архитектуры, да и из них по-настоящему были описаны только тимуридские памятники Самарканда.

Великая Октябрьская социалистическая революция явилась предпосылкой для решительного перелома в развитии археологических работ в Средней Азии.

Место дилетантского Туркестанского кружка любителей археологии заняла целая серия научно-исследовательских учреждений во главе с сильным Среднеазиатским комитетом по охране и изучению памятников старины и искусства с отделениями на местах. Широко развернула свои работы созданная советской властью сеть музеев. В тридцатых годах развернули работу во всех республиках Средней Азии филиалы Академии Наук, два из которых, Узбекистанский и Казахстанский, выросли теперь в самостоятельные академии. Среднеазиатская тематика прочно вошла в программу работ археологических центров Ленинграда и Москвы, прежде всего Академии истории материальной культуры (впоследствии Институт истории материальной культуры им. Н. Я. Марра АН СССР), Государственных реставрационных мастерских, Музея восточных культур и др.

В течение первого десятилетия советской власти эти исследования шли в основном в рамках наметившейся еще до революции тематики, отличаясь неизмеримо более широким размахом и методическим уровнем работ. Ремонт и реставрация десятков великолепных памятников средневекового мусульманского церковного зодчества сопровождались их тщательными обмерами и описанием, результатом чего явился впоследствии целый ряд крупных исследований, посвященных истории средневековой среднеазиатской архитектуры, из которых особенно должны быть отмечены труды Б. П. Денике, Н. М. Бачинского, Б. Веймарна и др.

Однако уже в конце двадцатых годов намечается поворот в сторону изучения домусульманских памятников, особенно широко развернувшегося с середины тридцатых годов.

Работы М. В. Воеводского и М. П. Грязнова над усуньскими памятниками Семиречья (1933), сменившиеся большой многолетней Семиреченской экспедицией А. Н. Бернштама (1936-1947); работы М. Е. Массона в Термезе, начавшиеся в 1933 г. в связи со случайной находкой великолепного скульптурного фриза первых веков нашей эры и широко развернувшиеся в 1936-1938 гг.; начатые в 1934 г. многолетние работы

[15]

Г. В. Григорьева по изучению домусульманских городищ Ташкентской области и его же замечательные раскопки в Тали-Барзу, близ Самарканда, давшие обильный материал для истории культуры античного Согда; раскопки одной из парфянских столиц – городища Неса близ Ашхабада, начатые в 1932 г. А. А. Марущенко; раскопки экспедицией А. А. Фреймана замка на горе Муг, в верховьях Зеравшана, обогатившие науку первоклассной коллекцией согдийских документов эпохи арабского завоевания (1933 г.); давшие интереснейшие результаты разведки и раскопки В. А. Шишкина в западной части Бухарского оазиса (1937 – 1938 гг.), наиболее выдающимся достижением которых явилось открытие замечательных стенных росписей замка бухар-худатов на городище Варахша; экспедиция М. Е. Массона на трассе Большого Ферганского канала (1939), впервые открывшая культуру древней Давани, – вот далеко не полный перечень больших археологических предприятий последних полутора десятилетий. Обильный, добытый этими экспедициями материал, пока лишь в незначительной мере опубликованный (8), по существу открывает новый этап в изучении древней истории народов Средней Азии, да и не только Средней Азии, ибо материал этот проливает свет на разнообразные проблемы истории окружающих, а иногда и отдаленных стран – Ирана, Индии, западного Китая, Сибири, Восточной Европы, в прошлом тесно связанных со Средней Азией.

Одним из отрядов армии советских археологов, развернутым фронтом двинувшихся в поход за новыми данными для истории нашей Родины, стала с 1937 г. возглавляемая автором этих строк Хорезмская экспедиция АН СССР, на долю которой выпала увлекательная задача решения загадки древнего Хорезма.

1)    Ал-Бируни, 36 (перев.42).

2)    W. W. Tarn. The Greeks in Bactria and India.Cambridge,1938.p. 32 сл., 81, 120-124, 410 и др.

3)    Ed. Sachau. Zur Geschichte und Chronologie von Khwarizm. SBWAW, PhHCI, B. 73, 1873.

4)    J. Marquart. Eransahr,nach der Geographie d.Moses Xorenaci.Abhandlungen d.Gesellschaft d. Wissenchaften zu Gottingen.

5)    Phil.-Hist.Cl.IV,F.III,1901. р. 155.

6)    В. В. Бартольд. Khwarizm. E. I.

7)    J. Marquart. Wehrot und Arang.Leiden,1938. р. 9-10.

8)    W. W. Tarn. The Greeks…, р. 478-486.

9)    Основные публикации: М. В. Воеводский и М. П. Грязнов. ВДИ, 1938, № 3-4; А.Н. Бернштам. Археологический очерк северной Киргизии. Фрунзе, 1941; его же. Отчеты в ВДИ, 1939, № 4; 1940, № 2; КСИИМК, I и II; М. Е. Массон. Находка фрагмента скульптурного карниза первых веков н. э., Ташкент, 1933; его же. КСИИМК, V и VIII; Термезская археологическая экспедиция, т. I. Труды УзФАН, серия 1, вып. 2. Ташкент, 1940; т. II, Труды АН УзССР, серия 1, Ташкент, 1945; Г. В. Григорьев. Отчет об археологической разведке в Янгиюльском р-не УзССР. Ташкент, 1935; его же. Каунчи-тепе. УзФАН, 1940; его же. Тали-Барзу. ТОВЭ, II; Согдийский сборник, изд. АН СССР, Л., 1934; В. А. Шишкин. Археологические работы 1937 г. в западной части Бухарского оазиса. Ташкент, 1940; его же. Статья в КСИИМК, VIII.

Обзоры работ см. в статьях А. Ю. Якубовский. ГАИМК – ИИМК и археологическое изучение Средней Азии за 20 лет. КСИИМК, VI; С. П. Толстов и В. А. Шишкин. Археология, в сб. “25 лет советской науки в Узбекистане”, изд. УзФАН, Ташкент, 1942.

[16]

1

Мне трудно забыть впечатление того дня, когда наша экспедиция впервые прибыла в совхоз Гульдурсун, расположенный на краю пустыни, в 26 километрах к северо-востоку от тогдашней столицы Каракалпакии-города Турткуля.

Уже за много километров до Гульдурсуна на северо-восточном горизонте, над густой зеленью садов, над живописными «курганчами» колхозников, возник могучий силуэт одной из крупнейших средневековых крепостей Хорезма – Большого Гульдурсуна. Чем ближе, тем величественнее разворачивалась панорама этой некогда грозной твердыни, молчаливым стражем и посейчас стоящей на рубеже пустыни и цветущих орошенных земель правобережного Хорезма. Нетронутые веками, рисовались на вечернем небе бесконечный двойной ряд далеко выдвинутых вперед башен, связанных поднимающимся уступами предстенным барьером, и подавляющая своим полным скрытой мощи спокойствием пятнадцатиметровая плоскость гигантских стен, на которые неподвижными волнами взметались гребни барханов.

Дорога в Гульдурсун сама по себе привлекала воображение. Уже скоро стало ясно, что это не простая дорога: путь лежал по широкому сухому руслу мертвого древнего канала, тянущегося параллельно современному арыку Таза-Баг-яб, и затем, разветвляясь, с двух сторон охватывающего развалины крепости, у подножия которых, с одной стороны, раскинулись правильные ряды миниатюрных по сравнению с мертвым гигантом построек совхоза, а с другой – над пространством полей то там, то здесь поднимались бугры разрушенных вре-

[17]

менем и людьми средневековых усадеб – остатки некогда богато заселенного «рустака» (земледельческой округи) Гульдурсуна. Еще дальше к западу, за руслом древнего канала, четко рисовался прямоугольник стен и башен средневекового замка Малый Гульдурсун, за которым дальше и дальше тянулись поля и сады наступающего на пустыню колхозного Хорезма.

Грандиозные развалины Гульдурсуна овеяны легендами и сказаниями. Еще недавно в народе ходили поверья, что это – проклятое место, что в крепости скрыт подземный ход, охраняемый драконом, что всякий, кто попытается искать неисчислимые сокровища Гульдурсуна, должен погибнуть.

Местный уроженец, молодой каракалпакский ученый У. Кожуров рассказал нам слышанное им в детстве сказание о Гульдурсуне.

Некогда Гульдурсун, по словам старожилов, назывался Гюлистан – «Цветник роз». Это был богатый город с цветущей, изобилующей водой округой. Городом правил старый падишах, имевший красавицу-дочь по имени Гульдурсун. И вот счастливый город постигла беда: из пустыни пришли полчища калмыков, разрушая все на своем пути. Калмыки опустошили цветущие поля и сады и плотным кольцом охватили город. Мужественно оборонялись жители, и враги были не в силах преодолеть их сопротивление. Прошли месяцы, и на помощь завоевателям пришел еще более страшный враг – голод. Иссякли запасы. Люди умирали на улицах. Поредевшие защитники с трудом держали оружие в ослабевших руках. Созвал тогда падишах на совет своих вельмож и полководцев. И нашелся среди них один, предложивший испытать последнее средство спасения. Это был хитроумный план. Осажденные гюлистанцы тайно привели во дворец лучшего из сохранившихся еще нескольких быков, досыта накормили его последней пшеницей из царских закромов и выпустили за городскую стену.

А от голода страдали не только осажденные, но и осаждавшие. Опустошив округу, калмыки за многомесячную осаду съели все, что можно было съесть, и в лагере их начали поговаривать о неизбежности снятия осады. Голодные калмыки поймали и убили быка, и когда увидели, что желудок его набит отборным пшеничным зерном, пришли в смятение: «Если они скотину так кормят, какие же еще у них запасы! – кричали воины. – Осада безнадежна, город неприступен, надо ухолить, пока мы не умерли с голоду».

Так решили и военачальники калмыков, и в лагере начались сборы в обратный поход.

Но иначе решила дочь падишаха – Гульдурсун. Много месяцев наблюдала она со стен за предводителем калмыков,

[18]

 

[19]

молодым красавцем, смелым витязем – сыном калмыцкого царя. В ее сердце вспыхнула неудержимая страсть к предводителю врагов ее народа. И когда увидела она, что хитрость осажденных удалась, что над лагерем врага стоит рев нагружаемых верблюдов, одна за другой исчезают свертываемые бесчисленные юрты калмыков, что не пройдет и нескольких часов, как они уйдут и навсегда уйдет с ними красавец царевич, совершила она недостойное дело: с преданной служанкой послала она калмыцкому витязю письмо, где описала свою страсть к нему и выдала тайну гюлистанцев. «Подожди еще один день, – писала она, – и ты увидишь сам, что город сдастся».

Калмыки развьючили своих верблюдов, и вновь в ночи загорелись бесчисленные лагерные костры. И когда на рассвете гюлистанцы увидели, что враги еще теснее охватили город, что не увенчалась успехом их хитрость, они пришли в отчаяние, и умирающий от голода город сдался на милость победителя.

Город был разграблен и сожжен, жители – частью перебиты, часть уведены в рабство. Предательницу Гульдурсун привели к царевичу. Он взглянул на нее и сказал: «Если она из-за недостойной страсти к врагу своей родины предала свой народ и своего отца, как же она поступит со мной, если кто-нибудь другой пробудит ее страсть? Привяжите ее к хвостам диких жеребцов, чтобы не смогла она больше предать никого».

И разорвали кони тело Гульдурсун на мелкие части и рассеяли его по полям. И от проклятой крови предательницы запустело это место и стали звать его не Гюлистан, а Гульдурсун.

В этом трагическом сказании есть зерно исторической истины. В народной среднеазиатской традиции под именем калмыков – грозных завоевателей XVII-XVIII вв., огнем и мечом прошедших по Казахстану и северной части Средней Азии, сплошь и рядом скрываются еще более свирепые завоеватели XIII в. – монголы Чингис-хана. А именно в дни монгольского нашествия оборвалась жизнь в стенах и на полях Гульдурсуна, вновь расцветающая в наши дни.

С естественным нетерпением, едва закончив разгрузку каравана экспедиции, мы двинулись на развалины. Пройдя через мрачный лабиринт предвратных оборонительных сооружений и пересекши огромное внутреннее пространство, покрытое заросшими кустами и занесенными песком буграми разрушенных построек, по крутому песчаному склону мы забрались на северную стену. И отсюда, с пятнадцатиметровой высоты, перед нами открылась грандиозная незабываемая панорама древнего, покоренного пустыней Хорезма, перед которой

[20]

померкло еще столь яркое впечатление от гульдурсунских развалин. Впереди нас, разливаясь необозримым морем на запад, на восток и на север, лежали мертвые пески. Лишь далеко на северном горизонте сквозь дымку дали рисовался голубоватый силуэт Султан-Уиздагских гор. И повсюду, среди застывших волн барханов, то густыми скоплениями, то одинокими островками лежали бесчисленные развалины замков, крепостей, укрепленных усадеб, целых больших городов. Бинокль, расширяя кругозор, открывал все новые и новые руины, то казавшиеся совсем близкими, так что можно было видеть стены, ворота и башни, то отдаленные, рисующимися нечеткими силуэтами.

Характерный контур Думан-кала («Крепость туманов») – темная полоса стен с прямоугольником поднимающейся с южного края цитадели; гордая вершина башни Джильдык-кала («Крепость ветров»); чуть видный силуэт Кават-кала – на северо-западе; утонувшая в гигантских барханах, над которыми едва виднелись вершины башен, Кум-Баскан-кала («Крепость, засыпанная песками») на северо-востоке; еще дальше – стройный донжон («жилая башня») Тешик-кала и могучие укрепления Беркут-кала («Орлиная крепость»), и, наконец, где-то далеко на севере прозрачным маревом рисовалась увенчанная развалинами скалистая вершина Аяз-кала. А между ними, повсюду, бесчисленные безымянные развалины поднимались из песков, сливаясь в один величественный памятник трагической борьбы человека и пустыни.

Мы были у ворот древнего Хорезма, на пороге пути в неизведанное прошлое.

Древний мертвый Хорезм отовсюду окружает Хорезм современный, живой.

Год спустя стояли мы на стенах не уступающих Гульдурсуну по масштабу грандиозных руин средневекового города Замахшара, на границе культурной полосы Тахтинского района Ташаузской области Туркменской ССР и, как и в Гульдурсуне, перед нами на многие десятки километров простиралась своеобразная таинственная страна, где на каждом шагу путешественник встречается со следами деятельности давно ушедших поколений. Это были тоже ворота древнего Хорезма, на этот раз – западные.

Лишь немногие из развалин сохранили свои старые имена, позволяющие уловить нить исторической традиции. Таковы развалины Куня-Ургенча, Замахшара (ныне Змухшир), Джигирибента, развалины средневекового Даргана и Шурахана. Подавляющее большинство руин получило свои ныне бытующие имена много веков спустя после того, как жизнь на них ис-

[21]

чезла. Имена части развалин, как некоторые из перечисленных выше, навеяны их внешним видом. Имена некоторых из них напоминают путешественнику о грозных опасностях, подстерегающих человека в опаленном солнцем песчаном море. Таковы Кой-Крылган-кала («Крепость погибших баранов»), Кузы-Крылган-кала («Крепость погибших ягнят») и, наконец, самая страшная из них, – Адам-Ульген-кала («Крепость мертвого человека»). Это небольшой замок VII-VIII вв., в тени стен которого и посейчас лежит высохший, скорченный, полузанесенный песком и обглоданный лисицами, обтянутый черно-коричневой кожей скелет человека в рваном полосатом халате. Много лет назад этот одинокий путник не нашел в себе сил преодолеть 10-15 километров, отделявших его от воды, прилег в тени мертвого замка и погиб.

Другая, также значительная часть имен развалин, вводит нас в мир народных легенд и сказаний, в своеобразный материализованный фольклор.

Большая часть правобережных развалин ассоциируется с образами каракалпакских и казахских сказаний. Так, с комплексом развалин III-IV вв. н. э Барак-там, на далекой северо-восточной окраине Каракалпакии, близ границ Казахстана, связана легенда о царе Бараке. В лучше сохранившемся замке этого комплекса некогда жил сам царь, в другом замке – его охотничья птица, огромный орел. Царь был жесток и упрям. Однажды его орла навестила мать – мифическая гигантская птица Ангка. Барак собрался в этот день на охоту. Напрасно приближенные уговаривали его не ехать, не раздражать орла. Он не послушался их. И тогда оскорбленный орел поднял его когтями вместе с конем высоко в небо и бросил с высоты оземь. Труп Барака был похоронен в его замке, область запустела, и с тех пор караваны избегают заходить в проклятое место. С именем той же мифической птицы Ангка связано название прекрасно сохранившейся позднеантичной крепости Ангка-кала.

В городе III-V вв. н. э., развалины которого известны сейчас под именем Курганча (в 20 км к востоку от г.Тахта-Купыра), некогда, по преданию, жил знаменитый герой каракалпакского и казахского эпоса – Кобланды-батыр.

С комплексом двух каменных крепостей на правобережье среднего плеса Аму-дарьи – Кыз-кала и Йигит-кала («Девичья крепость» и «Крепость джигита») связана романтическая легенда о дочери хорезмийского царя и домогавшемся ее любви юноше.

Развалины I-VI вв. н. э. Кырк-кыз («Сорок девушек») – имя, под которым в его тюркской или иранской (Чиль-дух-

[22]

-таран) форме известно в Средней Азии немало руин (Мерв, Термез и др.), ассоциируются со столь же распространенной легендой о царевне и ее сорока подругах, выступающих то в виде воительниц-амазонок, как в одноименном каракалпакском эпосе, то в виде изгнанниц-отшельниц, то, как в одной из киргизских легенд, навеянной «народной этимологией» имени киргизского народа («кыргыз» – «кырк-кыз»), его прародительниц.

К западу от Кырк-кыза, на пестрых обрывах скалистой вершины одного из восточных отрогов Султан-Уиздага, поднимается живописнейший памятник древнего Хорезма, крепость первых веков нашей эры – Аяз-кала (рис.10-11, 37-38). Народное предание связывает эту крепость с именем героя – раба Аяза, добивавшегося руки царевны, обитавшей в крепости Кырк-кыз со своими сорока подругами. Образ храброго и мудрого раба-богатыря Аяза – один из древних образов среднеазиатского тюркского фольклора. Казахское сказание, записанное на Нижней Сыр-дарье, связывает этот образ с легендарными событиями, предопределившими образование Аральского моря, исчезновение Устюртского русла Аму-дарьи и возникновение древнего Хорезма.

По этому преданию, в прежнее время не было Арала, а Сыр-дарья и Аму-дарья, соединяясь вместе, текли через Лаузан, Куня-Ургенч и Айбугир в Каспий.

На месте Аральского моря жил народ адагы, которым правил жестокий и вероломный Фасыл-хан, а на территории вдоль Узбоя обитал народ байсын во главе с Аяз-ханом, бывшим рабом, благодаря своей мудрости и справедливости сделавшимся правителем государства.

За страшные преступления Фасыл-хана, обесчестившего дочь одного святого, по молитве последнего, вода затопила все царство Фасыла. На этом месте образовались Аральское море, в которое стали впадать обе великие реки. Соединенное их древнее русло пересохло, и люди Байсына, во главе с Аяз-ханом, переселились в Хорезм и образовали царство, которое стало называться Ургенч. Адагийцы же и все их города погибли под водой, и следы их построек и сейчас можно видеть в ясные дни на дне Аральского моря.(1)

Ниже нам еще придется вернуться к этому сказанию, перекликающемуся с раннесредневековыми и античными легендами о происхождении Хорезма. Образ раба Аяза мы встречаем в XVII в. в «Родословной туркмен» Абульгази.

[23]

Лаконическое свидетельство о бытовании образа Аяза уже в XI в. мы находим в «Словаре» Махмуда Кашгарского, который пишет: «Аяз – имя раба». Речь явно идет не о специфическом имени, присваиваемом рабам вообще, а о собственном имени какого-то раба, хорошо известного тюркам, информаторам этого выдающегося раннесредневекового лингвиста.

Очень своеобразен цикл имен ряда античных и средневековых развалин Ташаузской области. Когда мы собирались в экспедицию 1939 г., охватившую эту территорию, нас крайне интриговали названия крепостей: Халап-кала, Ярбекир-кала, Ширван-кала, Шемаха-кала, переселяющие нас в Сирию и Азербайджан (Алеппо, Диарберкир, Ширман, Шемаха). Когда мы расспросили о происхождении этих названий местных туркмен, оказалось, что в народном представлении к этим развалинам приурочивается место действия замечательного туркменского романа «Шах-Сенем». Имя его героини носит интересная группа античных и средневековых развалин Шах-Сенем, центром которых является древняя, модернизированная в средние века крепость и расположенный рядом с ней великолепный садово-парковый комплекс XIII-XIV вв.

Как известно, действие романа, восходящего к сельджукскому периоду, происходит в Сирии и Азербайджане, на западных рубежах Сельджукской империи.

Однако ташаузские туркмены твердо уверены, что события эти происходили в районе «земель древнего орошения», в пределах их области. Царевна Шах-Сенем и ее возлюбленный Гариб родились в Ярбекир-кала. В живописном парке развалин Шах-Сенем царевна была заключена жестоким отцом и здесь же скрывала она своего возлюбленного.

Отсюда, в несправедливом гневе на Шах-Сенем, бежит Гариб, но не в далекое «царство Ширван-Шемаха», а в расположенную в нескольких десятках километров Ширван-кала и соседнюю с ней Шемаха-кала. Не в далекое Алеппо, а в Халап-кала пытаются бежать возлюбленные после примирения.

То же влияние литературной традиции, но в весьма своеобразном преломлении, отразилось на туркменском сказании о происхождении крепости XII-XIII вв. Дэв-кала («Крепость демона») в центральных Каракумах, очень своеобразного, круглого в плане, циклопического сооружения из огромных каменных плит (рис.96).

Как рассказал нам в 1939 г. проводник нашей экспедиции туркмен-йомут из колхоза близ города Тахты, эту крепость построил дэв (демон) по имени Фархад. Он полюбил прекрасную дочь хорезмского царя Ширин и посватался за нее. Царь был встревожен этим сватовством. Не желая выдать дочь за дэва

[24]

и вместе с тем боясь ему отказать, он обратился за помощью к старухе колдунье. Та посоветовала ему дать Фархаду невыполнимое поручение: построить в сердце каракумских песков, где нет камня, каменную крепость. Дэв, однако, выполнил поручение, нося камни на своей спине с далеких южных гор. Когда его работа была близка к завершению, царь, узнав об этом, вновь призвал на совет колдунью. Та посоветовала ему в назначенный ею день убить одновременно 9000 новорожденных верблюжат, столько же жеребят, телят и ягнят. Остальное она взяла на себя. В назначенное время она подошла к заканчиваемой дэвом крепости. В этот момент со стороны Хорезма донесся страшный крик – это тысячи матерей оплакивали своих убитых детенышей. На вопрос Фархада старуха сказала, что это весь Хорезм оплакивает только что скончавшуюся царевну Ширин. Тогда дэв, потрясенный известием о смерти своей возлюбленной и не желая ее пережить, поднял последнюю, еще не положенную на место каменную плиту и бросил ее высоко в воздух. Рухнув вниз, плита разбила голову Фархада. Узнав об этом, Ширин, которая в свою очередь полюбила дэва, прибежала на место его гибели и заколола себя над трупом возлюбленного.

В этом примитивном архетипе изящного романа о восточных Ромео и Джульетте ярко выступает его древний, мифологический аспект. Дэв Фархад, древнее божество подземного мира, покровитель строителей и каменотесов, выступает здесь как прототип литературного героя, также сохранившего в себе черты каменотеса и архитектора.

Так, в оболочке сказок и легенд, вставал перед нами загадочный мир немых развалин, полуразрушенные башни, стены и грозные бойницы которых стерегут подступы к Хорезму со стороны пустыни.

Задача состояла в том, чтобы, проникнув в это заколдованное царство, рассмотреть за фантастическим покровом очертания исторической правды, научиться читать своеобразную глиняную летопись мертвых городов.

Задача была далеко не легкой. Немало лет прошло, прежде чем место первоначальных приблизительных определений и опытов исторического осмысления отдельных фактов заняла хотя еще далекая от полноты, но все же связная в своих общих очертаниях картина исторического развития хорезмийской цивилизации от ее далеких неолитических истоков до средневекового расцвета под эгидой «великих хорезмшахов» XII-начала XIII вв. и падения под ударами монгольских полчищ – прообраза «калмыков» гульдурсунской легенды.

1.А.Нестеров. Прошлое приаральских степей в преданиях киргиз Казалинского уезда. ЗВО (Записки Восточного отдела русского археологического общества)., 1900, т. XII, IV в., стр.95-100.

[25]

(из отчета экспедиции 1937-1945 гг.)

Мы были не первыми советскими археологами, посетившими развалины древнего Хорезма. В 1928-1929 гг. в районе развалин средневековой столицы хорезмшахов – Ургенча (ныне городок Куня-Ургенч в Ташаузской области ТССР) работала экспедиция А.Ю.Якубовского, давшего первое научное описание ургенчского комплекса архитектурных памятников (1) и рекогносцировочные сведения о расположенных неподалеку развалинах раннесредневекового города  Миздахкана – ныне развалины Гяур-кала близ Ходжейли.(2)

В 1934 г. в Ташаузской области ТССР, на развалинах средневекового Замахшара, работала экспедиция М.В.Воеводского.(3)

Однако обе экспедиции затронули лишь средневековые слои этих памятников. Древнего, домусульманского Хорезма впервые коснулась экспедиция ташкентских археологов Я.Гулямова и Т.Миргиязова, раскопавших в 1936 г. зороастрийский могильник середины I тысячелетия н. э. на холме Куба-тау, близ Мангыта.(4)

В 1937 г. Я.Г.Гулямов возобновил свои работы на «землях древнего орошения» южной Каракалпакии, обследовав средневековые городища Гульдурсун и Наринджан и грандиозные развалины первых веков н. э. Пиль-кала близ Шаббаза.

В том же году и в том же районе приступила к работам наша экспедиция.

[26]

Выбор этого района был не случаен. Задача состояла в том, чтобы выйти за пределы культурной полосы, в глубь пустыни, где можно было рассчитывать найти пощаженные временем и человеком памятники наиболее глубокой древности. Этому учил нас и опыт экспедиций начала нашего века в восточный Туркестан, и самый характер агрикультуры Средней Азии. Ее интенсивность, связанная со стремлением использовать каждый клочок орошенной земли, густота заселения ирригационной зоны, наконец роковое для археологии, идущее из глубокой древности использование содержащих селитру развалин древних сырцовых сооружений для удобрения полей – приводили к тому, что древние поселения в пределах культурной полосы были либо нацело уничтожены, либо погребены под многометровыми толщами средневековых культурных наслоений, так что только большие, дорого стоящие раскопки этих верхних слоев могли привести археологов к открытию жалких остатков того, что можно было рассчитывать в почти нетронутом виде найти в пустыне.

«Земли древнего орошения», обширные районы пустыни, несущие следы ирригации и изобилующие развалинами, были известны в Средней Азии, и в частности в окружающей Хорезмский оазис части Кзыл-кумов и Кара-кумов, уже достаточно давно. Их отмечали многочисленные путешественники. Значительная часть их была нанесена на географические карты. Самое происхождение этих земель, причины их запустения давно волновали не только историков, но и географов и геологов, составляя одну из историко-географических загадок древней Средней Азии. Каких только теорий по этому поводу не выдвигалось! И изменение течения рек, определенное изменением их базиса эрозии, и неотвратимое наступление песков, и якобы порожденное самой ирригацией засолонение почв и, наконец, общее катастрофическое «усыхание Средней Азии» фигурировали в литературе в объяснение этой загадки. Но все это были лишь домыслы, по существу ничем не обоснованные, ибо не только причины, но даже время запустения этих земель оставались неизвестными. Решающее слово принадлежало историкам и археологам, и это составляло большую самостоятельную исследовательскую задачу, определившую в числе прочих наш выход в пустыню.

Выбор именно «земель древнего орошения» юго-восточной Каракалпакии определялся тем, что для этого района мы имели некоторые исторические сведения, позволяющие предполагать их относительно очень раннее запустение.

До X в. правобережье южного Хорезма было центром древнего Хорезмийского царства. Здесь лежала домусульманская

[27]

 столица страны – город Кят. Но после перехода центра политической жизни в конце X в. в Ургенч эта территория отступает на второй план и явно приходит в упадок. Резиденция древних хорезмшахов – замок Филь, или Фир, в 997 г. была смыта Аму-дарьей. В XII в. арабский географ Сам’ани сообщает, что некоторые города правобережья лежали в развалинах, и площадь их распахивалась. А в XIV в. знаменитый арабский путешественник ибн-Батута по дороге из Кята в Бухару, т.е. как раз на территории южной Каракалпакии, не встретил ни одного

 

селения, в то время как в левобережном Хорезме, в особенности в Ургенче и его округе, в дни ибн-Батуты жизнь еще била ключом.

В географических описаниях Хорезма обилие и сохранность развалин между Гульдурсуном и Султан-Уиздагскими горами особенно подчеркивалась, и мы имели все основания полагать, что именно здесь больше всего шансов найти нетронутые временем памятники домусульманской эпохи.

В 1937г. мы направили в этот район сотрудника нашей экспедиции аспиранта ГАИМК А.И. Тереножкина для первоначальной рекогносцировки. Результаты его сборов, в особенности собранный им обильный подъемный нумизматический материал, обработанный и опубликованный нами в 1938г., подтвердил наши предположения. За Гульдурсуном действительно лежала обширная зона развалин домусульманской эпохи, открывавшая широкие перспективы для исследования.(5)

[28]

 

[29]

И в 1938 г. работы экспедиции развернулись на полную мощность.

Первым объектом раскопок был избран замок VIII в. – Тешик-кала, свидетель арабского завоевания, на руинах которого, великолепно сохранивших свой внешний облик, экспедиция работала три месяца. С базы Тешик-кала была проведена разведка наиболее удаленной в глубь пустыни цепи развалин – Кой-Крылган-кала, Ангка-кала, Базар-кала, Кургашин-кала, Большой и Малый Кырк-кыз, Аяз-кала, Топрак-кала и Кзыл-кала.

Еще в разгаре раскопок наше внимание привлек рисующийся на восточном горизонте своеобразный, непохожий на окружающие нас замки VII-VIII вв. силуэт крепости, потонувшей в море песков. Мы подолгу рассматривали его в бинокль и обменивались догадками. Над грядами тяжелых барханов поднимались замыкающие полосу стен трапециевидные очертания угловых башен крепости, навевавшие ассоциации с памятниками классического Востока. И как только выдался более или менее спокойный день на раскопках, мы с фотографом Е.А.Поляковым и верблюдоводом Сансызбаем Урюмовым вышли на верблюдах по  направлению к загадочным развалинам.

Переход был крайне тяжелым. Путь лежал через ряды огромных, грозно вздыбленных грив барханов. Гребни их, по которым осторожно шагали наши верблюды, отвесно срывались в провалы глубоких «уев» – котловин выдува. На лежащем глубоко под нами дне этих котловин ветер крутил вихри сверкавшего блестками слюды черноватого песка.

В море барханов утонули развалины – их не было видно ни сзади ни впереди, но наш проводник уверенно вел нас извилистым путем, то огибая «уи», то поднимаясь по песчаным склонам. И вдруг, с гребня одного из барханов перед нами неожиданно открылась широкая площадь такыров, покрытых россыпью багряно-красных черепков. Над такырами поднимались причудливые очертания развалин странной крепости, не похожей на все то, что мы видели до сих пор. До цели нашего путешествия было еще далеко. Этой крепости (как мы потом узнали – это была Кой-Крылган-кала) не было видно с башни замка Тешик-кала. Полуразрушенные стены восемнадцатигранной цитадели были окружены правильным кругом почти сравненной с землей внешней стены с остатками девяти башен. Грани стен цитадели, сложенные из огромных квадратных сырцовых кирпичей, поднимавшиеся местами на 5-6 метров, были прорезаны узкими и частыми щелями бойниц, стреловидно оформленных сверху парами сходящихся под острым углом кирпичей.

[30]

 

[31]

А внутри и вокруг цитадели лежали бесчисленные фрагменты сосудов великолепной выделки и обжига, с поверхностью то покрытой красным лаком, то украшенной прорезным орнаментом в виде углов и треугольников, с последующей красной, коричневой и черной раскраской по розовато-желтому  фону. Среди черепков мы подняли бронзовый двухперый наконечник стрелы раннескифского типа и пару терракотовых статуэток – безголовую фигурку мужчины, сидящего поджав под

 

себя одно колено и положив руку на другое, и изображение женщины, сидящей, спустив ноги на одну сторону, на спине фантастического зверя.

Перед нами была другая эпоха, гораздо более древняя, чем та, над изучением которой мы работали в Тешик-кала; перед нами был первый памятник ранней античности Хорезма.

На закате, перейдя новые гряды тяжелых песков, мы вышли на такыры, к цели нашего путешествия – Ангка-кала, также относящейся, как выяснилось, к античной эпохе, но к более позднему периоду – первым векам нашей эры: на такыре мы подняли медную монету с изображением царя в своеобразной короне в виде орла. По сборам прошлого года этот тип был уже нам знаком – мы датировали его третьим веком нашей эры.

[32]

Анга-кала была совсем не похожей на только что обследованные нами руины, – только кирпич, да стреловидные бойницы говорили о единстве эпохи.

Правильный квадрат в плане, с квадратными же башнями по углам и по середине пролетов стен, с квадратными пилонами ворот, ведущих на внутренний двор, – это была одна из наиболее хорошо сохранивших свой внешний облик античных крепостей. С ее стены, куда я поднялся на закате солнца, позади, на пурпуровом фоне западного неба, за бесконечными гребнями песков тянулся вдоль горизонта черный силуэт бесчисленных башен мертвого оазиса Беркут-кала, вытянувшегося на 17 километров с севера на юг, и казавшийся издали силуэтом огромного города. Кругом царила мертвая тишина пустыни, подчеркивая странное ощущение призрачности окружающего царства сказочных, давно забытых человеком городов и селений, некогда воздвигнутых титаническим трудом древних завоевателей пустынь. На рассвете мы двинулись на юг, где виднелись странные развалины, близ одного из углов которых ясно рисовался неподвижный силуэт человека, как будто напряжено всматривавшегося в нас.

Это был замок VI-VIII вв. н. э. Адамли-кала («Крепость с человеком»). Иллюзию создавал причудливый зубец разрушенной стены, вблизи, впрочем, совсем не похожий на человека. По дороге нас застала жестокая песчаная буря – все окружающее пространство заполнилось гудящим непроницаемым вихрем раскаленного песка,  исчезла «Крепость с человеком», чуть виднелся силуэт соседнего верблюда. С трудом мы добрались до укрытия под стенами Адамли-кала. Так как запас воды был исчерпан, мы решили не прерывать работы и, пользуясь минутами относительного затишья, обмерили и сфотографировали крепость. Трудно забыть фигуру Е.А.Полякова, когда он, чтобы не быть сваленным ветром, из-за прикрытия стены, как какой-то злодей из-за угла, целился аппаратом на центральную башню крепости. Вероятно, не менее оригинальный вид имели и мы с Сансызбаем Урюмовым, когда, преодолевая ветер и песок, придерживая вырываемую из рук ленту рулетки, карабкались на эту башню, рискуя улететь в небо, как один из персонажей сказки Юрия Олеши.

Отсутствие воды (здесь, впрочем, сказалась еще и наша неопытность; впоследствии мы строго держались правила работы в пустыне: «едешь на день – – бери воды на неделю») не дало нам возможности дождаться окончания бурана. Только когда мы добрались опять до Кой-Крылгана, выглянуло солнце, а на полпути к Тешик-кала нас встретила «спасательная экспедиция» на верблюде с двумя бочками воды. С немалым удоволь-

[33]

ствием мы выпили чаю, вскипяченного на импровизированном костре, и двинулись «домой». Подлинно «все на свете относительно» и в дни разведок заброшенный в пустыне маленький «аул» экспедиции кажется родным домом.

Осуществленная по окончании раскопок дальнейшая разведка показала, что остальные крепости пройденного маршрута, полукольцом охватывающие «земли древнего орошения», также были заброшены еще в период античности или на заре средневековья.

Кроме многочисленных античных развалин и памятников домусульманского раннего средневековья, работы 1938 г. дали нам первые памятники бронзового века. Во время нашей с А.И.Тереножкиным пешеходной разведки в песках к юго-западу от Тешик-кала, в котловинах выдува нами впервые были обнаружены остатки нескольких развеянных стоянок с керамикой, очень близкой к керамике андроновской культуры Казахстана и Сибири и, в меньшей степени, срубной культуры Поволжья, т.е. II тысячелетия до н. э.(6)

1939 год  был – из довоенных лет – годом наиболее широкого разворота работ. Они продолжались шесть месяцев – с июня по октябрь и охватили огромную территорию от Султан-Уиздага на севере до Чарджоу на юге и центральных Каракумов на юго-западе.

В начале июня экспедиция вышла двумя разведочными партиями из Чарджоу на север, вдоль среднего течения Аму-дарьи. Западный отряд под руководством С.А.Ершова  двигался сухопутьем, вдоль автомобильной дороги. Восточный отряд под нашим руководством двинулся вдоль правого берега по воде.

По окончании маршрута, позволившего выяснить историческую динамику южных границ древнего и средневекового Хорезма, оба отряда вновь объединились на «землях древнего орошения» южной Каракалпакии. Здесь мы последовательно провели раскопки четырех памятников – трех античных: 1) большого здания в крепости I-II вв. н. э. Аяз-кала  № 3,  2) земледельческой усадьбы II в. н. э., по соседству с Аяз-кала  № 3,  3) развалин одной из ранних крепостей хорезмской античности, расположенной на крайней восточной окраине «земель древнего орошения», Джанбас-кала, и одного домулульманского средневекового замка Беркут-кала  № 36, недалеко от нашего прошлогоднего объекта – Тешик-кала.

[34]

Во время раскопок в Джанбас-кала было сделано новое существенное открытие: участники экспедиции студенты МГУ  А.Я.Абрамович и Н.Н.Вактурская, во время разведок в обширной песчаной котловине, окаймляющей с юга холм, увенчанный развалинами, обнаружили местонахождение обильных кремневых орудий и покрытый богатым штампованным орнаментом примитивной керамики. Обследование и шурфовка на месте находки показали, что перед нами прекрасно сохранившаяся стоянка первобытных хорезмийцев, значительно более древняя, чем стоянки бронзового века, открытые в 1938 г. Эта стоянка, названная нами стоянкой Джанбас-кала № 4 (до этого были обнаружены три стоянки бронзового и раннежелезного века в песках к северо-западу от Джанбаса), принадлежала к новой, мало похожей на известные в окружающих областях, неолитической культуре, названной нами, согласно существующему среди археологов обычаю, кельтеминарской, по имени ближайшего населенного пункта. Время бытования этой культуры уводило нас по меньшей мере в начало III, а может быть и в IV тысячелетие до н. э.

По окончании раскопок мы вышли в новый, один из самых трудных разведочных маршрутов нашей экспедиции – северно-каракумский. Наш караван из 14 верблюдов выступил ясным октябрьским утром из столицы северной Туркмении – города Ташауза – на запад. За две недели мы прошли около 150 километров вдоль огромного древнего канала – главной магистрали «земель древнего орошения» юго-западного Хорезма и далее, в глубь песков до развалин Дэв-кала, и обследовали 12 памятников античной и средневековой эпохи, от середины I тысячелетия до н. э. до XIV в. н. э.

Самым существенным открытием этого маршрута было обнаружение наиболее ранних памятников хорезмийской античности, более древних, чем Кой-Крылган-кала и Базар-кала (самые старые развалины Правобережья), – огромных городищ Калалы-гыр  № 1 и Кюзели-гыр на щебнисто-песчаных холмах близ среднего отрезка Чермен-яба, керамические находки на которых позволили отнести их к середине I тысячелетия до н. э.(7)

1940 год – последний довоенный год наших полевых работ – был посвящен раскопкам открытой в 1939г. неолитической стоянки Джанбас-4, рекогносцировочным раскопкам и обмерам обширного античного городища Топрак-кала, обследованию мертвого оазиса XII-XIII вв. н. э. Кават-кала и раскопкам

[35]

одной из крестьянских усадеб в этом оазисе. Он завершился маршрутом на верблюдах вдоль южной окраины Султан-Уиздагских  гор и далее на север – до города Нукуса. Во время этого маршрута вместе с открытием ряда новых античных и средневековых городищ был обнаружен интересный комплекс наскальных знаков на каменистых возвышенностях Чильпык, Беш-тюбе и Кара-тюбе, древнейшие из которых восходили к бронзовому веку и ввели нас в мир протохорезмийской пиктографической письменности.(8)

Накопленный за первые четыре года полевых работ материал был обширен и разнообразен: свыше 1500километров разведочных маршрутов, около 400 вновь открытых памятников, 14 из которых(9) были подвергнуты более или менее интенсивным раскопкам. Время от рубежа IV и III тысячелетий до н. э. – до XIV в. н. э., т.е. около четырех с половиной тысячелетий, было представлено почти непрерывной цепью памятников, позволяющих проследить главные линии развития древнехорезмийской цивилизации.(10) Были выяснены основные контуры исторической динамики культурных земель и политических границ южного Хорезма в древности и в средневековье как на правом, так и на левом берегу, установлена общая схема древней ирригационной сети, определены время и условия запустения «земель древнего орошения».

Работа над типами поселений и над памятниками истории земледелия и ремесла позволила подойти к решению центральной стоявшей перед нами исторической проблемы – проблемы истории общественного строя древнего Хорезма. Обильный нумизматический материал осветил многие вопросы политической истории, явившись вместе с тем первым комплексом памятников хорезмийской письменности. Те же монеты, печати, многочисленные и разнообразные терракотовые статуэтки и, наконец, сотни прекрасно сохранившихся памятников архитектуры приоткрыли перед нами завесу над историей духовной культуры Хорезма, его искусства и религии.

[36]

Но чем дальше мы углублялись в наш материал, тем больше возникало новых и новых проблем. Лето 1941 г. застало наш коллектив за лихорадочной подготовкой новых полевых работ: надо было завершить раскопки неолитической стоянки Джанбас-4, развернуть работы над интереснейшим античным городищем Топрак-кала; планировались обширные разведки в северных Кзыл-кумах и на Устюрте в целях выяснения северо-восточных и северо-западных историко-культурных связей древнего Хорезма.

Вероломное нападение гитлеровских полчищ на Советскую страну, прервавшее мирную созидательную работу советских людей по строительству социалистического общества, прервало и наши исследования. Почти все кадровые работники экспедиции ушли на фронт, выполняя свой долг перед Родиной и став из археологов саперами, артиллеристами, летчиками, снайперами, медработниками. Одного из нас – молодого археолога, страстного охотника, сменившего централку на снайперскую винтовку, Н.А.Сугробова – мы не досчитались в наших рядах, когда, после победы, вновь собрались вместе. Он пал смертью храбрых, защищая родную Москву.

Только в 1945 г. мы возобновили наши работы. Полевой сезон 1945 г. носил подготовительный характер: были завершены раскопки стоянки Джанбас-4, открыты в окрестностях Джанбас-кала многочисленные новые стоянки неолита и бронзового века, проведены новые рекогносцировочные работы в Топрак-кала и предпринят разведочный маршрут на северо-востоке Каракалпакии. (11) В 1946 г. работы вновь развернулись на полную мощность, оставив по своему масштабу далеко позади то, что было сделано за первые пять полевых сезонов. (12)

1.А.Ю.Якубовский. Развалины Ургенча. Л., 1930.

2.Его же. Городище Миздахкан. ЗКВ, V, 1930.

3.M.Voyevodsky. A Summary Report of a Khwarizm Expodition. BAIIAA, 1938, № 3.

4.J.Gulam. Otmuz Izlari. «Gulistan», 1937, № 4.

5.См. А.Тереножкин. Археологические разведки в Хорезме. СА VI, 1940.

6.О работах 1938 г. см. С.П.Толстов. Древнехорезмийские памятники Каракалпакии. ВДИ, 1938, № 3.

7.О работах 1939г. см. С.П.Толстов. Древности Верхнего Хорезма. ВДИ, 1941, № 1 и статью С.А.Ершова в том же номере.

8.О работах 1940 г. см. С.П.Толстов. Новые материалы по истории культуры древнего Хорезма. ВДИ, 1946, № 1.

9.Неолитическая стоянка Джанбас-4; четыре античных памятника: Джанбас-кала, Аяз-кала № 3, усадьба № 1 в Аяз-кала, Топрак-кала; четыре раннесредневековых домусульманских памятника – Тешик-кала и замки № 4, 34 и 36 в Беркуткалинском мертвом оазисе; пять раннесредневековых памятников: жилой сельский дом близ Гульдурсуна, городской дом в «старом городе» близ мазара Наринджан-баба, раннесредневековый могильник – там же, Кават-кала, сельская усадьба № 1 близ Кават-кала.

10.Опыт хронологической классификации памятников см. С.П.Толстов. Древний Хорезм (тезисы). КСИИМК, XIV, а также монографию «Древний Хорезм». – М., 1948, стр.32-34.

11.О работах 1945г. см. С.П.Толстов. Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1945 г., ИАН, СИФ, 1946, № 1.

12.О работах 1946г. см. С.П.Толстов. Хорезмская археолого-этнографическая экспедиция АН СССР 1946 г., ИАН, СИФ, 1947, № 2.

[37]

(из дневника экспедиции 1946 г.)

В июле 1946 г. развернулись обширные раскопки Топрак-кала – грандиозного городища I в. до н. э. – VI в. н. э. Основным объектом был избран замок-дворец правителя города. Три сезона предварительных обследований и рекогносцировочных раскопок 1938, 1940 и 1945 гг. позволили окончательно прийти к выводу, что Топрак-кала из всех известных нам античных памятников открывает наиболее широкие перспективы.

Ниже (см. главу VII) мы подробно остановимся на результатах этих работ, отметив сейчас, что наиболее значительным их достижением было открытие первых в Хорезме и наиболее древних и богатых из всего, что известно для других районов советской Средней Азии, стенных монументальных многокрасочных росписей, исследование которых проливает новый свет на историю хорезмийской художественной культуры.

С базы в лагере экспедиции близ Топрак-кала нами был начат новый цикл разведочных работ, связанный с широким использованием нового, современного технического средства, впервые широко примененного в практике советской археологии.

Начало использования авиации для археологических работ(1) связано с действиями военной авиации на ближневосточном театре в период первой мировой войны, когда военными летчиками был сделан ряд интересных археологических наблюдений в сирийской пустыне. Впоследствии эта работа была продолжена и развита специалистами-археологами; особенно круп-

[38]

ную роль здесь сыграли работы француза Пуадебара и англичанина Крауфорда. Помимо открытия в сирийской пустыне системы обронительных сооружений и торговых путей римского времени, Крауфорд широко применил методы визуальной разведки и аэросъемки для обнаружения совершенно неразличимых с поверхности древних поселений у себя на родине.

Опыт работы военной авиации над демаскировкой местных предметов при помощи фотографирования явился отправным пунктом для разработки методики археологической аэросъемки. Съемка совершенно не видимых с земли планировок древних укреплений и поселений с использованием демаскирующих свойств растительного покрова (различная густота или окраска в зависимости от наличия над поверхностью земли разного рода сооружений) или мельчайшего рельефа, резко выступающего в косых лучах солнца, дала возможность обнаружить целый ряд интереснейших археологических памятников. Позднее аэросъемка была применена американскими археологами во время исследования памятников древней перуанской цивилизации, а незадолго до второй мировой войны американская авиа-археологическая экспедиция Э.Шмидта провела большую работу по аэросъемке древних и средневековых памятников Ирана.

Нельзя, однако, не отметить, что авиа-археологические работы зарубежных исследователей, как правило, не выходили за рамки эксперимента и ставили перед собой лишь частные археологические и историко-географические задачи. Связь аэросъемки с наземными раскопками и разведками была весьма слабой.

Наша экспедиция, впервые введя аэрометоды в практику советской археологии, поставила перед собой ряд проблем.

Во-первых, визуальная авиаразведка должна была помочь нам в изучении древней ирригационной сети, многие важные детали которой ускользали от наземных наблюдений, особенно в тех частях, где древние каналы были сильно занесены песками, прослеживаясь лишь отдельными, разорванными участками, с трудом увязываемыми друг с другом, или там, где древняя ирригационная система подверглась сильному размыву сбросовыми водами действующей оросительной сети.

Во-вторых, применение аэросъемки позволяло уточнить планировку древних поселений, некоторые части которых совсем не прослеживаются или с трудом прослеживаются с земли, а в отдельных случаях можно было ожидать, по примеру упомянутых исследований, открытия и новых, совсем не видимых с земли объектов.

В-третьих, как плановая, так и перспективная аэросъемка

[39]

 

[40]

давала возможность максимально точно фиксировать не только планировку, но и весь архитектурный облик памятника в его современном, полуразрушенном состоянии, сэкономив много времени, необходимого для наземных обмеров, во время которых к тому же, из-за деформации памятников, многое неизбежно ускользает.

В-четвертых, маршрутные визуальные авиаразведки в пу-

 

Рис.8. Гульдурсун с воздуха.

стыне благодаря широкому полю обзора гарантировали от опасности пропустить скрывающиеся за барханами памятники: при наземном маршруте исследователь в пустыне слишком зависит от карты и проводника и всегда рискует пройти, иногда на незначительном расстоянии, от скрытого рельефом местности памятника.

И, наконец, в-пятых, стоявшие перед нами на десятом году работ задачи обследования широкой периферии древнего Хорезма, с выходом в пустыню уже не на десятки, а на  сотни километров, потребовали бы при прежней технике работы многих лет и огромной затраты средств, в то время как авиация давала возможность за короткое время покрыть огромное пространство густой сетью маршрутов. Но это требовало соединения воздуш-

[41]

ной разведки с наземным обследованием (детальный осмотр и обмеры, шурфовка, сбор подъемного материала), а соответственно – с использованием авиации в качестве, так сказать, десантного средства.

Почти идеальным типом самолета для решения всех этих задач оказался самолет системы ПО-2; сочетание вполне достаточной крейсерской и крайне малой посадочной скорости давало возможность ведения съемки памятников с малых высот, позволяя фиксировать архитектурные детали памятника, а также обеспечивало возможность посадки почти в любых условиях. Единственный дефект – сравнительно малый радиус действия – был легко преодолен организацией подвижной базы экспедиции в виде автогруппы, движущейся по проходимым местам пустыни вдоль намеченного маршрута и обеспечивающей в районе импровизированных «аэродромов» экспедиции снабжение горючим, водой, продовольствием и техническое обслуживание самолетов.

25 августа, в 6 ч. 30 м. утра, летняя группа экспедиции, в составе пилотов Е.В.Поневежского и А.П.Белея, начальника экспедиции С.П.Толстова, научного сотрудника М.А.Орлова и кинооператора К.Мухаммедова, на двух самолетах ПО-2 вылетела с посадочной площадки в окрестностях Топрак-кала для авиаобследования основного района работ экспедиции, «земель древнего орошения» южной Каракалпакии, по маршруту Кзыл-кала – Кават-кала – Джильдык-кала – Гульдурсун – Тешик-кала – Беркут-кала – Кырк-кыз – Малый Кырк-кыз – Аяз-кала – Топрак-кала.

С высоты открывается широкая панорама памятников. На фоне темносерых пухлых солончаков ясно видна оросительная система – большой канал в виде двойного светлого пунктира обветренных бугров, остатков боковых дамб, с несколькими параллельными полосами боковых, более старых русел, идущий от Кават-кала к Кзыл-кала, проходя с юга на север к востоку от развалин. Ясно видно ответвление, уходящее на северо-запад, обходя развалины с запада. Летим над Топрак-кала, и сразу перед нами возникают в новом виде многократно исхоженные нами окрестности крепости. С земли – это монотонное пространство черновато-серых, мертвых, пухлых солончаков, местами покрытое заросшими буграми. Сейчас перед нами за пределами стен города открывается картина сложных планировок. С севера от города вырисовываются очертания обширного прямоугольного пригорода, по размеру превосходящего самый город. Ясно видны светлые полосы внешних стен пригорода, к которым привязываются нерасшифрованные с земли бугры, и черная решетка внутренних планировок,

[42]

выделяющаяся на серой поверхности солончака. На юг от ворот города, прямо продолжая линию его главной улицы, тянется прямая светлая полоса, упирающаяся в нескольких километрах в берег описанного выше канала, – видимо, след ведшей в город большой древней дороги.

Берем направление на юг, на развалины мертвого оазиса Кават-кала. Идем вдоль хорошо видного на фоне солончака канала, тянущегося вдоль края сухого озера. Ландшафт меняется. Под нами серовато-белое пространство такыров, покрытое бесчисленными серповидными барханами. Между ними – грандиозные развалины города Кават-кала с его системой двойных башен, а вокруг – десятки замков и крестьянских усадеб, расположенных на многочисленных ответвлениях канала, покрывающих такыры густой сетью. Весь своеобразный архитектурный ансамбль обширного «рустака» эпохи «великих хорезмшхов» как на ладони. Если бы не пески, это казалось бы архитектурным макетом. Минуем величественный позднеантичный замок Джильдык-кала. Под нами – море глубоких песков. Канал теряется в них. По направлению к Думан-кала, лежащей в стороне от нашего маршрута, тянется какая-то темная полоса, разделяющая пески. Записываю в дневник: «Может быть это и есть главное ложе канала? Надо проверить при следующем полете!» Во время наземных разведок предшествующих лет, на основе наблюдений над направлением одного из наиболее мощных ответвлений Большого Гульдурсунского канала, теряющегося в песках недалеко на северо-запад от Гульдурсуна, у нас сложилось впечатление, что это и есть главное канал, орошавший район Кавата и Топрака. Так нам говорили и местные жители. Однако сейчас я начинаю колебаться в этом решении вопроса: между Джильдык-кала и Гульдурсуном – пески на поверхности сильно размытых такыров, где повсюду видны следы мелкой оросительной сети, но ни малейшего намека на русло магистрального арыка.

В 7 ч. 20 м. выходим к Гульдурсуну, на краю зеленого пространства культурных земель оазиса.

Вокруг древнего гиганта – бесчисленные крошечные коробочки купающихся в зелени садов и полей колхозных домов. Хорошо видна древняя оросительная система, своей запутанностью причинившая нам немало хлопот при наземном наблюдении.

С юга к Гульдурсуну подходит не один, как мы думали, а два древних канала! Они тянутся параллельно, на расстоянии, примерно, полутора километров друг от друга. По одному из них, восточному, явно более позднему, проходит большая дорога, по которой мы когда-то впервые прибыли в Гульдур-

[43]

сун. Не дойдя немного до юго-восточного угла крепости, канал делает крутой выгиб на запад, охватывает полукольцом Гульдурсун с запада и северо-запада и затем теряется в современных орошенных полях.

Второе, гораздо более значительное русло – прямое продолжение современного канала Таза-Баг-яб. На широте Гульдурсуна – мощный вододелитель. Отсюда канал разветвляет-

 

ся на три рукава: основное, среднее русло идет некоторое время прямо, затем поворачивает на северо-восток, прямо на Кум-Баскан-кала; восточное ответвление сливается с окружающим окрестности крепости восточным каналом; третье, западное ответвление уходит почти прямо на север, на Наринджан.

Летим вдоль главного русла, сильно размытого здесь, на Кум-Баскан и Тешик-кала.

Поразительное впечатление производит с воздуха Кум-Баскан. Огромный замок с могучими башнями и двойным прямоугольником высоких глиняных стен в полном смысле задавлен переметнувшимися через него гигантскими волнами барханов. Проходим над нашим старым «домом» – Тешик-кала, с которой связано так много воспоминаний. С удовольствием отмечаем, что здесь нам нечего исправлять в показаниях на-

[44]

 

[45]

земного обследования Беркут-калинского мертвого оазиса, – ирригационная сеть и расположение замков нанесены совершенно точно.

За Уй-кала канал, до того прослеживавшийся в виде плоской полосы, заметенной песком и заросшей кустарником, превращается в хорошо выраженное русло, оконтуренное двойной линией высоких бугров. Густо расположенные замки афригидской эпохи продолжаются на 4-5 километров к северу от Уй-кала; дальше они разбросаны единицами; на последней трети канала между Уй-кала и Кырк-кызом их нет совсем. Около этого места от канала ответвляется рукав, идущий к Малому Кырк-кызу, – тоже существенный корректив к наземным наблюдениям, в результате которых у нас сложилось впечатление, что Малый Кырк-кыз замыкал особый канал, идущий с юга параллельно Кырк-кызскому.

Перед самым Кырк-кызом канал дает три ответвления на северо-запад, орошавшие окрестности города; главное русло круто поворачивает на восток, к  Кургашин-кала.

Поворачиваем на запад, вдоль обрывистой на юг гряды возвышенностей, на вершинах которых прилепилась северная линия античных крепостей – Кырк-кыз, Малый Кырк-кыз, Аяз. На север уходит бесконечное пространство мертвых грядовых песков.

В 8 ч. 20 м. проходим над Аязом, с воздуха не менее живописным, чем с земли. Прямоугольник серовато-розовых сырцовых стен с бесчисленными, часто поставленными полукруглыми башнями четко рисуется на изорванной, пестрой вершине скалы. У подножья ее широко растянулась планировка обширного неукрепленного поселения II в. н. э., среди усадеб которого резко выделяется огромный косоугольный параллелограмм обнесенных валом стен и план многокомнатного здания Аяз-кала  № 3. Хорошо видно раскопанное нами здание усадьбы  № 1.

Летим дальше на запад вдоль холмистой гряды. На одном из скалистых мысов этой гряды, на полдороге до Топрака, ясно видны очертания крепости неправильной формы с сильно размытыми стенами и башнеобразным зданием в середине. Мы не обнаружили ее во время наших наземных маршрутов! Наносим на карту новый памятник.

Еще ближе к Топраку, уже на равнине, опять незарегистрированный памятник, правильный прямоугольный глиняный бугор – теперь с сильно обмытой поверхностью, судя по типу сохранности – античный, может быть раннеантичный.

Под нами Топрак. Делаем круг и приземляемся. Путешествие продолжалось 2 ч. 20 м. Завтракаем и идем на раскопки. Первый опыт позади и как будто неплохо удался.

[46]

Один из моих старых рабочих-казахов, колхозник из-под Гульдурсуна, спрашивает, куда мы летали. Я рассказываю. Он очень удивлен. Хотя самолеты и не в диковину современным хорезмийцам, но одно дело – полет в Нукус или еще дальше, а другое – если в родных местах по меньшей мере трехсуточный, привычный маршрут покрыт за два с небольшим часа.

 

Да я и сам испытываю странное ощущение: многодневные тяжелые переходы, борьба с песками, многолетние попытки расшифровать непонятные очертания древней ирригационной сети, прочитать за размытыми валами и буграми контуры древних городов и селений, поиски, разочарования, открытия – все это связанно с этим куском земли, сейчас охваченным двухчасовым перелетом, фантастически сжавшим масштабы прежних ассоциаций.

Но понятно и другое: только эти пять лет скитаний в песках дали нам возможность так легко читать развернувшуюся под нашими самолетами рельефную археологическими карту.

[47]

Следующие дни были посвящены новым полетам, линии которых пересекли «земли древнего орошения» в других направлениях и охватили незатронутые ранее группы памятников. В результате была почти полностью уточнена карта древней ирригационной сети, сфотографированы общим планом и в деталях все важнейшие памятники, демаскирован и снят ряд новых, невидимых с земли.

Удача первого опыта явилась предпосылкой для осуществления широкого плана новых разведочных работ, уже на новых для нас территориях – на Устюрте и в междуречье Нижней Аму-дарьи и Сыр-дарьи, а также дополнительного обследования района нашего каракумского маршрута 1939 г. – «земель древнего орошения» Чермен-Яба.

В середине сентября, по окончании раскопок в Топрак-кала, мы выехали из Нукуса в район мыса Урга, близ юго-западного угла Аральского моря, откуда было намечено предпринять авиаразведку юго-западной части плоскогорья Устюрт. Здесь перед нами стояло несколько задач. На картах было обозначено в этом районе немало развалин по старым караванным дорогам. Бывавшие в этом районе путешественники рассказывали нам о хорошей сохранности и интересных архитектурных формах некоторых развалин, но не могли привести никаких данных для суждения о времени их сооружения. А между тем, через эти места пролегали основные старинные караванные пути, ведущие из Хорезма в страны Восточной Европы – в Поволжье и на Русь. Исследование этих путей имело капитальное значение для решения вопросов истории хорезмско-восточно-европейских связей. Из отдельных объектов наше внимание особенно привлекали два: Алан-кала, самое имя которой, связанное с названием древнего народа аланов, не могло не интриговать историков, и Шайтан-кала, на одноименном острове среди огромного горько-соленого болота Барса-кельмес. Шайтан-кала значит «Чертова крепость», а Барса-кельмес – «Пойдешь – не вернешься». Остров почти не достижим с берега. Глубокая трясина, покрытая соляной коркой, непроходима ни пешком, ни на лодках. Правда, нам передавали, что несколько лет назад один казах, в поисках своего пропавшего верблюда, якобы перешел по его следам через трясину на остров и, вопреки страшной славе болота, вернулся обратно. Однако достигнуть острова можно было лишь с большим трудом. А между тем, как рассказывали обитатели колхозов Кунградского района, ближайшей населенной местности, с берега шора ясно видны на острове развалины загадочной крепости, где якобы по ночам горят огни и зарыты каким-то древним царем несметные сокровища.

[48]

Решение загадки «Чертовой крепости» превращалось в интересную и нелишенную романтизма задачу для археологов.

Вечером 14 сентября мы поднимаемся для первого, рекогносцировочного полета. Быстро уходит вниз каменистая поверхность мыса. Под нами его треугольный рисунок. Ясно видна группа средневековых каменных башен на восточной оконечности. У подножия могучих обрывов, на узкой прибрежной полосе, приютились белые домики рыболовецкого рабочего поселка Урга, карабкающиеся вверх по уступам скал. У берега – многочисленные мачты рыболовных судов – пароходиков, катеров, лодок. На юге – голубая гладь озера Судочье с дремлющими на ровном зеркале вод рыбацкими суденышками. На севере – широкое, уходящее до горизонта, интенсивно синее, подернутое вдоль берега белым рисунком бурунов пространство Арала. На восток уходит бесконечная густозеленая равнина заросшей камышами дельты – зыбкое пространство воды и камыша. А на западе (на юг – вдоль озера Судочье, на север – вдоль берега Арала) – могучая пятидесятиметровая стена восточного Чинка Устюрта, хаос рваных пластов белого, серого, зеленоватого камня, грозно нависающих над бездной. У подножья скал – нагромождение рухнувших глыб, на которые накатываются синие волны моря. А за Чинком далее на запад – ровное, монотонное пространство плоскогорья, то серовато-бурая, то грязно-коричневая, то зеленоватая глинисто-щебнистая равнина, на которой четко рисуются светлые ленты старинных караванных дорог, Уходящих на северо-запад.

Летим над зелеными плавнями, над бесконечным морем колеблемого ветром камыша, в просветах между которым блестит вода. Здесь на карте помечено несколько развалин. Но где они? Между камышами – узкие водяные коридоры. По одному из движется лодка. Ничего, кроме воды и камыша, на десятки километров. Я помню эти места еще по 1929 г. Тогда я глядел на бесконечные стены камыша – приют кабанов, а иногда и тигров не сверху, а снизу, с утлой лодочки, которая вот также долгими часами пробиралась по узкому водяному коридору. А вот и «развалины»! Совсем новый вид памятника! На ровном зеленом фоне камыша – нарисованные просвечивающей водой очертания квадрата стен, линия окружающего рва, ворота, угловые башни. Только рисунок из воды и камыша, ясно видный сверху, остался от затопленной водой крепости. Проходим над островами Кзыл-джар и Кыят-джар, на берегах которых раскинулись, как маленькие кубики, домики рыбацких каракалпакских колхозов, затеренных среди заросших камышом плавней. Путь к ним – только на лодке, по извилистым водяным коридорам, или по воздуху.

[49]

Делаем круг и идем обратно, в сторону белой стены Устюрта. Три полета, проделанных нами над юго-восточным Устюртом, дали богатый материал. Прежде всего удалось открыть большую раннесредневековую дорогу, ведущую от одного из подъемов на Устюрт в районе озера Судочье через старые колодцы Уч-кудук, Булак, Кос-булак и Белеули на северо-запад, на Нижнюю Эмбу и, по всей видимости, далее на реки Урал и Волгу. Колодцы были некогда великолепно оборудованы каменными каравансараями. Самые колодцы были обложены камнем. Каравансараи и колодцы располагались на расстоянии около 25 километров друг от друга – нормальный дневной переход каравана.

Обследование некоторых из этих памятников показало, что сооружение и функционирование их относятся к X-XI вв. Один из каравансараев, Белеули, оказался великолепным памятником раннесредневекового хорезмийского зодчества, и ниже (см. главу X) мы на нем подробно остановимся.

Другая дорога шла на запад, на Мангышлак, обходя Барса-кельмес с юга. На ней-то и была воздвигнута крепость Алан-кала, относящаяся к несколько более раннему времени, – небольшое квадратное сооружение из грубо обтесанного камня с квадратными башнями по углам, построенное возле группы высеченных в скалистой поверхности плато древних колодцев.

Определение времени постройки крепости показывает, что ее имя не случайно. Бируни в своем топографическом трактате говорит нам о существовании в его время на западных окраинах Хорезма остатков древнего аланского населения. «Это род аланов и асов, и язык их смешанный из хорезмийского и печенежского», пишет хорезмийский ученый, локализуя поселения хорезмийских аланов-асов в районе Устюрта – Мангышлака (ВДИ, 1941, № 1, стр.194). Алан-кала – хорезмийская крепость в стране устюртских аланов сохранила в своем имени память об этом важном компоненте в этногенезе средневековых хорезмийцев.

        Романтическая загадка Шайтан-кала получила, к сожалению, негативное разрешение.

Надо сказать, что, когда мы подлетали впервые к шору Барса-кельмес, мы все были немного взволнованы. Шор производит с воздуха незабываемое впечатление. На горизонте, за бесконечной пестрой, бурой, коричневой, серой, зеленоватой щебнистой поверхностью плоскогорья, появляется снежно-белая полоса. Чем дальше, тем она становилась шире. И вот перед нами огромная, серебряная в лучах солнца, сверкающая как

[50]

снег, абсолютно гладкая поверхность древнего озера, опоясанная причудливыми разводами темносерых прибрежных солончаков и резными узорами столов холмов с выходами многоцветных пластов пород в уступчатых обрывах побережий. На снежном фоне – два темных пятна островов Шайтан-кала – Большого и Малого.

Подходим к островам. Перед нами, как и берег шора, опоясанные кольцом темносерого прибрежного солончака два не-

 

больших овальных островка. Это такие же останцевые столовые возвышенности, с причудливыми изрезанными берегами, образованными выходами слагающих их сероватых, зеленоватых и розовато-бурых пластов горных пород, какие окаймляют берега шора. Мы трижды проходим над островами, снижаясь до высоты около 50 метров. Ничего! Никаких следов искусственных сооружений. Шайтан-кала, в соответствии с народной легендой, построена не людьми. Это игра природы. Причудливые очертания каменных останцев и зубчатая линия берега действительно производят впечатление развалин. Но это такие же «развалины», как, например, «Чертова крепость» Идинен в стране туарегов, в Сахаре, скалистая возвышенность причудливых очертаний, исследуя которую едва не погиб известный путешественник Барт.

[51]

Многое можно было бы рассказать из наших впечатлений о полетах: о бесчисленных стадах непуганных джейранов, без оглядки обращавшихся в бегство от снижавшихся над ними чудовищных рычащих птиц, об опоясанных бурунами живо-

писных белых скалах мыса Ак-тумсук и интенсивно синей поверхности Аральского моря, недаром названного старыми русскими путешественниками Синем морем (я видел пять морей, но такой замечательной синевы я не видел нигде), и о многом другом, но это увело бы нас слишком далеко от нашей темы.

По окончании работ, предпринимавшихся с базы в Урге, мы начали третий цикл исследований, на этот раз с базы непосредственно в г.Нукусе. Это было совсем новое ощущение: день провести среди заброшенных на 100-150 километров в глубь пустыни развалинах, среди мертвой тишины песков и скал южного Устюрта, а вечером, умывшись и переодевшись, отправиться ужинать в ресторан, посмотреть новую картину в кино и обрабатывать дневники при электрическом свете, в комфортабельном номере гостиницы.

[52]

Помимо уточнения наших данных по памятникам Чермен-яба, обследованным в 1938 г., мы провели работы по разведкам развалин южной оконечности Устюрта, среди которых самыми эффектными являются развалины Дэв-Кескен-кала («Крепость, зарезанная демоном»).

 

Она расположена на оконечности узкого мыса юго-восточного угла плоскогорья, в своей узкой части, километрах в 20 к северо-западу от крепости, перерезанного мощным рвом и валом. Крепость живописно поднимается над тридцатиметровым обрывом Устюрта, увенчанным великолепными очертаниями могучей сырцовой башни-цитадели и вытянувшимися вдоль него рядом позднесредневековых мавзолеев.

Дэв-Кескен – это огромный прямоугольник стен из дикого камня, с многочисленными башнями и сложным предвратным

[53]

сооружением. Вокруг крепости – глубокий, высеченный в скале ров. Внутри стен – бесчисленные следы разрушенных позднесредневековых каменных построек.

Основание стен и цитадели восходит к античности, но конечный период жизни города падает на XVI-XVII вв.

У подножия «верхнего города» расположился, вплотную примыкая к скале, второй прямоугольник «нижнего города», окруженный стенами средневековой сырцовой кладки и датируемый обильными находками позднесредневековой керамики. Город опоясан изгибом близко подходящего здесь к Устюрту ответвления сухого русла Дарьялыка, староречья западного протока Аму-дарьи, впадавшего в Сарыкамышскую котловину. На юго-запад от обоих городов лежит третий прямоугольник – планировка обширного позднесредневекового парка, производящего сверху весьма эффектное впечатление.

Дэв-Кескен, как нам представляется, может быть точно отождествлен с городом Вазиром – позднесредневековой столицей Западнохорезмского удельного княжества XVI-XVII вв.

Вазир в 1558 г. посетил английский путешественник Антони Дженкинсон. Он пишет:«Крепость Селлизюр (Sahri-Vazir – «город Вазир») расположена на высоком холме; здесь живет король, называемый ханом… Южная часть крепости расположена на низкой, но очень плодородной земле; здесь растет много прекрасных плодов… Вода, которой пользуется вся эта страна, берется из каналов, проведенных из реки Оксуса (Аму-дарья – Дарьялык) к великому истощению этой реки; вот почему она не впадает больше в Каспийское море, как в минувшие времена. В недалеком будущем эта страна будет, наверно, разорена и станет пустыней из-за недостатка воды, когда не хватит вод Оксуса».(2)

Как топография города (крепость на холме и город в низине), так и его географическое положение (два перехода от Куня-Ургенча в сторону Мангышлакской пристани, т.е. на запад, на берегу Дарьялыка; фктически Дэв-Кескен расположен в 60 километрах, т.е. точно в двух верблюжьих переходах прямо на запад от Куня-Ургенча, на берегу Дарьялыка) не оставляют ни малейшего сомнения в тождестве Вазира и Дэв-Кескена.

3 октября 1946 г. начался четвертый, заключительный тур наших авиаразведочных работ. Перед нами стояла задача разведать территорию северных Кзыл-кумов, междуречье нижних Аму-дарьи и Сыр-дарьи, пересеченное двумя старыми боковыми

[54]

 

  

[55]

руслами последней, Жаны-дарьей и Куван-дарьей, по которым еще в первой половине XIX в. и даже позднее текла вода. На картах и отчетах путешественников – офицеров царской армии в период завоевания Средней Азии и позднейших авторов географических описаний этой части Средней Азии – показаны многочисленные развалины. Однако научному исследованию они не подвергались, и даже время их существования оставалось неизвестным. А между тем, в средние века это была территория нескольких самостоятельных или зависимых от Хорезма феодальных владений.

К югу от устья Сыр-дарьи лежал город Янгикент («Новое селение») – резиденция правителя тюрков-огузов. Где-то поблизости были города Хувара и Дженд; последний – центр значительного княжества, в XII в. зависимого от Хорезма, а ранее, в X-XI вв., игравшего крупную роль в истории хорезмско-огузских отношений и первого этапа возвышения династии сельджукидов.

В древности именно здесь, как правильно полагает академик В.В.Струве(3), лежал основной центр расселения саксо-массагетских племен, упорных противников древнеперсидских завоевателей Кира и Дария, а впоследствии, во I-II вв. до н. э., сыгравших крупную роль в уничтожении власти греко-македонских завоевателей и образовании великой Среднеазиатско-индийской империи кушанов. В истории Хорезма эти области всегда играли исключительно крупную роль; заселявшие их полуварварские племена в средние века то входят в сферу влияния Хорезмского государства, то выступают в качестве грозных его противников. Между тем, исторические сведения об этой территории еще более скудны, чем о Хорезме, и когда (в 1942 г.) мы подводили итоги первого четырехлетия наших полевых работ, мы не могли не ощущать значительного пробела в нашей реконструкции исторического прошлого Хорезма. В нашей картине отсутствовал мир массагетских, аланских, впоследствии гуннских и тюркских степных племен, вне учета взаимодействия с которыми история Хорезма не может быть понята до конца. Заполнять этот пробел приходилось косвенно, путем привлечения материала по истории гуннов и тюрков отдаленных восточных областей – Монголии и восточных районов Средней Азии, где эта история освещена китайскими историческими источниками и орхонскими тюркскими надписями VIII в.

Выяснить характер хозяйства, общественного строя, культуры сыр-дарьинских племен, степень и формы их культурных

[56]

связей с Хорезмом, вопрос о хорезмских колониях на Нижней Сыр-дарье, существование которых мы имели все основания предполагать, о местоположении важнейших центров этой области и расселении упомянутых в источниках племен – таков был обширный круг стоявших перед нами задач.

Наша подвижная база была выдвинута в район развалин Чирик-рабат («Войсковое укрепление») на староречье Жаны-дарьи, в 240 километрах к западу от Кзыл-орды. 8 октября, в 13 ч. 10 м. по местному времени, сюда прибыли самолеты из Нукуса с пилотами И.И.Яловкиным и Н.Д.Губаревым и бортмехаником П.Кокориным.

В 16 ч. 30 м. мы поднялись с посадочной площадки близ Чирик-рабата. Под нами – причудливый рисунок меандров Жаны-дарьи, густо заросшей кустарником. Красноватая осенняя листва гребенщика, заросли которого заполняют русла, резко контрастирует с темными тонами саксаульных зарослей побережья. На горизонте в обе стороны – окаймляющие долину гряды кзылкумских песков.

В одном из изгибов русла – развалины Чирик-рабат – огромная овальная древняя крепость, восходящая к середине I тысячелетия до н. э., окруженная системой концентрических валов и рвов, внутри которой видна прямоугольная планировка более поздней античной крепости первых веков нашей эры (см. рис.22).

Хорошо видна поздняя, XVIII-XIX вв. н. э., заброшенная каракалпакская ирригационная сеть и многочисленные развалины каракалпакских укреплений и мавзолеев.

9 октября, в 9 ч. 38 м., вылетаем во второй полет (подвижная база должна во время наших полетов переместиться на 100 км к востоку, в район развалин Кум-кала). Летим на запад. Проходим над грандиозным мавзолеем Сарлы-там, заброшенным в густую чашу саксаульников. Снижаемся. Бреющим полетом делаем несколько кругов над мавзолеем на высоте 30-40 м над землей. Посадка невозможна. Перед нами великолепное купольное здание, с высоким, отделанным бирюзовой майоликой порталом, не уступающее мазарам Куня-Ургенча и явно относящееся к XII-XIII вв. н. э. густой саксаульник спас мавзолей от разбора практичными «мусульманами»-казахами, мало считающимися со старыми мусульманскими святынями, когда нужен жженый кирпич для их родовых кладбищ. Придется, по видимому, на обратном пути пробиться через чащу саксаула, чтобы добраться до мазара и обмерить его. Возвращаемся на северо-восток. Под нами бесконечная панорама разнообразных позднесредневековых ирригационных сооружений и укреплений. Возвращаемся в Чирик-рабат в 12 часов. После

[57]

заправки самолетов и завтрака, в 12 ч. 50 м., вылетаем в новый полет – на этот раз на север.

К северу от окружающего Чирик-рабат меандра Жаны-дарьи картина резко меняется. Остались позади саксаульные заросли и следы каракалпакской ирригации. Под нами белесые пятна такыров и тяжелые гривы песков. Снова следы ирригации, но на этот раз знакомые по «землям древнего орошения» южной Каракалпакии – плоские, размытые следы ее на та-

кырах, а не глубокие, заросшие кустарником щели, казалось, вчера заброшенных каракалпакских арыков. И, наконец, среди такыров и песков вырисовываются очертания значительного поселения. Это развалины Бабиш-мулла – правильный квадрат крепости с квадратной же цитаделью посредине и планировкой окружающего крепость с трех сторон, также обнесенного стеной поселения, а на юго-запад от него развалины мощного изолированного замка со своеобразной крестовидной планировкой. Идем на посадку. В 13 ч. 50 м. садимся на гладкую поверхность такыра, покрытую россыпью красной античной керамики. Подходим к развалинам. Перед нами – типично хорезмийские античные оборонительные сооружения: характерный крупный сырцовый кирпич, размером 39  39   11 и 40    40   11, с сильной примесью рубленой соломы (саман), стрело-

[58]

видные бойницы в стенах, правда, боле низкие, чем в большинстве памятников Хорезма, но похожие на бойницы античной крепости Шах-Сенем на Чермен-ябе. Керамика – типичная для раннеантичных памятников Хорезма, датируемых первыми веками до н. э., сделанная на ножном круге, великолепно обоженная, покрытая красным ангобом. Налицо все формы античной хорезмийской керамики – чаши с дисковидным поддоном, кувшины с прямоугольной в сечении ручкой, характерные фор-

 

мы сосудов, венчики хумов (пифосов). Бабиш-мулла целиком входит в круг раннеантичных хорезмийских памятников. Мы явно на территории небольшой хорезмийской колонии на среднем течении Жаны-дарьи.

Однако время идет. В 15 ч. 20 м. поднимаемся и через полчаса садимся снова в окрестностях Чирик-рабата, где еще недавно была наша база. Надо догонять ушедшие вперед автомашины. Час уходит на закуску, заправку самолетов, подготовку к вылету. В 16 ч. 45 м. в третий раз за сегодняшний день отрываемся от земли и летим на восток. Времени мало. Надо торопиться. Летим над пескаим, на север ушли окаймляющие русло саксаульные леса. Солнце садится. Дальше лететь рискованно, впереди вновь густые заросли саксаула – можно в

[59]

сумерках не найти места для посадки – в 18 часов садимся на ближайших такырах.

Разводим грандиозный костер из саксаула. Пускаем ракету. Далеко на востоке во мраке вспыхивает в ответ яркая звезда сигнальной свечи. Это наши. Отвечаем ракетой. Уже совсем темно. На костре кипит чай. Наскоро ужинаем консервами и организуем импровизированный ночлег.

В 7 ч. 35 м. 9 октября взлетаем и возвращаемся на намеченную трассу. Через 10 минут мы снова над густыми зарослями саксаула. На берегу Жаны-дарьи неправильные очертания оплывших валов большой, сплошь заросшей густым саксаулом крепости. Это Кум-кала, намеченный пункт встречи. Возле нее наши автомашины. Товарищи что-то усиленно сигнализируют нам. Проходим низко, на мгновенье выключив мотор. Снизу что-то кричат, но слов разобрать нельзя. Надо искать посадку самим – здесь сесть явно невозможно. Делаем несколько кругов. Вкруг, куда ни кинешь взгляд, сплошное море саксаула. Единственное ровное, открытое место – узкая полоса старой дороги. Делать нечего. Приходится до конца испытать технические качества ПО-2. И.И.Яловкин, ведущий пилот, идет на посадку. С первого захода примеривается, проходит над дорогой, почти касаясь земли. Можно! Второй заход – и самолет, подпрыгивая, катится по дороге. Благополучно садится второй самолет. К месту посадки мчится сзади автомашина. Еще несколько минут – и мы снова в сборе у лагерного костра, завтракаем и обсуждаем ситуацию. В 11 ч. 20 м. самолеты отрываются от земли и идут на северо-запад к развалинам Джан-кала, где намечена главная база экспедиции. Русло делает крутую петлю на север. Вдоль русла – группы мазаров, следы каналов.

В 11 ч. 35 м. среди саксаульных зарослей открывается широкая панорама обширного комплекса развалин. В разных направлениях развертываются каналы. Повсюду разбросаны в густом саксаульном лесу массивы построек: цитадель с одинокой сторожевой  башней, ломаная линия городских стен, сырцовые фундаменты каких-то больших сооружений, покрытые грудами жженого кирпича, здание загородного каравансарая, две обширные, примыкающие к городу усадьбы с эффектными садово-парковыми планировками. Под нами развалины крупного средневекового городского центра.

Ищем посадку – дело трудное в этой стране саксаула. Наконец, выбираем подходящий такыр, окруженный высокой стеной саксаульных зарослей. Садимся. Здесь будет наша база.

Спешим на развалины, продираясь сквозь густую чащу. Совсем необычное для Средней Азии впечатление – развалины,

[60]

густо заросшие лесом! Мощные корявые стволы поднимают хаос фантастически изогнутых сучьев вверх на 3-4 метра. Без самолетов было бы более чем трудно ориентироваться в планировке города, да и самый город можно было бы не заметить. Под ногами размытые и разрушенные корнями деревьев постройки, россыпь многоцветной поливной и черной керамики, хорошо знакомой хорезмийской керамики XII-XIII вв.

Мы в городе Дженде, крайнем восточном форпосте средневекового Хорезмского государства до его превращения в мировую империю.

Дженд искали давно (правда, больше не на местности, а на карте). Выдвигалось немало разнообразных гипотез по этому вопросу, так как показания средневековых источников не дают точных географических ориентиров для локализации этого несомненно очень значительного центра нижнесыр-дарьинского бассейна.

В.В.Бартольд в «Туркестане» (1990 г.) (4) отказывается локализовать этот город. «Сколько-нибудь точно определить местоположение этих городов (Узкенд, Барчынлыгкент. – С.Т.) и самого Дженда мы не имеем возможности, так как расстояние между ними и другими городами нигде не указывается», пишет он по этому поводу. Лерх(5) весьма предположительно указывает, что Дженд должен был находиться близ кладбища Хоркут-ата (к западу от ст. Джусалы).

Каллаур(6) пытается отождествить Дженд с еще не обследованными археологическими развалинами Кыс- или Гыш-кала ( по предположению Бартольда, Хышт-кала – «Кирпичная крепость») в урочище Тамар-уткуль, в 25-30 километров от Кзыл-орды, на левой стороне Сыр-дарьи.

Эту точку зрения Бартольд в 1914 г. считал «очень правдоподобной».(7)

К этой точке зрения присоединяется и В.Ф.Минорский.(8)

Что касается нашей Джан-кала, то Каллаур(9) пытается отождествить ее со своим чисто гипотетическим «вторым Янгикентом», расположенным где-то поблизости от Дженда. Бартольд отмечает, что эта гипотеза Каллаура «не находит себе подтверждения в источниках».(10)

Надо вспомнить одно очень важное обстоятельство: развалины почти всех сколько-нибудь крупных городских центров

[61]

в бассейне Средней и Нижней Сыр-дарьи сохранили до сих пор или по крайней мере сохраняли еще недавно свои названия в почти не измененном, во всяком случае легко узнаваемом виде: Янгикент – Джанкент-кала, Сауран – Сауран, Сыгнак – Сунак-курган; Ашнас – Асанас и т.д. Мало вероятно, чтобы имя такого значительного центра раннего средневековья, как Дженд, полностью было забыто. И единственным памятником Нижней Сыр-дарьи, до сих пор носящим созвучное с Джендом имя, является Джан-кала.

Важным ориентиром для нас мог бы явиться, если бы мы сумели определить его местоположение, упоминаемый сборником документов XII в. («Инша») пункт Саг-дере, расположенный на реке по дороге из Хорезма в Дженд, в 20 фарсахах (т.е. в 120 км) от Дженда.(11) Если мы отложим это расстояние на запад от Джн-кала по линии современной дороги Тахта-Купыр – Кзыл-орда, вдоль русла Жаны-дарьи, то оно окажется совпадающим с городищем Чирик-рабат (по прямой 110 км от Джан-кала, по показанию спидометра моей автомашины 125 км; если учесть небольшие отклонения от дороги для осмотра расположенных в непосредственной близости к ней памятников, расстояние будет равняться почти в точности 120 км).

Саг-дере – тюрко-иранское сочетание слов со значением «Правая долина», «Правое русло». Как раз перед Чирик-рабатом Жаны-дарья разветвляется на два рукава, на правом из которых, недалеко от его истока, расположены развалины. Думаю, что все приведенные выше аргументы позволяют считать нашу идентификацию окончательной. Чирик-рабат – это раннесредневековое урочище Саг-дере, Джан-кала – это раннесредневековый город Дженд.

Наши дальнейшие воздушные и наземные разведки показали, что Джен-кала – центр значительного района, густо заселенного в XII-XIII вв. В 12 километрах к юго-востоку лежит уже упомянутая Кум-кала, также значительное городское поселение XII-XIII вв.

Далее к югу расположен комплекс средневековых развалин Кум-кала №2 – большой замок и примыкающий к нему обширный рустак. Следы средневековой ирригации, усадеб, развалины значительных укреплений тянутся вдоль южного берега Жаны-дарьи почти до края современной культурной полосы, по крайней мере на 40-50 километров на восток от Джан-кала. Во всем этом комплексе памятников Джан-кала, бесспорно, наиболее значительный.

[62]

Отложив детальное обследование Джан-кала на время после завершения воздушных разведок, 10 октября решаем начать обследование междуречья Жаны-дарьи и Куван-дарьи и течение последней до Аральского моря. Первым объектом работ намечаем комплекс памятников в урочище Джеты-асар, на верхнем отрезке Куван-дарьи.

Обширный маршрут по линии Джан-кала – Джеты-асар – Джусалы – Казалинск – «Болотные городища» к югу от Казалинска – Куван-дарья – Джусалы – Джеты-асар – Джан-кала и повторный полет на Джеты-асар для более полного доисследования этого интереснейшего комплекса раннеантичных памятников открыл перед нами две совершенно новые главы истории культуры восточного Приаралья. Здесь, в общем обзоре наших работ, было бы, пожалуй, трудно охарактеризовать итоги этого маршрута, давшего нам, во-первых, своеобразную, полуварварскую культуру оседлого земледельческого населения бассейна Куван-дарьи середины и второй половины I тысячелетия до н. э. и, во-вторых, еще более своеобразную культуру оседлых скотоводов, рыболовов и земледельцев восточного берега Аральского моря в I тысячелетии н. э., составивших основное ядро раннесредневековых тюрков-огузов, сыгравших впоследствии столь значительную роль в образовании Сельджукской империи. Нам придется коснуться этих памятников довольно подробно ниже и тогда-то уж, попутно, рассказать кое-что и о нашем путешествии.

Сейчас, пожалуй, ограничимся тем, что по окончании этой серии полетов и распростившись 15 октября на гостеприимном джендском «аэродроме» с нашими пилотами, мы двинулись в длинный обратный путь на автомашинах, чтобы доделать то, что осталось незавершенным по пути вперед.

    21 октября в 1 ч. 45 м. через 18 дней после начала жаны-дарьинского маршрута, после тяжелого ночного перехода через кунябугутские пески, мы возвратились в Тахта-купыр и отдохнули в домике одного из наших проводников. К вечеру того же дня белые фургоны наших автомобилей торжественно подкатили к подъезду нукусской гостиницы, где нас ждала дружеская встреча с закончившими уже работу в дельте Аму-дарьи этнографами нашей экспедиции.

«Полет через тысячелетия» был завершен. Позади осталось 9000 километров воздушных маршрутов, давших нам огромную, вновь исследовательски освоенную территорию, и свыше 200 новых памятников – от раннеантичных руин середины первого тысячелетия до н. э. до позднесредневековых каракалпакских памятников Жаны-дарьи и Куван-дарьи.

1.Обзор зарубежных авиа-археологических работ см. в книге А.В.Гавеман. Аэросъемка и исследование природных ресурсов. М.-Л. 1937, стр.265-275. См. также E. Schmidt. Flights over ancient cities of Iran. Chicago. 1940.

2.Цит. по переводу Ю.В.Готье: «Английские путешественники о Московском государстве в XVI веке», Л., 1937, стр.176-177.

3.В.В.Струве. ИАН, СИФ, 1946, № 3.

4.В.В.Бартольд. Туркестан, II, стр.181.

5.Лерх. Археологическая поездка…. Стр.11.

6.ПТКЛА, Прилож. К протоколу от 11 сентября 1900 г.

7.В.В.Бартольд. Орошение, стр.152.

8.Hudud al-Alam, стр.371 и карта VII на стр.307.

9.ПТКЛА, VIII, стр.66 и сл.

10.В.В.Бартольд. Орошение, стр.151.

11.В.В.Бартольд. Туркестан, I (тексты), стр.41.