Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Ч. II. Гл. VIII

[191]

«Так было до царя Африга, и был он один из этой династии. И заслужил он дурную славу, как заслужил ее у персов Ездеджерд [Ездегерд I, 399-420 гг.]…

И построил [Африг] свой замок внутри ал-Фира в 660 г. после Александра [Македонского]. И ведут летоисчисление от него [Африга] и потомков его. И был ал-Фир крепостью близ города Хорезма с построенными из глины и сырцового кирпича тремя стенами, одна внутри другой, следуя друг за другом по высоте, и превосходил все их замок царей, так же как Гумдан в Йемене, когда был резиденцией Тоббов… И был ал-Фир виден с расстояния Десяти миль и более».

Так излагает ал-Бируни обстоятельства, сопровождавшие установление третьей по счету и последней домусульманской хорезмийской эры.

За этим сжатым текстом чувствуется дыхание больших общественных событий, сделавших принятие хорезмийцами новой эры отнюдь не случайным актом. Установление новой династии, хотя и считающейся продолжением (или ответвлением?) древних сиявушидов, врезавшийся в народную память образ жестокого царя-деспота, создание им грандиозного укрепленного замка, стоявшего грозным символом власти афригидов вплоть до дней их падения, когда, вслед за смертью последнего афригида, башня Африга рухнула в волны Аму-дарьи, — все это нельзя не рассматривать как звенья одной цепи.

На хорезмийских монетах сохранился портрет Африга (рис 65). Перед нами хищный профиль горбоносого человека с остроконечной жидкой бородкой, с напряженным взглядом крупных, выпуклых глаз. Двойная линия бус охватывает его шею. Полу-

[192]

сферическая тиара, покрытая чешуей бляшек и с назатыльником, украшенная полумесяцем на лбу, увенчивает голову царя. На реверсе–традиционныйвсадник с тамгой позади него, следы греческой надписи сверху и хорезмк некая надпись под ногами коня, гласящая “pwrg MLK” — «царь Африг».

В окрестностях Шаббаза — городка, возникшего в позднем средневековье на месте дофеодальной столицы Хорезма, до сих пор стоят развалины грандиозной позднеантичной крепости, известной в народе под названием Пиль-кала. Имя «Пиль» —  закономерное современное произношение древней формы «Фир», наряду с которой в арабских источниках (Табари) встречается и начертание «Филь».

Рис. 65. Монета Африга

Пиль-кала — не замок Африга. Ал-Бируни, современник гибели замка, не мог, конечно, ошибиться. Да и описание ал-Бируни не соответствует планировке и конструкции Пиль-кала. Однако этот замок относится к эпохе Африга и высится до наших дней как единственный памятник афригидской столицы, имя которой он носит до сих пор.

Развалины окружены болотом, через которое ведет единственная тропа. Городище обнесено обращенной временем в низкий вал мощной сырцовой стеной из кирпича античных размеров, с многочисленными, часто расположенными округлыми башнями вдоль стен, образующими на углах знакомую нам по Аяз-кала фигуру «ласточкина хвоста». Крепость вообще ближе всего напоминает Аяз-1 и, видимо, близка к нему по времени — постройка ее может быть датирована II- III вв. н. э. Но у одного из углов крепости возвышаются мрачные развалины огромного здания, 54×54 метра, не похожего уже на античные постройки. Мощные стены его возведены из глинобитной кладки, причем решены крайне своеобразно: блоки пахсы расположены перпендикулярно к поверхности стены, обеспечивая этим возможность придать ей небывалую толщину — около 6 метров при высоте 10-11 метров. Это придает зданию своеобразный вид, напоминающий о циклопических сооружениях. Время Африга — время большого исторического перелома. И сейчас, пожалуй, мы можем вскрыть сущность этого перелома, скрытую за скупыми словами ал-Бируни.

[193]

  

Рис. 66. Пиль-кала с самолета

[194]

Начиная с IV в. мы действительно наблюдаем все более и более быстрое развитие процессов, приведших к резкому изменению всего хозяйства, общественного устройства, быта и политической жизни Хорезма. И наиболее ярко это изменение отражено в возникновении совершенно нового типа поселений и жилищ, основной формой которого становится, в полном соответствии с рассказом Бируни, замок.

Рис. 67. Пиль-кала, цитадель

Процессы, которые мы наблюдали выше, знакомясь с памятниками III в., здесь находят свое полное развитие.

На смену неукрепленным поселениям типа Аяз-кала, широко раскинутым под защитой могучих крепостей, воздвигнутых и содержащихся государством, приходит сильно укрепленная, лежащая изолированно среди полей усадьба земледельца, миниатюрный замок. И над этими крестьянскими «замками» гордо возвышаются грозные укрепления замков аристократии. Античные крепости, замыкавшие оазис со стороны пустыни, приходят в упадок. «Археологическим заповедником» этой эпохи, периода, непосредственно предшествовавшего арабскому завоеванию, является грандиозный комплекс развалин — мертвый оазис Беркут-кала (основная масса его памятников относится к VII-VIII вв. н. э.).

На протяжении около 17 километров, полосой в 2-3километра по обеим сторонам идущего с юга на север мощного арыка, дающего ряд ответвлений, было разбросано около ста сильно укрепленных усадеб-замков. Если Джанбас-кала помогла нам решить вопрос о «тысяче городов» древней и Средней Азии, о которой рассказывают Помпеи Трог и позднейшие

[195]

китайские источники, то беркут-калинский оазис помогает решить вопрос о десятках тысяч замков, о которых рассказывают источники эпохи арабского завоевания.

Здесь представлены замки самой разнообразной величины — от больших крепостей, как Беркут-кала, Тешик-кала, Уй-кала, Кум-Баскан-кала, каждая из которых занимает площадь не менее гектара, до совершенно незначительных построек, занимающих лишь по нескольку сот квадратных метров. Но все они построены по одному принципу. Мы во всех случаях имеем усадьбы, укрепленные мощными оборонительными сооружениями. Они обнесены высокими глинобитными стенами, имеют, как правило, сдонжон» — жилую башню на высоком цоколе – массивном или заключающем внутри сводчатые помещения. Меняется и строительная техника: сырцовый кирпич употребляется реже и уменьшается в размерах (афригидский стандарт 35х35х8). Преобладает сплошная глинобитная кладка («пахса»). Исчезают специфические формы античной фортификации: пахсовые стены лишены бойниц, башни сохраняются только по углам или по середине пролетов стен и приобретают характерную для средневековья круглую или овальную планировку. Раскопанные нами одна большая (Тешик-кала) и три малые усадьбы (замки № 4, 34 и 36) позволяют нам довольно подробно охарактеризовать бытовое содержание этих памятников.

Большая усадьба рисует нам быт крупного представителя хорезмийской аристократии. Об этом свидетельствует эффектная декорировка внешних стен массивными полуколоннами, соединенными наверху перспективными арочками, богатая отделка внутренних помещений, в частности фризы из сырой глины, украшавшие верхнюю часть комнат жилой башни, с орнаментом чрезвычайно архаическим по своим мотивам, состоящим из чередующихся восьмилучевых розеток (восходящим генетически к ахеменидским прототипам) и восьмилучевых пальметок, мощные размеры жилых башен — все говорит о том, что перед нами жилище семьи представителей могущественных хорезмийских землевладельцев, дихканов. Наоборот, маленькие замки свидетельствуют о заурядном быте обычной крестьянской семьи. Но эта крестьянская семья имела свой «замок, жилую башню с бойницами, мощные оборонительные стены, и планировка такого крестьянского «замка» в сущности ничем принципиально не отличалась, кроме размеров и богатства отделки, от аристократической усадьбы. Перед нами, несомненно, еще не крепостное крестьянство, а такой общественный слой земледельцев, которым аристократия не противостояла еще как класс-антагонист. Каждый владелец такого малень-

[196]

Рис. 68. Памятники афригидскои культуры. Тешик-кала

1 — общий вид; 2 — план; 3 — разрез; 4 — реконструкция; 5 — реконструкция фрагмента стены донжона; 6 — фриз одной из комнат донжона; Якке-парса – реконструкция; 8 — план

[197]

кого замка — также своеобразный «дихкан», и не случайно в настоящее время это слово означает «крестьянин» в то время как раньше оно обозначало представителя аристократии, было иногда титулом царей.

Никаких открытых деревень среди памятников этого времени мы не встречаем. В «замках» жило все без исключения сельское население. Мы как бы видим, что аязкалинский комплекс большесемейных усадеб, еще объединенных общими рамками поселения, распался, и вместо того, чтобы концентрироваться на площади в несколько гектаров, поселение разбросалось вдоль канала на площади свыше 30 квадратных километров. Каждая усадьба была отделена несколькими сотнями метров от другой и окружена, как можно видеть при изучении поверхности окружающих замки такыров, полями и садами. Обитатели такой усадьбы, несомненно, представляли собой ту большую семью, которую источники арабского времени хорошо знают. Это «кед», болынесемейная патриархальная домовая община, во главе которой стоит «кедхуда» и в которую входят многочисленные члены семьи, клиенты — «кедиверы» и рабы, описанные Наршахи и другими мусульманскими авторами.

Весь культурный ландшафт в целом носит мрачный и суровый характер. Перед нами страна укрепленных замков, за глиняными стенами которых обитатели всегда готовы были отразить нападение неприятеля. Перед нами ландшафт, говорящий о бурной эпохе непрерывных войн, о людях, живших в постоянном страхе перед нападением врага, в неизменной готовности оборонять с оружием в руках свою жизнь и имущество.

Феодализм еще не восторжествовал, но признаки его наступления чувствуются всюду. Грозные замки аристократии запирают головы ответвлений крупных каналов, командуя над усадьбами крестьян. Самая укрепленность последних явно свидетельствует не только о постоянной угрозе внешнего нападения. Крестьянин вынужден отстаивать свою свободу от гораздо более серьезной угрозы со стороны хозяев больших замков. И действительно, как только на страницах источников появляются сведения о внутренней жизни Хорезма, мы попадаем в самую гущу жестокой и кровавой гражданской войны, завершаемой арабской интервенцией. Еще резче, чем в деревне, новые исторические условия проявляются в жизни города.

Города приходят в упадок. Топрак-кала с запустевшим замом-дворцом доживает, самое большее, до VI в. К этому же времени прекращает свое существование Кырк-кыз-кала.

Этот процесс неразрывно связан с прогрессирующим упадком городского ремесла. Если в IV в. еще продолжают жить традиции великолепной античной керамики, то V в. приносит

[198]

Puc. 69. Памятники афригидской культуры. Мертвый оазис Беркут-кала

1 — часть плана оазиса; 2—7 — малые замки; 8 – тромп купольного помещения донжона замка № 36; 9 – разрез сводчатого помещения донжона замка № 36; 10 — арочный ход между двумя помещениями донжона замка № 34

[199]

Рис. 70. Памятники афригидскон культурыТешик-кала и замок № 36

1 — железный наконечник стрелы; 2 — бронзовые предметы; 3 — костяной предмет из замка № 36 с изображением рыбы; 4 — пряслице, глиняная головка барана и деревянный гребень из Тешик-кала; 5 — оттиски печати на комьях сырой глины; 6 — алебастровый (вверху) и глиняный оссуарий из замка № 36; 7 — фрагмент вышитой кошмы из замка № 36; 8 — керамика из Тешик-кала; 9 — фрагмент жернова из Тешик-кала

[200]

нам резкое ухудшение качества изделий. Основная масса сосудов среднеафригидского периода — домашнего изготовления. Это сделанные без круга, грубые, плохо обожженные горшки и котелки, напоминающие те, что и сейчас изготовляются той же примитивной техникой женщинами отдаленных селений горного Таджикистана. Водоносные кувшины и пи-

Рис. 71. Якке-парсан с самолета

фосы-хумы, сделанные ремесленниками-кустарями, также несут на себе все признаки упадка техники: тесто становится грубее, в нем появляются примеси, кувшины изготовляются на ручном гончарном круге. Резко сокращается количество форм керамических изделий. Грубыми и бедными становятся украшения сосудов, исчезают лак, ангоб, лощение.

Искусство эпохи афригидов представлено рядом памятников. Помимо суровой и строгой архитектуры и богатой серии афригидских монет нельзя не отметить образцов хорезмийской глиптики — ряд оттисков печатей VIII в., добытых нами при раскопках в замке Тешик-кала. На одной из них изображен всадник, стреляющий из лука, на двух других — сидящее на троне четверорукое божество (рис. 70, 5). Этот образ оказывается

[201]

тождественным с серией изображений на серебряных чашах, найденных в основном в Прикамье и хранящихся в Эрмитаже и в Британском музее; на чашах имеются надписи, алфавит которых тождествен с алфавитом хорезмийских монет, что дало нам возможность еще в 1938 г. определить хорезмийское происхождение этих памятников прикладного искусства. Четверо-

Рис. 72. Беркут-кала с самолета

рукое изображение женского божества, сидящего на троне, на поверженном льве или леопарде, — образ, характерный для афригидской иконографии, — бесспорно испытало на себе влияние индо-буддийских художественных традиций, восходящих к кушанской эпохе. Мы вряд ли ошибемся, если увидим в этой богине уже знакомую нам хорезмийскую Анахиту, прошедшую путь синкретизации с божествами индо-буддийского круга.

Эти прекрасные образцы народной бытовой утвари хорезмийской знати VII-VIII вв. находятся в резком контрасте с грубой и бедной повседневной утварью населения замков Беркут-калинского оазиса. Прикладное искусство не умирает, но оно утрачивает свою массовость, столь характерную для античной эпохи Хорезма, и становится достоянием узкого круга аристократии.

Ослабляются внешние торговые связи. Мы не найдем уже в афригидских памятниках богатого ассортимента средиземно-

[202]

морских сиро-египетских и северночерноморских стеклянных, пастовых и каменных бус. Простые сердоликовые и халцедоновые шаровидные бусы импортируются из Ирана или изготовляются на месте.

Итог упадка городов к концу афригидского периода нашел яркое выражение в рассказах арабских писателей о завоева-

Рис. 73 Тешик-кала с самолета.

ниц Хорезма в начале VIII в.: по показанию ал-Табари, в Хорезме 712 г. было всего три города: столица Кят (Филь), Хазарасп и, видимо, Ургенч. Цифра, вероятно, преуменьшена, но показательна отраженная в ней тенденция, которая подтверждается и археологическим материалом. Место «тысячи городов» занимают десятки тысяч замков. Еще в X в., накануне окончательного крушения афригидов, на заре нового подъема Хорезма, по словам эл-Макдиси, в окрестностях одного только города Маздахкана (ныне городище Гяур-кала близ Хсджейли) было 12 тысяч замков!

Центр общественной жизни уходит из умирающего города в деревню. Но и в деревне мы наблюдаем признаки упадка

[203]

производительных сил, выраженного прежде всего в сокращении ирригационной системы. Более чем наполовину выходит из эксплоатации восточное ответвление Гавхорэ. Замирает жизнь на такырах Ангка-кала, Кой-Крылган-кала и Джанбас-кала, расположенных на ответвлениях этого канала. Выбывает из эксплоатации северо-восточный отрезок Беркут-калинского (Кырк-кызского) канала, орошавший окрестности Кур-

 

Рис 74. Теншк-кала. Общий вид донжона

гашин-кала. Сокращается большая правая ветвь главного русла Гавхорэ, орошавшая селения у подножия Аяз-кала.

Еще более резким оказывается упадок ирригационной сети на левом берегу, где прекращает свое существование вся система грандиозного канала Чермен-яб, на берегах которого к западу от Змухшира полностью отсутствуют памятники афри-гидской эпохи.

Эти процессы могут быть отмечены не только для Хорезма, но и для согдийских поселений Семиречья и других, менее изученных областей Средней Азии. И археологические памятники и (для VII-VIII вв.) данные арабских источников говорят нам то же в отношении Мерва, и Согда, и Тохаристана, Ферганы, Шаша.

[204]

И там основным видом поселения становится укрепленный изолированный замок, по конструкции сходный с хорезмийским, — будь это многочисленные исследованные А. Н. Бернштамом замки согдийских колоний Семиречья или замок на горе Муг в верховьях Зеравшана, раскопанный А. А. Фрейманом и давший блестящее собрание согдийских документов.

Рис. 75. Комната с фризом в Тешик-кала

И там мы наблюдаем около V в. резкое сокращение культурной полосы. В. А. Шишкин отмечает это для западной части Бухарского оазиса[1].

И там наблюдается упадок городской жизни и, на рубеже тех же V-VI вв., такое же резкое изменение всего облика материальной культуры — факт, особо подчеркнутый М. Е. Массоном для района Термеза[2].

В то время как для античности характерно относительное однообразие многих фактов материальной культуры на всей территории Средней Азии, для периода после V в. мы наблюдаем резкую областную обособленность культурных типов.

[205]

Особенно ярко это видно в керамике. Не только Согд и Семиречье с их своеобразными раннесредневековыми сосудами, возрождающими местные традиции ручной керамики, глубокими корнями уходящей к прототипам бронзового века Ирана и даже Малой Азии, но и сравнительно близко расположенная Бухара дает для этого времени керамику, ничем не похожую на афригидскую. Даже в северо-западных районах Хорезма керамика

Рис 76. Замок № 7

афригидского времени отлична от классической южнохорезмской.

В общесреднеазиатском масштабе мы можем наблюдать яркие проявления политической стороны этого процесса. Если античные и китайские источники для докушанского и кушанского времени говорят нам об обширных царствах, то арабы застают Среднюю Азию разделенной на множество мелких государств, независимых друг от друга. Каждое такое государство — это город с его округой, порою окруженный кольцом «длинных стен». Иногда эти царства объединены в неболь шие и неустойчивые конфедерации, тяготеющие к какому-либо крупному центру.

Тохаристан, древняя Бактрия, распадается ко времени арабского завоевания на ряд мелких, захолустных княжеств, царьки которых носят разнообразные пышные титулы. Это

[206]

Балх на левом берегу Верхней Аму-дарьи, Чаганиан (во главе с «чаган-худатом») — на правом; между ними самостоятельное Термезское владение, управляемое «тармизшахом»; в Верхнем Тохаристане — княжества Вашгирд, Кувадиан и Хутталян (между Пянджем и Вахшем). Вверх по Пянджу лежали горные княжества Керран, Шахинам (Шугнан) и Вахан, занимавшие территорию нынешней Горно-Бадахшанской автономной об-

Рис. 77. Замок № 13

ласти. В глубь страны к северу, в верховьях Вахша, находились области Рашт и Кумед, нынешний Каратегин, населенный горным народом кумиджиев, который ал-Макдиси считает тюркским. Горная область верховьев Зеравшана образовала княжество Буттам. Согд распадался на три конфедерации небольших городских княжеств. Собственно Согд, с центром в Самарканде, охватывал лишь бассейн Зеравшана от Пянджикента до Кермине. Западная часть долины Зеравшана составляла другую конфедерацию с Бухарой во главе. Долина Кашка-дарьи с центром в городе Кеше также образует самостоятельную конфедерацию, иногда, впрочем, входившую в Согдийский союз. Отдельные княжества, входившие в состав этих конфедераций, были фактически вполне самостоятельны. Так, например, правитель Маймурга, лежавшего всего в 8-9 километрах на юг от

[207]

Самарканда, в 451 г. посылает самостоятельное посольство в Китай. Вниз от Самарканда по Зеравшану лежали маленькие государства Иштихан и Кушания.

Рядом с Бухарой, в пределах Бухарского оазиса лежало княжество Вардана, правитель которого носил претенциозный титул «варданшах».

Напоминающее эти конфедерации объединение нескольких

Рис. 78. Пилоны ворот Кум-Баскан-кала

княжеств представляла Фергана. Цари Ферганы и Согда носили титул «ихшид». Самостоятельным государством был округ Ходжента, царек которого именовался «дихкан». Район Ура-тюбе составлял самостоятельную область Осрушану, во главе с князем, носившим титул «афшин».

Мы не имеем сведений о политическом делении Хорезма в эту эпоху. Он, повидимому, составлял единое владение, занимая несколько особое место в общей политической картине. Однако ослабление внутренних политических связей заметно и там: наряду с хорезмшахом, ал-Табари упоминает подчиненных ему «царей» (арабское «мулюк»).

Однако какие-то традиции древнего, более широкого политического объединения продолжают существовать еще в VII — VIII вв.

[208]

История китайской династии Тан -памятник, одновременный с ранними арабскими источниками — говорит о стране Кан, включающей в свой состав девять княжеств: Самарканд (Кан, Самокянь), Бухару (Ань), Кабудан (Цао), Шаш (Ташкент — Ше), Маймург (Ми), Кушанию (Хо), Вардану (Моди -по идентификации Маркварта), Кеш (Ше) и Хорезм (Хосюнь), правители которых («девять семей») принадлежат к одной династии, именуемой китайцами Чжаову.

В этом названии нельзя не видеть (вслед за Томашеком) имя Сиявуша, легендарного родоначальника династии древнего Кангюя.

Китайцы рассматривают Самарканд как центр этой широкой конфедерации, присваивая ему общее ее имя – Кан.

 

Рис. 79. Монета Шаушафара

И территория и имя конфедерации не оставляют сомнения в том, что перед нами не что иное, как традиционно сохраняющееся, хотя и не имеющее фактически почти никакого политического значения, древнее Кангюйское царство.

В противоположность Тан-шу, арабские источники ничего не говорят нам о преобладающем политическом положении Самарканда в системе этого традиционного объединения. Напротив, ал-Табари и ал-Якуби согласно свидетельствуют, что цари Мавераннахра, составлявшего нечто вроде конфедерации, собирались в чрезвычайных случаях на съезд в городе Капдакин близ Хорезма. Вероятнее всего в последнем видеть не имя страны, а имя ее столицы (Кята — Фира), как мы это часто встречаем в раннемусульманских источниках. Это позволяет предполагать, что Кандакин лежал в пределах Хорезма, т.е. ив этом отношении сохранялась старая кангюйская традиция.

Китайская же информация должна быть отнесена за счет не формальной, а фактической гегемонии Самарканда в Кангюйском союзе, определяющейся его ролью как крупнейшего экономического центра Мавераннахра.

[209]

Внешнеполитическая история Средней Азии между IV и VIII вв., между падением Кушанского царства и арабским завоеванием, наполнена бурными событиями.

Мы помним, что достигшее зенита политического могущества во II в. н. э. Кушанское царство вступает в полосу упадка и распада. Мы мало знаем о причинах этого кризиса — слишком скудны сведения о событиях этого времени в Кушанской империи, даже внешняя схема истории которой, даже хронология отдельных царствований и самое число правивших после Канишки царей являются в современной науке предметом бесконечных дискуссий. Однако бесспорно одно: в III в., когда в Иране приходит к власти, на смену парфянским аршакидам, новая, персидская династия сасанидов, Кушанское царство не в состоянии оказать им серьезного сопротивления в их энергичном напоре на Восток.

Видимо, Бактрия, а может быть и Согд, испытали в какой-то мере политическое влияние Сасанидской империи.

Хорезм, однако, не только сохранил свою независимость, вероятно уже на рубеже 11 и III вв. освободившись от ставшей формальной гегемонии ослабленных кушанов, но, судя и по нумизматическим данным, и по материалам, доставленным нам расколками в Топрак-кала, укрепляет в III в. свое политическое положение и продолжает восходящую линию развития античной культуры.

Но начало IV в. – время Африга – ознаменовано и в Хорезме признаками намечающегося кризиса. К этому времени относится появление разнообразных мелких медных монет хорезмийских типов, но с разными тамгами, свидетельствующее о каких-то остающихся пока темными сдвигах в политической жизни страны, сигнализируя о намечающихся тенденциях политического распада.

Не против этих ли тенденций и была направлена суровая тирания Африга, снискавшая ему мрачную славу у потомков?

2

С начала V в. в Средней Азии развертываются события, приведшие к окончательному крушению сасанидской экспансии и поставившие под серьезную угрозу само Сасанидское государство. Я имею в виду широкое движение среднеазиатских степных варварских племен, объединяемых именем «белых гуннов», или эфталитов.

Повидимому, первоначальным очагом эфталитского объединения были северо-восточные окраины Хорезма, район еще существовавшей, как мы видели выше, в эту эпоху древней

[210]

Рис. 80. Памятники восточноаральских «болотных городищ»

1 — план Кескен-Куюк-кала; 2 — керамика Кескен-Куюк-кала;

3 — керамика из Куюк-кала; 4 — керамика из Джанкент-кала;

5 — план Дщанкент-кала (Янгикент)

[211]

общей дельты Аму-дарьи и Сыр-дарьи. С этой областью в раннем средневековье было связано имя Кердер, или Курдер, откуда Лерх с большим основанием выводит имя гуннов-кидаритов, под которым на первом этапе своего движения выступают «белые гунны». Самое имя эфталитов, невидимому, представляет собой искажение тюркизированной формы имени мас-сагетов (Gweta-äli, «народ Гвета»), т.е. в их лице мы видим оставшихся на своей древней приаральской родине потомков массаготов.

Здесь, во время наших работ 1946 г., нами было открыто несколько весьма своеобразных городищ, которые есть все основания рассматривать как памятник культуры эфталитов до их завоевательного движения на юг[3].

Эти городища расположены на болотистом плоском треугольном полуострове, или, вернее, острове, лежащем к югу от Казалинска и ограниченном с севера Сыр-дарьей, с запада Аральским морем и с юго-востока болотистыми Камышевыми плавнями, в которые впадает староречье Куван-дарья. Остров этот пересечен многочисленными старыми руслами протоков древней дельты.

На берегах этих протоков, в нескольких километрах от моря, и расположены эти памятники.

Самым крупным из них является Кескен-Куюк-кала. Она расположена на южном берегу ныне сухого, густо заросшего кустарником протока древней дельты. Это обширное городище, неправильно округленных очертаний, размером 500X700 метров, вытянутое с востока на запад. Площадь городища, окруженная валом, являющимся результатом размыва стен из сырцового кирпича, поднимается над окружающей местностью на высоту около 2 метров.

По середине городища, несколько ближе к северной стене, расположен бугор цитадели квадратной формы, 210×210 метров, поднимающийся на 3 метра над общим уровнем городища, т.е. на 5 метров над окружающей местностью. Цитадель сплошь застроена хорошо прослеживаемыми в плане помещениями. Стены их сложены из квадратного сырцового кирпича, размеры которого колеблются между 28X28 и 40X40 сантиметров. Преобладающие размеры 33×33 и 35×35 сантиметров, т.е. те, которые характерны для Хорезма афригидского периода.

Цитадель имеет крайне своеобразную, поражающую своей нерегулярностью планировку. По периферии квадрата идет опоясывающий коридор шириной около 1.5 метра. Квадрат

[212]

внутри разделен идущей наискось (ближе к восточному краю) улицей шириной около 3 метров. От нее в разных направлениях и под разными углами отходят кривые переулки, делящие всю площадь цитадели на неправильной формы и разного размера здания, в свою очередь разбитые стенками, обычно в два кирпича, на квадратные комнаты, размером от 4×4 до 23×23 метра. На поверхность внутри помещений как на городище,

Рис. 81. Кескен-Куюк-кала с воздуха

так и в цитадели выходит золистый культурный слой, изобилующий разнообразной керамикой, фрагментами медных изделий и костями животных плохой сохранности, главным образом мелкого рогатого скота, но попадаются также кости и черепа лошадей и верблюдов.

Обильный керамический материал, добытый на городище, дает очень яркую и своеобразную картину. Наличие небольшого процента сосудов джеты-асарских и хорезмийских античных и афригидских типов позволяет определить время жизни городища, возникшего не позднее начала н. э. и просуществовавшего до раннего средневековья.

Преобладающая керамика, однако, чисто местных форм. Это грубая лепная керамика, богато украшенная рельефным орнаментом, частью известным по придонским городищам середины I тысячелетия н. э., видимо оставленным аланскими

[213]

племенами — геометрическим, состоящим преимущественно из опоясывающего венчик сосуда елочного рисунка, частью пышным растительным, близко напоминающим раннесредневековые орнаменты тюркских племен Монголии и Средней Азии, известные по изделиям из кости, металла и камня, а также по текстильным узорам.

Прототипы этих орнаментов мы встречаем еще в гуннских памятниках Монголии и Семиречья, датируемых I в. до н. э. и I в. н. э.

Сходные материалы дали два других обследованных городища — Куюк-кала и Джанкент, с той разницей, что последнее, дожившее до X—XI вв. н. э., содержит наряду с только что охарактеризованным комплексом также и более поздний материал, в том числе раннесредневековую поливную керамику, и характеризуется большей регулярностью планировки, несколько напоминающей планировку Топрак-кала. К этому городищу мы вернемся ниже, в главе X нашей книги.

Анализ материала «болотных городищ» восточного Приаралья заставляет притти к выводу, что эти памятники созданы народом, по происхождению тесно связанным с сармато-аланскими и массагетскими племенами, однако около IV-V вв. н. э. подвергшимся сильному влиянию восточных племен тюрко-монгольского круга, вероятнее всего — гуннов. Китайская «История Северных Дворов» сообщает нам, что локализуемая большинством исследователей в северо-восточном Приаралье, т.е. как раз в исследуемом нами районе, страна Яньцай (китайская транскрипция имени аорсов — аланов), или Судэ, около середины IV в. была завоевана гуннами, и правитель этой страны, по имени Хуни, около 440 г. посылал посольство в Китай.

Видимо, Хуни китайской хроники — не кто иной, как Кунг-ха, царь среднеазиатских гуннов-кидаритов, который, по византийским данным, в 468 г. вел упорную войну с сасанидами и был разбит шахом Ирана Перозом. Под именами кидаритов и хионитов, как известно, впервые выступают на историческую арену эфталиты, причем первое из этих имен тесно связано с именем Кердер, которым еще в X и даже XIII в. именуется северо-восточная, приаральская окраина Хорезма.

Таким образом, у нас есть все основания полагать, что «болотные городища» Приаралья являются памятниками именно эфталитской культуры, рисующими нам историю ее формирования из местных, массагето-аланских и пришлых гуннских элементов и позволяющими восстановить основные черты хозяйственного и общественно-бытового уклада «белых гуннов».

[214]

Это народ, характеризующийся комплексным скотоводчески-рыболовчески-земледельческим хозяйством, с ведущей ролью скотоводства, не имеющего, однако, кочевого характера и сочетающегося с оседлым или по меньшей мере полуоседлым бытом, с обитанием в укрепленных общинных поселениях  — «городах» (о «городском быте» эфталитов упорно говорят византийские авторы — Прокопий Кесарийский и Менандр).

Характер планировки поселений позволяет говорить, что, впрочем, подтверждается и письменными памятниками, о живости общинно-родовых традиций.

Китайские хроники, в частности, сообщают о многомужестве у эфталитов – несомненный пережиток массагетского группового брака. Об архаическом, варварском укладе, оживляющем в нашей памяти древние скифо-массагетские традиции, говорит сообщаемый Прокопием Кесарийским эфталитский обычай, согласно которому эфталитские вожди окружали себя так называемыми «соумирающими» — людьми, которые являлись их сотоварищами по трапезе, в быту, в сражении и которые, после смерти вождя, должны были сопровождать его в загробный мир.

Выступление эфталитов на историческую арену и подчинение ими городских царств Мавераннахра пока остается не освещенным историческими источниками. Оно, несомненно, падает на IV в. и связано с охарактеризованным нами выше распадом Кушанской империи и экспансией сасанидов в Среднюю Азию, что явилось стимулом для попытки нового объединения среднеазиатских государств под гегемонией степных варваров, близких сородичей основателей Кушанской империи, сохранивших в своих приаральских поселениях нетронутыми традиции военно-племенной демократии, явившейся источником их силы в борьбе против могущественных иранских завоевателей.

Первое вторжение эфталитов в Хорасан падает на 427 г. Против них вели упорную борьбу Варахран V («Бахрам Гур», 420-438 гг.) и Ездегерд II (438-457 гг.). Варахран V разбил наголову эфталитов возле Мерва, убил их царя и украсил его короной храм огня в Азербайджане.

Ездегерду II также еще удавалось сдерживать напор эфталитов и сохранять владения сасанидов в восточном Хорасане и Тохаристане. Однако после его смерти в 457 г. эфталиты, во главе со своим царем Акшунваром, оккупировали Чаганиан, Бадах-шан, Балх, Тохаристан и Гарджистан. Кампании преемника Ездегерда, Пероза, против эфталитов в 459 и 479 гг. были неудачны.

[215]

Во время кампании 479 г. иранское войско потерпело решительное поражение. Сам Пероз был разбит эфталитами в бою и убит в 484 г. Иранское правительство, чтоб спастись от окончательного разгрома, было вынуждено платить «белым гуннам» дань.

Выступление эфталитов составляет одно из звеньев широкого наступления варварских племен на доживающий последние столетия рабовладельческий мир. На западе, на границах Римской империи, это — намеченное еще «маркоманской войной» 60-х годов II в. н. э. наступление германцев, фракийцев и сармато-алан, достигшее своей кульминации в V в., когда фронт обороны империи был прорван гуннами Аттилы, западными сородичами и тезками «белых гуннов» эфталитов. На востоке это выступление «южных гуннов» (318 г. н. э.) и последовавших за ними других варварских центральноазиатских племен — сянбийцев-тоба и жуань-жуаней, завоевавших и варваризировавших северный Китай. Но предпосылкой и условием успеха наступления варваров на северные границы древних рабовладельческих империй на всем огромном протяжении рабовладельческого limes”a от Британских островов до берегов Тихого океана был глубокий внутренний кризис самой рабовладельческой системы, проявившийся в небывалом обострении внутренней классовой борьбы — восстаний рабов, полурабов-колонов и разоряемого и закабаляемого свободного населения городов и деревень.

Пятый век на Среднем Востоке — период крайнего обострения классовых противоречий, приведшего в Сасанидском государстве к взрыву открытой гражданской войны, предопределившей успех ефталитского наступления и имевшей широкий отклик в Средней Азии. Я имею в виду мощное антифеодальное движение разрушаемых и закрепощаемых крестьянских общин, вошедшее в историю под названием движения маздакитов.

Это было широкое движение закабаляемых феодализирующейся иранской аристократией сельских общин, шедшее под лозунгами возвращения общинам земли и восстановления общинных семейно-бытовых традиций. В идеологическом отношении это движение представляло собой левое крыло манихейского дуалистического сектантства, мобилизовавшего народные массы на беспощадную вооруженную борьбу с «мировым злом», воплощенным в ненавистной народу землевладельческой аристократии и поддерживающем ее ортодоксальном зороастрийском жречестве.

При преемнике Пероза шахе Каваде проповедь вождя движения — Маздака достигает значительных успехов. Ка-

[216]

вад, проведший много лет в качестве заложника у эфталитов, идет на соглашение с маздакитами, видя в них опору в борьбе о сепаратистскими тенденциями феодализирующейся знати. Весьма вероятно, что этот политический ход Кавада был определен его знакомством с эфталитскими порядками: общинно-родовые традиции эфталитского общественного уклада перекликаются с лозунгами маздакитского движения, и Кавад мог видеть в реализации этих лозунгов путь к укреплению слабеющего единства Сасанидской империи по образцу молодой варварской державы «белых гуннов», вышедшей победительницей из многолетней борьбы с могущественными «шахами Ирана и не-Ирана», как титуловали себя сасаниды[4].

Однако эта попытка потерпела крушение. Кавад в 497 г. был низложен восставшей знатью, бежал к эфталитам и с их помощью вернул себе престол. Но продолжение маздакитской политики было уже невозможно Кавад и его сын и соправитель, а впоследствии преемник, Хосров Ануширван, пошли на сговор со знатью, жестоко расправившись с маздакитами и осуществив ряд политических реформ, направленных на укрепление государственной власти в условиях торжества феодальных отношений в экономическом укладе страны.

В Средней Азии эфталиты остаются хозяевами положения. К началу VI в. твердо устанавливается граница между Ираном и сасанидскими владениями по р. Гюргену и между Мервер-рудом и Талеканом.

Балх, Тохаристан, Гарджистан, Бадгис, Герат, т.е. вся территория нынешнего Афганистана, входят в систему Эфталитского государства.

В середине V в. эфталиты начинают наступление в бассейн Инда. Подчинив себе владения кушанских шахов долины Кабула, они несколько раз вторгаются в Индию.

В конце V в. один из эфталитских вождей, Торамана, захватывает область Малава в центральной Индии. Его сын Михиракула, вступивший на престол около 510 г., делает своей столицей город Сакала в Пенджабе. Индийская ветвь эфталитов образовала полусамостоятельное государство, находившееся в известной зависимости от верховных правителей эфталитов, резиденция которых, по мнению Маркварта, находилась в городе Пейкенде, близ Бухары.

Китайские хроники говорят о значительном расширении эфталитских владений также и на восток. В них входили, по данным этих хроник, Кашмир, Гандхара, Вахан, Согд, Бухара.

[217]

Эфталиты вытеснили из восточного Туркестана жуань-жуаней и включили в свое государство Кашгар, Хотан и ряд других городских царств.

Эфталиты, таким образом, почти полностью восстановили Кушанскую империю, в некоторых частях территории даже выйдя за ее пределы. Их выступление, как покажут и дальнейшие события, несомненно, замедлило процесс феодализации Средней Азии, укрепив общинно-родовые и военно-рабовладельческие традиции и задержав процессы феодального распада.

Эфталитский период роднит с кушанским и культурно-идеологическая политика эфталитских правителей. Китайские источники и художественныэ памятники Афганистана и Маверан-нахра позволяют говорить о возрождении и укреплении в эфталитских владениях буддийской религии.

По словам Вэй-ши, в резиденции эфталитских царей «множество буддийских храмов и обелисков, и все украшены золотом».

Мы склонны датировать эфталитским временем примерно V в., великолепные памятники монументального искусства из развалин дворца в Варахше, близ Бухары, на которые мы ссылались выше. Видимо, Варахша была одной из резиденций верховных правителей эфталитов.

Стилистические особенности этого искусства и тематика изображений позволяют видеть в нем позднее ответвление индо-буддийской художественной школы, возрождение кушанских художественных традиций.

Однако государство эфталитов было непрочным. Над его разрушением работали и внутренние и внешние силы. Мы знаем, что согдийская землевладельческая и торговая аристократия тяготилась эфталитской гегемонией и вела тайные сношения с внешними врагами Эфталитского государства. Уже около 528 г. Михиракула, в результате объединенного наступления индийских князей, теряет Пенджаб и сохраняет на некоторое время господство только над Кашмиром. А в 60-х годах VI в., — когда в Центральной Азии на арену выступает новая могущественная варварская держава орхонских тюрков, недавних данников жуань-жуаней, разгромивших Жуань-жуанский каганат и развернувших широкую экспансию на восток, против переживавшего глубокий социально-политический кризис Китая, и на запад, в восточный Туркестан и Семиречье, — -пробил последний час Эфталитской империи. Между 563 и 567 гг. она пала под ударами тюрков, заключивших союз с преемником Кавада — Хосровом Ануширваном и согдийской аристократией.

[218]

Тюрки — варвары, как и эфталиты, в своем внутреннем общественно-политическом строе также сочетали военно-рабовладельческие и общинно-родовые элементы. Однако их историческая роль была существенно иной, что определялось прежде всего тем, что в самом тюркском обществе процессы разложения военно-демократического уклада продвинулись уже значительно дальше. Тюркские каганы явно блокируются с феодализирующейся аристократией среднеазиатских царств, поддерживая ее в борьбе против народа и опираясь на нее в борьбе против демократических движений в самом каганате. Эта роль тюрков особенно ярко выступает в событиях, происходивших в Бухаре в 80-х годах VI в. и тесно связанных с внутренней социальной борьбой в Каганате[5].

В 583 г. каганат, терпя неудачи в экспансии против окрепшего Китая, вступает в полосу хозяйственного и политического кризиса.

Рядовые тюрки, общинники-воины, восстают против кагана Шаболио, выдвинув в противовес ему неравноправного члена династии, Далобяня Абруя (Або китайских источников), сына кагана Муханя от рабыни. Потерпев поражение, Абруй бежит в западную часть владений каганата, в Бухару, где, объединившись с «бедняками и нищими» Бухарского оазиса, тюркские изгнанники осуществляют политику, вынуждающую аристократию Бухары — «дихканов и богатых купцов» эмигрировать в Семиречье, под защиту Тюркского каганата.

Однако правительство каганата, ослабленное переживаемым кризисом, оказывается не в силах подавить демократическое движение объединенных плебейских масс тюрков и согдийцев и вынуждено прибегнуть к интервенции своих недавних врагов — китайцев.

Около 586 г. наместник кагана, Ябгу Кара-чурин (Шеху Чулохэу), во главе тюркских и китайских войск появляется под стенами древней столицы эфталитов Пейкенда, избранной (вряд ли случайно) Абруем в качестве резиденции. Восстание было подавлено, Абруй взят в плен и подвергнут жестокой казни.

«Большой мешок наполнили красными пчелами и опустили туда Абруя, отчего он и умер», рассказывает Нершахи.

Подавление восстания дало возможность бухарской знати вернуться из эмиграции, а поддерживавший Абруя городской плебс «стал слугами и кедиверами (клиентами) возвратившихся».

[219]

Хорезм сохраняет как в эфталитский, так и в тюркский период свой политический суверенитет. Для эфталитского периода мы можем говорить даже о большем: как и Кушанское царство, Эфталитская империя на первых порах развивается под несомненным хорезмийским влиянием. Монеты индийских эфталитов, как в свое время монеты «кушана Герая», отражают несомненное влияние хорезмийской чеканки: головные уборы царей — шапочка с полумесяцем и тамга в поле аверса монет — очень близки к хорезмийским, характеризуясь лишь большей грубостью исполнения.

К 60-м годам VI в. относится отрывочное свидетельство византийского историка Менандра о дипломатических отношениях Хорезма с Византией и тюрками.

Что касается 60-х – 80-х годов, то они характеризуются настойчивыми попытками со стороны византийской дипломатии создать обширную антисасанидскую коалицию, охватить территорию старого врага Византии – Иранской империи — сплошным фронтом союзных с Византией держав, на юго-западном, правом фланге которого выступают абиссинцы и арабы, на левом, юго-восточном, — центральноазиатские тюрки и народы Средней Азии.

Маршрут византийского посла Земарха, в 569 г. посетившего ставку западнотюркского кагана, лежал через Хорезм (страна холиатов, или хоалитов, по Менандру). При возвращении Земарха (вместе с ответным тюркским посольством) некоторые правители среднеазиатских государств изъявили желание присоединить к посольству кагана также и своих послов. Однако каган разрешил это сделать только правителю хоалитов (хорезмийцев) —  явное свидетельство того, что он рассматривал Хорезм, в противоположность непосредственно вошедшим в состав каганата государствам Мавераннахра, как равноправную суверенную союзную державу.

Конец VI и VII в. в масштабе всей Средней Азии (специально о Хорезме источники нам почти ничего не говорят) — период нарастания и углубления социально-политического кризиса, проявлениями которого являются маздакитское движение и его отклик на среднеазиатской почве — восстание Абруя. Распад Тюркского каганата на западный и восточный, последующее падение политической мощи обоих, обусловленное гражданскими войнами и усобицами, ведет к интервенции Китая, подчиняющего себе остатки каганата и пытающегося наложить руку также и на среднеазиатские царства.

В 60-х годах VII в. китайцы делают попытку включения Средней Азии в административную систему Китайской империи: в Семиречье создаются две китайские префектуры, в Сог-

[220]

де — семь, в Тохаристане — 16. Хорезм, как и в тюркский период, сохраняет свой суверенитет.

Однако, повидимому, и вся эта организация почти целиком остается на бумаге. Дальнейшие события развиваются неблагоприятно для китайцев.

В 670 г. в восточный Туркестан вторгаются полчища новых варваров -тибетцев, в 661-663 и 679 гг. разражаются восстания восточных тюрков, завершающиеся восстановлением каганата, вновь вступающего на путь активной внешней политики. Китай оказывается отрезанным от Средней Азии и надолго, вплоть до середины VIII в., лишенным возможности вмешиваться в среднеазиатские дела.

На среднеазиатской политической арене появляется новая внешняя сила в лице юго-западных варваров-завоевателей — арабов, вторжение которых явилось решающим, переломным моментом в истории народов всего Ближнего и Среднего Востока.