Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. Ч. II. Гл. XII

[296]

Глава XII

Персидский географ XIV в. Хамдаллах Казвини при описании Каспийского моря рассказывает, что «Джейхун (Аму-дарья), прежде впадавший в Восточное море, расположенное против страны Яжудж и Маджудж, около времени появления монголов изменил свое течение и направился к этому [Каспийскому] морю».

В очень путанном виде такое же свидетельство мы находим у писателя XV в. Хафизи Абру, где оно сочетается с невероятными сообщениями об исчезновении к 1417 г. Аральского моря и впадении в это же время Сыр-дарьи в Аму-дарью.

Наконец, в XVII в. об этом же говорит знаменитый хорезмский хан-историк Абульгази. Повествуя о событиях начала XVI в., он рассказывает, что в это время Аму-дарья текла мимо Ургенча на юго-запад до восточного края Балханских гор, откуда поворачивала на запад и впадала в Каспий.

«По обоим берегам Аму-дарьи от Огурчи [урочище близ Красноводской бухты], — говорит Абульгази, — были пашни, виноградники и рощи… Населенности и цветущему состоянию не было пределов».

Абульгази сообщает в другом месте, что за 30 лет до его рождения, т.е. в 1573 г., река повернула в свое нынешнее русло и течение воды к Каспию прекратилось. Хивинская хроника Муниса (XIX в.) относит это событие к 1578 г.

Анализ этих свидетельств, как и более ранних материалов, привел крупнейшего русского историка-востоковеда В. В. Бар-

[297]

тольда к твердому заключению, что, — в то время как данные о древнем течении Аму-дарьи в Каспий, сохраненные античными авторами и Макдиси, относятся к мифическим временам и задолго до X в. река впадала, как и сейчас, в Арал, — между XIII и XVI вв. она поворачивает в Каспий, заполняя извивающезся вдоль восточного склона Устюрта и южных склонов Балханских гор древнее русло Узбой, тянущееся от Сарыкамышской впадины до Красноводской бухты.

Предание о недавнем впадении Аму-дарьи в Каспий, занесенное туркменскими послами в Россию, увлекло Петра Первого и было одним из мотивов посылки им экспедиции Бековича-Черкасского на восточные берега Каспия и в Хиву; на экспедицию в числе прочих задач было возложено выяснение возможности установить сплошной водный путь в Индию.

Проблема происхождения и возраста Узбоя, прекрасно выраженного древнего русла, пересекающего западную часть Кара-кумской пустыни, давно волнует исследователей. Историки и географы, геологи и ирригаторы, ученые и дилетанты посвятили этой проблеме немало страниц.

Если говорить о современном состоянии вопроса, то могут быть четко выражены две точки зрения: одна из них, принадлежащая историкам, основана на приведенных выше соображениях Бартольда; другая, разделяемая географами и геологами, нашла отражение в недавно вышедшей монографии А. С. Кесь[1] и в сводных трудах по палеогеографии СССР, написанных И. П. Герасимовым и К. К. Марковым[2].

Авторы этих работ, представляющих последнее слово современной советской географической науки и основанных на длительных и разносторонних полевых исследованиях, приходят к выводу, что нет никакого основания относить существование Узбоя как реки к историческому времени. Не говоря уже о том, что Узбой по своим размерам никогда не мог быть главным руслом Аму-дарьи, хорошо обоснованная палеонтологически история формирования долины Узбоя показывает, что это четко выраженное речное русло образовалось после Хвалынской трансгрессии Каспия, а прекращение течения воды падает на последнюю трансгрессию Каспия, с которой связано распространение моллюска Cardium edule L., характерного для наиболее молодых отложений на дне Нижнего Узбоя.

[298]

Время этой трансгрессии точно неопределимо. Однако большинство современных палеогеографов укладывает всю историю сарыкамыш-узбойской системы в рамки четвертичного периода. Герасимов и Марков пишут по этому вопросу: «Эпоху Хвалынской трансгрессии и время существования и функционирования арало-сарыкамыше-узбойской системы мы можем, на этом основании, считать более или менее одновременным с последним (валдайским) оледенением на севере СССР»[3].

А. С. Кесь более осторожна в этом вопросе. Она пишет, что «в настоящее время остался еще не разрешенным вопрос о времени прекращения течения по Узбою: существовало ли оно еще и в историческое время или нет», хотя явно склоняется в сторону отрицательного ответа.

Решающее слово в споре между историками и геологами, несомненно, принадлежит археологам.

«Изучение узбойских развалин, — пишет А. С. Кесь, — несомненно представляет огромный интерес. Очень важно было бы установить бывшее назначение этих памятников и время их сооружения. Возможно, что эти сведения дали бы много» интереснейших и совершенно неожиданных результатов для разрешения интересующего нас вопроса»[4].

В начале октября 1947 г. наша экспедиция попыталась внести свою долю в решение Узбойской проблемы.

Памятники Узбоя многократно описывались путешественниками, в числе их такими крупными исследователями, как Коншин, Обручев и др. Советские географы и геологи, срэди которых надо особо отметить Б. А. Федоровича и А. С. Кесь, собрали на такырах в зоне Узбоя значительное количество кремневых орудий, относящихся к позднему неолиту и бронзовому веку, видимо к IV-II тысячелетиям до н. э. Но ни на одном из этих памятников ни разу не был специалист-археолог.

В наших разведках мы не брали на себя задачу полностью охватить проблему: мы решили на первых порах оставить в стороне памятники первобытной культуры и поставить в центр внимания проблему истории долины Узбоя в исторический период, от которого остались надземные сооружения. Это ограничение дало нам возможность опереться в нашей работе целиком на авиацию, на, сочетание визуальной авиаразведки со съемкой памятников и посадками в районе наиболее интересных из них.

[299]

Базой наших работ в Узбойско-Сарыкамышской области мы избрали уже знакомые нам развалины старого Вазира — ныне развалины Дэв-Кескен, что давало нам возможность использовать свободное от полетов время для детального археологического и архитектурного описания этих развалин и неподалеку расположенного крупного средневекового города Шемаха-кала.

3-4 октября были посвящены полетам над примыкающим к Вазиру с запада урочищем Ербурун и еще более к западу, в глубь Устюрта, до впадины Ассаке-Каудан, где нами были отрыты развалины небольшой каменной крепости – современницы позднесредневркового Вазира. Вернулись на базу через северную окраину Сарыкамышской котловины.

«5 октября. Наконец, мы (я, М. А. Орлов и пилоты С. В. Гедда и М. Дубовой) вылетаем в наш решающий полет на юг, вдоль Узбоя, до Ак-Яйлинской луки. Весь предыдущий вечер мы посвятили тщательной разработке маршрута. Несколько волнует погода: солнце село в развернувшиеся веером багряные облака. На рассвете на южном и западном горизонте дымка, предвещающая сильный ветер. На плато пока тихо. Может быть, все будет в порядке. В 9 ч. 38 м. самолеты отрываются от земли. В 9 ч. 45 м. пересекаем Дарьялык — широкие меандры старого русла, серое дно, поросшее саксаулом, серые берега, покрытые мелким кустарником. Как и вчера всюду следы планировок позднесредневековых полей и каналов.

9 ч. 55 м. Впереди меандры стариц Даудана — очень плоское, слабо выраженное русло, подходящее к курсу с востока и уклоняющееся на юго-запад. Вдоль берегов Даудана следов ирригации не заметно.

10 ч. 03 м. Русло то пересекает курс, то уклоняется влево. Справа, в междуречье Даудана и Дарьялыка, видны планировки полей и садов. 10 ч. 09 м. Впереди слева — очертания возвышенности Тарым-гая. Еще 5 минут — и ландшафт внизу меняется. Вместо серой глинистой равнины, поросшей редкими кустарниками – гладкие белые такыры с мелкими песчаными барханами. Следов культуры нет.

Погода явно не благоприятствует. Уже минут 20, как справа по курсу все задернуто густой дымкой, почти не видно возвышенности Бутен-тау. Теперь и спереди быстро надвигается густая желтовато-серая мгла, застилающая небо и землю. Ветер крепчает с каждой минутой, самолеты бросает вверх и вниз.

Несколько минут — и мы прорываем фронт песчаной бури и окунаемся в мятущуюся мглу. Едва виден ведомый самолет.

[300]

Земля и небо теряются. Самолеты треплет беспощадно. Еще несколько минут пытаемся прорваться на юг, — может быть, буря продлится недолго. Но вскоре становится ясно, что это бесполезно. Приходится возвращаться.

10 ч. 20 м. Самум идет вместе с нами. Запад, восток, юг — все покрыто несущимися к северо-востоку вихрями песка и пыли. Солнца не видно. Впереди, на севере, все теперь тоже затянуто песчаной мглой. Нет никаких ориентиров впереди, идем исключительно по компасу, бешеный ветер сбивает

Рис. 95а. Цитадель Дэв-Кескена (Вазир)

с курса. Почти час мы летим в этом хаосе ветра и пыли, не видя ничего кругом. Наконец, совсем близко впереди из мглы вырисовываются белые рваные обрывы южного Чинка дэв-кескенского мыса Устюрта. Ветер отнес нас сильно вправо. Разворачиваемся на запад вдоль Чинка и в 11 ч. 25 м. садимся на наш аэродром. Ветер был так силен, что в лагере не слышали наше приближение, и только дежурившие на посадочной площадке механик и шофер встречают нас. Все сильно переволновались — буря давно уже бушует над Дэв-Кескеном. Ветер треплет полы палатки. Придавливаем их камнями. Пьем чай и обсуждаем итоги. Узбой явно не хочет открыть нам свою тайну. Погода не радует, и вряд ли есть надежда на улучшение ее завтра, —  ведь для аэросъемки нужна не просто терпимая,

[301]

а ясная погода, но при таком ветре в песках на нее рассчитывать не приходится.

Решаем попытать счастья завтра, а пока разбредаемся по Дэв-Кескену.

Наступает 6 октября. Погода довольно серая, но откладывать нельзя — уходит время. В 7 ч. 45 м. поднимаемся в воздух и ложимся на курс. Идем над знакомыми местами. В 8 ч. 23 м.

Рис. 96. Дэв-кала с воздуха

выходим на западный Чинк Тарым-гая. Впереди ярко сверкает освещенная солнцем вершина горы Кой-Кырлан, Чинк Тарым-гая поворачивает влево. Под нами плоская равнина, замкнутая с юга возвышенностью Зенги-баба, с севера — Тарым-гая и Гяур-кыром, с запада-Канга-кыром. С востока идут следы старых протоков, обходящих Канга-кыр с севера и с юга, вливаясь в серое мертвое пространство Сарыкамышской низины.

Идем над Канга-кыром, выходим на просторы Заунгузских Кара-кумов. Мертвая серо-бурая равнина; чем дальше, тем

[302]

больше песков. Внизу — ниточки караванных дорог, по одной из которых тянется цепочкой караван в 15-20 верблюдов. С каждой минутой погода проясняется. Видимость все лучше и лучше. Впереди знакомое пятно — каменный диск Дэв-кала — обследованной нами в 1939 г. круглой крепости XII-XIII вв., сложенной из циклопических каменных плит. Делаем круги над ней для аэросъемки. В 8 ч. 55 м. садимся на щебнистой рав-

Рис. 97. Караван близ Узбоя. Вид с самолета экспедиции

нине близ крепости. Бегло осматриваем ее — мои спутники не были в маршруте 1939 г.

В 9 ч. 30 м. поднимаемся снова. Идем над караванной дорогой по направлению к первым развалинам зоны Узбоя, помеченным на картах — Ярты Гумбез. Под нами тяжелые грядовые пески со слабой растительностью. Тонкая нить дороги вьется по склонам. В одной из впадин среди песков открываются развалины. Это большой мавзолей с провалившимся куполом и полуразрушенной аркой портала. Здание из жженого кирпича, остатки купола покрыты бирюзовой майоликой. Насколько можно судить, нечто очень близкое к Куня-Ургенчскому комплексу; ориентировочно оно может быть датировано временем между XII и XIV ее. Делаем круг. Посадка невозможна. В 9 ч. 50 м. направляемся на колодцы Орта-кую и Узбой. Идем над все более и более мощными гривами грядовых и ячеистых песков. Проходим над одним, затем другим караваном. Снижаемся. Туркмены приветствуют самолеты, машут черными шапками. Мы машем в ответ. Внизу — Орта-кую, черные та-

[303]

кыры с рябинами колодцев, несколько отдыхающих караванов, десятки верблюдов и людей. Снова обмен приветствиями; караванщики делают жесты, явно означающие приглашение разделить с ними чаепитие. К сожалению, это невозможно. Идем над песками дальше. Впереди гора Кугунек.

10 ч. 15 м. Наконец, это Узбой! Здесь, у Кугунека, русло плоское, с хорошо выраженными меандрами. Нигде следов ирригации нет! Идем над руслом. В 10 ч. 24 м. внизу следы ирригации, но на дне русла! Виден четкий рисунок разбивки полей, очерченной темными линиями растительности. В 10 ч. 26 м. снова следы полей в русле, на этот раз они тянутся на значительное расстояние.

В 10 ч. 27 м. проходим над колодцами Бала-ишем. Здесь также на дне русла следы полей. Кругом, по обе стороны русла, мертвая равнина; плоская каменистая черно-серая поверхность плато справа, к западу; темные, желтовато-бурые пески с черновато-серыми пятнами такыров слева, к востоку. За пределами русла ни малейших следов орошения и древних поселений, гусло чем дальше, тем более четко выражено: обрывистые, то серовато-зеленые, то розоватые уступы береговых террас, сжимающие серую, иногда голубоватую извилистую ленту Узбоя, с блестящими пятнами такыров, окруженных цветными разводами бурых, розовых, ржаво-красных оттенков. Чем дальше, тем чаще на дне Узбоя поблескивают болотца и озера, то чистые, отражающие обрывы берегов и наши самолеты, то подернутые белой коркой солей.

10 ч. 40 м. Впереди, на левом, восточном берегу, круглое пятно знаменитых развалин Талай-хан-ата. Делаем круги. В 10 ч. 47 м. садимся на белую гладь такыра.

Уже до посадки ясно, что из двух основных старых описаний развалин ближе к истине описание Коншина. Талай-хан-ата — двойник Дэв-кала. Это круглое каменное укрепление 60 метров в диаметре с группирующимися вокруг центрального двора постройками из жженого кирпича. Керамические данные, как и архитектурные, не оставляют сомнения в том, что перед нами одно из звеньев единой цепи укрепленных фортов — караван-сараев XII-XIII вв., возведенных хорезмшахами на одном из основных торговых и стратегических путей, связывавшем Ургенч с западным Хорасаном. Никакого намека на заселенность местности, ни малейших следов ирригации.

Взлетаем в 12 ч. 15 м. Идем над Узбоем — здесь это с виду настоящая река, почти сплошь заполненная водой, местами, как льдом, затянутой соляной коркой, в которой блестят полыньи. В 12 ч. 22 м. снижаемся над Куртыш-баба. Делаем ряд кругов. Под нами группа из трех незначительных глинобитных

[304]

построек у колодцев, среди кладбища, состоящего из невысоких овальных глинобитных оград вокруг могил — типичный поздне-туркменский мазар, не отличающийся от современных, может быть еще и сейчас функционирующий.

Садиться нет смысла. Пересекаем русло Узбоя. Проходим над развалинами у колодцев Бал-кую. Садимся. Беглый осмотр убеждает нас в том, что это небольшая современная

Рис. 98. Самолеты экспедиции над Узбоем

глинобитная постройка. Кругом остатки современной керамики, осколки фаянса XX в. и стекла. В 12 ч. 57 м. взлетаем с Бал-кую, выходим снова на Узбой и поворачиваем вдоль него на излучину Ак-яйла.

На дне Узбоя здесь опять местами видны планировки полей — совершенно такие же, как у Бала-Ишем. Справа от русла бесплодные склоны постепенно поднимающегося плато, слева — белые такыры, за ними полосы песков. По такырам извилистые ветвистые русла оврагов — «притоки Узбоя», следы потоков, вырытых дождями и водами тающих снегов. Никаких следов ирригации за пределами русла. В 13 ч. 15 м. мы над

[305]

знаменитым «ак-яйлинским водопроводом», объектом дискуссии между Коншиным и Обручевым. Над обрывом левого берега Узбоя бугор обвалованного крупного здания. От него на северо-восток тянется узкая красноватая полоса длиной около километра – остатки неоднократно описанного водопроводного желоба.

В 13 ч. 25 и. садимся в окрестностях «водопровода», довольно далеко, на правом, северном берегу Узбоя. Спускаемся в заросшее кустарниками и местами занесенное песками, здесь широкое и плоское русло.

На размытом оврагами берегу Узбоя оплывший бугор глинобитного здания. В основании ряд крупного, квадратного жженого кирпича размером 30x30x5 сантиметров. К югу, далее по Узбою, два бугра меньших размеров. Вдоль берега метров на 150, на такырах — отдельные немногочисленные обломки раннесредневековой бытовой керамики. Но самое интересное — «водопровод». Это узкий желоб из такого же жженого кирпича, местами хорошо сохранившийся. На своем восточном конце он завершается своеобразным раструбом — водоприемником, близ которого расположен небольшой круглый бугор — остатки сторожевой башни. С востока к раструбу примыкает обширное, совершенно голое пространство белых такыров, окруженных заросшими кустарниками песчаными буграми.

Быстро убеждаемся, что желоб водопровода идет со значительным уклоном к западу, в сторону Узбоя. Это еще более подчеркнуто тем, что параллельно водопроводу, местами пересекая его, в сторону Узбоя тянется извилистая полоса глубокого оврага, «притока» Узбоя, образовавшегося после того, как водопровод перестал действовать. Вода, нерегулируемая больше человеком, сама проложила себе путь в том же направлении. Картина становится достаточно ясной. Развалины сооружения на берегу Узбоя – не что иное, как своеобразная «сардоба» — цистерна для воды, питавшаяся за счет дождевых и снеговых вод, собиравшихся на такырах, откуда они отводились по каналу в цистерну. Характер и расположение находок вокруг цистерны позволяют заключить, что в раннем средневековье здесь было место остановки караванов. Все вместе взятое является бесспорным доказательством того, что во время функционирования «ак-яйлинского водопровода» в Узбое воды не было. И в этом вопросе оказывается прав Коншин.

В 14 ч. 58 м. взлетаем с Ак-яйлы. Идем обратно вдоль Узбоя, вновь проверяя сделанные раньше наблюдения. Снова убеждаемся в отсутствии каких-либо признаков ирригации и поселений на берегах Узбоя, кроме упомянутых нолей на дне русла. Севернее Кугунека русло чем дальше, тем менее четко выражено. В 15 ч. 58 м. проходим район колодцев Ча-

[306]

рышлы. Следы русла окончательно расплываются. Проходим над полосой береговых валов древнего Сарыкамышского озера. Летим над безжизненной черновато-серой равниной Сарыкамышской впадины.

На правом траверсе, за огромным пространством черных такыров, снова сверкает ярко освещенная солнцем вершина Кой-Кырлана.

Внизу меняются цвета и характер местности, остающейся, однако, столь же ровной и безжизненной. Идем над белыми и серыми шероховатыми такырами, то покрытыми редкими кустами, то абсолютно голыми. Никаких следов человеческой деятельности. Только в 16 ч. 14-20 м., уже недалеко от нынешнего Сарыкамышского озера, замечаем слабые следы культуры: остатки юрты и глиняного заборчика около нее. Спустя четыре минуты пересекаем слабо выраженные следы позднего арыка, идущего с запада на восток, еще через две минуты — второй такой же арык.

В 16 ч. 35 м. под нами Сарыкамыш. На севере блестит голубое зеркало воды, непосредственно внизу белая соляная поверхность дна высохшего озера, растрескавшаяся огромными, многометровыми многогранниками — какой-то фантастический, чудовищный такыр.

В 16 ч. 48 м. подлетаем на этот раз к северным береговым валам древнего озера. Перед нами возвышенность Бутен-тау, уже знакомая нам по полету 4 октября. И сразу меняется характер местности. У подножия гор, чем дальше, тем гуще, идут один за другим крупные и мелкие арыки, развалины усадеб, зданий, изгородей. Мы снова над «землями древнего орошения» долины Дарьялыка, области позднесредневековых городов Вазира и Адыка.

В 17 ч. 26 м. садимся на «аэродроме» близ Дэв-Кескена».

Итоги не оставляют места для сомнений. В споре между геологами и историками истина на стороне первых. Бартольд не прав. В позднем средневековье в Узбое вода не текла. Развалины на Узбое — отнюдь не следы бывших здесь некогда поселений, как думал Обручев. Это следы раннесредневековой караванной дороги, идущей из Ургенча в западный Хорасан почти по той же трассе, по которой и сейчас пролегает караванная тропа из Хорезма в Кзыл-Арват.

Не было на Узбое агрикультуры и в античности. Вода прекратила свое течение, видимо, незадолго до начала агрикультуры в Хорезме, на что намекают и смутные предания, рассказанные Геродотом и арабскими авторами, особенно Макдиси.

Я напомню сказание Геродота о реке Акес (Окс-Аму-дарья), орошавшей принадлежавшую хорезмийцам долину

[307]

и запертой некиим царем в горных проходах плотинами, что привело к образованию огромного озера (явно Аральское море) и обезвоживанию ряда областей, в которых надо видеть зону Узбоя. Я напомню рассказ Макдиси о древнем хорезмийском царе, повернувшем течение Аму-дарьи, что привело к запустению древних поселений на Узбое.

А. С. Кесь пишет в своей монографии об Узбое: «Такое изменение течения (в сторону Сарыкамыша -Узбоя. — С. Т.) привело бы к тому, что река потекла бы по низшим отметкам дельты, оставив весь Хивинский оазис, с его многочисленным населением, занимавшимся многовековым орошаемым земледелием, без воды и, следовательно, без источников существования. Ввиду этого человек искусственными мерами стремится сохранить это неустойчивое равновесие природы и тем самым, быть может, не дает возможности вновь возникнуть реке Узбой»[5].

Эти «искусственные меры» состоят прежде всего в самом существовании системы искусственного орошения, с момента своего возникновения ставшего существенным регулятором в истории этой капризной реки, как бы закрепленной на месте трудом человека.

Создание ирригационной сети не случайно вошло в народную память как причина усыхания Узбоя. Есть все данные полагать, что именно огромный расход воды на ирригацию привел к прекращению питания Сарыкамыша и соответственному его усыханию до отметки, уже исключающей сток в Узбой, с тех пор никогда уже не возобновивший свое течение.

Откуда же легенда о «повороте Аму-дарьи» в послемонгольское время, с такой уверенностью рассказываемая Абульгази, отделенным всего одним поколением от предполагаемого вторичного прекращения течения вод по Узбою?

Ответ на это ясен. «Поворот» Аму-дарьи дойстпительно имел место, но не был «поворотом в Каспийское море». Это был только поворот одного из протоков Аму-дарьи – Дарья-лыка в Сарыкамышское озеро. Рассказ Абульгази относится не к Узбою, а к Дарьялыку и Сарыкамышу. Берега Дарья-лыка вплоть до самого берега древнего Сарыкамыша представляют полный контраст с безжизненной пустыней побережий Узбоя, являя всюду следы интенсивной агрикультуры времен позднего средневековья. Права А. С. Кесь, подчеркивая легендарный характер рассказа Абульгази, «забывшего» упомянуть об огромном Сарыкамышском озере, наличие которого

[308

являлось бы непременным условием стока воды в Узбой и которое должно было бы лежать на описываемой им трассе.

В преданиях, суммированных Абульгази, спутались воспоминания о действительной заселенности долины Дарьялыка и берегов Сарыкамыша, связанной с образованием в XIII в. стока части вод Аму-дарьи в Сарыкамыш, — воспоминания об этом действительном «повороте реки на запад», — со смутными народными легендами, восходящими к доисторическим временам, и собственными впечатлениями об Узбое.

В самом деле, полет над Узбоем лучше, чем что бы то ни было, может объяснить генезис узбойской легенды. По внешнему своему виду это действительно настоящая река, как будто только вчера переставшая течь. Вода стоит в русле не только Нижнего, но и Среднего Узбоя, иногда на протяжении десятков километров, создавая полную иллюзию функционирующей реки. Но это не река, а лишь система озер, питаемых дождевыми и снеговыми водами с Устюрта.

Видимо, не столь уж неправ был Абульгази в рассказе о заселенности Узбоя в XIV-XVI вв. Напомню его слова: «По обоим берегам Аму-дарьи до Огурчи были пашни, виноградники и рощи. Весной жители уходили на места возвышенные; когда появлялись мухи и слепни, люди, имевшие стада, уходили к дальним колодцам, находившимся на расстоянии почти в два дневных перехода от реки; когда же прекращался овод, они приходили опять на берега реки»[6].

Речь идет о базировавшемся на узбойских колодцах и озерах, кочевом туркменском населении, памятником которого остались нам следы пашен на дне Узбоя. А виноградники и рощи действительно были, но они кончались не у Огурчи, а у Сарыкамыша.

Вопросы Узбоя, мне думается, должны уйти из ведения историков и остаться сферой географов, геологов и археологов-первобытников.

Реальную историческую проблему составляет комплекс вопросов, связанных с Дарьялыком и Сарыкамышем.

Сейчас можно наметить основные контуры этой истории.

Монгольское нашествие, разрушив ирригационное хозяйство Хорезма, действительно привело к нарушению установившегося на протяжении двух тысячелетий режима Нижней Аму-дарьи. Часть неиспользованных на ирригацию избыточных вод прорвалась на запад, по старому руслу Дарьялыка, в Сарыкамышское озеро.

[309]

Здесь-то, на крайней западной окраине Хорезма, в конце XIII-XIV в. возник новый очаг земледельческой и городской культуры. Подъем его был связан с той ролью, которую этой части Хорезма пришлось сыграть в экономической, политической и культурной истории Золотоордынского государства.

Варвары – правители этого государства были заинтересованы в использовании культурных традиций Хорезма в своих интересах. Нужно было строить новые города — столицы ордынских ханов на Волге; нужно было организовать производство товаров широкого потребления и предметов роскоши для бесчисленной, нажившейся в грабительских походах ордынской знати; нужны были, наконец, хлеб, фрукты и другие продукты земледелия.

А. Ю. Якубовский[7] убедительно показал, что так называемая «золотоордынская культура» на деле не что иное, как культура хорезмийская, импортированная на Волгу. Все легенды о якобы высоком культурном уровне золотоордынских татар, культивировавшиеся у нас антимарксистской школой Покровского, не имеют под собой никакого основания. Весь внешний блеск золотоордынских памятников – краденый, подобно тому, как на военном и фискальном грабеже было основано самое существование этой реакционной, разбойничьей, полурабовладельческой варварской державы.

Ургенч, необходимый золотоордынским ханам как основной источник этого краденого великолепия, получает возможность вновь подняться из пепла и стать крупным ремесленным и торговым центром.

Ибн-Батута, посетивший Хорезм около 1340 г. и оставивший нам свидетельство о резком сокращении заселенности в южном Хорезме, вместе с тем восхищен великолепием Ургенча и говорит о нем как о самом большом и роскошном «из тюркских городов». Об этом свидетельствуют и археологические памятники. Большая часть великолепных памятников мусульманской церковной архитектуры Ургенча — например, изумительный по изяществу мавзолей Тюрабек-ханым, гигантский «большой минарет» (высотой 62 м), мавзолей Наджмеддина Кубра — относится ко времени путешествия ибн-Батуты. Мастера и художники Ургенча, резиденции ордынского князя Кутлук-Тимура, развивают поставленные на службу потомкам захватчиков традиции художественной культуры Хорезма времен хорезмшахов. Однако в конце XIV в. этому

[310]

Рис. 99. Общий вид Шемаха-кала с самолета (с северо-запада)

[311]

кратковременному подъему Ургенча был положен конец опустошительным нашествием Тимура.

Незадолго до этого мы можем наблюдать некоторые признаки политического возрождения Хорезма. Используя упадок и распад Золотой Орды, ускоренные Куликовской битвой, здесь утверждается местная династия так называемых «кунгратских суфи» — князей влиятельного в Хорезме тюрко-монгольского племени Кунграт.

Попытки хорезмских «суфидов» вести самостоятельную политику вызывают ревность Тимура. Пять раз между 1370 и 1388 гг. он организует походы на Хорезм с целью подчинить его себе, так как не без оснований видит в нем потенциального соперника своей державы.

Последний поход завершился полным разрушением Ургенча: на его месте завоеватель приказал посеять ячмень. После этого, хотя в Ургенче и возродилась жизнь, этот город никогда не смог уже восстановить своего прежнего значения, памятником которого являются величественные развалины XIV в. рядом с небольшим туркменским городом Куня-Ургенч — районным центром Ташаузской области, возникшим после Октябрьской революции на месте одноименного базарного селения.

К XIV в. относится расцвет ряда обследованных нами во время узбой-сарыкамышского маршрута городов.

Особенно эффектны руины крупного города, расположенного недалеко от Старого Вазира, на восточном, пологом здесь склоне Устюрта и известного сейчас под именем Шемаха-кала.

В основе — это раннесредневековый город-крепость, обнесенный некогда прямоугольником мощных стен с огромными башнями. Видимо, этот город был уничтожен монголами. Межбашенные куртины стен были разрушены, и ряд одиноко стоящих прямоугольных и круглых башен производит своеобразное впечатление. Но к XIV в. город вновь расцвел, хотя укрепления его и не были никогда восстановлены. Поразительную картину представляет Шемаха с воздуха: мы видим, как причудливая паутина улиц и переулков перехлестывается за линию развалин древних укреплений, как город разрастается на запад, восток и север. Планировка послемонгольского города сохранилась великолепно. Каменные, сложенные то из тщательно обтесанных, то из грубых, бесформенных плит, стены домов сохранились на значительную высоту. Соборная мечеть в центре города с двором, окруженным несколькими рядами колонн, от которых сохранились ступенчатые пирамидальные базы, другая огромная мечеть за городом, хорошо выявляемые ремесленные кварталы (квартал гончаров с его бес-

[312]

численными грудами гончарных шлаков и квартал плавильщиков железа и кузнецов, усеянный железными крицами), многочисленные каменные и кирпичные мавзолеи, окружающие город, — все это оставляет неизгладимое впечатление. Особенно эффектно оформление ворот города с рухнувшим куполом над проходом и с колоннадой портика. Близ них нами была найдена каменная капитель одной из колонн, волюты которой завершаются масками львов. Шемаха исключительно богата находками. За короткий срок разведок нами были собраны сотни фрагментов богато орнаментированной глазурованной посуды, фаянса, фарфора, поражающих небывалым обилием орнаментальных мотивов и тонов расцветки. Дальнейшее изучение развалин Шемахи сулит большие открытия. Вероятно, постановка в должном масштабе систематических раскопок даст возможность Шемахе занять такое же место среди средневековых памятников Хорезма, как Топрак занимает сре-

Рис, 100. Каменная капитель с головой льва из Шемаха-кала

ди античных[8].

Город продолжает жить и позже, до XVI-XVII вв., разделяя с Вазиром роль крайнего западного форпоста Хорезма. Я склонен видеть в нем упоминающийся при описании событий XVI-XVII вв. город Терсек – имя, постоянно стоящее в документах рядом с Вазиром, в десятке километров от которого находятся развалины. Большой интерес представляет определение еще двух городов, упоминаемых источниками XV-XVII вв. для этого района, – Адака и Янгишехра.

[313]

Название Адак — тюркское слово, буквально значит «нога», в применении к топографии — «низовье» (реки или канала).

По данным упоминающих его источников, Адак был расположен на пути из Вазира в Хорасан и лежал на берегу обширного водоема, который в поэтическом рассказе о взятии Адака

Рис. 101. Общий вид Ак-кала

узбекским ханом Шейбани в 1488 г. автор, именует «Кара-тенгиз» («Черное море»). В. В. Бартольд[9] считает возможным искать его где-то у выхода Узбоя из Сарыкамышской низины. Но там никаких развалин вообще нет. Я склонен видеть Адак, — город, существовавший, видимо, очень недолго, так как при описании событий XVI в. он уже не упоминается, — в больших развалинах Ак-кала или Акча-кала, расположенных близ старого русла Куруджа-узяк, под юго-восточным Чинком Бутен-тау, в непосредственной близости к древнему берегу Сарыкамышского озера. Это крайний из всех городов ирригационной системы Дарьялыка, по своему местоположению более чем

[314]

какой-либо иной пункт заслуживающий названия, данного Адаку.

Ак-кала — Адак, правильная прямоугольная крепость, обнесенная рвом и прекрасно сохранившимися стенами, сложенными из сырцового кирпича 24х24×6 см на пахсовом фундаменте с часто расположенными башнями, несущими два яруса небольших бойниц. Внутри вдоль стены идут часто расположенные сырцовые же выступы — контрфорсы — прием, известный по средневековым стенам Вазира и живущий в хорезмийской архитектуре вплоть до недавнего времени. С востока к городу примыкает продолжающий его ось прямоугольный пригород, обнесенный совершенно аналогичной, но хуже сохранившейся стеной.

На восток от города (как и в Вазире) расположена планировка великолепного паркового комплекса с кирпичным павильоном посредине. Кругом, на ответвлениях отходящего близ города от русла канала, раскинуты планировки многочисленных усадеб.

Подъемный керамический материал, собранный в Ак-кала, соответствует, как и архитектура, позднему слою Вазира и Шемахи, подкрепляя нашу идентификацию. Подкрепляет ее и то, что в противоположность Вазиру и Шемахе это город однослойный и живший явно очень недолго.

Впрочем, я думаю, что в XVI в. он еще существовал, но упоминается под другим именем — Янгишехр, буквально (тюрко-персидское) «новый город». Ак-кала, действительно, для своей эпохи, в противоположность Вазиру и Терсеку, развивающимся на древней основе, — «новый город», построенный на чистом месте. Я думаю, что тюркские имена Адак («нога» — «низовье») и Терсек («локоть» — «излучина») — первоначально лишь названия урочищ (Терсек-Шемаха расположен в самой середине глубоко врезанного в Устюрт «залива») и что собственным именем города Адака было Янгишехр, а источники, говорящие о событиях XV в., переносят на город название области (напомню, что не только раннесредневековые авторы, но и ибн-Батута постоянно вместо «город Ургенч» говорит «город Хорезм»).

История западного, и дарьялыкского Хорезма XV-XVI вв. — существенный, но краткий исторический эпизод. Мы знаем, что в XVI и начале XVII в. этот возникший и в процессе феодального распада Хорезма обособившийся район, ставший районом особенно интенсивного смешения тюркских (туркменских и узбекских) и тюркизированных хорезмийских элементов, играет довольно крупную политическую роль. Вазир в начале XVI в. является инициатором и центром народного восстания против захвативших было власть в Хорезме персов. В Вазире

[315]

первоначально укрепляется новая узбекская династия потомков Берке-султана, отсюда распространяется господство узбеков над Хорезмом, и после этого Вазир многократно выступает в качестве конкурента Ургенча, не раз становясь резиденцией хана и столицей страны.

Однако единственный оставивший нам описание города Вазира автор, Антони Дженкинсон, бывший здесь в 1558 г.,

Рис. 102. Комплекс курганов Чаш-тепе (аэросъемка)

правильно предсказал скорую гибель города и окружающей его области: «Вода, которой пользуется вся эта страна, берется из канав, проведенных из реки Оксуса, к великому истощению этой реки; вот почему она не впадает больше в Каспийское море (читай: Сарыкамышское озеро. — С. Т.), как в минувшие времена. В недалеком времени вся эта страна будет наверно разорена и станет пустыней из-за недостатка воды, когда нехватит вод Оксуса»[10].

Постепенное возрождение разрушенной монгольским нашествием и погромами Тимура ирригационной сети южного и среднего Хорезма предопределила сокращение количества воды,

[316]

питающей Дарьялык. Сначала она перестала доходить до Сарыкамыша, чем обусловлена более ранняя гибель Адака, затем резкий недостаток воды стали испытывать все районы, снабжавшиеся Дарьялыком, — не только Вазир, но и, Ургенч. Требовалась полная реконструкция ирригационной сети, постройка огромных магистралей, базирующихся непосредственно на главном русле Аму-дарьи, но в исторической обстановке эпохи это было немыслимо: в XVI в. особенно сильно проявилась феодальная раздробленность Хорезма, разделенного на удельные владения узбекских царевичей, непрерывно переходящие из рук в руки при нескончаемой феодальной грызне.

Вазир влачит жалкое существование еще в XVII в., продолжая оставаться, как и находящийся в глубоком упадке Ургенч, базой для недовольных феодальных элементов, претендентов на ханский престол. В то же время политический центр страны переходит в крупнейший город южного Хорезма — Хиву. Наконец, самый выдающийся из узбекских правителей Хорезма хан-историк Абульгази, осуществляя решительную политику централизации и нейтрализации оппозиционных феодалов окраин, выводит остатки населения Вазира и Ургенча» в южный Хорезм, где этими переселенцами создается Новый Ургенч — ныне столица Хорезмской области Узбекской ССР, крупнейший город Хорезмского оазиса.

Так, во второй половине XVI1 в. завершается процесс запустения области Вазира — образование самых поздних по времени «земель древнего орошения» Хорезма.