Гусева Т.В. В Альгамбру вместе с Вашингтоном Ирвингом (продолжение 4)

Проходите и с порога позвольте вас сразу представить хозяйке чертогов Альгамбры и познакомить с ней и ее семейством.

– Донья Антония! Мы к Вам в гости, здравствуйте!

Донья Антония Молина, почтенная незамужняя дама, которой доверено следить за мавританскими садами и чертогами и показывать их чужестранцам. Тут же в чертогах в полумавританских полуиспанских комнатушках она и живет со своим семейством. Живут с нею племянник и племянница, дети двух ее братьев. Знакомьтесь, это Мануэль, племянник – надежный, по-испански степенный парень. Он отслужил в армии, на родине и в Вест-Индии, а теперь учится врачевать в расчете на должность крепостного лекаря и заработок не меньше ста сорока долларов в год.

Племянница, молоденькая пухленькая черноглазая Долорес, прямо-таки богатая наследница. Говорят, что она наследует теткино достояние: несколько дворцовых комнатушек, доход от посетителей и все, что дает сад. А это едва ли не сто пятьдесят долларов.

-Долорес, не стесняйся, подойди к нам !

Друзья, мы с вами собрались в старом мавританском покое, который служит Донье Антонии гостиной, столовой и приемной одновременно. Окно с балконом над долиной Дарро впускает легкий вечерний ветерок. Во времена мавров, наверное, здесь все сверкало роскошью. Но не столь давно здесь был кое-как вырублен камин ,и в дыму поблекли стены и почти исчезли древние арабески. Рассаживайтесь поудобнее у камина и приготовьтесь слушать. Я вам прочитаю легенду о царевиче Ахмеде аль Камеле, которую Вашингтон Ирвинг назвал «Влюбленный скиталец». Сам он присоединится к нам позже. Сейчас он готовит для нас экскурсию по своим апартаментам.

Итак,слушайте.

«Жил-был в Гранаде один мавританский царь, и был у него единственный сын по имени Ахмед, прозванный придворными Аль Камель, то есть несравненный, ибо они безошибочным глазом углядели в младенце признаки достоинств еще небывалых. Такое их прозренье подтвердили и звездочеты: благосклонные светила предвещали, что из него выйдет достойнейший царевич и превосходный государь. Одно только облачко набегало на его судьбу, и то розоватое: царевич будет влюбчив, а нежная страсть добра ему не сулит. Если его, однако, до поры уберегут от любовных соблазнов, то никакой беды не случится и дальнейшая жизнь его потечет как нельзя более счастливо.

Чтобы избежать подобных злоключений, царь мудро порешил взрастить сына затворником, оберегая его взор от женских лиц, а слух – от самого имени любви. С

этой целью он построил прекрасный дворец на горном уступе над Альгамброй, окружил его пышными садами и оградил высокими стенами: тот самый дворец, который нынче называется Хенералифе. Юного царевича поселили в этом дворце, а его надзирателем и наставником был назначен Эбен Бонаббен, один из самых сухих и рассудительных арабских мудрецов; большую часть жизни он провел в Египте, изучая иероглифы и рыская по гробницам и пирамидам, и взору его куда милее была египетская мумия, чем пленительная красотка. Мудрецу велено было наставить царевича во всех науках, но ни под каким видом не сообщать ему ничего о любви.

– Береги его как знаешь и действуй по усмотрению, – сказал царь,- и запомни, о Эбен Бонаббен, что если мой сын, будучи под твоею опекой, поведает об этом хоть что-нибудь, ты ответишь головою.

При этой угрозе сухая усмешка покорежила иссохшее лицо Эбен Бонаббена.

– Будьте, ваше величество, так же спокойны за своего сына, как я за свою голову: я ли стану давать ему уроки этой нелепой страсти?

Так, под недреманным оком философа, царевич рос в уединении дворца и тишине садов. Прислуживали ему черные рабы – немые исполины, которые ничего не знали о любви, а если и знали, то помалкивали за неименьем языка. Особенно заботился Эбен Бонаббен о его умственном воспитании, желая приобщить его к тайнам египетского чернокнижия; но царевич не радовал наставника успехами, и скоро стало ясно, что философа из него не выйдет. Для царского сына он, однако, был удивительно послушлив и готов следовать любому совету – последнему из полученных. Он подавлял зевоту и терпеливо внимал длинным речам Эбен Бонаббена, из которых узнал кое-что почти обо всем. Безмятежно дожив до двадцати лет, он знал больше всякого другого царевича – но о любви не ведал ничего.

И тут на царевича вдруг что-то нашло. Он совсем забросил занятия, стал разгуливать по садам и мечтать возле фонтанов. Он был немного научен музыке и теперь прямо-таки пристрастился к ней и даже начал склоняться к поэзии. Мудрый Эбен Бонаббен обеспокоился и попробовал было отвлечь его от этих пустых капризов, усадив за трезвую алгебру, но царевич наотрез отказался вникать в нее».

Ну, в общем, наставник понял: царевич обнаружил, что у него есть сердце и вплотную приблизился к запретному. Чтобы малейший намек не мог поведать воспитаннику роковую тайну, да и чтобы не расстаться со своею головой Эбен Бонаббен упрятал царевича в самую высокую башню Хенералифе. А чтобы тот не чувствовал себя в заточении, он обучил его языку птиц.

Миновала зима, настала весна, зеленая, цветущая, напоенная свежестью, а с нею и радостная птичья пора браков и гнезд. Рощи и сады Хенералифе как бы внезапно огласились песнями и щебетом, которые достигли ушей одинокого царевича. И со всех сторон неслось и звучало одно и то же: любовь, любовь, любовь – неслось и отзывалось эхом, на все лады, на все голоса. Царевич пытался выяснить у своих новых приятелей-птиц, что же такое любовь. Все было безуспешно. Но вот однажды к нему в окно, спасаясь от ястреба, залетел красавец голубь. Он-то и поведал затворнику о любви. А, кроме того, рассказал, что в дальних краях есть сказочный сад, посреди которого находится пышный дворец. В том саду, в беседке он видел царевну, юную и нежную, как утренняя заря.

« Пылкому сердцу Ахмеда не хватало только этой искры; вся его потаенная влюбчивость сразу обрела устремление, и он без памяти влюбился в далекую царевну. Он написал ей восторженное письмо, исполненное пламенного обожания и глубокой скорби о своем злосчастном заточении: будь он свободен, он непременно отыскал бы ее и пал к ее ногам. Послание кончалось стихами, нежными и трогательно-красноречивыми: он ведь был поэт по натуре, и к тому же его вдохновляла любовь. Он надписал письмо: «прекрасной Незнакомке от узника – царевича Ахмеда», потом надушил его мускусом и розовым маслом – и отдал голубю.

Голубь взлетел высоко-высоко и помчался стрелой. Царевич провожал его глазами, пока он не стал пятнышком на облаке и не исчез за горою.

День за днем ожидал он возвращения вестника любви, но понапрасну. Он уж начал было пенять на его ветреность, как вдруг однажды вечером, перед самой зарею, верный голубь впорхнул в покой и, бездыханный, грянулся у его ног. Чья-то шальная стрела пронзила ему грудь, и он долетел из последних сил. Царевич в горе склонился над этой кроткой жертвою преданности и заметил вокруг шеи голубка жемчужную нить, а на ней зажатый под крылом эмалевый медальон с портретом царевны в расцвете юной красы. То была, конечно, прекрасная незнакомка из сказочного сада, но кто она такая? Где ее искать? В радость ли ей было его письмо? И послан ли этот портрет в знак взаимности? Верный голубь был мертв – и осталось лишь гадать и сомневаться». Тогда царевич решился бежать, отыскал знакомого сыча, уговорил его помочь ему, пообещав, когда он станет государем, почетную и достойную должность.

«Влюбленные не терпят проволочек. Царевич собрал все свои драгоценности и прихватил их с собой на дорожные расходы. В ту же ночь он спустился с башенного балкона на своем кушаке, перелез через наружную стену Хенералифе и следом за сычом затемно углубился в горы». Добрались они до Кордовы, и там познакомились с попугаем, потомком знаменитого персидского попугая, прославленного рассказчика. Оказалось, что попугаю знакомо прелестное личико, изображенное на медальоне. Это была королевна Альдегонда, единственная дочь христианского короля, чей престол в Толедо. Он также знал, что до семнадцати лет ее держат затворницей – что-то там напредсказывали болваны звездочеты. Царевич пообещал и ему видное место при дворе при условии, что тот поможет добраться до королевны. Ну, кто устоит от такого предложения? И они отправились в путь. Продвигались они куда медленнее, чем хотелось влюбленному царевичу. Но в конце концов добрались до древнего Толедо, увидели зеленый луг в излучине Тахо и пышный дворец среди кущ сказочного сада. Стены вокруг сада были очень высокие, вдоль стен прогуливалась стража. «Царевич повернулся к попугаю.

– О благовоспитаннейший из пернатых, – сказал он, – ты владеешь человеческой речью. Лети же в сад; отыщи мою обожаемую и скажи ей, что царевич Ахмед, влюбленный скиталец, ведомый звездами, пришел за нею на цветущие берега Тахо.

Гордый таким поручением, попугай полетел к саду, шутя миновал высокую стену и, покружив над лугами и рощами, уселся на перила балкончика над рекой, заглянул в окно просторной беседки и увидел королевну. Облокотившись на ложе, она не отрывала глаз от листа бумаги, и слезы одна за другой струились по ее бледным щекам. Пригладив перья, одернув ярко-зеленый полукафтан и взбив хохолок, попугай перепорхнул внутрь, уселся, как велит этикет, и сказал умильным голосом:

– Осуши свои слезы, о прекраснейшая королевна, сейчас я утешу твое сердце.

Услышав чей-то голос, королевна изумленно обернулась и увидела всего-навсего птичку в зеленом: она подпрыгивала и кланялась.

-Увы, сказала она, – какого утешенья ждать от тебя, от попугая?

Попугай был слегка уязвлен.

– Я утешил в свое время немало прелестных дам,- заметил он, – но не о том речь. Нынче я – царский посол. Знай, что гранадский царевич Ахмед явился за тобой на цветущие берега Тахо.

Глаза прекрасной королевны заблистали ярче брильянтов ее диадемы.

– О чудеснейший попугай, – сказала она, поистине утешны мне твои вести, ибо я слабела, чахла и была едва не при смерти от сомнений в постоянстве Ахмеда. Лети же назад и скажи ему, что его письмо до последнего слова запечатлено в моем сердце, а стихи его напитали мою душу. И еще скажи, пусть он готовится отстоять свою любовь. Завтра, в день моего семнадцатилетия, отец мой устраивает большое состязанье королевичей, и моя рука будет наградой победителю».

Узнал об этом царевич и опечалился. Ведь ратному делу его знаменитый наставник не обучал. Выручил сыч. Он знал, что в окрестных горах есть пещера, в пещере – железный стол, на столе волшебный доспех, а возле стола – околдованный конь, спрятанный там давным-давно. Хлопая круглыми глазищами и топорща совьи рожки, сыч рассказал:

«Много лет назад я был в этих краях с отцом, который облетал свои владения, и мы остановились там в пещере; тогда-то я и был посвящен в ее тайну. Семья наша хранит предание, в малолетстве слышанное мною от деда, будто доспех этот принадлежал мавританскому чародею, который укрылся в пещере после захвата Толедо христианами и умер в ней, оставив коня и доспех под особым заклятьем: они доступны лишь мусульманину, и только от восхода солнца до полудня. И кто облачится в доспех и сядет на коня, тот одолеет любого противника».

« Вход в пещеру отыскался на дикой каменистой круче, каких много в окрестностях Толедо: он был далеко в стороне от всех троп, и различить его мог разве что глаз мышелова – или археолога. Могильная лампада, заправленная вечным маслом, разливала бледный свет. На железном столе посреди пещеры был разложен волшебный доспех, к столу прислонено копье, а рядом стоял арабский скакун, снаряженный в бой и недвижный, как статуя. Чистый стальной блеск доспеха не потускнел от времени; конь был словно только что с пастбища, и, когда Ахмед потрепал его по шее, он ударил копытом и заржал так, что содрогнулись стены пещеры. Теперь царевич мог явиться на завтрашний турнир «в броне, при оружьи, на добром коне».

И вот настало роковое утро».

Не утомились? Хотите знать, что было потом? Тогда слушайте дальше.

«Ристалище разбили на равнине прямо у подножия скал под стенами Толедо, возле которых сооружены были подмостки и галереи для зрителей, устланные богатыми коврами и защищенные от солнца шелковыми навесами. На этих галереях восседали все красавицы здешнего края, а внизу гарцевали рыцари в пернатых шлемах со своими пажами и оруженосцами; и надменней других были королевичи, приехавшие сразиться за бесценную награду. Но все красавицы здешнего края померкли, когда рядом с отцом появилась королевна Альдегонда, впервые представшая взорам людским. При виде ее несказанной прелести толпу охватил ропот восхищенья, а у королевичей, привлеченных на турнир молвою о ее красоте, вдесятеро прибыло решимости биться.

Королевна, однако, была неспокойна. Щеки ее вспыхивали и бледнели, тревожный взгляд пробегал по пернатому сборищу рыцарей и устремлялся вдаль. Трубы вот-вот должны были призвать к первому поединку, когда герольд возвестил о прибытии неизвестного витязя; и Ахмед проехал по ристалищу. Его стальной шлем в самоцветах был понизу обмотан тюрбаном, на панцире – золотая насечка; сабля и кинжал фесской работы горели драгоценными каменьями. У плеча его висел круглый щит, в руке он сжимал заколдованное копье. Расшитый чепрак его арабского скакуна достигал земли, а гордый конь дыбился, фыркал и ликующе ржал в предвкушении битвы. Изящная и горделивая осанка царевича радовала глаз, а когда было объявлено, что прозванье его Влюбленный Скиталец, легкий гомон пробежал по галереям.

Но к состязаниям его допускать не хотели: они для одних королевичей, сказали ему. Он назвался. Еще того хуже: не мусульманам тягаться о руке христианской королевны.

Его окружили надменные и враждебные королевичи – соперники, и один из них, дерзкого вида и могучего сложения, стал глумиться над его юношеской хрупкостью и вышучивать его амурное прозвание. Царевич вскипел и вызвал его на поединок. Они разъехались, помчались и сшиблись; и задетый острием волшебного копья дюжий насмешник вмиг вылетел из седла. Этого было бы и достаточно, но не тут-то было: бешеный конь и неуемное копье, раз оказавшись в деле, продыху не давали. Арабский скакун врезался в гущу всадников, копье разило направо и налево, кроткий царевич как вихрь носился по полю, сокрушая встречных и поперечных, рыцарей и свиту, ошеломленный своими невольными подвигами. Король возгорелся гневом, видя, как обижают его гостей и подданных. Он бросил в бой всю свою стражу – она тут же была сбита с коней. Тогда король скинул мантию, схватил щит и копье и поскакал навстречу чужестранцу: да устрашится от разгневанного государя! Увы! Его величество разделил участь подданных: ведь конь и копье крушили вслепую. К ужасу Ахмеда, он на полном скаку сшибся с королем – и тот полетел вверх тормашками, а корона покатилась в пыли».

Ух, ну и дела! Дайте перевести дух!

«В это время солнце достигло зенита, и заклятье вступило в силу: арабский конь пронесся по полю, перемахнул ограду, кинулся в Тахо, одолел бешеный поток, примчал оторопелого и еле живого царевича в пещеру и встал как вкопанный возле стола. Царевич с немалым облегчением спешился и сложил ратное снаряженье на прежнем месте: судьба решит, кому оно еще понадобится. Царевич сел и задумался: конь и копье сослужили ему такую бесовскую службу, что оставалось только горевать. Опозорив рыцарей и оскорбив самого короля, он больше не мог появиться в Толедо. И простит ли ему королевна это буйство и свирепость? Он вконец извелся и выслал на разведку своих крылатых помощников. Попугай облетел все площади, все людные места и вскоре вернулся с ворохом новостей. В Толедо неимоверный переполох. Королевну унесли во дворец без чувств; турнир отменили; все наперебой толкуют о внезапном появлении, невероятных подвигах и странном исчезновении мусульманского витязя. Одни говорят, что это мавританский колдун, другие называют его дьяволом в личине человека, третьи вспоминают преданья о зачарованных воинах в горных пещерах: один, мол, из них сделал вылазку. Но все согласны, что простому смертному не под силу одолеть разом столько испытанных и доблестных христианских воителей.

Сыч полетел ночью и парил над темным городом, присаживаясь на крыши и трубы. Потом он взмыл к королевскому дворцу на скалистой вершине толедской горы и пролетелся по террасам и парапетам, подслушивая у каждой щели и уставляя в каждое освещенное окно свои вытаращенные глазищи, так что несколько фрейлин попадали в обморок. Над горами уже серел рассвет, когда он воротился и рассказал царевичу обо всем виденном».

В общем, королевну снедает тяжкая печаль, врачи не в силах что-либо сделать, король объявил, что исцелитель получит в награду любое сокровище из королевской казны, и т.п, и т.д. А еще сыч рассказал, что он «летаючи меж толедскими куполами и башнями, ненароком попал на совье археологическое собрание, проходившее, как у них заведено, в большой сводчатой башне, где хранится королевская казна. Обсуждались виды старинных драгоценностей, надписи и узоры на них, а также на золотых и серебряных сосудах, ибо казна изобилует сокровищами разных веков и стран. В особенности же шла речь о реликвиях и талисманах, пребывающих в сокровищнице со времен Родериха Готского. Среди таковых и находится сандаловый ларец со стальной оковкой восточной работы, покрытый тайнописью, ведомой лишь избранным. Ларец и надпись на нем не впервые занимали ученое собрание: вокруг них давно велись долгие и веские диспуты. Но как раз при мне докладывал, сидя на крышке ларца, древний филин, недавно прилетевший из Египта. Он прочел и истолковал надпись, доказав, что ларец содержит шелковый покров с престола Соломона премудрого; привезли же его в Толедо, разумеется, евреи, рассеявшиеся по свету после падения Иеусалима .

Когда сыч закончил свой диковинный рассказ, царевич погрузился в задумчивость.

– Мудрый Эбен Бонаббен,- сказал он затем,- говорил мне о чудесных свойствах этого покрова ,который бесследно исчез после падения Иерусалима, и считалось, что он пропал навеки. Толедские христиане о нем, конечно, ничего не знают. Если я раздобуду этот покров, то счастье мое обеспечено».

Ну, а дальше, вы конечно, догадались, как развивались события. Царевич переоделся простым бедуином, явился во дворец, объявил, что намерен исцелить королевну, был допущен к ней, сыграл на свирели несколько арабских напевов, а затем пропел стихи из своего любовного письма. Королевна узнала слова, «нежные щеки королевны озарил румянец, губы заалели, угасшие глаза вспыхнули томным сиянием». Король, как водится, предложил за исцеление дочери любое сокровище из его казны. Но Ахмед попросил  всего-навсего скромный сандаловый ларец с шелковым покровом. После этого случилось невероятное. Царевич открыл ларец, вынул из него шелковый покров, расстелил его под сиденьем королевны и сел у ее ног. «Кто, – молвил он, – противостанет начертанному в Книге судеб? Воочию сбываются предсказания звездочетов. Знай, о король, что мы с твоей дочерью давно уже втайне любим друг друга. Ты лицезрел Влюбленного Скитальца!» Едва он проговорил это, как покров взлетел в воздух, унося на себе царевича и королевну! Вот так-то.

Естественно, король собрал большое войско и двинулся за беглецами в Гранаду. Став лагерем у города, он отправил герольда с требованием возвратить ему дочь.

В ответ ему навстречу вышел сам царь, и с ним весь его двор. Царь оказался давешним менестрелем, ибо Ахмед по смерти отца наследовал трон, а прекрасная Альдегонда стала его супругой. Ну, и вместо кровавой битвы пошли празднества и увеселения. Довольный король возвратился в Толедо. А что ему было не радоваться. ? Дочь в царской семье, да и веру не пришлось менять. Остается только добавить, что «молодая чета жила себе в Альгамбре, и царствие их было праведное и благополучное» .Забыла сказать, что Ахмед по- царски отблагодарил сыча и попугая. Сыча он сделал своим визирем, а попугая – главноуправляющим благочиния. И само собой понятно, как завершает свое повествование Вашингтон, «ни одно царство не управлялось так мудро и ни при одном дворе не было такого строгого порядка»[1].

Ну, как вам такая история? Завидно? Завидно. И мне завидно. Хотя чему завидовать-то? Ведь это прекрасно, что о далеком прошлом, подчас кровавом и беспощадном, в человеческой памяти остается  красивый и романтический след. От всей души желаю вам, мои дорогие слушатели,  хоть на миг  почувствовать себя  Альдегондами и Влюбленными скитальцами, испытать  счастье влюбленности и взаимной любви, а в трудные минуты  повстречать  на жизненном пути надежного сыча или верного попугая. А еще лучше их обоих. Ох, да что это я расчувствовалась! Идемте, нас ждет Вашингтон. Долорес  покажет дорогу. Донья Антония, мы не прощаемся , мы еще вернемся! И, конечно,

(продолжение следует)

Публикуется впервые.

• Размещено: 09.03.2014
• Автор: Гусева Т.В. (hanum@nm.ru)
• Размер: 25.46 Kb
• © Гусева Т.В.