[29]
Дипломатика – отрасль исторической науки. Принято рассматривать ее как раздел источниковедения, изучающий актовые материалы[1] . За последние 60 лет в нашей стране в разработке вопроса о предмете дипломатики достигнут некоторый прогресс. Если “в большинстве стран объектом исследования современной дипломатики являются документальные источники с древнейших времен до конца 18 в. с преимущественным вниманием к раннесредневековым актам”[2], то уже в начальный период развития советской науки перед дипломатикой была поставлена задача изучения всех памятников, включая и современные[3]. Другое достижение заключается в обобщении итогов разработки так называемого дипломатического, или формулярного, способа исследования материалов[4]. Ценность его станет особенно заметна на фоне представлений о дипломатике как дисциплине, изучающей еще и графику письма, фабричные знаки на бумаге, рисунки, печати и другие признаки содержания и формы документов[5], включая некоторые лингвистические аспекты[6]. Поскольку палеография, филигранология, сфрагистика, текстология и т. д. выделились или имели тенденции к выделению в самостоятельные отрасли или дисциплины, – определение того, что собою представляет формулярный анализ, закрепление его за дипломатикой способствовали уточнению ее специфической задачи.
[30]
Советскими историками раскрыты также некоторые сильные и слабые стороны развития дипломатики, изучена в известной мере ее историография[7]. Впервые составлена специальная библиография источниковедческих работ, включающая и дипломатику. Пока она охватывает исследования лишь отдельных периодов советской истории[8]. Сектором источниковедения дооктябрьского периода Института истории СССР АН СССР приняты меры к составлению библиографии источниковедения с XVIII в. до октября 1917 г. с последующим доведением ее до работ последних лет.
Однако ряд поднятых в литературе вопросов все еще является дискуссионным. К их числу принадлежат: вопрос о предмете дипломатики, взаимосвязь дипломатики и источниковедения, критерии формулярного анализа, определение понятия “акт”, использование накопленного опыта в целях дальнейшего совершенствования понятийного аппарата. Именно на этих проблемах и будет сосредоточено внимание в настоящей статье. Их рассмотрение необходимо прежде всего потому, что однозначное решение, если оно возможно, поможет уяснению проблем более широкого порядка – классификации дисциплин, изучающих памятники письма. Известно, что из определения дипломатики как актового источниковедения исходит классификация дисциплин по видам источников: актоведение (дипломатика), изучение летописей, мемуаров, берестяных грамот, челобитных[9] и т. п.
Другое объяснение предмета дипломатики исходит из необходимости вычленения ее задач, с тем чтобы оставить в нем только специфически ей присущую функцию формулярного (дипломатического) анализа, распространив последний на все памятники письма всех времен, включая современные. При таком подходе источниковедение из набора дисциплин, выделяемых в зависимости от вида изучаемых источников, превращается в сочетание отраслей, изучающих памятники письменности ради решения определенных задач: поиска источников или информации в них, познания графики, установления текста, формы, достоверности и т. д. Но такой подход встречает возражения[10].
[31]
Найти сильные и слабые стороны в обосновании спорных вопросов, как нам представляется, поможет обращение к работам таких специалистов, как А. С. Лаппо-Данилевский, видный дореволюционный теоретик дипломатики и источниковедения. Его положения могут быть сопоставлены с мыслями других исследователей, и в результате можно будет выяснить истоки различных точек зрения по интересующему нас вопросу.
Одним из доказательств ограничения предмета дипломатики изучением актов является утверждение, что “Лаппо-Данилевский ограничил предмет дипломатики актами”[11]. Между тем одна из глав книги этого ученого называется “Предмет дипломатики: изучение документов и актов”. К документам он относил всякое письмо, все грамоты. “Называя письменные остатки культуры “документами”, мы часто причисляем к ним письма и т. п… Кроме писем, к документам или грамотам можно причислить и публичные и частные акты”[12]. Следовательно, в предмет дипломатики Лаппо-Данилевский включал все памятники письма. Он привел перечень материалов с четко выраженным формуляром: приходо-расходные, записные книги, счета, письмовники (образцы типовых писем), духовные, отпускные грамоты[13]. Правда, в другом месте его книги говорится, что дипломатика “выясняет принципы и методы исследования не столько документов, сколько актов”[14]. Однако такая непоследовательность А. С. Лаппо-Данилевского вряд ли может иметь особое значение в условиях разделения научных дисциплин по видам источников на основе приложения к ним всевозможных способов исследования: палеографического, текстологического, лингвистического, юридического, формулярного, определения достоверности нарративной части актов и т. д.
Попытка добиться большей точности привела С. М. Каштанова к утверждению: “Предметом дипломатики являются только акты”[15]. Одним из наиболее уязвимых мест в этом утверждении является сужение понятия “акт” (актами могут называться “только документы договорного, сделочного характера”[16]). Лаппо- Данилевский в этом вопросе занимал более гибкую позицию и включал в число актов “документы или “грамоты” с правозначущим содержанием”[17], правительствен-
[32]
ные постановления, памятники законодательства, юридические сделки и т. п. материалы. Опровержение этого распространенного понятия покоится на выводе, что “есть серьезные основания для ограничения круга “актов” документами договорного, сделочного характера”. “Принцип ограничения круга “актов” документами сделочного характера, – продолжает С. М. Каштанов, – имеет этимологические, социологические и методические основания”. “Термин “акт” восходит к глаголу “aqo” (“действую”). Поэтому понятие “акт” этимологически правомернее применять к источникам сделочного, договорного содержания”[18]. Но ведь если слово “акт” происходит от глагола “действовать”, то этимологически правильнее не ограничивать понятие “акт” договорными документами, а считать актом результаты всякого действия, то есть всякий документ, ибо все документы являются остатками деятельности человека.
Столь же неубедителен и другой аргумент в пользу ограничения понятия “акт” договорными документами. “С социологической точки зрения необходимость выделения источников договорного характера из общей массы “документов” обусловлена фактом существования в системе общественных и политических связей таких групп отношений, которые получают оформление в виде юридических сделок и договоров, следовательно, – заключает С. М. Каштанов, – выделение это не искусственно. Будучи естественным, оно позволяет исследовать определенные специфические особенности общества на том или ином этапе его развития”[19]. Никто не будет спорить, что договоры и сделки – особые разряды документов. Только зачем же к ним, уже имеющим свои наименования, прикреплять термин “акт” и таким путем исключать из понятия “акт” другие материалы не меньшего социологического значения. Совершенно очевидно, что такие категории документов, как законы, постановления, директивы, манифесты, и многие другие тоже отражают общественные, политические и экономические отношения. Не полезнее ли распространять метод дипломатики, то есть формулярный анализ, на все виды документов, так как в этом случае исследователь получает дополнительное средство для решения своих задач.
Наконец, еще один довод. “Без отделения договорных документов от просительных, процессуальных, указных, законодательных и т. п. невозможно разработать методику дипломатического анализа. Все документы, в том числе и договорные, имеют некоторые общие признаки построения вступительной и заключительной частей. Однако если в договорных документах основное содержание представляет собой комбинацию готовых формул, каждая из которых выражает определенное условие договора и повторяется из документа в документ, то в других видах документов содержание, не будучи основано на устоявшихся юридических принципах договора известной разновидности, является более непосредственным “снимком” с действительности и поэтому находит выражение в относительных формулировках, носящих черты индивидуализации каждого отдельного случая или объясняющих новые общие юридические принципы. Отсюда разница в методике анализа договорных и недоговорных документов: готовые формулы требуют принципиально иных приемов исследования, чем описательные формулировки”[20]. Утверждая, что без выделения договорных документов в особую группу под названием “акты” невозможно разработать методику дипломатического анализа, Каштанов в то же время пишет “об отсутствии непроходимой грани между актами и неактами”[21]. Если это так, то нужно
[33]
ли отделять одно от другого с точки зрения формулярного, дипломатического, анализа?
Готовые формулы – это признак не одних договоров и сделок. Еще в середине XIX в. М. И. Семевский писал о подробностях “формулярного списка” полицейского допроса в делопроизводстве начала XVIII в.: “вероисповедание допрашиваемого, происхождение, где родился, чем занимался, был ли наказан, пол”[22]. В том же веке А. Г. Брикнер, разъясняя сущность повторяемых фраз в письмах, привел многочисленные примеры формуляра писем: матери к сыну, сына к отцу, жены к мужу, женщины к любимому и т. д. “Письма всех этих лиц, – писал Брикнер, – отличаются многословным введением, множеством фраз, свидетельствующих о какой-то условной нежности; деловые сообщения испещрены выражениями любви и уважения, соответствующими как бы некоторому формуляру”[23]. Приведенные примеры показывают, что суждения Лаппо-Данилевского не выпадают из общего потока мнений о возможности распространения дипломатического анализа на все виды письма.
Об этом свидетельствуют и заключения учеников Лаппо-Данилевского. Так, А. И. Андреев, не подразделяя источники на виды, утверждал, что “дипломатисты будут изучать форму и стиль, а филологи – правописание, с течением времени явятся иные исследователи, которые к этому тексту будут предъявлять иные требования”[24]. Другой ученик Лаппо-Данилевского, С. Н. Валк, подтвердил мысль своего учителя, установив формуляр листовок: “надзаголовочные обозначения, заголовок, подзаголовок, обращение, текст”. Формулы Валка не имеют характера субъективного описания, а вытекают из объективных данных обследованной им группы листовок, их типических черт, которые “обнажают дипломатический состав листовки”[25].
Мысль о распространении формулярного анализа на все виды письменности была в 1930 г. отражена в учебном пособии по источниковедению Г. П. Саара. Включая в дипломатику акты и частную переписку, он обосновывал это тем, что в них применялись специальные формулы и обороты речи. “Эти формулы, как особенно ярко показывают нам последние десятилетия, – писал он, – изменялись не только в том смысле, что менялись названия должностных лиц и их титулы (великий князь, царь, ваше благородие, товарищ и т. п.), но и по существу. Например, в официальных отношениях и заявлениях в настоящее время в СССР никто, кроме Наркоминдела и Наркомторга и их агентов, не употребляет формулу: “честь имею довести до сведения”, “остаюсь вашим покорным слугой”, “милостивый государь” и т. п. Зато употребляются формулы: “в ответ на ваше отношение”, “с товарищеским приветом”, “уважаемый товарищ” и т. п.”[26]. Выступая в 1957 г. на совещании по проблемам исторической критики, В. И. Шунков говорил: “Прошло то время, когда изучающих формуляры зачисляли в “последователей” Лаппо-Данилевского, формуляры свойственны не только актовым материалам, но и другим видам источников”[27].
Таким образом, еще в русской дореволюционной литературе дипломатический анализ стал распространяться на все виды источников.
[34]
В советской историографии это правило получило новые подтверждения. Кроме того, советские историки распространили приемы Дипломатики на изучение документов новейшего времени.
Дальнейшее развитие дипломатики требует учета, систематизации, описания опыта исследования формуляров всех памятников письма – древних и современных. Однако такого рода деятельность может встретить затруднение в связи с отрицанием существа формулярного анализа и попыткой подменить его изучением содержания. Известно, что наиболее четкое определение формулярного анализа было дано Лаппо- Данилевским. Относительно его научного наследия академик Л. В. Черепнин совершенно справедливо заметил: “Нелепо было бы просто перечеркнуть всю методику Лаппо-Данилевского… следует отличать идеалистическую чепуху от реальных достижений этого исследователя”[28]. Решению этой важной задачи вряд ли помогают такие, например, заявления: в “работе Лаппо-Данилевского отразились глубокие противоречия буржуазного источниковедения, которое, находясь на позициях идеализма, пыталось укрепить себя разработкой формальных приемов исследования”[29]. Подобная критика, как нам представляется, и мешает распространению формулярного анализа. Но разве формальные исследования не распространены и ими не пользуются в разных областях знаний ученые, стоящие на позициях материализма?[30]
В чем существо формулярного, или дипломатического, анализа? “Дипломатический анализ акта, – писал Лаппо-Данилевский, – устанавливает типический формуляр данной группы актов и состоит из следующих операций: а) расчленения каждого из них на составные части – клаузулы; в) определения более или менее общих у него с другими актами той же группы или более или менее частных присущих ему клаузул; с) выяснения типического соотношения в сосуществовании или преемстве клаузул данной группы актов”[31]. Перечень клаузул или частей текста в определенной последовательности составляет его формуляр. Речь идет, таким образом, о формализации при изучении актов. Если первые две операции как будто получили признание, то третья долго вызывала сомнение, которое не изжито и сейчас[32].
Между тем средний, типический формуляр данной группы документов или актов позволяет проследить обычаи эпохи, литературного кружка или учреждения с точки зрения распространения того или другого литературного штампа. Благодаря среднему, или типическому, формуляру, то есть такому формуляру, в котором встречается половина всех клаузул, имеющихся в рассматриваемых документах, можно проследить нарастание, пик, убывание принятой в определенное время схемы письма. Подобное использование статистики можно наблюдать и в палеографии. Чтобы обосновать возраст недатированной рукописи на основе палеографических признаков, если нет других данных, ведется подсчет расстояний между строками, буквами, словами, величины, тол-
[35]
щины начертаний букв, наклонов, угловатостей, закруглений[33]. Произведя соответствующие подсчеты, палеограф может установить средние показатели, а затем отклонения от них. Эти средние показатели являются орудием палеографического изучения. Точно так же и типический формуляр – орудие дипломатического, или формулярного, анализа.
Однако нельзя и преуменьшать трудности в использовании среднего формуляра. Воссоздать средний формуляр “не всегда удается, так как для этого недостаточно совпадения клаузул, а необходима и установившаяся последовательность их расположения, а она часто оказывается неустойчивой”[34].
Установив типический формуляр актов той или другой эпохи или группы документов, можно приближенно датировать акты или проверять их датировку и подлинность, которая известна на основе других признаков. Подобный прием может долгое время не встретиться в конкретной практике, поскольку историки используют точно датированные материалы. Однако исключать возможность проверки времени и места возникновения документов с помощью среднего формуляра вряд ли целесообразно.
В литературе справедливо подмечено, что для Лаппо-Данилевского “первостепенное значение имела форма документа, которую он отрывал от содержания акта”, что “конкретно-историческая действительность очень часто оставалась за пределами исследования этого ученого”[35]. Это замечание требует пояснения. Дело в том, что при формализации текста, то есть при расчленении его на клаузулы, действительно происходит как бы отрыв формы от содержания. Формулярный анализ становится возможным, когда он осуществляется с учетом содержания, но независимо от него. Это происходит следующим образом. Определяя формуляр, подсчитывая клаузулы, отдельные выражения, исследователь имеет в виду прежде всего части текста, а смысл или содержание его в целом как бы остается в стороне. И в этом нет ничего удивительного. Точно так же поступают и палеографы, производя измерения букв, их толщину, высоту, учитывая наклоны, угловатости, закругления и т. д. В момент подсчетов отдельных признаков палеографа не интересует содержание. Так и в дипломатике. Из этого, однако, не вытекает, что специалист, изучающий текст какого- либо документа, не исследует содержание.
Лаппо-Данилевский включал в предмет дипломатики набор ряда операций: интерпретацию актов, их критику – установление места, времени, автора, дипломатический, формулярный, анализ, юридический анализ. Постановка Лаппо- Данилевским на первое место интерпретации, то есть познания смысла или содержания памятника, свидетельствует о неточности обобщений, согласно которым “буржуазная дипломатика занимается в основном лишь описанием внешних особенностей актов, изучение содержания актов – т. н. герменевтика текста – официально не входит в ее задачи”[36]. В таких обобщениях не учитывается то обстоятельство, что “герменевтика текста” и “интерпретация текста” – равнозначные понятия. Их приравнивал друг к другу и Лаппо-Данилевский[37]. Это явление синонимии хотя и создает неудобство, но все же
[36]
безобидно. Гораздо более серьезен другой факт: попытки современной зарубежной историографии превратить герменевтику (интерпретацию) в особую науку[38]. В ее предмет включают объяснение – интерпретацию фактов исторического процесса, объяснение – интерпретацию текстов. Это неприемлемо прежде всего потому, что герменевтика (интерпретация) в этом случае превратилась бы в наднаучную дисциплину, отобрав различные виды объяснений у других дисциплин, например, теорию-объяснения текстов, установление их смысла, содержания – у текстологии и т. п.
Включение в предмет дипломатики и источниковедения изучения содержания текстов – один из принципов Лаппо-Данилевского. Однако если разграничивать задачи отдельных отраслей, то изучение содержания, то есть смысла текста, независимо от того, о каком тексте идет речь – об акте, письме, мемуарах, летописи, челобитной и т. д., – надо отнести не к дипломатике, а к текстологии. И все другие операции надлежит распределить по тем наукам, которые уже созданы, оставив дипломатике только специфически ей присущую операцию формулярного, или дипломатического, анализа.
Лаппо-Данилевский, как показано выше, разбивал дипломатический, формулярный, анализ на три этапа. Каштанов предлагает четыре типа схем построения документов: “1) наиболее общая схема построения документов в целом (назовем ее “условный формуляр”); 2) общая схема построения документов определенной разновидности (назовем ее “абстрактный формуляр”); 3) схема построения определенных небольших групп документов внутри разновидности (назовем ее “конкретный формуляр”); 4) схема построения отдельно взятого текста (назовем ее “индивидуальный формуляр”)”[39]. Но при таком расчленении нельзя выяснить, что же собой представляет наиболее общая схема построения документов в целом, на какие документы, какой эпохи она распространяется; чем отличается понятие среднего, типического формуляра изучаемой группы актов Лаппо-Данилевского от понятия “абстрактный формуляр”; где проходит граница между понятиями “документы в целом”, “документы определенной разновидности”, “небольшая группа документов”. Естественно, что после опубликования этого предложения последовало замечание о том, что еще “не вполне ясно, в какой мере методика этого анализа расширяет возможности исторического исследования”[40].
Сравнение приведенной схемы с положениями Лаппо-Данилевского показывает, что его формулярный анализ пока не теряет значимости. Несомненно, он нуждается в развитии, усовершенствовании, в более широком применении на практике к изучению разных категорий памятников. Необходимо и сравнение формулярного анализа с подобными способами в смежных дисциплинах, выявление сходных черт с целью упорядочения понятий и терминов. Такого рода работа еще впереди.
Перейдем теперь к вопросу о взаимосвязях дипломатики и источниковедения. В прошлом он решался по-разному. В первой половине XIX в., то есть до введения в научный оборот термина “источниковедение”[41], дипломатика понималась как наука о всестороннем изучении
[37]
всех памятников письменности[42]. В условиях недостаточной дифференциации отдельных отраслей исторических знаний такое положение было естественным.
С внедрением термина “источниковедение” наметилось разграничение понятий: дипломатика исследует акты, а источниковедение – повествовательные источники[43]. Однако утвердилось мнение: считать дипломатику “частью источниковедения, которая изучает акты”[44]. Источниковедение стало включать в свой предмет то, что раньше охватывала дипломатика. Чем объяснить такое изменение понятий?
Немаловажная роль принадлежит здесь мнению о том, что в ту или иную науку следует включать все знания, которые в ней используются. Например, если дипломатист изучает документы палеографически, то из этого будто бы вытекает необходимость включения палеографического изучения в предмет дипломатики. Если палеография исследует, в свою очередь, графику письма, а дипломатика – акты, то из этого следовало то заключение, что дипломатика входит в палеографию. Именно в этом смысле А. С. Уваров писал в XIX в. о вспомогательных дисциплинах, необходимых для изучения памятников: в их число входит “палеография, с подразделением на эпиграфику и дипломатику”[45]. Вместе с тем на дипломатику возлагалась задача “рассматривать памятники… графически”[46], то есть в плане задач палеографии.
Точно такое же положение сложилось при установлении связи дипломатики и источниковедения. Известно, что источниковедение осмысливалось как обозрение, описание, каталогизация источников. Поэтому возникал вопрос: обозревать ли источники такими, какие они есть, или включать в обзор только критически проверенные памятники? На этот вопрос дал исчерпывающий ответ немецкий филолог Ф. А. Вольф. В целях наиболее плодотворного изучения античности он предлагал составить каталог или список сохранившихся памятников, то есть решить источниковедческую задачу. По его словам, “прежде всего ощущается необходимость в возможно полном перечне сохранившегося”. Однако он ясно видел, что составление такого перечня не должно преследовать никаких других целей. “Исправить и сообщить точные сведения- дело других дисциплин – каждой в своей сфере”[47]. Это правило оказалось нарушенным и многими было забыто. Потому-то в России и возникла потребность перевода и издания очерка древностей Вольфа много лет спустя после его смерти. Но и это не помогло.
Составление перечней, описаний, обзоров источников настойчиво связывалось с их критическим изучением, в том числе и с точки зрения формы. Оба направления исследовательской деятельности упорно включались в предмет источниковедения. В свое время это было особенно наглядно отражено публикацией проекта учебного пособия по источ-
[38]
никоведению, в котором предполагалось наряду с проблемами эвристики, обзорами, каталогами источников дать их критическое рассмотрение[48].
Включение одной науки в предмет другой – основная причина неустойчивости понятий дипломатики и источниковедения. Сформулированное в самом начале XIX в. правило о независимости обзора, перечня, описания памятников от критического их изучения сохраняет силу и в настоящее время, так как иначе не добиться четкого разграничения предметов научных отраслей. К тому же описывающий, каталогизирующий, обозревающий памятники не может взять и не должен брать на себя ответственность решать, какие памятники ценные, подлежат описанию, обозрению, каталогизации, а какие нет. Помимо этой основной причины, обусловливающей путаницу во взаимосвязях наук, немаловажную роль играет неточное, а иногда и произвольное толкование мнений одних специалистов другими. Допущенное авторитетным ученым, оно входит в традицию, закрепляется в понятиях.
Лаппо-Данилевский заметил, что методология источниковедения “не представляет цельного и систематически развитого учения”, что “одни предлагают… взамен такого учения только обозрение конкретно данных исторических источников, их коллекций и изданий в связи с эвристикой и отводят особое место критике; другие готовы отождествлять методологию источниковедения с критикой”[49]. Вместо того, чтобы объяснить причины этого явления, сделать вывод о многозначности термина “источниковедение” и на основе сравнения предметов различных наук приступить к построению более точной теории, Лаппо-Данилевский ввел новое определение источниковедения, признав его предметом критику и интерпретацию источников, то есть увеличил многозначность этого термина. Между тем сам же Лаппо-Данилевский установил, что “познавательные цели интерпретации и критики различны”[50]. Теперь, невзирая на это обстоятельство, традицией закреплено соединение этих различных понятий в предмете источниковедения.
В обоснование своего объединения критики и интерпретации в источниковедении А. С. Лаппо-Данилевский сослался на немецкого историка религии, теоретика вспомогательных дисциплин, философа Ф. Шлейермахера, который якобы “впервые попытался выработать… общее учение об основных принципах методологии источниковедения”[51]. Но ссылка на Ф. Шлейермахера в этом смысле неправомерна. Ведь он обосновывал филологическую критику и герменевтику, то есть отрасли, которые называются теперь палеографией и текстологией. Термина же “источниковедение” он не употреблял. И это не случайно. В то время в Германии был опубликован специальный труд Ф. Дальмана по источниковедению, то есть обзор источников немецкой истории[52]. Как последователь Вольфа, на что он сам указывал, Шлейермахер не мог объединять критику и герменевтику в источниковедении. Он рассматривал их как самостоятельные дисциплины, взаимно обус-
[39]
ловливающие и дополняющие одна другую. К тому же у Шлейермахера речь шла о филологической критике, а Лаппо-Данилевский, помимо нее, включил в источниковедение и историческую критику, то есть установление достоверности показаний о фактах. Поскольку историки не сходились во мнениях, считать ли историческую критику наукой или методам, то включение ее в источниковедение не встретило возражений. Когда же дело коснулось оформившихся дисциплин, то объединение их в источниковедении встретило несогласие[53].
Весьма важным условием четкости понятий является их классификация. Так, разделение изучения памятников письма на познание их как явлений и как источников как будто не вызывает возражений. А. А. Шахматов призывал именно к такому изучению летописей и летописных сводов. Однако вызывает возражение содержание понятий: памятник как явление и памятник как источник. Изучение памятников как явлений Лаппо-Данилевский назвал “построением”, в которое включал выяснение происхождения памятников, их состава, разновидностей формуляров, выработанных в разных канцеляриях, способов удостоверения. Изучение памятников как источников, по мнению Лаппо-Данилевского, означает выяснение принципов и приемов их интерпретации и критики. Такое разграничение понятий первым подверг критике Г. М. Котляров. “Выделение одной части дипломатики в отдел источниковедения, – писал он, – как бы подчеркивает, что остальная часть ее, с нашей точки зрения, основная, не относится к источниковедению. Мы полагаем, наоборот, что изучение вопросов о происхождении актов, их составе, разновидностях их формуляров и т. п. есть лишь углубленное изучение актов, именно как источников, ибо только после детального выяснения этих вопросов, после точного испомещения акта в его культурную среду возможно правильное, научное пользование содержанием данного акта для исторических, юридических, экономических и иных построений”[54].
Возражение Г. М. Котлярова было справедливым. Об этом говорят все последующее развитие источниковедения и полное забвение самого термина “построение”. Разделив изучение актов и документов между источниковедением и документальным построением, сам А. С. Лаппо-Данилевский нарушил это деление[55]. В разделах, которые отнесены им к источниковедению, он рассматривал вопросы, принадлежащие, по его же делению, к документальному построению, и наоборот, что свидетельствовало об искусственности разделения изучения источников таким образом. Отрицание советской историографией разделения изучения документов на “источниковедение” и “построение” нашло выражение в создании текстологии, которая стала охватывать изучение происхождения памятников письма, их состава и интерпретацию. Понятие “построение” в этих условиях потеряло всякий смысл, а понятие “источниковедение” претерпело существенные изменения.
Все это, однако, не снимает проблемы изучения источников как явлений исторической действительности. Однако это изучение должно охватывать иной круг вопросов, чем тот, который предлагал Лаппо-Данилевский. Изучение памятников письма как явлений опирается, конечно, на текстологию в смысле установления исходных позиций: вре-
[40]
мени, места, автора памятника. Основное же направление в этом исследовании, по-видимому, состоит в определении места памятника среди других памятников, его влияния на них.
Подведем некоторые итоги. Преодолеть сложившееся в дипломатике и источниковедении положение поможет сравнение и отграничение их задач и смежных наук, чтобы каждая из них имела свою точно выделенную часть, которая при определении предметов наук не входила бы в другие отрасли. Это не исключает стыковки и интегрирования самых различных научных отраслей при конкретном исследовании какой-либо проблемы. Важно иметь в виду тот факт, что не источниковедение или дипломатика сами по себе интегрируют научные отрасли, а исследователь это делает или должен делать, так как каждая историческая работа, по существу, междудисциплинарна. Точное определение предметов отдельных дисциплин – необходимое условие для выработки более устойчивых понятий. Дипломатика может иметь перспективу, если ее предмет будет ограничен формулярным анализом, который, в свою очередь, найдет устойчивое место в ряду лингвистических дисциплин и литературоведения.
Если дипломатика – часть источниковедения, занимающаяся формулярным анализом, то другие части источниковедения должны состоять из различных видов анализа источников, а не из набора “дисциплин” по видам источников: актоведение. или изучение материалов делопроизводства, мемуароведение, челобитоведение и т. д. Изучение отдельных видов памятников необходимо. Оно производится в рамках существующих наук. Познание вида памятника не особая наука; у него нет своего специфического анализа, дополняющего анализ формулярный, палеографический, текстологический и т. д. Это обстоятельство свидетельствует о необходимости последующего упорядочения понятий исторической науки, источниковедения, их терминологии. Один из путей к достижению этой цели – внимательное изучение отечественной и зарубежной литературы, которое обязано послужить установлению истоков как правильных, так и ошибочных мнений, а следовательно, и дальнейшему развитию исторической науки.
Опубл.: Вопросы истории. 1978. № 1. С. 29-40.
[1] С. О. Шмидт. Современные проблемы источниковедения. “Источниковедение. Теоретические и методические проблемы”. М. 1969, стр. 25; С. М. Каштанов. Предмет, задачи и методы дипломатики. Там же.
[2] С. М. Каштанов. Дипломатика. БСЭ. Изд. 3-е. Т. 8. М. 1972, стр. 288.
[3] Г. П. Саар. Источники и методы исторического исследования. Баку. 1930, стр. 55. Эта мысль позднее была подтверждена: “При исследовании истории советского общества дипломатика анализирует материалы различных видов делопроизводства советских учреждений” (А. И. Гуковский. Научная разработка истории советского общества и вспомогательные исторические дисциплины. “Вопросы истории”, 1964, N 2, стр. 53).
[4] А. С. Лаппо Данилевский. Очерк русской дипломатики частных актов. Птгр. 1920.
[5] И. Лаптев. Опыт в старинной русской дипломатике, или способ узнавать на бумаге время, в которое писаны старинные рукописи, с приложением рисунков. СПБ. 1824; И. Н. Данилевич. О русской дипломатике. “Московский вестник”, 1829, N 3; Н. П. Лихачев. Дипломатика. СПБ. 1901; Н. Н. Ардашев. Дипломатика. М. 1908 [литография]; О. А. Добиаш-Рождественская. Дипломатика. “Новый энциклопедический словарь” Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 16, стб. 207 – 210, и др.
[6] Об этом свидетельствуют, например, стенограмма доклада Д. Н. Егорова “Заграничная археография и создание дипломентария” и резолюция по докладу конференции архивных деятелей (ЦГАОР СССР, ф. 5325, оп. 1, д. 270, лл. 13 – 31; В. И. Пичета. Первая Всероссийская конференция архивных деятелей (Москва, 29 сентября – 3 октября 1921 г.). “Архивное дело”, 1923, N 1, стр. 126 – 127, 131). Речь шла о создании словаря терминов, употреблявшихся в русских исторических памятниках XV-XX вв., включая летописи, акты и другие материалы. Такой словарь докладчик назвал дипломатическим или дипломентарием.
[7] Н. Коробков. Русская дипломатика. “Архивное дело”, 1940, N 1; В. И. Стрельский. Основные принципы научной критики источников по истории СССР. Киев. 1961; его же. Теория и методика источниковедения истории СССР. Киев. 1968; С. М. Каштанов, А. А. Курносов. Некоторые вопросы теории источниковедения. “Исторический архив”, 1962, N 4; А. А. Введенский. Лекции по документальному источниковедению истории СССР. Киев. 1963; С. М. Каштанов. Дипломатика как специальная историческая дисциплина. “Вопросы истории”, 1965, N 1; его же. Очерки русской дипломатики. М. 1970, и др.
[8] И. Л. Беленький, М. К. Макаров. Библиография источниковедческих работ (1956 – 1963). “Источниковедение истории советского общества”. Выл. 1. М. 1964. И. Л. Беленький, В. М. Моргайло, А. С. Покровский. Библиография источниковедческих работ (1964 – 1967 гг.). Там же, вып. II. М. 1968. В очередных выпусках этого издания предполагается опубликовать библиографию за 1917 – 1955 и 1968 – 1975 и последующие годы.
[9] Обосновываются такого рода дисциплины по примеру дипломатики: “Наличие в архивохранилищах страны огромного количества документов, объединяемых понятием “челобитные”, обилие заключенной в них информации социально-экономического, политико-правового и идеологического характера, своеобразное, неповторимое в других видах источников сочетание “остатка” и “предания” и ряд иных особенностей вызывают на современном этапе развития науки необходимость в вычленении в составе источниковедения особой отрасли, которая условно может быть обозначена как челобитоведение” (А. А. Пушкаренко. Крестьянские челобитные как источник по изучению классовой борьбы крестьянства в феодальную эпоху. “XXV съезд КПСС и задачи историков-аграрников”. XVI сессия симпозиума по изучению аграрной истории. Тезисы докладов и сообщений. М. 1976, стр. 174). Но перечисленная информация укладывается в рамки уже существующих исторических дисциплин. Вся письменность является остатком. Если в памятниках письма есть рассказы, информация о других фактах, помимо факта, остатком которого является данный текст, то они одновременно и предания. Данное обстоятельство характерно не только для челобитных.
[10] Так, С. М. Каштанов выступает против того, чтобы считать дипломатику наукой формулярного анализа, приложимого ко всем видам письменных источников.
“Все дело, – пишет он, – в пределах применения формулярного анализа, а эти пределы определяются спецификой объекта исследования. Даже если элементы формулярного анализа могут быть использованы при изучении, например, художественной прозы, от этого формулярный анализ не станет господствующим методом в литературоведении, ибо сам источник диктует другие способы его изучения. Только в применении к актам формулярный анализ является основным, решающим методом” (С. М. Каштанов. Очерки русской дипломатики, стр. 13 – 14). Но ведь литературоведение также является исторической наукой. А последняя, как известно, исследует факты на данной ступени процесса развития и в порядке последовательности ступеней. Перед формулярным анализом ставится задача изучения структуры текста в какой-то точке развития. В то же время дипломатика может выявить и последовательное изменение формуляров, их эволюцию. Литературоведы же или историки других профилей, в зависимости от целей и задач исследования, могут воспользоваться в случае надобности формулярным анализом. Точно так же обстоит дело и с палеографическим изучением, которым может пользоваться и литературовед, когда в этом есть необходимость (подробнее см. В. В. Фарсобин. К определению предмета источниковедения (Историографические заметки). “Источниковедение истории советского общества”. Вып. 2. М. 1968). Очевидно, если в предмет дипломатики включаются разные виды анализа, то ни один из них не может быть господствующим.
[11] С. М. Каштанов. Очерки русской дипломатики, стр. 6.
[12] А. С. Лаппо-Данилевский. Указ. соч., стр. 5, 10, 11.
[14] Там же, стр. 49 – 50.
[15] С. М. Каштанов. Очерки русской дипломатики, стр. 13.
[16] С. М. Каштанов. Дипломатический состав древнерусского акта. “Вспомогательные исторические дисциплины”. Вып. 2. Л. 1969, стр. 144; его же. Акты. “Советская историческая энциклопедия”. Т. 1. М. 1961, стр. 313 – 314, и др.
[17] А. С. Лаппо-Данилевский. Указ. соч., стр. 13.
[18] С. М. Каштанов. Очерки русской дипломатики, стр. 7 – 8.
[22] М. Семевский. Царица Прасковья. 1664 – 1723. Очерк из русской истории. “Время”, СПБ, 1861, Т. 2, стр. 94, 101.
[23] А. Г. Брикнер. Частные письма в эпоху преобразования (1675 – 1725). “Новь”, СПБ, 1885, N 4, стр. 598.
[24] “Протоколы первого съезда архивных деятелей РСФСР. 14 – 19 марта 1925 г”. М. – Л. 1926, стр. 279.
[25] С. Н. Валк. О приемах описания нелегальной листовки. “Библиография”, 1929, N 2 – 3, стр. 18.
[26] Г. П. Саар. Указ. соч., стр. 55.
[27] “Исторический архив”, 1957, N 5, стр. 284.
[28] Л. В. Черепнин. К вопросу о методологии и методике источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин. “Источниковедение отечественной истории”. Вып. 1. М. 1973, стр. 51.
[29] “Очерки истории исторической науки в СССР”. Т. III. М. 1963, стр. 626.
[30] На формальных исследованиях основана палеография, изучающая графику, то есть форму начертания букв и знаков. Они широко применяются в лингвистике (подробнее см.: А. В. Гладкий. О формальных методах в лингвистике. “Вопросы языкознания”, 1966, N 3; А. А. Ветров. Методологические проблемы современной лингвистики. М. 1973, и др.).
[31] А. С. Лаппо-Данилевский. Указ. соч., стр. 135 – 136. Клаузулой называется каждая мысль, “выраженная в акте отдельно от других”.
[32] См., например, Л. В. Черепнин. А. С. Лаппо-Данилевский – буржуазный историк и источниковед. “Вопросы истории”, 1949, N 8, стр. 50. Как показывают более поздние работы того же автора, сомнения его на этот счет поколебались.
[33] Л. И. Киселева, А. Д. Люблинская. О современном состоянии зарубежной латинской палеографии. “Вспомогательные исторические дисциплины”. Вып III. Л. 1970, стр. 332.
[34] Н. Коробков. Указ. соч., стр. 33.
[35] А. А. Зимин. Трудные вопросы методики источниковедения древней Руси. “Источниковедение. Теоретические и методические проблемы”, стр. 435.
[36] С.М. Каштанов. Дипломатика, стр. 288.
[37] А. С. Лаппо-Данилевский., Пособие к лекциям по теоретической методологии истории, читанным студентам Петербургского университета в 1906 – 1907 учебном году. Ч. 2, Методы исторического изучения, стр. 105. Гектограф. Б/г. Б/м. (далее – Пособие к лекциям…).
[38] С. М. Брайович. Герменевтика: ее метод и претензии (критический очерк). “Научные доклады высшей школы. Философские науки”, 1976, N 6.
[39] СМ. Каштанов. Очерки русской дипломатики, стр. 26.
[40] Л. В. Черепнин. К вопросу о методологии и методике источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин, стр. 54.
[41] Самое раннее упоминание термина “источниковедение” в России в немецкой транскрипции мы находим пока в работе М. Н. Петрова (см. М. Н. Петров. Новейшая национальная историография в Германии, Англии, Франции. Сравнительный историко-библиографический обзор. Харьков. 1861, стр. 95). В другой его работе дано определение этого понятия: “Собирание и приведение в известность по возможности всего того материала, которым должен располагать историк и на предварительном изучении которого должна основываться его критическая работа, составляет задачу эвристики или источниковедения (Quellenkunde)” (М. Н. Петров. Лекции по всемирной истории. Т. I. СПБ. 1907, стр. 16 – 17).
[42] Известно также, что еще в XVIII в. А. Л. Шлецер, намечая план изучения русской истории, выдвигал требование дипломатического описания летописей, то есть всестороннего их познания (см. С. М. Соловьев. Август Людвиг Шлецер. “Русский вестник”, 1856, N 2, стр. 518). О включении в предмет дипломатики палеографического, текстологического и другого изучения см.: М. Гастев. О вспомогательных науках для истории. “Вестник Европы”, 1830, N 19 – 20, стр. 191.
[43] Я. И. Трусевич. Западная и русская дипломатики и сфрагистики Древнего Востока. СПБ. 1907, стр. 25; Н. Н. Ардашев. Указ. соч.. стр. 89, 90.
[44] “Очерки истории исторической науки в СССР”. Т. II. М. 1960, стр. 659.
[45] А. С. Увяров. Материалы для биографии и статьи по теоретическим вопросам. Т. III. М. 1910, стр. 187.
[46] М. Гастев. Указ. соч., стр. 191.
[47] Ф. А, Вольф. Очерки науки древности. СПБ. 1877, стр. 44 – 45.
[48] А. Г. Брикнер. Об учебных пособиях при изучении истории России. “Журнал министерства народного просвещения”, 1876, N 7, стр. 2 – 12; “Труды четвертого археологического съезда в России, бывшего в Казани с 31 июля по 18 августа 1877 года”. Т. I. Казань. 1884.
[49] А. С. Лаппо-Данилевский. Методология истории. Вып. 2. СПБ. 1913, стр. 353.
[50] А. С. Лаппо-Данилевский. Пособие к лекциям, стр. 162 – 163.
[51] А. С. Лаппо-Данилевский. Методология истории, стр. 359.
[52] Fr. Chr. Dahlmann. Quellenkunde der deutschen Geschichte nach Folge der Begebenheiten. Первое издание этой работы было в 1830 г., второе – в 1838 г., третье – в 1869 году. В четвертом издании 1875 г. книгу переработал и дополнил Г. Вайц (см. W. Wattenbach. Deutsch nd Geschichtsquellen im Mittelalter. Bd. I. B. 1877, S. 29). Одно из последних изданий труда Ф. Дальмана и Г. Вайца осуществлено в Штутгарте в 1965 – 1970 годах.
[53] Так, Лаппо-Данилевский, помимо критики и интерпретации, включил в источниковедение палеографию. “Палеографическое изучение источника, – писал по этому поводу А. Е. Пресняков, – практически и принципиально едва ли правильно ставить… за одну скобку со специальными задачами документального источниковедения” (А. Е. Пресняков. Рецензия на книгу А. С. Лаппо-Данилевского “Очерк русской дипломатики частных актов”. “Дела и дни”. Пг., 1920, N 1, стр. 452).
[54] “Русский исторический журнал”, 1922, N 8, стр. 260.
[55] Примеры нарушения Лаппо-Данилевским своих теоретических положений приведены Котляровым.
