Открытый текст Джона Тоша

         Редколлегия сайта «Открытый текст» начинает публикацию мыслей и актуальных высказываний английского историка Джона Тоша, специалиста по истории Британской империи XIX-перв.пол.XX вв., о проблемах исторической науки и методологии истории. Тех, кому хотелось бы подробнее ознакомиться с его трудами, мы отсылаем к изданию John Tosh. The Pursuit of History. Aims, Methods and New Direction in The Study of Modern History (3d ed., 2000), или к русскому переводу: Джон Тош. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000, выпущенному издательством «Весь Мир» при содействии Института «Открытое общество» (номера страниц приводятся по этому изданию). На наш взгляд, переиздание этой книги достойным тиражом сделало бы ее доступной для многих специалистов (особенно в провинции) и стало бы хорошим подарком для русскоязычного читателя.

            С.11: ««Историческое сознание» – скользкий термин. Его можно рассматривать как универсальный психологический атрибут, проистекающий из того факта, что все мы в каком-то смысле историки. Поскольку наш биологический вид больше полагается на опыт, чем на инстинкт, мы просто не можем жить без осознания личного прошлого… Память служит нам и как база данных, и как средство осмысления прожитой жизни. Любое общество обладает коллективной памятью, хранилищем опыта, позволяющим выработать чувство идентичности и оценить направление своего развития. Профессиональные историки обычно возмущаются поверхностностью популярного исторического знания, но какими-то знаниями о прошлом обладает практически каждый… (с.12) Чтобы понять существующее социальное устройство, необходимо хоть какое-то представление о том, как оно возникло. В этом смысле каждое общество обладает «памятью»».

            С.12: «История как наука стремится поддержать максимально широкое определение памяти и придать ему максимальную точность, чтобы наши знания о прошлом не ограничивались тем, что является актуальным в данный момент. Ее целью является создание запаса знаний, открытых для любого использования, а не набора зеркальных отражений настоящего».

С.16-17: автор цитирует Леопольда фон Ранке, профессора Берлинского университета с 1824 по 1872 г., написавшего более 60 томов научных работ: «История возложила на себя задачу судить о прошлом, давать уроки настоящему на благо грядущих веков. На эти высокие цели данная работа не претендует. Ее задача – лишь показать, как все происходило на самом деле (wie es eigentlich gewesen)».

            С.18-21: Историческое сознание в том смысле, как его понимают сторонники историзма, основывается на трех принципах: 1) «различие, то есть признание, что нашу эпоху и все предыдущие разделяет пропасть». «Эти различия частично относятся к материальным условиям жизни, о чем нам порой столь ярко напоминают уцелевшие объекты прошлого – здания, орудия труда и одежда. Не столь очевидны, но еще более важны различия в менталитете: у предыдущих поколений были другие ценности, приоритеты, страхи и надежды». С.19: Цель сториков – «не просто раскрыть подобные различия, но и объяснить их, а значит погрузить их в историческую обстановку». Поэтому второй компонент исторического сознания – контекст. «Предмет исследования нельзя вырывать из окружающей обстановки – таков основополагающий принцип работы историка». С.20: «Но история – это не просто коллекция моментальных снимков прошлого, даже самых ярких и контекстуально богатых. Третий фундаментальный аспект исторического сознания – это понимание истории как процесса, связи между событиями во времени, что придает им больший смысл, чем их рассмотрение в изоляции». С.21: «Если историческое сознание основано на понятии континуума, то эта основа имеет обоюдоострый характер: прошлое не сохранилось в неизменности, но и наш мир является продуктом истории. Любой аспект нашей культуры, поведения и верований является результатом процессов, происходивших в прошлом».

С.21-22: «Таким образом, историческое сознание в его понимании приверженцами историзма означает признание независимости прошлого и попытку реконструировать его во всей «особости», а лишь затем применять сделанные открытия к современности. Результатом этой программы стало углубление различий между элитарным и народным взглядом на прошлое, существующих и по сей день. Профессиональные историки настаивают на необходимости длительного погружения в первоисточники, намеренного отказа от сегодняшних представлений и чрезвычайно высокого уровня сопереживания и воображения. С другой стороны, популярное историческое знание характеризуется крайне избирательным интересом к дошедшим до нас элементам прошлого, отфильтровано сегодняшними представлениями и лишь попутно – стремлением понять прошлое «изнутри».

            Три характерные черты социальной памяти обладают особенно серьезным искажающим эффектом. 1) Уважение к традициям. С.23: «Особенно пагубны последствия уважения к традициям, когда речь идет о национализме». С.24: «Национальность, раса и культура сводятся в единую константу… Такие обращения к «основам», существующим «с незапамятных времен», порождают мощное ощущение национальной исключительности, но не имеют никакого отношения к исторической науке». С.25: «Традиционализм – это грубейшее искажение исторического сознания, поскольку он исключает важнейшее понятие развития во времени». 2) Ностальгия. С.25: «как и традиции, она обращена назад, но, не отрицая факта исторических перемен, толкует их лишь в одном направлении – перемен к худшему». С.27: «Подобный взгляд – не только ненадежный путеводитель по прошлому, но и основа для пессимизма и косности в настоящем. Ностальгия представляет прошлое как альтернативу настоящему, а не как прелюдию к нему. Она побуждает нас тосковать о недоступном «золотом веке» вместо того, чтобы творчески преобразовывать мир вокруг нас. Если историческое сознание должно усиливать наше понимание настоящего, то ностальгия поощряет бегство от него». 3) Вера в прогресс. «…Прогресс – оптимистическое верование, подразумевающее не только позитивный характер перемен в прошлом, но и продолжение процесса совершенствования в будущем. Прогресс, как и исторический процесс – означает перемены во времени, но с одним принципиальным отличием – перемены наделяются положительным знаком и моральным содержанием». Изобретение XVIII в., эпохи Просвещения. С.28: «…Понятие «прогресса» по определению носит оценочный и пристрастный характер; поскольку оно изначально основано на превосходстве настоящего над прошлым, то неизбежно берет на вооружение любые преобладающие в данный момент ценности. Поэтому прошлое кажется тем меньше достойным восхищения и «примитивным», чем больше оно отделено от нас во времени. Результатом становится снисходительный подход и непонимание прошлого. Если оно существует исключительно для подтверждения достижений современности, то невозможно и восхищение его культурными богатствами. Сторонникам прогресса никогда не удавалось понять эпохи, удаленные от них во времени».

С.29: «Традиции, ностальгия и прогресс являются базовыми составляющими социальной памяти. Каждая из них по-своему откликается на глубокую психологическую потребность в защищенности – они, казалось бы, обещают либо отсутствие перемен, либо перемены к лучшему, либо душевно близкое прошлое в качестве убежища. Реальное возражение против них заключается в том, что в качестве всеобъемлющей концепции они требуют от прошлого соответствия подспудной и часто безответной потребности, ищут единственное окно в прошлое, а заканчивается это недооценкой всего остального».

С.36: «Принцип различия между прошлым и настоящим занимает центральное место в утверждениях о социальном значении исторической науки. В качестве банка памяти о вещах незнакомых или чуждых история – это наш самый важный культурный ресурс. Она является способом, несовершенным, но незаменимым, позволяющим воспользоваться опытом, который мы просто не можем почерпнуть из // (с.37) собственной жизни».

            С.59: «Интерпретация текстов, выполняющих несколько функций и относящихся к эпохе, духовная жизнь которой резко отличалась от нашей, требует критических навыков самого высокого уровня. Письменным источникам свойственны одновременно наибольшая отдача и (чаще всего) наибольшая полнота, поэтому неудивительно, что историки в основном ими и ограничиваются. (…) Первый тест, который должен пройти любой исторический труд: насколько содержащаяся в нем интерпретация прошлого соответствует всей совокупности имеющихся даны; после обнаружения новых источников или нового прочтения старых даже самая престижная книга может оказаться на свалке. Короче, современная историческая наука основана не на достижениях предшественников, а на постоянном переосмыслении оригинальных источников».

С.61 – два принципа классификации сохранившихся первоисточников: «Первый проводит различия между опубликованными – что, начиная с нового времени, как правило, означает печатными – и неопубликованными или рукописными источниками. Согласно второму принципу, упор делается на происхождение, и различие проводится между источниками, созданными государственными учреждениями, и теми, что возникли в результате деятельности корпораций, объединений и частных лиц. Оба этих принципа приходят на помощь при создании каталогов, где необходима точность, на их основе историк обычно составляет библиографию, публикуемую в конце книги. Однако критерии, применяемые исследователем в работе, хотя и основаны на этих двух типах классификации, носят далеко не столь четкий характер. В выстраиваемой историком иерархии источников наибольший вес имеют те, что возникли напрямую из повседневной деловой и общественной деятельности, оставляя простор для истолкования».

            С.93 – о необходимости изучать документы государственного учреждения в комплексе: «Чтобы полностью осознать значение этих документов, исследователь должен по возможности изучать их  в виде исторически сложившихся комплексов…, а не после упорядочения каким-нибудь педантом-архивистом».

            С.130: «Существует мнение, что написание научного труда в любом случае не имеет особого значения. Неподдельный интерес, испытываемый такими историками при анализе оригинальных документов, приводит их к мысли, что названия «историческая наука» заслуживает только изучение первоисточников, желательно в оригинале, или, в крайнем случае, в опубликованном виде, если издание достойно доверия. (…) Такая пуристская позиция, несомненно, имеет определенную логику. Она вызовет сочувственный отклик у всех историков, чья работа связана скорее с источниковедческим, а не с проблемным подходом… – для многих из них чрезвычайно трудно, а то и вообще невозможно, определить момент, когда пора приступать к синтезу. В истории, в отличие от большинства научных дисциплин, бессистемное погружение в «сырьевые материалы» интеллектуально оправдано. «Встреча» с оригинальными источниками должна присутствовать в плане каждого исторического исследования, и нет ничего плохого в том, чтобы исследователи и в дальнейшем завоевывали научную репутацию, публикуя подобные материалы. Однако отрицание… научных трудов в общепринятом смысле этого слова ни в коей мере не может рассматриваться в качестве «рецепта». За этим, несомненно, должен следовать отказ от социальной роли истории, которая требует, чтобы историки делились своими знаниями с широкой историей. Но даже если абстрагироваться от тезиса о социальной роли, результат был бы катастрофическим. Ведь именно в процессе написания научного труда историк придает смысл своим знаниям и привлекает внимание к результатам исследований». С.131: «Историческая реальность отражается в источниках с такой сложностью, а порой и противоречивостью, что только «дисциплинирующее» стремление воплотить ее в связном тексте, имеющем начало и конец, позволяет исследователю осознать все взаимоотношения между различными областями полученного знания. Многие историки отмечали этот творческий аспект подготовки научного труда, не менее увлекательный, чем «детективные» розыски в архивах. Создание исторического труда необходимо для понимания истории, и тот, кто уклоняется от этой задачи, не может с полным основанием называться историком».

            С.141: «Понимать прошлое – значит находить объяснения событиям и процессам, представляющим важность по прошествии времени, и они отличаются таким масштабом, что ни один исследователь не в состоянии охватить их без посторонней помощи… Даже если вы всю жизнь изучали относящиеся к вашей проблеме первоисточники, завоевав право проявлять разборчивость при использовании трудов других историков, вы все равно будете вынуждены принимать немалую часть их доводов на веру».

            С.160: «…Каждая гипотеза ввела в научный оборот ранее незамеченные факторы, необходимые для любой будущей интерпретации этого события. (…) Познание движется вперед путем создания новых гипотез, выходящих за рамки имеющихся данных и подлежащих проверке дальнейшими наблюдениями, которые смогут подтвердить или опровергнуть гипотезу. А раз гипотеза лежит вне пределов известного, она неизбежно связана с творческим озарением и полетом фантазии, причем зачастую чем он более дерзок, тем лучше. Таким образом, научный метод – это диалог между гипотезой и попыткой ее опровергнуть, или между творческой и критической мыслью. (…)

            Но, хотя история и естественные науки могут сближаться в ряде основных методологических предпосылок, между ними сохраняются существенные различия. Во-первых, историческая наука дает куда больший простор воображению. Оно ни в коей мере не ограничивается функцией создания гипотез, но пронизывает все мышление историка. Историков, в конце концов, волнует не только объяснение прошлого; они также стремятся реконструировать или воссоздать его – показать, какой стала жизнь, а не только попытаться ее понять, – а без воображения нельзя проникнуть в менталитет и атмосферу прошлого». С.161: «Второе, еще более принципиальное различие между исторической и естественными науками, состоит в том, что весомость объяснений, выдвинутых историками, куда меньше, чем естественнонаучных объяснений. (…) В случае с объяснениями историков научный консенсус едва ли возможен. Известные факты может быть и не подвергаются сомнению, но их интерпретация или объяснение становятся предметом бесконечных споров…».

            С.169: «Нам никогда не уловить подлинный «аромат» конкретного момента истории так, как его чувствовали люди того времени, ведь мы, в отличие от них, знаем, что произошло потом, и значение, которое мы придаем тому или иному событию, неизбежно обусловлено этим знанием. Это одно из самых существенных возражений против идеи Коллингвуда, что историки «заново передумывают» мысли людей прошлого. Хотим мы того или нет, историк глядит на прошлое «с высоты» – он уже знает, чем все это кончилось. Некоторые историки стараются отказаться от этого взгляда сверху, максимально ограничивая свои исследования событиями нескольких лет или даже месяцев, по которым они могут дать полный «отчет» при минимальном отборе и интерпретации, но человеческий интеллект не способен на полный отказ от ретроспективного взгляда. Кроме того, почему бы не расценивать ретроспективный взгляд как полезное преимущество, а не как недостаток, который необходимо преодолеть? Именно наше положение во времени относительно объекта исследования позволяет нам осмыслить прошлое – выделить предпосылки, о которых современники и не подозревали, и разглядеть подлинные, а не желательные с точки зрения участников событий последствия. Строго соблюдение принципа «история ради истории» ведет к отказу от много из того, что придает самой дисциплине притягательность, без достижения желаемой цели – полной отстраненности от современности. Уход в прошлое ради самого прошлого не позволяет избежать столкновения с проблемами научной объективности».

            С.185: «Гипотеза – не только результат предварительного анализа конкретного исторического эпизода; в ней, как правило, находят отражение и некоторые общие представления о природе общества и культуры. Другими словами, историческая гипотеза является конкретным применением теории. Во многих дисциплинах теория представляет собой выделенные на основе накопления изученных данных общие положения (иногда законы). Историки же практически не используют этот термин в таком значении. Для них теория обычно означает интерпретационную схему, придающую исследованию импульс и влияющую на его результат. Историки резко расходятся во взглядах на необходимость этой процедуры. Некоторые четко придерживаются определенной теоретической ориентации; другие признают значение теории как стимула, отправной точки, но выступают против подгонки под нее исторических фактов; третьи же рассматривают теорию как злостное посягательство на автономию истории как научной дисциплины».

            С.227: «Некоторые думают, что широкомасштабное применение количественных методов не оставляет места для традиционных навыков исторического исследования и требует появления ученых «нового типа». Эти утверждения абсолютно не соответствуют действительности. Статистические технологии заработают, только если рассматривать их как дополнение к инструментарию историка и подвергать той же проверке, что и другие исследовательские методы».

С.240: «Появление любой новой и эффективной методики приводит на время к некоторому обесцениванию прежних, хорошо знакомых подходов. (…) Боле скоромные запросы «количественного» направления связаны с растущим пониманием, что его вклад в объяснение истории, в отличие от подтверждения исторических фактов, оказался незначительным. Обобщения, полученные в результате анализа цифровых данных, носят скорее описательный, чем интерпретационный характер. Выявить тенденцию, продемонстрировать статистическую корреляцию это тенденции с другой – не значит объяснить ее. Причины и значение событий остаются сферой приложения аналитических навыков историка, владеющего всеми источниками, а не только теми, которые поддаются расчету. Применение количественных методов к крупным историческим проблемам приводило к прояснению ряда связанных с ними вопросов, а не к «закрытию» темы. (…) А значит, историкам предстоит не решение основных вопросов с помощью количественных методов, а разработка новых возможностей синтеза, где статистические выводы будут сочетаться с представлениями традиционной «качественной» истории. В этих ограниченных рамках количественные методы, несомненно, нашли свое место в исторической науке».

            С.248-249: «Историки традиционно рассматривают первоисточники как средство доступа к событиям и умонастроениям – существующим объективно вне самого текста. Литературоведческая теория учит историков сосредоточиваться на тексте как таковом – ведь его ценность состоит не столько в отражении действительности, сколько в раскрытии категории восприятия этой реальности. С этой источник зрения первоисточник является прежде всего культурным свидетельством о риторических построениях, кодах изображения, социальных метафорах и т.д. Литературоведческая теория позволяет историку чувствовать себя уверенно вне пределов буквального смысла текста (традиционного объекта исследования), дает ему возможность услышать целый хор голосов, выходящий далеко за пределы формулы Марка Блока об источниках как «невольных очевидцах»… Внимательное или «углубленное» чтение – дело еще более трудоемкое, чем проверенные временем методы исторической науки, и поэтому оно, как правило, применяется в отношении небольших по объему, но богатых текстуально источников».

            С.269: «…Историческая реальность – это больше, чем сумма индивидуальных опытов. Нисколько не желая принижать роль личности, заметим, что в жизни мы в основном сталкиваемся с ситуациями, которые мы, с нашей субъективной точки зрения, не в состоянии полностью осознать. Наше представление об окружающем мире может соответствовать или не соответствовать нашим жизненным потребностям, но оно никогда не соответствует реальности во всей ее полноте. Одна из задач историка – как можно полнее понять реальность прошлого; доступ к гораздо более широкому кругу источников по сравнению с любым современником изучаемых событий и дисциплинированное научное мышление позволяют историку раскрыть влияние глубинных структур и процессов на жизнь людей».

С.275: «Устную традицию можно определить как объем знаний, передававшихся из уст в уста на протяжении нескольких поколений и являющихся коллективным достоянием членов данного общества. В тех районах мира, где всеобщая грамотность существует хотя бы два-три поколения, эта традиция практически утрачена».

            С.266: «Интерес к изучению истории во многом связан с тем, что она является как бы перекрестком, где сходятся задачи многих дисциплин. Историки превращают эти задачи в свои собственные, помещая их в рамки исторического контекста и исторического процесса. Они отвергают те интеллектуальные позиции, что лежат над или за пределами истории; остальное они ассимилируют, тем самым неизмеримо обогащая ее предмет».