Открытый текст Александра Зимина

ЗИМИН Александр Александрович (1920-1980) – выдающийся советский историк, специалист по экономической, социальной и политической истории России X – нач. XVII вв. Доктор исторических наук (1959), профессор (1971), старший научный сотрудник Института истории АН СССР; преподавал в МГИАИ, МГПИ. Автор многих трудов по отечественной истории (в их числе – цикл из шести монографий по истории России XV – нач. XVII вв.), источниковедению, истории общественной мысли, специальным историческим дисциплинам.

         В архиве ученого сохранилась рукопись, озаглавленная «Недодуманные мысли», к настоящему времени частично опубликованная: Зимин А.А. О книгах, театре, кино и прочем // Отечественная история. М., 2002. № 1. С.6-40. Приводим по данной публикации (с.10-12, 21) отдельные фрагменты, в которых «недодуманные мысли» историка, размышлявшего о судьбах Отечества, звучат особенно злободневно.

ДВЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ В ИСТОРИИ РОССИИ

         Боже мой! С какой силой сейчас пишут. Все, кому не лень. Обо всем. И с какой безответственностью. Пишут и пророки, и обличители, и философы, и моралисты. Воздух мыслей пьянит. Кажется, что ты все можешь и все знаешь. А почему бы и нет? Девальвация слова во всех этих писаниях причудливо переплетается с проблесками провúдения. Но как разобрать, детский ли это писк или старческое блудословие? Нет только чувства ответственности за сказанное. Но раз так, то каково может быть у читающего доверие к этому потоку слов?

         Некогда для того, чтобы поучать людей, нужно было считать себя «боговдохновенным» пророком или обладающим запасом солидных знаний ученым. Теперь все это излишне. Нужно только одно – желание говорить.

         Предлагаются рецепты, как спасти человечество к такому-то году путем конвергенции «систем». Называются точные даты гибели России. Судорожно выдергиваются отдельные мысли и суждения из канувших в прошлое писателей или мыслителей конца XIX – начала XX в. Кумирами становятся Достоевский, Владимир Соловьев, «Вехи» и Бердяев. Появляются нац-мальчики, с трепетом произносящие изречения Матфея и Луки. Политики начинают толковать, что нужно народу – свобода или власть, «дорос» ли он для правового мироощущения или нет. Философы начинают снова размышлять об исторической миссии грядущей России. Снова мечутся громы и молнии в адрес загнивающего Запада, который, видите ли, не спешит на помощь своим братьям на Востоке (философия иждивенчества: «Спасите нас, а то сами мы не можем»). Реформаторы утверждают, что все дело в случайном сцеплении обстоятельств, а само Учение верно, надо лишь очистить его от напластований. Рецепты, рецепты, рецепты… А дают их недозрелые юнцы и перезрелые жители башен из слоновой кости. «Не будем лгать» – в этом спасение мира, рецепт № 1. Как будто в абстрактной внечеловеческой истине заключена суть дела. Как будто нет лжи во спасение, а мысль изреченная не несет в себе элемент неправды. «Будем соблюдать законы, и тогда спасемся», рецепт № 2. О, эти праволюбы и правоверы! Сколько раз во всех странах мира действительность заставляла сойти с рельсов тупого буквоедства, а они твердят все свое. «Нужно приблизиться к почве» – совет № 3. Но что есть почва? Березки и полуразрушенные храмы? Или железный кулак неофашистов? (с.21: Все начинается с березок и любви к поверженным храмам, а кончиться может нацистским сапогом (…) Русофильская молодежь, бездумная поклонница Бердяевых и Флоренских, не понимая их, практически может стать глашатаем смерти).

         Сколько же во всем этом неразборном хаосе обветшалых догм, обрывков чужих вероучений! Даже, если обратиться к пресловутому Ренессансу начала XX в., то вот ведь какую разницу можно заметить в суждениях. Тогда все было всерьез. И философия, и политика. Сейчас вроде как бы игра, развлечения. Тогда чувство ответственности, подкрепленное глубочайшими познаниями. Сейчас поток словес. Тогда – стремление познать истину, сейчас больше показать себя. Тогда – живое чувство. Сейчас – умствования. Тогда – спокойное созерцание, теперь – жадная торопливость, недержание речи.

         Нет, друзья, давайте учиться. Нужно задуматься еще раз над самыми основными понятиями, прежде чем превращаться в аптекарей, отпускающих капли здоровья.

         Решаясь приобщиться к голосам пророков, я сразу же хочу сказать, что отнюдь не уверен в справедливости хотя бы одной из высказанных ниже мыслей. Я даже не смогу их доказать, ибо понимаю свое в общем-то невежество во многих вопросах. Так стоит ли морочить голову читателям? И все же, думаю, что мои размышления могут быть чем-то интересными. Прежде всего тем, что они появились в результате долголетних раздумий по этим вопросам, внимания к мыслям предшественников и современников. Это в известной мере синтез моего отношения к историческим судьбам России в той форме, в которую он сейчас вылился.

         Находясь на стыке двух континентов, Россия не образует особого мира, если подходить с точки зрения основных категорий отношения человека к природе. Но все же мы можем говорить о некоем единстве, если иметь в виду специфическую форму взаимосвязи западной и ближневосточной культуры. Сложение государственности и идеологической среды происходило в ней в очень своеобразной этногеографической обстановке. Огромные просторы вос­точноевропейской равнины были почти не освоены. На юге, в степях появлялись и исчезали орды кочевников, на севере возникали разбросанные кое-где поселения финнов и других северных племен. Становление государственности происходило в условиях страны, только еще колонизующейся восточными славянами. Слой, образовавший государственную закваску, в этих условиях не явился естественным развитием этнографической массы. Она только еще формировалась в двух своих разновидностях: севернорусской (великорусской) и южнорусской (украинской). Правящий слой образовался как нанос на торговых путях (из Варяг в Греки и по Волге-Каспию). Его состав был вненационален. Варяги и эсты, славяне и печенеги, финны и хазары – все входили в состав княжеской дружины полукупцов-полувоинов. Изолированность от среды выражалась и в том, что Русь приобрела городовой характер (Гардарикия), и в том, что с местным населением столкновения происходили главным образом во время рейдов за по­людьем. И идеология была разной (византийское христианство и язычество), и уклад жизни не имел точек соприкосновения. Конечно, предприимчивые “изгои” проникали в правящую элиту, перевариваясь в ее котле. Но и только. Народ жил своей жизнью, элита – своею. Даже обслуживали элиту холопы, а не крестьяне, которые в силу необозримых просторов страны не могли стать объектом хозяйственного властвования. Эту своеобразную структуру Древней Руси подметил Ключевский. Наш античный мир – вот что такое Древняя Русь для России. Мир, не имеющий прямой преемственности с дальнейшим (сметен варварами-монголами), но оставшийся голубой легендой.

         Россия зачиналась при татарах. И здесь все повторялось. Княжеско-боярская элита резко выделялась из этнографической среды, формируясь из восточных элементов, выходцев из Литвы, а частью и из предприимчивых дружинников (генеалогические легенды знати имеют во многих случаях резон). Одежды этого правящего класса стали восточные. Только народ, не столь подвижный, как его господа, сохранил старые традиции – языческо-христианские. В дальнейшем восточный период русской истории с конца XV в. сменился византийским, а там и западным, утвердившимся в ходе реформ Петра. Народ же по-прежнему безмолвствовал. Спектакль разыгрывался артистами на сцене в присутствии многомиллионного зрителя. Правда, постепенно зритель начал приобщаться к действу, но в очень своеобразной форме. Завершение внутренней колонизации привело к концу XVI столетия к заре крепостного права и началу освоения беглецами от благодетелей Сибири, Севера, Юга и Востока.

         Постепенно складывались те черты психологии, которые позднее назовут русским национальным характером. Это – широта души (широка натура русская), лень (земля-то богата), несопротивляемость гнету (всегда есть возможность удрать), негосударственность (для этой затеи есть барин). На основе православного миросозерцания зарождалась вторая цивилизация в России – назовем ее крестьянской. В допетровской России ее противостояние господской, помещичьей не было столь определенно и ввиду незавершенности формирования сословий и их культурно-исторической близости. Петровские реформы, подкрепленные указом о вольности дворянской Екатерины II, разорвали окончательно связи между сословиями.

         Расхождение между цивилизациями в XVIII и XIX вв. было настолько разительным, что могло создаться впечатление о двух мирах, живших каждый своею жизнью. И ведь ненависть в народе часто накапливалась не по принципу господства и подчинения, а по культурно-исторической расчлененности. Фабриканты, купцы и прочие дельцы всегда были для крестьян своими, но только более удачливыми. А вот умники, дворянчики даже в лохмотьях всегда были чужаками.

         Отличия между этими цивилизациями порождены были разными историческими условиями жизни. Дворянская цивилизация основана была всегда на подневольном труде крестьян. Ее закат начался с падения крепостного права. Она могла создавать свои шедевры в усадьбах, парках и аллеях так же, как греческие философы творили за счет рабов, а американские писатели на плантациях, обслуживавшихся неграми. Крестьянская цивилизация порождена пóтом и кровью, повседневными заботами о хлебе насущном, о босоногих несчастных ребятах. Дворянская цивилизация была вскормлена учениями европейского происхождения. Она не имела реальных корней в российской действительности, была вненациональной. Крестьянская цивилизация – плоть от плоти порождение матери сырой земли. Она национальна. Первая находится в вечном движении, вторая – скорее в состоянии восточной недвижности. Дети дворянской цивилизации порождены веком Рационализма. Сыновья и дочери крестьян – верные чада православно-византийской церкви. Западное начало личности, а подчас и сверхличности, мечтающей спасти мир, противостоит восточной соборности, миру безликости русского крестьянства. Романтика чувств и мысли, этакое маниловское парение идей, характерна для дворянской культуры и заземленность идеалов – для крестьянской культуры. Вечный бунт личности и вековая покорность. Стремление к правовым основам устройства общества и покорность насилию (долгу). Мечта о вселенских идеалах справедливости – и любовь к ближнему. Чувство личной ответственности за мир, осознание виновности перед народом – и жизнь в повседневном быту, «по старине» и Божьим заповедям.

         Вот только некоторые из антиномий обеих цивилизаций.