Раздел четвертый: Источники по истории периода феодальной раздробленности XIII—XV вв.

Письменные источники по истории стран, подпавших под власть монгольских государств и Золотой Орды, можно разделить на пять групп: 1) монгольские и китайские, 2) арабские и персидские, 3) армянские и грузинские сочинения, 4) сказания европейских путешественников и 5) русские источники.

Для ранней истории монголов большой интерес имеет так называемое «Сокровенное сказание о поколении монголов», или «Юань – Чао би – ши», написанное в Монголии в эпоху татарских завоеваний (1240). Оно дошло до нас в монгольском тексте, переданном при помощи китайских иероглифов. В. В. Бартольд считает, что «Сказание» является произведением богатырского эпоса монголов. По мнению же Б. Я. Владимир – цова, «Сокровенное сказание» основано на различных монгольских песнях, которые позже были переработаны, и «Сокровенное сказание» получило значение предания о доме, или династии, Чингис – хана; вместе с тем на «Сказании» отразилось влияние богатырского эпоса, повествующего о роде Чингис – хана и о жизни монголов в степях.

[94]

Завоевание Средней Азии, Ирана и Кавказа монголами рассказано в ряде исторических трудов на арабском щ персидском языках. В начале XIII в. Мухаммед ан Несеви написал на арабском языке «Жизнь султана» Джелал – аддина. Автор был спутником султана и свидетелем побед монголов. Ранним историческим сочинением, составленным по личным наблюдениям автора или на основании заслуживающих доверия данных и наиболее ценным первоисточником для последующих иранских историков является «Тарих – и джехангуша» («История мирозавоевателя») Джувейни. Это — «полная история походов монголов, история хорезмшахов и история исмаилитов Ирана» (Материалы по история туркмен и Туркмении, т. I). Автор «Истории», находившийся на службе у монгольских ханов в Иране, посетил Туркестан, Уйгурию и Монголию. Он писал в период единства империи и старался изложить всю историю монгольского государства, пользуясь устными и письменными источниками. Работа его наполнена похвалами монголам. Джувейни (ум. в 1283 г.) дает обзор монгольских походов и завоеваний Чингис – хана и его потомков до 1257 г. В ряде глав излагается история хорезмшахоз.

Ряд интересных сведений о монгольских завоеваниях находим у арабского писателя Ибн – Асира, или Ибн – ал – Асира (1160— 1234). Он написал «Полный свод по истории» и довел его до 1231 г., использовав труды более ранних авторов, В частности Ибн – Асир рассказывает о знаменитой битве при Калке.

Ряд других арабских писателей сообщает о сношениях татарских ханов с египетскими султанами. (Сведения об арабских писателях, упоминающих о Золотой Орде, указаны в статье Якубовского.) Особенно ценным и полным источником по истории монгольских завоеваний является труд Рашид – ад – дина (ум. в 1318 г.). Рашид – ад – дин, родом из Хамадана, был врачом у монгольских ханов (потомков Хулагу) в Иране. Потом он стал визирем, но был обвинен в отравлении одного из ханов и казнен. Рашид – ад – дин написал на персидском языке «Собрание летописей» (Джами – ат – таварих), состоящее из двух книг. В первой говорится о кочевых племенах Монголии и рассказывается история Чингис – хана и его потомков, кончая 1304 г. Во второй книге дана всеобщая история (история древних персидских царей, халифата и династий Ирана уже в мусульманскую .эпоху).

[95]

Есть предположение, что Рашид – ад – (дин пользовался так называемой Золотой, или Царственной, книгой монголов (Алтан – дебтер), заключавшей в себе официальную историю монголов и находившейся в ханском книгохранилище. Рашид – ад – дин ссылается на «старинные времена» и точно указывает «юрты» каждого рода. Говоря о татарах, он отмечает: «Все это племя составляло 70 000 кибиток. Места, жилиша и юрты были определены в отдельности по племенам и по ветвям». Рашид – ад – дин не скрывает страшных опустошений, причиненных монголами. Особенно подробно рассказывает он о походах Чингис – хана, приводя сведения о количестве войск в отдельных отрядах и о военачальниках. Труд Рашид – ад – двна имеет исключительное значение не только для истории Средней Азии, но и Закавказья.

В последние годы правления Тимуридов была написана громадная историческая компиляция Мирхонда (1433—1498) — «Сад чистоты относительно жизни пророков, царей и халифов». «Сад чистоты» является важнейшим источником для эпохи Тимура и его потомков. Последняя (VII) книга рассказывает историю событий, современных автору. Мирхонд говорит о вто –

[96]

ром походе Тимура против Тохтамыша, когда были разорены Сарай и Астрахань.

Подлинные документы, относящиеся к истории монгольских государств в XIII—XV вв., сохранились в небольшом количестве. Известны некоторые ханские ярлыки, как в подлинниках, так и в копиях. Остатки архива Золотой Орды были найдены около 100 лет тому назад. История этой ценнейшей находки любопытна, а судьба ее ярко рисует состояние историко – архивного дела в царской России. Во время раскопок Терещенко в Сарае в 30 – х годах прошлого столетия были найдены клочки бумаги с арабскими буквами, а вслед за тем целые кипы документов, чернильницы и т. п. Можно думать, что был найден архив Золотой Орды. К сожалению, найденные бумаги не сделались достоянием науки. По крайней мере об их местонахождении до сих пор ничего неизвестно.

Источниками по истории Кавказа в этот период являются, главным образом, исторические сочинения армянских и грузинских писателей, а также немногочисленные акты. Монгольское разорение XIII в. с необыкновенной яркостью описано у армянских историков: Варгана Великого и Киракоса из Ганджи, современников татарских погромов.

Вартан (Бардзербеци) родился в Киликии (ум. в 1271 г.). Он получил прекрасное образование и, сделавшись монахом, принимал участие в церковных делах Армении, достигнув степени вардапета (доктора богословия). В 1264 г. Вартан был вызван ко двору хана Хулагу, владетеля Ирана. Среди трудов Вартаиа — важнейший «Всеобщая история». Она начинается кратким введением, после чего излагается древнейшая история Армении. События древней эпохи изложены на основании более ранних сочинений армянских историков, в том числе Моисея

[97]

Хоренского. Особенно подробно Вартан говорит о событиях с XI до начала XIII в. Наоборот, события 1236—1265 гг. он описывает кратко, ссылаясь на то, что это время подробно освещено Киракосом: «так что мы уже не дерзнули в третий раз повторять Им рассказанное или распространяться о том». Вартан был очевидцем татарских погромов на Кавказе.

Подробнее, чем Вартан, говорит о татарском иге Киракос из Ганджи (Гандзакеци). Киракос жил в одну эпоху с Вар – таном и одно время находился в плену у татар. В его «Истории» сообщения о татарах наиболее ценны и достоверны. Татары, по Киракосу, появились на Кавказе в 669 г. армянской эры (1220—1221), «в то время, как грузины гордились победою, одержанною ими над таджиками, у которых они отняли несколько армянских областей». Рассказав о вторжении на Кавказ хорезмшаха Джелал – ад – дина, Киракос говорит о понесенном им от татар поражении и гибели («так погиб этот злодей»). Далее следует рассказ о появлении татар и разорении Кавказа. Киракос рисует жестокость татар и всеобщую растерянность в среде покоренных. Он последовательно рассказывает о разрушении городов: Лори, Ани, Карса. В главе 30 дается краткое описание наружности и быта татар. Киракос писал, «желая оставить грядущим поколениям память о татарах, так как мы надеемся освободиться от гнета нас давящего». К этой главе приложен краткий словарь татарских слов в переводе на армянский язык. Изложение доведено Киракосом до 1266 г. Сочинение его очень важно не только для истории Армении, но и всего Кавказа, в особенности Грузии. Таковы главы о переговорах татар с грузинской царицей Русудан о поездке грузинских царей к хану и кровопролитии, учиненном татарами в Грузии.

[98]

История Грузии в XIII—XV вв. нашла свое отражение в ряде хроник, вошедших в состав продолжения свода грузинских летописей — «Картлис – Цховреба».

В них встречается много интересных сведений об экономическом и политическом состоянии Кавказа и сопредельных с ним стран в эпоху монгольского владычества.

С 1469 г. начинаются хроники отдельных царств, на которые распалась Грузия во второй половине XV в. Свод грузинских летописей за XIII—XV вв., собранный царевичем Вахушти в XVIII в., издан в переводе на французский язык акад. Броссе.

Ценными источниками по истории монгольских государств являются сочинения путешественников, посетивших Восточную Европу и Азию в XIII—XV вв. Ранние сведения о монголах, относящиеся уже к 1235—1237 гг., имеются в письмах венгерских монахов. Еще более важно сочинение монаха Плано Карпини, которого папа Иннокентий IV в 1245 г. послал в Монголию. Через Германию и Польшу Плано Карпини добрался до Киева, находившегося тогда в руках татар и совершенно разоренного. По его словам, непосредственные “владения татар начинались от Канева на Днепре. Здесь Плано Карпини переправился через Днепр и двинулся половецкими степями к берегам Каспийского моря. Перебравшись через Волгу, он пересек степи Казахстана и добрался до ставки монгольского хана Куйюка. Наблюдения, сделанные во время этого путешествия, он описал в «Сообщениях (или «Известиях») о татарах».

Плано Карпини тщательно собирал сведения о положении Монгольского государства и народах, его населявших. Сообщает он и о русских княжествах, — например, рассказывает о смерти Ярослава Всеволодовича в Орде, говоря, что Ярослав был отравлен матерью хана (этот факт находит подтверждение в русских летописях).

[99]

Большое внимание Плано Карпини уделяет описанию быта татар, их военных обычаев, подтверждая ряд сведений, которые мы находим у Рашид – ад – дина и в «Сокровенном сказании». Достоверность его сведений очень высока, так как главной задачей Плано Карпини было написать отчет о своем путешествии для римского престола.

Несколькими годами позже к монгольскому хану Мангу был отправлен с посольством Рубруквис. В Европе ходили слухи, что хан Мангу принял христианство. Вильгельм Рюис – брук, или Рубруквис (по – латыни), — монах из Брабанта (в Бельгии), отправился в путешествие в 1253 г. Он ехал через Константинополь, Крым и дальше через степи до ставки великого хана, находившейся в городе Каракоруме, в центральной Монголии. Рубруквис пять месяцев пробыл в ставке хана Мангу. Обратный его маршрут шел через Сарай, Астрахань, Дербент, Грузию и Армению к Средиземному морю. Как и Плано Карпини, Рубруквис обращает большое внимание на описание жизни и быта татар. Во многих отношениях он дополняет данные Плано Карпини в части ценнейших сведений ■ по истории монгольского государства и Золотой Орды.

В описании Плано Карпини четко выступают черты кочевого быта татар: «хлеба у них нет, равно как зелени и овощей и ничего другого, кроме мяса; да и его они едят так мало, что другие народы с трудом могут жить на это». Рубруквис в главе «О татарах и, их жилищах» описывает кочевые юрты: «Дом, в котором они спят, они ставят на колеса из плетеных прутьев, бревнами его служат прутья, сходящиеся к верху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, на подобие печной трубы». Рубруквис замечает, что «важные господа имеют на юге поместья, из которых на зиму им доставляется просо и мука». Любопытны указания Рубруквиса и Плано Карпини на иноземцев, взятых в плен и находившихся при ставке Батыя и великого хана, в частности на русского мастера – ювелира.

К XIII—XV вв. относится еще несколько сочинений западноевропейских путешественников, посетивших земли, подвластные монголам. Известное сочинение Марко Поло, пробывшего в Азии 24 года и вернувшегося в Венецию в конце XIII в., являлось долгое время чуть ли не единственной работой, из которой в Западной Европе черпали сведения об Азии. Многие

[100]

авторы обвиняли Марко Поло в различного рода выдумках. Однако по мере развития исторической науки все более выяснялась достоверность известий Марко Поло. Особенное значение его «Путешествие» имеет для истории Монголии и Средней Азии. Впрочем, встречаем у него и краткую заметку о Руси, жителей которой он называет воинственными.

Для истории Средней Азии в начале XV в. интересно сочинение Руи Гонзалеса де Клавихо, одного из послов кастильского короля (в Испании) к Тимуру. Клавихо составил дневник, в котором подробно описал свое путешествие в 1403—1406 гг. через Черное море, Эрзерум, Тавриз в Самарканд (столицу Тимура). Клавихо описывает Самарканд как величайший город мира, куда Тимур перевел ремесленников из других городов. Самарканд «изобилует разными товарами, которые привозятся в него из других стран: из Руси и Татарии приходят кожи и полотна, из Китая шелковые ткани и т. д. В городе много площадей. .. Эти площади и днем и ночью полны, и на них идет* постоянно большая торговля» Клавихо описывает нам двор «завоевателя мира», который в это время был дряхлым стариком: он сидел на шитых шелковых пуховиках, слабо опираясь руками на подушки, и едва был в состоянии открыть глаза, чтобы взглянуть на послов.

Среди источников по истории Золотой Орды следует отметить также сочинение Ибн – Батута (ум. в 1377 г.). Ибн – Ба – тута, уроженец Танжера, совершил длительное и опасное путешествие, объехал Северную Африку и значительную часть Азии. Высадившись в Кафе в Крыму, он проехал по всему Крыму и Причерноморью, добравшись до Великих Булгар на Волге. Вернувшись в Константинополь с караваном, который провожал жену золотоордынского хана Узбека (ранее греческую царевну), Ибн – Батута опять поехал в Причерноморье. Отсюда он направился к берегам Волги и, далее в Хиву, Бухару и Индию. Интересен его рассказ о путешествии по Кипчакским степям к берегам Волга, где находилась ставка хана Узбека.

Важнейшим источником по истории взаимоотношений русских княжеств с Золотой Ордой, а вместе с тем и по истории самой Золотой Орды являются наши летописи. Под 1224 г. в Ипатьевской летописи помещен подробный рассказ о битве при

[101]

Калке, первоначально написанный, должно быть, в виде особой повести. С 1237 г. летописи уже пестрят сообщениями о татарах. Походы Батыя на Русь описываются со многими трагическими подробностями. В основе летописных рассказов лежат две версии: южнорусская (в Ипатьевской) и северорусская (в Лаврентьевской летописи). Южный летописец плохо знал о событиях на севере и допускал иногда существенные ошибки, путая ход событий. Зато он подробно и достоверно описал борьбу с татарами в южной Руси. Лаврентьевская и Ипатьевская летописи рисуют нам страшные бедствия, причиненные монголами Русской земле, а вместе с тем и картину глубокого отчаяния русских, видевших разорение своей родины.

Большое количество сведений по истории русских княжеств в период татарского ига помещено в летописях XIV—XV вв. Особенно интересны краткие заметки в Московско – академическом списке летописи. Летописец обнаруживает постоянный интерес к событиям в Золотой Орде. «В лето 6765 [1257] поидо – ша вси князи в Орду, чтив Улавчия и вся воеводы его, и воз – вратишася во свояси. Toe же зимы бысть число, и изочтоша [переписали] всю землю Русьскую, толко не чтоша кто с лун жить у церкви». В известиях XIV—XV вв. также говорится о приходе послов, из Орды, о поездках князей в Орду, о сменах золотоордынских ханов и т. д. Множество подобных известий разбросано и в других русских летописях XIV—XV вв. В Тверской летописи читаем рассказ об известном восстании против баскака Щелкана, или Шевкала (Чолхана), присланного Узбеком. Краткие сведения о других восстаниях против татар помещены в летописных сводах XIV—XV вв. (Лаврентьевском, Московско – академическом и др.).

В состав летописей вошло значительное количество сказаний и повестей о татарских разорениях. Подобные же повести сохранились и в виде самостоятельных сочинений. Они интересны для характеристики самосознания русского народа, не желавшего примириться с татарским игом.

[102]

Около 1246 г. (еще при Ярославе Всеволодовиче) появилось «Слово о погибели Русской земли», найденное в псковской рукописи XV в. («Слово о погибели Рускыя земли. О смерти великого князя Ярослава»). Историки литературы считают, что «Слово» является введением к житию Александра Невского, помещенному в том же сборнике. «Слово» начинается с краткой похвалы Русской земле: «О светло – светлая и украсно украшена земля Руськая и многими красотами удивлена еси… всего еси исполнена земля Руская». Автор указывает границы Русской земли и перечисляет земли, ранее подвластные русским князьям. Раньше «угры [венгры] твердяху каменыи горы железными вороты, абы на них великий Володимер [Мономах] то не вьехал. А немцы радовахуся, далече будуче за синим морем». В конце «Слова» говорится: «а в ты дни болезнь крестианом… и до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья, князя Володи – мерьского». В дошедшем до нас виде «Слово» оставляет впечатление незаконченности, но его историческое значение очень велико. Оно продолжает традиции «Слова о полку Игореве», свидетельствуя о стремлениях русского народа к национальному единству и независимости, к свержению татарского ига. «Слово» возникло на севере Руси, вероятнее всего, в Суздальской или Новгородской земле, так как автор его прекрасно знает соседей северо – восточной Руси и «дышучее море» (Северный Ледовитый океан).

Цикл сказаний о Мамаевом побоище (Куликовской битве) стал; складываться уже в конце XIV в. Почти все

[103]

историки литературы сходятся в том, что самой ранней является летописная редакция сказания, помещенная в Софийской I и Новгородской IV летописях. Кроме того, известно «Поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Ивановича», сохранившееся в нескольких редакциях. Сказание начинается с повествования о том, как Мамай собирался на Русь, сговорившись с великим князем Литовским. Затем описывается нашествие Мамая, сборы Дмитрия Ивановича в Москве, выход войск Дмитрия и встреча его с братом Владимиром Андреевичем, встреча татарского и русского войск на Куликовом поле. Поход Мамая рисуется как настоящее нашествие: Мамай «многия Орды присовокупи к себе и рати ины понаймова». В сказании говорится о гадании Дмитрия Волынца, воеводы великого князя, перед битвой. Волынец предсказывает Дмитрию Ивановичу победу, но в то же время и гибель множества русских. По сказанию, исход битвы был решен засадой, находившейся под начальством двоюродного брата великого князя Дмитрия Ивановича, Владимира Андреевича серпуховского. Кончается сказание подсчетом количества убитых и похвальным словом Дмитрию Донскому.

Поэтическим памятником, рассказывающим о Мамаевом побоище, является «Задонщина». Образцом для «Задонщины» было «Слово о полку Игореве», которому она подражала. (Это обстоятельство, кстати сказать, доказывает подлинность «Слова о полку Игореве».) Впрочем, автор «Задонщины» уже не понимал некоторых выражений «Слова о полку Игореве». Взяв его за образец, автор преследовал определенные политические цели. «Слово» говорило о разорении и печали Русской земли, — «Задонщина» говорит о победе: «И от великого князя Дмитрия Ивановича стязи ревут, а поганые бежат, а Русские князи, и бояре, и воеводы, и все великое войско широкое поле кликом огородиша и злачеными доспехами осветиша». В «Слове» стонала Русская земля, в «Задонщине» — «возстона земля Татарская» и «вознесеся слава Русская по всей земле». «Задонщина» крайне интересна как памятник, свидетельствующий об огромном значении победы на Куликовом поле для роста самосознания русского народа и о высоком патриотизме русских.

К числу замечательных источников по истории взаимоотношений русских княжеств и Золотой Орды принадлежат ханские ярлыки, данные русским митрополитам в XIII— XIV вв. До нас дошли два сборника ханских ярлыков, переведенных на русский язык с подлинников, сохранявшихся в митрополичьей казне. Происхождение этих сборников следующее.

[104]

Когда в конце XV — начале XVI в. велись споры из – за церковных имуществ, русские митрополиты решили доказать, что даже при «неверных царях», т. е. золотоордынских ханах, они все же пользовались целым рядом привилегий. Для этого и были собраны ханские ярлыки. Составитель сборника говорит: «Вы же, православнии князи и боляре, потщитеся к святым церквам благотворение показати, да не в день судный от онех варвар посрамлени будете». Ханские ярлыки митрополитам сохранились в двух редакциях — краткой и полной. Краткая редакция состоит из 6 ярлыков, под общим заглавием. В пространной редакции находим две дополнительные¹ статьи: 1) рассказ о поездке митрополита Петра в Орду и 2) ярлык Узбека митрополиту Петру. Краткая редакция является более древней и легла в основу пространной. Ярлык митрополиту Петру, отсутствующий в краткой редакции, в настоящее время признается подложным; что же касается остальных дошедших до нас ярлыков, то они, по – видимому, сохранили подлинный текст первоначальных ханских ярлыков. Сам переводчик ярлыков (или составитель сборника) говорит, что в митрополичьей казне существовали еще другие ярлыки; однако в его время никто уже не мог их разобрать: «Елико же обретохом во святейшей митрополии старых царей ярлыки, но иных не возмогохом превести, зане неудобь познаваемою речию писани быша, ниже паки именовахом».

ЛИТЕРАТУРА К ГЛАВЕ VII

[105]

К числу источников по истории северо – восточной Руси в XIII—XV вв. относятся как памятники литературного характера (летописи, хронографы, повести и т. д.), так и многочисленные акты и некоторые юридические памятники. Феодальная раздробленность северо – восточной Руси этого времени сказалась и на характере исторических источников. При их обзоре приходится говорить не столько о памятниках общерусских, сколько о памятниках, относящихся к пределам отдельных княжеств.

Во всех больших центрах северо – восточной Руси XII—XV вв. возникали свои самостоятельные летописные своды. Сами летописи в эту эпоху имели по преимуществу характер местный, что является основной особенностью летописания XIII—XV вв. Очаги летописания были теснейшим образом связаны с крупными феодальными центрами. Таковыми являлись: Великий Новгород, Псков, Тверь, Нижний Новгород, Суздаль, Ростов, Рязань, а с XIV в. — Москва.

Одним из важнейших центров летописания был Великий Новгород, где оно получает большое развитие уже с XII в. Древнейший список Новгородской летописи известен под названием Синодального списка, или Новгородской летописи по

[106]

Синодальному харатейному списку (слово «харатейный» — от греческого слова «харатья» — пергамент). Начало Синодального списка утеряно, и он начинается с продолжения рассказа о событиях 1015 г. Систематические записи в Синодальном списке доведены до 1333 г., после чего помещены еще три записи XIV в. Издатели Синодального списка указывают, что его первая часть (до 1199 г. включительно) написана почерком начала XIII в., вторая часть (за 1200—1234 гг.) — почерком первой половины ХШ в., и третья часть (за 1234 — 1330 гг.) — в первой половине XIV в. Однако А. И. Соболевский и А. А. Шахматов не соглашаются с этими определениями и считают, что весь Синодальный список написан почерками XIV в., когда древний оригинал был скопирован тремя писцами. Все остальные списки новгородских летописей, дошедшие до нас, возникли значительно позднее, и самые ранние относятся только к XV в. Однако состав Синодального списка имеет сходство с позднейшими памятниками. К ним относятся два списка XV в. (Археографический и Академический), которые имеют начало, потерянное в Синодальном списке, и продолжение, доведенное до половины XV в., а также ряд дополнительных известий.

В науке под названием Новгородской I летописи известен печатный текст Синодального списка, дополненный и исправленный по Академическому, Археографическому и некоторым другим спискам XV—XVII вв. В отличие от Синодального списка позднейшие списки (Академический и Археографический) обычно именуются Новгородской I летописью младшего извода.

[107]

Под названием II, III и IV Новгородских летописей известны другие летописные своды, возникшие в Новгороде. Новгородская II летопись, по – видимому, возникла в XVI в. Она начинается с 911 г., доведена до 1573 г. (с двумя приписками 1581 и 1587 гг.) и имеет интерес для истории XVI в., в особенности для периода опричнины. В подлиннике известия летописи расположены не в хронологическом порядке.

Новгородская III летопись носит заглавие «Летописца новгородским въкратце церквам божиим». Она дает краткие выдержки из летописей, “рассказывая почти исключительно о церковных делах и о новгородских архиепископах. Время составления «Летописца въкратце церквам божиим» относится к XVI или XVII в.

Новгородская IV летопись является громадным сводом, основанным на целом ряде источников. В отличие от первых трех IV летопись представляет собой общерусский свод, рассказывая не только о новгородских, но и общерусских событиях (см. ниже).

В основе перечисленных летописей, кроме IV, лежат местные записи о событиях, связанных с новгородской жизнью. Записи о выборе посадников и тысяцких сменяются заметками о заключении мирных договоров и распрях Новгорода с князьями. Новгородский летописец говорит о пожарах, о голоде, о ценах в Новгороде, постройке отдельных церквей, каменных башен и стен. Многие летописцы, несомненно, были очевидцами, а иногда и участниками событий. Это доказывается прекрасным знанием обстановки и деталей тех или иных происшествий. На –

[108]

пример, описывая войны, летописцы обычно перечисляют убитых, называя их по именам и даже указывая на их занятия.

Под 1262 г. летописец говорит о знаменитой Раковорской битве: «И оттоле [новгородцы] поступиша к Раковору, и яко быша на реце Кеголе и ту усретоша полк немецьскый, и бе видети яко лес: бе бо съвкуплъся вся земля немецьская… Нов – городци же сташа в лице железному полку противу великой свиньи; и тако поидоша противу собе; и яко съступишася, бысть страшно побоище, яко не видали ни отци ни деди».

Местный характер придает новгородским летописным сводам особый колорит. На основе их мы можем восстановить жизнь древнего Новгорода. Не случайно именно история Новгорода описана особенно подробно в наших исторических трудах. Но этот же местный характер Новгородской летописи имеет свои недостатки. Новгородский летописец только иногда поднимается над уровнем местного “Новгородского патриотизма. Поэтому он не всегда правильно оценивает события, происходившие В других концах Русской земли. Из общеполитических событий XIII—XV вв. новгородские летописи наиболее ярко отразили борьбу русского народа с немецким и шведским наступлением. Новгородские летописи по своей достоверности стоят несравненно выше ливонских хроник с их тенденциозностью и позднейшими домыслами.

Кроме того, новгородские летописи лучше других отражают классовую борьбу на Руси в XIII—XV вв. Летописцы неоднократно высказывают свои симпатии к «молодшим» людям, составлявшим основную массу городского населения, угнетаемого феодальной верхушкой. Под 1136 г. в Новгородской летописи говорится о восстании в Новгороде против князя Всеволода Мстиславича; под 1209 г. — о расправе новгородцев со сторонниками посадника Дмитра Мирошкинича и т. д. Рассказав о том, что Александр Невский требовал от новгородцев подчинения татарам, летописец записывает следующие знаменательные слова: «и рекоша меншии у святаго Николы на вечи: братье, ци како речеть князь: выдайте мои вороги, и целоваша святую богородицю меншии, како стати всем, любо живот, любо смерть за правду новгородьскую, за свою отчину; и бысть в вятших с[о]вет зол, како победита меншии, а князя ввести на своей воли». В других случаях в летописном рассказе выступает перед нами несомненный сторонник боярства. В рассказе о восстании Степанки в 1418 г. летописец замечает, что «сдеяся тако в Новегороде научением дияволим».

Новгородские летописи очень содержательны, но в то же время несколько суховаты. В них, как, впрочем, и в других летописях XIII—XV вв., заметна сильная церковная струя, обличающая в летописцах лиц, принадлежавших к духовенству. Но в то время как в других местах Руси летописные своды составлялись, главным образом, в монастырях, в Новгороде они возникали и в среде белого духовенства. Близость белого

[109]

духовенства в Новгороде к мирянам объясняет нам, почему в новгородских летописях встречается так много подробностей мирского характера. Подробные рассказы о сражениях, обличающие в авторах заметок хорошее знание военного дела, могут быть объяснены тем, что в древней Руси нередко на войну ходили не только пономари и дьячки, но и попы.

Для экономической истории Новгорода интересны заметки о торговле новгородских купцов с «немцами» и Суздальской землей, а также известия о ценах на хлеб и другие продукты, чаще всего в связи с голодом. Впрочем, новгородские летописи вращаются, главным образом, в сфере городских интересов, поэтому в них очень мало сведений о новгородской деревне. Зато довольно полно рассказывается о походах новгородцев в Югру и Двинскую землю.

По своему характеру к новгородским близки псковские летописи. Они носят еще более яркий местный отпечаток. Псковское летописание началось значительно позднее, чем в Новгороде, и подробные псковские записи охватывают лишь XIV—XV вв. Сам летописец говорит, что древнейшая история Псковской земли ему неведома: «О Плескове [Пскове] граде от бытописания не обретается воспомянути». В Полном собрании русских летописей изданы так называемые I и II Псковские летописи. Первая летопись (в печатном издании), начинаясь с 850 г., доведена до 1649 г., вторая — с 854 до 1486 г. включительно. Собственно, псковские известия начинаются с XIII, а в более полном виде даже только с начала XIV в.

Псковские летописцы прекрасно осведомлены в делах родного города. Например, в Псковской II летописи под 1438 г. читаем рассказ о пожаре в Пскове: «А месяца июля в 3 день, в пяток, от молние загореся два костра [башни] на Крому, кутней да на персех [т. е. в углу и посередине стены], от Великой реки, а в церкви у святой Троицы попа ожже, в час егда обедню пел, и бысть страх на всех, и потекоша множества людей на Кром, и едва угасиша». В другом случае (под 1472 г.) в той же летописи говорится, что хлеб в Пскове стоил дешево — «по 7 зобнин, ржи на полтину, а говядь [мясо] 3 яловича на полтину». Под 1485 г. рассказывается о волнениях среди смердов, когда «чернии люди молодии» выступили против бояр.

Особенно большое значение имеют псковские летописи для истории борьбы русского народа с немецкими рыцарями. Псков был крепким оплотом на западной границе Русской земли и вел непрерывную борьбу с немецким орденом. Известия об этой борьбе разбросаны по всей Псковской летописи. Летописец из года в год сообщает о переговорах Пскова с немцами, о войне с ними, о различного рода стычках на границе и т. д.

При этом надо отметить еще одну особенность псковских летописей — их относительную объективность. Псковские летописи не скрывают русских поражений, хотя и радуются победам.

[110]

Значительная летописная деятельность развивалась и в Твери. Тверское великое княжество долгое время было соперником Москвы. В XIV в. тверские князья нередко получали ярлыки от хана на великое княжение. В XV в. Тверь отказалась от претензий на великое княжение всей Руси, но тверские князья продолжали называть себя великими.

Тверские летописи, по – видимому, начали составляться сравнительно рано и восходят уже к XIII в. К сожалению, в полном виде эти своды до нашего времени не дошли. Среди летописных сводов, пользовавшихся тверскими записями, необходимо прежде всего отметить так называемую Тверскую летопись. Она была составлена в Ростовской области в 1534 г. на основании тверских и других источников. Составитель говорит о себе следующим образом: «не бо бех Кианинь родом, ни Нова – града, ни Владимира, но от веси [из села] Ростовских областей». Источники, которыми пользовался составитель Тверской летописи, различны; в числе их был какой – то свод тверского происхождения.

К более раннему времени относится «Рогожский летописец», написанный в начале XV в. Тверские известия начинаются в нем с конца XIII в. Позже тверские летописи были переделаны и вошли в состав других сводов, главным образом, московского происхождения. Но в самых летописных сводах встречаются указания на существование особых тверских записей. Так, в конце Тверской летописи имеется статья, начинающаяся словами: «предисловие летописца княжения благоверных великих князей тверских». Тверские летописи носят примерно тот же характер, что и псковские и новгородские. Они говорят, главным образом, о местных событиях. Это дало возможность впоследствии использовать их при составлении общерусских сводов, но в то же время помешало сохранению тверских летописей в чистом виде.

По – видимому, летописи составлялись и в других частях тогдашней Руси.

В пергаментной Синодальной Кормчей конца XIII в., заключающей в себе древнейший список Русской Правды, имеется краткий «Летописец» патриарха Никифора, продолженный ростовскими известиями до 1273 г. (современный описанным в нем событиям). Летописи составлялись в Ростове и в XIV—XV вв. С наибольшей полнотой ростовские известия отразились в Ермолинской летописи XV в. Есть основание предполагать, что существовали рязанские летописи, не дошедшие до нашего времени. Рязанские события XIII—XV вв. слабо отразились в наших летописных сводах по довольно понятным причинам. Из всех областей северной Руси Рязанская земля подвергалась наибольшим опустошениям от татар, и количество рязанских рукописей насчитывается лишь единицами.

В то время как новгородские, псковские и тверские своды отличаются по преимуществу местным характером, в Москве уже в XIV—XV вв. появляются общерусские своды, которые ставят своей задачей представить историю всей Руси. Это объясняется прежде всего положением, которое Москва занимала уже с начала XIV в. среди других русских княжеств как резиденция великих князей и митрополитов.

[111]

Первыми из московских записей, дошедших до нас, являются известия 1326 г. о построении Успенского собора. С этого времени количество записей московского происхождения в летописях начинает сильно расти, становясь особенно значительным со второй половины XIV в.

А. А. Шахматов, изучавший общерусские своды XIV—XV вв., считает, что большинство этих сводов возникло при дворе московских митрополитов. Имеются прямые указания на то, что многие из летописных записей сделаны были при митрополичьем дворе. Наряду с Москвой в Московском княжестве существовали и другие летописные центры, связанные, главным образом, с большими монастырями: Троице – Сергиевым, Кирилло – Белозерским, Рождественским во Владимире (бывшим одно время центром митрополичьей кафедры до ее перевода в Москву).

Древнейший Московский свод известен под названием Троицкой пергаментной летописи (сгоревшей в 1812 г.). Троицкая летопись представляла собой общерусский свод, доведенный до начала XV в. и, по – видимому, составленный в московских пределах. Содержание этой летописи за XII—XIV вв. восстанавливается по так называемой Симеоновской летописи, которая дошла до нас в списке XVI в.

Московские записи составлялись, несомненно, различными авторами. Но уже с XIV в. эти записи начинают входить в состав летописных сводов, имеющих общерусское значение, что связано с переносом митрополии в Москву и образованием Московского великого княжества. По мнению Шахматова, первый общерусский летописный свод, включивший материалы местных летописей, появился в начале XIV в. при митрополите Петре. Общерусский свод объединил под одним годом записи разнородных источников, известия московские, псковские, новгородские, тверские, ростовские, смоленские и т. д. Древний общерусский свод начала XIV в. не сохранился, но о более позднем летописном своде, составленном около 1423 г. (по определению Шахматова), можно судить по двум дошедшим до нас летописям — Софийской I и Новгородской IV. Эти две летописи до начала XV в. имеют текст, в общем тождественный, и в основании их, несомненно, лежал один общий источник. Шахматов называет его общерусским оводом 1423 г., составленным в Москве при митрополичьем дворе. Позже овод 1423 г. был переработан. Одна обработка дала Новгородскую IV летопись, другая, — по – видимому, московского характера — легла в основание Софийской I летописи. Обе эти летописи являются важнейшими источниками для истории XIV—XV вв.

Новый летописный общерусский свод возник около 1479 г. История открытия этого свода весьма интересна. Сличая содержание Воскресенской летописи с большим летописным – сводом, известным под названием Ростовской летописи, Шахматов пришел к мысли, что в основе Воскресенской и Ростовской летописей лежит один летописный свод. Позже Шахматов нашел

[112]

в Эрмитажной библиотеке рукопись конца XVIII в., дававшую текст восстанавливаемого свода. Выводы Шахматова были еще раз подтверждены открытием нового” списка летописи, сделанным автором этой книги. Найденная рукопись представляет собой общерусский овод 1479 г. в списке первой половины XVI в. (Собрание Государственного исторического музея, Уваровская № 1366). Свод 1479 г. использовал самые различные источники, в частности более ранний общерусский овод 1423 г., положив его в свою основу и добавив к нему известия XV в. Составитель нового свода ставил своей главной задачей написать полную историю Руси в связи с претензиями Ивана III на общерусское господство.

Свод 1479 г. лег в основу позднейших летописей XVI в. и в наиболее чистом виде дошел в составе Воскресенской летописи.

В только что вышедшем труде М. Д. Приселкова по истории русского летописания XI—XV вв. сделана попытка систематизировать собранные наблюдения о развитии летописного дела в северо – восточной Руси XIII—XV вв. Приселков рассматривает историю летописания как непрерывную смену великокняжеских и митрополичьих сводов. По его мнению, первый общерусский митрополичий свод относится к 1408 г. и был представлен сгоревшей Троицкой летописью. Далее следовали своды, составленные при митрополичьем дворе в 1418 («Фотиев полихрон») и в 1448 гг. Наряду с ними существовали великокняжеские своды, из которых первый возник в XIV в. («Летописец великий русский»), а последний — в 1479 г. К сожалению, существование целого ряда летописцев не доказано Приселковым, и его замечания пока остаются очень интересными, но недостаточно подтвержденными гипотезами.

При общей оценке летописных известий XIII—XV вв. как исторических источников надо иметь в виду происхождение отдельных летописных сводов. Летописание, как и в более раннее время, в основном находилось в руках Духовенства. Поэтому в летописях подробно изложены церковные события: поставление и смерть епископов и игуменов, построение и роспись церквей и т. д. Но даже при изложении церковных событий летописцы не остаются в стороне от общих политических оценок. В повести о Митяе (Михаиле), кандидате на митрополичий престол, дается образ гордого духовного иерарха, любимого великим князем, но ненавидимого духовенством и народом: «и епископи вси, и архимандриты, и игумены, и священницы, и иноцы, и вси бояре и людие не; хотяху Митяя видети в митрополитех, но один князь велики хотящи». Автором повести о Митяе был сторонник митрополита Киприана, соперника Митяя в претензиях на митрополичий престол; это обстоятельство объясняет нам резкие выпады повести против московского духовенства и великого князя. В других летописных записях перед нами выступают уже светские люди, хорошо знакомые с дипломатическими и военными делами своей эпохи.

[113]

Под 1408 г. сообщается о приходе к великому князю Василию Дмитриевичу на службу из Брянска литовского князя Свидригайла Ольгердовича в сопровождении князей из Путивля, Перемышля, Минска и других городов, — «и бояре черниговстии и брянстии и стародубстии и ярославские». Великий князь принял Свидригайла «и дал ему град Володимерь со всеми волостьми, и с пошлинами, из селы, и с хлебы земляными и стоячими». Перед нами настоящая выписка из жалованной грамоты Свидригайлу с перечислением его прав в данных ему волостях.

Нет ничего удивительного, что основные известия летописи отражают жизнь феодальной верхушки; феодальные распри, брачные союзы в княжеских семьях и т. д. Летописи XIII — XV в1в., как и более ранние, рисуют, главным образом, политическую и церковную жизнь и только эпизодически дают материал по экономике и социальной истории северо-восточной Руси. Но это не лишает их значения ценнейшего источника.

При изучении летописей ХШ—XV вв. следует иметь в виду, что они представляют собой летописные своды, т. е. памятники компилятивного характера, составленные на основании многочисленных и разнообразных источников.

Летописи включили в свой состав многочисленные повести — о Мамае, о разорении Москвы Тохтамышем в 1382 г., о нашествии Едигея в 1408 г., о Флорентийском соборе 1439 г. и т. д. В большинстве случаев эти повести известны только по летописям и отдельно не сохранились.

Северо – восточная Русь XIV—XV вв. знала и довольно обширную церковную литературу, также имеющую значительный интерес для историка. Особенно ценными являются жития митрополитов Петра и Алексея, а также игуменов Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского. Жития сообщают много бытовых подробностей, важных для характеристики экономической жизни XIII—XV вв. В житии епископа Стефана Пермского, написанном монахом Троице – Сергиева монастыря Епифанием Премудрым, описывается деятельность первого епископа в Перми, встречающего упорное сопротивление зырян (коми) против христианизации и шедших вместе с ней московских порядков. Своеобразны новгородские жития второй половины XV в., над которыми работал выходец из Сербии — Пахомий Логофет. Это — настоящие биографии, написанные на основании некоторых письменных источников и устных рассказов.

[114]

Ценнейшими источниками по истории северо-восточной Руси XIV—XV вв. являются многочисленные акты и юридические памятники.

Количество сохранившихся актов увеличивается по мере приближения к нашему времени. В то время как от XIII в. их осталось немного, XVI, а в особенности XVII вв. представлены громадным количеством актового материала.

Большинство грамот XIII в. является остатками архивов древней Руси. Подобные архивы существовали, например, в Новгороде, вероятно, при вечевой башне, а в Пскове — при соборе Троицы. Выражение «спрятать в ларь» означало — отдать документ на хранение в архив при Троицком соборе. По – видимому, в Новгородском архиве хранились договоры Новгорода с великими князьями. Они попали в казну великих московских князей, — конечно, не случайно, а были взяты Иваном III при падении новгородской вольности.

Договоры Новгорода с великими князьями являлись документами большой исторической и практической важности. Они начинаются обычно перечислением лиц, от которых составлялись грамоты, — владыки (новгородского архиепископа), посадника, тысяцкого и всего Великого Новгорода.

Далее, в договорах следуют статьи, устанавливающие права и обязанности князя в Новгородской земле. Обычно договоры скреплялись печатями владык, посадников и тысяцких. Так, к договору 1270 г. привешены 2 печати, а к договору 1317 г. с тверским великим князем Михаилом Ярославичем — 11 вислых печатей из свинца. На одной из них написано: «Новгородская печать и посаднича», на другой — «Печать Ондреянова посадника Новгород[ского]» и т. д.

Возможность изучать договоры на протяжении более чем 200 лет очень ценна для историка. На основании договоров можно проследить историю взаимоотношений Новгорода с великими князьями, а тем самым становятся яснее и многие вопросы в истории северочвосточной Руси. Великий Новгород заключал договоры с великими князьями московскими, тверскими и литовскими. Новгородцы очень тщательно заботились о соблюдении условий, на которых князья целшали крест. В грамотах постоянно повторяются такие требования (договор 1265 г.): «Что волостий всех новгородьских того ти, княже, не держати своими мужи, нъ дьржати мужи новгородьскыми, а дар имати тобе от тех волостий, и бес посадника тобе волостий не разда – вати: а кому раздаял волости брат твой Александр, или Дмитрий с новгородци, тобе тех волостей без вины не лишати» и т. д. В XV в. договоры становятся все обширнее. Договор Новгорода с Казимиром в 1470—1471 гг. тщательно определяет права князя. Таков и последний договор Новгорода 1471 г. с московским великим князем.

[115]

Древнейший договор Новгорода с князьями относится к 1265 г.

По экономической истории Новгорода и его торговых связей с Западной Европой имеется большой материал в мирных и торговых договорах Новгорода и Пскова с «немецкими городами*. Древнейший договор Новгорода, с немцами относится к концу XII в. (ок. 1195 г.) и является уже подтверждением более старого мира («подтвердихом мира старого»). Договор устанавливает «правду», т. е. судебные установления, при разрешении тяжеб между новгородцами и немцами. Значительно полнее договоры XIII—XV вв., сохранившиеся частью на русском, частью на латинском и немецком языках. В договоре 1270 г. говорится о пути из Готланда в Новгород летом и зимой. В мирном до – ¹ говоре ливонских городов с Новгородом и Псковом 1448— 1449 гг. указываются не только права иноземных купцов на русской территории, но и права русских купцов на территории Ливонии — «и у новгородских купцов, прибывших водою, не должно досматривать воск, можно досматривать немного, когда купец будет продавать воск». Внешняя торговля Новгорода и Пскова с Западом наиболее полно отражена в этих документах.

Кроме того, известны договоры с немцами Полоцка и Смоленска. Наибольший интерес имеет договор смоленского князя Мстислава Давыдовича (1229), известный в 7 списках на русском языке, из которых 5 сохранились в Рижском архиве.

Источниками по истории северо-восточной Руси XIV—XV вв. являются также договорные и духовные грамоты московских великих и удельных князей. Духовные грамоты великих князей тщательно сохранялись в архиве московских государей. Первая по времени из них принадлежит Ивану Даниловичу Калите, самая поздняя написана Иваном Грозным. Содержание духовных великих князей позволяет про –

[116]

следить процесс развитии Московского великого княжества и превращение его в русское национальное государство. Духовная Калиты имеет в виду еще почти равный раздел владений между всеми сыновьями без особого выделения старшего сына, которому дается лишь большее количество волостей и сел. Заметно меняется содержание духовных в XV в. Великий князь Василий Дмитриевич выделяет уже большое количество владений в пользу своего старшего сына Василия Васильевича Темного. Удел старшего сына резко увеличивается в духовных Темного и Ивана III, который дает старшему сыну Василию Ивановичу больше владений, чем всем его братьям вместе. Особенно любопытна духовная Ивана IV. Грозный прямо говорит, что старший его сын, царевич Иван Иванович, будет правителем страны, рекомендуя младшему брату Федору во всем его слушаться: «а где тебя Иван сын пошлет на службу, или людей твоих велит тебе на службу послати и ты б на его службу ходил и людей своих посылал». Древнейшая из духовных грамот составлена Иваном Калитой в 1328 г. Дальше следуют духовные Симеона Гордого, Ивана Ивановича, Дмитрия Донского, Василия Дмитриевича, Василия Темного, Ивана III и Ивана IV. Духовные некоторых великих князей сохранились в двух, иногда даже в трех редакциях, потому что составлялись в разное время. Великие князья составляли их в тяжелые моменты, когда отправлялись в Орду или предполагали начать какие – нибудь военные действия.

Духовные удельных князей в общем имеют то же содержание, что и великих князей, но изобилуют еще большим количеством бытовых подробностей.

Дополнением к духовным являются договоры, между великими и удельными князьями. Великий князь в них обычно именуется «братом старейшим», удельные же князья называются «молод – шими братьями» и обращаются к великому князю с титулом «господин»; «быти ны за один до живота, а брата своего старейшего имети ны и чтити во отцево место» (договор Симеона Ивановича с братьями в 1341 г.). В договорах определяются права, которыми пользуются великие и удельные князья, отношения их к Орде, Великому Новгороду, к литовским князьям, а иногда и к боярам, впавшим в крамолу.

[117]

Сохранились также некоторые договоры, заключенные московскими великими князьями с великими князьями рязанскими и тверскими.

В них указывается граница земель того или другого княжества и определяются его отношения к другим княжествам, к Золотой Орде и к Литве. Договоры заключались и между удельными князьями. Особенно много их сохранилось от эпохи феодальной борьбы Василия Темного с Шемякой в середине XV з. Своеобразен договор, заключенный между митрополитом и великим князем, — «уставная грамота митрополита Киприяна». Грамота показывает, что митрополит в XIV—XV вв. пользовался правом настоящего феодального владетеля, имея свой полк и свои земли.

К XIV—XV вв. относятся другие многочисленные акты, сохранившиеся как в подлинниках, так и в – сборниках грамот.

В древней Руси существовали фамильные архивы, принадлежавшие некоторым дворянским семьям. Некоторые из фамильных грамот были представлены в XVII в. в Разряд с целью доказать старинность дворянства того или иного рода. В конце XVII в. составлялась так называемая «Бархатная книга», куда вносилось родословие знатных фамилий Московского государства. Для внесения в книгу было предъявлено значительное количество документов. При этом мнолие из поданных для записи актов XIV—XV вв. оказались подложными, так как дворянские семьи нередко хотели изобразить свой род более древним, чем это было в> действительности.

Значительно лучше древнейшие акты XIV—XV вв. сохранились в монастырских архивах. Каждый монастырь в древней Руси старался захватить побольше земли. Но уже в XIV—XV вв. право на владение земельными имуществами устанавливалось на основании письменных документов, которые составлялись писцами с указанием на «послухов», т. е. на свидетелей, присутствовавших при составлении документов и заключении сделки. Монастыри тщательно сохраняли эти документы, доказывавшие их права на земли. Грамоты хранились в монастырях в подлиннике, а во избежание их утери и для большего удобства с них составлялись списки, которые вносились в особые «копийные книги» (название XVIII в.).

[118]

Большинство владельческих грамот оказалось тоже в монастырских архивах, где их хранили в специальных ларях, по возможности тщательно. Следует отметить, что в XVI—XVIII вв. грамоты хранились более бережно, чем в XIX в., когда монастыри в них уже не нуждались, а невежественные настоятели нередко просто выбрасывали эти ценные исторические памятники или в лучшем случае продавали их «любителям».

В наибольшем количестве сохранились различного рода з е – мельные документы XIV—XV вв., имеющие важное значение как исторический источник. В них рисуются феодальные порядки крупных земельных вотчин северо – восточной Руси.

Так называемые «тарханные» грамоты, освобождавшие земли от княжеских повинностей и предоставлявшие кммунитетные права землевладельцам, важны для социальной истории XIV— XV в©. Они иногда дают ценные сведения я для политической истории. Таковы грамоты с подписью «Иван Дмитриевич», относящиеся к началу XV в. Иван Дмитриевич Всеволожский был московским наместником в малолетство Василия Темного и пользовался обширными полномочиями.

Грамоты XIV—XV вв. дают обильный материал по экономической истории северо-восточной Руси. В уставной грамоте митрополита Киприана (1391) перечисляются повинности крестьян: «большим людем из монастырьских сел церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставить, игумнов жеребей весь рольи орать вагоном, и сеяти и пожати и свезти, сено косити десятинами и в двор ввезти, ез бити и вешней и зимней, сады оплетать, на невод ходити, пруды прудить, на бобры им в осенине пойти, а истоки им забивати». В жалованной грамоте нижегородского великого князя Бориса Константиновича Спасскому монастырю (1393) указываются монастырские угодья: «и все озера от речки от Курмышки вниз Сурою, неточные и глухие, и роздерти, и заводи, и пески, и с падучими реками, и бобровые гоны, и стрежен по реку Волгу». Особенно ценны духовные грамоты, в которых перечисляется имущество завещателя, а также «правые грамоты», т. е. судебные решения. Например, в правой грамоте 1456—1468 гг., данной рязанским великим князем Василием Ивановичем, встречаем указания на еще более ранние времена. Некий Остафий говорил великому князю: «те, господине, озера деда моего и отца моего и мои прежняя, а тем, господине, твоим великого кнлзя бортником Соте с това –

[119]

рищи в тех моих озерах в Бокине да в Боровом жеребья им нету, ни рыбы у меня на жеребей из тех озер не имывали». Грамоты дают для истории XIV—XV вв. сведения и о положении крестьянства, отягощенного в это время большим количеством феодальных повинностей.

В XIV—XV вв. возникли новые законодательные памятники. Важнейшим из них является «Псковская судная грамот а», найденная Мурзакевичем в сборнике XVI в. и занимающая в этом сборнике 14 листов. Грамота начинается указанием на то, что она «выписана из великого князя Александровы грамоты, и из княж Константиновы грамоты, и изо всех приписков Псковских пошлин, по благословению отец своих попов всех пяти соборов, и авященноиноков, и дияконов и священников и всего священства всем Псковом на вече ь лето 6905» (1397).

Псковская судная грамота является первостепенным историческим источником, рисующим порядки северо-восточной Руси XIV в. Для изучения социальной истории Псковской земли — это памятник исключительного значения. В некоторых статьях грамота близка к более раннему юридическому памятнику — Русской Правде.

Время составления Псковской судной грамоты определяется с трудом. По – видимому, она дошла до нас в позднейшей переработке. В грамоте указывается на 6905 г. (1397), как на время ее составления, и говорится, что она выписана из грамот великих князей Александра и Константина. Из псковских князей известен князь Константин Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, княживший в Пскове с 1407 по 1414 г. Следовательно, в 1397 г. нельзя было сделать выписку из грамоты, составленной при князе Константине. Точно так же внушает сомнение и указание Псковской судной грамоты на то, что она составлена по благословению пяти соборов в Пскове. Соборы в Пскове, т. е. объединения духовенства вокруг определенной церкви, возникали постепенно. Пятый собор был организован в 1462 г. Таким обра –

[120]

зом, надо считать, что запись о возникновении грамоты в 1397 г. является ошибочной. Можно найти два объяснения причин этой ошибки. Во – первых, писец мог сделать описку. Число 6 905 писалось славянскими цифрами как SЦĔ, между тем в подлиннике могло стоять первоначально SЦÕÉ, или 6975, т. е. 1467 год. Во-вторых, старая запись о составлении грамоты на вече в 1397 г. могла быть впоследствии подправлена; поэтому было добавлено о князе Константине и о пяти соборах, что могло быть сделано уже после 1414 и 1462 гг.

Псковская судная грамота, по – видимому, несколько раз пересоставлялась. В настоящее время она представляет памятник, неоднородный по составу. Можно указать возможные причины, по крайней мере, составления грамоты в ее начальном виде в 1397 г. — новгородцы вели тогда войну с великим князем Василием Дмитриевичем. В том же году Псков «взята мир вечный с Новым городом». Этот «мир вечный» мог явиться поводом к составлению грамоты.

Другая судная грамота возникла в Новгороде. Она тоже дошла до нас не в подлиннике, а в одном из списков XVI в. и притом, по – видимому, не в полном виде. Грамота была составлена не ранее 12 августа 1471 г. и «е позднее 1477 г., но на основании более раннего памятника. В Новгородской судной грамоте мы встречаем прямое указание на участие великого князя: «А что грамота докончальная в Новегороде промеж себя о суде, ино у той грамоты быть имени и печати великих князей». Грамота отражает, главным образом, судопроизводство Новгорода.

[121]

К более раннему времени относится Двинская уставная грамота, составленная, по – видимому, около 1397г. Непосредственным поводом к ее составлению послужила война между великим князем Василием Дмитриевичем и Великим Новгородом, во время которой великий князь временно захватил в свои руки Двинскую землю, издавна принадлежавшую Новгороду, но управлявшуюся двинскими боярами. В короткий период, когда Двинская земля принадлежала великим князьям, была составлена Уставная грамота, начинающаяся словами: «Се яз князь велики Василей Дмитриевич «сея Руси, пожаловал есмь бояр своих Двинских, также сотского, и всех своих черных людей Двинские земли. Коли когда пожалую своих бояр, пошлю наместником к ним в Двинскую землю, или кого пожалую наместничеством из двинских бояр, и мои наместницы ходят по сей моей грамогге великого князя».

Двинская грамота носит явные следы заимствований из Русской Правды. На Двинской грамоте отразилось особое положение бояр, которые были почти независимыми феодальными владетелями, в Двинской земле. Мы встречаем в ней статью о праве господина убить своего холопа: «А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или робу, и случится смерть, в том намест – иици не судят, ни вины не емлют». Как и другие судные грамоты, Двинская грамота является основным источником для понимания социальной розни и классовой борьбы в феодальной Руси XIV—XV вв.

ЛИТЕРАТУРА К ГЛАВЕ VIII