Часть 1. НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ИСТОРИИ ГОРОДЦА

[9]

            У древнейшего города на территории Нижегородского края, по сути дела, нет имени. Ведь «Городец» – это не имя, а, скорее, понятие, соответствующее современному «городок», «маленький город». Такое название поневоле заставляет воспринимать русское поселение, возникшее в XII веке на восточной окраине Ростово-Суздальской земли, как небольшое пограничное укрепление. Перед мысленным взором историка-краеведа обычно возникает знакомый со школы образ Белогорской крепости…

            Военное предназначение Городца, возникшего на землях, граничивших с Волжской Булгарией, сомнений не вызывает, а вот представление о его малых размерах исчезает сразу же после знакомства с мощной системой укреплений, остатки которых видны и сейчас. Многолетние археологические исследования древнего Городца, проведенные Т.В.Гусевой, свидетельствуют: «По площади, являющейся важным показателем характеристики поселения, Городец относится к числу крупных. Это группа с площадью свыше 20 га. Из 862 древнерусских памятников, площадь которых известна, к этой группе относится всего 16 поселений, т.е. 1,8%. Подобные поселения были исключительно городами»[1]. После таких выводов образ «Белогорской крепости» исчезает, но возникают естественные вопросы: почему Городец, входивший в

[10]

двадцатку крупнейших городских поселений Древней Руси, не получил имени? Когда, кем и при каких обстоятельствах он был основан? Какие цели преследовали основатели столь значительного городского поселения на самой границе русских земель? При поиске ответов на эти вопросы выясняется, что у Городца не просто нет имени: проблема в том, что у него нет научной истории.

            Действительно, серьезные исследования по истории Городца, в том числе периода XII-XV вв., отсутствуют. Вероятно, тень «царственно поставленного» Нижнего Новгорода заслонила в глазах историков Городец, превратив его в «младшего собрата». В крупных обобщающих монографиях по истории Северо-Восточной Руси отдельные центры, утратившие с течением времени политическое значение, упоминаются неизбежно вскользь, а историко-краеведческие публикации о Городце полны всевозможных несообразностей и по сути представляют собой популярные (иногда с претензией на научность) путеводители для туристов. Круг вопросов, касающихся начального периода истории города, в таких изданиях один и тот же: 1) объяснение названия «Городец-Радилов»; 2) время основания Городца; 3) смерть в Городце великого князя Александра Невского. Пожалуй, наиболее полно и обстоятельно версии, устоявшиеся в местной краеведческой традиции, изложены в книге «Города нашей области», выпущенной Волго-Вятским книжным издательством в 1969 г.[2] Именно полнота и обстоятельность (по сравнению с последующими публикациями) изложения бытующих в крае версий и даже попытки обосновать эти версии данными древнерусских источников побуждает внимательно проанализировать доводы авторов раздела о Городце.

            Уже в начале раздела, озаглавленного «Прадед многих городов на Волге», авторы (или составители?) текста заявляют:

[11]

«Городец основан князем Юрием Долгоруким в 1152 году, о чем свидетельствует Супрасльская летопись и археологические раскопки, проведенные здесь за последние годы». И далее этот тезис закрепляется: «Ровесник Москвы, Юрьева, Переславля Залесского, Городец возник одновременно с Кидекшей, Суздальской резиденцией Юрия Долгорукого»[3]. В последней фразе сделана попытка связать основание Городца-на-Волге с градостроительной деятельностью Юрия Долгорукого. Однако сохранился древнерусский источник, приводящий список построенных Юрием Долгоруким городов и храмов – так называемая «Типографская летопись», свод ростовского происхождения, достаточно полно повествующий о событиях в Ростово-Суздальской земле. В статье под 6660 (1152) г. Типографской летописи сказано: «Тогда же Георгий князь в Суждалh бh… и многи церкви поставиша по Суздалской странh и церковь постави камену на Нерли святых мученик Бориса и Глhба, и святаго Спаса в Суздалh, и святаго Георгиа в Володимери камену же. И Переаславль град перевед от Клhщениа, и заложи велик град и церковь камену в нем доспh святаго Спаса… И Гергев град заложи и в нем церковь доспh камену святаго мученика Георгиа»[4]. Нетрудно заметить, что в приведенном здесь перечне нет Городца. Нет здесь и прямых указаний на то, что Кидекша была «Суздальской резиденцией Юрия Долгорукого» (в Типографской летописи лишь сообщено о построенной там Юрием церкви «святых мученик Бориса и Глhба»). К тому же есть известие и о строительстве церкви Юрием в Суздале, который, судя по всему, и был ре-

[12]

зиденцией Долгорукого на Северо-Востоке Руси[5]. Вообще, история градостроительной деятельности Юрия Долгорукого всегда привлекала внимание ученых. Так, В.Н.Татищев предположительно утверждал, что великий князь Юрий Владимирович основал Владимир, Ярославль, Кострому, Вышград, Галич, Городец, Добрянск, Дорогобуж, Звенигород, Перемышль, Ростиславль, Стародуб, Углич и Юрьевец[6]. Несколько «умереннее» оказался Н.Н.Воронин, приписавший Долгорукому создание Перемышля, Звенигорода, Кидекши, Микулина и Городца-на-Волге[7]. Между тем, действительный перечень основанных Юрием городов, подтвержденный древнерусскими источниками, выглядит значительно скромнее: Юрьев, Дмитров, Кснятин, а также перевод на новое место Переславля-Залесского и первое упоминание Москвы[8]. Отсутствие в древнерусских источниках упоминания Городца среди городов, основанных Юрием Долгоруким, заставляет усомниться в исходном тезисе авторов очерка «Прадед многих городов на Волге».

            Однако, высказав свой исходный тезис об основании Городца князем Юрием Долгоруким в 1152 г., авторы очерка попытались доказать его текстом Супрасльской летописи и результатами археологических раскопок. Вот что они пишут по этому поводу: «В Супрасльском списке летописи говорится, что земляные валы Кидекши и Городца-на-Волге насыпались одновременно («…и сыпа город Кидешьку той же Городець на Вользе»). Из этого летописного сообщения только неясно, когда насыпались валы»[9]. У авторов очерка хватило

[13]

объективности признать, что летописное сообщение в оригинале не датировано – но увы, если бы «только» год насыпки валов оставался «неясным» в этом известии! Текст летописной статьи («Борись Михальковичь, сынь брата Андрhева, Всеволожя и сыпа город Кидешьку, тои же Городець на Волъзh»[10]) вообще неясен и допускает различные толкования: по-видимому, летописец воспринимал Кидекшу и Городец как одно и то же поселение, хотя, как известно, Кидекша не стоит на Волге. «Борись Михальковичь» другим источникам неизвестен, зато известен Борис Юрьевич – брат Андрея и Всеволода, похороненный с семьей в Борисоглебской церкви с.Кидекша[11]. Невнятность текста носит объективный характер: ведь и Супрасльская, и родственные ей Никифоровская, Академическая, Слуцкая летописи – памятники белорусско-литовского происхождения, известия которых до 1310 г. опираются на новгородский источник (типа Новгородской IV)[12]. Так что велика вероятность непонимания белорусским переписчиком XVI в. древнерусского (новгородского?) протографа. О том, что данное известие не было придумано белорусским редактором, свидетельствует фрагмент текста сборника посл.трети XVI в., восходящего к новгородскому летописанию и содержащего характерный оборот «и ссыпа город Кидекшу, тои же Городец на Волзе». Но и в этом сборнике строительство отнесено не Юрию Долгорукому, а к его внуку – Юрию Всеволодовичу, и полностью интересующее нас известие читается так: «Тои же на Гзh с Костянтином братом бился своим. На того Баты(й) царь прииде и (у)гна на Сити рецh. А Кидешшую церковь постави Бориса и Глhба, сынъ братъ Андрhева Всеволожа, и ссыпа город Кидекшу, тои же Горо-

[14]

дец на Волзе»[13]. Текст наглядно показывает, что понимание рассматриваемого сообщения о Кидекше и Городце было затруднено уже в XVI в. и допускало различные атрибуции внукам Юрия Долгорукого, но никак не ему самому. Таким образом, сообщение Супрасльской летописи не позволяет рассматривать Городец как часть градостроительной деятельности Юрия Долгорукого и датировать основание города 1152 г.

            Видимо, понимая неубедительность сообщения Супрасльской летописи, авторы очерка о Городце попытались вывести год закладки поселения из сопоставления с другими летописными источниками: «Но по другим летописям можно заключить, что в Кидекше вал насыпался одновременно с постройкой каменной церкви Бориса и Глеба в 1152 году, как и в Юрьеве и Переславле»[14]. Этот аргумент также не выдерживает критики. Во-первых, постройка каменной церкви не означала закладки города: в цитированном выше известии Типографской летописи под 6660 г. говорится о сооружении каменной церкви в Суздале, который был основан задолго до этого события. Кстати, строительство храма само по себе не давало поселению статуса города: ведь Кидекша так и осталась селом[15]. Во-вторых, то же известие Типографской летописи о постройке Юрием Долгоруким каменной церкви Бориса и Глеба в Кидекше не сопровождается указаниями на строительство оборонительных сооружений (эти работы приписаны внуку Юрия: в Белорусской I летописи Борису Михалковичу, а в Погодинском сборнике – Юрию Всеволодовичу). В итоге для обоснования версии о закладке Городца в 1152 г. авторам очерка пришлось апеллировать не к свидетельствам древнерусских источников, а к пресловутым «общим соображениям»: «Летописные сведения и историческая обстановка

[15]

XII века в Ростово-Суздальской земле убеждают, что Городец-на-Волге был основан вместе с другими упомянутыми городами в 1152 году как военная база и крепость, закрывшая булгарам водный путь в Ярославское Поволжье – к Суздалю»[16]. Но при внимательном анализе исторической обстановки, отразившейся в летописных источниках (прежде всего, в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях), выясняется, что в конце 1140-ых – начале 1150-ых годов военные и политические усилия Юрия Долгорукого приковывало «западное» и «центральное», а отнюдь не «восточное» направление: в 1149 г. на запад и северо-запад Ростово-Суздальской земли обрушились объединенные силы новгородцев, смолян и черниговцев, под общим руководством киевского князя Изяслава Мстиславича[17]. Неслучайно именно эту территорию (западнее р.Нерли) постарался укрепить Юрий Долгорукий. В то же время, как справедливо отмечает В.А.Кучкин, «нет никаких признаков активной политики Юрия в отношении своего восточного соседа. Поход булгар 1152 г. на Ярославль так и остался без ответа. Довольно многочисленные известия о градостроительной деятельности Долгорукого, о возведении им крепостей и церквей ничего не говорят о городах, расположенных восточнее р.Нерли Клязьминской, которые прикрывали бы территорию княжества от вторжений с востока. Очевидно, более занятый русскими делами, воевавший то с Черниговом, то с Новгородом, то с Киевом, Юрий был не в состоянии вести борьбу на востоке с сильной Булгарской державой»[18]. Добавим к этому, что прямой водный путь булгарам к Суздалю прикрывали два города-крепости – Владимир-на-Клязьме и Ярополч, основанные в начале XII в., то есть значительно раньше 1152 г. И действительно, после 1107 г. волжские булгары не предпринимали попыток прорваться к Суздалю, так что основание Городца следует связывать не с

[16]

оборонительными, а наступательными мероприятиями на востоке русских земель. Однако, повторим, Юрий Долгорукий попыток наступления на Волжскую Булгарию в 1140-1150-е годы не предпринимал.

            В связи с восточным соседом Руси авторы очерка утверждают: «За 1152 год, как год основания Городца-Радилова, говорит и то обстоятельство, что после этого года волжские болгары не смогли совершить ни одного набега на Ростово-Суздальские земли»[19]. Это утверждение также не доказательно: ведь жившие к востоку от Суздаля мещерские и мордовские племена тоже не нападали на Русь в первой половине XII в., однако это не дает оснований ни для каких датировок закладки городов.

            Ничего не доказывает и попытка авторов очерка опереться на результаты археологического изучения древнего Городца. А.Ф.Медведев, руководивший раскопками 1960 и 1962 гг., производившимися здесь Горьковским историко-архитектурным музеем-заповедником, действительно повторил ставшую к тому времени традиционной версию об основании Городца в 1152 г., но приведенный затем археологический материал доказывает лишь то, что Городец основан во второй половине XII века[20]. Этот результат никем не оспаривается, а более точную дату (1152 или иной год в пределах половины столетия) установить археологическими методами попросту невозможно. Так что, повторяя результаты наблюдений А.Ф.Медведева, авторы очерка признают без точных датировок, что «Городец-Радилов уже во второй половине XII века был крепостью с двумя линиями укреплений, значительным городом с детинцем (кремлем) и ремесленным посадом. (…) Вал, сохранившийся до нашего времени, был насыпан во второй половине XII века»[21]. Эти выводы археологов, повторюсь, никто из ученых и не оспаривает, но, согласитесь, осторожное «вторая половина XII века» и решительное «Юрий Долгорукий в 1152 г.» – не одно и то же.

            Необоснованность и ненаучность рассуждений об основании Городца князем Юрием Долгоруким в 1152 г. убедитель-

[17]

но показал В.А.Кучкин[22]. Ученый установил и «первоисточник» этой версии – публикацию в «Нижегородских епархиальных ведомостях». Отправной точкой в рассуждениях автора публикации стал факт потери Юрием Долгоруким в 1152 г. Городца Остерского близ Киева (при более корректном переводе дат на современное летоисчисление это событие следует датировать 1151 г.). Вынужденный вернуться в Суздальскую землю, князь, чтобы уменьшить горечь утраты, тут же заложил новый, волжский Городец[23]. «Нечего и говорить, что никакой фактической основы такое заключение не имеет», – справедливо заключает В.А.Кучкин[24]. Но, несмотря на аргументированные выводы крупнейшего специалиста по русской средневековой истории, версия о 1152 г. оказалась на удивление живучей. Восприняли ее и авторы очерка «Прадед многих городов на Волге»: «Враждовавший со своим племянником, князем Изяславом, князь Юрий Долгорукий был изгнан из своего Приднепровского Городца и вынужден уйти со своею дружиною во Владимиро-Суздальское княжество. Это

[18]

обстоятельство также доказывает, что Городец-Радилов основан в 1152 году»[25]. В последние годы данную версию поддержал Н.Ф.Филатов. Не преодолев критику В.А.Кучкина, Н.Ф.Филатов в одном из коллективных изданий утверждал: «Городец основан в 1152 году. Юрий Владимирович Долгорукий, изгнанный в очередной раз из Киева, начал активно обустраивать уже обжитые русскими Владимро-Суздальские земли… С тех пор для булгар был прочно закрыт водный путь в глубь русских земель»[26]. Впоследствии, переиздавая проанализированное выше сообщение Белорусской I летописи («сыпа город Кидешьку, той же Городец»), Н.Ф.Филатов поставил впереди текста желанную дату «1152 г.», которой нет в данном летописном известии[27]. Недопустимость подобных произвольных подстановок дат очевидна и не требует комментариев.

[19]

            В чем же причина живучести версии о Юрии Долгоруком – основателе Городца? Может быть, дело в местной традиции, опирающейся на фольклорные предания? Оказывается, нет: версия статьи за подписью «Зеленец» первоначально не была принята городецкой культурной общественностью, считавшей годом основания родного города 1163/64 г.[28] Но в 1952 г. Городец уже отмечал свое 800-летие и с тех пор гордо именует своим основателем Юрия Долгорукого. Следовательно, разгадка – в событиях лет, предшествовавших «юбилею». По нашему мнению, наиболее удачное объяснение этому парадоксу дала Т.В.Гусева, связав его с пышным празднованием 800-летия Москвы в 1947 г. Идеологическое оформление московских торжеств, включавшее приветствие И.В.Сталина и обилие научных и популярных изданий, сделало Юрия Долгорукого, одного из князей Древней Руси, подлинно культовой, знаковой фигурой в отечественной истории. Неудивительно, что в такой обстановке свои 800-летние «юбилеи», с непременным упоминанием князя Юрия Владимировича, постарались отметить Городец и Кострома. Противостояние массовому сознанию, сформированному идеологическими установками, редко заканчивается в пользу ученых-историков…

            Разумеется, дата основания Городца – далеко не единственная спорная проблема в его истории, хотя, как говорится, «начало многообещающее». Нет окончательной ясности и с названием поселения: Городец-на-Волге, Городец-Радилов или… Малый Китеж? Когда появились эти названия, какова их этимология и семантика, какой смысл вкладывали в них современники? Заслуживает детального изучения административный статус и типология Городца, а также история его округи. Так, совершенно бездоказательным остается утверждение о том, что недолго правивший Городцом-Радиловом князь Юрий Долгорукий передал управление городом «своему сыну Василию, который и был первым удельным городецким князем. Он положил основание селу Василеву… Князь Василий

[20]

Юрьевич управлял Городцом-Радиловом 16 лет, с 1155 по 1171 год. Небольшая крепостца Василево выполняла роль младшего брата переднего города на Волге – Городца и служила связующим звеном между Городцом и Суздалем, а позднее – Владимиром»[29]. Кроме того, нет ясности в понимании названия «Соль на Городце», в которой склонны видеть Балахну[30]. Не изучены события, развернувшиеся вокруг Городца в начальный период его истории. Так, сохраненное летописными источниками известие о смерти в Городце великого князя Александра Ярославича Невского (1263 г.) дополнилось в местных публикациях одной деталью, ставшей уже хрестоматийной: «Он здесь умер в одной из келий Федоровского монастыря…»[31]. Между тем, цитируемое авторами публикаций летописное известие о смерти Александра Невского не содержит упоминания Федоровского монастыря, а новейшие исследования вообще опровергают возможность такого дополнения: нет свидетельств о существовании Федоровского монастыря во времена Александра Невского, и легенда о смерти князя в этом монастыре возникла около 1700 г.[32] Можно и дальше продолжать перечень загадок городецкой истории – истории города, не имеющего ни имени, ни истории…

            И это – несмотря на то, что Городец, древнейший город на территории Нижегородского края, регулярно упоминается в известиях летописных сводов в связи с деятельностью князей Северо-Восточной Руси. Летописные известия являются важнейшим источником по политической истории древне-

[21]

русских городских поселений, так как сообщения летописцев позволяют делать выводы о времени основания города, обстоятельствах, способствовавших его развитию, а в конечном счете – о его значении в жизни страны. Между тем, отсутствие научного анализа летописных упоминаний о Городце-на-Волге серьезно затрудняет выяснение основных событий его ранней истории, а в ряде случаев может привести к их искаженной трактовке. Поэтому первоочередной задачей становится изучение летописных статей, содержащих упоминание о Городце, с целью уточнения его административного статуса и роли в истории русского Среднего Поволжья.

            Подобно многим другим древнерусским городам, основание Городца приходится датировать по его первому упоминанию в летописных источниках. Как известно, «градозданных» грамот в древнерусском делопроизводстве не существовало, а летописи далеко не всегда отмечали закладку поселения, с точной датой. Поэтому в большинстве случаев исследователи датируют основание города по году той летописной статьи, где город впервые назван как уже существующий. Этим обусловлено пристальное внимание к летописным источникам, содержащим известия о начальной истории Городца.

            Источниковой базой исследования стали летописные своды XIV-XV вв., сохранившие более раннее летописание. История составления этих сводов и их взаимоотношения достаточно полно выяснены в работах крупнейших отечественных летописеведов – А.А.Шахматова, М.Д.Приселкова, А.Н.Насонова, Я.С.Лурье[33]. Наибольший интерес для целей на-

[22]

шего исследования здесь и далее будет представлять летописание Владимиро-Суздальской земли, то есть своды, созданные непосредственно на территории, в состав которой входил изучаемый регион, и отразившиеся в последующих памятниках. Важнейшим из этих сводов следует считать Лаврентьевскую летопись, сохранившуюся в единственном пергаменном списке 1377 г. (РНБ, ОСРК, F.п.IV.2). Уникальность Лаврентьевской летописи не только в том, что ее список – древнейший датированный летописный памятник из числа сохранившихся, и не в том, что выполнен этот список монахом Лаврентием по заказу великого князя нижегородского Дмитрия Константиновича. Принципиальное значение имеет тот факт, что в состав Лаврентьевской летописи после «Повести временных лет» (в редакции Сильвестра) входит летописание Владимиро-Суздальской земли – так называемая «Суздальская летопись», текст которой заканчивается известием под 1305 г. Именно в этом разделе содержатся наиболее полные по сравнению с другими летописями первые известия о Городце и Нижнем Новгороде и о начальном периоде их существования. Насколько достоверны эти известия? По мнению исследователей, летопись Лаврентия – список 1377 г. с летописного свода 1305 г., составленного при тверском князе Михаиле Ярославиче, бывшем в этот период великим князем владимирским. Оставляя сейчас в стороне вопрос о степени самостоятельности Лаврентия в подготовке текста летописи[34], отметим, что свод 1305 г. отражает летописную тра-

[23]

дицию Северо-Восточной Руси, – впрочем, довольно сложную по происхождению. В составе так называемой «Суздальской летописи» (второго раздела летописи Лаврентьевской) обнаруживаются несколько владимирских сводов XII-XIII вв., а также следы южнорусского летописания (ряд известий восходит к летописанию Переяславля Южного)[35]; кроме того, в тексте известий с начала XIII в. владимирское летописание взаимодействует с ростовским. Сопоставительный анализ текстов известий Лаврентьевской летописи с аналогичными по другим памятникам, содержащим своды владимирского происхождения, показал, что текст Лаврентьевской за третью четверть XII в. восходит к более раннему летописному своду великих князей владимирских, который А.А.Шахматов датировал 1185 г.[36] Разумеется, и древность списка, и его источники свидетельствуют в пользу достоверности сведений, сообщаемых Лаврентьевской летописью.

            К известиям летописи Лаврентия, относящимся к истории Городецко-Нижегородского региона, практически ничего не могут прибавить другие памятники владимирского происхождения – Радзивилловская летопись и Летописец Переяславля Суздальского. Первый из этих памятников, сохранившийся в собственно Радзивилловском лицевом списке конца XV в. (БАН, 34.5.30) и первой части Московско-Академического списка конца XV в. (РГБ, ф.173, № 236, первая часть, л.1-216об.), доводит текст летописания Владимиро-Суздаль-

[24]

ской Руси до 6714 (1206) года. Второй памятник, Летописец Переяславля Суздальского (самоназвание «Летописец русских царей») сохранился как прибавление к так называемому «Архивскому хронографу» в рукописи XV в. (РГАДА, ф.186, №279/658). Этот краткий летописец содержит, наряду с «Повестью временных лет» и статьями за 1137 и 1143 гг., изложение событий за 1138-1214 гг. Данная группа известий совпадает (до 1206 г.) с соответствующими статьями Радзивилловской летописи, хотя и имеет некоторые текстуальные отличия. И Радзивилловская летопись, и Летописец Переяславля Суздальского восходят к владимирскому великокняжескому своду начала XIII в. (предположительно «свод Всеволода Большое Гнездо»), текстуальные же отличия принято объяснять тем, что списки Радзивилловский и Московско-Академический сохранили владимирскую версию этого свода, а Летописец Переяславля Суздальского – соответственно, переяславскую версию. Возможно, правда, и более сложное объяснение: на основе владимирского свода начала XIII в. был создан переяславский свод 1214-1216 гг., отразившийся в Летописце Переяславля Суздальского и – во владимирской обработке – в Радзивилловской летописи (Радзивилловский и Московско-Академический списки). Но, как бы там ни было, данные памятники не противоречат интересующим нас известиям Лаврентьевской летописи и не только не ставят под сомнение их достоверность, но, напротив, подтверждают их, позволяя восстанавливать утраченные или испорченные фрагменты текста.

            Для изучения начальной истории Городца чрезвычайно важны и интересны известия новгородских летописей, иногда сообщающих то, о чем предпочитали умалчивать летописцы великих князей владимирских. Как известно, новгородское летописание содержит преимущественно известия о происшествиях в своей земле, а о событиях в других русских землях повествует лишь постольку, поскольку это затрагивало интересы «Господина Великого Новгорода». При всей выборочности и тенденциозности такого изображения появляется возможность взглянуть на ситуацию «с другой стороны», что особенно важно в тех случаях, когда владимиро-суздальские князья оказывались противниками новгородцев, терпели поражение и избегали выставлять себя в неприглядном свете. Одним из таких событий, например, была междоусобица сыновей великого князя Всеволода Юрьевича в 1216 г.,

[25]

 завершившаяся битвой на р.Липице. Новгородцы принимали активное участи в этой междоусобной войне на стороне старшего Всеволодовича – Константина, претендовавшего на владимирский великий стол и одержавшего благодаря новгородской помощи победу над братьями Юрием и Ярославом. В летописных известиях о событиях 1216 г. Городец и городчане упоминаются неоднократно, и новгородские источники дают дополнительную информацию, достоверность которой, впрочем, необходимо проверять в каждом конкретном случае.

            Из памятников новгородского летописания наиболее ранним является Новгородская I летопись, сохранившаяся в двух «изводах» (редакциях) – старшем и младшем. Старший извод представлен единственным сохранившимся пергаменным списком (ГИМ, собр.Синодальное, № 786). Первая часть этой дефектной рукописи, начало которой утрачено, содержит статьи до 1234 г. (л.1-118об.) и датируется второй половиной XIII в.[37] Вторая часть списка (л.119-166об.) продолжает известия до 1330 г. и датируется второй четвертью XIV в., а далее (л.167-169) следуют приписки более поздними почерками, датируемые серединой XIV в.. Младший извод представлен рядом списков, важнейшие из которых – Комиссионный, середины XV в. (СПб.ФИРИ РАН, собр.Археографической комиссии, № 240) и Академический, середины 1440-ых гг. (БАН, 17.8.36). Здесь летопись продолжена до 1430-ых годов, и составление младшего извода следует датировать, вероятно, этим же временем. Источником Новгородской I летописи являются записи, непрерывно составлявшиеся в окружении новгородского архиепископа, поэтому данный памятник рассматривается как официальная владычная летопись Новгородской республики.

            Несколько иной характер имеет Новгородская IV летопись, также сохранившаяся в двух редакциях – старшей, известия которой доведены до 1437 г. (наиболее ранние списки – Новороссийский, 1470-ых гг. (БАН, собр.Текущих поступ-

[26]

лений, № 1107) и Голицынский, вскоре после 1516 г. (РНБ, ОСРК, Q.XVII.62)), и младшей, до 1447 г. (наиболее ранние списки – Строевский, посл.четв.XV в. (РНБ, собр.М.П.Погодина, № 2035) и Фроловский, 1470-1480-е гг. (РНБ, ОСРК, F.IV.235)). Тексты обеих редакций сходны до 1428 г. Несомненно, Новгородская IV летопись так же, как и Новгородская I, опиралась на новгородское владычное летописание, но круг источников здесь был значительно расширен, благодаря чему памятник приобрел общерусский характер. Для определения этих источников и датировки памятника важен факт совпадения текста известий Новгородской IV летописи до 6926 (1418) г. с другой общерусской летописью – Софийской I, лежащей в основе всех общерусских летописных сводов второй половины XV-XVI вв. В старшей редакции Софийской I летописи текст, собственно, и доведен до 6926 (1418) г. (списки Оболенского – РГАДА. Ф.135. Отд.V, рубр.2. №3, 1470-80-е гг.; Карамзинский – РНБ. Q.IV.298, 1470-80-е гг.), а в младшей продолжается и после этой даты, до второй половины XV в. (наиболее ранние списки Бальзеровский – СПб. ФИРИ РАН, колл.11, оп.1, № 23, 1470-е гг.; Толстовский – РНБ, ОСРК, F.IV.211, 1470-е гг.). Совпадение текста Новгородской IV и Софийской I до 1418 г. позволило А.А.Шахматову, М.Д.Приселкову и Я.С.Лурье выдвинуть и обосновать версию о существовании у этих летописных памятников общего протографа – летописного свода (так называемого «Новгородско-Софийского»), составленного при дворе митрополита и объединившего летописание общерусское (близкое, по-видимому, к несохранившейся Троицкой летописи) с новгородским (по владычной летописи), суздальско-ростовским, тверским, псковским и южнорусским. Подобно А.А.Шахматову и М.Д.Приселкову, Я.С.Лурье первоначально датировал составление общего источника Новгородской IV и Софийской I («Новгородско-Софийский свод») 1448 г.[38] Позднее Я.С.Лурье предполагал, что составлялся свод при митрополичьей кафедре в период ее пребывания в Новгороде в правление митрополита Герасима Смоленского (1433-1435 гг.)[39]. В другой, посмертно опубликованной работе уче-

[27]

ный предполагал в качестве датировки свода-протографа Новгородской IV и Софийской I период между 1425-1446 гг.; по мнению ученого, идейные тенденции свода отражают ослабление власти московских великих князей в период феодальной войны 1430-1440-ых годов[40]. Иную версию предложили Г.М.Прохоров и А.Г.Бобров. На основе анализа так называемой «Новгородской Карамзинской летописи» (рукопись РНБ, ОСРК, F.IV.603, кон.XV в.) Г.М.Прохоров предположил постепенное взаимосвязанное составление Новгородской IV и Софийской I, отказавшись от гипотезы о Новгородко-Софийском своде[41]. Развивая идеи Г.М.Прохорова, А.Г.Бобров определил протограф Новгородской IV (и Новгородской Карамзинской) как свод новгородского архиепископа Евфимия II и датировал его составление временем до 1439 г. Источником же свода Евфимия А.Г.Бобров считает общерусский свод, связанный с митрополитом Фотием, датируемый 1418 г. и практически совпадающий с протографом Софийской I[42]. Проявившееся в протографе Софийской I осуждение «братоненавидения» (княжеских междоусобиц) А.Г.Бобров связывает не с феодальной войной 1425-1453 гг., а с борьбой суздальско-нижегородских князей за свою «отчину» (1411-1418 гг.) и конфликтом великого князя московского Василия Дмитриевича с братом Константином (начало 1419 г.).

            В целом вопрос о датировке составления Новгородской IV летописи и о характере ее взаимосвязи с Софийской I (в частности, о существовании «Новгородско-Софийского» свода) остается дискуссионным[43]; видимо, известные к настоя-

[28]

щему времени источники не дают возможности для однозначного решения, оставляя обеим взаимоисключающим версиям равные права на существование. Для целей нашего исследования принципиально важнее происхождение летописных известий, дошедших в тексте Новгородской IV и Софийской I, в частности, привлечение летописных памятников Владимиро-Суздальской Руси. На связи между новгородским и ростово-суздальским летописанием указывает состав упоминавшейся выше Московско-Академической летописи, сохранившей летописание Северо-Восточной Руси. Если первая часть Московско-Академической летописи (л.1-216об.) – с начала до 6714 (1206) г. – близка летописи Радзивилловской, то текст второй части (л.217-246) – с 6713 (1205) г. до 6746 (1238) г. – совпадает с летописью Софийской I старшей редакции (включая ее индивидуальные чтения и описки), а заключительная часть (л.246-261) – с 6745 (1237) г. до октября 6927 (1418) г. – представляет собой краткий независимый летописец, содержащий ряд известий о Ростовской земле и следы нижегородско-суздальского летописания. Примечательно, таким образом, не только совпадение второй части Московско-Академической летописи с Софийской I, но и само появление этого текста в памятнике ростово-суздальском по происхождению, да еще и завершенном на известии 1418 г. (как и общий текст Новгородской IV и Софийской I). Значительное расширение круга источников, в частности, за счет летописания Ростово-Суздальской земли, позволяет широко привлекать Новгородскую IV и Софийскую I к изучению начальной истории Городца и Нижнего Новгорода.

            Наряду с владимирским и новгородским летописанием, ценные исторические свидетельства сохранили более поздние летописные памятники московского происхождения – как официальные, так и независимые. Присоединение отдельных областей к великому княжеству Московскому приводило, помимо всего прочего, к тому, что столичные книжники получили возможность активно использовать известия областных летописцев предшествующих лет и материалы архивов суверенных в прошлом княжеств. Напомним, что требование

[29]

выдать к Москве ярлыки прошлых лет было обязательным в великокняжеских «докончаниях»; установленным может считаться и факт отправки летописей в Москву из присоединенных областей. Поэтому московское летописание представляет собой соединение более ранних общерусских сводов и областных записей. Централизация летописания в Москве хотя и предполагала редактирование областных известий – отбор, стилистическую и даже идеологическую правку[44], но все же не означала вплоть до XVI века грубого вторжения в событийную (сюжетно-композиционную) ткань летописных сообщений: достаточные основания для такого вывода дает текстологическая сверка аналогичных известий в областных, московских официальных и независимых летописях. В силу этого московские летописи XV в., носившие общерусский характер и опиравшиеся на предшествующую традицию, становятся надежным источником для изучения региональной истории до XV в.

            По количеству и содержательности известий среди летописных памятников московского происхождения наибольшее значение имеют великокняжеские своды, носившие официальный характер. Ученые выделяют три таких свода, последовательно сменявших друг друга. Свод 1472 г., источником которого стала Софийская I летопись старшей редакции, сохранил в своей заключительной части московское великокняжеское летописание 1450-начала 1470-ых годов; отражением этого свода стали составленные несколько позже летописи Вологодско-Пермская и Никаноровская[45]. Следующий памят-

[30]

ник, Московский великокняжеский свод 1479 г., составление которого датируется последней четвертью XV в., был положен в основу всего официального летописания Русского государства конца XV-XVI вв. Источники свода 1479 г. достаточно разнообразны. Его первая часть – статьи до 6926 (1418) г. – представляет собой обработку Софийской I летописи (или ее предполагаемого протографа – «Новгородско-Софийского» свода), сделанную в 1470-ых годах; при этом текст был дополнен известиями по летописям предшествующей традиции – общерусской (типа Лаврентьевской или Троицкой), южнорусской и особому владимирскому своду первой трети XIII в., в котором специалисты предполагают летописец Юрия Всеволодовича. Вторая часть свода 1479 г., отражающая московское великокняжеское летописание 1470-ых годов, восходит к своду 1472 г. Свод 1479 г. сохранился в не вполне исправном списке XVIII в. (РНБ, собр.Эрмитажное, № 416б), а также в составе последующего Московского великокняжеского свода конца XV в., который был создан в первой половине 1490-ых гг. и продолжил свод 1479 г. известиями за 1480-1492 гг. Наличие в составе сводов 1479 г. и кон.XV в. фрагментов, восходящих к летописанию Владимиро-Суздальской Руси, обусловило достоверность их известий и привлечение этих сводов к нашему исследованию.

            Этим же обстоятельством вызвано и привлечение ряда летописных памятников, в той или иной степени опиравшихся на московское великокняжеское летописание и другие источники. Так, Типографская летопись, созданная на рубеже XV-XVI вв. и определяемая как ростовский владычный (архиепископский) свод, последовательно доводит изложение до 6998 (1488/89) г. (списки ГИМ, собр.Синодальное, № 789, перв.пол.XVI в.; РНБ, ОСРК, F.IV.218, XVII в., и др.). При этом первая часть Типографской летописи – статьи до 6931 (1423) г. – представляет собой сокращенное изложение Московского великокняжеского летописного свода 1479 г., а вторая часть – статьи 6932-6998 (1423-

[31]

1488/89) гг. – краткий летописец с известиями о Ростовской епархии. Привлечение Типографской летописи позволяет проверить и уточнить известия великокняжеского свода, восходящие к владимирскому летописанию. Более самостоятелен так называемый «Сокращенный летописный свод» – памятник конца XV в., основным источником которого был независимый свод 1472 г., предположительно севернорусского происхождения (возможно, он был составлен в Кирилло-Белозерском монастыре). В дошедших до нас трех видах Сокращенного летописного свода текст совпадает до 6980 (1472) г.; на этом завершается Соловецкий вид памятника (список РНБ, собр.Соловецкое, № 922/1032, кон.XV в.), а виды Погодинский (списки РНБ, собр.Погодина, № 1409, кон.XVI в.; собр.Беляева, № 1512, перв.пол.XVII в.) и Мазуринский (списки РГАДА, собр.Мазурина, № 289, кон.XV-нач.XVI вв.; ф.181, № 365, кон.XVI-нач.XVII вв.) имеют продолжение, восходящее к московской официальной летописи – до сентября 7002 (1493) г. и до февраля 7003 (1495) г., соответственно. Смешанный характер – независимый и официальный – имеет летописная компиляция кон.XV-нач.XVI вв., в оригинале озаглавленная «Летописец русскый от семидесят и дву язык». Первая часть памятника – статьи до 6926 (1418) г. – имеет источником (возможно, опосредованно) независимый свод 1472 г., предположительно севернорусского происхождения; следующие статьи до 6985 (1477) г. сходны с Московским великокняжеским летописным сводом 1479 г. Два вида «Летописца от семидесят и дву язык» – Прилуцкий (список ГИМ, собр.Уварова, № 592, втор.пол.XVII в.) и Уваровский (списки ГИМ, собр.Уварова, № 188, перв.пол.XVI в.; собр.Синодальное, № 645, л.70-423, перв.пол.XVI в.) – имеют продолжения. В Прилуцком виде текст, доведенный до 7005 (1497) г., сходен с Типографской летописью. С нею же сходен и текст Уваровского вида до 6991 (1483) г., далее вплоть до последней статьи под 7026 (1518) г. сходный с московским летописанием. Два этих вида привлечены нами к исследованию под принятыми в науке условным обозначением «свод 1497 г.» и «свод 1518 г.».

            Значительно больше проблем с достоверностью вызывают известия летописных сводов XVI века. Тот факт, что некоторые из этих известий уникальны и не встречаются в ранних летописях, побудил многих авторов XIX-XX вв. к активному привлечению поздних летописных сводов для исто-

[32]

рико-краеведческих исследований. Между тем, отсутствие в ранних памятниках сведений, приводимых в позднейших летописях, не может не настораживать специалистов, вынужденных в каждом конкретном случае проверять достоверность уникального известия и решать, что перед ним: факты, заимствованные из какого-то раннего и неизвестного ныне источника, или плод домысливания, обусловленного литературным этикетом или буйством фантазии книжника XVI века. Вероятно, наиболее надежным критерием для установления достоверности уникальных известий сводов XVI в. является определение круга источников этих сводов. Если их источники не выходят за пределы хорошо известных, то достоверность уникальных известий сомнительна. И наоборот: следы неизвестного науке источника, заметные на всем протяжении свода, заставляют более внимательно отнестись к тем сообщениям сводов XVI в., которые более нигде не встречаются.

            Все эти проблемы в полной мере обнаруживаются при изучении статей Никоновской летописи, относящихся к начальной истории Городца и русского Среднего Поволжья. Никоновская летопись – крупнейший по объему памятник летописания, составленный при московской митрополичьей кафедре в конце 1520-ых годов[46]. Летопись, текст которой был доведен до 1520 г., сохранилась в оригинале (так называемая «рукопись Оболенского» – РГАДА, ф.201, № 163) и ряде списков. Когда-то для отечественной науки Никоновская летопись, изданная уже в кон.XVIII в., играла роль первостепенного исторического источника, поскольку отличалась полнотой изложения и содержала уникальные сведения, отсутствовавшие в других известных в ту пору летописных памятниках. Но значение Никоновской летописи было поколеблено в результате открытия ряда неизвестных ранее летописей. Как удалось установить изучавшим Никоновскую летопись специалистам, ее источниками были тверские переработки Троицкой летописи, Хронограф, летописный свод 1518 г. и в несколько меньшей степени Московский великокняжеский свод кон.XV в., Сокращенный свод кон.XV в., Софийская I младшей редакции и летопись типа Московско-Академической, а также произведения церковной письменности (прежде всего, жития) и архив митрополичьей кафедры. Анализируя прин-

[33]

ципы работы составителя Никоновской летописи с источниками, исследовавший ее Б.М.Клосс отмечает, что многие уникальные известия, относящиеся к древнему периоду, были сочинены в кон.XV-XVI вв. «для возвеличения международного престижа Русского государства… Свободно обращался составитель Никоновской летописи и с другими материалами… Характеристики исторических персонажей обрисовываются в Никоновской летописи в стилистической манере составителя свода (митрополита Даниила), в других же случаях – следуя литературным образцам… В историческое повествование введено немало новых лиц, но их имена подозрительно вращаются в основном вокруг имен Якова и Станислава… Под пером составителя летописи текст источников иногда значительно изменялся, переосмыслялся». И Б.М.Клосс делает вывод: «В будущем, конечно, будут уточнены выводы о принадлежности тех или иных известий к разным источникам…; подвергнется анализу проблема достоверности уникальных известий летописи…»[47]. В настоящее время В.А.Кучкин, оспаривая ряд положений монографии Б.М.Клосса в резкой полемической статье, не ставит под сомнение вывод историков о Никоновской летописи как памятнике, тенденциозном по характеру, содержащем вымышленные и явно неточные сведения[48]. Действительно, после XV в. вторжение в сюжетно-композиционную ткань летописных статей становится делом обычным. Но допустимо ли в этом случае делать выводы об исторических событиях на основе тех известий Никоновской, которые не находят подтверждения в более ранних источниках – например, в той же Лаврентьевской, Софийской I или в Московском великокняжеском своде кон.XV в.? Необходимость выяснения достоверности сообщений Никоновской летописи (и лишь после этого – возможность привлечения ее к исследованию) побуждает вновь внимательно проанализировать текст ее известий в сопоставлении с аналогичными статьями сводов XIV-XV вв.

            Среди летописных памятников XVI в. к исследованию привлечена и Воскресенская летопись – значительный по

[34]

объему свод, составленный, как выяснено учеными, между 1542-1544 гг. Сохранившиеся 13 списков Воскресенской летописи, датируемые серединой XVI-началом XIX вв., неполны и в разной степени дефектны, однако позволяют реконструировать текст свода, первоначально доходивший до 1533 г. и затем продолженный до 1541 г., возможно, в окружении бояр Шуйских. Воскресенская летопись в полной мере опирается на московское летописание: ее источниками были Московский великокняжеский свод 1479 г. и Софийская I летопись, а также несколько более поздних летописей (московский свод 1526 г., ростовская летопись, близкая к Типографской) и документы из церковных архивов. Сравнительно ранние источники, а также предполагаемое составление Воскресенской в окружении Шуйских – потомков суздальско-нижегородских князей заставляют вновь внимательно рассмотреть известия этого памятника, сообщающие о Нижегородском крае и о делах Суздальского княжеского дома.

            В кругу летописных сводов XVI в. несколько обособлен так называемый «Тверской сборник» (или «Тверская летопись») – памятник, ныне известный в трех списках XVII в. западнорусского происхождения (РНБ, собр.Погодина, № 1414, а также РНБ, F.IV.214, и ГИМ, собр.Музейское, № 288б). Судя по текстам заметок, помещенных под 6496 г. и 6527 г., Тверской сборник был составлен ростовским книжником в 1534 г. и имеет своим источником тверскую летопись кон.XV в. В свою очередь, источник этой тверской летописи, не сохранившейся в других рукописях, неясен: предполагается, что в основу ее был положен летописный свод, составленный в Твери в 1375 г. для обоснования прав тверского князя Михаила Александровича на владимирское княжение. Основанием для такого заключения служит упоминание более раннего летописца, помещенное в Тверском сборнике после известия 1402 г.: «Яко же Володимирский полихрон… яве указует и пречестнейша сего в князех являет, словуще имя Михаила Александровича»[49]. Предполагаемое столь раннее происхождение известий Тверского сборника заставляет внимательнее отнестись к его статьям, содержащим информацию о начальной истории Городца и русского Среднего Поволжья.

[35]

            Наконец, исключительно для сопоставления привлекались статьи Холмогорской летописи – общерусского свода середины XVI в., текст которого доведен до 1558 г. Источником свода было московское великокняжеское летописание, при этом начальная часть Холмогорской летописи, до середины XII в., обнаруживает сходство с летописью Типографской, вторая часть (серед.XII-кон.XIV вв.) – с достаточно поздней летописью Львовской, а заключительная часть (известия кон.XIV-кон.XV вв.) – с летописью Вологодско-Пермской и той же Львовской. Получается, что круг источников Холмогорской летописи ограничен сводами кон.XV-перв.пол.XVI вв., в силу чего из всей Холмогорской летописи интерес для исследователей могут представлять лишь известия, относящиеся к истории Русского Севера, но никак не Нижегородского края! Можно лишь удивляться предпочтению, отдаваемому без каких-либо объяснений Холмогорской летописи в нижегородских историко-краеведческих публикациях последних лет[50]. Именно это обстоятельство побуждает привлечь текст Холмогорской летописи для сопоставления со статьями о начальной истории Городецко-Нижегородской земли по более ранним и достоверным летописным сводам.

            С той же целью – сопоставление и выявление позднейших напластований – привлекались фрагменты «Истории Российской» В.Н.Татищева, событийная сторона которой восходит к официальному летописанию XVI в., а форма изложения напоминает позднейшее летописание. Сопоставительный анна-

[36]

лиз с древнерусскими летописями позволяет определить степень достоверности свидетельств В.Н.Татищева, а следовательно – допустимость привлечения «Истории Российской» для заполнения «белых пятен» в региональной истории или пересмотра датировок и атрибуций, восходящих к древнерусским источникам.

            В итоге все перечисленные летописные памятники стали основой изучения истории древнего Городца, а в дальнейших главах – истории Нижегородского края в последующие века. Кроме особо оговоренных случаев, мы пользовались печатными изданиями летописных памятников, перечень которых приведен в приложении. Методика изучения летописных упоминаний Городца включает в себя текстологическое сопоставление известий об одном и том же событии в различных сводах, анализ изменений текста, установление наиболее ранней версии события и определение достоверности ее и всех последующих дополнений. Данная методика традиционна для историко-филологических исследований древнерусского летописания[51].

            Древнейшим периодом истории Городца следует считать время от его возникновения до закладки Нижнего Новгорода Юрием Всеволодовичем в 1221 г. Поэтому хронологические рамки данного раздела охватывают вторую половину XII-начало XIII вв. Всего за этот период выявлено семь летописных упоминаний Городца или городчан: под 6680, 6685, 6694, 6724 (дважды), 6725 и 6728 гг. Основная трудность выявления известий связана с тем, что название «городец» имели

[37]

несколько различных древнерусских поселений. Так, в Лаврентьевской летописи под 6534, 6586, 6605-6606, 6635, 6641, 6655, 6658, 6659, 6703 упоминаются «Городок» южный, «Городец» у Киева, «Городен», «градъ на Городци на Въстри»[52]. Однако контекстный анализ позволил достаточно надежно отделить упоминания о Городце-на-Волге от сообщений о «городцах» южной Руси[53].

            Первое достоверное упоминание Городца-на-Волге приводит Лаврентьевская летопись в статье под 6680 (1171) г.: «Бывшю же князю Мстиславу на Городьци, совокупльшюся [со] братома своима, с Муромьскым и с Рязанскым, на усть Окы…»[54]. Соединение с рязанскими и муромскими дружинами «на усть Окы» и направление похода («на Болгары») доказывают, что имеется в виду наш Городец. В то же время отсутствие имен муромского и рязанского князей в данном фрагменте указывает на то, что известие могло быть записано спустя какое-то время после похода 1171 г., либо имена были удалены из летописи по политическим соображениям.

[38]

Тем не менее, в достоверности приводимого Лаврентьевской летописью известия нет оснований сомневаться, так как эти же сведения сообщаются в Радзивилловской и Ипатьевской летописях, Московском великокняжеском своде 1479 г., отразившемся в своде конца XV в., Воскресенской летописи[55]. Тексты этих памятников не могут рассматриваться как копии Лаврентьевского списка, а потому летописную статью под 6680 г. следует возводить к владимирскому своду кон.XII в. или начала XIII  в., что свидетельствует в пользу ее достоверности.

            Контекст летописного известия позволяет утверждать, что возникновение Городца и последующее его возвышение связано с военным противостоянием Владимиро-Суздальской Руси и Волжской Булгарии, усилившимся во второй половине XII-первой четверти XIII вв. В статье под 6680 г. (и далее, под 6694, 6728 гг.) Городец упоминается как место сбора дружин и отправной пункт походов русских князей вглубь булгарских земель. Стратегическое значение Городца было обусловлено его местоположением: в непосредственной близости (к устью Оки) стягивались перед походами на Булгарию союзные владимирцам полки рязанских и муромских князей (статьи под 6680, 6692, 6728 гг.); к Городцу выходил и белозерский полк – видимо, через Ярославль (статья под 6692 г.). О причинах предпочтения, отданного месту, где расположен Городец, перед, например, устьем Оки, можно судить лишь предположительно, так как в летописях нет прямых свидетельств. Определяющими могли стать близость территории будущей Городецкой округи к землям, уже освоенным русскими, и «незанятость» этой территории: летописи не сообщают о существовании здесь племенных центров поволжских народов, тогда как к устью Оки примыкали земли мордвы, а в низовье Оки, близ устья Клязьмы, находились владения мещеры (в более поздних источниках упомянут их центр – Мещерск, ныне Горбатов). О расселении угрофинских племен в этом регионе сообщалось уже во вступлении к «Повести временных лет» (цитируем по древнейшему, Лав-

[39]

рентьевскому списку): «По Оцh рhцh, где потече в Волгу же, Мурома языкъ свои, и Черемиси свои язык, Моръдва свои языкъ»[56]. Видимо, не надеясь в случае военного конфликта с Волжской Булгарией удержать устье Оки, удаленное от крупных русских центров, но окруженное поселениями булгарских союзников, правители Владимиро-Суздальской Руси выбрали для закладки крепости место в 53 км верх по Волге. Как справедливо отмечается в исследованиях археологов, это единственное место вблизи устья Оки, где есть высокие кручи[57], причем в силу особенностей природного ландшафта находятся они не на правом (обычно возвышенном) берегу Волги, а на левом, где преобладают заболоченные низины. В результате Городец, расположенный на естественном, довольно высоком (до 20 м) холме, представляет собой как бы выдвинутый в сторону вероятного противника плацдарм, господствующий над понижающимся к востоку берегом Волги.

            Разумеется, в коротком летописном упоминании под 6680 г. ничего не говорится ни о строительстве Городца, ни об инициаторах этого строительства. Да и само упоминание Городца здесь настолько мимолетно, что оно опущено, например, в Никоновской летописи и сводах 1497 г. и 1518 г., сохранивших известие о походе на булгар[58]. Но из контекста известия Лаврентьевской летописи можно попытаться извлечь сведения о статусе поселения. Упомянутый в статье князь Мстислав, сын великого князя владимирского Андрея Юрьевича (Боголюбского), не княжил в Городце, а находился здесь лишь в связи с организацией военного похода на булгар. Такой вывод позволяют сделать упоминания летописных источников о передвижениях Мстислава Андреевича в период, предшествовавший походу 1171 г. Судя по известиям летописных источников, Мстислав ходил «за Волокъ» (т.е. в земли, прилегавшие к Северной Двине; это известие есть в Лаврентьевской, но отсутствует в Радзивилловской и Московско-Академической), затем был послан Андреем Боголюбским из Суздаля на киевского князя Мстислава Изяславича (статья под 6676 г.), вернулся во Владимир, откуда был послан отцом на Новгород (статья под 6677 г.), а позднее отправлен опять-таки

[40]

отцом в поход на волжских булгар (статья под 6680 г.)[59]. Передвижения Мстислава – это действия князя-«подручника» при великом князе; в летописи нет ни слова о том, что великий князь Андрей Юрьевич «дал» сыну Городец, ни о том, что Мстислав «сидел» на Городце. Следовательно, в это время Городец-на-Волге не был центром самостоятельного княжения и «своего» князя не имел, находясь под прямым управлением великого князя владимирского.

            Следующее летописное упоминание Городца связано с известием о кончине великого князя владимирского Михаила (Михалка) Юрьевича и последующих событиях. Михалко, один из младших сыновей Юрия Долгорукого, оказался на великом княжении во Владимиро-Суздальской земле в результате драматических событий, последовавших за убийством заговорщиками его старшего брата Андрея Боголюбского в ночь на 29 июня 1174 г. Развитие этих событий хорошо известно и неоднократно рассматривалось в специальной литературе[60]. Известно и то, что правление Михалка Юрьевича было непродолжительным (1175-1176 гг.), а смерть князя вновь привела к междоусобице, длившейся свыше года. Лаврентьевская летопись, наиболее ранний и достоверный источник, так сообщает о кончине Михалка: «В лhто 6685[61]. Преставися благовhрный и христолюбивый князь Михалко, сынъ Гюргевъ, внукъ Мономаха Володимера, в суботу, заходящю солнцю, июня мhсяца в 20 день на память святаго отца Мефодья; и положиша и у святое Богородици Золотоверхое в Володимери»[62]. Заметим, что в летописном известии не сообщается о том, где умер князь; сказано лишь, что похоронили великого князя владимирского, как и надлежало, в столичном Успенском соборе («у святое Богородици Золотоверхое в Володимери»). Но несколько ниже, рассказывая о том, как ростовцы в обход младшего брата Михалка, князя Всеволода Юрьевича, призывали на владимирский стол его племянника Мстислава Ростиславича, летописец вкладывает в уста заго-

[41]

ворщикам следующие слова: «Поиди, княже, к намъ, Михалка Богъ поял на Волзh на Городци, а мы хочем тебh…». При этом летописец тут же оговаривает: «на живого князя Михалка повели бяхуть его»[63]. В этой тираде ростовских заговорщиков для нас интересен, разумеется, не обман князя Мстислава Ростиславича («на живого…»), а упоминание Городца-на-Волге в качестве места кончины великого князя владимирского. Древнейшие летописные источники сообщают о пребывании Михалка в Чернигове на момент гибели Андрея Боголюбского (статья под 6683 г.), оттуда князь прошел к Москве, а затем во Владимир-на-Клязьме, где был посажен владимирцами на великокняжеский стол, ненадолго утратил его, вновь занял и скончался (статья под 6685 г.)[64]. Как видим, в описании передвижений Михалка летопись не упоминает Городец, что побуждает внимательнее рассмотреть достоверность слов ростовцев о кончине князя в этом поволжском городе.

            Тверской сборник, летописный свод XVI в., несколько иначе описывает преставление Михалка Юрьевича: «В лhто 6685 преставися благовhрный великый князь Михалко на Волзh, на Городцh на Родиловh, июня 20, въ суботу на ночь, заходящу солнцу; положиша его у святhй Богородици. Володимерци же помянуша Бога… послаша по Всеволода къ Переславлю… А Ростовци послаша по Мьстисла(ва); онъ же поиде къ нимъ… Глаголаша бо Ростовци и бояре Мьстиславу: «поиди, княже, къ намъ, Михалка Богъ поялъ на Волзh, на Городцh; а мы хочемъ тебе, а иного не хотимъ»; еще на живого князя Михалка повели бяхуть его»[65]. Сопоставление данного известия Тверского сборника с аналогичным по тексту Лаврентьевской летописи и памятников ее группы (Радзивилловской, Московско-Академической и Летописца Переяславля Суздальского) позволяет выявить текстуальные совпадения («Преставися благовhрный и христолюбивый князь Михалко… в суботу, заходящю солнцю, июня мhсяца в 20… и положиша и у святое Богородици»), а текстологический анализ свидетельствует в пользу первичности версии более древней Лаврентьевской: на это ясно указывают конкретизирующие

[42]

слова, пропущенные в Тверском сборнике («на память святаго отца Мефодья», «Золотоверхое»). Следовательно, появляющееся в Тверском сборнике место смерти князя Михалка («на Волзh, на Городцh на Родиловh») есть все основания считать позднейшей вставкой. Причины появления этой вставки очевидны: сводчик, во-первых, принял на веру указание на место смерти князя в призыве ростовцев к Мстиславу и перенес это указание в начало статьи; во-вторых, летописец привел здесь же название «Городец Радилов», встречающееся позднее, при описании событий 1216-1217 гг.

            Еще дальше пошел В.Н.Татищев, не только принявший на веру «городецкий след» в призыве ростовцев, но и попытавшийся логически объяснить причины появления великого князя владимирского в далекой крепости на Волге. В «Истории Российской» В.Н.Татищев писал: «Михалко Юриевич, великий князь… хотя ведать, везде ли люди право судятся и нет ли где от управителей обид,… поехал в городы к Волге. И как приехал в Городец на Волге, тяжко заболел и 20-го иуния в суботу на захождении солнца скончался. Тело же его немедленно свезли во Владимер и положили в церкви святыя Богородицы златоверхие» (и далее следует описание внешности Михалка)[66]. О том, что в распоряжении историка XVIII в. не было источников, отличающихся от известных современной науке, свидетельствует тот факт, что в первой редакции «Истории Российской» преставление князя Михалка Юрьевича изложено в полном соответствии с владимирским летописанием, без упоминания Городца; призыв ростовцев в Новгород изложен так же, как в Лаврентьевской летописи[67]. Следовательно, рассуждение о причинах, приведших Михалка в Городец, принадлежат не древнерусскому летописцу, а самому В.Н.Татищеву. Примечательно и то, что место смерти князя историк называл так же, как и Лаврентьевская летопись в призыве ростовцев – «Городец на Волге» (но не «Городец Радилов»), и сопроводил это название следующим примечанием: «Городец ныне село на Волге близ Балахны. Но понеже не видно, чтоб тогда владение руское так далеко простиралось, то мню, Юрьевец Городцом имянован, как и в Малой

[43]

Руси Городец и Юрьевец един был»[68]. К этому смешению Юрьевца и Городца комментарии, как говорится, излишни. Но все же название «Городец Радилов», прозвучавшее в начале статьи Тверского сборника, остается единственным в известиях о смерти князя Михалка и должно быть атрибутировано позднему сводчику; тексты и ранних сводов, и В.Н.Татищева свидетельствуют, что во владимирском летописании призыв ростовцев содержал название «Городец-на-Волге».

            Версию о том, что Михалко действительно умер в Городце, приходится признать не вполне достоверной. Маловероятно, чтобы князь Михаил Юрьевич, чье положение во Владимиро-Суздальской Руси оставалось весьма шатким, рискнул за столь короткий срок великого княжения (менее двух лет, с перерывом), да еще после тяжелого ранения в схватке с половцами[69] отправиться в более или менее продолжительную поездку в удаленную от стольного Владимира волжскую твердыню. Разумеется, нельзя окончательно исключить возможность скоропостижной смерти Михалка во время поездки по территории великого княжества, с последующим переносом тела во Владимир: напомним, что такая возможность не показалась совсем уж невероятной сопернику Михалка, князю Мстиславу Ростиславичу (судя по его последующим действиям). И все же древнерусские летописные источники не позволяют считать поездку князя в Городец состоявшейся. На такую мысль наводит хронология последующих событий: Михалко умер вечером 19.06, и после его смерти Всеволод

[44]

Юрьевич с владимирской дружиной проехал от Владимира до Суздаля, потом к Юрьеву, где 27.06 произошло сражение с полком Мстислава Ростиславича, причем «Михалку умершю еще девятаго дне нетуть»[70]. Сомнительно, чтобы в случае смерти великого князя в Городце столь масштабные события развивались в течение семи дней: требовалось время и для гонцов во Владимир с печальным известием, и для похода дружины Всеволода (даже если она была собрана заранее). Поэтому логичнее предполагать, что Михалко умер все же во Владимире. Примечательно, что в статье под 6685 г. Московский летописный свод кон.XV в., опиравшийся на владимирскую летописную традицию, а также восходящая к нему Воскресенская летопись вообще не упоминают Городец в тексте призыва ростовцев[71]. Но в любом случае, проанализированная летописная статья не дает оснований рассматривать Городец-на-Волге как удельный центр Михаила Юрьевича и, следовательно, сомневаться в статусе города как великокняжеского.

            Для выяснения исторической роли Городца значительно важнее его упоминания в связи с походами на Волжскую Булгарию. Об этих походах рассказывают летописные статьи под 6692 (1183), 6694 (1185) и 6713 (1205) гг. Утвердившийся в это время на владимирском великом княжении младший брат Михалка, князь Всеволод Юрьевич («Большое Гнездо», 1177-1212 гг.) продолжает «восточную политику» своего старшего брата Андрея Боголюбского и усиливает натиск на булгар. В статье под 6692 г. Лаврентьевской летописи сказано: «Иде князь Всеволод [на Болгары] со Изяславом Глебовичем, сыновцемъ своимъ, и с Володимеромь Святославичемъ и съ Мстиславом Давыдовичемъ и съ Глhбовичи Рязаньскаго с Романомъ и со Игоремъ и со Всеволодомъ и с Володимеромъ и с Муромьскымъ Володимеромъ [и] приде в землю Болгарскую…»[72]. По версии В.Н.Татищева, изложенной в «Истории Российской», в 6691 г. «болгары волские… пришли в ло-

[45]

диях по Волге и берегом в области белоруские, которые около Городца, Мурома и до Резани великое разорение учинили»[73]. Поэтому состоявшийся в 6692 г. поход, организованный великим князем Всеволодом Юрьевичем, носил, по версии В.Н.Татищева, ответный характер: «…Войска, суда изготовя, пошли по Оке к устью Клязьмы. И в шестый день маиа 20-го сам Всеволод со всеми князи поехал в Городец, где его войска были готовы, другие пошли по Клязьме, и все совокупясь на устье Оки, … пошли вниз по Волге»[74]. По традиции, опорным пунктом для походов и набегов по Волге на восток становится Городец, названный В.Н.Татищевым. Хотя в известии под 6692 г. Лаврентьевской летописи  Городец не упомянут, но с предложенной В.Н.Татищевым версией можно согласиться. Дело в том, что присутствие в войске Всеволода Юрьевича полков черниговского князя Владимира Святославича, смоленского Мстислава Давыдовича, муромского Владимира Юрьевича, рязанских Глебовичей четко указывают направление движения войск: по Клязьме и Оке (смоленско-новгородские полки – через Тверскую землю по Волге до Городца), затем до устья Оки (соединение с черниговскими, рязанскими и муромскими полками), а далее – по Волге на Булгар, около которого к русским дружинам присоединились половцы. По тексту летописи можно предполагать, что из-за смертельного ранения Изяслава Глебовича поход не достиг желаемых результатов: «Князь же Всеволодъ стоявъ около города 10 дни видhвъ брата изнемагающа и Болгаре выслалися бяху к нему с миромъ, поиде опять к исадомъ  и ту на исадhх Богъ поя Изяслава. И вложиша и в лодью, князь же Всеволодъ възвратися в Володимерь, а конh пусти на Мордву, а Изяслава привезъше, положиша и у святое Богородици Володимери»[75]. Через два года, в 1185 г., был предпринят еще один поход, на сей раз без союзников. О нем в Лаврентьевской летописи сообщается: «Того же лhта посла великыи князь Всеволод Гюргевичь на Болгары воеводы своh с Городьча-

[46]

ны, и взяша [села] многы и възвратишася с полоном…»[76]. Наконец, в 1205 г. Всеволод Юрьевич организует еще один поход на Булгарию: «Того же лhта посла великий князь Всеволодъ на Волгу въ насадhхъ на Болгары и ходиша по Волзh до Хомолъ и множьство полона взяша, а другия исъсhкоша, и учаны многы разбиша и товаръ многъ взяша, и потомъ придоша въ свояси»[77].

            В этих летописных известиях примечательны несколько обстоятельств. Во-первых, совершенно очевидно военное значение Городца-на-Волге: это важнейший стратегический пункт на восточной границе русских земель, место сбора полков перед походом и, скорее всего, база с запасами оружия, снаряжения и продовольствия. Во-вторых, Городец находился под непосредственным управлением великого князя (через бояр-наместников и воевод): никакие местные князья-«подручники», владельцы уделов, в данных летописных сообщениях не упоминаются. Сохранение изначального статуса Городца как великокняжеского города (а не центра самостоятельного княжения) со всей очевидностью диктовалось его стратегическим значением; к тому же содержание опорной базы для наступательных действий в Среднем Поволжье вряд ли было под силу младшему князю-«подручнику». В-третьих, судя по тексту статьи под 6694 г., население Городца к этому времени представляло собой самостоятельную военную единицу: великий князь Всеволод отправляет «на Болгары» своих воевод с «Городьчаны», не посылая полков из других земель Владимиро-Суздальской Руси. Впрочем, военная сила городчан в этот период была, по-видимому, невелика,

[47]

так как самостоятельно они способны были решать только ограниченные военные задачи: «взяша селы многы» (о взятии «городов», то есть укрепленных поселений, речь не идет). Отсутствие имен воевод в летописном сообщении и скромные результаты военных действий позволяют считать события 1185 г. скорее набегом, чем широкомасштабным походом. Аналогичным был, судя по результатам, и поход 1205 г. Примечателен характер военных действий: речные походы (в текстах упомянуты «лодьи» и «насады»); в 1183 г. отмечено наличие конницы; тогда же отмечен набег на мордву – союзников или, скорее, данников Волжской Булгарии.

            На фоне известий древнерусских летописных сводов, позволяющих считать древний Городец великокняжеским владением, сомнительным и недостоверным выглядит завещание великого князя Всеволода в изложении В.Н.Татищева. В «Истории Российской» под 6720 (1212) г. рассказывается о посмертном желании Всеволода Юрьевича разделить земли между сыновьями: Константину – великое княжение Владимирское, Ростов – Юрию, Ярославу – Переяславль, Тверь и Волок, «четвертому, Святославу, Юриев и Городец», Владимиру – Москву, Иоанну – Стародуб. Но Константин не пришел к отцу, и великое княжение получил Юрий[78]. Древнерусские источники, в том числе и те, которыми располагал В.Н.Татищев, не позволяют считать Городец-на-Волге частью удела Святослава Всеволодовича, княжившего в Юрьеве (Польском). На решение В.Н.Татищева «завещать» Святославу Городец повлияли, скорее всего, либо приведенные выше умозаключения историка о том, что Городец – это Юрьевец или Юрьев[79], либо отправление Святослава Всеволодовича в 6728 (1220) г. в поход на булгар именно из Городца. Разумеется, версию В.Н.Татищева о завещании Городца в удел Святославу следует отвергнуть, но раздел Владимиро-Суздальской земли между сыновьями Всеволода Большое Гнездо и последовавшие затем драматические события 1216-1217 гг. привели к тому, что Городец и городчане стали чаще упоминаться в летописных источниках. Упоминания эти достаточно важ-

[48]

ны для реконструкции политической истории региона, и их необходимо внимательно проанализировать.

            После смерти великого князя владимирского Всеволода Юрьевича вспыхнула борьба за великое княжение, в которой участвовали, с одной стороны, его второй сын Юрий Всеволодович, утвердившийся в стольном Владимире, а также поддержавшие его переяславский князь Ярослав Всеволодович и младшие братья, а с другой – княживший в Ростове старший сын Константин Всеволодович, опиравшийся на поддержку коалиции князей во главе с Мстиславом Мстиславичем Удатным[80]. Ход этой борьбы, кульминацией которой стала битва на реке Липице, неоднократно описывался в работах историков[81]. В событиях 1216-1217 гг. интерес для нашего исследования представляет тот контекст, в котором упоминаются Городец-на-Волге и городчане, а также возможность извлечения из кратких летописных упоминаний дополнительной информации о статусе и развитии города. Обращение к летописным источникам для анализа статей под 6724-6725 г. сразу же показывает, что Лаврентьевская летопись – наиболее ранний и авторитетный памятник владимирской традиции – содержит лишь краткую заметку о междоусобице, скупо и невнятно сообщая: «В лhто 6725. Искони злый врагъ дьяволъ ненавидяи всегда добра роду человhчю паче же христьяномъ не хотя дабы не одинъ в вhчнhи муцh былъ яже есть уготована ему и сущим с нимъ. Сь оканьный дьяволъ въздви-

[49]

же нhкую котору злу межи князи сыны Всеволожи Костянтином и Юргемь и Ярославом и бишася у Юрьева и одолh Костянтинъ. Но пакы Богъ и крестъ честныи и молитва отца ихъ и дhдня введе я в великую любовь. И сhде Костянтинъ в Володимери на столh, а Юрги Суждали. И бысть радость велика в земли Суждальстhи, а дьяволъ единъ плакаше своея погыбели»[82]. Как видим, не только Городец, но даже битва на Липице и последовавшие затем события здесь практически не упомянуты. В этом нет ничего удивительного: владимирский сводчик первой трети XIII в., составлявший летопись в интересах великого князя Юрия Всеволодовича, избегал рассказов о поражениях и неудачах своего заказчика. Развернутое повествование о событиях 1216 г. сохранили памятники, отражающие новгородскую летописную традицию, и восходящие к ним более поздние своды. Но при анализе текста их статьи под 6724 г. следует учитывать не только тенденциозность источника (таковая характерна для владимирских и южнорусских летописцев не меньше, чем для новгородских), но прежде всего далеко не полную осведомленность новгородских книжников в том, что происходило в лагере владимирцев. Весьма вероятно и недостаточное знание новгородцами тех или иных реалий Владимиро-Суздальской земли, что также приходится учитывать исследователю.

            Уже в самом начале летописной статьи под 6724 г. «О побоище Новгородцемъ с Ярославомъ» в Новгородской IV летописи встречается слово «городец». Здесь рассказывается, как князь Мстислав Мстиславич, прозванный «Удатным»[83],

[50]

 со своими новгородцами наступает на Ярослава Всеволодовича: «Новгородци же поидоша Серегиромъ и бывша верху Волзh, осhлh Святославъ Ржеву городець [разночтение: “Ржовку городечь”] Мьстиславъ [разночтение: “Мьстиславль”, “Мистиславль”]…»[84]. В Софийской I старшей редакции то же событие изложено несколько иначе: «…Князь же с новогородьци быша верху Волгы. И князь С(вя)тославъ оселъ Городець, Ржевку – Мьстиславъ с полкы в 10000…»[85]. Разбивка на слова, сделанная издателем, ошибочна, так как строчкой ниже выясняется, что Мстислав с псковским князем Владимиром «поидh вборзh въ 500, толко бо всhх вои бяше…». Следовательно, «полкы в 10000» относится не к Мстиславу, а к Святославу, «осевшему» Городец. Получается, что слово «Мьстиславъ» в цитированном фрагменте – притяжательное к слову «Городец» (т.е. принадлежащий Мстиславу). И тогда по смыслу правильнее порядок слов, сохраненный Новгородской IV: Святослав «осел» (занял) Ржев(к)у – «городец» (городок) Мстислава. Именно так в Московском летописном своде конца XV века: «городець Ржевку Мстиславль» и ниже: «поиде вборзh к городку»[86]. В Воскресенской летописи аналогично: «Князи же с Новгородци быша връху Волгы, а князь Святославъ осhлъ бh городець Ржевку Мстиславль…»[87]. Так же изложен этот фрагмент в Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях, сохранивших Московский великокняжеский летописный свод 1472 г.[88] В Тверском сборнике, заимствовавшем данное известие, вероятно, из протографа Новгородской IV-Софийской I, текст передан аналогично: «И быша врьху Волгы, осhль Святославъ Всеволодичь Ржевку,

[51]

городокъ Мьстиславль…»[89]. Контекст в обеих версиях годовой статьи (по Новгородской IV и Софийской I) свидетельствует, что речь идет о городке в Тверской земле, так как здесь ниже перечисляются города Зубцов, Торжок, Тверь, упомянуты Вазуза, Холохна; об этом же свидетельствует выражение «верх Волги». Поэтому отнесение Ржевки, городка князя Мстислава, к Городцу Радилову, допущенное составителем географического указателя к Софийской I летописи старшей редакции, следует считать ошибочным[90].

            По-настоящему городчане упомянуты в «Повести о битве на Липице». Текст повести практически совпадает в Новгородской IV и Софийской I, а от них (или их предполагаемого протографа – «Новгородско-Софийского» свода) переходит в московское великокняжеское летописание, отражаясь без смысловых изменений в Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях (сохранивших текст свода 1472 г.), в своде кон.XV в. (сохранившем текст свода 1479 г.) и Воскресенской летописи – своде XVI в.[91] Во время стягивания полков Юрия Всеволодовича и его братьев, противостоящих Константину и новгородско-смоленской коалиции князей, к реке Липице Ярослав пошел на соединение к Юрию с полками верных ему новгородцев и новоторжцев, «а князь Юрии Всеволодичь съ Святославомъ и с Володимеромъ вышел бяше из Володимеря съ всею братьею, и бяху полъци силнии велми, муромъци, и бродници, и городьчане, и вся сила Суздальской

[52]

земли…»[92]. В данном контексте городчане названы явно как самостоятельный военный отряд («полк»), который, наряду с муромцами и бродниками, не входит в понятие «сила Суздальской земли». Упоминание городчан как отдельного полка, не входящего в «силу Суздальской земли», следует рассматривать как признак начавшегося обособления Городца, постепенно становившегося центром самостоятельной административной единицы, которая выставляет в сражении свой полк. Впрочем, слова «полъци силни велми», сказанные летописцем о рати, приведенной великим князем Юрием Всеволодовичем «со всею братиею» из Владимира, вряд ли могут быть отнесены к полку, выставленному Городцом. Уже из дальнейшего повествования выясняется, что отдельные полки муромцев, бродников и городчан были приданы Юрием Всеволодовичем к полкам младшего брата Ярослава, обращенным против смолян во главе с князем Владимиром Рюриковичем: «И Ярославъ же ста своими полкы [в Новгородской IV добавлено “и”] с муромьскыми, и з городьчаны и с бронникы [явная описка, надо “бродники”, как в Новгородской IV. – Б.П.] противу Володимеру и Смолняномъ. А Юрьи ста противу Мьстиславу и Новогородцемъ съ всею землею Суздальскою…»[93]. Не исключено, что городчане (как и муромцы, и бродники) рассматривались Юрием Всеволодовичем как вспомогательные отряды. Во всяком случае, расчет

[53]

сил по количеству названных полков (переславцы и новгородско-новоторжские отряды Ярослава плюс муромцы, бродники, городчане против смолян Владимира) позволяют предполагать незначительность каждого из полков Ярослава в отдельности. Возможно, это и стало причиной того, что возглавляемый Ярославом Всеволодовичем правый фланг владимиро-суздальского войска не выдержал удара противника и побежал: «Князь же Юрьи и Ярославъ, видhвше акы на нивh класы пожинаху, побhгоста с меншею братьею и с муромьскыми князи»[94]. Разгром заставляет предполагать потери среди городчан, хотя размеры потерь, естественно, учету не поддаются.

            Последствия поражения Юрия и младших Всеволодовичей также изложены в летописных памятниках новгородской традиции. Раннюю и сравнительно краткую версию событий сообщает Новгородская I летопись старшего извода (по Синодальному списку), причем данный лист списка (л.86об.) датируется специалистами концом XIII в. Юрий Всеволодович, бежавший после поражения на Липице во Владимир, был осажден новгородцами во главе с князьями-победителями: «И бысть заутра, высла князь Гюрги съ поклономъ къ къняземъ: «не дейте мене днесь, а заутра поиду из города». И иде Гюрги из Володимеря въ Радиловъ городьчь…»[95]. Здесь летописный текст не позволяет уточнить, принадлежала ли инициатива выбора места для изгнания самому Юрию, его старшему брату Константину, утвердившемуся на великом столе с помощью князей из дома Ростиславичей, или самим этим князьям. Из текста остается неясным и то, стал ли «Радиловъ городьчь» местом бегства Юрия или был передан ему в удел. Ничего не говорится и о том, кто сопровождал Юрия в изгнание. Ответить на эти вопросы позволяет сообщение в Софийской I и Новгородской IV летописях. Здесь об условиях примирения князей после поражения Юрия на Липице сказано так: «Князь же Мьстиславъ и Володимеръ управиста ихъ: князю Костян-

[54]

тину Володимерь, а князю Юрью Радиловъ городець. И тако наборзh въспрятавшеся на лодьи, в насады, владыка, и княгини, и людие его [Юрия] вси поhдоша внизъ…И тако поиде из Володимеря въ малh в Городець»[96]. К протографу Новгородской IV и Софийской I (гипотетическому «Новгородско-Софийскому своду») восходит аналогичное известие в московском летописании – Вологодско-Пермской и Никаноровской летописях, сохранивших свод 1472 г., и Московском летописном своде кон.XV в., содержащем свод 1479 г., а также в Воскресенской и Холмогорской летописях XVI в.[97]. Из московских летописных сводов этот же текст попал в Прилуцкий и Уваровский виды «Летописца от семидесят и дву язык» (так называемые своды 1497 и 1518 гг.), но здесь текст несколько сокращен[98].

            Дальнейшим развитием московского варианта летописного известия стал текст в Никоновской летописи: «…Князь же Мстиславъ Мстиславичь, и два Владимера и Всеволод управиша их и смириша: старhйшему брату князю Константину Всеволодичю великое княжение Владимерьское и Ростовское, а брату его князю Юрью Всеволодичю Радиловъ градецъ. И тако собравше ему лодьи и насады, и ту вниде владыка Симонъ… И вниде в суды съ епископом Симономъ, и съ княгинею, и з дhтьми своими, и съ людми и съ малою дружиною своею, и пришедъ вниде въ Радиловъ градецъ»[99]. Сравнение данного фрагмента Никоновской с аналогичным по Москов-

[55]

скому великокняжескому летописному своду кон.XV в. обнаруживает не только текстуальную зависимость, но и риторический характер добавлений, сделанных редактором Никоновской. Это наглядно свидетельствует о позднем происхождении памятника: добавлены отчества князей и имя владыки (Симон), оговорено, что Константин – «старейший» брат, переданный ему стол назван не просто «Владимир», но «великое княжение Владимерьское и Ростовское»; дважды говорится о том, что сопровождавшие Юрия люди садились на корабли; добавлено, что в итоге Юрий «пришедъ вниде въ Радиловъ градецъ» (что в общем-то само собой разумелось). Таким образом, несмотря на расширение текста, Никоновская летопись не дает практически никакой дополнительной информации по сравнению с известием Новгородской IV и Софийской I. Поэтому справедливо замечание Я.С.Лурье: «В целом рассказ Никоновской следует считать памятником литературного творчества XVI в.»[100]. Зависимость от текста Никновской обнаруживает изложение событий в «Истории Российской» В.Н.Татищева: «Тогда Владимир Рюрикович со Мстиславом и сыновцы положили великому князю Констянтину Владимир и Ростов с пригороды, Юрию Радилов городец с принадлежасчими по Волге, а протчим иметь свои уделы»[101].

            Составной по происхождению является версия примирения князей и отъезда Юрия, изложенная в Тверском сборнике: «И бысть заутра, высла князь великий Юрий къ нимъ: «не дhйте мене днесь, а заутра поиду изъ града». И наутрие изыиде къ нимъ съ поклономъ, и рече Мьстиславу: «тебh, брате, животъ дати, и хлhба накормити; а азъ вь всемъ виноватъ». И даша ему Городець Радиловь, и тако сьбрався въ судhхь съ княгынею и з дhтми, и владыка Симонъ съ нимъ…»[102]. Пер-

[56]

вое предложение процитированного фрагмента явно восходит к Новгородской I летописи; к старшему или младшему изводу – определить затруднительно, так как они текстуально совпадают, но учитывая датировку Тверского сборника, логично предполагать зависимость все же от младшего извода. Любопытно отметить, что в Тверском сборнике Юрий назван «князь великий», а в Новгородской I он именуется просто «князь», и последнее чтение первично: известие составлено в тот момент, когда Юрий утратил великое княжение, а возвращение его еще не стало свершившимся фактом. Второе предложение также восходит к тексту Новгородской I: на это указывает фраза «и наутрие изыиде къ нимъ съ поклономъ», а следующие за этим в Тверском сборнике покаянные слова Юрия надо рассматривать как добавление летописца, продиктованное требованиями литературного этикета: редактор сборника (или его протографа), разумеется, не присутствовавший при обращении Юрия к Мстиславу, вложил в уста князю этикетную формулу, которую, по разумению летописца, должен был сказать провинившийся князь победителю. Третье же предложение обнаруживает связь с текстом поздней Никоновской летописи: на это указывает имя владыки («Симон»), отсутствовавшее в тексте «Новгородско-Софийского» и московских сводов XV в., уточнение о погрузке на суда не только с княгинею, но «и з дhтми» (есть только в Никоновской); более поздний термин «суда» (по сравнению с ранним «лодьи» и «насады»).

            Таким образом, для изучения условий примирения князей после битвы на Липице и обстоятельств изгнания князя Юрия Всеволодовича необходимо анализировать соответствующие тексты Новгородской I и Новгородской IV-Софийской I летописей, изначальные по отношению к другим источникам. В целом «движение» текста интересующего нас известия, содержащего упоминание Городца, происходило следующим образом. Первоначально оно было составлено «по горячим следам» для непрерывно ведущегося новгородского владычного летописания, которое отразилось в тексте Новгородской I, лишенном подробностей. Затем по прошествии некоторого времени, когда подробности стали забываться, и возникло желание их зафиксировать в том же новгородском летописании, была составлена версия, включенная в Новгородскую IV и Софийскую I. На основании этих сводов (или их гипотетического протографа – «новгородско-софийского»

[57]

свода) возникают последующие переделки. Версии, альтернативной новгородскому владычному летописанию, мы в данном случае не имеем. Из анализа содержания летописной статьи выясняется, что поражение Юрия в битве на Липице лишь формально означало победу его старшего брата Константина; фактически победителями были князь Мстислав и другие Ростиславичи: на их милость сдается Юрий, они раздают владения князьям, определяя Юрию Городец («Мстиславъ и Володимеръ управиста ихъ: князю Костянтину Володимерь, а князю Юрью Радиловъ Городець»). Выясняется также, что потерпевший поражение в битве Юрий Всеволодович не утратил поддержки сторонников: в изгнание его сопровождала не только семья, но и «людие его» (под ними нельзя понимать только домашних слуг, так как в этом случае в летописи прозвучало бы «слуги его»), а самое главное – «владыка». Примечательное добавление есть в Новгородской I: Юрий уходит «в малh дружинh». Примечательно и то, что для погрузки изгнанника и тех, кто его не покинул, потребовались «лодьи» и «насады» (то есть легкие и тяжелые суда, во множественном числе!), но обстоятельства ухода из стольного Владимира были непростыми («наборзh въспрятавшеся»), что могло объясняться возможным желанием победителей задержать епископа Симона и княжескую семью. Контекст летописного известия (поездка на «лодьях» и «насадах» «внизь») указывает на то, что пунктом назначения князя Юрия был определен наш Городец-на-Волге, путь к которому из Владимира действительно лежит вниз по Клязьме. Отправка туда князя-изгнанника и отсутствие каких-либо упоминаний о правившем в Городце местном князе (которому пришлось бы давать другие земли в удел) вновь заставляют делать вывод о том, что Городец был великокняжеским городом, то есть городским поселением, находившемся в непосредственной власти великого князя владимирского, управлявшего им через бояр-наместников или воевод. Контекст летописного известия («управиста их… князю Юрью Радиловъ Городець») позволяет предполагать, что в 1216 г. административный статус Городца впервые меняется: Юрий Всеволодович, перешедший на положение «младшего брата», получает Городец в удел. Впрочем, здесь наверняка требуются оговорки: Юрий отправился в Городец после поражения в междоусобной войне, поэтому не исключено, что его властные полномочия могли быть ограничены по сравнению с правами других младших

[58]

князей-«подручников» великого князя владимирского. Пребывание в Городце великокняжеского наместника, наблюдавшего за действиями Юрия, нельзя исключать совсем, но, во всяком случае, о таковом в источниках ничего не сказано. Молчат древнерусские источники и о составе Городецкой округи в этот период, поэтому В.Н.Татищев и не смог расшифровать свою фразу об отдаче Юрию Городца «с принадлежасчими по Волге» (кстати, этих дополнения нет даже в Никоновской летописи, на которую, судя по всему, ориентировался историк).

            В рассмотренном летописном фрагменте для нашего исследования принципиально важно последовательное – во всех летописных памятниках – именование Городца «Городец Радилов», с вариантами этого названия: «Радиловъ городьчь» – в Новгородской I, «Радилов городець» – в Софийской I, «Радиловъ градецъ» – в Никоновской, «Городець Радиловь» – в Тверском сборнике. Контекст летописного известия однозначно указывает на то, что под названием «Городец Радилов» понимался именно наш город, Городец-на-Волге (вновь вспомним об отплытии Юрия «внизь»). Это упоминание заставляет обратиться к вопросу о точном названии Городца и подробно рассмотреть семантику этого названия.

            Проблема точного наименования Городца заслуживает внимательного изучения. Основой для такого изучения вновь становятся летописные источники, подробно проанализированные выше, потому что не существует иных источников (документальных, эпиграфических, нумизматических и т.п.), позволяющих установить, как именовался город в XII-XIII вв. В начальный период своей истории городское поселение, созданное в 53 км от места впадения Оки в Волгу, в летописных памятниках названо «Городец на Волге», либо просто «Городец». Именно такие варианты названия дают летописи, созданные на территории Владимиро-Суздальской Руси, в состав которой входил изучаемый регион. Лаврентьевская и Радзивилловская летописи в статье под 6680 г. приводят название «Городец»; в статье под 6685 г. – «на Волзh на Город-

[59]

ци»[103]. В статье под 6694 г. жители изучаемого городского поселения названы «Городьчаны» (производное от «Городец»); это же название дважды приведено в статье под 6724 г. в «Новгородско-Софийском» своде и восходящих к нему общерусских летописях[104]. Название «Городец» Лаврентьевская летопись сохранила и в статье под 6745 г. – «на Волгу на Городець» (в Радзивилловской изложение доведено только до 6714 г.)[105]. Памятники, объединяемые понятием «Белорусская I летопись» (Супрасльская и Никифоровская летописи), в недатированном и не вполне понятном сообщении, относенном ко времени внука Юрия Долгорукого (т.е. вторая половина XII в.?), называют поселение «Городець на Волъзh»[106]. Памятники общерусского летописания XV в., опиравшиеся на владимирские летописные своды XIII в., приводят эти же названия города. Так, в Московском летописном своде кон.XV в. и в восходящих к нему сводах (Воскресенской и Холмогорской летописях XVI в., Прилуцком и Уваровском видах «Летописца от семидесят и дву язык» – сводах 1497 и 1518 гг.) в статье под 6725 г. указано название «Городець»[107], а под 6728 г. город назван «Городець» пять раз по тексту статьи (иные варианты названия здесь отсутствуют)[108]. В дальнейшем летописание XIII в., отразившееся в областной Новгородской I и общерусских Новгородской IV и Софийской I летописях, в великокняжеских летописных сводах 1472 г. (по Вологодско-Пермской и Никаноровской летописям), 1479 г. и кон.XV в., а также в сводах 1497 и 1518 гг., Никоновской, Воскресенской и Холмогорской летописях, приводит то же наименование города: в статье под 6771 г. – «Городець»; под 6790 г. – «Городець» (аналогично там же, кроме сводов 1497 и 1518 гг., где это известие отсутствует); под 6812 г. – «Городец»[109]. Кроме того, летописные своды 1497

[60]

 и 1518 гг. в статье под 6802 г. о приходе князя Андрея Александровича из Торжка в Низовскую землю дают название «Городец»[110]. Наконец, летописание XIV в. приводит исключительно название «Городец», которое и сохраняется в дальнейшем.

            В итоге получается, что лишь в самом начале своей истории Городец иногда именовался с уточнением «на Волге». Причина такого уточнения понятна: в летописных источниках за период XII-XIV вв. упоминается около десятка «городцов», что могло привести к путанице, а потому вынуждало к географическим уточнениям. Но примечательно, что в статье «Имена градам русским» (кон.XIV в.) только наш Городец указан без географических уточнений: помещение его в рубрике «А се Залhскии» и окружение («…Муромъ на Оцh, Стародубъ Вочьскыи, другыи Стародубъ на Клязмh, Ярополчь, Гороховець, Бережечь, Новгород Нижнии, Куръмышь на Сурh, Вятка, Городець, Юрьевеч, Унжа, Плесо, Кострома…») однозначно свидетельствуют о том, что имеется ввиду Городец Нижегородского края[111]. Именование Городца без географических уточнений указывает на известность и значимость этого города на Руси.

            Нижегородский ученый-лингвист Н.Д.Русинов допускал, что «Городец (Радилов) в древности именовался просто Го-

[61]

род – без суффикса –ьц->-ец-». «Достаточно явным свидетельством» этого Н.Д.Русинов считал написание прилагательного от названия «Городец», во-первых, в церковном титуле, читающемся в писцовой записи Лаврентия: «при епископе нашем… Дионисье Суждальском, Новгородьском и Городьском»[112], а во-вторых, в названии княжения в одном из списков «Нижегородского летописца»: «Нижегородьское и Городьское княжение началось от Суждаля»[113]. Думается, что приведенные два примера все же недостаточны для такого решительного вывода. Как в записи Лаврентия 1377 г., так и в списке XVII в. «Нижегородского летописца» выпадение суффикса –ьц- стало, скорее всего, следствием ошибки самодиктанта переписчика: мысленно диктуя «Городьцьское», писец пропустил труднопроизносимое сочетание редуцированного –ь- и –ц- [тс] на стыке с согласными –ск-. В случае с более поздним «Нижегородским летописцем» можно предполагать даже ошибку прочтения протографа переписчиком: легко спутать первый и второй «ерь», расположенные слишком близко друг от друга, и также пропустить слог. Случаи же именования самого Городца «Город» в источниках отсутствуют, что не позволяет соглашаться с версией Н.Д.Русинова.

            Но есть еще одно наименование Городца – «Городец Радилов». Как было показано выше, это название появляется в статье под 6724 (1216) г. во всех летописных источниках, повествующих об условиях примирения князей Всеволодовичей после Липицкого побоища: потерпевший поражение Юрий уходит в «Радилов городец». При этом контекст упоминания «Городца Радилова» (путь на «лодьях» и «насадах» «вниз» по Клязьме от Владимира) показывает, что имелся ввиду наш Городец, а не какой-то иной населенный пункт. Данный случай именования изучаемого нами города «Радилов городец» (в статье под 6724 г.) следует признать единственным заслуживающим внимания в летописных источниках, так как два других случая такого же именования – поздние вставки в сводах XVI в.. Так, в статье под 6725 (1217) г. Никоновской летописи сказано: «Того же лhта князь велики Констянтинъ Всеволодичь посла на градецъ Радиловъ по брата свое-

[62]

го Юрья Всеволодичя…» (и дал ему Суздаль); аналогично в Тверском сборнике: «Того же лhта князь великий Костантинъ Всеволодичь посла по брата по Юриа на Радиловъ Городецъ…»[114]. Но простейшая сверка данного фрагмента Никоновской и Тверского сборника с аналогичными отрывками по предшествующим сводам XV в. и даже более поздним сводам XVI в. убедительно доказывает, что слово «Радилов» отсутствовало в протографе известия. Ведь и в Московском летописном своде кон.XV в., и в Воскресенской, и в других летописных сводах XV-нач.XVI вв., и даже в одном из списков Никоновской в аналогичном известии указан просто Городец (без уточнения «Радилов»). Первоначально анализируемый фрагмент читался так: «Того же лhта посла Костянтинъ Всеволодичь по брата своего Георгиа на Городець…»[115]. Следовательно, слово «Радилов» было добавлено к названию «Городец» сводчиками Никоновской и Тверского сборника не ранее XVI в., по аналогии с предыдущей статьей под 6724 г. Логика рассуждения редакторов здесь очевидна: раз князь Юрий Всеволодович отбыл в «Радилов городец», значит, и послал за ним Константин через год в Городец Радилов. Что посылал Константин за Юрием в тот же самый Городец, сомнений нет, – но нет сомнений и в том, что составитель этого известия во владимирской летописи не называл Городец «Радиловым». Что касается другого известия Тверского сборника под 6685 г. о смерти великого князя Михаила (Михалка) Юрьевича («В лhто 6685 преставися благовhрный великый князь Михалко на Волзh, на Городцh на Родиловh……»)[116], то вставной характер всей этой фразы также очевиден: в архетипных для Тверского сборника владимирских летописных сводах второй половины XII-начала XIII вв., отразившихся в Лаврентьевской, Радзивилловской и иных летописях, место кончины Михалка не было указано, а Городец упоминался лишь в ложном призыве ростовцев. И здесь логика вставки тоже достаточно очевидна: если ростовцы говорят, что «Михалка Богъ поял на Волзh на Городци», а спустя сорок лет туда же – в Городец с уточнением «Радилов» – отправляется князь Юрий Всеволодович, то перо позднего сводчика уверенно выводит, что Михалко и впрямь умер «на Городцh на

[63]

Родиловh/////…///………». Таким образом, лишь для одного известия под 6724 г. (уход Юрия в «Радилов городець») нет оснований говорить о поздней вставке слова «Радилов». Но каково происхождение этого слова, как оно появилось в летописных источниках и было ли оно действительным наименованием Городца-на-Волге?

            В нижегородской краеведческой литературе научно-популярного характера сложилась традиция возводить «Радилов» к древнему названию реки Волги – «Ра»[117]. Приоритет в таком возведении принадлежит, по-видимому, нижегородскому историку-краеведу И.А.Кирьянову, который в одной из своих работ прямо указывал: «Городец-Радилов или Волжский Городец (от древнего названия Волги – Ра)»[118]. Данная этимология ошибочна, так как название «Ра» не могло относиться к течению Волги в пределах Среднего и Верхнего Поволжья[119]. Но дело не только в этом. Предложенная этимология – Радилов < Ра – не учитывает корневую согласную фонему –д- и суффикс –ил-, также входящий в основу слова. Лексический состав древнерусских летописных источников позволяет надежно возводить название «Радилов» к славянскому мужскому имени «Радил-» (вариант – «Радило»), возможно, сокращенному от «Радислав». Здесь налицо славянские корень Рад– и именной суффикс –ил- (тот же, что и в имени «Мужило»). Собственно имя «Радил» упоминается в южнорусских летописных известиях середины-второй половины XII в. Именно так звали вышгородского тысяцкого, о котором сказано в Ипатьевской летописи под 6677 г.: «…И на бо-

[64]

лоньи отъ Днhпра зажгоша дворъ тысячкого Давыда, Радилов, а инhхъ дворовъ 7 сгорh»[120]. В Лаврентьевской летописи под 6655 г. сказано, что князь Изяслав послал «…к Лазареви к тысячскому 2 мужа Добрынку и Радила»[121]. Название древнерусского города от имени его основателя – явление нередкое, так что «Радилов городец» следует понимать как «город Радила».

            Но этимология названия не позволяет ответить на ключевой вопрос: почему так назван в летописи наш Городец, и насколько это название соответствует действительному наименованию города? Постановка такого вопроса полностью правомерна, ибо, как показано выше, город назван Радиловым лишь в одном известии, а во всех остальных, в том числе более ранних, он именуется либо «Городец-на-Волге», либо просто «Городец». К тому же нет никаких свидетельств пребывания здесь человека с именем «Радил-», которому следовало бы атрибутировать основание или укрепление города. При ответе на вопрос о достоверности приложения «Радилов» к нашему Городцу следует вновь проанализировать происхождение известия под 6724 г., где единственный раз изучаемый город достоверно назван «Радилов городец». Данное известие по происхождению – новгородское; архетипный текст отразился в Новгородской I летописи старшего извода по Синодальному списку (ГИМ, собр.Синодальное, № 786, л.86об.; эта часть рукописи датируется кон.XIII в.). Летописное известие здесь предельно лаконично, и такая форма повествования традиционна для новгородского летописания. Следовательно, источником данного известия (как и других аналогичных) были записи, которые непрерывно велись при новгородской архиепископской кафедре со слов участников событий. Более пространный текст известия под 6724 г. сохранился в Софийской I и Новгородской IV летописях, из которых он попал в общерусские своды XV-XVI вв. Основа данного текста – тоже новгородская, а источником его распространения Я.С.Лурье, исследовавший «Повесть о битве на Липице», считал смоленское княжеское летописание (в событиях 1216 г. смоляне были союзниками новгородцев)[122]. Такое

[65]

объяснение, по-видимому, все же не бесспорно: ведь в «Повести о битве на Липице» по Новгородской IV и Софийской I смоляне-ратники Ростиславичей показаны не с лучшей стороны («смоляне нападоша на товарh…»; об этом см. выше), симпатии летописца явно на стороне новгородцев. Так что, скорее всего, текст был распространен за счет припоминаний новгородцев-участников событий, старавшихся по прошествии ряда лет «вспомнить все», в том числе и казавшееся поначалу маловажным и в силу этого не попавшее в первоначальную версию рассказа. Но в любом случае источник летописной статьи – не владимиро-суздальского происхождения. Как было показано выше, происхождение и Новгородской IV, и Софийской I неразрывно связано с Новгородом Великим: по гипотезе, наиболее подробно изложенной в работах Я.С.Лурье, это отражение «Новгородско-Софийского» свода; А.Г.Бобров возводит Софийскую I к своду митрополита Фотия, отразившемуся в новгородском своде архиепископа Евфимия II[123]. Так что и краткое известие об отъезде Юрия Всеволодовича в «Радилов городечь» под 6724 г. в Новгородской I, и пространное известие Новгородской IV и Софийской I, а также восходящих к ним общерусских сводов о том же событии имеют новгородское происхождение. Поэтому даже если соглашаться с небесспорной гипотезой о смоленском влиянии на пространный рассказ о Липицком побоище, основной источник фрагмента, упоминающего «Городец Радилов» – несомненно новгородский.

            Получается интересная ситуация: новгородское летописание (владычная летопись) единственный раз достоверно называет наш Городец «Радиловым» – но не называет его так ни до, ни после рассказа о событиях 1216 г. А летописание Владимиро-Суздальской земли, к которой Городец принадлежал и территориально, и административно, вообще никогда не называет его «Городец Радилов». Хронология названий, под которыми упоминается изучаемый нами город в летописях, позволяет утверждать, что если на первых порах к его названию иногда добавлялось уточнение «на Волге», то основным, а с течением времени и исключительным названием было все-таки «Городец». Следует учесть и то обстоятель-

[66]

ство, что топоним «Радилов» или производные от него на территории Нижегородского края не зафиксированы[124]. Приведенные факты дают основание предполагать в названии «Городец-Радилов» применительно к Городцу-на-Волге следствие ошибки новгородского летописца XIII в.

            Ошибка эта получила продолжение и в общерусских летописных сводах XV-XVI вв., восходящих к Софийской I летописи, и в историко-краеведческой литературе. О причинах ошибки, допущенной в период ведения погодных записей владычной летописи, можно говорить лишь предположительно. Скорее всего, она была вызвана путаницей в локализации древнерусских «городцов». Как известно, статья под 6724 (1216) г. повествовала о крупномасштабной феодальной войне, насыщенной событиями и охватившими большой регион, от южного новгородского пограничья до Юрьева-Польского и Владимира-на-Клязьме. При этом первоначальные боевые действия развернулись под Ржевкой («городець Мстиславль»), в районе Торжка и Твери. Именно там, на Тверской земле, более поздние источники локализуют Радилов. Примером может стать перечень уделов, завещанных великим князем тверским Михаилом Александровичем своим потомкам, из летописной статьи о преставлении князя под 6907 (1399) г.: «Сыноу Иоанноу и его дhтемь Александру и Иваноу Тферь, Новыи городокъ, Ржеву, Зоубцевъ, Радиловъ, Въбрынь, Опокы, Вертязинъ…»[125]. На тверскую же локализацию Радилова указывал и исследователь истории Тверского княжества В.С.Борзаковский: там еще в XIX в. существовало два населенных пункта с таким названием[126]. Так что можно с большой долей вероятности предположить, что новгородский летописец, записывавший «по горячим следам» рассказ о событиях в Суздальской земле и не слишком хорошо

[67]

знавший все географические реалии этой земли, присоединил уточняющее название одного «городца» к другому, расположенному «вниз» по реке от Владимира-на-Клязьме. Последующие редакторы этого рассказа, также не будучи суздальцами, попросту не заметили ошибку, начавшую свое «триумфальное шествие» от одного свода к другому, а затем – по научным работам. Определение же личности человека, в честь которого город в Тверской земле получил имя «Радилов», не входит в задачу нашего исследования.

            Еще одно название Городца-на-Волге, которое нет-нет да и возникает в краеведческих публикациях – «Китеж» («Малый Китеж») – прокомментировать практически невозможно. Название это опирается на местный фольклор, о чем, в частности, пишут составители очерка о Городце в книге «Города нашей области»: «Любопытна легенда о провалившемся граде Малом Китеже (ныне Рязановское озеро). Такое название было дано в отличие от Большого града Китежа, стоявшего будто бы на месте нынешнего озера Светлояр, что находится недалеко от села Владимирского Воскресенского района Горьковской области». При этом этимологическое объяснение слова «Китеж» авторы очерка заимствовали у Л.Л.Трубе, считавшего это слово марийским по происхождению и означавшим «скиталец», «кочевник»[127]. Такая этимология все же несколько сомнительна: каким образом поселение, тем более город, может быть названо словом, обозначающим кочевника? Для выяснения этимологии слова «Китеж» интересно, что списки «Китежского летописца» дают и иные варианты написания этого слова: «Кидеж», «Китеш», «Кидаш», «Кидеш», «Кидош»[128]; при этом заманчиво попытаться возвести его корень к ностратическому «к-д-ш», обозначавшему «святость» (ср. с мнением В.Л.Комаровича, считавшего Кидекшу древним центром языческого культа)[129], хотя все это не более, чем догадки. Главная проблема заключается в том, что неизвестно время происхождения Китежской легенды. В.Л. Ко-

[68]

марович, посвятивший ее исследованию монографию, впервые связал название «Китеж» с Кидекшей[130], что вроде бы подтверждается неоднократно упоминавшимся нами туманным известием Супрасльской летописи («Борись Михальковичь… сыпа город Кидешьку, тои же Городець на Волъзh») и может рассматриваться как указание на городецкое «изначалие» – вторую половину XII в. Но в том-то и дело, что древнерусские источники – летописные, а с XV в. и документальные – никогда не называют Городец именами, производными от слова «Китеж». Лишь так называемый «Китежский летописец» («Повесть о градах двух Китежах») уверенно называет Городец «Малым Китежем», однако памятник этот очень поздний: В.Л.Комарович датировал его составление концом XVIII в., и новейшие наблюдения над рукописями и документами подтверждают эту датировку[131]. Установить же время, когда в местном фольклоре Городец начинают связывать с легендарным Китежем, не удается, а датировать эту связь XII-XIII вв. достаточных оснований нет[132]. И поскольку древнерусские источники не позволяют видеть в слове «Китеж» («Малый Китеж») изначальное название Городца, то таковым названием, принятым составителями официальных письменных памятников, следует считать «Городец-на-Волге» или просто «Городец».

            Выяснив это, необходимо все-таки попытаться уточнить причины именования «городцом» поселения, которое, по наблюдениям археологов, изначально создавалось как крупный город с мощными укреплениями[133]. А между тем словари древнерусского языка однозначно трактуют лексему «городец» как «маленький город». Решительнее всего здесь высказывался В.И.Даль: Городец – городок, крепостца, укрепленное тыном местечко, селение; «в Нижегоодской губернии есть большое село Городец, с остатками земляных укреплений»; Градец (с пометой «церковное») – городок, поселение[134]. И.И.Срезневский, рассматривая град как город, urbs, привел для древнерусской полногласной лексемы «городъ» ряд значений, важнейшие из которых – 1) ограда, забор; 2) укрепление, крепость, город. Понятие градьць ученый трактовал как уменьшительное от него – т.е. «городок» («Городьць – уменьшит[ельное] от город, крепостца»), и приводил примеры из «Остромирова евангелия»: «Бh одинъ боля Лазарь от Вифания

[70]

градьца» (Иоан., XI, 1); «…шьдъше въ окрьстъная градьця…» (Мф., XIV, 15); лексеме градьць/градьця в греческом тексте евангелия соответствует κωμης/κωμας [135]. Добавим к этому, что в реконструированном иврито-арамейском тексте соответствующих стихов евангелия лексеме градьць/градьця соотвествует «кфар/кфарим», что означает «село», «деревня». Любопытно, что и в синодальном переводе данных фрагментов использовано слово «селение».

            Казалось бы, снять противоречие между утверждениями лингвистов («городец» – маленький город) и археологов (Городец-на-Волге – крупный город) могла бы версия о постепенном развитии нашего Городца. Можно предположить, что Городец был заложен первоначально как маленькая крепость – пост на восточной границе великого княжества Владимирского, что и определило название поселения; затем это поселение постепенно разрасталось, укреплялось и превращалось в большой город. Вероятно, примерно так виделась начальная история Городца А.Ф.Медведеву, руководившему раскопками здесь в 1960-1962 гг. Ученый полагал, что первоначально была поставлена небольшая деревянная крепость; позднее она сгорела, а на месте сгоревших деревянных укреплений через некоторое время возникли вал и ров детинца. Однако археологические раскопки и исследования в Городце, проведенные Т.В.Гусевой в 1990-е гг., заставляют отвергнуть версию о постепенном развитии Городца (от «городка» до «города»). Выводы Т.В.Гусевой, полученные на основе изученного ею археологического материала, говорят сами за себя: «Следы деревянной крепости… не были обнаружены нигде… Внутривальные конструкции, лучше сохраняющиеся на уровне нижних венцов, были приняты А.Ф.Медведевым за остатки деревянной крепости… Земляные укрепления детинца были поставлены на материке и являлись изначальными оборонительными сооружениями. В пользу строительства крепости на пустом месте говорит также отсутствие в насыпи вала включений культурного слоя… Строительство внутривальных конструкций, рытье рва и насыпка вала, видимо, совершались одновременно… Укрепления детинца были поставлены сразу как дерево-земляные со сложной внутривальной конструкции-

[71]

ей… В свете новых данных об укреплениях детинца более логично предположить, что валы и детинца, и окольного города насыпались одновременно. И те, и другие поставлены на материке. В планировочном отношении они составляют единое целое». И общий вывод: «Сложные и мощные конструкции укреплений, возведенные на материке, значительные площади, охваченные ими, не оставляют сомнений в том, что Городец строился сразу как крупный военно-административный центр на новых землях, включенных в состав Владимиро-Суздальского княжества в результате успешных походов против Волжской Булгарии»[136].

            Получается, что Городец-на-Волге изначально был задуман и ставился на незаселенном месте как крупный город – военно-административный центр русского Среднего Поволжья. Тогда откуда же уменьшительный суффикс –ец (-ьц-) в названии этого города? Как известно, появление уменьшительного форманта (например, суффикса –ьц-) возможно не только из-за размеров объекта, но и по причине его подчиненного статуса, незавершенности, недооформленности. В.Л.Комарович, а вслед за ним Л.Л.Трубе предложили такое объяснение названию Городца: поселение создавалось как пригород Суздаля, бывшего в тот период центром Северо-Восточной Руси; отсюда и слово «городец»[137]. Но эту версию происхождения названия приходится отвергнуть: «пригороды» (в древнерусском значении этого слова) имели собственные имена, и наглядным примером здесь может служить Псков («пригород» Новгороду Великому) и Владимир («пригород» Суздалю). По нашему мнению, необходим более глубокий семантический анализ понятия, вкладывавшегося в XII-XIII вв. в лексему «городец». Определенную помощь в этом может оказать изучение представлений о городе и градостроительстве, существовавших в Древней Руси. К сожалению, оригинальные древнерусские трактаты подобной тематики не-

[72]

известны, а документальные свидетельства датируются периодом не ранее XVI в., поэтому изучавшая средневековое градостроение Г.В.Алферова вынуждена была опираться на переводные источники или поздние свидетельства. По наблюдениям Г.В.Алферовой, в Древней Руси город понимался как «поселение со всеми составляющими его частями: укрепленная территория (крепость), посад, слободы и прилегающие земли»[138]. Отсутствие поначалу какой-либо из перечисленных составляющих – например, слобод или освоенных земель, прилегавших к городу – могло восприниматься как признак неполноценного статуса (так сказать, «недоделанности») города и вызвать появление уменьшительного форманта в его названии[139]. Далее, находившиеся в распоряжении Г.В.Алферовой источники свидетельствуют о существовании довольно сложного ритуала закладки и завершения строительства города. Так, «Чин восследования основания города» и «Чин освящения вновь сооруженного города» читаются в списке требника, датируемом концом XVI в. (РНБ, ОСРК, F.I.180, л.90-93об.), а также в старопечатных изданиях XVII в. Однако включение текстов о нормах градостроительства в состав Кормчей книги XII-XIII вв. позволяет утверждать, что богослужебный ритуал закладки и завершения строительства города существовал уже в ту эпоху, когда создавался Городец. Поэтому Г.В.Алферова отмечала, что «истоки ритуала закладки на Руси городов и поселений, постановка в них храмов и организация жилья уходят в глубокую древность»[140]. Совершенно очевидно, что несоблюдение любого элемента градостроительного ритуала или отложенное на длительное время освящение вновь сооруженного города также должны были

[73]

привести к тому, что город воспринимался как незавершенный и не получал имени. В связи с этим примечательна одна деталь, которая, как нам представляется, могла бы объяснить именование крупного поселения «Городцом». Дело в том, что летописные известия о начальном периоде истории Городца ничего не сообщают о строительстве городского собора – главного храма, в котором должен был совершаться молебен с освящением вновь сооруженного города и наречением ему имени. Без этого формального акта поселение – хотя бы и значительное по площади, количеству сооружений и населению – неизбежно считалось незавершенным, неполноценным, не достигшим статуса города. Добавим к этому, что следы незавершенности выявлены археологами и в укреплениях древнего Городца[141]. Так что речь должна идти не о «малых размерах» и не о «постепенном развитии» Городца, а о какой-то недооформленности (может быть, чисто юридической) этого центра, что и вызвало появление уменьшительного суффикса –ьц– в его названии[142].

            Ключом к разгадке является то обстоятельство, что возникновение этого великокняжеского города приходится на время правления Андрея Юрьевича Боголюбского, великого князя владимирского в 1155-1174 гг. Действительно, Городец впервые упоминается в Лаврентьевской летописи и восходящих к ней сводах в период правления Андрея Боголюбского в связи с зимним походом 1171 г. на Волжскую Булгарию – причем упоминается вскользь, не будучи сюжетным центром повествования[143]. Предыдущий поход на булгар, возглавляемый самим Андреем Боголюбским, состоялся в 1164 г., но Городец в рассказе об этом походе не упомянут. Поэтому ло-

[74]

гичным представляется вывод В.А.Кучкина: «На самом деле Городец был основан между 1164 и 1172 гг.»[144]. Этот вывод подкрепляют и соображения Т.В.Гусевой о том, что для строительства городецких укреплений «требовалось большое количество рабочих рук. Поскольку заволжский край в XII в. был заселен слабо, быстрое возведение укреплений возможно было только за счет труда пленников. Они могли появиться после успешных походов владимирских князей на Волжскую Булгарию. Таким походом можно считать поход Андрея Боголюбского в 1164 г.»[145]. Установление контроля в результате похода 1164 г. над слабозаселенными землями в Среднем Поволжье и строительство укреплений великокняжеского города–центра этих земель создавали условия для дальнейшего развития поселения и, в частности, сооружения городского собора в течение ближайших дет десяти – разумеется, при благоприятных условиях[146]. А вот благоприятных-то

[75]

условий как раз и не было! Отсутствие поблизости сколько-нибудь заметных русских поселений, на поддержку которых можно было бы опереться при строительстве города; долгий кружной путь по рекам Клязьме, Оке и Волге от столицы великого княжества; обширные геополитические планы, постоянно приводившие к распылению сил и средств[147] – все это сильно замедляло создание русского опорного центра в Среднем Поволжье. А убийство великого князя Андрея Юрьевича заговорщиками в 1174 г. и последовавшая затем усобица неизбежно должны были осложнить состояние казны и на время прервать дальнейшую застройку и развитие Городца, так что город, по-видимому, оставался более или менее продолжительное время крепостью-военной базой, но со слабой инфраструктурой и без каменного собора, о закладке которого известий нет.

            Трагическая судьба Андрея Боголюбского способна объяснить и причины отсутствия имени князя в названии города. Ведь недостроенный город уже не мог быть наречен в честь затеявшего строительство великого князя, ставшего после гибели «фигурой умолчания»[148]. Даже если преемник Андрея, князь Михаил Юрьевич и предпринимал усилия к развитию Городца (вспомним фразу «Михалка Богъ поял на Волзh на Городци» в ложном призыве ростовцев), сделать что-либо реальное он попросту не мог успеть. Так что завершать дело старшего брата пришлось уже Всеволоду Юрьевичу, в правление которого Городец начинает вновь упоминаться в летописях – но всего лишь как «город без имени».

[76]

            Однако свою роль в истории освоения Владимиро-Суздальской Русью территории Среднего Поволжья – роль пограничной крепости, базы для походов, административного центра региона – Городец все-таки сыграл, подготовив успешное освоение устья Оки и окняжение земель в 1220-30-ых годах.